ВЫБОР МЕСТА
Я живу мимолётно, поверх,
Остраненно и отстраненно,
Для страны, для себя и для всех
Неприкаянно посторонний.
Выбор места, как выбор судьбы,
Судьбоносно непредсказуем,
Рык шофара не выкрик трубы,
Вмиг напомнит, что риск наказуем.
Растеряв и родных, и друзей,
Я себя оградил частоколом,
Тело стало грустней и грузней,
Да и совесть в коросте укоров.
Память стылая – талый снежок,
Обжигает озябшие пальцы,
Вострой спицей цепляет стежок,
Вкось напялив былое на пяльцы.
И за что мне такая напасть,
И зачем мне такая морока,
Мне бы только ничком не упасть,
Мне бы лишь продержаться до срока.
ЧИТАЯ ЕККЛЕЗИАСТ
* * *
Было время разбрасывать камни -
Я их разбросал.
Время пришло собирать те же камни -
Я их не собрал.
Так с той поры в пыли обретаются –
Ждут собирателя.
* * *
Сколько сил я скормил суете,
Сколько дани я отдал тщеславью,
Сколько ласк раздарил я не тем,
Сколько ложных кумиров восславил.
И теперь, подбивая счета,
Понял я – от грехов не отмыться,
А пытаться лукавить – тщета,
Ключ утрачен – бессильна отмычка.
Вот и мыкайся. Сколько? Б-г весть.
Я, как вьючный верблюд одногорбый,
В ушки игл уже не пролезть,
А терзаться – от сих и до гроба.
* * *
Складываю камни в дом,
Складываю буквы в слова.
Не знаю, что будет потом
И где преклонится глава.
Дело моё полный швах,
Дрова обращаются в дым,
И тело в шрамах и швах,
Но держит удары под дых.
Не отдохнуть рукам,
Не наглядеться глазам.
Господь проведёт по кругам,
А жизнь проживу я сам.
ПОРТРЕТ ЖЕНЫ ХУДОЖНИКА
Он рисовал её и одетой, но чаще – ню, обнажённой.
Ладное тело, а на натурщиц не напасёшься денег...
Она ёжилась, ощущая себя обескоженной и обожжённой,
И не могла дождаться, когда что-нибудь наденет.
Пока её формы умещалиь в границах нормы,
Муж вырисовывал их с тщанием Демиурга.
Но стоило ей чуть погрузнеть и выйти из формы,
Как нежная кисть обратилась в скальпель хирурга.
Он расчленял её плоть с неистовством неофита,
И сочленял вновь и вновь, повинуясь смутным хотеньям,
А ей, изуверски разъятой и неисцелимо разбитой,
Мечталось как бы выскочить из перспективы и светотени.
А линия горизонта отступала всё дальше и дальше,
А линии тела расплывались всё больше и больше,
Сеансы сошли на нет, и сделались вроде подачек,
И угол её в мастерской стал пуст и заброшен.
Тем временем, тело её, склонированное кистью мужа,
На салонных крюках висело освежёванной тушей:
Слепящее голизной, впитавшее стыд и ужас,
Неподменимое холостой наготой натурщиц.
Впрочем, натурщицы подменили её надёжно
На ещё не остывшем от жара супружеском ложе...
Зато, теперь она носит защитную бронеодежду,
Неотрывно приросшую к её обновлённой коже.
ВСЁ ПРОСТО
Хесусу Арройя
Полковнику давно уже никто не пишет,
Может быть не о чём, а может и некому.
Мазатланский полдень сковородочным жаром пышет,
И смрадная рухлядь захлёстывает улицы реками.
В годы глухие размягчается мозг, но не сердце,
И безвременье разрушает город бомбардировок почище.
«Не ешьте соли», - врачи говорят. А как быть с перцем?
Помрёшь всё едино и здесь ничего не попишешь.
Он отпишет городу трубу обгоревшего дома,
Да две трубки, прокуренные до мундштуков прочернённых,
А город придавит плитою могильной его мемуаров три тома,
Застрявших в мозгу и так и не сочинённых.
Все выигранные сраженья завершались его пораженьем,
Ибо сражался он не из кровной вражды – по велению долга,
И всю свою жизнь без выслуги лет, едва не с рожденья,
Стране он служил, ретивей этого дога.
Смерть, вот удача, не бакалейщик Хуан – все долги до
последнего спишет,
И мелкими буквами впишет его имя в какие-то там анналы.
Ну, а то, что ему давно уж никто не пишет...
Всё просто: он пережил всех, кто его когда-то знавали.
МАРИНА ДЕЛ РЭЙ
Полночный променад по берегу залива.
Марина крепко спит, припрятав паруса,
Но яхты, как пловцы, готовые к заплыву,
Рисуясь, напрягли крутые корпуса.
Дневная мельтешня померкла и слиняла.
Лишь отсвет на воде, очерченный луной.
Приглушено огней неяркое сиянье,
И око маяка подведено сурьмой.
Приглушены слова, и междометий скрепы
Их потаенный смысл не в силах удержать,
А сердце – заводной, осатаневший реппер,
Частит – вернейший знак дневного кутежа.
Там где-то океан, ворочающий волны,
Там где-то скол страны, которой больше нет,
Её любимый зек, я вырвался на волю,
Как старое вино смакую лунный свет.
На свете счастья нет, тем более покоя,
Одна лишь воля жить, свободою дыша.
Дышу не надышусь, подрубленный под корень,
В надежде, что росток вновь выносит душа.
СОЛНЕЧНЫЙ ЛУЧИК
Я сунулся в эту страну, не зная броду?
И пошёл по ней бродить методом тыка.
Я огрызался не к месту, вгрызался в бросовую породу,
Спотыкался на ровном месте и трясся от тика.
Силу подводных течений я познал по сведённым икрам,
Слабость своих позиций – по волосам, восстававшим дыбом.
Не выяснив правил, я ввязывался в чужие игры,
А от костров не получал тепла, довольствуясь дымом.
Тот дым выедал мне глаза, и разъедал ориентиры -
Ведь слепота с немотой советчики не из лучших.
Вокруг все стрелки, а я мишень в заоранном тире,
Да вдруг нежданно в поводыри мне достался солнечный
лучик.
Я пошёл за ним, как во время оно евреи за Моисеем,
Оступаясь и кляня день своего зачатья,
Но с той поры пожинаю лишь то, что посеял,
И каждый Богом дарованный день почитаю за счастье.
Ушанги Рижинашвили – известный писатель, переводчик, издатель, доктор философии, член Международного Пен-клуба, лауреат ряда литературных премий. Его перу принадлежат пятнадцать книг стихов и прозы, а также две монографии. Произведения Ушанги Рижинашвили переведены на многие языки, в том числе на английский и иврит. В настоящее время живёт в Лос-Анджелесе и продолжает активно заниматься литературной деятельностью.
