Был двенадцатый час ночи, когда Павел, простившись с Наташей, направился пешком домой. Погода стояла промозглая, истинно мартовская. Снег перешел в дождь. Ветер вырывал из рук зонт, выворачивая его спицами наружу. Павел, одетый в короткую кожаную куртку и легкие ботинки, быстро промок. Он тут же пожалел о том, что отказался от Наташиного предложения подвезти его, но возвращаться к Наташе и просить ее было как-то неловко, не по-мужски, и поэтому ему ничего не оставалось делать, как ускорить шаг по направлению к дому. Настроение было какое-то неровное, двоякое. Ещё оставалась приподнятость и даже некая окрылённость от свидания с Наташей, первой любовью, которую он не видел двадцать лет и совершенно случайно встретил здесь в Бруклине, на Брайтоне. (Наташа жила в Америке давно, работала программистом. У неё был муж, дочь и свой дом в роскошном районе Манхэттен-Бич.) Ох уж этот Брайтон! Как ни крути, как ни старайся избежать его, а в бруклинско-иммигрантской среде все дороги ведут сначала туда, а потом уж разбегаются в разные стороны.
Их второе свидание, как и следовало ожидать, завершилось тем, что по-английски называется make love… А великий и могучий русский язык пока не придумал для этого выражения точного и достойного перевода. Правда, можно сказать «заниматься любовью», но это выражение всё же несёт некий пренебрежительный семантический оттенок. Наташа и Павел не занимались любовью, а повторно бросились в реку любви, которая, странным образом, за долгие годы никуда не утекла, а застыла на месте, будто ожидая новой встречи. Павел пока не знал, что делать с этим чувством.
Он испытывал ещё не угасшее любовное томление, улыбался своим мыслям, вспоминая прикосновения к Наташиному телу, не думая о том, что будет дальше, куда приведёт возобновившийся роман. И совсем не хотелось размышлять на эту тему, что-то предрекать и каяться во грехе. Да Павел и грехом-то не считал свою любовь к Наташе. Ведь их роман зародился ещё в школе, задолго до его женитьбы…
Однако чем ближе Павел подходил к своему дому, тем глубже в темноту убегала радость и в бессилии опускала крылья окрылённость.
Мысли привычно возвращались к жене, которая страдала от неустроенности типично иммигрантской депрессией и вечно встречала его упрёками, лёжа на диване в гостиной в стареньком халате, непричёсанная, в слезах, с учебником английского языка, раскрытом на одной и той же странице неправильных глаголов.
И начиналось… «Для чего мне эти неправильные глаголы! Я хочу, чтобы всё было правильно. И вообще, где ты целый день пропадаешь? Когда ты наконец займёшься бизнесом или хотя бы найдёшь нормальную работу? Зачем ты нас сюда привёз, в это русско-иммигрантское гетто, в нищету и безнадёгу? Там у нас было всё, а здесь – ничего. Там мы были людьми, а здесь – так, второй сорт».
Не приживалась жена в Америке. Она стала набожной, истово молилась Богу и мечтала вернуться домой в Россию.
Они приехали в Америку недавно для так называемого воссоединения с семьёй брата, жена которого была еврейкой. Жили всем скопом, вместе со взрослым сыном, невесткой и внуком, а также дочерью-подростком. Снимали небольшую двуспальную квартиру на улице Шипсхед-Бей Роуд в знаменитом доме, где русская баня. Благоустроенная по первому разряду баня была внизу, манила парной, берёзовыми вениками, бассейном, пивом и креветками. Но денег на все эти банные удовольствия и приятные телу излишества не было. Средств едва хватало просто на жизнь. Семья пока сидела на пособии по бедности Велфер и получала талоны на питание фудстемпы. Павел с сыном подрабатывали гроши на заправочной станции. Правда, имелись ещё кое-какие тайные запасы наличными, но они быстро таяли.
На мосту через Belt Parkway было пустынно. Только какой-то одинокий старик, с палкой, в тёмных очках, бейсболке и с рюкзачком за спиной, семенил через мост. Шёл он мелкими шажками, простукивая дорогу палкой. Так ходят слепые.
Слепой… и в такую погоду один на улице… Наверное, бездомный, – подумал Павел. – Хотя, для бездомного он вроде слишком чисто одет. Еще пару лет, и я, может быть, вот так же окажусь на улице, и буду бережно, как сокровище, тащить в рюкзаке или тележке весь свой скарб. Несчастный старик! Он, наверное, совсем промок.
Павлу стало жаль обоих: себя в будущем и слепого старика, и он, позабыв о том, что сам промок до нитки и надо побыстрей попасть домой, остановился и уважительно обратился к старику по-английски:
– Can I help you, Sir? Do you need an umbrella or something?
Старик обернулся, посмотрел на Павла невидящими глазами и неожиданно по-русски ответил:
– Спасибо, сынок, добрая душа! Зонтик ни мне, ни тебе уже не поможет, но, просьба у меня к тебе всё же одна имеется. Там за мостом на углу – магазинчик, лавчонка такая. Если купишь мне стаканчик кофе, очень буду тебе признателен. Совсем продрог. Ну и погодка! Будь она неладна!
Старик был прав. В такую погоду пригодился бы плащ с капюшоном или, на худой конец, большой пластиковый пакет для мусора. Но ни того, ни другого под рукой не было. Павел отбросил сломанный зонт, который не только не спасал от дождя, но просто мешал идти, решительно взял старика под руку, и они вдвоем поплелись в сторону Avenue Z. По дороге старик разговорился, рассказал о себе.
– Ты, сынок, не думай, я не бездомный. Дочки мои, дай бог им здоровья, поместили меня в дом инвалидов и престарелых. Так вот, я там, значит, проживаю уже два года, а девочки мои меня иногда навещают. Не каждую неделю, конечно, но раз в месяц – точно приезжают. Чаще не могут, ведь у них работа, семья, дети. Нет, я не жалуюсь. Условия в нашем заведении хорошие, жаловаться грешно. Уютная комната на двоих, что бы не скучали, теплая постель, доктора, уход… Развлечения для нас стариков всякие разные придумали, чтобы веселее было навстречу смерти идти. Концерты, поездки, экскурсии. Только что мне эти экскурсии! Я ведь ослеп. Знаешь, сынок, иногда вдруг так тошно сделается, мочи нет ожидать эту самую смерть. Один сосед был у меня, мы с ним за жизнь говорили, дни и вечера коротали. Так он уже преставился. Царствие небесное! Теперь другой лежит напротив, стонет. Видно, тоже скоро заберут в больницу, да там и помрёт. На воздух бежать хочется – жизни глотнуть. Вот и сегодня я удрал из-под ихнего надзору. Пошёл погулять, хе-хе, и не вернулся. Эк я их объегорил! Жаль, что погодка подвела.
– Эх, неразумно это, отец. Совсем даже легкомысленно получается. Ведь хватятся вас. Все равно найдут и обратно приведут с полицией! – старался урезонить старика Павел.
– Хватятся, это точно, и обратно приведут, – с сожалением подтвердил старик. – Ну, а пока пусть поищут. Не так скоро и найдут. Мы ведь тоже не лыком шиты. Я ведь это… под старость только ослеп. Мммакулярная дегенерация, будь она не ладна! И слово-то какое, не выговоришь. Дегенерация, значит. Словом, стал я дегенератом на старости лет. А знаешь ли ты, кем я был? Я ведь при самом генерале Власове служил! – с гордостью заявил он. Выпрямился, словно снова встал в строй, снял очки и даже как-то исхитрился подмигнуть Павлу слепым глазом.
– Власовец, значит? – угрюмо уточнил Павел.
– Так точно. Стало быть, по-вашему, власовец.
– Это интересно. Первый раз в жизни разговариваю с настоящим власовцем. Сподобился!
Павлу стало неприятно держать старика под руку. Он почувствовал брезгливость, как будто дотронулся до чего-то скользкого, мерзкого. Захотелось бросить слепого прямо здесь, на мосту, и поскорее попасть домой. Но что-то его удерживало от этого шага. То ли человеческая порядочность, то ли обычное любопытство.
– Ага! Только никакой я не предатель родины, как вас там в советской школе учили. Россию я любил и люблю. Советская власть – это ещё не Россия. У меня с советской властью свои счёты. Я ведь из семьи раскулаченных… А дело было так. Жили мы в Сибири на поселении. Молодой был, восемнадцать лет. Началась война. Забрали меня в Красную армию. И повоевать-то толком я не успел, как попали мы в плен целым взводом. Куда, брат, деваться? Бежать к нашим – расстреляют как предателя родины или, если повезёт, посадят. В лагере оставаться – значит, с голоду подохнуть. Кормили немцы нас, русских пленных, такой дрянью и так скудно – не приведи Господи! Вот и подались мы с приятелями в Русскую освободительную армию генерала Власова. Не хотелось помирать в восемнадцать лет. Жить хотелось. Генерал Власов дал нам шанс. Понимаешь?
– Понимаю… Я много чего понял с тех пор, как сюда приехал. Перетряхивает мозги эмиграция. Ой как перетряхивает! А какой он был, генерал Власов?
– Умный, смелый, большой человек был. А я, значит, в его личной охране служил. Доверял он мне.
Помолчали…
– И сколько вы, папаша, убили наших красноармейцев? Так, навскидку. Только не лгите! Как на духу. Мой отец был на фронте лейтенантом. Вернулся домой раненым. Может, это вы его подстрелили, или такой же власовец, как вы?
– Может, сынок. Всё может быть. Не помню, скольких я убил. Приходилось убивать. Грешен я. Очень даже грешен. Давно уже раскаялся. Видно, не отмолить мне этот грех…
– Не отмолить! И не пытайтесь! А впрочем, не судья я вам, папаша. Коммунисты ведь тоже много своих людей поубивали…
– Спасибо тебе, сынок, что не берёшься судить меня!
– Не берусь… Как говорится, не судите и не судимы будете. Да, биография у вас, уникальная!
– А то! Был бы я писателем, такой роман бы написал!
- А вы расскажите свою историю какому-нибудь писателю. Вот и будет бестселлер.
- Не знаю я лично никаких писателей. Много нынче историй о войне накропали. Да всё больше одна брехня! Вот тебе рассказал всё, как было, чистую правду.
Они снова помолчали…
– Да, многому учили нас в школе! Теперь время пришло переучиваться, – философски заметил Павел. – Вы, папаша, – бывший власовец, а я – бывший коммунист. Бывший! Выбросил партбилет и занялся бизнесом. Мы – бывшие враги. Советский Союз накрылся… всё круто поменялось, и оказались мы оба, что называется, не у дел и…. мягко выражаясь, не в почёте. Особенно такие, как вы. И вот идём мы вместе под руку, никому не нужные, под дождем и мокнем. Кому рассказать, не поверят. Такая нелепая история! Ха, ха, ха! – Тут Павел засмеялся каким-то деланным смехом. И старик тоже рассмеялся, осознав несуразность и парадоксальность ситуации.
Так в разговорах, посмеиваясь, они не заметили, как дошли до Avenue Z. На углу светился неоновой вывеской крохотный магазинчик, радушно объявляя всем, что открыт круглосуточно. Павел, пошарив в карманах, с облегчением обнаружил там пару долларов и купил кофе себе и старику. Кофе был невкусный, наверное, самой дешёвой марки, настоящее пойло. Павел выплеснул половину стакана на улицу, а старик пил эту бурду с видимым удовольствием, прихлебывая и приговаривая:
– Эх, хорош кофеёк! Горяченький! Спасибо, спасибо тебе, сынок!
– Да не за что!
Немного отогревшись, Павел стал прощаться.
– Ну, папаша, я, пожалуй, пойду. А что вы делать будете? Может, вернётесь к себе? Как бы не простудиться. А то заболеете – и конец…
– Ну, конец, так конец! Не велика потеря для общества. А что буду делать… А не знаю пока. Вернуться всегда успею. Да ты не беспокойся, сынок! Чего-нибудь надумаю. А как зовут-то тебя?
– Павел! А вас?
– А меня… – старик почему-то сначала запнулся, будто не хотел называть своё настоящее имя, но потом всё же договорил, – и меня Павлом зовут, значит. Выходит, мы с тобой тезки. Вот погоди, дай запомнить тебя.
Тут старик протянул руки к Павлу и чуткими пальцами слепого начал ощупывать его лицо и голову. Павлу было неприятно, когда старческие костлявые пальцы стали быстро-быстро пробегать по его лицу и волосам, но он не хотел обидеть старика и, снова преодолев брезгливость, молча выдержал испытание.
– Хорошее у тебя лицо, сынок. Только вот на душе у тебя тяжело. Много проблем. И женщина на уме, да не одна…
– А вы что, отец, слепой ясновидящий? Вроде Ванги? – усмехнулся Павел.
– Я-то? Есть немного… А ты, Паша, не тушуйся. Ясно вижу: всё ещё у тебя переменится к лучшему. Только не теряй веры в себя и Господа нашего. Христос с тобой! – И добавил, не без лукавства: – Глянь-ка, в окно, кончился ли дождик.
Павел отвернулся, подошёл к окну… и хотел сказать старику, что вроде меньше льёт, но говорить было уже некому. Старик исчез, как сквозь землю провалился. Ничего не понимая, Павел в растерянности огляделся по сторонам, но, кроме пожилого пакистанца на костылях, который, видимо, был хозяином магазина, и его более молодого помощника, в лавчонке никого не было.
Удивительная история. Чертовщина какая-то или святые дела, – подумал Павел, наперекор своему материалистическому воспитанию и атеистическим убеждениям, и вышел на улицу. Дождь окончательно прекратился. Легкий мороз прихватывал лужи, образуя тонкую корку льда. Ветер налетал порывами, подгоняя Павла в спину.
Чудной старик! Откуда он взялся и куда исчез? Из ниоткуда в никуда. Зачем эта встреча? Может, какое-то знамение свыше. Как он сказал? Все еще переменится к лучшему. Ну, ну! – рассуждал Павел и, подгоняемый ветром, быстро шёл домой. Вдруг ему послышался топот ног, как будто сзади кто-то бежал за ним. Павел остановился, оглянулся и увидел двух молодых чёрнокожих парней, которые его быстро нагоняли.
Куда они бегут? За мной? Что им от меня надо? Грабители, наверное. Что делать? Они моложе и бегают быстрее. Бежать мне не имеет смысла – только силы терять, – молниеносно пронеслось в голове Павла, и он встал в выжидательную позу, оценивая взглядом физические силы и возможности парней.
– Hey Mister! Give me your wallet! You hear me? – сказал один из грабителей, и в его руке блеснуло лезвие ножа. Второй парень стоял молча в стороне, вроде как на шухере, и оглядывался по сторонам.
Если у него нож, значит, нет пистолета, – логически рассудил Павел. – К тому же говорит он как-то не очень уверенно. Видно, новичок в этом деле. Что же делать?
Тут Павел как-то сразу вспомнил приемы нападения и самообороны, усвоенные им в армии, когда он воевал в Афганистане.
Как нас учили… Первое дело – озадачить противника, – решил Павел и сказал с диким китайским акцентом, прикидываясь идиотом:
– No Englis!
– What? Give me your money? You white mother fucker! Understand? – уже более нагло сказал бандит.
– No Englis! – упрямо повторил Павел. Быстрым, ловким движением он схватил противника за руку, в которой был нож, и заломил ее за спину. Хрустнула кость, парень вскрикнул и выпустил нож, который, падая на землю, задел кисть руки Павла. Порез был неглубокий, но брызнула кровь. Грабитель, не ожидавший такого умелого сопротивления от этого немолодого на вид белого мужика растерялся и позвал на помощь своего подельника:
– Come on, man! Help me with this motherfucker!
– No, man. I ain’t helping you with this shit. The deal was: I was just watching for cops, – отозвался второй грабитель и добавил:
– It’s getting bloody serious, man. I am out. You are on your own, man.
– Don’t leave me, you chicken shit! – закричал первый.
– No way. You are a fool, man! – сказал трусоватый второй парень и убежал.
Оставшись один на один с Павлом, бандит разозлился и, превозмогая боль в сломанной правой руке, как-то изловчился и со всей силой ударил противника по лицу кулаком левой. Удар пришелся выше глаза и рассек бровь.
– Ах ты, сволочь! – cказал Павел и мощно двинул парню коленом в пах. Тот охнул, согнулся пополам и повалился на землю. Распалившись, Павел еще пару раз пнул его в бок.
– O.K. O.K. You won. I say sorry! Leave me alone, man! – взмолился тот.
– The hell with you! Мокни, скотина, – сказал Павел и быстро пошел по направлению к дому.
Ну, и денёк сегодня! Наташа, слепой старик-власовец, грабители…Чувствую себя героем настоящего вестерна, – подумал Павел и даже присвистнул. По дороге он ощупал лицо. Рассеченная бровь болела и кровоточила. Кровоточила также кисть руки, задетая ножом. На куртке растеклось размытое дождём кровавое пятно. Куртка была новая, дорогая, купленная в Москве перед отлётом в Нью-Йорк, когда у них ещё водились деньги. За испорченную куртку было даже больше обидно, чем за пораненную руку и рассечённую бровь.
Придётся завтра отнести курточку в химчистку. А так вроде обошлось малыми потерями. Можно сказать, что боевое крещение прошло успешно, – подытожил Павел. – А что? Я еще ничего, мужик крепкий, меня так просто не возьмешь! Мы еще повоюем! Может, прав старик. Может, всё еще переменится к лучшему….
Прежде чем идти домой, Павел позвонил по мобильнику Наташе и рассказал ей о своих приключениях. Его так и подмывало с ней поделиться.
– Жалостливый ты, Пашенька! Я бы с гадом, бывшим власовцем, даже разговаривать не стала, тем более, переводить через мост и покупать ему кофе. Я бы в плюнула в его старую предательскую рожу. И пусть бы мок себе дальше. А этому чёрному подонку ты здорово наподдал! Думаю, он тебя надолго запомнит. Ты у меня – просто герой! Но отныне я буду отвозить тебя домой на машине. И никаких возражений! – сказала она.
Как у Наташи всё чётко и ясно! Бывший власовец, – значит, гад. Не верит она в раскаяние. Чёрные подонки… Да, Наташа прочно стоит на американской земле. Логика железная. Одно слово – программист. Интересно, а как отреагирует жена, когда он ей расскажет о старике. Наверное, назовёт его раскаявшимся странником божьим или, чего доброго... С неё станется! А о стычке с грабителями ей лучше совсем не знать. Она и так на улицу выходить боится. Эта история её доконает. Скажу, что поскользнулся и упал, – решил Павел.
Первый раз за последние полгода Павел подумал о жене без раздражения и даже с долей нежной жалости.
Павел вытер лицо и руки носовым платком, который по старой российской привычке всегда носил с собой, свернул платок, спрятал его в карман и открыл ключом входную дверь дома, где русская баня…
Елена Литинская. Родом из Москвы, выпускница филологического факультета МГУ. В 1979 г. эмигрировала в США. Автор пяти книг стихов и прозы. Публикации в журналах «Новый мир», «Новый журнал», «Слово/Word», «День и ночь», «Зарубежные записки», «Дети Ра», «Гостиная», «Ковчег» и др. Президент Бруклинского клуба русских поэтов, зам. главного редактора журнала «Гостиная» и вице-президент творческого объединения ОРЛИТА.
