Когда лицо твоё
я вижу глазом Пустоты,
Твое лицо – моё;
И между «видеть» и «любить»
нет ни малейшего зазора.
Kolin Oliver
***
Гильотина двери с утра,
Выходя – выходи
В лиловатых вещей экран,
Будто один.
За гравюру горы, двора
Посередине.
Говоришь, ветка сакуры неотвратимей
Каллиграфии самурая
ГОСПОДИН МАТУС
И хотелось там находиться, Джон,
Где рассвет ссекает сквозным ножом
Знак вопроса – и в пустоту прыжок
Совершён.
Оттолкнувшись от края вторых дверей,
Тень орла над плато в висок втерев,
Подтвердив глазами его всех рек
Шёлк.
Вот и он в путевых тетрадях века
Пишет больше, чем запись ведёт рука
В мире щедром, как азиатский кайф,
К переменам.
Только слух тумраном зальёт – и вдруг
Драгоценные реки внутри, вокруг,
А мы тут – в гостях, не сомкнув и рук,
Там – проснулись одновременно.
OZ
Поутру мостами наших эпистолярных
Cнег с континента на эллинги по выкройке Ямамото,
В складках стекольных, твердеющих городами
За сходство с печатным шрифтом, его ремонтом.
Окно, перекресток Оккама и камня в дне
Недели, традиционно назначенном миру для отдыха.
Сон, прорывающийся из сна, где нас нет,
Изнуряющий кнехты перемещеньем лодок.
Ома густой коридор выводит к прибою,
От расстояния у значения нет лекарства,
С точки зренья полярников в маятнике пробоина,
Планетарный ветер играет тему прощания с Зороастром.
Облако утесняется яблоком в чужеродном приборе,
В воздухе, затапливающем маки, костры и царства.
СФИНКСОВ СОН
Травам – ткать серебро.
Царства дарить – смелым.
Мне Попутчик сказал, кровь –
Странное дело.
Самум искать попутчику
В поле. На пять сторон
Камень - меч - лист - луч -
Ворон?
Миф о добыче огня,
Символов связка стальная,
След это смерть коня,
Паллиатив данайский,
Полцарства, отрезок, точь,
На перевале эха,
Театра текста почта
В огненной пастве века.
Звук на ходу песку менять,
Усиливать – зеркалам.
Проводник, промолчи меня,
Нет ни добра, ни зла.
Мало ли чем не шутит
Разъединенный глаз –
Перекладные шурфы,
Почвы двудонный пласт.
Вот и параду скроен
Бережно к темени нимб,
Помня по слепку роли,
Как тот иероним.
Ключ проводник получит,
В Силы дверь постучит.
Мне твердил Сирокко, я лучник,
Шаги – Тишине учить.
Скор и о зренье ольмека,
В зеркале Сфинкса ответ –
Он продолжает их всех,
Они его нет.
АЧАРЬЯ
Луны дорогой объектив с хорошей выдержкой,
Чего не скажешь о странниках и о призраках,
Труппе комедиантов на тени верёвки выжатой
И о прочих видах со склонностью к месмеризму.
Они веруют, что все живы, Мидия,
Потому продолжай доверять изнанке.
Друг берет за руку – и «теряешь сознанье»,
Как в третьем чувствительном веке в Тавриде.
Вот все иллюзии о взятии контуров,
Что в дадаистах, что в нововерах,
И в реквизите гримёров одни котурны,
Волки не сыты, овцы играют скверно.
Отрадно вполне, иллюзия тонкого опыта,
Надежней сложных людей, агиток содома.
Учитель берёт глаза – и исчезают все копии,
Дальнейшее происходит красиво и долго.
Они думают, что мы джины, Мидия,
Музыка развращает ум ещё до вступления,
При возвращении инструмента и исполнителя
В племени ценятся скромные святые хворост или поленья.
МЕЖГАЛАКТИЧЕСКИЕ ЭЛЕГИИ
И расстояния присутствие довершают,
знаю, что слышишь и мой, крошащийся
за архипелагом
край папиросной почтовой птицы
в крюшонном кармане гостиницы,
где слух заволакивает
стен металлический гул,
где вместо кальяна затягиваешься на берегу
элегиями, и в клинописи по сердцу есть благо.
Из этой выходишь неровно, толчками,
как из воды моря,
даже если волны
в твоей комнате по рёбра,
и от этого в доме поднимаются занавески и камни,
зодчество помнит – свет для Кали
падает дробью.
Контуртвойпроступаетвпроёмедвери
так, что хочется повторить
это не только тушью, как минимум раза три –
шагом, дыханием, чтеньем подробным.
Из этой выходишь – как из-под стражи собственных молний,
приглашеньем к спонтанному новоязу,
степень предметов, зависших, растаивающих в зоне моры,
и не то, что открыткой, или там сказкой,
окна снаружи – электрические моллюски.
в наших, иных –
у л и ц п л е т и,
каллиграфией тибетских отметин
и в с ё о с т у ж а ю щ и й с н е г
ивсёостужающийснег
ЛОТОС
ещё не завершённые полотна
предлунного дымящегося круга,
раствора молока с бенгальским чаем
с серебряным в нём поворотом сна,
и профиль, проступающий за фреской.
вторых огня и ветра вдох синхронный,
как между изумленьем и желаньем,
проектора тревожащего плеск
открытием, что некуда вернуться,
ни в поселения, чьи имена как жажда,
ни к тучам, давшим очертанья мысу
за улочками шириной в копьё.
как явно нас меняют эти карты.
льдам ничего не остается, кроме –
смотреть, как неизбежность этой встречи
возводит в нас пороги Атлантид.
По телу руны движутся рисунком,
когда мой голос узнают те солнца,
здесь всё не даст нам не узнать друг друга,
ничея, заклинанья отпустив.
