Он не получил должного признания при жизни, не стал так называемым модным поэтом. Его мало печатали московские толстые журналы - было несколько публикаций в "Новой Юности", и "Знамя" публиковал, в основном, его литературоведческие работы, но не стихи. Это если говорить о видных московских журналах... Отсутствие "литпопулярности" легко объяснимо - времена самиздата давно прошли, и сегодня побеждает некий новый официоз. Чтобы быть действительно востребованным в сегодняшней Москве, нужно уметь грамотно вариться в столичном соку - нравиться московской литературной мафии (мафий, впрочем, несколько), угождать ее представлениям о том, каким должен быть поэт. Cлегка выпивать, но не напиваться (быть совершенно трезвым тоже плохо), нужно говорить на определенные темы, поддакивать определенным людям. Важно также, владеет ли поэт неким СТИЛЕМ подачи вербальной информации даже в самой казалось бы малозначимой беседе. Если все вышеперечисленные компоненты присутствуют, то непременно появляются и нужные знакомства и все то, что им сопутствует. Светскость, господа, светскость... А владение интернетом, фэйсбукoм и прочими инструментами сетевой раскрутки - это лишь полезное добавление, бонус, так сказать (но отнюдь не сегмент первостепенной важности, как ошибочно полагают некоторые дети компьютерного века) к упомянутому выше умению. Умению, которому Евгений Реутов так и не обучился, да и компьютерными навыками владел не слишком. Реутов не примыкал ни к каким литературным тусовкам. И если в наши дни, как заметил один из заметных кураторов литературного процесса, поэты, более чем когда-либо, идут стеной на стену, то Реутов в этой ситуации был (пусть не морисоновской) но дверью... дверью или калиткой всегда готовой открыться, выслушать и попытаться понять любого, кто хотел этого, а партийно-поэтические противостояния его никогда не интересовали - отсюда и некоторое цеховое одиночество поэта.
Однако Реутов обучился другому ремеслу (если этому, конечно, можно вообще научиться) - ремеслу под названием делание подлинной литературы, обладая узнаваемо сильным, местами пронзительным, поэтическим голосом:
...Такой вот взгляд – на терминал
Бросает беглый новобранец...
А в небе водный бисер пал
На авиона белый глянец.
Деревья в наледи, но снег
Ещё хранят бульвары, скверы.
Идёт без шляпы имярек.
О, талый город, – жемчуг серый!..
Тибетский инок по Тверской
Бредёт по лужам в ритм тамтама.
Зачем внезапною весной
Безбрежна жизнь, и грустно, мама?..
Я, верно, юный Агасфер.
Итак, до встречи в Третьем Риме!..
Я, мам, на перепутье эр
Своё сменю, пожалуй, имя...
В качестве сравнения, приходит на ум творчество одного из моих любимых поэтов - Александра Еременко, чьи стихи полны оригинальной метафоричности и едкого сарказма. Поэзия Реутова также метафорична и полна иронии, но это совершенно беззлобная ирония. Да, у Еременко сарказм, а у Реутова ирония - поэт может посмеяться и над самим собой, но в отличие от легиона современных авторов, он также способен на прямоговорение и подлинную лирику:
... на Новый год с юго-востока
пришли волхвы пьяны жестоко
в руках горит бенгальский свет
попели рассказали байку
прощаясь дали "фофан" сайку
в подарок водный пистолет
свеча и поросёнка маска
а на душе печаль фиаско
уснул от музыки и горя
как спят растратчики казны
жемчужный дождь фонтаны в море
небесный серфинг барс в конторе
о эротические сны
в них пахнет маникюрным лаком
пророк стыдится их однако
а-ля подросток до войны
такой не станет кардиналом
за святость платят чёрным налом
а он не будь тебя на свете
и на работу б не ходил
но родился в бронежилете
иль кто-то помнит о поэте
раз нож десантный не убил
свеча конфетка барбариска
а пробуждение уж близко
а всё б любил летал курил
Люди гораздо менее талантливые срывали лавры и поэтические премии, приглашались на фестивали и широко печатались, а Женя оставался как бы в стороне от московско-питерского поэтического мэйнстрима... Свою первую книгу "Индиго, Боги, Дни..." он издал тайком, оставаясь на сверхурочные в типографии, где работал верстальщиком, на краденной у хозяина бумаге. Другого пути не было. Он постоянно нуждался, ему не хватало на еду, а пил в одиночку, чтобы приглушить аппетит, и писал, писал много - стихи, прозу, пьесы... В 2006, вернувшись в очередной раз в Москву на неопределенный период времени, я услышал от знакомых о замечательном парне из Владивостока, писавшем ни на кого не похожие стихи и обладавшем оригинальным чувством юмора. Марина Бернсгорд пересказывала мне остроты жениного производства, а также его палиндромы. Чуть позже мы познакомились на дне рождения Марины и я почувствовал, что грядет дружба - поэтическая и человеческая. Позже мы договорились о совместных читках. Не скажу, что мы "наделали много шуму" в Столице, но было несколько запомнившихся совместных чтений в "Чеховке", в "Зверевском центре", в "Булгаковском доме". Это было интересно, прежде всего дружеским сотрудничеством - такой своеобразный, поэтический Jam seccion в клубном формате. Женя был частым гостем и в нашем доме. Когда у него не было крыши над головой, оставался у нас с Мариной на недели. Однажды он спросил, есть ли у меня какие-то ходы в печать, - как уже было сказано выше, в Москве, да и в России его публиковали мало. Я связался с эмигрантским журналом "Cлово/Word", издающимся в Нью-Йорке, и отправил по электронке его стихи и прозу. Через полтора месяца "Слово" опубликовал подборку жениных стихов, а чуть позже отрывок из его романа "Бремя Чудес" (годом позже журнал опубликовал пьесу Реутова "Анна"). Когда вышел мой третий сборник стихов, я попросил Женю написать на него рецензию, и он написал ее за один день. Я позвонил в "Независимую газету" и спросил у сотрудника редакции - Ольги Рычковой, с которой знаком еще по совместной работе в той же "Независьке", о воможности публикации - Ольга сказала: "присылай". Через месяц материал был опубликован в Eхlibris НГ. Женька по-детски радовался этим "триумфам". Когда я сообщил по телефону о публикации нашей рецензии, он был слегка нетрезв и простосердечно восликнул: "мы победим, Сережа!" Несмотря на некоторую внешнюю суровость, Женя всегда излучал истинно-человеческое тепло, его просто нужно было узнать поближе.
Сегодня я жалею о том, что мы подружились слишком поздно, что я не был знаком с Реутовым в его, как принято говорить, лучшие годы. Приехав в Москву весной 2012 года, я захватил по просьбе Жени несколько журналов с его публикациями. Мы встретились возле метро, потому что Реутов просил поскорее передать ему журналы - они были нужны для вручения "Анны" известным театральным режиссерам с целью возможной постановки пьесы в московских театрах. Бросилось в глаза, что Женя сильно постарел за то время, как мы не виделись, - из совершенно здорового на вид молодого человека он превратился... в стареющего мужчину средних лет - у него изменился цвет лица, он стал как бы ниже ростом, "уменьшился", как футболист, который давно не выходит на поле. Видно, его болезнь начиналась уже тогда. Мы поболтали минут десять, Женя взял журналы и побежал доделывать свою работу - он работал курьером, получая нищенскую зарплату - 20 тысяч рублей в месяц. Поэт говорил о том, что ему не хватает на жизнь, что если бы подкинули еще десять тысяч в месяц, то все было бы хорошо, говорил о людской подлости, о том, что его теснят люди гораздо более обеспеченные. В добавление к набору общих радостей, в 45 он не смог получить новый паспорт, так как бывшая супруга выписала поэта из квартиры, на которую Женя не имел совершенно никаких претензий (подстраховалась, так сказать) - а зарегистрировать его в Москве никто не решился. "Что, доигрался?" - co злорадным блеском в глазах прошипела чиновница из паспортного отдела, когда поэт униженно наводил справки о своем будущем в отделении милиции (позже Женя рассказал мне, как покоробил его этот инцидент)... А я до сих пор недоумеваю (хотя и сам прошел через почти аналогичную историю) - в родной стране нужна е......я прописка, чтобы сын отечества и гражданин мог получить паспорт!!! В общем, узнаю тебя Родина, как сказал, однажды Александр Вертинский...
Кажется, летом 2014-го Женя позвонил мне и сказал: "Серега, поправь меня - вчера крепко выпил, а опохмелиться не на что". Я сказал, приезжай на "Молодежную" - там я тогда жил. Мы встретились в вестибюле метро, зашли в ближайший супермаркет и купили разных сортов пива. Нашли безлюдную полянку в сквере, присели. Говорили о литературе, о том, что сверхзадача должна быть в любом, самом "небольшом" произведении - в коротком рассказе, в четверостишии, в палиндроме... Женя тогда еле передвигал ноги, но я подумал, что это постзапойное состояние - ну, выпил человек, ничего, придет в себя... Он почему-то мне всегда казался каким-то двужильным, несмотря ни на что. Наш общий приятель московский журналист Михаил Сарафанов вспоминал как-то: "Cколько бы Реутов ни выпил накануне, утром он всегда вставал первым и выходил на свежий воздух, я лежу в полном бессилии, не могу руку поднять, а Женя встает, умывается и идет на прогулку..." Оказалось, что это видимая двужильность. Потом мы поссорились из-за ерунды и перестали разговаривать, но прошлой осенью помирились - Марина позвонила в Нью-Йорк, чтобы поздравить меня с днем рождения, передав и женины поздравления в форме очередного палиндрома-шутки. Мы долго смеялись по этому поводу. Я думал, вот подтянусь к лету в Москву, встретимся с Джеком, попьем текилы или виски... А потом, в ноябре пришло трагическое известие от Насти Реутовой - сестры поэта, и дождь фотографий и воспоминаний друзей. Ну, что тут скажешь, конечно, у каждого свое биологическое время и люди живут с разной скоростью - все это понятно, но все же... думаю, что в 49 лет рано уходить из жизни - сколько всего прекрасного Женя еще мог сотворить.
Вспоминаю следующий эпизод - мы сидим с Реутовым на кухне общего знакомого и оба пребываем в не слишком хорошем настроении. Наконец, Женя прервав молчание, говорит: "Ну, что ты грустишь... у тебя есть Марина..." "А ты чего грустишь, - отвечаю, - у тебя есть друзья". Женя выдержал короткую паузу и отрезюмировал: "Нет... у меня друзей, я - одинокий гений". По поводу отсутствия друзей он тогда лукавил или поддался сиюминутному настроению - разговор произошел вскоре после его фактического выдворения из квартиры, в которой он прожил около трех лет, так что его тогдашнее настроение - объяснимо. Справедливости ради должен сказать, что без крыши над головой он никогда не оставался, - всегда выручали друзья и знакомые, а его страница в фэйсбуке сегодня буквально завалена посмертными реминисценциями, и я уверен, что все это искренние слова. А вот посмертную популярность его поэзии предрекать не берусь. Времена изменились, ориентиры сдвинулись. Мы живем в слишком быстром информационном пространстве и сами отдаем себе отчет в том, как мы теперь "помним". Хочется, однако, привести в этой связи слова Владислава Ходасевича, сказанные им уже в изгнании и незадолго до кончины: "Пройдет лет пятьдесят после моей смерти, и какой-нибудь студент вытащит мое имя и учинит недолгую моду на Ходасевича..." Мне хочется, чтобы сегодня нашелся человек или группа людей, которые учинили бы пусть недолгую моду на поэзию Евгения Реутова, поэт заслужил известность...
пусть после смерти.
и на секретной вечеринке
и на неоновой тверской
и в запорошенной глубинке
и на поверхности морской
твоих пространств палаццо
вдруг осеняет флейты звук
и я грущу как папарацци
в полете на мятежный юг
ведь что я видел
сплин прогулы
гол марадоны
штурм в октябре плавник акулы
кравцову голой повезло
а помню люди на охоте
смеясь глядели в колыбель
когда б я знал что вы умрете
я б улыбнулся вам в метель
за что ж мне звук в таком объеме
на склоне мая дней моих
на небе море ипподроме
в бомбоубежищах пустых
январь 2016, Нью-Йорк
Сергей Шабалин – поэт, журналист, учитель английского языка. В Нью-Йорке поселился давно.
