ОДУВАНЧИКОВЫЕ СНЫ
Сцепив пальцы рук на коленях так, что костяшки побелели, и маленькое пятнышко на указательном пальце стало незаметным, Лянка слушала сказку и косилась на длинноногую задаваку – минутную стрелку.
Стрелка качнулась вправо, поравнялась с римской цифрой «двенадцать», и тотчас же бабушка заложила страницу ленточкой-закладкой, и закрыла книгу.
– Спать пора, Лянка.
– Откуда вы знаете, что пора, вы же даже на часы не посмотрели?
– Вы же – да же… Жужжишь, как жук майский. У меня свои часы, внутренние.
– Как это, внутренние? А где же они у вас находятся… а слышно, как они тикают? Можно послушать?
– Они не тикают. И их нельзя увидеть, можно только почувствовать.
Лянка во все глаза смотрела на бабушку. Шутка ли – внутренние часы, да ещё и невидимые.
– А у меня такие часы есть?
– Они у всех есть. Но не все умеют их чувствовать. Научу, если хочешь. Но не сейчас.
– Бабушка, я забыла, как называется эта закладка-ленточка, глясе?
– Ляссе. Глясе – это кофе. Эссе – это сочинение. Плиссе – юбка. А ленточка-закладка – это ляссе. Запомнила?
– Бабушка, а правда, что это маленького папы кроватка?
– Правда. И подушечка его. И одеяльце.
– Счастливый какой был папа, когда был маленьким. – Лянка погладила блестящие шарики на спинке кроватки. – Мне нужно вас ещё кое о чём спросить.
– Спрашивай, коли нужно.
Бабушка сняла очки, и перед тем как уложить их в бархатную уютность красного сафьянового очешника, стала протирать мягкой салфеткой. Лянка с замиранием сердца наблюдала за этим нехитрым ежевечерним ритуалом, который казался ей волшебным. Она хотела, чтобы у неё тоже были очки в тонкой золотой оправе, и такой же красный очешник, и салфеточка для протирания стёкол.
Бабушка внимательно посмотрела на притихшую Лянку.
– Что ж ты молчишь?
– А откуда у вас такое красивое имя: Фе-о-на?
– Маменька по святцам выбрала, а батюшка нарёк при крещении.
– Понятно, – вздохнула Лянка. – Где бы мне батюшку с маменькой раздобыть?
– Раньше так называли родителей: маменька, папенька. А батюшка – это священник. И имя у тебя хорошее, не выдумывай.
– Правда? А я вот думала, придут к нам завтра гости, спросят: как тебя, девочка, зовут? А я им отвечу – Лянка. А они станут смеяться. А священник – это тот, кто в церкви?
– Почему же это они станут смеяться? – улыбнулась бабушка. – Они люди серьёзные. – А священник в храме служит. Помнишь, мы с тобой в прошлое воскресенье в храм ходили?
– Помню. Там красиво. А кому священник служит, он разве солдат?
– Службы разные служит. Лянка, у меня от твоих вопросов голова кругом, спи! – Бабушка открыла шкафчик с лекарствами и достала свои «сердечные» капли. По комнате поплыл запах валерианы и мяты.
– А душевные капли бывают? И что за имя у меня такое… Как в сказке – Иляна-Косынзяна.
– Ты – Ульяна, Ульяночка. А Лянкой тебя папа стал называть. А потом уж и все остальные. А хоть бы и Иляна-Косынзяна, что тут такого?
– И выйду я замуж за Кэлина-дурня.
– Зачем же непременно за Кэлина-дурня. В той сказке ещё и Фэт-Фрумос есть.
Лянка босиком, на цыпочках перебежала к бабушке – на кресло.
– Мне Иван-царевич больше нравится. Можно я завтра побуду Феоной? Ну хоть немножечко? Покабутке. Гости придут и спросят: «А что это за девочка такая хорошенькая?». А вы им ответите: «Это Феоночка! Наша любимая внученька». И они все удивятся, все до одного.
– Нет. Этого никак нельзя. Во-первых – это враньё, а я вранья на дух не переношу. Как и врунишек. Я столько их перевидала на своём веку – шутка ли – больше сорока лет в школе. А там этих мелких врунишек пруд пруди. Во-вторых – у каждого человека есть своё имя, и стесняться его не надо. Не имя человека красит. А в-третьих… В-третьих – пора спать.
Лянка сделала вид, что не расслышала последних слов, и принялась разглядывать фотографию в белой овальной рамочке на стене так, будто видела её впервые.
– А это кто, ваш жених?
– Что ты, Ульяночка, это артист Александр Вертинский. Я в молодости бывала на его выступлениях, да и сейчас часто слушаю пластинки с его песнями.
– Это он поёт про Сероглазочку и розовое море, и картавит? Здесь он, как Пьеро из сказки про Буратино.
– Это и есть Пьеро, – пояснила бабушка. – Пьероша. Это его сценический образ. И вовсе он не картавит, а грассирует.
– Мне тоже нужен сценический образ. Вот только грассировать я не умею – мама отучила.
– Спать, Ульяша. Завтра договорим. Вон к тебе сон в правый глаз просится.
– Какой сон, бабушка? – Лянка заглянула в зеркало на комоде, но никакого сна не увидела. – Где же он… Ничего не вижу. Скажите мне, что это за сон, пожалуйста! Он добрый? Цветной?
– Вот ложись спать скорее – всё и увидишь. А не то сон к другой девочке улетит.
– К Милочке Шадриной?
– К ней, – кивнула бабушка, пряча улыбку, – здесь же недалеко – за стенкой. Да и чем плоха Милочка? Глаза зелёные, коса длинная…
– А у меня глаза какие?
– Серые. Спать, Сероглазочка.
И Лянка поплелась в кроватку, где по подушке-думке разлетался пух вышитых одуванчиков. Засыпая, она считала эти зонтики-пушинки, и всегда их оказывалось то десять, то одиннадцать. А сегодня ей удалось насчитать целых двенадцать!
Лянка представляла себе долгожданный завтрашний день – бабушкины именины. На именины всегда собирались гости. Хрустящая белая скатерть ещё вчера была выглажена, вилки, ложки, ложечки и ножи – начищены до блеска, на кухне в большой зелёной кастрюле шумно вздыхало тесто для яблочного пирога. А на стуле рядом с кроваткой Лянки висело новое платье с воланами, синее – в белый горошек.
Бабушкино праздничное платье висело рядышком, на комоде лежал белый кружевной воротник – с ним любое её платье становилось нарядным.
«Жаль всё-таки, что нельзя побыть Феоной, хоть немножко…».
Лянка ещё раз сосчитала одуванчиковые пушинки – все ли на месте. На этот раз их оказалось одиннадцать. «Надо бы ещё раз пересчитать…», – подумалось ей, но сон уже коснулся кончиков пушистых ресниц, они стали тяжёлыми…
…Лянка спала, и видела во сне себя – пушинкой, одной из тех, что летели с одуванчикового луга, где жёлтые солнышки одуваничков превращались в серебристые шары. Их обдувал тёплый ветерок, от шаров отрывались пушинки-зонтики, и у каждой было своё имя.
«Интересно, куда это они все летят? Эй, слышите меня? Куда вы все летите? Хочу с вами… Возьмите меня с собой! И я уже лечу? Лечу…».
Неожиданно сильный порыв ветра подхватил пушинки, и они разлетелись в разные стороны, а пушинка по имени Лянка поднималась всё выше и выше, прямо к солнцу, которое казалось ей огромным цветком одуванчика.
КОРОЛЕВСТВО ВЫСОКОЙ ТРАВЫ
Автомобиль свернул с широкой асфальтовой дороги на узкую и пыльную – грунтовую, проехал метров сто и остановился у развилки. За деревянным забором, выкрашенным в синий цвет, виднелся небольшой бревенчатый дом.
– Приехали?
Лянка выпрыгнула из машины, подбежала к калитке и заглянула в щель между штакетинами.
Прямо от калитки – в траве – протоптана тропинка к дому. Даже и не протоптана, даже и не тропинка, просто трава примята – и всё. Дом смотрел на Лянку окнами в белых кружевных наличниках. Около невысокого крылечка пенился цветом куст белого шиповника.
– Какая красота! – восхитилась мама. – Будто маленькое королевство.
Папа открыл калитку, и Лянка сделала первый шаг. Трава оказалась такой высокой, что кончики травинок, тонкие и лёгкие, щекотали подбородок, и от этого щекотанья было тепло и приятно.
– Откуда здесь столько травы… А как называется это королевство? И есть ли здесь король с королевой?
Лянка не решалась идти дальше – кто знает, что там, в высокой траве.
– Эту траву скоро скосят, потом высушат – будет сено для школьной лошади на зиму, – объяснил папа. – А как бы ты назвала это королевство, если бы оно было твоим?
Лянка посмотрела вокруг и увидела колышущееся травяное море, стайку белых бабочек над полуоткрытым цветком колокольчика, трёх огромных стрекоз… и надо всем этим высокое синее небо в полупрозрачных кудряшках-облаках. Закрыв глаза, она сделала ещё один шаг, за ним ещё и ещё.
– Королевство Высокой Травы.
– Ваше величество, – мама склонилась в изящном реверансе.
– Мамочка, да разве я величество?
– А разве нет? – папа подхватил Лянку на руки. – Фрейлина Полина, ответьте сию секунду: девочка Лянка королевской крови?
– Наичистейшей. А мы – её подданные. – Мама разувшись, пошла по траве босиком, и Лянке немедленно захотелось снять сандалии и отправиться вслед за мамой.
– Что ж, королевишна Лянка, всё у вас есть: и королевство, и подданные. Пожалуйте смотреть палаты.
Папа поставил Лянку на крылечко и достал ключ.
– Всё-то ты папочка перепутал! Палаты бывают царскими, а королевскими бывают… замки. И нельзя так говорить: королевишна Лянка. Королева Ульяна – вот как правильно.
– Ах, извините, ваше королевское умнейшество, я больше не буду.
Он открыл дверь, и Лянка с мамой, пройдя через просторную веранду, очутились в доме.
– Смотри, сколько света… смотри, только в этой комнате пять окон, – мама распахнула одно, самое ближнее, и в дом хлынули запахи нагретой солнцем травы, отцветающего шиповника, поспевающих яблок и спелых вишен – запахи июльского полдня.
Солнечные «зайцы» дрожали на полу, на стенах, вперемешку с ажурными тенями листвы, и прыгали при каждом дуновении ветерка.
Лянка сняла, наконец, надоевшие сандалии, и пошла по светлым «восковым» половицам на цыпочках, стараясь не наступать на дрожащие солнечные пятнышки.
Она заглянула на кухню, на веранду, в симпатичный маленький чуланчик, где обнаружила лаз на чердак. От этого чуланчик показался ей ещё привлекательнее, но не найдя лестницы, Лянка вернулась в самую дальнюю, угловую комнату, одно окно которой выходило в яблоневый сад, а другое – в вишнёвый. Стены здесь были оклеены одуванчиковыми обоями.
«Совсем как во сне…».
– Можно я здесь буду жить?
– Два окна…, – растерялась мама. – Не замёрзнешь зимой? Я думала, что ты выберешь комнатку рядом с кухней. Она тёплая, туда выходит бочок печки,– и достаточно светлая.
Но Лянка слышать ничего не хотела о другой комнате.
– Ладно, будь по-твоему, – согласился папа. – Через неделю переезжаем. А сейчас – пора. У нас ещё столько дел сегодня, да и шофёр ждёт.
– Папочка, а можно я останусь здесь? Мне не нужна кровать, я и на полу могу спать, вон там – в уголке.
Мама с папой рассмеялись, а Лянке было не до смеха. Как же так? Не успела стать королевишной, и как следует осмотреть свои владения, как уже пора из этих владений уезжать.
Неделя тянулась долго. Лянка и спать раньше ложилась, и листки на календаре обрывала заранее, и даже короткую стрелку на часах разок перевела. Потом, правда, был очень неприятный разговор с папой и бабушкой.
Каждый раз, засыпая, Лянка надеялась, что вот сейчас она закроет глаза и окажется среди высокой травы. Она пойдёт, ничего и никого не боясь, босиком, и там, где она пройдёт, трава останется чуть примятой, а значит, дорогу домой будет найти легко, и бояться нечего.
Если уходишь из дому, главное – не забыть дорогу обратно.
Кончики травинок будут касаться подбородка, вокруг будут стрекотать и прыгать кузнечики, а белая бабочка – самая красивая из стайки, вьющейся над цветком колокольчика, сядет на ладошку. Прилетят стрекозы, начнут рассматривать новый ромашковый сарафан, и улетят, чтобы рассказать о нём феям. Ведь если есть стрекозы в саду, наверняка и феи живут где-то поблизости. Бабушка так говорит, а уж она-то точно знает.
Лянка закрывала глаза, засыпала, но наутро ничего не могла вспомнить.
Наконец, наступила суббота. Папа принёс две большие плетёные корзины и картонную коробку.
– Сюда складываешь книжки, а сюда – игрушки.
Лянка быстро сложила всё, как велел папа, и даже успела помочь бабушке – она складывала вещи в такие же плетёные корзины. Через несколько часов две маленькие комнаты стали гулкими и чужими, и в них сразу поселилось эхо.
Из мебели оставался только огромный книжный шкаф. Глядя на его пустые полки, Лянка вспомнила о зелёном кусочке пола. Деревянные полы в комнатах были выкрашены светло-коричневой краской, кроме одного кусочка, который прятался под шкафом.
– Там прячется зелёный кусочек пола, – шепнула Лянка маме.
– Не выдумывай. Откуда бы ему там взяться?
– Он там был, когда мы приехали.
– Ты была совсем маленькой, Лянка, ты не можешь этого помнить.
– А я помню. Вот сейчас отодвинут шкаф – и он покажется.
Шкаф, наконец, отодвинули, и показался пыльный зелёный кусочек.
– Невероятно! – мама даже потрогала это место. – Как же ты могла запомнить, ведь тебе ещё и года не было?
– Я запомнила. И яблоньку под окном. Три больших зелёных яблока с красно-полосатыми бочками.
– Штрифель… – улыбнулась мама. – Той осенью они как будто для нас выросли. И как только ты ухитрилась всё запомнить? Слышишь, Павел?
Но папа уже сидел в кабине грузовика и маму не слышал.
Перед тем как забраться к нему, Лянка обернулась и махнула рукой старому школьному бараку, в котором их семья прожила целых шесть лет: «Я тебя не забуду…».
Грузовик покатил по широкой асфальтированной дороге, потом – по узкой грунтовой, с облачками пыли; наконец, показалась развилка, и уже хорошо знакомый синий забор и калитка, за которой начиналось Королевство Высокой Травы.
Поздно вечером Лянка, мама, папа и бабушка сидели на крылечке, смотрели на звёздное небо и молчали. То ли потому, что устали за целый день, то ли потому, что говорить ни о чём не хотелось. Достаточно было просто молчать, смотреть на небо и слушать. Где-то далеко кричала беспокойная ночная птица, стрекотали неугомонные кузнечики, кто-то шуршал и фыркал в высокой траве совсем рядом с крыльцом, и от всех этих звуков у Лянки сладко замирало сердце. Не то от восторга, не то от страха она крепко зажмурилась, взяла папу за руку и…
Открыв глаза, Лянка увидела, что одно солнечное пятнышко дремлет на подушке, а два других – спят на стене, как раз в том месте, где на обоях с одуванчикового луга летели пушинки-зонтики. Быстро одевшись, она тихонько выскользнула из дому, и пошла по примятой траве в сад. Шаг в сторону и… трава сомкнулась над её головой, и казалось, что если что-то и есть впереди, то только это зелёное бескрайнее море.
Лянка шла и шла, а трава всё не кончалась и не кончалась. Ни бабочек, ни стрекоз не было видно, только какое-то жужжание слышалось неподалёку да стрекотали неугомонные кузнечики. Ей стало страшновато, и она уже подумывала вернуться и разбудить папу или маму, но оглянувшись, увидела, что папа идёт следом. Лянка повеселела, махнула ему рукой, и остановилась – надо же было ещё и на завтра что-то оставить, и на послезавтра. А сейчас самое время отправиться на чердак. Оттуда, наверное, далеко видно.
– Лянка, давай завтракать!
Круглый стол на веранде был накрыт любимой синей скатертью, на ней красовались румяные оладьи, испечённые бабушкой, сметана, молоко в прозрачном кувшине, мёд, над которым вились две золотистые маленькие пчёлки.
Что-то воздушное поселилось этим утром в сердце Лянки, что-то такое, от чего она почувствовала себя легче одуванчиковых пушинок, только на этот раз не во сне, а наяву. Радость переполняла её, словно тысячи маленьких пузырьков воздуха в стакане с газированной сладкой водой.
– Как бульбашки в стакане с газировкой,– рассмеялась Лянка. – У меня внутри столько радости, что она, как бульбашки, поднимается кверху.
После завтрака они с папой отправились на чердак. Лянка боялась дышать – так здесь было таинственно и тихо, и танцующие пылинки в тонких дымящихся лучах света, пробивавшегося сквозь щели, только усиливали ощущение тайны.
– Смотри, – папа открыл маленькое окошко, – это твои владения.
Лянка увидела огромное зелёное травяное море, и плывущие в нём деревья, дома, тропинки и дороги.
– А это что за дом такой белый?
– Это школа. Мы с мамой будем там работать, а ты – учиться. Совсем скоро – в сентябре. За школой – школьный сад, потом поле, а за ним речка Берестянка, а дальше – лес хвойный, бор называется. А ещё дальше – лес лиственный. Представляешь, сколько открытий тебе ещё предстоит сделать? Ну, как там твои бульбашки внутри? Не исчезли?
– Нет, папочка. Они превратились в одуванчиковые пушинки.
Сердце Лянки стучало часто-часто. Она наяву ощущала себя невесомой одуванчиковой пушинкой поднимающейся всё выше и выше – к самому солнцу. Теперь она не боялась высоты. Да и смотреть вниз оказалось совсем не страшно, потому что там – внизу – было оно – Королевство высокой травы.
УЛЫБКА БЕЛОГО ПЬЕРО
Этой ночью Лянке приснилась тётя Юлия. Она ходила по комнате и размахивала руками, а на плече у неё сидел волнистый попугайчик.
– Завела б ты себе птицу, – говорила тётя, идя от окна к двери, – слыханное ли дело – в такие куклы играть. Ты же девочка… Это только попугаям говорят, что они хорошие. А ты своему Пьероше сто раз на дню повторяешь, что он хор-роший, хор-роший…
– А людям? Людям разве не нужно говорить, что они хорошие?
– А где ты их видела-то, хороших людей? – тётя шла от двери к окну и качала головой. – Хор-роший… хор-роший… хор-роший…
Лянка ещё крепче прижала к себе Белого Пьеро, и… проснулась.
На жестяной коробке из-под чая сидел печальный Белый Пьеро. Его Лянке подарила мама. В широкополой шляпе, в белой атласной мантии с чёрными пуговичками-помпонами, с грустными чёрными глазами – Пьеро был невероятно красив и невероятно печален. Лянка улыбнулась ему: «Пьероша хороший… Доброе утро!».
Ей показалось, что глаза куклы повеселели.
Других кукол у Лянки не было. Они «не приживались». Её не прельщали золотоволосые красавицы в кружевных платьицах и шляпках, противные пластмассовые пупсы, которым все девочки в классе шили и вязали одежду, косолапые плюшевые мишки.
В жестяной коробке из-под чая хранились Лянкины игрушки: цветные стёклышки, обточенные морской волной, морские камешки со смешным названием – галька и маленькие ракушки. Ещё там было две больших раковины, которые Лянка часто прикладывала к уху и слушала далёкий шум морского прибоя. Так ей сказал продавец раковин. Он курил трубку, он был одет в тельняшку, и поэтому Лянка ему поверила.
К морю родители возили Лянку каждое лето. Море она очень любила, и мама часто вспоминала, как совсем маленькая Лянка пыталась поцеловать волну, или хотя бы погладить. Они останавливались у тёти Юлии, старшей папиной сестры, в большом доме, где было много-много комнат. В комнатах жили разные люди – тётя называла их дикарями. Объяснялось всё тем, что тётин дом находился рядом с морем.
А Лянка с мамой и папой отлично устраивались в полуподвальной комнатке, которую тётя Юлия называла «цоколь». Там было темно и прохладно даже в самые жаркие дни. Вот только запах не нравился Лянке, сладкий, приторный – до тошноты, запах любимых духов тёти.
Море тётя Юлия не любила, никогда в нём не купалась и даже не загорала.
Каждый год – в конце июня – она приезжала в гости к Лякиным родителям на десять дней, и ходила на речку Берестянку, и там купалась в любую погоду – даже в дождь.
Тётя привозила подарки: копчёное мясо, сало, домашнюю крестьянскую колбасу, растворимый кофе, чай…
Вот и эта жестяная коробка досталась Лянке, когда весь чай из неё был выпит. Коробка была большая, вместительная и очень красивая, на ней были нарисованы диковинные птицы с длинными клювами.
Ещё в жестянке было много сухих лепестков роз. Маленькая Лянка собирала их под цветущим розовым кустом в школьном саду и несла домой, в надежде, что они останутся такими же свежими и нежными. Наутро, когда лепестки превращались в сморщенные обрывки непонятного цвета, Лянка плача, выбрасывала их, приносила новые – и так было до того самого дня, когда она повзрослела. Тем летом папа привёз ей из очередной поездки – а ему приходилось ездить часто и подолгу – альбом для гербария.
Альбом был восхитительный. В серебристом тканевом переплёте, с серыми плотными страницами, отделёнными друг от друга полупрозрачной калькой.
Теперь Лянка, собирая лепестки, аккуратно разглаживала их и укладывала между двумя листами картона, завинчивая деревянную раму: приспособление для сушки растений и цветов очень напоминало пяльцы для вышивания.
Высушенных лепестков собралось так много, что в альбом они уже не помещались, и Лянка стала хранить их в конверте – в той же жестяной коробке.
А потом появился Пьеро – подарок мамы ко дню рождения.
В конце июня приехала тётя Юлия, и Лянка сразу начала считать дни до её отъезда.
С её приездом Королевство превращалось в обычный пустырь за домом, заросший травой.
Тётя занимала Лянкину комнату, и ей приходилось спать на диванчике в кладовке.
Но мама с папой и слушать ничего не хотели. «Она гостья, раз выбрала твою комнату – значит, ты должна уступить. Нужно быть гостеприимной хозяйкой!».
– А почему же я не могу выбрать комнату в тётином доме? Я бы выбрала ту, которая в мансарде, с балкончиком.
– Это невежливо, – говорила мама.– И потом, все комнаты к нашему приезду бывают уже заняты, ведь сезон начинается в апреле. Постарайся полюбить тётю Юлию. Она столько хорошего сделала для нашей семьи.
И Лянка старалась. Изо всех сил старалась. Но пока выходило как-то не очень.
Дорожные новости были рассказаны, главные, как всегда, оставлены для ужина, чтобы и папа мог послушать. Мама стала накрывать на стол, а тётя принялась разбирать вещи. Лянка вызвалась помочь из вежливости. Но больше из-за того, что она не успела спрятать жестяную коробку и Белого Пьеро, а сделать это было необходимо.
Тётя открыла свой огромный чемодан и вытащила оттуда… куклу.
Платиновая блондинка-красавица, в красных туфельках, в кружевных носочках, в белом платьице в красный горошек, и с таким же бантом в причёске, противно пищала «ма-ма» и закатывала свои фиалковые круглые глаза в обрамлении пушистых чёрных ресниц.
Тётя протянула куклу Лянке:
– Возьми. Это тебе подарок. Меня на твоём дне рождения не было, поэтому я дарю тебе её сейчас. У тебя же ещё впереди знаменательное событие – ты идёшь в первый класс.
Кукла пахла копчёной колбасой и ещё чем-то знакомым и тошнотворным. Духами тёти Юлии. Этот нестерпимый запах преследовал Лянку в тётином доме всюду и исчезал только у моря.
Лянка посмотрела на Пьеро. Глаза его стали ещё печальнее, казалось, что он вот-вот заплачет. Она заложила руки за спину, но вспомнила, что мама говорила о вежливости, уставилась в пол и буркнула: «Спасибо, не надо».
– Что это значит? Как это «не надо»? – растерялась тётя. – Это кто тебя научил грубить старшим, а?
– Я не грублю, – изо всех сил замотала Лянка головой, – я же вас поблагодарила.
Тётя покраснела от злости, и неизвестно чем бы всё закончилось, если бы в комнату не вошла мама, а за ней и папа.
Мама сделала «страшные глаза», махнула Лянке несколько раз рукой, – уходи, мол, скорее.
И Лянка, воспользовавшись ситуацией, выскользнула за дверь, но вспомнила, что хотела забрать коробку и Белого Пьеро.
Пришлось вернуться. Она увидела тётю Юлию с коробкой в руках, и растерянных маму и папу. Белый Пьеро лежал на полу, и Лянке показалось, что он плачет.
Тётя посмотрела на Лянку уничтожающим взглядом, бесцеремонно открыла коробку и вытряхнула её содержимое на пол.
– Что это?! Что это такое?
По полу катились камешки, цветные стёклышки, несколько перламутровых бусинок, сухим дождиком просыпались лепестки розы, тихо и печально шурша. Очевидно, конверт расклеился.
Тётя сгребла всё в охапку и поднесла к Лянкиному лицу.
– Что это за дрянь, я тебя спрашиваю!
– Это не дрянь, – пожалуй, никогда ещё буква «р» не звучала у Лянки так твёрдо.
Тётя от удивления выронила «сокровища» из рук, а Лянка присела и, как ни в чём не бывало, начала собирать их в кармашек платья.
– Нет, вы только на неё посмотрите! Павел, что ты молчишь? От Полины твоей ждать, конечно же, нечего. Как она воспитывает ребёнка?! Хотя… какое воспитание, о чём я? Её саму ещё воспитывать и воспитывать.
Папа виновато развёл руками, а мама, взяв со стола жестянку, присела на корточки и стала помогать Лянке.
– Полина, весь этот мусор надо выбросить. Ребёнок должен играть в нормальные игрушки. Девочки – в куклы, мальчики – в солдатиков. И в коллективные настольные игры, которые развивают логическое мышление и помогают становлению личности. А у неё что – один этот дурацкий тряпичный клоун, да коробка из-под чая полная какой-то дряни.
– Это не дрянь, – повторила Лянка, крепко-накрепко прижимая к груди жестяную коробку. – Это – игрушки. Мне других не надо.
– Да ты знаешь, сколько стоит эта кукла?!
– Спасибо.
Лянка закрыла дверь чуланчика на крючок, поставила коробку на полку с мамиными старыми книгами, положила Белого Пьеро на маленькую подушку-думку, улеглась рядом и сразу уснула, и уже не слышала, как за дверью её комнаты, долго о чём-то говорили и спорили взрослые.
На следующее утро она проснулась от шума отъезжающей машины. Папа отвёз тётю на вокзал.
После этого случая тётя Юлия больше не приезжала, и Лянкины родители перестали ездить летом на море.
«Что это мы, всё море да море… Надо же и горы посмотреть, правда Лянка?», – слишком уж бодрым голосом говорил папа.
И она соглашалась, хотя прекрасно понимала причину, по которой поездки на море прекратились.
Папа чувствовал себя виноватым перед тетёй, всё-таки, она была его старшей сестрой. Она его вырастила, помогла выучиться. А во время войны она спасла маленького папу от голодной смерти – его и бабушку, их с папой маму.
Лянка выросла. Слыша дребезжащий голос тёти Юлии в телефонной трубке, она испытывает страшные угрызения совести, но всё равно передаёт трубку маме. Сначала, как обычно, тётя жалуется, что осталась совсем одна, потом зовёт их в гости, хоть на несколько дней, обещая, что Лянка будет жить в комнатке мансарды – с маленьким балкончиком, откуда виден краешек моря.
И Лянка изо всех сил старается согласиться.
Но как только она пытается сказать «да», где-то далеко, кажется – около сердца, поднимает голову маленькая девочка, с жестяной коробкой из-под чая и Белым Пьеро, и твёрдо выговаривая букву «р» произносит: «Это не дрянь. Это – игрушки».
И снова мама говорит: «Не можем, никак не можем. В следующем году, может быть. Следующим летом…», – и облегчённо вздыхает, и кладёт трубку. И Белый Пьеро улыбается им всем, сидя на старой жестяной коробке из-под чая.
СТАРЫЙ АЛЬБОМ
Старый альбом пропал после похорон бабушки. В скорбных хлопотах и суете никто не вспомнил о нём. А когда вспомнили – найти не смогли.
Вещи бабушки тётя Юлия сложила в большую коробку и посоветовала маме отправить на чердак.
– Зачем тащить в свою жизнь прошлое, Полина? Да ещё чужое. Со своим настоящим бы хватило сил и времени разобраться. Ведь так?
– Наверное… – пожала плечами мама. – Только Феона Георгиевна не была мне чужой, и вы хорошо это знаете. Я относилась к ней как к родному человеку.
– Да ладно тебе. Я-то знаю, сколько ты слёз пролила. Ведь не хотели мы, чтобы Павел женился на тебе.
– Зачем же теперь об этом … Мы жили одной семьёй, дружно, хорошо жили. И Лянку она вырастила. У меня сессии, у Павла командировки вечные. И школа… занятия в две смены, да ещё вечерняя… Хватит. Вы не нашли другой темы для разговора?
Тётя Юлия, недовольно поджав губы, вышла из комнаты и этим же вечером уехала, как ни просил папа её остаться ещё на пару дней.
Бабушкины вещи на чердак отправлять не стали, а бережно сложили в шкаф – на своё привычное место.
Для Лянки здесь каждая вещичка была сокровищем.
И альбом – тяжёлый толстый альбом, с золотым обрезом страниц, пахнущих горячим утренним какао, которое бабушка варила по воскресеньям, альбом с Медным Всадником на переплёте, с тугим пружинным замком, был едва ли не самым ценным из них.
Лянка вздохнула. Будто вчера здесь, в старом кресле сидела бабушка и добавляла в альбом фотографии, а она крутилась рядом, и всё тянулась потрогать всадника на тёмном бархате переплёта.
– Это кто, рыцарь?
– Это Медный Всадник – памятник Петру Первому в Ленинграде.
– В Ле-нин-гра-а-де… – нараспев тянула Лянка, и снова тянулась к всаднику. – Какой же он медный, если он золотой!
Бабушка отложила альбом и сняла с книжной полки том Пушкина.
– Так называется поэма. А памятник Петру Первому уже потом стали называть Медный Всадник. «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид…».
– Почитайте ещё, ну пожалуйста. Про Светлану и Людмилу.
– А это баллады Жуковского… Ладно, слушай.
«Раз в крещенский вечерок
Девушки гадали,
За ворота башмачок,
Сняв с ноги, бросали…»
Была зима. Наступали морозные, бархатно-лиловые вечера. На зимних каникулах родители уезжали в Москву, погостить у маминой старшей сестры, а они с бабушкой оставались в доме одни. Зимний день короток, но Лянка успевала съехать несколько раз с горки на санках, покормить синичек и воробышков, почистить снег около крылечка и проведать, крепко ли спит под сугробами высокая трава – её королевство. Потом они с бабушкой обедали, а вечером пили чай и мыли посуду. Волшебство возникало, едва начинало смеркаться. Лянка садилась на маленькую скамеечку у печки и ждала, когда бабушка станет читать вслух.
Пятничный же вечер был особенным – альбомным. Таинственно светился Медный Всадник, щёлкала тугая пружина замка, и в комнату проникал едва уловимый, тонкий запах какао.
Рассматривая фотографии, бабушка вспоминала свою жизнь, и оживало далёкое и замечательное время: тогда. Она могла говорить о нём долго-долго, и Лянка уже знала, что спать они улягутся далеко за полночь, но не уснут сразу, а будут лежать молча, и листать дни и вечера, свои и чужие жизни, встречи, разлуки, радости и печали. Им приснятся эти прекрасные лица, взгляды, улыбки, и голоса, и чей-то смех рассыплется серебряным эхом. Будет тоненько позванивать посуда, потрескивать и шипеть патефонная пластинка, и голос негромкий и печальный, грассируя, споёт о том, как над розовым морем вставала луна…
Телефон оживёт во сне и сразу же смолкнет: чья-то бледная рука в кольцах и серебряных браслетах на тонком запястье снимет трубку, браслеты скользнут на кисть и всхлипнут тихо и нежно. И уже под утро в сон прилетит шорох шёлкового платья по паркету, стук каблучков, и слабый, горьковатый аромат герленовских Apres l’Ondee смешается с запахами хвои и горящих свечей.
И всё тотчас улетучится, стихнет, исчезнет.
Но утром глаза будут блестеть особенным блеском, и ощущение умиротворения и покоя наполнит пространство дома необъяснимым, беспричинным, лёгким, но вполне ощутимым присутствием счастья.
И вот альбома не стало. Странно, не иголка ведь…
Всё было на месте: подушечка для иголок, с вышитой золотой пчёлкой на цветке одуванчика, кружевной воротник, фарфоровый пастушок с отбитой дудочкой, два пустых флакончика от французских духов, в которых жили джинны-воспоминания о волшебных ароматах безвозвратно ушедшего времени тогда.
На месте была и большая деревянная шкатулка, в которой бабушка хранила медали деда, несколько писем с фронта, и похоронку; открытки, патефонные пластинки с песнями Вертинского и Плевицкой, красный очешник, записную книжку с закладкой-ленточкой… ляссе.
Даже потрёпанная книга молдавских сказок, и та лежала себе тихонечко на полке, а вот альбома не было.
Лянка тосковала без альбома, без лиц и взглядов, которые жили на его страницах, без их удивительных и прекрасных воспоминаний, оживающих под прикосновением её руки.
Ей часто снилось, что альбом лежит на своём привычном месте – в комнате бабушки, будто и не пропадал. Но как только она открывала его, все фотографии куда-то исчезали. Лянка перелистывала пустые страницы, плакала, закрывала альбом и просыпалась…
Весной мама попросила Лянку прибраться в маленьком сарайчике для дров. Выметая слежавшийся мусор из-под настила, она увидела краешек чего-то чёрного, и вытянула большой пакет. Пахнуло сыростью, плесенью… И ещё чем-то очень родным и хорошо знакомым. Какао!
В пакете лежал альбом. Без фотографий, с пустыми нежилыми страницами, с потемневшим Медным Всадником на вытертом бархате переплёта. От сердца немного отлегло, когда под альбомом показался ещё один пакет – поменьше. Фотографии.
Лянка принесла находку в дом. Мама не могла поверить своим глазам.
– Только не говори мне, что она много перенесла, что она спасла папу и бабушку от голода после войны, что жизнь у неё была трудная… Хорошо? Просто она никого никогда не любила, кроме себя. Хотя… мне кажется, что она и себя не любит – просто она любить не умеет. Вот.
– Ульяша, так нельзя. И потом, зачем тёте Юлии прятать альбом? Она очень любила бабушку, и хотела, чтобы та переехала к ней. И бабушка была согласна. Но родилась ты, и она осталась с нами. А тётя Юлия осталась одна, и её казалось, что мы её бросили, забыли, и она никак не могла бабушке этого простить. И не только ей. Это всё от одиночества, Ульяша.
– От злости. И от зависти. Мам, я не хочу больше говорить об этом.
Пока альбом подсыхал, лёжа на кухонном шкафчике, с расправленными страницами-крылышками, Лянка перебирала фотографии.
До чего же красива была бабушка! И щеголиха какая – платья с талией «в рюмочку», шляпка с вуалеткой, кружевные перчатки до локтя, локоны… туфельки с пряжками-бантами на изящных каблучках и сумочка-ридикюль в тон платью и перчаткам – Лянка была уверена в том, что в тон, хоть фотографии были чёрно-белыми. Платье это она ещё застала в бабушкином шкафу, и сумочку к нему, синие кружевные перчатки, и пару синих замшевых туфель. По правде говоря, туфли были самые обычные. Просто бабушка обтянула их синей тканью «под замшу» – вот и весь секрет. Все наряды она шила себе сама – шить её научила мама, Лянкина прабабушка Гликерия. Пальто – длинное – в пол, мелко присборенное в талии, с воротником-шалькой из искусственного меха, бабушка сшила за три дня специально для поездки в Крым. От пальто осталась пуговица, которая хранилась в шкатулке для рукоделия, рядом с вязальными спицами, крючком, нитками для вышивания, маленьким золочёным напёрстком прабабушки Гликерии.
А незадолго до Лянкиного выпускного пуговица была извлечена на свет Божий: «Если сюда продеть чёрную бархатную ленту, получится оригинальное украшение – бархотка. Это старинная пуговица, из настоящего перламутра и серебра. Мне её подарила моя бабушка. Вот и посчитай, сколько лет ей, Ульяша!».
Лянка ахала от восторга, бежала к зеркалу, прикладывала пуговицу к шее, спускала платье на плечи, закатывала глаза и представляла себя дамой с бархоткой на шее – она в то время зачитывалась романами Дюма.
Украшение действительно получилось необыкновенным, а в сочетании с платьем, сшитым бабушкой, белым меховым болеро и белыми перчатками до локтя, смотрелось изысканно и роскошно.
Вот и фотография бабушки в этом самом пальто, в меховых ботиках и с муфтой.
И подпись: Крым, 1935.
А вот фотография девочки с косами, уложенными в «корзиночки». Тонкие черты лица, нежные губы, чуть припухшие… глаза светло-серые, родниковые. Тревога, страх в глазах. И тени. Что за тени, откуда? Не от ягодных кустов ли, что росли в изобилии в лесах на острове Сааремаа?
Лянке и теперь слышался лай собак, чужая речь – тягучая, густая, как мастика для пола. Этой мастикой сероглазая девочка натирает полы в добротном хозяйском доме, натирает до тех пор, пока не раздастся над головой хозяйское: «Nüüd piisab. Minema kööki». (Хватит. Иди на кухню.)
На кухне девочке дадут несколько тоненьких ломтиков чёрствого чёрного хлеба и три холодных варёных картофелины. Она выйдет через чёрный ход – для прислуги – и побежит к баракам – там мама с маленьким братиком, бабушка…
Это лагерь смерти. Это война. Эта девочка Полина – маленькая мама.
Но здесь, на фотографии, всё уже позади, война окончена, и можно ходить в школу, и впереди ждёт только хорошее. Вот только… тени.
И сейчас они проступают, когда мама болеет или устаёт.
А вот и она – Лянка, у папы на руках. Папа улыбается, а она насупилась – недовольна чем-то. На обороте надпись: Ульяше четыре годика.
На заднем фоне – старый школьный дом-барак и вишня, от которой теперь даже и пенька не осталось, наверное. Лянка ощутила во рту терпкий вкус тёмно-красной смолки, сочащейся из растрескавшегося ствола вишни, – вкуснее этой смолки был только чай из вишнёвых веточек, заваренный папой. Научила его этому, конечно же, бабушка.
Каждую весну Лянка с папой отправлялись в сад и срезали молоденькие веточки вишни. Чай получался красивый, ароматный и вкусный – не нужно было ни сахара, ни мёда. Разве что ложечку вишнёвого варенья…
Лянка вздохнула. Нет, никак не получается привыкнуть к тому, что её нет. И никогда не получится.
Новый год, снежные сугробы во дворе.
Папа в новом белом свитере, мама в белом пуховом платке, наброшенном на плечи; в белой, вышитой синими снежинками дублёнке с длинной опушкой – она, Лянка. Подарки бабушки к Рождеству были всегда особенными, вот и в этот раз – она подарила им всё белое, и наутро выпал такой снег, которого давно здесь не видели. Прошлые зимы были сырыми, бесснежными.
Они вышли на крылечко, чтобы сфотографироваться, и папа предложил встречать новый год на улице, у ёлки, которая росла у самой калитки: развести костёр, смотреть на огонь и загадывать желания.
Бабушка пожала плечами и ушла накрывать праздничный стол. Но вечером не утерпела – вышла в сад. Лянка всё волновалась, новый год всё-таки, а они на улице. А там, наверное, уже «Голубой огонёк» идёт по телевизору, и совсем скоро часы на Спасской башне Кремля пробьют полночь, а они опоздают, и новый год наступит без них.
– Как же, как же мы узнаем, когда будет полночь?
– Ты почувствуешь, Лянка. Ты обязательно почувствуешь. Сначала ты потеряешь счёт времени – не будешь знать, сколько часов прошло, два или пять, или полчаса. Исчезнет прошлое и будущее, останется только настоящее. Потом ты услышишь тишину. Эта тишина – особенная. В ней тревога и волнения, в ней радость, восторг, грусть, печаль, ожидание, надежда на лучшее… Ты почувствуешь обновление и поймёшь, что новый год начался.
Глаза папы блестели, он был очень похож на мальчика вот с этой пожелтевшей фотографии.
– А как же те, кто встречает его за столом?
– Они слышат бой часов, звон бокалов, голоса, крики. И не слышат самих себя. Для того чтобы услышать себя, не нужно ничего говорить, тем более – кричать. Нужно только молчать и слушать.
Новый год, как и день рождения, начинается в нас самих.
Лянка перебирала фотографии, и ей казалось, что она слышит, как дышит на рассвете вишнёвый сад, о чём шепчет на закате сад яблоневый, о чём стрекочут кузнечики, жужжат пчёлы и поют птицы в её Королевстве Высокой Травы.
Через неделю альбом окончательно подсох. Лянка наполнила его фотографиями, закрыла тугой пружинный замок, коснулась начищенного до блеска Медного Всадника, и положила альбом на полку, рядом с жестяной коробкой из-под чая, на которой светло и печально улыбался Белый Пьеро.
КЛЮЧИ ОТ КОРОЛЕВСТВА,
или ВОЗВРАЩЕНИЕ БЕЛОГО ПЬЕРО
Верхний зал небольшого кафе в центре старого города пустовал с самого обеда. Обычно от желающих выпить здесь чашечку кофе и сфотографироваться в изысканных ретро-интерьерах отбоя не было, – кафе отличалось оригинальным дизайном и неплохой кухней. Но утренний ливень разогнал даже самых отчаянных любителей старины.
До закрытия оставалось чуть менее часа, можно было сдавать выручку. Впереди ждала целая неделя выходных.
Лянка включила калькулятор и…
Откуда-то потянуло холодком, словно сквозняк пронёсся по залу. Девушка поёжилась от холодного воздуха, и в ту же секунду ей почудился звонок.
«Показалось…», – она снова углубилась в цифры. Нежный перезвон повторился. Так мог звонить лишь один колокольчик – с крайнего столика верхнего зала – у него был особенный голос, «малиновый». Колокольчики с других столиков звонили однообразно. А этот… Нежный звон раздался в третий раз. Это означало только одно: за столиком сидел посетитель и требовал меню.
– У нас кто-то есть?
– Просочились, – развёл руками бармен Никита.
Лянка отправилась наверх, захватив меню.
За столиком у окна сидел человек в чёрном плаще и в чёрной широкополой шляпе, похожий на огромную нахохлившуюся галку.
– Добрый вечер, – заученно улыбаясь, затараторила Лянка. – Спасибо, что выбрали наше кафе. Пожалуйста, возьмите меню. Вы можете снять верхнюю одежду, здесь в нише есть вешалка, стойка для зонтов и полочка для головных уборов. В нашем кафе можно подзарядить мобильный телефон, а также воспользоваться беспроводным интернетом.
– Помедленнее, пожалуйста.
Низкий, чуть хрипловатый голос посетителя очень подходил к его внешнему облику. Говорил он неспешно, тихо.
– Два кофе. И два стакана воды со льдом.
Когда Лянка принесла заказ, посетитель стоял перед дверью, вернее, перед имитацией двери. Верхний зал располагался на бывшей лестничной площадке второго этажа, и дверь в одну из квартир оставили, но какую!
В обивку было вклеено множество ключей. Старинные и современные, огромные, отпирающие амбарные замки, и миниатюрные, для замков ломберных столиков, конторок и секретеров с потайными ящичками, просто маленькие ключики причудливой формы, изящные, невесомые…
Сохранились и ручка и замочная скважина, и цифра девять на потемневшей от времени медной табличке – номер квартиры, в которую когда-то вела эта дверь, и даже звонок.
Посетитель повернулся к Лянке.
– Выпейте со мной кофе, пожалуйста. Окажите любезность. Прошу.
Лянка хотела было отказаться – им было категорически запрещено садиться за столик с посетителями. Но до закрытия оставалось всего полчаса, в кафе никого, кроме бармена не было, да и…
Что-то такое было в голосе посетителя, в его облике, в том, как он говорил, смотрел, двигался.
Что-то неуловимое. Ему хотелось поверять тайны, рассказывать о самом сокровенном.
Лянке такие люди давно не встречались, а все секреты она рассказывала Белому Пьеро, пока не потеряла его.
– Давно здесь служите? – Посетитель сделал глоток ледяной воды и глоток кофе. – Превосходно.
– Третий месяц. – Лянка даже растерялась, никто ещё не называл её работу службой.
– Нравится?
– Надо же как-то на жизнь зарабатывать. А вообще-то я учусь в педагогическом, на четвёртом курсе.
– Нет-нет, – успокоил её посетитель, – я имел в виду совершенно другое. Целый день перед глазами люди, лица, взгляды, голоса. Есть постоянные посетители – завсегдатаи, но большинство – новые, незнакомые люди, ведь так? Их можно читать, как книги, угадывая характер, поступки, а значит и судьбы.
– Никогда не думала об этом. Поначалу они меня раздражали. Но я привыкла. Здесь хорошо платят, а для меня сейчас именно это важно. Я снимаю жильё. Ушла от мужа.
Впоследствии, Лянка не могла понять, почему она выложила обычному посетителю то, что не рассказывала никогда и никому. Один только Белый Пьеро знал обо всём. Только ему она могла бы рассказать о том, что солнечное утро давно уже не вдохновляет, а вызывает непреодолимое желание задёрнуть шторы (если бы были ставни, она их закрыла бы наглухо), отключить звонки: дверной и телефонный, укрыться одеялом с головой. Потом будет ещё хуже, – она знала. Изоляция от внешнего мира приводит к тому, что мир становится ещё враждебнее и, как следствие – ещё ненавистнее. Дальше – по кругу. Что-то происходило в последнее время, необъяснимое, но весьма и весьма ощутимое, и оттого ещё больше пугающее.
Как выйти из этого состояния она не знала. Белого Пьеро рядом не было. Лянка часто видела во сне, что взгляд его становился всё печальнее и печальнее, а по щеке катилась чёрная слезинка, совсем как у Чёрного Пьеро на портрете, который когда-то давно висел в комнате бабушки.
– Расскажите, – тихо сказал посетитель. Просто сказал – и всё.
– Мы поругались с Иваном из-за какого-то пустяка. Иван – это муж… Бывший. В последнее время мы часто ругались. На кухню выбежала Ши. Она не выносила криков. Она даже музыки громкой не выносила, а тут…
Иван пнул её ногой. Ши отлетела, ударилась о стену и… Какое-то время она ещё дышала.
Помню её глаза полные слёз, непонимания, боли. Потом… Я опомнилась, когда Иван, отступая к двери, кричал: «Брось нож, идиотка! Брось нож и успокойся – это же просто кошка! Это животное, которое должно знать своё место! Брось нож, или я вызову скорую…».
Лянка расплакалась.
Посетитель придвинул ближе к ней чашечку с кофе.
– Что ж, причина для разрыва более чем весомая. При следующей ссоре он бы мог и вас ударить.
– А он и ударил меня. Понимаете? Он ударил мою кошку – значит, и меня.
– Прекрасно понимаю.
– Да? А меня никто не поддержал. Никто. Мама Ивана так и сказала: «Кошку жаль, конечно, но это не повод на человека с ножом бросаться. Ты ненормальная… И хорошо, что вы не успели детей завести».
Простить смерть маленькой Ши я не смогла бы никому. Даже Ивану. Тем более – Ивану. Своим родителям я ничего не рассказывала, не хотелось их огорчать. Они ни о чём не знают. Пока не знают.
– Всё в прошлом. – Голос посетителя звучал успокаивающе, хотелось закрыть глаза и слушать, слушать… – У вас есть работа. Вы независимы. У вас есть мечта. Ведь есть?
– Есть. Я мечтаю о Королевстве. Глупо, да? Я забыла, как это: быть счастливой. В детстве я была счастлива, я точно это знаю. Я жила в Королевстве. Да, именно так – в Королевстве Высокой Травы. Такой высокой, что когда идёшь, она щекочет подбородок. Там сад вишнёвый и сад яблоневый сплетаются в один. Там – в глубине сада – дом. А у дома – синяя скамейка. Тёплая, нагретая за день солнцем скамейка, на которой, свернувшись клубочком, спит маленькая кошка.
У скамейки цветёт огромный куст белого шиповника. Лепестки падают в траву.
Пчёлы, шмели, кузнечики, стрекозы… Середина лета. Июль.
На веранде круглый стол накрыт белой скатертью. Слышно, как открывается калитка… колокольчик поёт. Но я должна была уехать оттуда. Нельзя жить детскими привязанностями, так никогда не станешь взрослой. Так Иван сказал. Надо было перебираться в город, поступать в институт, искать работу. Конечно, я приезжаю туда часто, ведь там мои родители. Но мне кажется, что всё изменилось, и Королевства больше не существует.
Лянка умолкла, разглядывая странную дверь.
– Уютно там у вас, в вашем королевстве, – человек перехватил её взгляд. – Интересная дверь, правда? А вы не знаете, кто оформлял этот зал? И лестницы. Там ведь тоже везде ключи.
– Нет, не знаю. Мы как-то посчитали – здесь 1943 ключа. Чей-то год рождения, наверное…
– Это гениальная идея – в тысячу раз гениальнее той, которую Толстой воплотил в своей сказке.
– Сказка о Золотом ключике?
– Золотой ключик, отпирает дверь, ведущую в Страну Чудес…
– Которая скрыта за нарисованным очагом, в каморке бедного папы Карло, – вздохнула Лянка. – Найти бы этот ключик и эту дверь.
– Всё уже найдено. И дверь, и множество разных ключей из разных миров и времён.
– Но ведь подходит только один ключ. Вон их сколько! Жизни не хватит, чтобы найти нужный.
– Ошибаетесь!– Впервые за всё время беседы посетитель посмотрел на Лянку. Глаза у него были ясные, как у ребёнка.– Все эти ключи подходят. Только… Нужно найти свой. Понимаете? Свой – и только свой ключ. И тогда дверь откроется.
Лянка представила открывающуюся дверь, испуганных людей, живущих за дверью. – Нет. Это невозможно. Ведь там ничего нет. Скорее всего, этот дверной проём заложили. Кафе находится в угловой части огромного дома, и там – за дверью – чья-то квартира.
– Правильно, – согласился посетитель. – Если мы сейчас начнём ломать эту дверь, то скорее всего упрёмся в кирпичную кладку. А за ней – жилая квартира. Но если найти свой ключ, то дверь откроется в вашу реальность и в ваше пространство. В ваше Королевство. И никаких жильцов и заложенных дверей.
– Мы закрываемся, – Лянка услышала голос бармена снизу. – Я спущусь на минутку. Вы ведь не торопитесь?
– Да-да, конечно, – посетитель выложил на столик деньги. – Этого достаточно?
– Много. Я сейчас.
Она сбежала вниз по лестнице и, не обращая внимания на ворчание Никиты, быстро выбила чек в кассовом аппарате, и отсчитала сдачу.
– Долго ты ещё?
– Иди, я сама здесь всё закрою. Выручку забрали?
– Да.
– Ну и всё. Иди.
– Ты уверена? Давай я вернусь через полчасика – мне всё равно нужно купить кое-что здесь в торговом центре – неподалёку.
Никита ушёл, и Лянка, заперев дверь, помчалась наверх, но в маленьком зале никого не было.
«Странно, как он вышёл? Дверь-то заперта. Не привиделось же мне…»
Она подошла к столику и увидела визитку с вензелем в виде ключа: «Пётр Иванишин. Ключник». Ни адреса, ни телефона…
Уходя, девушка на миг задержалась у двери. Ей показалось, что сквозит именно оттуда. Она поднесла ладонь к замочной скважине. «Нет. Никакого сквозняка. Куда он мог деться? У меня столько вопросов, а он – я уверена – знает ответ на любой из них…».
Всю следующую неделю лил дождь, только последние два дня выдались солнечными, и Лянке удалось выбраться из дому. Она бродила по набережной, кормила вездесущих голубей и думала о ключах, о дверях, а более всего о таинственном исчезновении человека в чёрном плаще.
Вернувшись, Лянка увидела, что почтовый ящик полон ярких и бесполезных рекламных проспектов. Она – по привычке – собралась отправить их в урну, но в глаза бросилась серебристая виньетка: «Пётр Иванишин. Дизайн интерьеров».
В отличие от визитки посетителя, здесь был указан не только телефон, но и адрес: «Театральная площадь, 7». Пётр Иванишин… Однофамилец?
Театральная площадь находилась недалеко, и Лянка, не заходя домой, отправилась по указанному адресу, а минут через десять уже стояла перед дверью с дверным молоточком в виде грифона. Она осторожно взялась за кованое кольцо и постучала. Дверь открыл человек средних лет в чёрном рабочем халате, испачканном чем-то белым.
– Проходите. Что у вас? Квартира, дача, ресторан?
Лянка протянула визитку, оставленную странным посетителем.
– У меня…вот.
– Это не моя визитка.
Он жестом указал Лянке на кресло, и когда она села, продолжил.– Это визитка моего отца. Он антиквар.
– А написано, что ключник.
– Правильно. Когда я был маленьким, отец часто рассказывал мне о своей мечте. А мечтал он… Вы не поверите – о счастье. Не о своём, не о всеобщем одинаковом счастье для всех, а о счастье для каждого. Он верил в то, что если каждый человек будет счастлив, то наступит Золотой век. Это только гриппом болеют сообща. Счастье – состояние субъективное. Там, где несчастен один – другой будет самым счастливым. Вот и возникла идея этакой входной двери. Вход один. Но ключ, разумеется, у каждого свой, поэтому дверь открывается в разные пространства. Да. Он знает о ключах и замках всё, и называет себя ключником.
Лянка рассказала Петру о таинственном появлении посетителя и о столь же таинственном его исчезновении.
– Не удивлён. Не волнуйтесь вы так, не призрак же к Вам на чашечку кофе зашёл. Уж кому-кому, а ему все ходы и выходы в старых домах известны. Я же говорю, он знает всё о замках и ключах. Особенно, о старинных замках – с секретами.
– А почему их там 1943?
– Версии? – улыбнулся Пётр.
– Возможно, это какая-то дата. Год рождения или…
– Это год рождения отца. Это его идею с дверью и ключами я использовал в дизайне вашего кафе. А его лавка находится в переулке напротив.
– Кажется, я знаю эту лавку. Конечно, знаю… Я пожалуй пойду. – Лянке вдруг очень захотелось увидеть странного посетителя.
Но антикварная лавка была закрыта. Лянка написала на его визитке номер телефона и засунула визитку под дверь.
Прошло две недели, а посетитель так и не появился. Лянка несколько раз набирала телефон студии его сына, ответом ей были лишь длинные гудки. Она перепробовала сотни ключей, которые висели на лестнице, на стенах, на гвоздиках. Ни один из них к двери не подошёл.
– Шутка… Скорее всего, он пошутил, – успокаивал её Никита, пододвигая ближе стакан с неизменным апельсиновым соком.
– Ты не понимаешь. Такими вещами не шутят.
Она потянулась за салфеткой, и из кармашка выпал ржавый ключ.
– Это от дома тёти Юлии, я его специально перед глазами держу, как напоминание, – пояснила она Валере. – Всё никак не соберусь. Незадолго до болезни, она продала свой «доходный» дом у моря, и купила домик недалеко от нас. Но жить в нём ей не довелось – из больницы она так и не вышла. Я обещала маме посмотреть, как там и что, но… если честно, мне совсем не хочется туда ехать.
– Не можешь простить?
– Мне её жаль, правда. Наверное, она завидовала нашей семье. И ревновала папу… к маме, ко мне. И бабушку ревновала. Нет, я её давно простила.
– Так давай съездим на выходных.
– Давай, – согласилась Лянка, вертя ключ в руках. Заслышав звонок из маленького зала, она заторопилась наверх.
В зале никого не было.
«Показалось… Странное, всё-таки, место…».
Возникло уже знакомое ощущение лёгкого сквозняка. Она поднесла старый ржавый ключ к изящно оформленной скважине, представила, как легко открывается замок, и… увидела себя, идущую по высокой траве – к дому. На синей скамейке, свернувшись клубочком, спал чёрный котёнок.
Лянка подошла, чтобы погладить котёнка, увидела трещинки в скамейке, и в них полно муравьёв, ну совсем как в тот день, когда потерялась бусинка с любимого платья.
В одной из этих трещинок лежала одинокая бирюзовая бусинка.
Лянка положила её в кармашек, села на скамейку и закрыла глаза, в полной уверенности, что теперь всё хорошо, всё на своих местах. Или встанет на свои места… в самое ближайшее время.
Можно было накрывать на стол к ужину, и не смотреть в окно, – если открывается калитка, поёт колокольчик. Такой же, как в верхнем зале кафе, с малиновым голосом.
В доме светло, просторно, на стенах, оклеенных одуванчиковыми обоями, чёрно-белые фотографии. Бабушка в шляпке с вуалью и меховых ботиках, и папа с мамой совсем юные, солнечные, и рыжеволосая женщина рядом с высоким военным улыбается. Очень красивая женщина. Тётя Юлия?!
– Получается?..
Лянка открыла глаза и увидела человека в чёрном плаще.
– Вы… куда же вы пропали?
– Вы меня не забыли, это радует. И есть ещё кое-то, о ком вы не забыли.
Он вытащил из сумки Белого Пьеро.
– Вот здорово! – Лянка всплеснула руками. – Где вы его нашли?
– В тот день у меня было много посетителей, но как только я увидел вас, то сразу понял, кто обронил этого несчастного.
Лянка вспомнила, как с год назад, она бродила по городу в поисках мастера – ей срочно был нужен второй ключ от только что снятой квартиры. Она заходила в магазины, мастерские и антикварные лавки. В одной из этих лавок было множество замков, современных и старинных. А за прилавком стоял… он – Пётр Иванишин. Ключник.
– Теперь и я вижу, что вспомнили. Нашли свой ключ?
– Это ключ от дома папиной сестры, тёти Юлии. Здесь недалеко, минут двадцать на автобусе. Никак не могу заставить себя поехать туда.
– Но ведь именно его вы видели, когда открылась дверь?
– Да… Я всё поняла. Глупо было бы надеяться, что откроется вот эта дверь, которая и дверью давно быть перестала. Умение прощать – и есть настоящая дверь к счастью. А ключ – мечта, и у каждого она своя.
Через неделю Никита, как и обещал, отвёз Лянку в деревню.
За старым покосившимся забором цвели яблони. И синяя, тёплая от солнца скамейка, была здесь. На ней, свернувшись клубочком, спал чёрный котёнок.
Лянка подошла, чтобы погладить его и заметила трещинки в скамейке, и в них полно муравьёв, ну совсем как в тот день, когда потерялась бусинка с её любимого платья.
– Но ведь так не бывает, – растерянно прошептала она. – Всё очень похоже, только… Только шиповника нет.
– Хорошо здесь, правда? Как в детстве.
Никита подошёл совсем близко. Лянка увидела солнечную россыпь веснушек на его лице и улыбнулась – раньше она их не замечала.
– Да, как в детстве. Только шиповника нет. И трава не такая высокая, как в моём Королевстве. Но зато здесь есть молоденькая вишня. Видишь, она растёт из корней старого дерева. Помнишь, я тебе рассказывала о старой вишне, о вишнёвой смолке и о чае из вишнёвых веточек?
– Помню, – Никита сел рядышком. – Шиповник мы обязательно посадим. Высокая трава вырастет сама… Такая же высокая, как в твоём Королевстве. С возвращением домой, ваше величество…
