После его визита ко мне в лагерь, куда он приехал под видом моего дяди, я стал так его и называть. И он, действительно, был мне дорог, как самый близкий родственник. Но сначала расскажу об истории нашего знакомства, а уж потом – об его визите в лагерь.
Ефим по возрасту годился мне в отцы, но мы были с ним «на ты», нас связывала не только дружба, но, я бы сказал, даже любовь. Познакомился я с ним в Москве примерно в 1979 году по рекомендации раввина Элиягу Эссаса (далее – Элик).
В то время я разворачивал деятельность Новосибирской Ассоциации содействия дружбе народов СССР и Израиля и готовил материалы о евреях-героях войны. На мой взгляд, это было необходимой первой ступенью в становлении еврейского самосознания и национальной гордости. Ведь грязный туман советской пропаганды вдалбливал в еврейские головы ощущение некоей неполноценности, навязывал представление, что нас защитил великий русский народ, великий украинский народ и прочая и прочая...
Элик посоветовал мне встретиться с Ефимом Давидовичем Гохбергом, полковником авиации в отставке, который добывает в военных архивах и распространяет материалы на эту тему с той же целью, которую ставил себе и я.
Ефим, оставаясь членом коммунистической партии (!), тем не менее, был широко известен в кругах московских отказников. Бывали дома у него и узники Сиона, как уже отсидевшие, так и «досиденты». (Был такой анекдот: советские власти утверждали, что в СССР нет диссидентов, а есть только «досиденты», «сиденты» и «отсиденты».) С некоторыми из них я познакомился именно на квартире у Ефима.
Ефим был награжден многими орденами Советского Союза, включая и высший из орденов – орден Ленина. Орденские ленты у него были укреплены не на пиджаке, как обычно у других, а на отдельной большой подкладке, которую он мог прикрепить к карману пиджака, если нужно было произвести соответствующее впечатление. Вот в таком виде – с незаурядным набором орденов он появился перед начальником лагеря подполковником внутренних войск (а в табели о рангах это намного ниже, чем армейский подполковник, да к тому же у него вовсе не было орденов), и представился: «Полковник Гохберг». Он сообщил, что приехал на свидание к своему племяннику и попросил дать разрешение на общее свидание
«Хозяин» был любезен с высоким гостем, даже не спросил у него документы, подтверждающие его родство с зэком и фамилию зэка. Он немедленно распорядился дать свидание, хотя оно и не было плановым. Бедный «хозяин»... Когда он узнал фамилию этого «племянника», он был настолько ошарашен, что буквально убежал от Ефима, не сказав ни слова. Но разрешенное уже свидание отменить не решился.
А насколько строго контролировалось в лагере родство прибывших на свидание к зэку и того зэка, к которому они прибыли, видно из такого случая. К Саше Ермолюку (он был осуждён как нерегистрировавшийся баптист) на запланированное общее свидание в Соликамск из Москвы приехала его мать. Но на свою беду она не взяла с собой документ, подтверждающий её родство с Сашей (Сашино свидетельство о рождении). И ей не разрешили свидание с сыном. Не помогли никакие ее мольбы и слезы. А Ефиму «хозяин», впечатлившийся его наградами и чином, даже внеплановое свидание разрешил.
Кстати, я вспомнил, что уже один раз до этого у «хозяина» была странная реакция на мою фамилию. Когда в лагерь прибыл новый начальник – этот самый подполковник, он знакомился с лагерем, обходя его в сопровождении своего заместителя по общим вопросам. Подошли они к окошку, у которого зэки стояли в очереди за посылками, присланными из дома. В очереди стоял в это время и я.
«Хозяин» презрительно сказал: «Сидите тут, а из дома вынуждены посылать вам посылки, отрывать от себя». Очередь молчала, а я на это ответил, что нередко письмо из дома дороже посылки. «Хозяин» резко спросил: «Кто такой?!» Я не успел ответить, как его заместитель почтительно наклонился к его уху и сказал: «Это Кочубиевский...». «Хозяин» не стал дожидаться моего ответа и быстрым шагом удалился.
Как я понял впоследствии из восклицания начальника оперчасти Григорьева, в этом лагере общего режима я был на каком-то отдельном учете.
Вернемся к свиданию с «дядей» Ефимом. Меня ввели в комнату для общих свиданий. Ее переоборудование еще не было закончено (все-таки провинция сравнительно со столицей Сибири, Новосибирском), кабины со звуконепроницаемыми перегородками еще не были готовы. Поэтому зэки сидели на некотором удалении (метра полтора) от визитеров, а сбоку, на линии между ними, полагалось обычно сидеть надзирательнице в невысоком звании прапорщика. На сей раз на месте надзирательницы сидел сам... капитан Григорьев, мой «старый друг», начальник оперчасти лагеря. Григорьев мило улыбнулся и по обыденному пояснил, что надзирательница взяла на сегодня отпуск, а он ее заменяет. Забавное объяснение, что начальник оперчасти лагеря заменяет надзирательницу, каких много в штате лагеря.
Капитан Григорьев был весьма любезен с увешанным наградами полковником. Ефим тут же попросил его разрешить присутствовать на свидании и его другому племяннику, который ожидает у проходной лагеря. Григорьев распорядился, и... ввели Яшу Каца (через много лет он погиб в Израиле от рук террористов). Так что я имел удовольствие видеть их обоих.
На этом Ефим не успокоился и начал усиленно делать вид, что он меня не слышит. Прикладывал к уху ладонь «лодочкой», морщился и, наконец, попросил Григорьева разрешить сесть поближе ко мне, ибо он уже плохо слышит. И это ему было разрешено, тем более что мы сидели с самого края ряда зэков, а Григорьев сидел в непосредственной близости от меня.
Говорили мы, естественно, о вещах, которые могло слушать ухо начальника оперчасти лагеря. Поэтому я ничего из этого разговора не могу вспомнить, кроме того, что я был обеспокоен снижением слуха у Ефима, но он как-то дал понять мне истинную ситуацию. Во время свидания Ефим попросил разрешение передать мне теплые шерстяные носки. (Старый служака знал, что значит, когда мерзнут ноги. Кстати говоря, именно прежние его рассказы о том, как он на военной службе утеплялся заложенными в сапоги газетами, мне очень помогли, когда я сидел в лагерном шизмане.) Григорьев разрешил передать мне и носки, но сам взял их у Ефима, тщательно осмотрел и лишь потом передал их мне.
А ведь в Чили при кровавом диктаторе Аугусто Пиночете для полностью бесконтрольного свидания не почтенного полковника, отмеченного высшими наградами, а иностранного корреспондента, и не с каким-то зэком, как я, а с Луисом Корваланом, тому достаточно было одеть пончо.
Но еще о Ефиме. Он не уехал в Израиль, ибо считал, что в России, в Москве, он принесет евреям гораздо больше пользы, чем здесь. И в этом он был безусловно прав. Вот один из примеров.
Ефим был одним из инициаторов создания в Москве еврейской библиотеки. Она была создана из книг, пожертвованных разными людьми. Помещалась она в фешенебельном офицерском доме на квартире другого отставника – полковника артиллерии Юрия Сокола. Юра был намного моложе Ефима, в войну он получил тяжелую контузию и имел поэтому военную инвалидность. В войну, корректируя орудийную стрельбу, он скомандовал направить «огонь на себя», когда немцы окружали его наблюдательный пункт. Вызвать огонь на себя – это акт большого мужества. И он часто служит примером мужества не только воинского.
Открытие еврейской библиотеки, да еще в таком доме в центре Москвы, имело немалый резонанс, в том числе и за рубежом СССР. И над Юрой начали сгущаться тучи. Я тогда контактировал с ним и могу свидетельствовать, что для храброго боевого офицера это было пострашнее ситуации, в которой он скомандовал «огонь на меня!».
Ведь уже были случаи (вспомним Исаака Полтинникова, Льва Овсищера и др.), когда уже находившихся в отставке евреев, скомпрометированных причастностью к еврейскому движению, в Советском Союзе разжаловали из полковников в рядовые и лишали военной пенсии. А другой пенсии у кадрового военного быть не могло. Да и из фешенебельного дома Юру могли выкинуть. Вот и живи как и где сможешь. Так на что же сложнее решиться – в пылу боя на мгновенную геройскую смерть от своего же снаряда или в условиях обеспеченной жизни обречь себя на многие годы нищенского существования и на общественное презрение? Я лично не берусь отвечать, хотя и имею опыт многих лет жизни отказника.
Так вот, за Юру взялись сначала по партийной линии. Обычно расправы начинались с этого. Был март 1988 года, когда мы с Валей и её мамой находились в Москве по дороге в Израиль.
Встревоженный намечающейся расправой Юра обратился за советом к Ефиму, а он – ко мне. Надо сказать, что я за многие годы административной деятельности и отказа (да и годы заключения кое-что добавили) приобрел солидный юридический опыт и соответствующее имя среди отказников. Мы с Ефимом продумали ход в стиле советской демагогии.
По нашему совету Юра написал заявление в партийную организацию, в которой он, инвалид войны, состоял на партийном учете. В этом заявлении он писал, что как член партии он обязан выполнять партийные поручения. Вместе с тем тяжелая контузия и инвалидность в значительной мере осложняют ему это. Исходя из того, что укрепление дружбы народов является одной из целей коммунистической партии, он просит парторганизацию считать его партийным поручением помощь еврейской общественной библиотеке, которую он расположил в своей квартире. Это поручение он может выполнять, не выходя из своего дома.
С этим заявлением Юра, сопровождаемый Ефимом, отправился на заседание своей партийной организации. Было это точно в канун нашего вылета из Москвы. Когда он там вручил это заявление, то секретарь парторганизации был в шоке и сразу же побежал звонить в райком партии. Ведь постановка вопроса-то была самая-самая партийная! Трудно сказать, что ответили свыше. Скорее всего, посоветовали не связываться с этими идиотами-полковниками, которые по настоящей или по наигранной глупости могут наделать много шума. Лучше их оставить в покое.
Утром в пятницу первого апреля 1988 года мы вылетали из Москвы в Вену. Перед нашим вылетом в аэропорт Шереметьево явился Ефим в полной полковничьей форме (он находился в отставке с правом ношения военной формы) со всеми орденами и медалями и с букетом цветов для Вали. Он доложил, что операция с заявлением Юры блестяще удалась. Вот таков был Ефим (Хаим) Давидович Гохберг.
В Израиль Ефим потом приезжал, был в гостях и у нас с Валей. Встречались мы с ним несколько раз, в том числе и вместе со Львом Овсищером – боевым летчиком. Это он под Сталинградом летал над ставкой генерал-фельдмаршала Паулюса и в мегафон повторял тому предложение советского командования капитулировать. Лев Овсищер – тот самый бывший советский полковник авиации в отставке, которого разжаловали в рядовые и лишили пенсии за его активную борьбу за выезд в Израиль. Лев существенно моложе Ефима. Он давно в Израиле, мы с ним редко видимся, но каждый раз я очень и очень рад его видеть. Здесь он, как и Исак Полтинников, полковник Советской армии, разжалованный в рядовые, стал почетным полковником Армии Обороны Израиля.
Долгих лет бодрости и здоровья тебе, дорогой Лёва!
А Ефима уже нет.
(Несколько лет прошло с тех пор, как не стало и Льва Овсищера…)
Мне представляется уместным закончить повествование о Ефиме некрологом, который был опубликован в Израиле в русскоязычной газете «Новости недели». Я написал его, как только мне сообщили о том, что Ефима уже нет. И некролог этот был немедленно напечатан. Вот он:
«Из Москвы пришло тяжелое известие – 15 мая ушел из жизни один из наиболее выдающихся еврейских активистов последних десятилетий бывший боевой летчик полковник авиации времен войны Ефим Давидович Гохберг.
Я затрудняюсь назвать кого-либо, кто в годы советской власти подобно дорогому Ефиму смог оставаться в КПСС и в то же время с открытым забралом вести активнейшую работу среди советских евреев, поднимая в нас всех гордость за свой народ и желание узнать о нем побольше.
Его доклад о евреях-героях войны для активистов алии, который он спокойно прочитал буквально на глазах КГБ-шников на подмосковных «Овражках», имел среди нас колоссальный резонанс.
Под видом моего дяди он приехал ко мне на свидание в Соликамский лагерь, и хотя свидание не было запланировано (кто сидел, тот знает, что это означает), начальник лагеря не смог отказать человеку, увешанному высшими орденами СССР, включая и орден Ленина. С тех пор он стал моим настоящим дядей Ефимом.
В годы, когда многие нервно вздрагивали при слове «еврей», Ефим значительную часть своей полковничьей пенсии тратил на размножение и рассылку агитационных еврейских листков, которые он называл «Письма другу».
Именно на московской квартире Ефима на улице Симонова я встречался с Иосифом Бегуном, Леней Вольвовским и с некоторыми другими будущими узниками Сиона. Счастье, что репрессии не коснулись Ефима, а он, я знаю, был близок к такому исходу.
До последнего своего дня Ефим воевал с антисемитами в печати и в судах. Московская еврейская общественность (полагаю, и не только еврейская, ибо Ефима уважали многие порядочные люди) в этом году готовилась отметить 90-летие Ефима Гохберга. Вот уж, как пел Марк Бернес,
«Хотел я выпить за здоровье,
а пить пришлось за упокой…»
Одно утешает – Ефим активно прожил жизнь честного и мужественного человека, оставившего по себе долгую светлую память».
Октябрь 2015 года
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 1(189) январь 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer1/Kochubievsky1.php
