Мои родители
Я помню своего отца до 1924 года, когда он ослеп. Это был стройный элегантный мужчина. Он свободно говорил на трех языках - русском, немецком и английском. В молодости он много лет провел в Лондоне. Мой дед по отцовской линии покинул Россию со своей большой семьей и перебрался в Англию.
Отец окончил школу в Лондоне. Закончив обучение, отец отправился в Лейпциг, центр торговли мехами. Там он приобрел опыт в этом деле. Наконец, он поселился в Москве. У него были клиенты в Лондоне, которые заказывали русские меха. Мой отец закупал их оптом у татар и экспортировал их в Англию. Он был «купцом первой гильдии», и поэтому имел разрешение проживать в Москве, несмотря на то, что был евреем.
Исидор Бренсон и Клара Герценберг (в замужестве Бренсон), дедушка и бабушка Леонида
В дореволюционной Москве моя семья вела роскошный образ жизни. У моей матери было три слуги - повар, горничная и гувернантка. Семья занимала большую квартиру.
Тео, мой дядя с материнской стороны, долгое время жил у нас пока изучал архитектуру в Москве. У моего отца было несколько братьев и сестер, которым он помогал материально.
В 1918 году, после большевистской революции, отец с семьей уехал из России в Латвию, родину моей матери. Мои родители арендовали пятикомнатную квартиру в центре Риги. Отец старался продолжать торговлю мехами. Он часто встречался со своими торговыми партнерами в кофейне. В Риге он продолжал достаточно хорошо зарабатывать.
Я был счастлив, когда отец водил меня, семилетнего мальчика, в старый город Риги. Мы заходили в магазин марок - он покупал мне альбомы и множество марок. В 1924 году мы с семьей пошли в кино. Я сидел рядом с отцом. Когда зажегся свет, он мне сказал: «Я ничего не вижу». Так началась его слепота. Родители ездили в Берлин и Москву на консультации к известным окулистам. Немецкий врач сделал вывод, что причиной слепоты моего отца была его привычка курить - он выкуривал около 50 сигарет в день. По словам московского специалиста, причиной слепоты была опухоль головного мозга (в то время не существовало способов обнаружения такой опухоли).
Мать сопровождала отца в поездках к врачам в Германию. Когда он поехал к знаменитому врачу в Москву, она проводила его до латышской пограничной станции вблизи России. Брат отца Владимир встретил его на российской стороне и поехал с ним в Москву.
Отец часто вел переговоры с другими торговцами в Reiner, кафе в старой части Риги. Но когда он ослеп, его коллеги отвергли его: «Идите к вашему доктору. Вам здесь нечего делать». Это было тяжело для отцовского самоуважения. Он не смог перенести такой удар. До слепоты он был очень живым и активным человеком. Но после того как коллеги перестали его принимать, он стал молчаливым и очень печальным.
Моя мать храбро встретила эту беду. Теперь она должна была сама зарабатывать, чтобы содержать семью. Она поехала в Париж и прошла обучение в школе косметологов. После получения французского диплома, она открыла косметический салон в Риге. Она также научилась готовить различные кремы для кожи, которые продавала своим клиентам. Для нашей семьи начались трудные времена.
Дед по отцовской линии пригласил мою сестру Нору жить у них с бабушкой из-за болезни деда – у неё подозревали туберкулез. Дед был врачом, и поэтому имело смысл, чтобы Нора жила в его доме. Она переехала к бабушке и дедушке и жила у них в течение нескольких лет. Дед платил за репетиторов Норы, необходимых для окончания средней школы. К счастью, диагноз туберкулеза не подтвердился.
Я читал отцу немецкую газету «Rigasche Rundshau». Я проводил с ним много времени. Однажды я стал свидетелем трагической сцены, когда моего отца навестил его старый друг Крупников. Когда Крупников коснулся в беседе слепоты отца, он начал смеяться, а отец плакал. Крупников не мог остановиться.
В январе 1930 года отец скончался. Он был похоронен в соответствии с еврейской традицией. После его смерти я пошел в синагогу, чтобы читать по нему Кадиш. Целый месяц я туда ходил каждый день. Между молитвами люди обсуждали бизнес. Молитвы были чистой формальностью. Я рассказал об этом маме и перестал ходить в синагогу.
Школьные годы
В сентябре 1929 года я начал учиться в немецкой начальной школе. В начальной школе у меня были отличные оценки. В конце семестра я показал свои оценки деду. Он дал мне серебряную монету за успехи в школе.
Годы в немецкой средней школе были для меня гораздо более трудными, чем в начальной школе. Причиной этого было мое отвращение к посещению немецкой средней школы.
Я присоединился к двум ассоциациям учеников еврейских средних школ. В обеих этих организациях я был чрезвычайно активен. Первая была VJSG (Verein Judischer Staedtische Gymnasiaten – Ассоциация Еврейских Учеников Гимназий). Членами VJSG были еврейские ученики средних школ Риги. Раз в неделю проходили собрания. Я познакомился с другими молодыми людьми, которых волновали те же проблемы, что и меня. Каждый участник должен был сделать доклад. Обычно потом происходило обсуждение проблем, затронутых в докладе. В конце первого года в VJSG я был приглашен в совет организации. В то же время я принимал участие в деятельности Ученической Сионистской организации «Aviviya». Членами Aviviya были только ученики мужского пола. Мы практиковались в самообороне и изучали историю сионизма. Мы должны были сдать экзамен по истории сионизма. Я часто обсуждал деятельность Aviviya с моим другом Павлом Гроллманом. Мы пришли к выводу, что цели Aviviya были весьма ограничены. Когда мы решили покинуть организацию, члены Aviviya предпринили необыкновенно жёсткие шаги против нас. Совет Aviviya объявил нас «предателями», и ее членам запретили с нами говорить и даже здороваться.
Хотя это было больше 80 лет назад, я до сих пор помню многих мальчиков и девочек в VJSG, которым сейчас - если они все еще живы - за девяносто. Я помню 14-летнюю девочку, которая начала свою речь, заявив: «мы женщины!»
Моя деятельность в обеих молодежных организациях влияла на мои успехи в немецкой средней школе. Я просил маму писать для меня оправдания (головная боль, боли в животе, и т.д.). Наконец матери пришлось встретиться с моим классным учителем. После этой встречи она отказалась писать для меня оправдания. В результате пропуска уроков я вышел из числа лучших учеников.
Когда Гитлер пришел к власти 30 января 1933 года, я был в последнем классе гимназии и должен был закончить ее через пару месяцев.
В моей школе произошли заметные изменения. Наш учитель истории, господин Кнорр, попросил учеников встать в знак солидарности с бойкотом еврейских магазинов в Берлине. Я и Руди Сальгалер, другой еврей в моём классе, вышли из классной комнаты. Для меня требование Кнорра было большим разочарованием. Мне нравилось беседовать с ним. За пару месяцев до прихода Гитлера к власти, Кнорр обсуждал со мной некоторые политические вопросы. В свои шестнадцать я был так наивен, что считал себя сторонником анархизма. Кнорр принял это как мою точку зрения и пытался переубедить меня. Он никогда не преподносил нацизм как достойную систему.
Я рассказал своим друзьям об этом инциденте на уроке истории. Две недели спустя меня и Руди Сальгалера вызвали к директору школы. Директор сообщил нам, что об инциденте на уроке истории было доложено официальному представителю немецкой культуры в латышском правительстве. Директор спросил нас, не говорили ли мы кому-либо об этом происшествии. Я был вынужден соврать, так как в противном случае мне было бы сложно сдавать выпускные экзамены.
Другой учитель, Махзинг, который преподавал немецкую литературу, рассказывал о Генрихе Гейне, немецком поэте, еврее по происхождению. Перед зимними праздниками Махзинг был полон похвал Гейне. «Он был одним из величайших немецких поэтов» - сказал он. Когда Махзинг вернулся к литературному анализу Гейне после 30 января 1933, он сказал совершенно противоположное: «Гейне оказал чрезвычайно плохое влияние на интеллектуальный мир Германии - он разрушает своих читателей. Не стоит изучать его стихи».
Я сдал выпускные экзамены в июне 1933 года и был рад, что закончил эту главу своей жизни.
Мой выбор обучения
Я хотел изучать филологию в Рижском Университете. Но моя сестра Нора и ее муж Воля (Вольфрам) Готлиб убедили мою мать запретить мне изучать филологию. Они пытались убедить маму, что я должен изучать юриспруденцию, как это делал Воля. Таким образом, сложилась коалиция из трех моих близких родственников против меня и моих академических предпочтений. Мне было 18 лет, и я не мог противостоять их вмешательству в мою жизнь. Я сдал вступительные экзамены и поступил в университет. Юриспруденция совершенно меня не интересовала. Я подготовил лишь половину необходимого материала для экзамена по юриспруденции. Тем не менее, я сдал все экзамены на «отлично» или «хорошо».
Я очень интересовался языками и потому посетил несколько лекций о французском, немецком, английском и китайском языках. По своему простодушию я рассказал об этом Норе и Воле. Я не ожидал такой острой реакции. Они строго запретили мне посещать эти лекции. Я хотел избежать открытого конфликта и не протестовал.
Летом 1934 года немецкие эмигранты, бежавшие из Германии в Ригу, основали ежедневник «Европа Ост». Воля стал постоянным литературным сотрудником газеты. Я понял, что мое литературное сотрудничество было абсолютно исключено, так как Воля был заинтересован в своей работе и был против какой бы то ни было журналистской активности с моей стороны.
Старый друг матери, Лев Розенталь, стал сотрудником «Европы Ост». Он посетил нас и спросил меня, не хотел ли бы я переводить для него с латышского на немецкий в суде. Я с радостью обещал ему свою помощь. Мы встретились несколько раз в суде, и Лев написал несколько превосходных статей.
Мне было девятнадцать лет. Мне казалось, что мне не на что было надеяться. Моя сестра и ее муж покинули Ригу и уехали в Лондон (мой зять зарабатывал на жизнь журналистикой). Я понял, что любая попытка уехать из Риги на Запад встретит сопротивление моих родственников. Но я больше не мог выносить свою печальную жизнь в Риге. Наконец, я решился и купил билет на поезд в Париж. Я пошел в консульство Франции и получил французскую визу на шесть месяцев. По прибытии в Берлин я написал письмо матери. Я пробыл там неделю у моего дяди Дэвиса и его жены Раи. Дэвис, брат моего отца, и Рая уехали из Москвы в середине 1920-ых годов, так как Рая была убеждённой троцкисткой, за что она была арестована на месяц в 1925 году; по освобождении она жила в страхе будущих арестов. Дэвис и Рая снимали комнату в Западном Берлине. Дэвис помог мне найти комнату на ночь. За неделю, что я жил в Берлине, Дэвис трижды менял мое место жительства; я догадался, что это были меры предосторожности. Одной недели, проведенной в Берлине, оказалось недостаточно, чтобы осознать непосредственную опасность нацизма. Я разговоривал с многочисленными немцами в Берлине, которые мне казались доброжелательными и вежливыми. Эти впечатления не полностью отражали действительность.
Париж
Когда я приехал на парижский вокзал, я спросил у прохожего (эмигранта из России), как добраться до Денфер-Рошро, станции метро, возле которой находилась квартира моего дяди Тео. Черная женщина из Вест Индии открыла дверь. Тео и Сурия приняли меня очень радушно. Они жили на Монпарнасе на седьмом этаже. У меня было с собой около 20 британских фунтов, которые я обменял на черном рынке в Риге. Так как было запрещено вывозить иностранную валюту из Латвии за границу, я попросил моего сапожника положить 20 фунтов между двойными подошвами. В Париже я оторвал вторую подошву. Тео поговорил с хозяйкой пансионата и организовал мне комнату. Из моей комнаты открывался вид на Париж. Я поблагодарил Тео и пошел на прогулку. Тоска, которую я испытывал в Риге, исчезла. Я провел три недели в Париже. Особенно примечательно было то, что моя хозяйка предложила мне работу. Условия были очень хорошие - бесплатное проживание и питание плюс плата за оказание помощи хозяйке с домашним хозяйством (ходить за покупками, помогать обслуживать гостей во время обеда и ужина и т.д.).
Я считал большим везением, что мне предложили такую работу в Париже, но к сожалению я не мог этим предложением воспользоваться, так как получил несколько писем с резкими предупреждениями от моей сестры и матери. Как я узнал позже, Нора и Воля боялись моего приезда в Лондон. У меня не было никакого намерения ехать в Лондон. Таким образом, я был лишен работы в Париже. Я должен был вернуться в Ригу и продолжать свою мрачную жизнь. Теперь я иногда спрашиваю себя, как бы сложилась моя жизнь, если бы я не поддался давлению своей семьи. Сейчас мне непонятно, почему я был таким послушным.
В 1939 году я был приглашен для участия в еженедельном английском разговорном кружке, который проводился в квартире одного из членов - каждую неделю в другом месте. Там я познакомился с Тусей (Терезой). Она была дочерью очень образованного человека, который был старым знакомым моей матери.
Туся принадлежала к кругу молодых людей, которые считали себя «коммунистами». Родители этих молодых людей, как правило, были очень богаты. Туся взяла инициативу в свои руки. Она часто мне звонила и устраивала наши встречи. У нас были некоторые общие интересы, и я был не против встреч с ней, но я не понимал, с чем мне придется столкнуться в ближайшее время. Туся была решительная девушка и неожиданно я оказался в тупике. Она попросила меня жениться на ней. Сначала я был поражен её предложением, но в конце концов согласился. Мне было всего 22 года и я не знал жизни.
Родители Туси пригласили около 50 человек на свадьбу, от которой я не получил никакого удовольствия. Результатом моего скудного воображения стал неудачный брак. В этом нельзя было винить одну Тусю. В этом была также моя вина. Брак продлился менее года. Не было никакого скандала, никаких ссор. Мы были просто слишком молоды и неопытны для брака.
* * *
Восемнадцать месяцев я служил в латышской армии (с апреля 1937 по октябрь 1938 года). Мне было трудно привыкнуть к армейской дисциплине, но, в конце концов, я научился с ней справляться. После окончания службы в армии я вновь вернулся к репетиторству. Среди моих учеников были два брата, Саша и Миша. Пять раз в неделю я ходил к ним домой проверять их домашние задания. Отец мальчиков был богатым бизнесменом. После Второй мировой войны я встретил Сашу на улице Риги. Он был единственным членом семьи, уцелевшим в гетто и лагерях. Его родители и брат погибли. Саша стал мастером по ремонту женской обуви; у него было много клиентов.
Когда разразилась война, мою семью и друзей это не особенно обеспокоило. Мы привыкли к ежедневным военным сводкам, согласно которым немецкие истребители бомбардировали Лондон. Война, казалось, была очень далеко от нас и не угрожает нашей жизни.
С 1938 года я принимал активное участие в подпольном латышском коммунистическом движении. С моими друзьями я читал и распространял подпольную коммунистическую литературу. Когда появились неоспоримые негативные факты о советской России, мы пытались объяснить их как оправданную реакцию на буржуазное давление. Когда советские танки появились в Риге 21 июня 1940 года, мы встречали их. В августе 1940 года я был принят в качестве репортера в латышскую коммунистическую газету Cina (Борьба). В основном, моя работа в газете заключалась в писании рецензий на пьесы, поставленные в Еврейском театре.
Когда Германия напала на Советский Союз, я предложил маме поехать в Россию. Мы должны были действовать немедленно, чтобы успеть до того как немцы захватят Ригу. Мама отказалась покинуть Ригу. Она помнила, как спасалась от большевиков в 1918 году и боялась туда возвращаться. Я считал, что есть только один выход - уехать в Россию на автомобиле с редакцией Cina. Мне казалось, что сесть на поезд в это время было невозможно.
Перед моим отъездом, я позвонил Роберту, брату мамы, и спросил, не собирается ли он покинуть Ригу. Я надеялся, что он постарается взять с собой мою маму. Но он сам был в растерянности. Тогда я позвонил тете Эллен, сестре мамы. Яся, муж Эллен, говорил со мной по телефону. Он сам не знал, как уехать из Риги. Яся раньше жил в Германии и надеялся, что Рига будет для него безопасным местом. Я еще раз позвонил маме, и она снова отказалась уехать.
Я покинул Ригу 27 июня 1941 года вместе с редакторами Cinа. Я понятия не имел, что означает немецкая оккупация. Мне казалось, что только я был в опасности как сотрудник коммунистической газеты. Я не мог себе представить, что жизнь моей мамы будет под угрозой. Но, тем не менее, я хотел, чтобы она уехала из Латвии. Я понимал, что существует только одна возможность подтолкнуть ее к решению покинуть Ригу: убедить Ясю и Эллен отправиться в Россию. Мне нужно было время для этого, по крайней мере один или два дня, но у меня совершенно не было времени. Все газетчики, которые собирались в Россию, уже сели в машину и я должен был или уехать с ними или остаться. Когда мы ехали через Ригу, мы проезжали несколько горящих зданий. Мы доехали на машине до Эстонии и пересекли российскую границу. 1 июля 1941 года немецкая армия оккупировала столицу Латвии.
В поезде по дороге в Россию редактор коммунистической газеты, который провел много лет в тюрьме за свою политическую деятельность, развлекал своих коллег антисемитскими шутками. Я не хотел больше терпеть их компанию и не вернулся в поезд, когда он остановился в Нижнем Новгороде. Мой русский язык был очень слаб, но я надеялся, что этого будет достаточно для элементарной беседы.
В Нижнем Новгороде у меня началась страшная головная боль. Я пошел в милицию и попросил о помощи. Меня отвели в больницу, где я пробыл несколько дней. Когда я вышел из больницы, я встретил двух молодых людей из Риги. Мы проанализировали нашу ситуацию в Нижнем Новгороде. Один из них сказал, что в небольшом городке нам будет лучше, чем в Нижнем Новгороде. Он был прав. Я поехал в Чкаловск, неподалеку от Нижнего Новгорода. Там я направился в Исполнительный Комитет, где мне дали купоны на обед в столовой и адрес ночлега.
Меня приняла пожилая пара. Впервые в жизни я ел из общего котла, вместе с хозяевами. Все опускали свои ложки в кастрюлю. Я провел с ними около двух недель. В Нижнем Новгороде я сел на корабль, отправлявшийся в Астрахань. На борту корабля я встретил добрую женщину, которой я рассказал о своей ситуации. Она поговорила с поваром, и мне стали давать бесплатную еду в столовой. Еще одна женщина дала мне свой адрес в Астрахани. Когда я прибыл в Астрахань, я пошел по этому адресу в надежде получить ночлег. Вскоре я понял, что женщина хотела, чтобы я стал ее любовником. Я поблагодарил ее и пошел на пристань. Там я дождался корабля, который отвез меня обратно в Нижний Новгород.
В Нижнем Новгороде я встретил декана моего бывшего юридического факультета в Риге. После дружеской беседы он показал мне свой дом и пригласил меня зайти к нему. В ту ночь я спал в парке. Около 10 часов утра я решил посетить декана. В тот момент, когда я собирался открыть дверь, меня остановил милиционер и приказал мне следовать за ним. Он привел меня в полицейский участок. Там он взял со стола немецкую газету и попросил меня прочитать текст вслух. У меня не было времени обдумать ситуацию, но я знал, что если я прочитаю вслух немецкий текст, человек может подумать, что я немецкий шпион. Поэтому я сказал: «Я не могу это читать, потому что я не знаю языка, на котором это написано». Через несколько минут я был свободен.
На следующий день я стал думать, как мне найти работу и жилье. Я попробовал найти комнату. Я спросил двух женщин, которые внушали мне доверие, где лучше искать комнату. Они посоветовали мне сесть на трамвай № 12. «Выйдите на конечной остановке» - сказали они. Я поблагодарил их за совет и сел на трамвай № 12. Я вышел на последней остановке. Окрестности выглядели довольно хорошо. Было много жилых домов. Несколько ребят играли в футбол. На мне был бельгийский пиджак – очевидно, это и послужило причиной моих неприятностей. За пять минут собралась толпа из человек пятидесяти, которые кричали: «Отвести немецкого шпиона в милицию!» Через несколько минут двое милиционеров присоединились к толпе. Один из них попросил меня следовать за ними. Когда мы пришли в участок, милиционер сказал: «В ваших интересах признаться, что привело вас сюда».
«Мне не в чем признаваться» - ответил я. Я сказал им, что я латышский беженец. Мне не поверили и попросили документы. Единственным моим документом было письмо от латышской газеты, где я работал. Оно было написано на латышском языке, и наверху были напечатаны серп и молот. Милиционер решил позвонить в эвакуационный комитет, где регистрировались все беженцы. Он попросил их найти мое имя. Это заняло около десяти минут. «В следующий раз постарайтесь быть более осторожным», сказал милиционер. В 10 часов вечера я покинул милицию.
Через несколько дней я познакомился с Вальтером, немцем из Поволжья. Он преподавал немецкий язык в средней школе в Саратове. Из-за войны с Германией Вальтер намеревался покинуть Саратов и найти работу учителя подальше от Энгельса, столицы немецкой автономной области.
Я провел вечер с Вальтером и Куртом, эмигрантом из Вены. Они много пили и я не хотел отставать. Вальтер обещал найти мне работу учителя в Поволжье. У меня сложилось впечатление, что он говорил это не серьезно.
Все мои варианты в Поволжье, казалось, были исчерпаны. Оставался только один вариант - армия. Вечером я прибыл в Латышскую дивизию. Мне выдали форму и отправили в часть. Солдаты спали в палатках. Я нашел палатку, где я должен был провести первую ночь.
Муштра началась рано утром на следующий день. Так как я служил в латышской армии в 1937-1938 гг., мне было не так трудно привыкнуть к армейскому режиму. Офицер, который проводил строевую подготовку, спросил, нет ли среди нас кого-нибудь с юридическим образованием. Оказалось, что это был только я. Меня отправили к дежурному офицеру, который разъяснил мне мои будущие обязанности. Я стал клерком полка. Мои обязанности были несложны. Я должен был отвечать за тетрадь, в которой отмечалось присутствие или отсутствие солдат. Кроме того, я должен был читать вслух латышскую армейскую газету двум офицерам, которые каждый раз внимательно слушали. Вероятно, они были неграмотными.
В ноябре мои обязанности клерка пришли к неожиданному концу. Латышская дивизия отправлялась на фронт. Один из офицеров, которым я читал газету, сказал мне, что я могу выбрать винтовку или лопату. Поразмыслив над этим выбором, я решил выбрать лопату. Рано или поздно меня бы послали на фронт в любом случае.
С группой других солдат я был отправлен в Нижегородскую область. Работа началась сразу же. Нам пришлось рыть окопы на случай боя. Нам сказали, что если мы не выполним нормы выработки, то не получим свой продуктовый паек. Я понял, что с нами обращаются как с миллионами заключенных в советских лагерях. Режим был чрезвычайно тяжелым. Очень скоро к нашей группе присоединилась большая группа молодых преступников. Так сходность с трудовым лагерем усилилась еще больше. Преступники к нам относились как к людям второго сорта.
Однажды я должен был носить по два ведра воды из ручья в гору к бане с раннего утра до позднего вечера. Нам дали только полчаса на наш скудный обед. Я надеялся отдохнуть вечером, но вместо этого мне надо было дежурить предстоящей ночью. Я отказался следовать приказу офицера и меня заключили под стражу на трое суток. Среди арестованных солдат был один латыш, бывший полицейский из Риги. Мы долго и душевно беседовали и решили бежать из этого трудового лагеря, как только появится возможность. «У меня есть деньги, но я не знаю русского. Вместе мы сможем добиться успеха», он сказал. Был еще один парень, который хотел присоединиться к нам, еврей из маленького латышского городка. Когда нас выпустили после трёх суток ареста, мы решили бежать как можно раньше следующим утром. Мы договорились встретиться там, где нам казалось, за нами не смогут наблюдать.
Все окончилось благополучно. После долгой ходьбы мы достигли железнодорожной станции. Мы сели на поезд до Нижнего Новгорода. Когда мы приехали туда, мы увидели женщину, садящуюся на поезд до Свердловска. Она попросила нас помочь ей занести пять тяжелых чемоданов в купе. Каждый из нас получил буханку хлеба и 80 рублей. Мы пошли в вокзальный ресторан и заказали горячую пищу. Мы намеревались начать наше путешествие без билетов. Мы увидели поезд, идущий в Свердловск. Как только проводник на минуту отошел, мы прыгнули в поезд. Поезд тронулся, и мы с облегчением вздохнули. Два дня спустя мы прибыли в Свердловск. Моей целью была Фергана. У меня не было с собой теплой одежды, поэтому я мечтал о Центральной Азии, где было больше солнечных дней, чем в России. Мои спутники решили остаться в Свердловске. Мы пожелали друг другу удачи и разошлись.
Вечером я нашел поезд, который шел в Центральную Азию; он отправлялся в 9 вечера. Я залез в вагон со скотом. Путь в Фергану был долгим, поезд шёл много часов. В Фергане я встретил очень разговорчивого московского студента: «Вы можете бесплатно переночевать в так называемых чайханах, которые теперь служат бесплатными ночными отелями. Но милиция часто наводит рейды. Если у вас все в порядке с документами, то все будет хорошо». Я поблагодарил его за эту ценную информацию и пошел прогуляться по городу. На рынке я купил немного хлеба и молока, которые проглотил на ходу.
Вечером я пошел в чайхану, где собрались многочисленные бездомные в надежде на ночевку. Я спал на полу чайханы несколько дней. После недели такого существования я довольно сильно заболел. Я потерял сознание и пришел в себя на койке ферганской больницы. Молодой врач вошел в комнату и сказал: «Я вижу, что вы в порядке. Я рад, что вы выздоровели после тяжелого случая сыпного тифа. В течении пятнадцати дней Вы были без сознания. Теперь, когда Вы вне опасности, мы скоро вас выпустим». Перед выпиской меня спросили: «Куда вы пойдете?» Мне некуда было идти, поэтому я промолчал.
У меня не было ни денег, ни ночлега. Я решил попросить помощи в исполнительном комитете города. Секретарь внимательно посмотрел на меня и позвонил директору колхоза. Он организовал мне проживание в колхозе. Расстояние до колхоза было двадцать километров, и туда не ходил общественный транспорт. Ни одна из машин, ехавших в сторону фермы, не останавливалась. Наконец один грузовик остановился и подвёз меня.
Меня вызвал к себе директор колхоза. Он показал мне комнату, в которой я должен был спать, и объяснил мне мои обязанности. Я должен был помогать агроному ухаживать за цветами и деревьями на ферме. Я делил комнату с еврейским парнем из Польши. Вечером я положил свой дневной паек хлеба на подоконник. Утром, когда я проснулся утром, буханка исчезла. Когда это произошло во второй раз, я понял, что мой сосед по комнате - вор.
Директор спросил меня, знаю ли я французский. Я ответил, что немного знаю. Он хотел, чтобы я помогал дочери бухгалтера с домашней работой по французскому. Мне платили за это миской супа.
Прошло около двух месяцев. В начале апреля я получил повестку из армии. Снова я несколько дней ехал на поезде. Когда я прибыл в Золино, снова началась муштра. Это продолжалось три месяца, после чего нас отправили к линии фронта. Сначала мы находились на расстоянии приблизительно восьми миль от линии боев. Я привык засыпать под шум далекого пулеметного огня и просыпаться под грохот советских катюш.
Однажды меня послали на разведку за линию фронта. Я настолько устал, что был не в состоянии бодрствовать. Латышский сержант, который нашел меня спящим в этом чрезвычайно опасном месте, сказал: «Я не стану предпринимать какие-либо шаги против вас. Вас могут приговорить к военному трибуналу».
Нам сказали, что скоро мы будем сражаться против 6-й немецкой армии. 26 и 27 июля нашим солдатам дали полстакана водки - знак приближающегося боя. Я никогда не забуду 27 июля 1942. Около 10 часов утра несколько немецких военных самолетов начали стрелять в наших солдат. За пять минут два солдата были убиты. Лейтенант приказал мне и еще одному парню похоронить их.
После обеда я собрался вернуть табак, который я брал взаймы у другого солдата. Он чистил винтовку, и, не прерывая чистки, протянул руку, чтобы взять табак, но что-то произошло и я почувствовал страшный удар в голову. Его винтовка случайно выстрелила. Я потерял сознание. Прибежал командир батальона, чтобы узнать что произошло, и я слышал, как он крикнул парню: «За вашу небрежность вы будете наказаны, Готлиб! Сегодня вы пойдете в разведку».
Меня перевели в близлежащий медицинский корпус, где меня прооперировали. Молодой хирург из Москвы удалил пулю и осколок кости из моего черепа. Всё это, включая трепанацию черепа, было сделано без какой-либо анестезии. После этого меня погрузили на поезд для раненых солдат. Когда я пришел в сознание, я узнал, что поезд шел на Дальний Восток. Я провел четыре месяца в больницах различных городов. Наконец, я был выписан в Бийске, старом торговом городе в Алтайском крае. Моя правая нога был частично парализована, но я уже мог немного ходить, опираясь на трость. Перед выпиской я должен был сообщить свой пункт назначения.
Я стоял в очереди и слушал пункты назначения тех, кто стоял передо мной. Большинство из них называли отдаленные русские деревни. Только один человек назвал город, Астрахань. Так как мне некуда было ехать, я решил назвать Алма-Ату. Я слышал, что там тепло. Пациент в больнице рассказывал мне о прекрасных видах, окружающих район Ала-Тау. «Если вы не можете вернуться в родной город из-за немецкой оккупации, советую вам ехать в Алма-Ату. Это красивое место. Я жил там несколько недель» - сказал мой знакомый.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 1(189) январь 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer1/Kosman1.php
