Когда-то направления пригородных поездов обозначали буквой «R». В Аэропорт ходил поезд «R1», в Уорминстер «R2», в Дойлстаун «R5». Но, видно, кому-то из филадельфийских начальников это не понравилось и «R» отменили. Теперь, вместо «R3» и «R7», мелькают на перронах большие синие указатели «На Торндейл», «На Ньюарк», «На Трентон». А между станциями нет ничего, кроме серой дымки за окном, да проводника, задорно зазывающего: «Билетики! Проездные! Приготовьте, пожалуйста!»
Кажется, тогда был вторник, шёл бесконечный дождь, и всё совершенно потеряло всякий цвет кроме чёрно-белого. В трубопроводах улиц нью-йоркского парового котла я искал Пенсильванский вокзал, чтобы сесть в филадельфийский поезд и ехать домой. Искал и заблудился в каких-то одноэтажных неньюйоркских домиках. Мой мобильный разрядился от сырости и не мог показать, как выйти из этого лабиринта. Я бы нашёл дорогу, я всегда нахожу дорогу, но все дороги вдруг стали одинаково бесцветными и прозрачно пустыми, что для Нью-Йорка неслыханно. К тому же это был последний дневной час, и сумерки уже надвигались, а с ними и невесёлые мысли о блужданиях в темноте незнакомого города.
Серость уже почти навалилась на меня удушающей предвечерней слепотой, когда вдруг я увидел огромный ярко-алый куст пиона. Я побежал к этой единственной и последней капле цвета, как заключённый к случайно оставленной открытой двери в камеру, как убогий и сирый за пылающим сердцем Данко. Я подошёл к красному бархату лепестков и тут же понял, куда нужно идти дальше. Цветок спас меня. Я нашёл вокзал, и через каких-нибудь полчаса уже сидел в поезде и счастливо таял от тёплого голоса: «Билетики! Проездные! Предъявите, пожалуйста!»
Я вспоминаю этот случай как бесконечно повторяющееся видео, как вечный летаргический сон, иногда мне кажется, что это и был сон, очень уж странным и ненастоящим был Нью-Йорк, другим, не от мира сего. И тогда три слова медленно проступают из небытия. Я гоню их прочь, но они преследуют меня, приближаясь всё ближе и ближе. И три слова эти: «о», «множественности», «миров».
Что, если я заблудился тогда в одном из многих Нью-Йорков, а рубиновый бутон открыл мне дверь обратно в мой красочный мир. Что, если справедливо и обратное. Что, если где-нибудь, среди грохота дискотеки в ночном клубе, среди огней цветомузыки и бенгальских искр, мелькнёт вдруг одинокая тень, мелькнёт и устремится в чёрную полуоткрытую дверь в ночь, в темноту, в бесцветие. Мелькнёт и обретёт покой.
Я размышляю над этим, наблюдая, как уходит назад в прошлое перрон за окном, а поезд летит вперед. Я жду, когда проплывёт над станцией знакомый синий указатель «На Дойлстаун», но вместо долгих одиннадцати букв внезапно выстреливает короткое «R5».
НЕ ТУДА
В Лансдейле состав может простоять очень долго, ожидая встречный поезд из Дойлстауна, иначе им не разминуться, колея-то одна. Никого это не огорчает, никто не торопится в Дойлстаун, все выходят в Лансдейле, оставляя на память кондуктору помятые, пробитые насквозь билеты.
В конце лета, воскресным вечером, я остался один в вагоне, а может и во всём поезде. Два проводника с тоской смотрели на меня, тихонько переговариваясь. Один из них подошёл ко мне и перепроверил билет. Всё было правильно. Ничего не поделаешь, придётся гнать пять пустых вагонов до конечной станции ради этого странного пассажира.
Мы стояли уже минут пять и никак не могли отправиться. Низкое оранжевое солнце затопило вокзал. Городской сумасшедший на привокзальной скамейке причитал бесконечное: «Покайся, грешник! Покайся!» Мне это надоело, и я спросил у проводника:
– Долго ещё?
– Встречный опаздывает, сэр, – извинился кондуктор. – Ждём.
Мы прождали ещё минуту, потом ещё одну, потом с перрона долетел молодой женский голос: «Скорее, Джорджи, поторопись! Вот наш поезд стоит!» Первым в вагон зашёл мальчик лет пяти, за ним показалась измождённая, стриженная под ноль женщина. Они разместились почти рядом, мне было прекрасно их видно…
– Ты всё запомнил, Джорджи? – женщина пересчитывала мелочь в кошельке. – По одной таблетке каждое утро, не забудешь?
– Нет, мама, не забуду.
– Бабушка старая, она может забыть. Проси её каждое утро эту таблетку, ты должен принимать таблетку раз в день, иначе не выздоровеешь. Ты понял, Джорджи?
– Да, мама. А ты меня скоро заберёшь?
– Папа тебя заберёт. Весной.
– А когда будет весна?
– Сначала будет осень, потом зима, а потом папа тебя заберёт.
Такая долгая перспектива озадачила Джорджи и он замолчал.
На соседнюю платформу подошёл встречный из Дойлстауна. Наш поезд простоял ещё несколько мгновений и медленно поехал вперёд, а город Лансдейл неохотно поплыл назад.
Женщина вдруг охнула и вскочила:
– Джорджи, мы поехали не туда!
Она побежала по вагону мимо пустых сидений, против хода поезда, назад в Лансдейл, и уже добежала до двери в тамбур, и даже открыла её.
– Мама! – закричал Джорджи, – Ты куда, мама!
Она опомнилась и побежала обратно.
– Надо что-то делать, Джорджи. Мы едем не туда! Сделай что-нибудь, Джорджи!
Она перебегала от окна к окну, хватаясь за немытые оконные стёкла, пытаясь остановить окружающий мир и повернуть его в противоположную сторону. Джорджи тянул её за одежду и плакал:
– Не надо, мама, не надо.
– Нам нужно что-то сделать, Джорджи, – бормотала женщина и вдруг забилась в истерике, схватила сидение и стала рвать и выламывать его с криком, переходящим в беспомощное клокотание. – Остановите поезд!!! Мы едем не туда!
Я вскочил, чтобы помочь, но проводник опередил меня. Он подбежал первым и уже начал успокаивать женщину. Он спросил, что случилось, и куда они едут. Оказалось, что им нужно обратно, в Филадельфию. Ничего страшного, успокаивал их кондуктор, это даже хорошо, что они сели именно в этот поезд. Поезд доедет до конечной остановки и пойдёт обратно в Филадельфию. Тот же самый поезд. Им даже не придётся пересаживаться. Всё будет хорошо. Всё хорошо.
Женщина успокоилась и больше не кричала, только вытирала слёзы. Джорджи шептал ей: «Не надо, мама, не надо»
Я вышел на конечной станции, а они остались.
С тех пор я украдкой всматриваюсь в лица безмятежных пассажиров. Туда ли они едут?
Суровы и непроницаемы их лица. Они уверены. Они едут в правильном направлении.
Они едут туда, куда надо.
Ян Гамарник (1967, Киев). Прозаик, поэт. Окончил Киевский университет, факультет кибернетики. Работал в Академии Наук Украины. С 1994 г. живет в Филадельфии. Работает программистом. Печатается в литературных изданиях.
