***
Мы ехали на раннюю звезду.
Листва летела стаей под колёса,
И ветер – у неё на поводу –
Заглядывал в кабину к нам без спроса.
С дороги повернув, застряв в грязи,
Мы вышли, озираясь, – где же помощь?
Но не было помощников вблизи,
Лишь полночь приближалась. Эта полночь
Открылась нам, как сказочный сезам,
Алмазами набитая шкатулка.
Их блеском, изумляющим глаза,
Был полон мир до самых закоулков.
И сфера, не размытая огнём
Мятежного жилого обитанья,
Чернилами текла за окоём
Великого и вечного молчанья.
Бездонный, непроглядный этот цвет
И чистый очерк звёздного узора
Накрыли наш в грязи почивший след
И вздохи утомлённого мотора.
Вселенная клубилась у дверей
Земли, казалось, вымершей навеки.
И, мизерные в сущности своей,
Стояли у машины человеки.
***
Устанет моя неуёмная жизнь,
Начнёт спотыкаться на ровном.
И скажет ей Бог: «Ты коней придержи,
Подумай о вечном, о кровном.
Нельзя же доказывать век напролёт,
Что сделаешь всё, только дайте.
Ложись-ка в гамак, полежишь – и пройдёт,
И благость такая накатит,
Как будто без вёсел, в прозрачной ладье,
Доверившись воле теченья,
Плывёшь и плывёшь по зелёной воде,
Куда – не имеет значенья.
Туда, где зовущих тебя голосов
Не слышно уже, и проблемы
Мирской кутерьмы обращаются в сон…
Но мы отклонились от темы».
Ах, да, эти мысли – о высшем, о том,
Что хлеб и душа не едины.
Я это обдумаю – после, потом…
Настойчивый писк комариный
Над ухом играет побудку: «Лежишь?!
Вставай, запрягай вороного!»
И Бог сокрушённо посмотрит на жизнь,
Но больше не скажет ни слова.
***
Безжизненны, уродливы, темны
лежащие под пёстрыми шатрами
деревья. Их черты заострены
железными осенними ветрами
безжалостней, чем лезвием ножа.
Повержены какой-то давней бурей,
погостами угрюмыми лежат,
питая почву сукровицей бурой
(одной тропой деревья и людей
уводит смерть в подземный город тленья).
Но вот приходит добрый чудодей,
владеющий искусством оживленья.
Звонит он в голубые бубенцы,
брусничную разбрасывает крупку –
и в миг над буреломами дворцы
являются узорчатостью хрупкой.
Из них, беспечно жмурясь и смеясь,
выглядывают сказочные люди,
рождая восхитительную связь
волшебной яви с призраками буден.
И снова – пусть не надолго, увы –
стволы оживлены весёлым светом,
и этот свет в сумятице листвы
торит дорогу детям и поэтам.
Пройдись неспешно кромкою лесов,
найди калитку в изгороди тонкой
и, отодвинув взрослости засов,
открой в себе забытого ребёнка.
***
…И запах скошенной травы, прощальный запах увяданья
Тебе поведает о том, о чём не скажется в словах:
Как изнурительно больны, неизлечимы опозданья,
Как лихорадочно знобит упущенное впопыхах.
Ещё не холодно. Ещё цветов подбрасывает лето,
И не заношен до седин наряд высокой синевы,
И зимних бабочек рои ещё не вылупились где-то,
Чтобы обрушиться на мир… Но запах скошенной травы
Тебя преследует, идёт вслед за тобой от дома к дому,
Он пробирается в подъезд, в квартиру входит без ключа.
Как будто просит вспоминать о чём-то прежде незнакомом,
Что невозможно оживить, осилить, заново начать.
И эта срезанная жизнь, уже подёрнутая тленьем,
За твой цепляется подол, но, не склоняя головы,
Ты пролетаешь над землей, горя незрячим нетерпеньем.
И за тобою – пустота. И запах скошенной травы.
***
Вот этот старый городок,
На тысячи других похожий.
Хватило бы десятка строк
Для описания, но всё же
Иду разыскивать: а вдруг
Среди затоптанной брусчатки
Замрёт настойчивый каблук,
Былые встретив отпечатки,
И стены явят связь времён,
Сплетая судьбы и эпохи…
Но вот весь город обойдён –
Обломки, каменные крохи.
Путеводитель без труда
Расскажет равнодушным словом,
Кто проживал здесь и когда,
И кем приют его был сломан
Или разграблен.
Сотни лет
Страна крошилась и ломалась,
Стирая собственный свой след,
Но что-то всё-таки осталось.
Остались небо и река,
И блеск задумчивого плёса.
И те же в небе облака,
И те же травы по откосам.
Несёт неспешная вода
Их вековое отраженье,
И только ветер иногда
Меняет смысл изображенья.
ЗАЧЕМ…
Зачем для постиженья бытия
Рассыпанные радугой осколки?
Подцвеченная ими, жизнь твоя –
Открытка глянцевитая, и только,
Где, слитые в одно, полутона,
Тончайшие нюансы и оттенки,
Едва коснувшись зрительного дна,
Отскакивают, точно мяч от стенки,
Мгновенье будоражат, а потом
Цветной волной смываются с сетчатки.
И только аскетичный монохром
Надолго оставляет отпечатки:
Открыт до самой плоти, обнажён,
Не прячет боль и страсть в спектральных шорах,
И каждый штрих прорезан, как ножом,
И каждый блик – как магниевый сполох.
Вглядись в него, и ты познаешь суть,
Не требуя подкрашиванья линий.
Ну, может, только зелени чуть-чуть
И – понемногу – красной, желтой, синей…
***
В окне за сумерками жидкими
Неотвратимости молчание.
Сухими старческими нитками
Прошито жизни окончание.
И расползается от ветхости
Земной юдоли облачение,
И проступает на поверхности
Иное – высшее значение
Того, как пальцы побелевшие
Блуждали, одеяло комкая,
И окликала даль нездешнюю
Речь неразборчивая, ломкая.
И свет в пустом туннеле вечера
Бледнел от каждого движения,
Сиюминутное и вечное
Сопровождая в их сближении,
И вот – угас…
***
Ничего от меня не останется,
Только этот заросший сад,
Где, к стене привалившись, старится
Мной посаженный виноград,
Где истерты скамейки дочерна
У расшатанного стола,
Где любая травинка дочерью
И подругою мне была.
Как упорно и свято верим мы,
Что завещанный нами труд
Не загубят бурьяны времени,
Мхи забвения не забьют;
Что в наследных руках продолжится
Он, как прерванный разговор.
Отчего же душа тревожится,
На соседский взирая двор?
Там когда-то пестрели красками
И цветы, и кусты смород,
Но, хозяйкою не обласканный,
Он дичает который год.
Равнодушно роднёю брошенный,
Под забором лежит, как бомж,
И в его бороде некошеной
Только ящериц ты найдёшь.
