Любимая, когда мы убивали,
Гордясь собой и родиной вдвойне,
Мы об убитых думали едва ли,
Поскольку на войне как на войне.
Опутаны едиными силками,
Мы даже не смотрели им в глаза,
Которые синели васильками,
Как будто отражая небеса.
Солдаты поневоле людоеды.
Нам было, если честно, всё равно.
Поверь, что запах крови и победы
Пьянит куда сильнее, чем вино.
Мне в самом деле хочется напиться,
Просыпаться песком сквозь решето.
Любимая, я вовсе не убийца,
А – Бог свидетель – сам не знаю кто.
Я пустота. Я пушечное мясо.
Несомый стаей озверевший волк,
Которым движет страх, тупая масса,
Слепая верноподданность и долг.
Здесь нет дорог. Здесь правит бездорожье.
И сам от безысходности не свой,
Я всё пойму, когда звенящей рожью
Меня укроет поле с головой.
Не жди меня. Уснёт и не проснётся
Моя душа, не размыкая век.
А если я вернусь, к тебе вернётся
Чужой и незнакомый человек.
Я очерствел. Я высох, словно корка,
До мелкой пыли сердце раскрошив.
А, всё-таки, любимая, мне горько –
За тех, кто умер, и за тех, кто жив.
Есть вещи, о которых лучше и проще промолчать. И только поэт, с его «обетом немолчания», говорит – часто невпопад и некстати. Вот и вещи, о которых рассказывает Михаил Юдовский, казалось бы, лучше скрыть, а, если и говорить о них – то, уж, конечно, не любимой женщине.
Если вам удалось «проскочить» первую строчку стихотворения Михаила Юдовского – таким образом, чтобы «крыша» никуда не поехала, у вас есть шанс дочитать это замечательное стихотворение до конца. «Любимая, когда мы убивали…». Я всегда был сторонником краткости и ёмкости изложения, однако бывают сюжеты, требующие увертюры, вступления. Сюжеты, в которых лакуны – нежелательны. А здесь явно «вырван» целый кусок исповеди, проливающий свет на эмоциональное состояние героя. В трезвом состоянии ни один нормальный человек не станет рассказывать любимой женщине об ужасах войны. Это уже какая-то запредельная – и потому никому не нужная степень искренности. А дальше… Михаил Юдовский настолько психологически верно рассказывает о так называемом «военном синдроме», что я, грешным делом, даже подумал было, что он пишет, исходя из собственного военного опыта. Во всяком случае, ничего подобного в стихах и песнях бывших «афганцев» и «чеченцев» я не встречал. Может быть, именно военной биографии автора и не хватает проницательному читателю, чтобы принять это сносящее крышу «любимая, когда мы убивали…». Афганский и вьетнамский синдромы, как явления, выразились в том, что солдатам было тяжело адаптироваться к мирной жизни. Причина? Во многом это связано с психическим состоянием человека. Когда процесс запущен, трудно бывает подняться.
Статистика выдает ужасную информацию: после войны погибло больше её участников, чем, собственно, во время сражений. Бывшие воины спиваются, опускаются на дно, и нельзя судить обо всех по успешным ветеранам, тем, кто занимается бизнесом или заседает в Думе. Учёные выяснили, что больше подвержены синдрому представители определённых военных профессий – «ликвидаторы», десант, спецназ. Те, кому довелось воевать напряжённее других.
Иногда человек, исчерпав заряд славы, внимания, полученный за участие в войне, потом не находит себя в мирной жизни, не понимает, что в ней тоже можно реализоваться, но – иначе. Это одна сторона медали. С другой стороны, многие на войне в состоянии аффекта убивали мирных жителей, и это преследует душу, мучит как ночной кошмар, терзает совесть.
Раньше люди не задумывались о своих действиях на войне. Враг – он и есть враг! Карфаген должен быть разрушен! И только новое время внесло в переживания воинов элементы «ненужной» психологии. Наверное, так бывало и раньше. В начале ХХ века французский писатель Селин написал роман «Путешествие на край ночи», в котором уже присутствует многое из того, что массово вошло в психологию последних локальных войн. И всё-таки раньше это было не так заметно. Может быть, потому, что войны были более справедливыми и не нуждались в дополнительном оправдании. Возможно, дело и не в психологии вовсе, а в чисто русской «хлудовщине». Но почему же тогда военный синдром интернационален? Почему им болеют, скажем, американцы?
«Военный синдром» чем-то похож на Лох-несское чудовище: он существует, но поймать его не представляется возможным. Так или иначе, но после войны воинов умирает больше, чем на войне. Вот только роль войны в этом трудно поддаётся анализу. Априори считается, что именно военный опыт ускоряет уход огромного количества людей. Цифры – за. В то же время, многие бывшие воины не умирают, а доживают до самой глубокой старости, выдерживая самый невероятный прессинг жизни и не ломаясь при этом. Так что теория синдрома верна ровно наполовину: часть людей ломается, а часть становится сильнее. Как у Ницше: «То, что не убивает нас, делает нас сильнее».
Михаил Юдовский «прокололся» на одной из сентенций, после которой для меня окончательно стало очевидно, что сам он нигде не воевал. «Мы даже не смотрели им в глаза». Тот, кто действительно воевал, так никогда не скажет. Впрочем, автору удалось создать метатекст, который, на мой взгляд, интересен именно в такой «непрофессиональной» подаче. Стихотворения о военном опыте – всегда «на тоненького», тут трудно быть точным и объективным. Может быть, потому военные стихи, как правило, и не идут далеко в философию. Обычно воевавшие пишут так: было трудно, но мы не теряли присутствия духа, держались боевого братства. Не воевавшие часто просто клеймят войну как событие, на котором постоянно гибнут люди. Стихотворение Михаила Юдовского, по моему мнению, – одно из немногих произведений на эту тему, которое зрит в самый корень проблемы. С той маленькой поправкой, что воевавший герой может обратиться с такими словами к любимой женщине разве что мысленно. Потому что вслух подобный монолог, пожалуй, возможен разве что на киноэкране. В боевике, где много крови и ненужных жертв. Но художественно – он вполне оправдан. Герой Юдовского трагичен, он не может уйти от судьбы; его выбор страшен – между реальной смертью и медленно убивающим синдромом войны. Михаил Юдовский в своих стихах – блестящий психолог. Ситуации, в которые попадают его герои, эмоционально точны. Скажу больше: он, подобно Высоцкому, заставляет своих героев попадать в экстремальные ситуации, потому что такие персонажи ему, как мыслителю, намного интересней. Душу человека не измерить в квазарах или пульсарах. Нет меры для души. Мы просто говорим: человек большого сердца. Стихи Михаила Юдовского отличаются от многих других большим градусом сопереживания своим героям. В стихах Михаила трудно обнаружить привычную слуху современника игру слов. Зато жизнь в его стихах – настоящая. Даже если его герой – из племени проигравших. Вот, к примеру, ещё одно военное стихотворение Михаила Юдовского.
ПОЛКОВНИК
В субботний вечер в маленьком кафе
На невысокой деревянной лавке
Полковник артиллерии в отставке
Глотал коньяк, в кармане галифе
Раскрыв украдкой тощий кошелёк
И мрачно пересчитывая деньги.
Он созерцал бетонные ступеньки,
Немытый пол и скучный потолок,
Испытывая приступы тоски,
Дробящие сознание, как свёрла.
Недорогой коньяк царапал горло
И стягивал удавкою виски.
Существованье – повод для вражды.
По крайней мере, повод для запоя.
Наедине с фужером и с собою,
Он в прочих собеседниках нужды
Не чувствовал. Полковник, отчего
Ты сделался чужим и бесполезным,
И вещество объятием железным
Закупорило в панцирь существо?
Полковник, ты скучаешь по войне?
Вдали от смерти жизнь неполнокровна.
Деревья, превратившиеся в брёвна,
Становятся бессмысленны вдвойне.
Не поменять ли в сердце часовых?
Не время ли с собою объясниться?
Как долго наважденьем будут сниться
Живые, хоронящие живых?
Полковник, ты тоскуешь по полям,
Где прорастают сквозь тела колосья
И раздаётся птиц многоголосье
С молитвой поминальной пополам?
Ты не вернулся ни с одной войны.
Пожертвовавший кровью вместе с потом,
Полковник, ты остался патриотом
Давно не существующей страны.
Не те места и времена не те,
И люди на бессмыслицу похожи.
Но если сердце пусто, отчего же
Такая тяжесть в этой пустоте?
По совести скажи: зачем в дыму
Сражений сохранил тебя Всевышний?
Не ты один на этом свете лишний –
Мы все на этом свете ни к чему.
Полковник, пей коньяк. Молчи. Скучай.
И спорь с самим собой, не зная твердо,
Что будет лучше – дать бармену в морду
Или оставить что-нибудь на чай.
Мы видим, насколько убедительнее звучат стихи не воевавшего человека, написанные не «от себя», а в третьем лице. Хотя, конечно, есть и исключения, вроде того же Высоцкого. Но тот был актёром и снимался в военных фильмах. Лично мне очень не нравится в стихах фальшь. Если же поэт убедителен в своей речи, пускай назовётся хоть Папой Римским – лишь бы у читателя не возникал при этом синдром Станиславского «Не верю!». Юдовский, там, где он не точен в деталях, по причине отсутствия специфического жизненного опыта, сполна компенсирует этот недостаток точностью психологической. «Ты не вернулся ни с одной войны» – говорит поэт о своём герое. Чем больше войн в послужном списке бывалого человека, тем меньше у него шансов «вернуться», то есть вернуться к нормальной мирной жизни. В данном стихотворении Михаила Юдовского явственно слышен литературный след Габриэля Гарсиа Маркеса, этого Хэмингуэя Латинской Америки. Мне кажется, что проблемы отставных военных заключаются вовсе не в отсутствии адреналина. В конце концов, есть ведь экстремальные виды спорта, где этого добра хватает. Но, согласитесь, воевать за родину – ещё и нравственное кредо патриота страны! Другое дело – благие дела, в которых ты участвуешь, часто потом гримасничают тебе своей оборотной стороной.
Я не могу назвать данное стихотворение Михаила Юдовского безупречным. Оно немного затянуто; хорошие строки («не поменять ли в сердце часовых», «где прорастают свозь тела колосья») чередуются в нём с неудачными («и стягивал удавкою виски», «пожертвовавший кровью вместе с потом»). Но есть в этом стихотворении ценные наблюдения и «сердца горестные заметы». Например, вот это: «Полковник, ты остался патриотом давно не существующей страны». Юдовский сумел зацепить в стихотворении какие-то важные смыслы. В своё время американские ветераны Вьетнама пугали нас тем, что афганский военный синдром будет для нашей страны таким же тяжёлым, как для них опыт Вьетнама. Но США после Вьетнамской войны не распались, в отличие от Советского Союза! Я думаю, что нашим ветеранам морально было намного тяжелее, чем американцам. Интернационализм сейчас ретрограден, он чреват решением собственных проблем за счёт бывших республик Союза, игнорируя их, как будто бы они не существуют. Но многие люди остаются именно патриотами Советского Союза – они просто уже не могут быть другими.
Меня ещё поразила, как квинтэссенция стихотворения, вот эта строфа Михаила Юдовского:
По совести скажи: зачем в дыму
Сражений сохранил тебя Всевышний?
Не ты один на этом свете лишний –
Мы все на этом свете ни к чему.
Если на войне человек остался жив, значит, для чего-то он ещё предназначен (Если звёзды зажигают – значит, кому-нибудь это нужно). Может быть, впереди ещё одна война, в которой опыт этого человека окажется как нельзя кстати. А он – вот незадача – пьёт беспробудно и не подозревает о своей будущей миссии. И конечно, нельзя не отметить, как Михаил Юдовский решает проблему «лишнего» человека в русском обществе, заявленную ещё Онегиным, Печориным и Базаровым в начале XIX века. «Не горюй, полковник, мы все – лишние на этом свете, в контексте вечности». Смело! Пессимистично. И, не исключено, верно, по гамбургскому счёту. И, в заключение, ещё одно военное стихотворение Михаила Юдовского.
Он уходил из дома на войну,
Но он не верил в праведность войны
И не стремился к будущему бою.
И, может быть, любя свою страну,
Он за собой не чувствовал страны,
А видел только небо над собою.
И шли дожди, уныло морося,
Вращая мир вокруг своих осей.
И разгоняя мысли алкоголем,
Шутили и горланили друзья.
Но он не видел лиц своих друзей,
А видел птиц, летающих над полем.
И был огонь. И сузились круги.
Из гулкого смешения шагов,
Чернея, вырисовывались тени.
И где-то рядом падали враги.
Но он не видел лиц своих врагов,
А видел лишь ожившие мишени.
И был порыв. И радость в нём была.
И бешенство подталкивало в бой,
Как будто уравняв его с богами.
А после на глаза упала мгла.
Но он не видел смерти над собой,
А видел только землю под ногами.
Как всадник, покачнувшийся в седле,
Утратило пространство существо,
Прижав к нему лицо, от ран рябое.
И он лежал, один на всей земле,
Не слыша никого и ничего,
Но снова видя небо над собою.
