ОКТЯБРЬ В ОДЕССЕ
Последняя улыбка стюардессы,
И замер Боинг, успокоив дрожь.
Ну что ж, привет, аэропорт Одессы!
Октябрьский день. Конец сезона. Дождь.
Он – не сюрприз: прогнозом был обещан,
И лить ему ещё четыре дня.
О, господи! Полно красивых женщин,
И ни одной, встречающей меня!
Завидно мне, но не подам я виду,
Наброшу плащ и в гулкий город выйду…
Вдруг повезёт и встречу эту пару –
Она и я… Сквозь красный листопад
Идущую вдоль моря по бульвару,
Держась за руки, жизнь тому назад.
ПЕРЕВАЛ
Над перевалом первая метель…
В дверном проёме синий всполох платья.
Спаситель мой – в три номера мотель,
Уютный, словно женские объятья.
Чай, курага да за окном пурга,
А что потом, мы только богу скажем…
Ни друга, ни любимой, ни врага.
Сын вырос, дом построен, сад посажен.
Покаялся, долги вернул. Почти…
Нарежу сыр, стакан вином наполню.
Клятв не давал, но всё равно прости
За то, что рук и губ твоих не помню.
Моя тридцатилетняя война
Закончилась во мне позорным миром…
Душа беззвучна, терпок вкус вина,
Изыскан сыр и пахнет свежим мылом.
ФАТА МОРГАНА
Мираж, фата моргана, круговерть
На скорости двадцать шестого кадра:
Нет ничего – начало только завтра,
Есть только бездна вод, земная твердь,
Ни горя, ни улыбок, ни азарта,
Ни пенья птиц, ни грёз в начале марта,
Ни звёзд, ни неба – некуда смотреть,
И предсказать мне жизнь мою и смерть
Ещё не сможет в скверике Кассандра.
И я никто и звать меня никак,
Ещё платан не вырос возле дома,
И с первенцем, заснувшим на руках,
Не ждёт меня до первых звёзд мадонна.
Нет бомб и пуль, не тонут корабли,
И день в Спитаке безмятежно синий,
И безрассудно молодой и сильный
Ещё не задыхаюсь от любви
Нечеловеческой, невыносимой.
Ещё земную твердь не погребли
Ни доллары, ни евро, ни рубли,
Ни пепел «близнецов» и Фукусимы.
Всё впереди: надежда-правда-ложь,
Мгновение, что сотни жизней длилось –
На белой блузке бабушкина брошь
И девичьего лифчика стыдливость,
И первых губ застенчивая дрожь,
И губ прощальных северная стылость.
За перевал, где ужас и война,
Уйдёт гроза, в полнеба полыхая.
Погода дрянь и видимость плохая,
И над Голодной степью пелена –
Коричневая пыль, стена глухая,
И тусклая, как фикса вертухая,
Зависнет узкоглазая луна
Над сумасшедшими заревом Шанхая.
И задымится в двориках сирень,
И безоглядно мы в добро поверим,
И вечер взвоет тысячью сирен,
И прыгнет на Манхеттен рыжим зверем.
Ещё услышать той шальной весной
Звучащие из Домского органа
Бесстрастность дюн и ярость урагана,
И нежность вперемежку с сединой,
И то, что было-не было со мной,
И то, чему не быть – фата-моргана.
