71
Скрипач Эфраим Циркис не меньше, чем Мотя Блох, слыл среди родни человеком легендарным. Начать с того, что вся ветвь Циркисов, родственников со стороны рано умершей бабушки Бейлы, которую Леонид никогда не видел, разве только на фотографии, то есть родители Эфраима, его дедушки и бабушки, стали первыми среди родни, переселившимися в коренную Россию на Волгу в Саратов. Причем переехали они не по своей воле, а по жестокому распоряжению Ставки[1], массами депортировавшей евреев в империалистическую войну из приграничной полосы и даже на сотни километров из прилегающего тыла. «Увели их в новый Вавилонский плен», - сказал однажды папа.
В Саратове Циркисы и остались, старшие – навсегда. Эфраим же родился через год после депортации и, как говорили, со скрипкой в руках. Семейное придание гласило, что в тот момент, когда повитуха принимала на руки младенца, огласившего комнату необыкновенно громким и одновременно мелодичным криком и стала перерезать пуповину, его отец Янкель Циркис, клезмер[2] в шестом поколении и по совместительству аптекарь, от волнения выскочил на крыльцо и увидел над домишком облако, напоминавшее по форме мальчика, державшего в руках скрипку. И будто бы услышал из облака мелодию «Хава-нагилы»[3]. Причем, по его уверению, не только музыка, но и слова звучали из облака:
«Давайте-ка возрадуемся,
Давайте-ка возрадуемся да возвеселимся!
Давайте-ка споем!
Давайте-ка споем да возвеселимся!
Просыпайтесь, братья!
Просыпайтесь, братья, с радостью в сердце!»
А было это года за полтора до Идельсона, славного автора, впервые исполнившего эту песню на знаменитом концерте в Иерусалиме в честь прихода англичан и декларации благородного Бальфура.
Когда потрясенный Янкель Циркис вернулся в свой маленький домик, повитуха, улыбаясь во весь щербатый рот, протянула Янкелю младенца и провозгласила:
- Этот точно будет великий музыкант. Я столько уже принимала. И писателей, и поэтов, и банкиров, и раввинов. А этот особенный. Посмотрите на его пальчики. Такими только на скрипке играть. А голос-то. Сладкий, как мед. Словно у хаззана[4].
Двойное это пророчество начало быстро осуществляться. В три года Эфраим еще не мог удержать в руках скрипку, но уже водил по струнам смычком, извлекая из них такие проникновенные звуки, что все кругом плакали или бросались танцевать фрейлекс[5], а раввин говорил, что скрипка – это еврейский инструмент даже намного больше, чем итальянский. Эфраиму было далеко до четырех лет, а он уже играл перед красноармейцами, защищавшими город от врангелевцев[6] - и так играл, что эти давно огрубевшие, очерствевшие, усталые люди, много месяцев, а то и лет не видевшие родных, привыкшие к смерти, боли и крови, начинали плакать или улыбаться и мечтать о своей несбыточной Коммуне, о полузабытых женах и детях, а самый главный их командующий-комиссар, в кожаной тужурке и пенсне, похожий на Троцкого, в давно стершейся из памяти еврейской фамилией – то ли Коц, то ли Кац или еще как – велел родителям Эфраима и дальше учить мальчика игре на скрипке, чтобы вырос из него первый красный скрипач, и чтобы создавал он новую пролетарскую музыку, потому что от старой, буржуазной, со временем придется отказаться.
И родители учили. Сначала сам Янкель Циркис, а потом и знаменитый на весь Саратов кантор Абба Ковнер. Учение не прошло даром: когда в восемь лет безбожники заставили Эфраима играть на йом-кипурнике[7], он так играл, так водил своим смычком, будто вовсе не маленький Эфраим, но сам гнев божий обрушился на греховодников и куски некошерной пищи не полезли им в глотки. Будто буря, посланная Господом, заставила их рыдать и, каясь в безбожии и в принесенной свинине, бежать из синагоги.
После этого случая о маленьком Эфраиме заговорил весь Саратов. Между тем он быстро рос и игра его стала такой зрелой, что в Саратове больше не находилось достойных учителей, так что пришлось отправить Эфраима в Москву к очень дальним родственникам. В столице, рассказывали, Эфраимом восхищался сам молодой Ойстрах и даже пожелал играть вместе с ним на концертах.
К тому времени не играли больше клезмеры на еврейских свадьбах и бармицвах, не летали от радости в зажигательных танцах легконогие танцоры, да и самих клезмеров – прежних – не стало. Пустели местечки, закрывались синагоги, не стало больше прежнего еврейского веселья. Да и сами евреи – продержались в диаспоре почти две тысячи лет, из них сотни лет в украинских, белорусских и литовских местечках, охраняемые сначала статутами, а потом унизительными законами, погромы пережили, но вот наступила запоздалая российская гаскала… Эмансипация перед катастрофой… Ассимиляция… Возможно, в другое время Эфраиму Циркису предназначено бы было стать великим клезмером – от Балкан до Карпатских гор, от Дуная – по обе стороны Днепра и от Одессы до Вильно, - сейчас же Эфраим Циркис, в двадцать лет закончив консерваторию, колесил со своей скрипкой по необъятной советской стране: выступал с концертами соло, и с ансамблями, и с оркестрами, и в кино играл – поднимал дух строителей социализма. Приходилось все больше играть классику, да могучую русскую музыку, хотя – и в городских романсах, и в песнях, и даже в блатных напевах все сильнее проскальзывала еврейская душа. Лишь изредка играл он еврейские мелодии, которые особенно любил с детства. Вроде, не запрещалось, но – неловко как-то. Косо могли посмотреть. И, бывало, уходил куда-нибудь в рощицу или в лес, а то было – отдыхал на Кавказе, в горах: вот среди гор и играл. И слушали его горы, никли ели и сосны, склоняясь к скрипке, а снежные вершины пускались в пляс.
«Что здесь? Свадьба!» - вспоминал Эфраим Циркис рассказы отца. – «Свадьба! Свадьба!» - и летал по струнам смычок, и в одиночестве радовалась воспоминаниям скрипка. Только лес шумел. И склоняли к Эфраиму деревья свои штраймлы[8]-кроны, и плакали, что не стало больше старинных еврейских свадеб…
Много где играл Эфраим Циркис. И всю войну прошел со своей скрипкой: выступал в госпиталях и на фронте, и перед тружениками в тылу. Бывало, по обе стороны фронта заставлял солдат плакать. И замолкали на время пушки. И – так случилось – после освобождения Киева пришел он к Бабьему яру. Пустая, горькая, израненная, страшная, лишь кое-где припорошенная снегом, земля–грязь встретила его. И пела скрипка, и рыдала скрипка…
С тех пор Эфраим Циркис особенно полюбил уединение. Уходил куда-нибудь в лес или к реке, удалялся на дальний пустырь, прятался в неурочные часы в безлюдном концертном зале – и играл. Что он станет играть, он и сам не знал. Доверялся своей руке и своей душе, сливавшейся в этот момент со скрипкой. Смычок сам извлекал печаль, звуки сами сплетались в мелодию. Плакала, рыдала скрипка…
Иногда Эфраим записывал свои мелодии, отсылал друзьям, исполнял; говорили, что это была великая музыка. Но издавать свои сочинения Эфраим не пытался, лишь хранил ноты. Победившей стране требовались другие мелодии: бравурные, духоподъемные. Требовалось славить вождей…
За много лет до того, когда семья Циркисов не по своей воле покинула навсегда черту оседлости, среди убогого, наспех собранного скарба находилась и книжка Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». Мальчиком Эфраим много раз перечитывал эту трогательную книгу – понимать еврейскую азбуку, читать и писать на идише научил его дедушка, мамин отец, бывший кантор в синагоге. Эфраим словно догадывался, что «Блуждающие звезды» - это про него и про Рахель.
Рахель была артисткой на все руки – и певицей, и танцовщицей – в ГОСЕТе[9], красавицей с огромными голубыми глазами. Она мгновенно сразила Эфраима, едва лишь он впервые увидел ее на сцене. Он дарил ей цветы, играл перед ней полные страсти и огня пьесы, фантазии и каприччио, но, увы, оказалось, что она замужем, и – недоступна. Она тоже любила его – это Эфраим узнал позже, - но близко к себе не подпускала: боялась совершить грех. Словно блуждающие звезды у Шолом-Алейхема, они расставались много раз, теряли друг друга, виделись лишь изредка издалека. Судьба упорно их разводила. В сорок первом вместе с театром Рахель эвакуировалась в Ташкент и два с лишним года они не виделись. Он и она выступали перед солдатами на фронтах, но так получалось, что все время на разных.
О, это была такая любовь! – в детстве Лёнечка слышал, как об Эфраиме с Рахелью шепталась сестра. Будто не о родственниках, хоть и дальних. Будто история из Шекспира. Из другого времени. Из сказки. Леонид давно не помнил, с кем шепталась сестра, что именно они говорили, осталась только ассоциация: Эфраим и Рахель – Ромео и Джульетта из двадцатого века!
Но у этих Ромео и Джульетты все свершилось. Муж Рахели, Алик, майор, в сорок пятом погиб под Берлином. Расписались они только через два года, чуть ли не в тот же день, когда родился Леонид. Но еще раньше, в победном сорок пятом, Эфраим стал играть в оркестре в ГОСЕТе, - он всегда мечтал исполнять еврейские мелодии. И – ведь рядом с Рахелью. А, с другой стороны, какой еврейский театр может быть без скрипки?
Увы, история Ромео и Джульетты не могла долго оставаться счастливой. Словно весь мир объединился, чтобы им помешать. Ну пусть не весь мир, но сам Отец народов[10].
Эфраим по-прежнему каждый вечер играл на скрипке, заманивая Рахель в свои горячие объятия; в убогой своей комнате в коммуналке они еще были счастливы и жили, как бабочки, ночи напролет шептали слова любви и не думали ни о каком космополитизме[11]. Рахель, цветущая от любви, прекрасная словно Юдифь[12] или Эсфирь[13], с каждым днем становилась все красивее и грациозней – в эти месяцы накануне января 1948 года и в первые январские дни она, как никогда больше радостно порхала от счастья; и в театре по-прежнему ставили веселые «Фрейлекс» и «Гершеле Острополер»[14], когда, словно гром среди ясного неба, грянула страшная весть: в Минске убили Михоэлса.
После этого убийства они поняли: театр обречен.
О, как же они не замечали раньше? Но, занятые своей любовью, своим счастьем, они не увидели, как чистое небо победы затягивало тучами – да хоть «суды чести»[15], хоть борьба с низкопоклонством и раболепием перед Западом. О, как же они были слепы!
Да, слепы, потому что: только ли театр? В этой стране, где все подчинялось одной воле, не могли убить случайно. Это убийство, одновременно трусливое и демонстративное, было очень похоже на другие – на убийства Кирова, Фрунзе, Троцкого – почерк был все того же маньяка. Они все сразу поняли и все же – сколько лет им потребовалось, чтобы во всем разобраться?
Да, они сразу поняли: их любовь – пир во время чумы. «Красно-коричневой», - сказал однажды Эфраим. Да, чумное время, разрезавшее их судьбы пополам. Но они продолжали бросать вызов. Чума так чума. Когда-то чума привела евреев на Восток. Теперь, не исключено, от новой чумы им предстояло погибнуть.
Газеты с каждым днем становились все злее и тревожней. Они догадывались о будущем, они же не были совсем слепы. И все же надеялись. Играли веселые пьесы, хоть те же «Фрейлакс», а в душах кошки скребли. Темный сталинский страх. Однако, когда арестовали Зускина[16], они запаниковали. Больше они много лет не спали спокойно по ночам. Слушали под окнами чьи-то шаги, скрип тормозов. По Москве неторопливо катились аресты.
И вот, среди всего этого, среди страха, постепенно нараставшего, закрыли ГОСЕТ. Очень по-иезуитски закрыли. Хотя, иезуиты – святые по сравнению с н и м и, с иосифитами. Среди чумы и шизофрении в фойе нагло расположились фотографы - о т т у д а, и снимали перепуганных зрителей. Театр тотчас опустел. И его закрыли из-за непосещаемости.
- «В Берлине перед холокостом евреям разрешалось посещать только еврейский театр. Перед смертью многие каждый день слушали еврейскую оперу, игравшую до последнего. А тут – закрыли. Тут - стало пусто. Страшное время», - вспоминал Эфраим Циркис много лет спустя перед отъездом, в семидесятые.
Вместе с театром закончилось и недолгое семейное счастье Эфраима и Рахели. Их не арестовали, хотя каждый день кого-то арестовывали, и не выслали из Москвы, как некоторых других, у Эфраима Циркиса даже осталась работа, потому что, ожидая, что с театром что-то может произойти, он играл сразу на нескольких сценах. На время, правда, не стало сольных концертов, фамилия Циркис оказалась неподходящей, а он из принципа не захотел брать псевдоним, но для Рахели актерские радости закончились навсегда. Со штампом ГОСЕТа в другие театры ее не брали, несмотря на то, что она считалась звездой. Да вскоре Рахель и не могла подниматься на сцену – от переживаний заболела нервной болезнью. В себя Рахель на время пришла лишь к середине пятидесятых, недолго играла и вела студию в доме культуры, но это все было совсем не то. Рахель стала другая, прежняя живость не вернулась к ней никогда. Теперь она все время вспоминала родителей и сестру, и дедушку с бабушкой – все они погибли в Бобруйском гетто – и первого мужа Алика. Будто что-то произошло с ее мозгом: она больше никогда не веселилась, постоянно испытывала тревогу и бесконечно вспоминала о прошлом. Счастливых дней, что она провела с Эфраимом, для нее словно больше не существовало. С огромным трудом Рахель родила и вырастила до неполных шестнадцати лет единственного их сына Яшу – со временем он стал скрипачом, как и Эфраим – и умерла от рассеянного склероза, несколько недель не дожив до пятидесяти.
После ГОСЕТа Эфраим Циркис по очереди играл в нескольких очень известных оркестрах. Он по-прежнему оставался мастером, виртуозно владел скрипкой, специалисты говорили, что техника его несравненна, но израненная душа Эфраима где-то витала, не было в Эфраиме прежнего огня, вдохновение на время покинуло его.
- Я устал здесь. Устал в России. Устал от постоянного противодействия, от тайной вражды, устал без Рахели, - простонал как-то Эфраим Циркис. – Я знаю, я во сне видел, что все вернется и душа оживет, как только, подобно Антею[17], я прикоснусь к родной земле. – Леонид помнил: это было в семидесятые, незадолго до отъезда Эфраима и Яши, вскоре после Большого симфонического оркестра.
Так случилось, что Большой симфонический оркестр Всесоюзного радио и телевидения, стал последним по счету. Время уже было тихое, брежневское, сердцевина застоя, разве что самые талантливые евреи-музыканты стали уезжать в Америку и Израиль, к врагу – и вот, как гром среди ясного неба - Эфраим, впрочем, потом говорил, что всегда ожидал неприятностей, даже во сне, - он как раз выступал в Красноярске с сольным концертом, Эфраиму позвонил кто-то из друзей и сообщил об увольнении Геннадия Рождественского. Он сразу понял: неспроста. Что-то произошло. Что именно, узнали через несколько недель.
В Большом оркестре играли сорок два еврея. Всех, кроме одного, уволили сразу после ухода Рождественского. Как дознался Эфраим Циркис, все было сделано по тайному распоряжению председателя Гостелерадио Лапина, о чем позже написал сам Геннадий Рождественский, но так и осталось неизвестно был ли Лапин отъявленным антисемитом или, скорее, всего лишь очень старательным, на все готовым советским чиновником высокого ранга, пытающимся улавливать тайные мысли и тенденции на самом верху. Одним из звеньев безликой советской бюрократической машины.
Такой скрипач, как Циркис, конечно, мог тут же устроиться – даже в СССР. Семьдесят четвертый не сорок девятый, но он – не хотел больше. Ему было тошно. Устал о т н и х. Уже несколько лет, как Эфраим Циркис собирал кассеты с записями концертов оркестра Израильской филармонии, одного из лучших в мире, и слушал записи выступлений этого оркестра по радио, прорывавшиеся иногда сквозь глушилку на коротких волнах.
Эфраим Циркис не был ни с кем знаком лично в Израильском филармоническом оркестре, только заочно и односторонне. То есть это он думал, что одностороннее, на самом же деле его знали. Все значительные музыканты в мире словно родственники и молва всегда летит от одного к другому – молва и музыка – и соединяет их всех.
Эфраим Циркис еще находился в Советском Союзе, когда через знакомых получил приглашение из Израиля и тотчас ответил согласием – он давно любил и гордился этим могучим оркестром, созданным в тридцать шестом, вскоре после принятия Нюрнбергских законов[18]. Маленький ишув[19] накануне войны учредил его во имя будущего, чтобы дать жизнь и работу беженцам-музыкантам из Германии. Несмотря ни на что, евреи верили в свое будущее.
Это был великий день, когда состоялся первый концерт – то было больше, чем музыка: реквием жизни – недаром дирижировал тем первым концертом сам великий и благородный Артуро Тосканини[20].
Эфраим Циркис и его единственный сын Яков, скрипач, столь же талантливый, как и Эфраим, зачатый, как признался много лет спустя Эфраим Циркис, в страшную ночь расстрела ЕАК[21] - в ту ночь Рахели приснился кошмарный сон, будто ее вместе с родителями и сестрой ведут к рву и расстреливают в Бобруйском гетто – она долго рыдала, Эфраим, как мог, утешал Рахель, хотя утешения не было, и они очень долго не могли уснуть, а когда уснули, Б-г, сжалившись, послал им утешение – Рахель почувствовала, что забеременела и что у них родится сын, и что он тоже станет скрипачом, как и его отец, только еще более чувствительным и тонким из-за всех перенесенных ими невзгод – так вот, Эфраим Циркис и его сын Яков уехали из Союза ровно через два года после увольнения Эфраима из Большого симфонического оркестра.
Собирался Циркис очень основательно. Заключил фиктивный брак, потому что сделать это иначе было никак не возможно, привез в Москву из провинции супругу, очень добрую и честную русскую женщину, которую отыскал через родственников, прописал в своей кооперативной квартире и вскоре развелся. Оставил ей квартиру и деньги с условием, что она, пока жива, будет ухаживать за могилой Рахели и хранить кое-что из оставленных Циркисами вещей. И, давнишний книжник и страстный любитель и знаток еврейской истории, посетил вместе с сыном очень многие еврейские места – уверен был, что никогда больше не смогут они ступить на эту горькую землю, на полтысячи лет ставшую родиной для многих поколений их предков. Посетили город Луцк, где родился дед Эфраима Моше Циркис, знаменитый в молодости острослов и клезмер, чья слава далеко летела впереди него, и город Житомир, родину своей бабушки, известной вышивальщицы и певуньи, и город Умань, еще одно древнее родовое гнездо Циркисов – там через местных евреев Эфраим отыскал на старом еврейском кладбище святую могилу рабби Нахмана из Брацлава[22] среди множества других – то были могилы страдальцев, изуверски убитых во время Колиившины[23]. И древний Меджибож[24] на Хмельнитчине с его историческим замком, старым еврейским кладбищем и могилами Ба’ал-Шем-Това, и – кого бы вы думали? – Гершеле Острополера, героя еврейского фольклора и столь памятной постановки ГОСЕТа. Побывал и в Межериче, и в Аннополе[25] на разоренной могиле Дов-Бера, и в Лядах, где некогда жил Алтер ребе[26] и где последние из оставшихся евреев рассказывали Эфраиму с Яковом об уничтоженном гетто и в некогда некоронованной еврейской столице Украины Бердичеве[27] - побывали на могиле знаменитого хасидского праведника и мудреца раби Леви-Ицхака[28], и в некогда еврейском городке Бобруйске, откуда приехала в Москву Рахель. Деревянный дом ее детства еще стоял на прежнем месте, но в нем с войны жили другие люди, белорусы, ничего не знавшие или не захотевшие вспоминать о прежних хозяевах. Съездили Эфраим с Яковом и в Ростов-на-Дону, где в Змиевской балке расстреляны были их родственники, и в Вильнюс, этот некогда «Северный Иерусалим», на могилу гаона.
Из поездки Эфраим Циркис вернулся очень удрученный. У него впервые было свободное время и он прилежно искал, пытался заглянуть в прошлое, и – почти ничего не нашел. Очень мало следов оставалось на этой, быстро ставшей чужой, безразличной земле – народ еще жил, еще находился здесь, но память о прошлом неумолимо исчезала. Народ растворялся в городах. Уже не только русские, украинцы и белорусы, но и сами евреи почти ничего не помнили и не знали. Народ потерял свою историческую память.
Как раз в это время от Чингиза Айтматова появилось слово «манкурт». Народ без памяти и есть манкурт, обреченный на исчезновение. Но парадокс состоял в том, что на этот раз манкуртом оказался народ с самой древней историей. Народ Книги. Народ, почти две тысячи лет сохранявший себя в изгнании.
- Русские евреи – ненастоящие евреи, - говорил Эфраим. – Заблудшие. – Они напоминали Эфраиму сахар, растворившийся в кипятке.
Сталин и иже с ним, исполнители его воли, кто хотели уничтожить еврейский народ, убить его душу, его язык, его культуру, ассимилировать без остатка, Аманы могли торжествовать – русские евреи исчезали как вид. Хасиды, эти странные, экзальтированные, фанатично верующие люди, но в то же время хранители памяти и традиций, исчезающего прошлого, находились в далеком Нью-Йорке и в Израиле; в России, на Украине, в Белоруссии их не было. Всего чуть больше полувека прошло с того времени, как большевики взяли власть, но о хасидах и раввинах уже никто не помнил, будто не полвека прошло, а века… Будто все было в далеком средневековье. И язык… Язык, можно сказать, умер. Осталась только графа в паспорте… И что-то еще, неопределенное… Слабое мироощущение…
- «Правда, и русские тоже, - признавал Эфраим. – Иваны, не помнящие родства… Советские… Новая общность… Но они на своей земле»…
Эфраим Цирикс соглашался, что местечки-штетлы должны были умереть, что евреи неизбежно должны были их покинуть, чтобы уйти в другую жизнь, в большие города, расстаться с затянувшимся средневековьем, но он испытывал ностальгию. Не только местечки исчезали безвозвратно – история… Народ, что вышел из своих штетлов, ассимилировался и исчезал. И пела, играла об этом скрипка…
Эфраим Циркис не просто ездил по старым еврейским местам – он смотрел, записывал, фотографировал, пытался оживить в воображении прошлое… Решил написать книгу о том, что знал, но он уже знал мало. И архивы были наглухо закрыты. Нить как-то сразу оборвалась. Прежняя еврейская жизнь – с цадиками, раввинами, синагогами, древними праздниками, субботами, тесными штетлами; убогая, но привычная, - почти мгновенно закончилась. Не выдержала и х – и, увы, с в о ю , - революцию… Многие евреи в очередной раз погнались за призрачной, несбыточной птицей счастья… за очередной химерой… и оказались в тупике… «Троцкие делают революцию, а расплачиваются за все Бронштейны».
- В еврействе давно произошел раскол, множество расколов - говорил Эфраим Циркис незадолго до отъезда. – Когда-то на эллинистов и ортодоксов, на фарисеев[29] и саддукеев[30], на раввинистов и хасидов, а в новое время - на интернационалистов и сионистов, на религиозных и светских, на БУНД и Поалай-Цион, и все они не слишком любили друг друга. В древности мы потеряли одиннадцать колен, и все время теряли, теряли… А я хотел бы сохранить свой народ. А сохранить может только Бог. Но мы, русские евреи, мы и Бога потеряли.
Очень тщательно готовился к отъезду Эфраим Циркис, но многое сделать так и не сумел. Во-первых, скрипки… Кроме казенной, которую отобрали в тот же день, когда Эфраима Циркиса изгнали из Большого симфонического оркестра, имелись у него и свои – не Амати, не Гварнери и не Страдивари, - но скрипки великолепные, волшебные, каждая стоила много дороже кооперативной квартиры, одна – итальянская¸ восемнадцатого века, другая – одесского мастера Добрянского, но их Эфраиму не разрешили взять с собой. Он все должен был оставить: и скрипки, и книги.
Книги по еврейской истории и культуре в Советском Союзе не издавали с двадцатых годов, но у букинистов еще можно было отыскать старые, дореволюционные, в основном издания Брокгауза и Ефрона – на русском, немецком, на идише и иврите, – но взять их с собой оказалось невозможно из-за запрета, так что Эфраиму Циркису пришлось их частью оставить у хранительницы, а частью раздать.
Леониду, как единственному московскому родственнику, хотя и неблизкому, достались на память и хранение одиннадцатитомная «История евреев с древнейших веков до настоящего времени» Греца и итальянская скрипка со словами: «Храните. Читайте. На скрипке, если проявят талант, пусть играют дети – Саша, и кто еще у вас родится, но только не сейчас, а когда хорошо научатся. Если доживем и когда-нибудь увидимся, вернете мне мою итальянскую «Рахель», любимую. Я, когда играл на ней, всегда вспоминал мою Рахель и сердце мое трепетало от воспоминаний, и слезы текли из глаз. Рахель так любила ее слушать. Так понимала…
Но что-то говорит мне, что еще увидимся. Вот Амальрик написал книгу «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?» Я по «Голосу Америки» слушал. Может, действительно рухнет империя Красного фараона? Он столько сделал зла.
А если не встретимся, ровно через четверть века подарите от меня какому-нибудь очень талантливому молодому скрипачу».
Так вышло, что дети, Саша и Оля, и слышать не хотели об игре на скрипке, да и не было у них особых талантов, а потому в девяносто третьем году, за восемь лет до истечения срока, Леонид с Валечкой привезли Эфраиму Циркису его любимую, семнадцать лет пребывавшую в глубоком безмолвии, осиротевшую скрипку. Эфраим, конечно, очень обрадовался, даже всплакнул, как при встрече с любимым человеком; он долго держал в руках свою «Рахель», так нежно, как держат маленького ребенка, разглядывал и ласкал длинными, не по-стариковски гибкими пальцами, потом заиграл – о, как он играл! – что это было? – пьеса, фантазия, сюита? – Леонид с Валечкой тут же сбились, да и не до того им было, чтобы анализировать. Необычайная мелодия, мощь звуков захватила их. Радость, нетерпение, нежность увлекли за собой и вдруг перешли в плач, в рыдание! Вот она, вековечная скорбь! Вот отчаяние замученных штетлов! Основную мелодию вел Эфраим Циркис на своей «Рахели», его сын Яша (к отцу он пришел вместе с женой, смуглой красавицей марокканской еврейкой Наоми) лишь изредка бросал негромкие аккорды на рояле. О чем они играли? О любви? О нежности? О смерти? О своей Рахели убивался на скрипке Эфраим Циркис? О Бобруйском гетто, где были расстреляны ее родители? О ГОССЕТе? О России? Об обретении Родины? Да разве можно передать музыку словами? Леонид с Валечкой просто слушали, замерев от красоты плавно, с бесконечной нежностью, то взволнованно, то даже буйно лившихся необыкновенных звуков, и когда Эфраим Циркис закончил играть – по щекам у всех текли слезы – они не знали, что сказать.
- Да, вот так, - приходя в себя, произнес Эфраим. – Вся жизнь прошла. Вся жизнь. Только в старости я начал писать музыку. В России я к своим импровизациям не относился всерьез. Кому там нужна была еврейская музыка. Кому нужны давно умершие штетлы, когда и свои-то деревни – под нож…
- Вы пишете великую музыку. И играете невероятно, со слезами на глазах заговорила Валечка. - Но – это ведь не только еврейская музыка, общечеловеческая. Даже если в ней и есть еврейские мотивы. Тот же Вагнер, будь он хоть трижды антисемит, разве он сочинял чисто немецкую музыку? Музыка, по-моему, вненациональна. По крайней мере, большая музыка.
- Отец играл свою фантазию «Двадцатый век», - стал пояснять Яша. Там все. И горечь чужбины. И воспоминания о прошлом. И мечты о возвращении. И катастрофа. И, наконец, восхождение на Сион[31].
А вы бы послушали папины пьесы и фантазии о хасидах. Целый цикл. Там – такой мажор. Там штетлы просто упиваются радостью. Поют и танцуют.
Папу после его концертов стали величать еврейским Паганини.
- В мире таких Паганини несколько десятков, - смутился Эфраим. – Не в этом дело. Не во мне лично. Вы ведь помните, наверное, - обратился он к Леониду – сколько музыкантов из оркестра пришли меня провожать. Человек двенадцать. И все евреи. Все – ассы. Других я не звал. Не хотел им испортить карьеру. А евреям терять было нечего. Все уехали. В сущности, никто из нас не проиграл. Все устроились. Кто-то в Израиле, а в основном – в США. Там теперь расцвет. В Балтиморе, в Филадельфии, в Нью-Йоркском филармоническом оркестре, в Калифорнийском – всюду наши люди. Сейчас некоторые на пенсии. Приезжают в Израиль. Смотрят, отдыхают, покупают квартиры, приобщаются к истории народа. Это и есть свобода.
- Мы с Валечкой видели в отеле. Большая группа, одни старики, и все говорят по-русски. Мы очень удивились, долго не могли понять откуда они. Выяснилось, что евреи из Америки.
- Больше в России нет антисемитизма? – спросил Эфраим. – Ельцин выгнал красно-коричневых? Мы тут очень волновались, когда у вас шли бои вокруг Белого дома и в Останкино. Мы там совсем недалеко жили.
- Да, наверху антисемитизма вроде больше нет, - осторожно сказал Леонид. – Испарился из высоких кабинетов. Вместе с духом застоя и догматизма. Хотя… все непредсказуемо… А на площадях… Его не стало больше, даже, может быть, меньше. Но он стал громче и агрессивней…
- Летом собираюсь на несколько месяцев поехать в Москву, - сообщил Эфраим Циркис. – У нас жара, тяжело летом, пустыня рядом, я уже много лет езжу летом в Европу, а в Москве свободная квартира. Екатерина Григорьевна уже больше года, как приглашает в гости, с тех пор, как восстановили дипотношения с СССР[32]. И я ее тоже позвал. Оказалось, она верующая женщина, раньше я не догадывался, и мысли не было. А тут святые места. Ей, конечно, очень хочется… - Эфраим тяжело вздохнул, – и Рахель давно ждет меня. Семнадцать лет, как не были на могиле. Вот и едем с Яшей, - на глазах у него появились слезы. – Заодно приглашают дать мастер-классы. Только денег теперь у них нет. Бедствуют. Куда что делось. Я согласился бесплатно… И скрипка есть… у Екатерины Григорьевны…
75
Когда почти десять лет спустя Леонид с Валечкой в очередной раз приехали в Израиль – к тому времени дети разными путями уже переехали в Страну и в Тель-Авиве родился первый внук, коренной израильтянин, сабра - восьмидесятисемилетний Эфраим Циркис был вполне здоров и только недавно покинул оркестр филармонии. Изредка он продолжал выступать с сольными концертами или гастролировал по Европе, но, главное, ежедневно часа по два играл на своей «Рахели» - исполнял известные произведения, или – по большей части – импровизировал. Музицировал он всегда в одном и том же скверике, так что в урочный час послушать его незабываемые концерты, «его радость об обретении Родины и его плач о любимой Рахели», как написала одна из местных газет, собиралось множество меломанов и просто любопытных. Можно даже сказать, что Эфраим Циркис стал в некотором роде Иерусалимской достопримечательностью, как мельница Монтефиоре[33] или Музей Израиля, причем объединяющей всех: религиозных евреев и светских, старых и молодых, левых и правых, и даже арабов из старого города. Утверждали, что послушать его приезжали не только из Маале Адумим[34], но и из Беер Шевы, из Иерихона и Вифлеема, а как-то заметили целую группу бедуинов из Негева.
Оставшееся время Эфраим Циркис делил между двумя своими новыми страстями: игрой на цитре, наподобие той, на которой три тысячи лет назад музицировал царь Давид – цитру, прибегнув к помощи лучших мастеров и известных ученых, археологов и историков, неугомонный Циркис изготовил сам, - и под нежно-сладостные ее звуки негромко напевал древние, со времени царств, псалмы или старые колыбельные песни на идише, которые слышал в своем детстве, но нередко и импровизировал – пел о великой своей любви к Рахели, так рано навеки покинувшей его и на много лет оставшейся – до прихода Мессии – в холодной, неласковой стране, где солнце не такое жаркое, как в Израиле, а небо низкое и серое. И где по утрам выпадают росы и стоят туманы.
Другой же страстью Эфраима Циркиса стала еврейская история, как он сам говорил: «история двухтысячелетнего галута».
Еще в девяносто третьем году Эфраим Циркис подарил Леониду с Валечкой свою первую книгу: про жизнь евреев на Украине. Странным образом, ему удалось воскресить многие старинные легенды, а жизнь местечек он описывал так, будто сам участвовал в песнопениях и огненных плясках хасидов, сам рубил лес и выслушивал проповеди БЕШТА, молился рядом с ребе Дов Бером и сам собирался идти вслед за Шабтаем Цви, а уж в знании старинных клезмеров и вовсе не было ему равных…
С тех пор, как железный занавес рухнул, несколько лет подряд Эфраим Циркис ездил на Волынь и в Подолию, заезжал и на Галитчину – искал следы своих предков. И нашел-таки с помощью архивариусов и, будто нить Ариадны, стал разматывать нескончаемый, запутанный клубок своего рода, пробиваясь через века. Многие нити оказались оборваны и утеряны – в жестоких войнах гибли не только люди, но и документы – и все же Эфраиму Циркису удалось выяснить, что одна из линий его предков из Западной Украины через Польшу ведет в старинный германский город Аахен, некогда столицу Карла Великого, а оттуда в славный город Амстердам, в XVII веке еврейскую столицу Европы.
- «Так сказать, - говорил Эфраим Циркис, - это было обратное движение, против набиравшего силу течения, на восток, в то время когда с XVII века еврейские потоки выживших после хмельнитчины, хлебнувших лиха, двигались в обратном направлении, из российского приграничья, из Польши – на запад, в земли, покинутые после чумы или еще дальше, в Америку. И будут крепнуть с перерывами вплоть до нынешнего дня. Впрочем, если смотреть из космоса, нередко эти потоки больше походили на броуново движение. А изнутри – это было бегство от невзгод и нищеты, обозначавшее географию беды. Воистину, земля многократно горела под ногами у наших предков. Не мы, но обстоятельства сделали нас кочевниками».
Рабби бен Элиезер, обнаруженный Эфраимом Циркисом в освободившейся Голландии[35], едва ли был бедным. Он принадлежал к роду известных амстердамских торговцев и книгопечатателей, издававших книги на идише и иврите, которые продавали затем во всех общинах Европы – от России и Польши до Британии, - бизнес, судя по всему, был доходный и процветающий, чуть ли не все молитвенники Европы отпечатаны были в Амстердамских типографиях, а Амстердам на целый век превратился в еврейскую духовную столицу. Ну, может быть, не духовную – самые известные раввины в просвещенном и богатом Амстердаме не приживались, коммерсанты, как и раввины, отличались немалой гордыней, тут уже коса нашла на камень, - но уж книжной столицей точно, «городом и матерью Израиля». И это – в еще средневековой Европе, где большинство людей не умели читать и писать. А здесь станки круглосуточно печатали тексты со странными, справа налево бегущими древними буквами, потому что все евреи знали грамоту.
- Голландия, первой вырвавшаяся из тьмы средневековья, сыграла особую роль в еврейской истории, - продолжал Эфраим Циркис. – Через Голландию началось переселение евреев в Новый Свет – в голландскую на тот момент провинцию Ресифе в нынешней Бразилии[36] и в Нью-Йорк. Только Нью-Йорк в то время назывался Нью-Гарлемом, в честь голландского города Гарлема, что недалеко от Амстердама.
Амстердам когда-то был одним из самых еврейских городов Старого Света. Недаром великий Рембрандт жил в свое время на Еврейской улице и писал портреты еврейских стариков и старух.
Предок Эфраима, согласно изысканиям амстердамских архивариусов, был евреем-сефардом. Вероятно, родители его происходили из состоятельных маранов и прибыли в Амстердам из Испании вместе с тысячами других, бежавших от инквизиции, чтобы открыто исповедовать веру праотцов. А потому Эфраим Циркис на следующий год собирался ехать в Сеговию[37], откуда, по некоторым данным, прорастали корни его родословного дерева.
- Значит, в вас переплелись гены ашкеназов и сефардов? – заинтересовался Леонид. – Выходит, что и у нас тоже?
- Да, скорее всего. Это две главные ветви на многоветвистом дереве. Много раз они пересекались, так же, как ладино[38] и идиш, - отвечал Эфраим Яковлевич. – Когда-нибудь они совсем сольются и образуют единый ствол.
История народов очень похожа на жизнь отдельных людей и так же, как жизнь людей, она имеет свое начало и свой конец. Как кровь и гены перетекают из одного рода в другой, так же и народы перетекают из одного в другой. Так что в конце концов остаются только названия, и еще, может быть, память, или что-то неуловимое – душа, неясные предания, культура…
… Увы, ничто не вечно…
Примечания.
[1] Летом 1915 года по распоряжению Ставки Верховного главнокомандования, в первую очередь начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Янушкевича, пытавшегося объяснить военные неудачи русской армии «еврейским шпионажем», производилась массовая высылка еврейского населения из прифронтовой полосы. При этом по бюрократическому недомыслию ставка имела широкие гражданские полномочия на большую глубину территории. Следствием жестокой и бессмысленной депортации стали не только массовые страдания мирного еврейского населения, но и фактическая отмена положения о черте оседлости.
В результате депортации большие еврейские колонии возникли в поволжских городах: в Нижнем Новгороде, Самаре и Саратове, а также в Пензе и Воронеже и, несмотря на сохранявшиеся в законе ограничения, в столицах Российской империи.
[2] Клезмер – еврейский музыкант, часто бродячий, исполнитель небогослужебной, «народной», так называемой клезмерской музыки восточно-европейского происхождения, которую обычно исполняли на свадьбах, бар-мицвах и разных нерелигиозных праздниках.
[3] «Хава-нагила» - наиболее распространенная веселая еврейская песня. Скорее всего мелодия этой песни была создана неизвестным клезмером не раньше середины XIX века, вероятно, в Молдавии или в Румынии. Позднее записана и оранжирована известным собирателем еврейского фольклора Авраамом Цви Идельсоном. Он же, возглавляя оркестр, написал слова этой песни, впервые исполненные на праздничном концерте в Иерусалиме в честь прихода в Эрец-Исраэль англичан (английские войска под командованием генерала Алленби вступили в Иерусалим 11 декабря 1917 года) и одновременно окончания многовекового турецкого владычества в Палестине.
Радость евреев по поводу получения мандата на управление Палестиной Великобританией была связана с опубликованием в Великобритании декларации Бальфура (ноябрь 1917 года), провозглашавшей создание национального очага для еврейского народа в Палестине.
«Хава нагила» очень быстро распространилась по всему миру и воспринимается как еврейская народная песня. Утверждается также, что это первая песня, записанная на иврите. Вместе с тем мелодия «Хава нагилы» часто используется в современной поп-культуре.
[4] Хаззан (хазан, хазн, также кантор) – должностное лицо еврейской общины, служащий в синагоге, ведущий богослужение – он читает нараспев молитвы, которые за ним повторяют молящиеся. Хаззан должен досконально знать литургию и обладать красивым, сильным голосом, а также подобающими внешностью и поведением, и быть женатым.
[5] Фрейлекс – известный еврейский танец, исполняемый под определенную мелодию.
[6] Летом 1919 года белые войска, входившие в состав Вооруженных сил Юга России, возглавляемые генералом П.Н.Врангелем, овладев Царициным, вели наступление на Саратов, но взять город им не удалось.
[7] Йом-кипурник – антирелигиозное мероприятие, осуществлявшееся в основном еврейскими коммунистами и комсомольцами. Подобные мероприятия были распространены в СССР в 20-е годы ХХ века во время празднования йом-кипура. Включали в себя антирелигиозные шествия и трапезы в синагоге во время строжайшего поста. Йом-кипур – «судный день», когда верующие евреи держат ответ перед Богом за все, совершенное ими за прошедший год.
[8] Штраймл – распространенный хасидский головной убор, представляющий собой ермолку, отороченную собольими или лисьими хвостами.
[9] ГОСЕТ – Московский государственный еврейский театр. Образован в 1920 году в Москве из еврейской театральной студии, переехавшей из Петрограда. До 1929 года театр возглавлял А.М.Грановский, который, вследствие критики в адрес театра и опасений быть репрессированным, во время триумфальных гастролей на Западе стал невозвращенцем, после чего ГОСЕТ возглавил С.Михоэлс, бывший одновременно ведущим артистом театра. Ведущими артистами театра были В.Л.Зускин и ряд других известных актеров, в оформлении спектаклей в разное время принимали участие И.М.Рабинович, Р.Р.Фальк, А.Г.Тышлер, М.Шагал, Н.Альтман. Репертуар театра был глубоко национален, воспроизводя историю и особенности местечкового быта; спектакли были пропитаны национальным колоритом, ритмом, юмором, воспроизводили многие страницы трагической жизни еврейского народа. Спектакли игрались на идиш, тем не менее, ГОСЕТ был одним из наиболее ярких и колоритных театров в Москве. Ликвидирован театр в период ожесточенной борьбы с космополитизмом.
[10] Отец народов – Сталин Иосиф Виссарионович (1879-1953). Выражение «отец народов» применялось советской публицистикой, начиная с 1936 года после принятия «сталинской конституции» и с тех пор прочно ассоциируется с именем Сталина.
[11] В данном случае речь идет о компании по борьбе с космополитизмом, проводившейся в СССР в 1948-1953 гг., хотя отдельные признаки такой политики просматривались и раньше, начиная с известной речи И.В.Сталина на приеме в Кремле 24 мая 1945 года, когда он говорил об особой роли русского народа как руководящей силы, назвав его «наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза». Компания по борьбе с космополитизмом носила явно антисемитский характер, сопровождалась обвинениями советских евреев в «безродном космополитизме» и в недостатке патриотических чувств, массовыми увольнениями со многих постов и должностей, а в ряде случаев – арестами. Вместе с тем эта компания была направлена против значительных слоев интеллигенции, рассматривавшейся как носительница скепсиса и прозападных настроений, а также борьбой за русские и советские приоритеты в области науки и техники, критикой ряда научных направлений и арестами лиц, заподозренных в космополитизме и «низкопоклонстве перед Западом».
[12] Юдифь – героиня ветхозаветной второканонической «Книги Юдифи», еврейская вдова, отличавшаяся особенной красотой, благодаря которой она сумела проникнуть (предположительно в 589 г. до н.э.) в лагерь ассирийцев, напавших на Иудею и сумела убить предводителя ассирийского войска Олоферна, отрезав ему голову.
Согласно преданию, ассирийцы, обнаружив обезглавленное тело военачальника, в панике обратились в бегство и были по частям разбиты израильтянами.
«Книга Юдифи» - второканоническая, она входит в Септуагипту (древнегреческий перевод Ветхого Завета с иврита, сделанный 72 толковниками в III-IIвв. до н.э. и является частью канона католической и православной церквей, но исключена из него иудеями и протестантской церковью как апокриф.
[13] Эсфирь (Эстер) – одна из самых знаменитых библейских женщин, главная героиня одноименной книги ТАНАХа, красавица, горячо преданная своему народу и иудейской вере. Согласно преданию, будучи женой персидского царя Ахашвероша (Артаксеркса) и приемной дочерью приближенного к трону еврея Мордехая, она сумела расстроить коварные планы ненавидевшего не только Мордехая, но и весь еврейский народ амалекитянина Амана, потомка царя амалекитян Агога и спасти еврейский народ от истребления. Коварный Аман был повешен на виселице, которую он велел приготовить для Мордехая. Эти драматические события легли в основу празднования веселого еврейского праздника пурим.
[14] Гершеле Острополер (Герш из Острополя; 1757-1811) – историческое лицо, еврей из Острополя, острослов, прославившийся своими выходками, шутками, точными и остроумными ответами, ставший одним из героев устной традиции, еврейский Ходжа Насреддин. Со временем Гершеле Острополер превратился в фольклорного героя восточноевропейского еврейства и в персонажа ряда литературных произведений. Одноименная пьеса по мотивам фольклора, связанного с Гершеле Острополером, в течение ряда лет с большим успехом шла в ГОСЕТе.
[15] «Суды чести» в 1947 году были учреждены при министерствах и ведомствах. Их главной уставной задачей была борьба против низкопоклонства и раболепия перед западной культурой, с недооценкой значения деятелей и достижений русской культуры в развитии мировой цивилизации. Именно тогда Россия стала «родиной слонов», а во МХАТе была поставлена антизападная и «антикосмополитическая» пьеса «Суд чести».
[16] Зускин Вениамин Львович (1899-1952) – артист ГОСЕТа и кино, Народный артист РСФСР (1933), Народный артист Узбекской ССР, лауреат Сталинской премии второй степени (1946). Режиссер-постановщик ряда спектаклей в Еврейском театре. После гибели Соломона Михоэлса около года возглавлял ГОСЕТ. Арестован 23 декабря 1948 года одним из первых среди деятелей еврейской культуры, осужден по делу Еврейского антифашистского комитета, расстрелян 12 августа 1952 года. Реабилитирован в ноябре 1955 года.
[17] Антей – в древнегреческой мифологии гигант, обладавший необыкновенной силой, сын бога морей Посейдона и богини земли Геи. В борьбе Антей побеждал всех своих противников, так как в решающий момент всегда касался земли, то есть своей матери Геи и черпал от нее новые силы.
[18] Нюрнбергские законы – два законодательных акта («основные законы») – «Закон о гражданстве рейха» и «Закон об охране германской крови и германской чести», принятые по инициативе А.Гитлера на съезде Национал-социалистической партии в Нюрнберге 15 сентября 1935 года в соответствии с тайной программой (1920), а затем единогласно проголосованные сессией рейхстага.
Согласно закону «О гражданстве рейха» гражданином Германии можг быть лишь тот, кто обладал «германской или родственной ей кровью и кто своим поведением доказывал желание и способность преданно служить германскому народу и рейху». Эта формулировка фактически означала лишение евреев немецкого гражданства. «Закон об охране германской крови и германской чести» запрещал как «осквернение расы» брак и внебрачное сожительство между евреями и «гражданами германской и родственной ей крови», наем евреями домашней прислуги из женщин «германской или родственной ей крови» моложе 45 лет, а также вывешивание евреями национального или имперского флага и использование тканей схожей расцветки.
Так как в Нюрнбергских законах не определялось понятие «еврей», в постановлении от 14 ноября 1935 года были установлены категории евреев и «лиц с примесью неарийской крови», введено понятие «неариец».
[19] Ишув (иврит, буквально «заселенное место», «население») – собирательное название еврейского населения Эрец-Исраэль.
[20] Английская администрация официально именовала оркестр Палестинским симфоническим, на иврите до провозглашения независимости Израиля оркестр именовался Симфоническим оркестром Эрец Исраэль. Создан по инициативе всемирно известного скрипача Бронислава Губермана. Оркестр почти полностью состоял из музыкантов, бежавших с семьями из гитлеровской Германии.
[21] 13 членов Еврейского Антифашистского Комитета в соответствии с приговором, вынесенным Военной коллегией Верховного суда СССР от 30 апреля 1952 года, были расстреляны в ночь на 12 августа 1952 года. Реабилитированы посмертно в ноябре 1955 года.
[22] Рабби Нахман из Брацлпава (в обиходной речи – Ребе Нахман, (1772-1810 гг.) – правнук основателя хасидизма Исраэля Баал Шем Това, основатель брацлавского (бресловского) направления хасидизма. В 1810 году рабби Нахман, предчувствуя скорую смерть от туберкулеза, поселился в Умани, где за несколько лет до его рождения произошла Уманская резня, и велел похоронить его среди убитых во время Колиивщины. Могила р.Нахмана сразу после его смерти стала местом паломничества брацлавских хасидов и сохранялась до середины 1920-х годов, а затем возродилась после получения Украиной независимости. Возле могилы р.Нахмана построена одна из крупнейших в Европе синагог.
[23] Колиивщина – восстание православного крестьянства и казачества на Правобережной Украине против экономического, крепостнического, религиозного и национального гнета в Речи Посполитой в 1768 году в период Барской конфедерации. Восстание гайдаманов сопровождалось многочисленными погромами и грабежами. Одним из наиболее жестоких эпизодов восстания, получившего на Украине название Колиивщины, стала Уманская резня, случившаяся после взятия города объединенными силами гайдамаков во главе с Железняком и перешедшим на их сторону отрядом казаков, возглавляемым Гонтой. Захватив город, восставшие учинили резню, перебив сначала всех евреев, а затем поляков и униатов. Общее число убитых, практически все население города, составило от 12 до 30 тысяч человек. Восстание было подавлено русскими и польскими королевскими войсками.
[24] Меджибож – поселок городского типа на Украине в Летичевском районе Хмельницкой области. Основан в 1146 году (Ипатьевская летопись). В 1331 году был захвачен литовским князем Ольгердом, который передал его своим сыновьям Кориатовичам, которые, в свою очередь, построили здесь знаменитый и могучий замок. Городок считается родиной хасидского движения в иудаизме, так как в 1740-1760-х годах здесь жил и проповедовал основатель хасидского движения Исраэль Ба-аль Шем Тов (БЕШТ) и располагался его «двор». В настоящее время на сохранившуюся могилу БЕШТа ежегодно приезжают тысячи людей (в основном хасидов) со всего света.
[25] Аннополь – село в Славутском районе Хмельницкой области Украины. Известно тем, что здесь провел свои последние годы Дов-Бер (Магид из Мажерича) и здесь же похоронен на старом еврейском кладбище. В течение недолгого времени – центр еврейской жизни. Кроме Дов Бера, здесь некоторое время жили и проповедовали его ученики и последователи «цадики» Шнеер Залман из Ляд, Мешулам-Зуся Аннопольский, сын Дов-Бера Авром «Гамалах» («Ангел») и другие.
[26] Алтер ребе (идиш; Старый ребе; 1745-1813) – раби Шнеур-Залман бар-Барух из Ляд (село в Витебской области, республика Беларусь) – основатель Любавичского направления хасидизма или ХАБАД. В 1797 году Алтер ребе написал книгу Тания, в которой изложил основы ХАБАДа. В настоящее время объединение любавичских хасидов является наиболее распространенным, активным и богатым среди других направлений хасидизма. Центр любавичских хасидов находится в Нью-Йорке.
[27] Бердичев – город в Житомирской области Украины и одновременно административный центр Бердичевского района. В годы Великой Отечественной войны в период немецкой оккупации в городе был устроен лагерь, где было расстреляно 38536 проживших в Бердичеве евреев. Предварительно 4 сентября 1941 года оккупантами была проведена акция по уничтожению еврейской молодежи, в ходе которой были убиты 1303 юнроши и девушки.
[28] Раби Леви-Ицхак – (раби Леви-Ицхак бар Меир Дербаремдикер, 1740-1809 гг.) – выдающийся праведник и мудрец, один из известнейших хасидских учителей, ученик Дов-Бера из Межерича, бóльшую часть жизни прожил в Бердичеве, был в разное время раввином Пинска и долгие годы вплоть до своей смерти раввином Бердичева. Духовное наследие раби Леви-Ицхака из Бердичева заключено в его книге «Кдушат Леви» («Святость Леви»), являющейся одной из главных книг хасидизма. Могила р.Леви-Ицхака на кладбище в Бердичеве является местом массового паломничества хасидов.
[29] Фарисеи – религиозно-общественное течение в Иудее в эпоху Второго Храма, одна из древнееврейских философских школ, достигшая наибольшего расцвета в период правления династии Хасмонеев. Однако возникло это течение значительно раньше, в период возвращения из Вавилонского плена под руководством Ездры, который и заложил фундамент учения фарисеев. Он видел спасение и сохранение еврейского народа в строгом исполнении Моисеева закона, представляющего гармоничное сочетание обрядовой религии священников и этической религии пророков.
[30] Саддукеи – религиозно-общественное течение в Иудее в период Второго Храма, в значительной степени отражавшее взгляды и интересы правящей земельной, денежно й и священнической аристократии. Считается, что свое название саддукеи получили от библейского Садока (Цадока), родоначальника древней династии первосвященников. Именно саддукеи по большей части составляли «партию власти» - и при династии Хасмонеев и при Ироде Великом. Саддукеи признавали писаный закон Моисея, однако отвергали многие народные обычаи и постановления законоучителей более позднего времени, стояли за формальное исполнение религиозных предписаний и в то же время в меньшей степени, по сравнению с фарисеями и ессеями, были подвержены изоляционизму.
[31] Восхождение на Сион – возвращение в страну Израиль. В иврите понятия «возвращение» и «восхождение» равнозначны.
[32] Дипломатические отношения между СССР и Израилем были восстановлены 15 октября 1991 года. Первым послом СССР в Израиле после восстановления дипотношений стал А.Е.Бовин, который после распада СССР стал представлять Российскую Федерацию.
[33] Мельница Монтефиоре, внутри которой в настоящее время находится музей, была построена в XIX веке на средства богатого британского еврея, финансиста, общественного деятеля и филантропа Мозеса (Моше) Монтефиоре посреди выстроенного им квартала Ямин Моше, состоявшего из 30 жилых домов. Квартал Ямин Моше был первым за пределами городских стен и потому все выстроенные дома представляли собой маленькие крепости для защиты от нападений арабских бандитов.
Чтобы обеспечить жителей квартала пищей и работой, сэр Монтефиоре выстроил свою знаменитую мельницу. Но оказалось, что в этом месте не бывает ветров, так что мельница никогда не использовалась по назначению, зато стала одним из символов Иерусалима.
[34] Маале Адумим – израильский город в Иудее, на Западном берегу реки Иордан. Практически пригород Иерусалима, расположен в 8 км восточнее Израильской столицы.
[35] В результате нидерландской буржуазной революции (1566-1609), сочетавшей антифеодальное и национально-освободительное движение от Испании Габсбургов с религиозно-реформистским, была провозглашена Республика Соединенных Провинций, фактически признанная Испанией в 1609 году по так называемому двадцатилетнему перемирию и получившая международное признание в 1648 году (Вестфальский мир). Конституция РСП провозглашала свободу вероисповедания, что сделало Нидерланды в целом, но более всего город Амстердам центром иммиграции как евреев-сефардов, так и евреев-ашкеназов, а также маранов из Испании, более 100 лет тайно сохранявших верность Авраамовой вере.
[36] Колонизация территории нынешней Бразилии была начата португальцами через несколько лет после открытия Америки Колумбом, начиная с первой экспедиции под командованием адмирала Педро Алвареса Кабрала в 1500 году.
В 1630 году голландцы по инициативе Вест-Индской компании направили к берегам Северо-Восточной провинции армаду из 70 судов и оккупировали Ресифе. Среди голландских поселенцев находилась и группа евреев, вероятно, первых еврейских поселенцев в Новом Свете. Когда через несколько десятков лет колония была отвоевана португальцами, еврейские колонисты перебрались в Северную Америку.
[37] Сеговия – город в Испании, известный тем, что до изгнания из страны в нем жило очень много евреев.
[38] Ладино – язык евреев сефардов.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 2-3(190) февраль-март 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer2_3/LPodolsky1.php
