(историографический рассказ)
Ученый секретарь нашего Научного совета Кацкин вынул из ящика стола пухлую папку, едва завязанную черными тесемками, и бухнул ее передо мной.
- Вот, - сказал он. - Прочти, вникни и нацарапай заключение.
- Я нацарапаю. А все-таки, что это ? - спросил я.
- Это? Это, брат, исторический роман. Про белых. Точнее – про Врангеля, про врангелевский Крым. У нас такое писать пока не рисковали. Пишем о красных, сам знаешь. А может, пора и про белых написать?
-Тогда это по соседнему отделу. Гражданская война - за ними.
Кацкин положил руку на папку:
- Она у них была. Сам зав. отделом Михей Никифорович читал. Знаешь его? Из горкома партии спущен. Идеологический дот. Огонь ведет на поражение. Я был на обсуждении. Автор - Марк Аленин - ленинградец, интеллигент, человек совсем непробивной, волнующийся. Никифорыч сразу его взял круто:
- Товарищ Аленин, я вам прямо скажу: вы написали вредную книгу.
У того руки затряслись. Запинаясь, спрашивает:
- Как вредную? Почему?!
Знаешь, что Никифорыч ответил? Такое не каждый день услышишь.
- То, что вы написали вредную книгу - это еще полбеды. А вся беда в том, что вы не понимаете, почему вы написали вредную книгу!
- Но в отделе науки ЦК, - возразил Аленин, - сказали, что книгу посмотрели...
Никифорыч насторожился:
- И что же вам ответили ?
- Жду. Пока ответа нет.
Тот выставил указательный палец в сторону Аленина и назидательно произнес:
- А вот это и был вам ответ!
Бедяга-автор бормочет:
- Напишу секретарю...
Никифорыч ухмыльнулся:
- Нет, брат. Пока до бога дойдешь, архангелы тебе все ребра переломают!
- Да, - сказал я, выслушав рассказ Кацкина, - от такой беседы можно и грохнуться.
- Аленин чуть и не грохнулся... Но через пару дней мне из издательства позвонил главный редактор. Книжку они хотят издать. Просят посмотреть в нашем отделе и более объективно. Шеф, академик Минк, велел тебе передать. Так что углубляйся в рукопись.
Как и договорились, Аленин пришел к нам в отдел через 10 дней. Заметно волновался. Я поднял большой палец вверх:
- Новинка! Масса неизвестного фактического материала, материал отлично композиционно построен, диалоги живые. Надо печатать! Так и напишем.
Аленин напрягся:
- А с точки зрения идеологии?
Я усмехнулся:
- И «макарон» в книге – в меру.
- Каких таких макарон !?
Я объяснил ему, что на издательском жаргоне «макароны» - это цитаты из классиков марксизма-ленинизма или современных «вождей», которые (надо или не надо) вставляются авторами в текст. Без них рукописи могут не пройти по цензурно-издательским коридорам.
Аленин посмеялся, потом долго благодарил меня. Когда он уходил, я заметил, что глаза его увлажнились.
- Поверьте, - сказал он, - фронт прошел от и до, но не помню, чтобы слеза прошибала. А тут... Восемь лет мытарюсь...
Рукопись книги М. Аленина «Белые» приняло издательство «Эрудит». Его главный редактор Чугуняк был моим знакомцем. Парень неплохой, но частенько бывавший в сильном подпитии. Как-то я зашел к нему.
- Ну, как аленинские «Белые»? Идут?
- Идут, куда ж им деваться...
Чугуняк покашлял и сказал:
- Особенно после этих ваших панегириков.
- Какие-такие панегирики? Ты, я вижу, никак краткокурсный костыль не решаешься бросить. Контрреволюция была? Была. Хватит ее табуировать! Все равно историография вот-вот сбросит эти старые табу. Издавайте Аленина побыстрее, ручаюсь за большой тираж!
Чугуняк поднялся из-за стола, подошел к премной комнате, закрыл дверь.
- Ты вот что... Ты не кипятись. Вам в институте не все известно...
Он поднял руку и показал на потолок.
- А там, знаешь... В общем, так. Наш издательский цензурщик, ты его знаешь - рыжий такой - твоего Аленина на себя не взял. Отправил корректуру в Главный комитет. А у них один Ломанов десяток ваших никифорычей стоит. Там корректуру месяц крутили-вертели и тоже не решились подписать. Знаешь, куда заслали?
- В ЦК, куда еще?
- Ан нет. В Контору Глубокого Бурения! У них там специальное бюро по идеологии имеется.
- Ну тут без руки Никифорыча не обошлось.
- Не в нем дело. Думаю, на Аленине наверняка будет поставлен жирный крест. Но смотри: все, что я тебе сказал - строго между нами.
Я все же нарушил запрет Чугуняка. При встрече сказал Аленину:
- Знаете, под какой крышей Вы с Вашей книгой теперь находитесь? Товарищи из госбезопасности ею заитересовались!
Он долго молчал. Потом сказал:
- У профессионалов-велосипедистов есть хороший термин: «уйти в отрыв». Он мне очень нравится. И я частенько стараюсь «уходить в отрыв». Уйду и сейчас. Поеду домой, в Ленинград.
И он уехал. Не помню теперь, сколько прошло времени, может полгода, может больше. Историография потихонечку двигалась вперед. Стали появляться книжки и статьи о кадетах, эсерах, меньшевиках и др. Аленин ничего не давал о себе знать. И вдруг однажды, совсем поздно вечером, мне домой по телефону позвонил Чугуняк.
- Завтра прямо с утра зайди, - произнес он. - Можешь с бутылью. Удивишься невероятно!
Когда на другой день я вошел в кабинет к Чугуняку, он сразу и молча протянул мне бланк с надписью «Комитет государственной безопасности». Ниже было напечатано что-то еще, но я, волнуясь, заметил только слово «идеологическое».
- Ну, что, ты был прав? крест на книжке Аленина? - спросил я.
- Читай, читай!
Это был официальный отзыв специального бюро КГБ, занимающегося идеологическими вопросами (в литературе, театре, кино и т.д.). В нем отмечалась полезность, даже необходимость книг, тематически подобных книге Марка Аленина. В отзыве отмечалось, что давно пора объективно показать советскому читателю правдивую историю гражданской войны, историю как красных, так и их противников. Бюро рекомендовало издать книгу М. Аленина без дальнейших задержек - отмечалось в заключении отзыва. Подписал начальник бюро, полковник А. Будко.
- Ну? - сказал я Чугуняку, - что скажешь теперь?
- Д-а-а... Вот тебе и Контора Глубокого Бурения! И кто бы мог подумать! Неисповедимы пути Господни. Сегодня же вызываю Аленина. В корректуре есть три поправки. Пусть исправит, и книгу запускаем в производство.
Книга Аленина имела большой читательский успех. Он позвонил мне из Ленинграда и сказал:
- Берите отпуск на недельку-другую и уходите в отрыв. Побродим с Вами по Ленинграду и пригороду, я Вам покажу замечательные места.
Я принял приглашение. Он жил в большой квартире с женой, дочерью и внучкой. Жена - Александра Григорьевна, которую Аленин называл Шурой (мне тоже позволено обращаться к ней запросто), была, что называется, «женщиной в теле». И я, грешным делом, подумал, что Аленин знает толк не только в литературе, но и в «прекрасной половине» человечества. Дочь Лена (лет 30), как теперь любят говорить, позиционировала себя художницей, но без какого-либо успеха, в чем усматривала «серость» публики. Ее дочь - Яночка - училась в 3-м классе, на ее лице уже проступала печать значительности - результат шуриного воспитания. Нетрудно было заметить, что прочного мира в семье нет, а «матерью-командиршей» в ней, безусловно, является Шура.
К моменту моего приезда «раскол» в семье шел по линии «уезжать-не уезжать». По стране уже вовсю гуляла горбачевско-ельцинская «перестройка». Сотни тысяч людей рванулись в пространство, открытое упавшим «железным занавесом». У Алениных знамя с надписью «Уезжать! И немедленно!» высоко держала Шура. Нельзя сказать, чтобы она была ярым антисовечиком. Но она считала, что в «этой стране» могут процветать или, по крайнй мере, «прилично жить» только начальники или люди, близко находившиеся к ним. Все же остальные должны стоять в изматывающих очередях, терпеливо дожидаясь «положенного». В этом была некоторая правда, хотя к Шуре она как раз не имела постоянного отношения. Всюду, в любом учреждении или на приемах к самым крупным начальникам, она без малейшего стеснения и уверенным тоном представлялась «женой широко известного писателя Марка Аленина», и ее требования или просьбы, как правило, выполнялись без проволочек. И все равно она жаждала уехать в «цивилизованную страну». Аленину, который всячески пытался сопротивляться отъезду, зло твердила:
-Ты вспомни, вспомни, сколько ОНИ здесь у тебя как писателя нервов измотали и сколько крови выпили. Все эти ваши месткомы, парткомы, горкомы, литы, главлиты...
Любая попытка спорить с ней или как-то усовестить ее заканчивалась «тактикой», которую она, видимо, испытала за годы супружества с мягким, добродушным и уступчивым Алениным. «Тактика» была проста: она основывалась на шуриных железных нервах. Она никогда не кричала, даже не поднимала голоса. Если ей казалось, что какое-то высказывание или какой-то поступок (даже мелкий) противоречит ее мнению, она обычно садилась перед телевизором, суровела смуглым лицом, глаза ее становились рыжими, чуть вытягивалась нижняя губа, и она замолкала. Надолго. Могла молчать день, два, сколько считала нужным. Вот как раз этого бетонного молчания разговорчивый миролюбивый Аленин долго не состоянии был выдержать. И довольно быстро капитулировал. Шура всегда побеждала.
Победила Шура (с помощью дочери Лены и внучки Яночки) и в мучительном вопросе об отъезде. Ее победа прямо-таки разрушила Аленина. Как-то раз мы гуляли с ним по берегу Финского залива (там у Алениных был небольшой домик), и он говорил мне:
- Ну как я могу ехать туда? Я российский человек от рождения. Я учился здесь, работал, воевал, ранен. Тут у меня родные, друзья, товарищи. Я пишу на русском языке. Без работы я ничто. Помру. А там? Что я там?
- Марк Владимирович! - говорил я ему, - не уезжайте! Я Вам расскажу маленькую историю. Смешную. Недавно был у меня зарубежный профессор истории. Он плохо говорит по-русски. Я спросил его мнение, надо ли уезжать в другие страны. Знаете, что он мне ответил: «Сидите лучше на своей жопе!»
Вот и послушайте совета умного человека. Какая-никакая ж..., а своя!
Он засмеялся, но сразу же помрачнел...
Через месяц Аленин с семьей уехали. С полгода от него ничего не было известно. Потом пришло письмо. Он приглашал приехать.
- Тут тепло, солнечно, море. Будем загорать, купаться и разговаривать, разговаривать... И учтите - тут ближе к Богу.
Но в этих строчках я улавливал печаль.
Потом опять очень долго не было писем. Но однажды раздался, как мне показалось, резкий телефонный звонок. Незнакомый мужской голос сказал в трубку:
- Звоню по поручению Шуры и Елены Алениных. Они просят передать Вам о кончине Вашего друга Марка Аленина.
Я долго молчал, затем сказал:
- Он был человек с большим юмором. Часто любил повторять фразу: «надо уходить в отрыв». Вот и ушел...
- Да, - ответил голос на другом конце провода: - Ушел. Навсегда. Прекрасный был человек.
Передо мной на мгновенье почему-то вдруг мелькнули лица Никифорыча, Чугуняка и Шуры. Мелькнули и исчезли. Я положил трубку.
Генрих Зиновьевич Иоффе. Родился в Москве (1928 г.) Был учителем истории в Костромской обл., затем в Москве. Далее работал в Биб-ке им. Ленина, редактором исторической литературы в издательстве «Наука». С 1968 г. – в Институте истории СССР (Отечественной истории) АН СССР (РАН). Доктор исторических наук, профессор. Живет в Канаде (Монреаль).
