Из раннего
ПЕТРОНИЙ
Неясный свет, и запах цикламены,
И тишина.
Рука, белее самой белой пены,
Обнажена.
На длинных пальцах ногти розоваты
И нет перстней.
Движенья кисти плавны и крылаты,
И свет на ней.
В руке дощечка, залитая воском,
В цветах – окно.
На мраморном столе, в сосуде плоском,
Блестит вино.
Зачем здесь я, в ночи и неодета,
И кто со мной?
Библиотека древнего поэта
Полна луной.
Я подхожу, дрожа, к столу со львами
И говорю:
«Привет тебе!.. Я не знакома с вами», –
И вся горю.
Склонившись в непривычном мне поклоне,
Я слышу смех.
Из непонятных слов одно – «Петроний» –
Яснее всех.
Далёкий век, другая жизнь и вера…
Я говорю:
«Я помешала. Ты читал Гомера
И ждал зарю…»
В саду вода лепечет монотонно,
Шуршит лоза.
Эстет и скептик смотрит удивлённо
В мои глаза.
1913
Из книги «Бренные слова» (Одесса, 1920)
***
Не то, что я жена и мать,
Поит души сухие нивы:
Мне нужно много тосковать,
Чтоб быть спокойной и счастливой.
Мне нужно, вставши поутру,
Такой изведать страх сердечный,
Как будто я сейчас умру
И не узнаю жизни вечной.
Но через миг опять жива,
В размере до сих пор не петом,
Смогу я бренные слова
Осеребрить нездешним светом.
июнь 1917 г., Одесса
***
Мне не дано быть розой без шипов.
В густом снопе я лишь смиренный колос,
И растворяется мой слабый голос
Среди ему подобных голосов.
Но всё же я пою по мере сил,
Без гнева, не ища сокрытой цели,
Чтоб после смерти ангел не спросил:
– Где ты была, когда все пели?
***
Хорош воскресный день в порту весной:
Возня лебедок не терзает слуха,
На тёплом камне греется, как муха,
Рабочий, оглушённый тишиной.
Я радуюсь тому, что я одна,
Что я не влюблена и не любима,
Что не боюсь я солнцем быть палима
И стать смуглей кофейного зерна.
Что я могу присесть легко на тюк,
Вдыхать неуловимый запах чая,
Ни на один вопрос не отвечая,
Ничьих не пожимая нежно рук.
Что перед сном смогу я тихо петь,
Потом сомкну, как девственница, вежды,
И поутру нехитрые одежды
Никто не помешает мне надеть.
***
Лучи полудня тяжко пламенеют.
Вступаю в море, и в морской волне
Мои колена смугло розовеют,
Как яблоки в траве.
Дышу и растворяюсь в водном лоне,
Лежу на дне, как солнечный клубок,
И раковины алые ладоней
Врастают в неподатливый песок.
Дрожа и тая проплывают чёлны;
Как сладостно морское бытие.
Как твёрдые и медленные волны
Качают тело лёгкое моё.
Так протекает дивный час купанья.
И ставшему холодным, как луна,
Плечу приятны тёплые касанья
Нагретого полуднем полотна.
июль 1919 г., Константинополь
***
Бог повелел: явился лев и кролик,
И реки протекли на дне долин,
И год распался на двенадцать долек,
Как апельсин.
И шар земной медлительно свернулся,
Полуостывший, в бездне бытия.
Бог повелел, быть может, улыбнулся,
И появилась я.
И вот живу. Вкушаю сон на ложе,
Хмелею в полдень, никну ввечеру.
Бог повелит, нахмурится, быть может,
И я умру.
март 1919 г., Одесса
***
Увы! На жизни склоне сердца всё пресыщённей,
И это очень жаль:
У маленького Джонни горячие ладони,
И зубы, как миндаль.
У маленького Джонни в улыбке, в жесте, в тоне
Так много острых чар.
И чтоб ни говорили о баре Пикаддили,
Но это славный бар.
Но ад ли это, рай ли, сигары и коктейли,
И кокаин подчас,
Разносит Джонни кроткий, а денди и кокотки
С него не сводят глаз.
Но Джонни – он спокоен. Никто не удостоен,
Невинен алый рот,
В зажжённом им пожаре в Пикаддили баре
Он холоден – как лёд.
Но хрупки льдины эти! Однажды на рассвете
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая, в потоке горностая
Туда явилась я.
Бессонницей томима… Усталая от грима…
О возраст, полный гроз!
О жажда (ради Бога), любить ещё немного
И целовать до слёз
Кто угадает сроки! На табурет высокий
Я села у окна,
В почтительном поклоне ко мне склонился Джонни,
Я бросила: «Вина»,
С тех пор прошли недели, и мне уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И выгнанный с позором, он нищим стал и вором…
И это очень жаль!
июнь 1918 г., Одесса
***
Он юнга. Родина его Марсель.
Он обожает ссоры, брань и драки.
Он курит трубку, пьёт крепчайший эль,
И любит девушку из Нагасаки.
У ней такая маленькая грудь,
На ней татуированные знаки…
Но вот уходит юнга в дальний путь,
Расставшись с девушкой из Нагасаки.
Но и в ночи, когда ревёт гроза,
И лёжа в жаркие часы на баке,
Он вспоминает узкие глаза
И бредит девушкой из Нагасаки.
Янтарь, кораллы красные, как кровь,
И шёлковую кофту цвета хаки,
И дикую, и нежную любовь
Везёт он девушке из Нагасаки.
Приехал он. Спешит, едва дыша,
И узнает, что господин во фраке
Однажды вечером, наевшись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.
