Мы уходим туда, где холодный рассвет
Протянул путеводную нить,
В те края, где потом, через тысячи лет
Будут трубы Треблинки дымить.
Будем вечно в огне мы отыскивать брод
И его не сумеем найти…
Отпусти мой народ, отпусти мой народ,
Отпусти мой народ, отпусти!
А Городницкий
Всем известна неоднозначность отношения Ханны Арендт к сионизму вообще и Израилю в частности. При ближайшем рассмотрении текстов, так или иначе затрагивающих эту тему – от призывов сороковых годов к созданию еврейских воинских частей до "Эйхмана в Иерусалиме" – бросается в глаза какой-то невидимый внутренний барьер, все время останавливающий ее на полдороге, страх (скорее всего, неосознанный) приблизиться к краю, на котором невозможно удержаться.
Подобные настроения всегда порождают психологическую потребность определить носителя опасности и назначить его своим врагом. Иногда его даже специально придумывают (типа известных "Сионских мудрецов"), но Ханна Арендт, разумеется, не опускается до такого. Она точно указывает на людей, реально, осознанно и по собственной воле воплощающих беспокоящие ее идеи. Естественно, в таком случае ее тексты об авторе говорят больше, чем об оппонентах – вспомним хотя бы известное выступлениепротив Менахема Бегина – такой он, мол, сякой, и фашист, и террорист, и вообще этого негодяя пускать нельзя в Америку.
Однако, судя по "Эйхману в Иерусалиме", политика Бен-Гуриона для нее не менее проблематична, чем политика Бегина, т.е. беспокоит ее не то, что разделяло этих двух лидеров (хотя разногласий между ними было немало), но именно то, что объединяло их.
Ни Бегин, ни Бен Гурион в дискуссию с ней, понятное дело, не вступали. Подозреваю, они и не читали ее работ – других забот хватало – да если бы даже и прочли, вряд ли бы за немецкой философской терминологией толком разглядели, о чем речь. Не словами они выражали свою позицию, а делами.
Коммуникация по определению была невозможна – и очень жаль! По сути дела у этих людей было, что сказать друг другу, а предмет дискуссии актуальности не утратил и по сей день. Если бы, например, после процесса Эйхмана Ханна Арендт смогла бы в личной беседе упрекнуть Давида Бен Гуриона за циничное использование юстиции в корыстных целях, за то, что не законность и справедливость была целью столь пышно разрекламированного мероприятия (хотя, конечно, обвиняемый петлю свою заслужил), но только и исключительно укрепление позиций молодого государства Израиль, но и в свою очередь выслушать его возражения.
И потому возникла у меня идея – сделать это за них. Представить, что в такой ситуации могли бы сказать друг другу, если бы был у них общий язык, немецкоязычный философ Ханна Арендт и политик из "черты оседлости" Давид Бен Гурион.
Ханна Арендт: Судя по тому, во что вы превратили процесс над Эйхманом, вы все готовы принести в жертву вашему возлюбленному Государству.
Бен-Гурион: "Все" – это что?
Ханна Арендт: Ну, например, законность.
Бен-Гурион: Какой же без государства закон?
Ханна Арендт: Права личности.
Бен-Гурион: Какие же права без гражданства?
Ханна Арендт: Культуру.
Бен-Гурион: Много она вам в Освенциме помогла? Что ваша собственная, что тех же немцев?
Ханна Арендт: Потому и не помогла, что немцы ради государства отбросили и закон, и права, и культуру. Вам их лавры спать не дают?
Бен-Гурион: Мне спать не дают лавры тех, кто освобождал Освенцим. У них, заметьте, тоже без государства не обошлось.
Ханна Арендт: Звучит заманчиво, но… Не в вакууме же вы строите свое государство. Это ж только на бумаге романтика: Народ без земли – земля без народа – не бывает в наше время пустой земли. И арабов где-то как-то можно понять: не было, не было евреев, и вдруг свалились как снег на голову. Да еще государство себе хотят.
Бен-Гурион: Ну, нас, положим, тут не то чтобы совсем не было, да, кстати, и арабов многих еще совсем недавно не было тут, но дело-то не в этом. Новое государство без осложнений с соседями редко обходится, взять хоть ту же Восточную Европу – веками бок о бок жили, а как до границ дошло – так и вцепились друг другу в глотку. И, между прочим, точно также к великим державам стучать друг на друга бегали.
Ханна Арендт: И много им державы помогли?
Бен-Гурион: Ну, тем, кто им это дело как выгодный гешефт представить сумел, обломилось таки кой-чего. Хотя, естественно, с наименьшими потерями вышли те, кто сам себе помогал. К примеру, греки с турками – по-хорошему разошлись и население обменяли.
Ханна Арендт: Трансфер предлагаете?
Бен-Гурион: Он самый.
Ханна Арендт: Но вы же понимаете, что арабы на это никогда не согласятся.
Бен-Гурион: Естественно. Потому и вооружаемся.
Ханна Арендт: То есть, конечно, арабы не согласились, когда их поставили перед свершившимся фактом еврейского государства. Но ведь некоторые из них до того намекали на другие возможности…
Бен-Гурион: А кто они такие, которые намекали? Доктора из американских университетов? И кого они, интересно, представляют, кроме собственной диссертации? Также как ваш любимый доктор Магнес – выступает от имени прогрессивного человечества в составе его самого и тещи…
Ханна Арендт: Но если бы, например, продлить британский мандат…
Бен-Гурион: А британцы хотели его продления?
Ханна Арендт: Или американским заменить…
Бен-Гурион: А что, Америке своей головной боли мало? Чтоб, значит, кормить-поить, лечить и защищать наших людей, которых она была совершенно не настроена к себе принимать? И не только нас, тутошних, но вдобавок "перемещенных лиц", что по лагерям в Германии да на Кипре у моря неизвестно какой погоды ждали.
Ханна Арендт: Полагаю, этим государствам или другим великим державам пришлось бы все-таки взять на себя эту неприятную миссию – вряд ли им очень хотелось второго Холокоста. Но вы так настойчиво с собственной государственностью вылезали, что на вас ее свалить сам Бог велел… Знать бы только, кому потом расплачиваться за ваши авантюры…
Бен-Гурион: Ох, уж про авантюры-то чья бы корова мычала… На гарантии "держав" полагаться после того, что вчера у вас на глазах с чехами произошло – не авантюра? О конфедерации с арабами размечтались, ближневосточную Швейцарию им подавай… А ведь Швейцария в 13 веке возникла не "по доброму согласию", но как вынужденный союз против общего врага.
Ханна Арендт: Но понимаете ли вы, что война с арабами, раз начавшись, не завтра кончится? Что даже если Израиль удастся отстоять (что совсем не очевидно), он превратится в военный лагерь, совсем не похожий на ту страну, о какой мечтали первые сионисты (да и вы сами в молодости), на тот народ, с которым сможет идентифицировать себя диаспора, надеявшаяся, что евреи окажутся пионерами в создании новых отношений между людьми.
Бен-Гурион: Да уж, видали мы ваши "новые отношения": коммуны на деньги барона Ротшильда и дружба народов за широкой спиной британской короны! Хотя, конечно, сам грешен – в молодости принимал такое всерьез, и до сих пор в кибуце прописан. Кибуцники – люди ценные, из них солдаты прекрасные получаются, и вообще такие бессребреники, анархисты-идеалисты удачно дополняют государство. Сами-то они, конечно, без господдержки не обойдутся, да и идеализма у них редко хватает больше чем на одно поколение, но нам-то сейчас они пришлись как нельзя кстати. Однако если уж о дружбе народов речь зашла – кто как не они арабов требовали с работы гнать – потому что на равных не могли с ними конкурировать?
Ханна Арендт: По той же самой причине в Польше средний класс требовал изгнать евреев…
Бен-Гурион: Не просто требовал, но и де факто изгонял весьма интенсивно. Убивать начали еще до прихода немцев и продолжили после их ухода – от Едвабне до Кельце. Только вот, представьте, никто их этим не попрекает, не впадает в истерику, как вы по поводу Деир-Ясина. Им можно – нам нельзя. Или вот еще, к примеру, тот чех, которого вместоСланского главным антифашистом назначили… как бишь его, газетчик… Юлиус Фучик. Так вы его почитайте – записной чешский националист. И никого не шокирует почему-то. Чехам, значит, можно немцев из Судет без церемоний выкидывать, в чем мама родила гнать через границу, а нам с арабами нянчиться велят.
Ханна Арендт: Разумеется, как можете вы Восточной Европе не завидовать, методы эти не одобрять? Вы ведь сами оттуда родом, и идеология ваша – тот же шовинизм: Мне, мол, конституцию подавай, а остальные пусть довольствуются ранами и скорпионами. На таком фундаменте вы рассчитываете построить прочное государство?
Бен-Гурион: А на другом фундаменте ни одно государство не стоит. Помните, как вы стенку головой пробивали, еврейские воинские части хотели организовать… Какие хорошие, правильные слова говорили, но не вразумился никто. Потому что права не дают – права берут.
Ханна Арендт: Как вы однажды выразились: "Не то важно, что гои скажут, а то, что евреи сделают". И это после всех заигрываний то с Турцией, то с Англией, то с Америкой, то с Россией… Нет-нет, я понимаю, что при наших масштабах действовать иначе нельзя, но, может быть, в таком случае и словами такими лучше бы не бросаться?
Бен-Гурион: Я же не идиот, чтобы игнорировать волю держав, такого и те, кто посильнее нас, позволить себе не могут. Я другое имел в виду: их решения для нас – обстоятельства, рамки, в которых свой выбор делаем мы, а не нравственный компас, по которому следует выверять наши поступки. Они-то на нас не оглядываются – поступают, как удобнее им: сегодня – Декларация Бальфура, завтра – Белая книга. Ну так и мы сегодня с удовольствием служим в отряде мистера Уингейта, а завтра рельсы взрываем, чтобы войска английские в страну не впустить.
Ханна Арендт: И в результате английских евреев обвиняют в двойной лояльности…
Бен-Гурион: В результате?.. Не обвиняли ли без всяких результатов Дрейфуса в том, что Францию немцам продавал, и тут же немецких евреев – в том, что французам Германию продали?
Ханна Арендт: А как же ваши теоретики сионизма обещали, что как только еврейское государство появится, исчезнет антисемитизм без следа?
Бен-Гурион: Во-первых, никто не обещал "как только – так сразу", а во-вторых, если ошиблись они, - тем более свое государство необходимо. Никто нас от антисемитизма не защитит, кроме нас самих.
Ханна Арендт: Ну, в таком случае, не проще ли было бы ассимилироваться, исчезнуть как народ, выживая как индивиды… Знаю, вам такое предложение представляется катастрофой…
Бен-Гурион: Не катастрофой, а утопией. Пробовали уже – и в Испании при Фердинанде и Изабелле, и в Германии вашей век назад пробовали, и в России при товарище Ленине, совсем недавно. Напомнить вам результат?
Ханна Арендт: Когда на тебя нападают за то, что ты еврей, то и защищаться должен ты как еврей, объединяясь с другими евреями, это ясно. Но кроме этого – что общего между нами? Можно ли из того лоскутного одеяла, что образовалось за два тысячелетия, единый народ собрать? И если антисемитизм – единственное, что держит нас вместе, что будет, когда удастся наконец его уничтожить?
Бен-Гурион: А что будет, если вы завтра в три часа пополудни инопланетянина повстречаете за углом?
Ханна Арендт: То есть, против антисемитизма бороться вообще смысла не видите? И при случае снова готовы заключить с нацистами торговое соглашение?
Бен-Гурион: Почему же только с нацистами? Мы и с англичанами заключали, хотя они всю войну пуще огня боялись, что их собственное население заподозрит – за евреев, мол, воюем, - и с французами тоже, хотя они нашего брата при Холокосте с таким энтузиазмом отлавливали – немцы не успевали вывозить. И со Сталиным соглашение было о поставках оружия, и если б не было – не выиграть бы нам в 48-м году войну. Соглашение заключать – не у католиков венчаться: действует – пока выгодно для обеих сторон.
Ханна Арендт: Да вам-то выгодно, а диаспоре-то не очень… Не вы ли своим соглашением сорвали тогда торговый бойкот Германии, оставили безнаказанными все их расистские законы?
Бен-Гурион: Вы что – вправду верите, что бойкот мог их остановить, а не наоборот – натравить на евреев всю Германию и окрестности? Да и вообще не очевидно, что удалось бы сколотить тот бойкот – судя по реакции граждан свободного мира на информацию о Холокосте: "Этого не может быть, потому что не может быть никогда".
Ханна Арендт: Ну конечно, если вы к друзьям не пытаетесь обращаться, а только с врагами сговариваетесь…
Бен-Гурион: Друзья – это кто?
Ханна Арендт: Да хотя бы те, кто по всей Европе евреев прятал, рискуя жизнью.
Бен-Гурион: Тем, кто прятал – дай Бог здоровья, и детям, и внукам их удачи и процветания, но политической силой в своих странах те люди ни тогда не были, ни сейчас не стали. Соглашением с Германией мы несколько тысяч еврейских жизней спасли, ваша "борьба с антисемитизмом" не может пока что похвастаться такими результатами. Допускаю, что местами и временами и этим чего-то добиться можно, но зачем же в принцип-то возводить?
Ханна Арендт: Ну, не скажите… Евреи Европы много потеряли, не сумев сплотиться и отстаивать свои интересы на политическом поприще. В политику шли рядами и колоннами, но все за идеалы боролись – от либералов до коммунистов включительно – вместо того, чтоб свою еврейскую партию создавать и решать свои проблемы, от антисемитизма обороняться в том числе. Возможности были упущены.
Бен-Гурион: Это у вас в Западной Европе упущены. У нас в Польше Бунд был реальной политической силой и с антисемитизмом боролся по всем демократическим правилам… Им покойный Жаботинский плешь проедал: "Бегите, ребята, пока не поздно!". Нет, не бежали, желали непременно на месте свои права отстаивать – вот им там и показали "права".
Ханна Арендт: Не тот ли Жаботинский, которого вы звали "Владимир Гитлер"?
Бен-Гурион: Звал. Но не за это – тут-то он был как раз совершенно прав.
Ханна Арендт: Тогда – возможно. Но сегодня у нас другая ситуация. Многие еврейские интеллектуалы как раз надеются, что потрясение, вызванное Холокостом, обеспечит, наконец, доведение этой борьбы до победного конца. Тот же Эммануэль Левинас утверждает, что после ЭТОГО вообще никакой антисемитизм невозможен.
Бен-Гурион: Вы с ними согласны?
Ханна Арендт: Пожалуй, нет… Что раз случилось – и второй случиться может. Ну, пусть они наивны, но… не менее наивны и те мои друзья-интеллектуалы, что выбрали Израиль. Они-то надеются выстроить там свой мир – продолжение венского университета, берлинских кафе или парижских газет, где они, утонченные коспомолиты, спокойно обсуждали проблемы высокоцивилизованного мира. У вас они вскоре окажутся перед выбором: либо провинциальными проблемами Израиля жить, либо переходить в виртуал, во внутреннюю эмиграцию. На двух стульях усидеть не удастся. Что бы ни выстроилось у вас, это уже неизбежно будет не Европой, не Западом.
Бен-Гурион: Как так не Западом? А чем же ваши экс-соотечественники тут занимаются? Университеты открывают, газеты печатают, музеи организуют? А Гистадрут наш создан разве не по образу и подобию западных профсоюзов? Да я же и сам, в конце концов, где-то как-то социалист!
Ханна Арендт: Да, в исходном моменте… Не говоря даже о том, что столь мелкое государство не может не стать провинциальным, вас уже, по сути, не интересует борьба с антисемитизмом как таковым, максимум – с его практическими последствиями, и обвинение в двойной лояльности представляется неизбежным злом, с которым придется примириться. Но у нас-то так не получится. Нам же с этими людьми жить. Да, эту цену приходится платить за право остаться гражданами мира… А может быть, и просто за право выжить. Ведь в случае чего существование Израиля повторения трагедии не предотвратит: всем нам места у вас не хватит, да и окружение, согласитесь, не самое безопасное.
Бен-Гурион: Даже при самом плохом сценарии умирать лучше с оружием в руках, не так ли? А кроме того, самый плохой сценарий может и не осуществиться, если кто-нибудь ненароком вспомнит, что в случае чего достанут и в Аргентине. Но вы-то что предлагаете взамен? Двух с половиной друзей, что при всем желании мало что решают, или венгерскую модель, когда выясняется, что нацисты бы уже и рады евреев менять на грузовики, и даже денег достаточно, да евреев-то девать некуда – достойные демократии ни за что не желают их принимать… Да, вам с этими людьми жить – потому что сами вы так хотите.
Ханна Арендт: Потому что живем в диаспоре.
Бен-Гурион: Стоп-стоп, в диаспоре ли тут дело? Предки-то наши жили хоть и в рассеянии, а сосредоточенно – в своем квартале или местечке. Домой пришел, дверь за собой закрыл, да про всю их ненависть и забыл до следующего погрома. А нынче этот номер не пройдет: вы же сами, сударыня, с немцами жили на одной улице, с их ребятишками в одну школу ходили, в немецком университете диссертацию про ихнего Блаженного Августина изволили защищать, вот и вышло, что они скопом нападают, а вы-то против них в одиночестве. К тому же, предки после каждого очередного Освенцима верили, что он последний. Что вот уже завтра придет Машиах и государство (в необходимости которого не сомневались они, в отличие от вас) им восстановит. Не в диаспоре, значит, причина – в ассимиляции. Вы не просто среди них живете – вы стремитесь уподобиться им!
Ханна Арендт: После авантюры Шабтая Цви надежда на восстановление государства была потеряна. С другой стороны – исчезла причина, по которой соседи веками терпели нашу инакость, замкнутость в своем гетто – функции, необходимые обществу, которые люди "почвенных наций" не хотели или не умели взять на себя – хоть то же банковское дело. Пришлось конкурировать с ними на их поле и неизбежно им уподобиться. К тому же, есть у этого явления и своя положительная сторона: на этапе перехода от одной культуры к другой, сопоставляя две равно доступные картины мира, люди развивают повышенные способности к творчеству.
Бен-Гурион: Да, и к уголовщине.
Ханна Арендт: Да, и к революции. Что можно наблюдать на примере европейцев эпохи Возрождения или ашкеназов эпохи ассимиляции.
Бен-Гурион: Похоже, но не одно и то же. Европейцы, перевалив рубеж ренессанса, стали культурой другой, но в ее рамках продолжали по-прежнему взаимодействовать друг с другом. А русские и немецкие евреи взаимодействовать нормально уже не могут, поскольку в разные культуры ассимилировались, но и с носителями этих культур тоже не получается, поскольку те отказываются признать их себе подобными и отторгают, не давая ассимиляцию завершить. Обвинений в двойной лояльности боитесь вы не потому, что вправду кому-то нелояльны, а потому что чувствуете, что никто, на самом деле, не лоялен вам. В 19 веке кто-то про пруссаков сказал, что они своего жандарма в груди носят – вот также и ассимилированные евреи своего антисемита носят в груди. Из внешней опасности превратился он в часть их совести, в аспект знаменитого "сверх-я". Всю жизнь с ним воюют, переубеждают, воспитывают, приводят самые бронебойные аргументы, а его, мерзавца, никакая логика не берет. И что бы ни делали они, что бы ни замышляли – всегда на подкорке дремлет вопрос: "А как ОН к этому отнесется?", и всякий раз тянет подстраховаться, оправдания заранее подыскать, а то и вовсе отказаться с перепугу от своих планов. Вы же сами возмущались руководством еврейских общин Венгрии, что – пусть невольно – пособниками Эйхмана оказалось, но забыли почему-то упомянуть, что оно вполне достойно представляло руководимых: тех самых личностей в процессе интенсивной ассимиляции с высоким творческим потенциалом, что не могли себя вообразить в отрыве от представляемого Эйхманом высококультурного европейского общества.
Ханна Арендт: Думаете, они должны были заранее бежать в Палестину?
Бен-Гурион: Это – лишь одна из возможностей. Можно было бы, вероятно, и другие поискать, да ведь не искали же, не хотели. Просто в упор не замечали опасности.
Ханна Арендт: Действительно, Холокост, как ни странно, оказался неожиданностью только для евреев.
Бен-Гурион: А что ж тут странного? Разве смогли бы они в этой ассимилирующейся диаспоре жить и творить, если бы хоть на минуту допускали мысль, что антисемитизм непобедим и ассимиляция безнадежна? Да они бы просто с ума сошли! Они же и по сей день из последних сил кричат о непостижимости Холокоста и отказываются признать банальность зла. Честно говоря, не понимаю, как вы умудряетесь отрицать необходимость еврейского государства и одновременно реальность видеть, как она есть.
Ханна Арендт: Значит, конец диаспоре?
Бен-Гурион: Ну, отчего же? У нас действительно места не хватит всем, и почему бы смелому да умелому в чужих краях не попытать счастья? Просто при наличии государства сознание диаспоры станет другим – более традиционным, что ли… Появится и у евреев, и у окружающих ясное понимание, кто они и кому должны быть лояльны.
Ханна Арендт: Притом что антисемитизма это не ликвидирует?
Бен-Гурион: Похоже, что нет. Но ведь живут же люди у подножья вулканов – знают, что они временами извергаются, зато плодородная почва. Кто-то, наверное, выберет и так жить – нам не привыкать к риску, но иллюзии – это лишнее. Человек должен знать, на что идет.
Ханна Арендт: Да, действительно возвращение к традиции: с неевреями рядом, но не вместе… А если я уже не смогу так жить? Если я с детства гражданин мира, и с антисемитом Хайдеггером мы понимаем друг друга с полуслова, а Бегин мне – чужой? Все, что создано, наработано за последние триста лет, Европа, как она есть, в которую и нашего труда вложено немало – все это бросить, отказаться, уйти на пустое место, где непонятно что строится, да и выстроится ли вообще?..
Бен-Гурион: Гарантий с печатью небесной канцелярии захотели? Не дам. Скажу только, что "проект Израиль" может и не удаться, зато "проект ассимиляция" определенно удаться не может, а бесплатный сыр находится только в мышеловке. Выбор – за вами.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории № 2-3(190) февраль-март 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer2_3/Grajfer1.php
