***
не тот тебе ангел, кто слабостям твоим служит
кто заверяет тебя в бессмертии, видя смерть
за твоим плечом
нищим быть – это не значит на паперти
греметь кружкой
беден лишь тот, чья история ни о чём
***
когда загорелся лес, слетелось столько чудесных птиц.
настоящий птичий базар, колыбельная, спетая наяву
я поправил очки спрятал в волосы monster beats
после навзничь упал в траву
когда загорелся лес, сбежалось столько пушистых лис
столько пухлых младенчиков барсуков, столько белок
запуталось в кудрях густой травы
но уже не хватало сил строить заново проклятый парадиз
копать погреба и рвы
и поэтому радость моя не ешь жёлтый снег и в седле не спи
не кусай заусенцы – беги от себя в поля
докажи теорему ферма рассчитай до конца ряд пи
расскажи нам как вертится выжженная земля
когда увядает цветочек пчеле достаётся солнечная пыльца
на любимой ноге чулочек ночью рвётся не до конца
разори гнездо ворона выкради мне прожорливого птенца
научи его имя моё как знамение прорицать
радость моя не обязательно превращаться в говно
чтобы любила чернь и не тронул таёжный зверь
светлые головы мира сходятся только в одном
доверие значит смерть. не верь никому не верь
***
не важно, куда ты – на свете ещё достаточно городов
где разводят костры ненавидя свой внутренний снежный полюс
и не то чтобы я сплоховал, но, прости, не готов
ещё раз провожать с тихой грустью твой в даль уходящий поезд
и твои калачи мне с недавних приходятся не к столу,
и посылки-повестки на добрую память не к месту, не впрок, не к спеху
я в гостиной собрал самых близких подруг: тишину и осеннюю мглу
но при виде тебя захожусь не то кашлем, не то истерическим смехом
ты привозишь обрезки волос, фотографии гор, фотографии без меня
фотографии окон в мороз, осиротевших спортивных площадок.
но навряд ли ты помнишь – кто первый кричал тебе – «западня»
когда здесь воцарился ад – непосильный и беспощадный
ты до сих пор остерегаешься взрослых, впадаешь в зимний анабиоз
здесь нет способных тебя сломать. в какой-то степени это круто
вот потому и не помнишь как много пережито шквальных ветров и гроз
как боялась, малышка, как байковым пледом тебя укутывал
ладно, чего это я. дороги рассерженной памяти редко куда ведут
говорят, в море судеб осталось не так уж и мало доверчивой мелкой рыбы
но если бы наш Охранитель дал шанс, я бы резко сменил маршрут
и дорог, что ведут в твои города, никогда, ни за что не выбрал бы
потому что всё можно стерпеть, если есть, для чего терпеть
я стерпел и боязнь оступиться, и желание свести всё к полюсам
но не горечь пустых обещаний. полужизнь, полусон, полусмерть
но не своё же безвольное «стой» в дань уходящему поезду
***
Леонард, здесь опять пахнет снегом, ревут тюлени
за арктическим кругом растёт последнее поколение
стало совсем спокойно, к горшку примерзает каша
расскажи, расскажи мне ещё о своём бесстрашии
как надежда всегда достается тем, кто едва не умер
как смотрели юнцами по видику брат и бумер
как рвались ещё в 18 усыпить этот древний голод
им достался пожар, мы смогли подобрать лишь холод
ты красив, ты красив, ты красив, ты ведь знаешь сам-то
ты бы мог на ходу взять любую, любую самку
а теперь мы катаем детей по утру на санках
даже если вставать чуть свет
Леонард, позвони там на базу, пускай нас спишут
я хочу до скончания века смотреть как спишь и
ну побалуй меня, ущипни, пожури – мол, ишь ты
и нам сразу же станет как будто бы меньше лет
***
звать чужестранца – то же, что кликать зверя
наследие потомков не переживёт империй
ты меня любишь, а я вот тебе не верю
ревёт Ярославна – в избу запирают двери
двери завалят камнем, и сверху – щепотку пепла
не так повезло нам, людям, как повезёт бессмертным
хочешь вырасти некрасивой – назови себя Гердой, Феклой
после тленной Европы на родине всё поблекло
я, как будто бы самый презренный торгаш-китаец,
по земле человечьей ползу пауком, скитаюсь
покажу тому фигу, а этому – средний палец –
ибо против себя повстанец
видел разные чуда и дива, потом приелось
рассказать это честно – признать за собою смелость
жизнь удалась, почему же, скажи на милость,
лезут мысли, что лучше бы всё приснилось
***
в письмах к любимым не ставятся запятые
генерал никогда не стреляется холостыми
мы уснули рабами, проснулись – а мы святые
Бог ходил к нам тайком, не услышали его имя
орешек вкусней для тех, кто не пробовал чернослива
счастья желают те, кто не был никогда счастливым
на песке танцевать легко первое время после отлива
но в первое время после отъезда особенно сиротливо
разонравится море, коль долго ходить под килем
в тихом омуте черти копытом волозят в иле
лошадь не слышала сказок о лошадиной силе
справедливости нет, мы всех здесь давно купили
***
сквозняки и маяки. ветер в солнечном сплетении.
я сжимаю в кулаки пыль ночного настроения.
не закончилась зима. руки в ранах от бессилия.
расписная хохлома вместо трепетной Бастилии.
и хватило б нужных слов, только церкви безъязыкие
древний подожгли остов деревянной базилики.
и хватило б сочных фраз, поцелуем перевязанных.
тени бы пустились в пляс. я б стреляла и промазала.
чтоб, поддавшись лживой радости, я б влюбилась
да забыла, что, не будь такою слабой я, вовсе не была бы сильной.
***
мы выживаем в касте одевшихся в яркое, выучим и слова
сокровенных молитв, известных лишь женщинам после ста
мы спрячемся в листья, когда ровно в полночь над лесом взлетит сова
научимся жить легко, не неся ничьего креста
мы возрадуемся ничье, мы не станем просить реванша,
если шлепнут нас по щеке белой варежкой дни зимы
заведём себе тёплый плед, нас поманят пловцы Ла-Манша,
покорители Эвереста, заклинатели кутерьмы
пригласят нас в свой клуб путешественников с перчинкой,
не боящихся изменить прежде избранный курс на зюйд
нам на завтрак болгарские дочери сладкие палачинки
сдобрят ласковым словом и с гордостью подадут
нас гречанки напоят водою эгейского тихого моря,
упокоят песками Афона, глазами горчичными вынут душу
и пускай мы, пожалуй, уже не успеем войти в историю
нам будет что спеть под гитару, вам, стало быть, надо слушать…
***
коль теряешь себя, не звони по ночам знакомым,
коли кличут козлом – не спеши отрастить рога
и запомни одно: чтобы дом оставался домом
никогда не зови на порог своего врага
не ходи под стрелой, избегай витиеватых лестниц
и не ешь сахарок из тебе не знакомых рук
и запомни одно: если друг тебя кормит лестью,
то он с этого дня совершенно тебе не друг
стерегись тех, кто может тебе за бесценок продать оружие
не пей воду с лица, не точи понапрасну нож
не держи нелюбимых рядом, борись за нужных
ежедневно борись, чтобы знать, для чего живёшь
***
и вот уже осень врезается в истовый горизонт,
и летняя невидаль кашлем едва шебаршит в груди.
первый принцип казённых домов и опасных зон –
больше не «не убий», а «не навреди»
корабль покидает гавань – мечтается – в пакистан
узбекистан – канет в сказку, где не купола – мечеть.
провожая, всегда понимаешь, что третьего мира стран
первый принцип – хотя бы досрочно не умереть
целовать чернозём на чужбинах,
или гиблые земли грызть –
это личное дело тех, у кого ещё впереди
целое лето бабье, короткое, как вся жизнь
первый принцип соблазна, возможно,
«не укради»
***
я поняла, что такое жизнь. это долгий, протяжный взгляд.
взгляд в себя, опустевшего, неглубокого, неживого
выяснение, кто кому должен, кто кому братский брат,
реже – в небе, закопченном смогом, полоска безумного голубого
жизнь – это лишь расстояния от пункта а к пункту б,
где ты меня уже ждёшь, с пирогами и земляникой
и всё самое выдающееся и любимое мной в тебе –
по моим чертежам прорисовано лёгким бликом
жизнь – это лодка, которую надо раскачивать,
иначе не поплывёт
упорно работать веслом, пока не снесёт течением
жить – значит выйти лихим фигуристом на сильно
подтаявший лёд
и скользить по нему вплоть до точки
финального назначения
***
в принципе некуда, незачем отступать
чайник кем-то поставлен и знай себе сам сипит
кроме окон, найдёшь в этой комнате
только расстеленную кровать
хочешь – выпей немного, а хочешь – ложись и спи
но к утру ты поймёшь, что подъедены натрием провода
телефон никогда-никогда больше не зазвонит
нет ни дома, ни комнаты – сплошь леденеющая вода
моряки тебе машут платками с большой земли
ночью всё разломалось на мелкие части:
кровать тебе как корма
и берет набекрень, и вестей не дождётся твой Бог,
ведь на мокрой бумаге нельзя написать письма:
правда больно стекает чернилами между строк
