Граф Федор Иванович Толстой – «Американец» – русский аристократ первой половины XIX века, происходил из графской ветви рода Толстых. Основатель этого рода Петр Андреевич Толстой с собачьим усердием служил Петру Первому и не раз выполнял его деликатные поручения. Это он уговорил вернуться в Петербург на свою погибель сбежавшего от отцовского деспотизма несчастного царевича Алексея Петровича. Петр, ценивший услуги Толстого, пожаловал ему титул графа и осыпал милостями, позволившими этому царедворцу нажить крупное состояние. Но после смерти Петра интриги Толстого против Меньшикова привели к тому, что его, лишив имений и титула, отправили в Соловки, где он и умер на 84-м году жизни. Императрица Елизавета Петровна вернула потомков Петра Андреевича из ссылки и даже возвратила им титулы и часть состояния.
Отец Федора Толстого, Иван Андреевич, человек спокойный и уравновешенный, поступил на военную службу, где дослужился до звания генерал-майора. Он пользовался всеобщим уважением и до конца жизни был предводителем дворянства в Кологривском уезде – там находилось его имение. Мать, Анна Федоровна, происходила из почтенного, но небогатого рода Майковых. У супругов было семеро детей: три сына и четыре дочери. Федор – первенец этой многодетной семьи – уже в раннем детстве отличался строптивостью и упрямством. С его буйным характером мог справиться только отец и то лишь потому, что у него, человека военной закалки, была тяжелая рука. Федор его побаивался и уважал.
«Был он человеком необыкновенным, преступным и привлекательным», – так исчерпывающе точно охарактеризовал Федора Ивановича его двоюродный племянник Лев Толстой. И действительно, в жизни этого странного человека много загадочного и необъяснимого. Он бывал жесток, имел своеобразные понятия о чести, но не принадлежал к тем порочным натурам, для которых злоба и жестокость так же естественны, как яд для гремучих змей. Обладая холодным рассудком и силой воли, он мог контролировать свои пороки, когда этого хотел.
Эгоцентрик и дуэлянт, мот и профессиональный картежник, блестящий собеседник и полемист, Федор Толстой жизнь воспринимал чисто интуитивно и обо всем имел своеобразное суждение. Его жизненная философия отличалась полным отсутствием иллюзий. В нравственные принципы он не верил и полагал, что в мире царит хаос, не оставляющий места для гармонии. Высокомерный в удаче, спокойный в несчастье, он при всех обстоятельствах жизни сохранял свирепое мужество и уверенность в себе.
По натуре Федор Толстой был азартным игроком, поэтому судьба благоволила ему – ведь игра ее стихия, и она любит тех, кто бросает ей вызов. Одаривает наглых больше, чем скромных, и нахрапистых чаще, чем робких. Она долго и усердно служит тому, кто ни в чем не знает меры, наделяет своего избранника неотразимым обаянием, покровительствует ему за игорным столом, избавляет от монотонности бытия. Жизнь такого баловня фортуны становится многообразной, расцвеченной приключениями. Правда, жизнь, столь раскинувшаяся в ширину, обычно лишена глубины, без которой подлинное творчество невозможно. Творческое бесплодие и было, по-видимому, причиной скрытого комплекса неполноценности Федора Толстого и яростным стимулом его воинствующего индивидуализма. Впрочем, при случае и он мог написать острую, приправленную злостью эпиграмму. И хотя Федор Толстой не оставил нам литературного наследия, зато сумел превратить свою жизнь в великолепный авантюрный роман.
Внешность его была чарующей: широкоплечий, прекрасно сложенный, с живописной копной черных волос, роскошными бакенбардами и выразительными темными глазами, гневного взгляда которых не мог выдержать никто, он как бы самой природой был создан для военной карьеры. Отец хотел, чтобы Федор стал моряком, и отдал его в Морской корпус, но завершив там учебу, он почему-то решил служить на суше и поступил в Преображенский полк, где быстро проявился его своеобразный нрав. Остроумный, темпераментный, страстный, он пользовался успехом у женщин. Тех, кто ему нравились, он очаровывал, а к людям ему несимпатичным относился с надменностью и ледяным холодом. Они его не любили и боялись. Самолюбивый и заносчивый, он не только не прощал обид, но сам мог обидеть любого, просто так, из чистого каприза. Результатом этого были дуэли. Толстой не только не избегал их, но даже искал, ибо чувствовал особое удовольствие, ставя на кон свою жизнь.
Фаддей Булгарин, служивший с ним в одном полку, вспоминает: «Толстой был опасный соперник, потому что стрелял превосходно из пистолета, великолепно фехтовал и рубился мастерски на саблях. При этом он был точно храбр и, невзирая на пылкость характера, хладнокровен и в сражении, и в поединке».
То была эпоха, когда удаль ценилась превыше всего. Удальцом считался человек не только храбрый в поединках, но и вообще пренебрегающий любой опасностью. Самые дикие поступки совершались ради выигрыша нелепого пари или же просто для эпатажа. Это вполне соответствовало характеру Федора Толстого. «Человек эксцентрический,- писал Булгарин, - он имел особый характер, выходящий из обычных светских норм, и во всем любил одни крайности. Все, что делали другие, он делал вдесятеро сильнее. Тогда было в моде молодечество, а Толстой довел его до отчаянности».
Весной 1803 года Толстой узнал, что естествоиспытатель Алексей Гартнер сконструировал воздушный шар и намерен совершить полет над Петербургом. Федор явился к нему в мастерскую и сказал тоном нетерпящим возражений:
- Я лечу вместе с вами.
- Мне не нужны пассажиры, - ответил Гартнер, которому не понравилась столь развязная самоуверенность.
- Не полечу я, не полетите и вы, - пожал плечами Толстой и, обнажив кортик, направился к шару, привязанному во дворе.
- Да вы сумасшедший, - воскликнул Гартнер, но поняв, что этот офицер намерен выполнить свою угрозу, поспешно добавил: - черт с вами, согласен.
Воздушный шар медленно оторвался от земли и очутился в небесном просторе. У Толстого замерло сердце. Еще никто в России не видел панорамы такой изумительной красоты. Весь Петербург, волшебно уменьшившийся в размерах, проплывал внизу в голубоватой дымке: Екатерининский дворец, Чесменская колонна, Царскосельский дворцово-парковый ансамбль, величественное течение Невы. Толстой был в полном восторге.
- Спасибо, голубчик,- сказал он Гартнеру. – Я у вас в долгу.
К несчастью, в этот день был полковой смотр, а Толстой на нем не присутствовал. Командир полка полковник Дризен, педант из обрусевших немцев, при всех отчитал его как мальчишку, Толстой вскипел и плюнул в него. Все оцепенели. Полковник спокойно достал платок, вытер плевок с рукава своего мундира, и не сказав ни слова удалился. Через несколько минут Толстой был арестован и доставлен в его кабинет.
- Я могу предать вас военному суду, - сказал полковник, но такое оскорбление смывается только кровью. Я убью вас.
Дуэль состоялась в тот же день. Полковник был ранен в плечо. И хотя дело постарались замять, ибо полковник нарушил закон, вызвав на поединок своего подчиненного, было ясно, что добром для Федора эта история не кончится. Ему нужно было на время исчезнуть из Петербурга.
Как раз тогда его двоюродный брат и тезка Федор Петрович Толстой – художник-медальер – должен был отправиться в кругосветное плавание с экспедицией Крузенштерна. Художник, подверженный морской болезни, хотел избежать этого путешествия. Вот родственникам и пришла в голову идея заменить одного Федора на другого. И они осуществили это так ловко, что Крузенштерн ничего не узнал. В судовых документах Федор Толстой (разумеется, художник) характеризовался как «молодая благовоспитанная особа», состоящая при посланнике Резанове, которому было поручено заключение торгового соглашения с Японией. Неизвестно, чем бы закончилась провалившаяся миссия Резанова, если бы в ней принял участие такой «дипломат», как Толстой, но увидеть японские берега ему было не суждено. Эта «молодая благовоспитанная особа», незаконно проникшая на судно, всего лишь за несколько недель умудрилась споить и перессорить всех матросов и офицеров. Да как перессорить! Впору за ножи было хвататься.
Экспедиция Ивана Крузенштерна вышла из Кронштадта в начале августа 1803 года на двух парусных шлюпах - «Надежда», где находились сам Крузенштерн, дипломатическая миссия Резанова и такой «подарочек судьбы», как Федор Толстой, и «Нева», которой командовал однокашник и друг Крузенштерна капитан Лисянский. Это было первое кругосветное плавание кораблей российского флота. Продолжалось оно с 7 августа 1803 года по 19 августа 1806 года, т.е. более трех лет. Поскольку у Федора Толстого на корабле не было никаких обязанностей, он скучал и развлекался, как мог. Его темперамент требовал деятельности, что нашло выражение в зловредных шалостях. Старенький корабельный священник Гидеон, обладатель роскошной бороды, пытался урезонить шалопая нравоучительными беседами. Федор Иванович напоил его до утраты пульса, и когда батюшка, впав в нирвану, лежал на палубе, припечатал его бороду к полу казенной печатью, украденной у Крузенштерна. Когда же тот протрезвел и хотел подняться, Толстой приказал: - Лежи! Не дай бог, печать сорвешь, а она казенная.
Священник заплакал.
- Хорошо,- сказал Толстой, - я тебя освобожу, но для этого придется обрезать твою бороду.
- Согласен,- жалобно простонал старичок, которому в тот момент больше всего на свете хотелось опохмелиться. Когда «Надежда» встала на якорь у острова Нукагива, жители которого так обожали татуировки, что были похожи на павлинов, Толстой обратился к местному мастеру, и тот расписал все его тело полинезийскими тотемами изображающими фантастических змей и птиц. Нетронутым остались только лицо и шея. По тем временам для русского аристократа это был дикий поступок, но Толстой остался доволен. Впоследствии, уже в Петербурге, он с удовольствием демонстрировал друзьям свои наколки. Это происходило обычно после званых обедов. Федор Иванович оголялся перед гостями по пояс, после чего, к неудовольствию дам, в сопровождении одних лишь мужчин удалялся в отдельную комнату, где раздевался уже догола, позволяя лицезреть все остальное.
Но это было потом. А пока Толстой продолжал испытывать терпение капитана Крузенштерна и сумел довести этого добрейшего человека до белого каления. Еще будучи на Нукагиве, он сумел подружиться с королем острова Танегой, наивным бесхитростным аборигеном. Федор сумел уговорить его величество стать своей собакой, и вскоре вся команда с удовольствием наблюдала как Толстой берет небольшую палку, швыряет ее за борт и командует: «Пиль, апорт!» И вот уже король бросается в воду, прихватывает «добычу» зубами и приносит «хозяину».
Наконец терпение Крузенштерна лопнуло. На корабле прижился забавный и смышленый орангутанг, подобранный на одном из тропических островов и ставший всеобщим любимцем. Толстой привел обезьяну в каюту капитана, угостил бананом, показал животному, как нужно заливать бумаги чернилами, и ушел. Когда Крузенштерн вернулся в каюту, то обнаружил, что его дневники и научные записи непоправимо испорчены. Обезьяна постаралась на славу. Это и была последняя капля. Суровое, но справедливое наказание последовало немедленно. Федор Толстой вместе с соучастником преступления орангутангом был высажен на один из Алеутских островов. В судовом журнале появилась запись: «На Камчатке оставил корабль и отправился в Петербург сухим путем граф Толстой». Этот сухой путь оказался для него весьма продолжительным.
Крузенштерн высадил Толстого на остров, снабдив его провизией на первое время. Когда корабль тронулся, Толстой снял шляпу и поклонился командиру, стоявшему на капитанском мостике. – Простите меня, Иван Федорович, - сказал он. – Бог простит,- ответил Крузенштерн и отвернулся.
Среди алеутов Толстой освоился быстро и даже сумел стать кем-то вроде их племенного вождя. Ему охотно повиновались. Все его желания и прихоти выполнялись. Дело, по-видимому, не только в крутом нраве Федора Ивановича, но и в его татуировках, которые на всех островах Тихого океана считались символом власти и знатного происхождения. Впрочем, его пребывание у алеутов не особенно затянулось. Через несколько месяцев на остров случайно зашло российское торговое судно, на котором Толстой переправился на Аляску, принадлежавшую тогда России. Там он обошел почти всю Русскую Америку, за что и был прозван Американцем. Когда же ему наскучила такая жизнь, он на попутных судах пересек Берингов пролив, добрался до Камчатки, а оттуда через тайгу и всю Сибирь продолжил путь в Санкт-Петербург.
Уже на петербургской заставе он узнал, что именным указом ему запрещено появляться в столице. Император Александр был уже наслышан о бесчинствах этого офицера. Поручик Толстой был препровожден под конвоем в гарнизон захудалой Найшлотской крепости для дальнейшего прохождения службы – жестокое наказание для храбреца, мечтающего о военной славе.
А в Европе тем временем уже бушевала война. Два года Толстой слал из своего глухого местечка прошения во все инстанции, умоляя отправить его в действующую армию. Наконец за него поручился его старый товарищ князь Михаил Петрович Долгоруков. По его просьбе Толстого назначили к нему адъютантом. Князь любил слушать рассказы Американца о его приключениях, был с ним на ты, наслаждался его кулинарным искусством, и приберегал его для самых отчаянных операций.
В 1808 году началась русско-шведская война. Полк князя Долгорукова разбил шведов в сражении под Иденсальмом. Чтобы не дать отступающим шведским драгунам перейти на другой берег реки, князь приказал Толстому прорваться с казаками к мосту и захватить его. Толстой блестяще выполнил задачу. День был прекрасный, осенний. Князь в сопровождении Толстого и полковника Липранди шел к мосту вслед за своим полком уже переправившимся на тот берег. Вдруг неизвестно откуда прилетело трехфунтовое ядро и ударило его в левый бок. Липранди, Толстой и несколько казаков положили бездыханное тело князя на доску и понесли. Толстой был весь в крови своего друга и покровителя. «Я не буду смывать эту кровь, пока она сама не исчезнет»,- сказал он Липранди.
В дальнейшем, командуя батальоном Преображенского полка, Толстой провел разведку пролива Иваркен и, убедившись, что шведских войск там почти нет, доложил об этом командующему корпусом Барклаю де Толли. Тот с трехтысячным отрядом прошел по льду Ботнического залива и оказался в тылу у шведов, что и решило исход войны. За эти заслуги Толстой был полностью прощен и удостоен почетных наград.
Вернувшись в Петербург, Американец принялся за старое. Свое искусство карточной игры он довел до совершенства. У столика, покрытого зеленым сукном, проявлялись все стороны его сложной натуры: и хладнокровие, и азарт, и знание человеческих слабостей, и математический расчет. С незнакомым человеком он некоторое время играл просто так, изучая его характер. Поняв, как нужно действовать, чтобы очистить его карманы, принимался за дело. Он выигрывал огромные суммы. Деньги приходили к нему легко, и также легко уходили, ибо он привык жить на широкую ногу и часто устраивал роскошные кутежи.
«О нем можно бы написать целую книгу, - писал Булгарин, если бы собрать все, что о нем рассказывали, хотя в этих рассказах много несправедливого, особенно в том, что относится к его порицанию. Он был прекрасно образован, говорил на нескольких языках, любил музыку и литературу, много читал и охотно сближался с артистами, литераторами и любителями словесности и искусства. Умен он был, как демон, и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, был он, как говорится, добрый малый, для друга готов был на все, охотно помогал приятелям, но и друзьям, и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженье, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того он имеет право выигрывать».
Американец даже не скрывал, что его игра не всегда бывает честна. «Дураки полагаются на фортуну, я же предпочитаю играть наверняка»,- говорил он без малейшей неловкости. Как-то раз князь Сергей Волконский – тот самый знаменитый декабрист – предложил ему метать банк, но Федор Иванович сказал: «Нет, мой милый, я вас слишком люблю для этого. Если мы будем играть, я непременно увлекусь привычкой исправлять ошибки фортуны».
Неудивительно, что стихией такого человека стали дуэли, причинившие невосполнимый ущерб российской словесности. За свою жизнь Толстой убил на поединках одиннадцать человек. Федор Иванович аккуратно записывал имена убиенных в свой синодик. Двенадцать детей было у него, и все они, кроме двух дочерей, умерли еще в раннем детстве. По мере того, как они умирали, он вычеркивал из своего синодика по одному имени и писал сбоку слово «квит». Когда же умер его одиннадцатый ребенок, прелестная умная девочка, он вычеркнул последнее имя убитого им человека и сказал с облегчением: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жить». Этим «цыганеночком» была Прасковья Федоровна – единственный ребенок, переживший своего отца.
Из-за дуэлей военная карьера Толстого снова оказалась под угрозой, но фортуна, на которую он не полагался за карточным столом, вновь оказалась милостивой к нему. Началось с того, что Толстой убил на дуэли капитана генерального штаба Брунова, вступившегося за честь своей сестры. Толстой неловко пошутил насчет этой девицы, не имея, впрочем, желания ее оскорбить. Но в те времена каждая вполне невинная шутка могла стать поводом для дуэли. Объяснение Толстого не было принято.
Каждая дуэль похожа на зловещий спектакль, начавшись, он должен быть доигран до конца. Толстой и Брунов выстрелили одновременно. Пуля задела волосы Американца у виска, обожгла кожу. Он покачнулся, но остался стоять. Брунов же был убит на месте. Его друг, поручик лейб-егерского полка Александр Нарышкин, сын тайного советника, фаворита самого императора, поклялся за него отомстить.
Прошло несколько дней. Играли в карты у полковника Алексеева. В избе было жарко, и гвардейцы сняли мундиры. Толстой держал банк. Нарышкин, прикупая карту, сказал: «Дай туза». Толстой, засучив рукава и выставив кулаки, произнес с улыбкой: « Изволь». Шутка, конечно, была грубоватая. «Дать туза, оттузить», означало отлупить. Нарышкин вспыхнул и, бросив карты, сказал: «Я дам тебе такого туза – до конца жизни хватит». И вышел. Гвардейцы сделали все, чтобы их помирить. Им даже удалось убедить Толстого написать Нарышкину извинительное письмо, но на все уговоры Нарышкин отвечал: «Брунов ждет его. Пора ему кончить свои штучки». У барьера, Нарышкин сказал Толстому:
- Если ты промахнешься, я убью тебя приставив пистолет к твоему лбу. - Раз так, то получай,- ответил Толстой и щеголяя бретерской повадкой выстрелил навскидку, не целясь. Нарышкин, смертельно раненый в живот, умер через три дня в жутких мучениях.
Две дуэли со смертельным исходом с интервалом всего в несколько дней – это уж явный перебор. Американец был разжалован в рядовые, уволен со службы и отправлен в свое имение в Калуге. Спасла Толстого от прозябания в глуши война с Наполеоном. Друг князя Долгорукова генерал Милорадович добился для него прощения и взял его в свой штаб. Милорадовича называли Баярдом российской армии. О его рыцарстве ходили легенды.
Известно, что ХIХ век был если и не совсем рыцарским, то вполне вегетарианским. Две армии обычно сходились где-то во чистом поле и колошматили друг друга в свое удовольствие, в то время как мирные обыватели продолжали спокойно заниматься своими делами. Тогда никому и в кошмарном сне не могло привидеться, что следующее столетие окажется кровавой мясорубкой. Какое уж там рыцарство. Коммунисты и нацисты окрыли цепь невиданных в истории злодеяний. Разве можно было в патриархальном ХIХ веке вообразить истребительные мировые войны, коллективизацию, сталинские чистки, Колыму, Освенцим, газовые камеры? Мир оказался таким, что можно только удивляться, как это он еще не опротивел своему Создателю.
7 сентября 1812 года на бородинском поле состоялось одно из последних рыцарских сражений в истории. В канун битвы Милорадович, объезжая передовые позиции в сопровождении Федора Толстого и нескольких офицеров, увидел неаполитанского короля Мюрата, находившегося со своими адъютантами на французских аванпостах. Сближаясь понемногу, обе группы всадников съехались.
- Уступите мне вашу позицию,- сказал Мюрат.
- Ваше Величество,- начал Милорадович…
- Я здесь не король,- прервал Мюрат, - а простой генерал, такой же, как вы.
- Хорошо, генерал,- продолжил Милорадович, - буду рад за вас, если вы сумеете отнять ее у меня. У вас славная кавалерия, но думаю, что моя не хуже. Только советую вам не атаковать с левой стороны: там болота.
Милорадович проводил Марата на левое крыло и показал все топкие места. В более поздние времена Милорадовича за подобное рыцарство наверняка бы расстреляли, но тогда это было в порядке вещей.
В «великий день Бородина» Толстой находился в самом эпицентре сражения, на батарее Раевского, прозванной французами «адской пастью». Сражался он отчаянно и был ранен в левую ногу пулею навылет. В дальнейшем участвовал в европейском походе победоносной российской армии, был произведен в полковники и удостоен вожделенного для любого русского офицера ордена Святого Георгия Победоносца 4-й степени.
***
После войны с Наполеоном Толстой поселился в Москве, в Староконюшенном переулке, изредка наезжая в Петербург. Человек странный и загадочный, герой Отечественной войны, он занял видное место в московском светском обществе. Дамы были от него без ума. Однако в своей жизни он ничего менять не стал. Еще с большим размахом вел карточную игру. Опять пошли дуэли. Все уже знали, что с этим человеком лучше не связываться, ибо поединок с ним равнозначен самоубийству.
Однажды он вел игру с одним господином, и тот сказал ему:
- Граф, вы передергиваете. Я с вами больше не играю! Федор Иванович спокойно ответил:
- Да, я передергиваю, но не люблю, когда мне на это указывают. Продолжайте играть, или я размозжу вам голову вот этим шандалом. И перепуганный партнер продолжал играть и проигрывать.
Рассказывают, что какой-то князь задолжал ему по векселю несколько тысяч рублей. Неоднократные письменные напоминания он проигнорировал. Наконец Толстой ему написал: «Если вы к такому-то числу не выплатите долг свой весь сполна, то я не пойду искать правосудия в судебных инстанциях, а отнесусь прямо к лицу вашего сиятельства». Стоит ли говорить, что вексель был немедленно погашен.
Как-то раз шла крупная игра в английском клубе. Уже под утро все разошлись, и Американец остался один на один с графом Василием Гагариным. Он подвел итог и сказал:
- Вы должны мне 2000 рублей. Извольте заплатить.
- Это неправда, - возразил Гагарин. Вы их записали, но я их не проигрывал.
- Я верю своим записям, а не вашим словам, - ответил Толстой. Он встал, запер дверь и, положив перед собой пистолет, произнес:
- Эта штука, между прочим, заряжена, так что заплатить вам все равно придется. Даю на размышление десять минут.
Гагарин откинулся на спинку кресла, смерил Толстого презрительным взглядом, положил на стол часы и бумажник и сказал: - Вот все мое имущество. За часы ты сможешь получить 500 рублей. В бумажнике 25. Только это тебе и достанется, если меня убьешь. К тому же убийство – не дуэль. Тебе придется заплатить не одну тысячу, чтобы скрыть преступление. Ну, будешь ты в меня стрелять после этого? Даю на размышление десять минут.
- Молодец! – воскликнул Толстой и бросился его обнимать. С этого дня они стали неразлучны. Однажды Гагарин нашел Толстого, как всегда, в клубе за карточным столом. На Гагарине лица не было.
- Что с тобой, мой милый, - спросил Американец. – Уж не влюбился ли ты?
- У меня завтра в 11 утра дуэль с драгунским офицером поручиком Никольским. Он меня оскорбил, и я его вызвал. Прошу тебя быть моим секундантом,- сказал Гагарин.
- Хорошо,- ответил Толстой,- заезжай за мной завтра утром. Когда Гагарин приехал к нему в условленное время, то увидел, что Толстой преспокойно спит. Разбудив его, сказал с упреком:
- Федор, ты разве забыл, что через час дуэль. Когда дело касается чести – не опаздывают.
- Ничего этого уже не нужно,- зевая, ответил Толстой. - Вчера вечером я нашел твоего офицера и, придравшись к какому-то пустяку, дал ему по физиономии. Он, разумеется, потребовал сатисфакции. Дуэль состоялась в шесть утра, и я его убил. Вот и все. А сейчас дай мне поспать.
В 1821 году Толстой неожиданно для себя самого женился. Случилось это так. В разгульной жизни русской аристократии той поры большую роль играли цыгане. Тогда они еще не пели в ресторанах, «Яра» еще и в помине не было. Центром жгучего цыганского веселья был цыганский табор. Туда уж если ездили, то на несколько дней, - гулять, так гулять. Завсегдатаями табора были обычно вельможи, офицеры, помещики, купцы, «золотая молодежь». Всех привлекали цыганские песни, имевшие странную силу вызывать у слушателей целые вереницы образов. Эти песни пробуждали древние инстинкты, мирно дремавшие под легким налетом цивилизации, будили тайно хранимую в недрах души любовь к вольности и бродячей жизни. Цыганская музыка действовала даже на самых прозаических обывателей погрязших в рутине жизни. Федор Толстой обожал всё цыганское, наслаждался напевами, полными ностальгии и экзотики. В таборе он, случалось, проводил целые недели и оставил там не одну тысячу рублей. Цыгане считали его своим.
Однажды в цыганском хоре появилась новая солистка, шестнадцатилетняя Авдотья Тугаева. Толстой был потрясен, когда хор, медленно нараставший, постепенно стих, и остался лишь одинокий звенящий голос, продолжающий воспевать счастье свободы и радость одиночества. Это пела Тугаева. Забыть такой чарующий голос было невозможно как гордость или честь. Кончилось тем, что Толстой потерял голову и увез цыганку к себе. Целых пять лет она была его возлюбленной. Как ни странно, они никогда не ссорились. Авдотья умела смирять этот буйный характер.
А потом произошло невероятное. Федор Толстой нарвался на профессионального шулера более искусного, чем он сам. Поручик лейб-гвардии Огонь-Драгановский оказался ему не по зубам. Первый проигрыш ему он посчитал случайностью и стал увеличивать ставки. Драгановский, желая усыпить бдительность партнера, несколько раз проиграл, а потом обчистил Толстого до нитки. Более того, он остался должен крупную сумму и не мог ее уплатить. Попытка раздобыть деньги не удалась. Карточный долг – это долг чести, и тот, кто не может его покрыть, считается бесчестным человеком. Его имя вносится в черный список, двери всех клубов перед ним закрываются. Такого Американец перенести не мог и решил уйти из жизни.
Его цыганка сразу почувствовала неладное. Ластилась к нему как котенок, не отходила от него ни на шаг. Толстому же было тогда так плохо, что ее самоотверженная преданность казалась ему совершенно неуместной, и он велел Авдотье убираться на все четыре стороны.
- Да что с тобой, Федя,- спросила она с таким искренним участием, что он невольно ответил:
- Жить не хочется, Авдотья.
- А что случилось?
- Проигрался в пух и прах. Мою фамилию занесут в черный список, а я такого вынести не могу.
- И много ты должен?
- Да какая разница?
- Назови сумму. Может я смогу тебе помочь. Федор скептически усмехнулся, но сумму назвал.
- Я сейчас уйду. Обещай мне ничего не предпринимать до моего возвращения.
- Обещаю,- устало сказал Американец.
Следующие двое суток он много пил, чтобы забыться. Когда цыганка наконец пришла и вручила ему толстую пачку денег, он подумал что бредит.
- Здесь весь твой долг,- сказала Авдотья. Можешь не считать.
- Где ты взяла? – спросил он, когда к нему вернулся дар речи. - У тебя,- ответила она просто. – Ведь мы с тобой вместе уже пять лет. За это время я получила от тебя много дорогих подарков. Я их бережно хранила, а теперь вот продала. Так что эти деньги твои.
Он впервые жизни был так растроган, что бросился к ее ногам. Был только один способ отблагодарить ее. Через неделю они обвенчались. Но злой рок преследовал семью Американца и когда его не стало. Спустя пятнадцать лет после смерти графа его жену Авдотью Михайловну Тугаеву-Толстую зарезал собственный повар, допившийся до белой горячки.
Несмотря на скандальную репутацию, среди друзей Толстого числились такие знаменитости как Вяземский, Давыдов, Александр Тургенев, Батюшков, Жуковский, а позднее и Гоголь с Пушкиным. Особенно близок он был с Вяземским. В бесценных записных книжках Петра Андреевича, в этой жемчужной россыпи статеек, набросков, заметок, всяких мелочей и безделок, впитавших всю закулисную историю русской литературы более чем за полвека, часто встречаются записи о Федоре Толстом. Вот несколько из них.
«Неизвестно почему, - пишет Вяземский,- Толстой одно время наложил на себя епитимью и месяцев шесть вообще не брал в рот хмельного. Во время одних пьяных проводов, когда его приятели две недели пьянствовали, он один ничего не пил. Только уже уезжая в санях с Денисом Давыдовым, попросил: «Голубчик, дыхни на меня». Ему захотелось хоть понюхать винца».
Но воздержание, конечно, было только временным. Через полгода Американец наверстал упущенное. Тот же Вяземский вспоминает: «У кого-то в конце обеда подали закуску. Толстой от нее отказался. Хозяин стал настаивать:
- Возьми, Американец, весь хмель как рукой снимет.
- Ах, боже мой, - воскликнул Толстой, перекрестившись. – Зачем же я два часа трудился? Нет уж, слуга покорный, хочу остаться при своем.
А однажды в Английском клубе сидел перед ним барин с красно - сизым цветущим носом. Толстой смотрел на него с сочувствием и почтением, но увидев, что во время обеда этот господин пьет только воду, вознегодовал и воскликнул: «Да это самозванец! Как он смеет выдавать себя за одного из нас!»».
***
С Пушкиным Толстой был знаком с 1819-го года. Отношения у них были вполне приятельские. Толстой несколько раз приглашал его на свои званые обеды, что считалось большой удачей, потому что граф был изумительным кулинаром. «Обжор властитель, друг и бог», - называл его Вяземский. «Не знаю, есть ли подобный гастроном в Европе!»- вторил ему Булгарин.
А юный Пушкин играл с огнем. Его убийственные эпиграммы на высших сановников и на самого царя распространялись в многочисленных списках. И доигрался. В апреле 1820 года к нему явился квартальный и повел его в главное полицейское управление. Там его продержали четыре часа, после чего препроводили в кабинет генерал-губернатора Петербурга графа Милорадовича, - того самого, русского Баярда.
Милорадович отечески пожурил Пушкина за легкомыслие и сообщил, что государь повелел учинить обыск в его квартире, дабы изъять все крамольные сочинения.
- Не извольте беспокоиться, граф,- сказал Пушкин, - прикажите подать перо и бумагу, и я их вам запишу - все до единого. И он тут же на месте исписал целую тетрадь.
- Молодец, - сказал Милорадович, - это по-рыцарски. Думаю, что государь вас простит, если вы пообещаете исправиться.
На следующее утро Милорадович явился к императору с докладом. Выслушав его, Александр спросил:
- Ну и как же с ним следует поступить?
- Я, Ваше Величество, пообещал ему от Вашего имени полное прощение,- сказал Милорадович.
Александр поморщился:
- Не рано ли? Но, вспомнив, что он первый либерал страны, улыбнулся уголками губ
- За него просил Карамзин, - произнес император. - Он предложил отправить его служить на юг, к Инзову. Ну и быть по сему.
Инзов, побочный сын великого князя Константина Павловича, был главным попечителем южных губерний. Это была ссылка, но почетная, похожая на перевод по службе.
Тем временем популярность Федора Толстого все росла. Грибоедов сделал его персонажем своей великой комедии:
Ночной разбойник, дуэлист,
В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,
И крепко на руку не чист.
Да умный человек не может быть не плутом.
Когда ж о честности высокой говорит,
Каким-то демоном внушаем:
Глаза в крови, лицо горит,
Сам плачет, и мы все рыдаем.
Толстой был польщен, но, встретив Грибоедова, сказал:
- Ты что же это написал, будто я на руку нечист?
- Так ведь всем известно, что ты в карты передергиваешь.
- И только-то,- искренне удивился Федор. – Так бы и написал, а то подумают, что я серебряные ложки со стола ворую.
***
Пушкин все больше занимал воображение Толстого. Везде только о нем и говорили. Узнав, что он был отведен в полицейское управление и пробыл там до вечера, и что всех занимает вопрос, что с ним там сделали, Толстой сказал убежденно: - Высекли!
И светским сплетницам все стало ясно. И как это они сами не догадались. Вскоре весь Петербург только об этом и судачил.
Пушкину о выходке Толстого стало известно лишь несколько месяцев спустя, уже в Екатеринославе. Он был взбешен и, несмотря на именное предписание, хотел немедленно вернуться в Петербург, чтобы стреляться. С большим трудом друзья его удержали, и пришлось ему излить свою желчь в эпиграмме:
В жизни мрачной и презренной
Был он долго погружен.
Долго все концы вселенной
Осквернял развратом он,
Но, исправясь понемногу,
Он загладил свой позор
И теперь он, слава Богу,
Только что картежный вор.
Эта эпиграмма походила на пощечину. Во всяком случае, так ее воспринял Толстой, когда она дошла до него, и, не пожелав остаться в долгу, сочинил ответ:
Сатиры нравственной язвительное жало
С пасквильной клеветой не сходствует нимало.
В восторге подлых чувств ты, Чушкин, то забыл,
Презренным чту тебя, ничтожным сколько чтил.
Примером ты рази, а не стихом пороки,
И вспомни, милый друг, что у тебя есть щеки.
Конечно, эпиграмма тяжеловата, строчки режут слух, но Пушкину она наносила тяжелое оскорбление, чего Толстой и добивался. И действительно, Пушкин был задет настолько, что все долгие шесть лет ссылки готовился к дуэли со своим обидчиком. В Одессе он ходил гулять с железной тростью. Подбрасывал ее в воздух и ловил, а когда кто-то спросил, зачем он это делает, ответил: «Чтобы рука была тверже, когда придется стреляться».
В Михайловском он часами тренировался в стрельбе, всаживая пулю за пулей в звезду, нарисованную на воротах.
«Пушкин, - пишет Вяземский, - в жизни ежедневной в сношениях житейских был непомерно добросердечен и простосердечен, но при некоторых обстоятельствах бывал он злопамятен не только в отношении к недоброжелателям, но и к посторонним, и даже к приятелям своим. Он так сказать, строго держал в памяти своей бухгалтерскую книгу, в которую вносил царапины, нанесенные ему с умыслом, и материально записывал имена своих должников на лоскутках бумаги, которые я сам видел у него. Это его тешило. Рано или поздно, иногда совершенно случайно, взыскивал он долг, и взыскивал с лихвою. В сочинениях его найдешь много следов и свидетельств подобных взысканий. Царапины, нанесенные ему с умыслом или без умысла, не скоро заживали у него».
Когда в сентябре 1826 года Николай вернул Пушкина из ссылки, появилась возможность закончить дуэлью ссору с Толстым. Пушкин приехал в Москву и поручил своему другу Сергею Соболевскому передать Американцу вызов. К счастью, его тогда в Москве не было, а впоследствии Соболевский и Вяземский сумели их помирить. Событие это отмечали шампанским целый день, а вечером Толстой повез Пушкина к цыганам.
Была веселая и утомительная ночь в таборе. Выступал изумительный цыганский хор. Толстой, знавший наизусть все романсы, негромко подпевал. Пушкин был рассеян и задумчив. Цыганка, звеня монистами, подошла к нему:
- Миленький, позолоти ручку, и я предскажу тебе твою судьбу. Пушкин сунул ей несколько рублей и сказал:
- Не надо. Мне уже гадали. Однажды цыганка предрекла мне смерть от руки светловолосого человека. А у тебя, Толстой, волосы чернее ваксы. Поэтому я и не боялся дуэли с тобой. Кстати, а почему ты согласился помириться? Мне говорили, что ты никогда не идешь на примирение.
- У меня не было выхода,- усмехнулся Толстой. – Кем бы я был в глазах своих друзей, если бы убил лучшего нашего поэта. Нет уж. Благодарю покорно. Меня геростратова слава не прельщает. К тому же у нас с тобой уже была дуэль, хоть и необычная. Мы ведь обменялись эпиграммами, как пистолетными выстрелами. Разве этого недостаточно? - Достаточно,- согласился Пушкин.
С тех пор уже ничто не омрачало их дружеских отношений. В 1829 году Пушкин поручил Толстому сватать за него Наталью Николаевну Гончарову. Сватовство было не совсем успешным, ибо в то время будущая теща Пушкина не решилась принять предложение человека, подозреваемого в вольнодумстве и неблагонадежности. Ее ответ, однако, был уклончивым и оставлял какую-то надежду. Для Пушкина и это было счастьем. Он тут же написал Н.И.Гончаровой письмо:
«Теперь, когда гр. Толстой передал мне Ваш ответ, я должен бы писать Вам коленопреклоненный и проливая слезы благодарности. Ваш ответ не отказ. Вы даете мне надежду. Если Вы имеете мне что-либо приказать, соблаговолите адресоваться к гр. Толстому, он мне передаст Ваши приказания».
***
Благодаря своему характеру и необычной жизни Толстой стал прототипом ряда персонажей у разных авторов, самым известным из которых был Пушкин. В «Евгении Онегине» Толстой Американец выведен, как бретер Зарецкий, секундант Ленского в его дуэли с Онегиным:
В пяти верстах от Красногорья,
Деревни Ленского, живет
И здравствует еще доныне
В философической пустыне
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век.
Из этих строк видно, что Пушкин уже помирился с Толстым.
Самого знаменитого родственника Американца, его двоюродного племянника Льва Толстого удивительная жизнь и характер Федора Ивановича также вдохновили на создание нескольких ярких образов. Граф Турбин в повести «Два гусара», Долохов в «Войне и мире» весьма напоминают хладнокровием и беспринципностью Федора Толстого. Лев Толстой, родившийся в 1828 году, еще застал своего дядю и общался с ним, о чем много лет спустя написал в своих мемуарах: «Помню, он подъехал на почтовых в коляске, вошел к отцу в кабинет и потребовал, чтобы ему принесли особенный сухой французский хлеб, он другого не ел. В это время у брата Сергея болели зубы. Он спросил, что у него, и узнав, сказал, что может прекратить боль магнетизмом. Он вошел в кабинет и запер за собой дверь. Через несколько минут вышел оттуда с двумя батистовыми платками. Помню, на них была лиловая кайма узоров: он дал тетушке платки и сказал: «Этот, когда он наденет, пройдет боль, а этот, чтобы он спал». Помню его прекрасное лицо: бронзовое, бритое, с густыми белыми бакенбардами до углов рта и такие же белые курчавые волосы. Много бы хотелось рассказать про этого необыкновенного, преступного и привлекательного человека».
24 декабря 1846 года Толстой скончался в своем московском особняке в присутствии своей жены Авдотьи и единственной пережившей его дочери Прасковьи. Перед смертью он несколько часов исповедовался священнику. Ему было что вспомнить в свой смертный час.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 2(71) февраль 2016
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer2/Fromer1.php
