Мы – пленённые звери,
Голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем.
Ф. Сологуб
И вот мы уже в самолёте. Летим сначала до Мадрида, там пересадка. Ночь мы должны провести в гостинице и на следующий день лететь в Сантандер. Всё это за государственные деньги, как было тогда принято. Полёт прошёл благополучно, без приключений, не считая того, что мальчики с Усановым как следует перепились. (Шутка ли сказать! Алкоголь на халяву!) Идём получать багаж. Все снимают с бегущей дорожки свои вещи, а я усиленно концентрируюсь – как точно выглядела моя сумка? Я же её толком не видела! Мама собирала вещи, потом Дима засунул эту сумку в багажник машины Доренского, потом он же её вытащил и сразу сдал в багаж... Чёрт! Какого она была цвета? Пока я напряжённо вспоминаю, все постепенно разбирают свои чемоданы и уходят. Наша группа уже тоже всё своё получила. Бегущая дорожка останавливается: так сказать, сеанс окончен! Приехали! Я ничего не понимаю, спрашиваю нашу переводчицу, где мой чемодан? Она идёт выяснять, ей говорят – ничего больше нет, весь багаж выдан. Что? Нет вашего чемодана? Ну, тогда идите оформляйте потерю багажа... Как – потерю? Мы все – жутко уставшие, нервные. Всем было известно, что могут не выпустить в самый последний момент, даже с паспортом. Были известны случаи, когда прямо из самолёта вытаскивали! Что же касается меня, я ещё вообще не осознала тот факт, что меня выпустили, а уже нет багажа! То есть я попала в Испанию, имея в руках только тот самый красный, молоткастый и серпастый и... всё! Делать нечего, тащимся все вместе за Инной Львовной заявлять о потере багажа. Тут-то всё и начинается: «Как выглядел ваш чемодан? Какого он был цвета? Что в нём лежало?» Граждане! Да откуда я могу это знать?!
Хорошо помню эту первую страшную ночь такой желанной «заграницы» – жуткая, непереносимая жара и слёзы. Всю ночь я проплакала. Ни нот, ни смены белья, ни одежды, ни-че-го, кроме советского паспорта в руке.
Сантандер.
Поскольку подготовка к конкурсу для меня свелась к единственной, практически невыполнимой задаче – получить выездную визу – мне и в голову не пришло посмотреть на карту! Где этот самый Сантандер находится? Что там за достопримечательности? Это всё казалось таким далёким, как космос! Ну что я буду мучать себя вопросами типа: есть ли жизнь на Марсе? Поэтому я и не сразу обратила внимание на тот факт, что наша гостиница стояла на берегу моря, можно сказать, прямо на пляже... Море, солнце и песок – это всё абсолютно выпало из зоны моего внимания. К тому же, какое море, граждане, какой пляж, когда последние дни вообще пролетели без занятий, а на конкурсе-то играть надо! Для полноты картины добавлю, что в своём платье я просто изнемогала от жары и что моя соседка по комнате, Нигора, одолжила мне одно из своих лёгких платьев. А Палома, узнав, что не пришёл багаж, и у меня нет нот, позвонила хозяйке музыкального магазина, и та привезла все ноты, которые мне были нужны...
Тут уместно отдать должное отличной организации конкурса. Впервые я поняла, что такое «частный» конкурс.
Немного расскажу о семье Паломы О'Ши. Палома – большая любительница фортепианной музыки. Она и сама училась играть на рояле (не могу с точностью сказать, профессионально ли), и была знакома со всеми известными испанскими пианистами. Её муж – банкир, владелец банка Сантандер, один из самых богатых людей Испании. Говорили даже, что они – самая богатая семья в Испании после королевской. Кроме того, Палома была очень красива, элегантна и умела безупречно держаться в обществе. С эдакой королевской простотой. Это произвело на меня сильное впечатление. Все шестеро её детей были отлично воспитаны и получили прекрасное образование. Все они учились в разных странах. Учились блестяще, иначе «папа не платил бы за образование».
Фортепианный конкурс имени Паломы О'Ши – безусловно, дело жизни Паломы. Высокое финансовое положение её мужа и моральная поддержка всей семьи были необходимой базой для организации этого масштабного музыкального события.
Во всех организационных вопросах Паломе О'Ши помогали её дочки – очаровательные Палома-младшая и Каролина (фамилия всех детей Паломы – Ботин, по отцу). Обе девочки были очень приятными, красивыми, дружелюбными и работали не покладая рук. Обе разъезжали на машинах, что меня невероятно восхищало, они же были моложе меня! Сесть за руль – было всегда моей мечтой – в то время абсолютно неисполнимой. Как-то раз они мне со смехом рассказали про случившуюся у них аварию – девчонки столкнулись на машинах во дворе своего дома... Для меня это было чем-то вроде репортажа с Луны! Кроме того, они свободно общались на многих языках. Палома Ботин говорила даже по-русски. Несмотря на это, с нами неотлучно была Инна Львовна (что изрядно смущало остальных участников). Но её задачей было – не допустить нашего бесконтрольного общения с иностранцами. Представляете себе, какой стресс! Как можно не допустить общения с иностранцами, когда вокруг одни сплошные иностранцы!
С Паломой Ботин мы быстро подружились. Нередко она забирала меня на машине к себе домой, и тогда я занималась на рояле в салоне у самой хозяйки конкурса. Помню, как, выйдя из салона, сразу заблудилась в этом удивительном доме. Он был очень интересным: казался маленьким и одноэтажным со стороны ворот и парадного входа, но на самом деле этажи шли вниз по горе... Вот на этих этажах я и потеряла дорогу в салон с роялем...
Но я отвлеклась от темы организации конкурса.
Что было необычно на этом конкурсе – организованное питание для участников. Наверное, именно поэтому СССР и посылал туда конкурсантов. На этом деле экономились государственные деньги. Кроме того, отпадала необходимость давать нам нищенские суточные, по-моему, $4 в день...
Организованное питание – это, конечно, замечательно! Но проблема состояла в том, что питания этого нам катастрофически не хватало! Все остальные участники могли пойти в кафе, в ресторан, наконец, просто в магазин и купить, что они хотели, а мы всё время были голодными. Достаточно сказать, что за неделю я похудела на 7 кг... А ведь нам так нужны были силы! Мы же занимались часов по 5 в день! И, поверьте мне, молодым и голодным было ах, как тяжело!
Но это я уже забежала вперёд.
А сначала была регистрация и знакомство с участниками и организаторами конкурса. Узнав меня, все сразу забеспокоились:
– Как ваши руки?
– В каком смысле? Какие руки?
– У вас же были переиграны руки два года тому назад!
– У меня???
Ах вот оно что! Должны же были быть какие-то объяснения, почему я тогда не приехала на конкурс! Меня же ждали! Не мог же мой профессор Доренский (который в 1982 году был членом жюри) просто сказать, что меня НЕ ВЫПУСТИЛИ! Нашли, что придумать! Меня с детства так правильно учили, что никакого переигрывания рук и быть не могло!
И что я должна была ответить испанцам? Что меня КГБ не выпустило? М-да...
– Да нет, спасибо! Руки у меня были и есть в полном порядке!
На регистрации участники конкурса знакомились друг с другом, обстановка была приятная и расслабленная. С нами тут же, конечно, Инна Львовна. Поскольку нас всё же четверо, она не успевала контролировать всех нас одновременно... И вот меня уже спрашивают:
– А что это за женщина с вами?
– Да вот, – отвечаю, – переводчица...
– А зачем она вам? – недоумевают все.
Один из участников, француз, вдруг заговорил со мной на чистом русском языке! По-видимому, Инна Львовна была занята с кем-то ещё. Я просто пришла в восторг!
– Ах, как вы хорошо говорите по-русски! И практически без акцента! И где же вы его так хорошо выучили? Ах, в Москве? Так вы учились в Москве? Как это славно!
И вот мы уже договариваемся, что он будет меня подбрасывать на машине на занятия!
– А откуда машина? Как, вы прямо из Франции приехали на машине?
В общем, полный восторг! И такой приятный француз!
Тут Нигора меня отзывает в сторонку и говорит:
– Ленка! Ты что, с ума сошла? Это же Почтарь! Он же бывший наш! Он же сбежал! Прекрати с ним общаться! Тебя сейчас же обратно отправят!
И вот ни на какой машине я уже никуда не еду, а, наоборот, избегаю даже взгляда «фальшивого» француза. Вот ведь! Опасности подстерегают на каждом шагу!
Все участники были распределены для подготовки к конкурсу между богатыми семьями любителей музыки, предоставившими свои инструменты для наших занятий. Я была распределена в дом жены мэра Сантандера, моей тёзки, сеньоры Елены.
Поскольку, как я уже описывала выше, в Москве на занятия собственно музыкой ни времени, ни моральных сил у меня не было, надо было «нагонять» уже на месте, непосредственно перед конкурсом. После «птичьего завтрака», как мы нежно называли "petit déjeuner", который ограничивался маленькой чашечкой кофе с маленьким сладким круассаном, маленькой невиданной нами доселе упаковочкой масла и такой же упаковочкой мёда, я, голодная, тащилась заниматься. А учитывая тот факт, что я ничего сладкого с детства не ем, мой завтрак ограничивался чашечкой кофе, который, кстати сказать, в Москве я тоже не пила. Все мои джемики и медки я отдавала ребятам, а самой, жутко голодной, надо было идти пешком по жаре в длинном платье Нигоры к сеньоре Елене и заниматься там 4 часа. Меня от голода просто качало, но что делать? Денег у нас не было, так что и вариантов было ноль.
Кормили нас три раза в день. Про завтрак я уже рассказала. Обед и ужин были для нас тоже непривычными. Никаких «закуска, первое, второе с гарниром и компот». Подавали два блюда – мясо или рыба и салат. Причем, салат не с картошкой и солёными огурцами в майонезе, к которому мы привыкли дома, а какие-то невиданные зелёные листья, как оказалось, вполне съедобные, но совершенно невыразительные и безвкусные. К этим салатам подавалось оливковое масло и уксус, которые надо было самим наливать.
Одного блюда нам всем, особенно мальчишкам, как я уже писала выше, катастрофически не хватало. И хлеба не дают! Кроме того, на столе стояли графины с водой и вином. Из этих самых графинов все, кроме нас, и разливали себе то одно, то другое. А ещё я впервые в жизни увидела, как вино смешивают с водой.
А мы? Мы тщетно ждали чая или хотя бы компота. Но, понятное дело, ни того, ни другого там не наблюдалось. И нам, вопреки нашим привычкам, пришлось переходить на воду.
Остальные участники конкурса наслаждались жизнью – ходили на пляж, загорали, купались в море. Ну, и занимались, конечно, но не с таким ожесточением, как мы. У многих были уже обгоревшие носы, это я почему-то хорошо запомнила...
До начала конкурса Палома О'Ши устраивала у себя дома приём для всех участников и гостей конкурса. Все уже перезнакомились друг с другом и стояли маленькими компаниями, непринуждённо болтали, попивая вино и закусывая. Мы же стояли в сторонке с Усановым и Инной Львовной. Палома О'Ши, как королева, обходила все группы гостей и предлагала на выбор разные языки: English? Deutsch? Français? Español? И только наша группа не говорила ни на каком языке, поэтому отвечать могла только «переводчица в штатском», а Нигорка, услышав предложенные языки, сразу съязвила: «Узбеко?». Помню, как мы себя тогда чувствовали – зажатые, под присмотром, мы стояли в кучке с нашими надзирателями, как пресловутая группа в полосатых купальниках. Все остальные смеялись и радовались жизни. Для них участие в конкурсе – это ещё и возможность съездить в новое место, найти новых друзей... А результат? Ну, получится – хорошо, а нет, так нет! Ничего страшного, поедут на следующий конкурс! Для нас это было вопросом жизни и смерти, по крайней мере, профессиональной. Мы ездили за премиями, я бы даже конкретизировала: за первой премией. А удовольствия жизни... Не до них нам было! Ох, не до них!
И всё же! Несмотря на жуткий стресс, я всё равно старалась наслаждаться жизнью, хотя это усложнялась миллионом ограничений, как, например, проживанием в гостинице в соседних номерах с нашими КГБистами. Надо сказать, что я пыталась говорить по-английски, хотя был он у меня тогда в довольно жалком состоянии, и даже чуть-чуть по-испански, с трудом вспоминая мои испанские уроки двухлетней давности. И это несмотря на то, что Инна Львовна старалась все разговоры держать под контролем. Собственно, она была нормальная и даже приятная женщина, но работа есть работа!
Очень быстро я познакомилась и с «иностранными» мальчиками, с американцами. Один из них был настоящим «аборигеном» – очень красивый, с небесно-голубыми глазами, он сразу привлекал к себе внимание. Другой, назову его Х – иммигрант из Советского Союза. С первым я умудрялась общаться по-английски, приучая его к привязавшемуся ещё со школы произношению выражения "I don't know" (Ай донт кноф) и к естественному для меня ответу на раздражающий меня вопрос "How are you" – "Very bad". Сначала он был несколько удивлён, так как "How are you" – это не вопрос, а приветствие. Это только русские на вопрос «как дела» начинают долго рассказывать про все свои беды. Но потом очень быстро привык к моему юмору и охотно поддерживал со мной разговор – настолько, насколько это было возможно. Он искал со мной контакта, а я боялась: меня и так еле выпустили, а тут ещё американец – вот незадача! Я его не пускала на порог своего номера, даже если в номере была Нигора, а вдруг кто-нибудь заметит! Нигора, к тому же, совсем не говорила по-английски. И он часто сидел на полу в коридоре под дверью моего номера, этого я ему запретить не могла, но вся дрожала: а если из соседнего номера выйдет Инна Львовна? «Что тогда?» – как говорил дедушка пионеру Пете из музыкальной сказки Прокофьева «Петя и волк».
С Х же контакт был вообще очень опасен, и он это прекрасно понимал, поэтому приглашал меня гулять поздно вечером, когда все русские уже давно должны были спать или, во всяком случае, сидеть по своим клеткам, предварительно «отметившись» у надзирателей, что «все на месте». После этой процедуры я брала туфли в руки, выходила босая в коридор, и тихонечко бежала вниз, где меня и дожидался мой «кавалер». В первый раз позволив себе эту опасную вылазку, я, воспитанная в Советском Союзе и приученная к тому, что гостиницы вечером закрываются на замок и попасть туда никак нельзя, решила подстраховаться и попыталась на ломаном английском выяснить, когда закрывается гостиница... Служащие отеля, которые, кстати, к моему величайшему изумлению, всегда были на месте и всегда были готовы ответить на любые вопросы гостей, долго не могли понять, чего я от них хочу, почему гостиница закрывается и кто распорядился её закрыть! Выяснилось, что гостиница открыта 24 часа в сутки и любой (!!!) может туда зайти в любое время дня и ночи без объяснения причины... Вот это да!
Когда это дошло до моего сознания, и я поняла, что можно гулять хоть всю ночь, а не сидеть в номере, я «осмелела» и стала предпринимать эти опасные вылазки. Х был джентльменом, водил меня по барам и угощал всяческими неслыханными напитками, типа яичного ликёра. Но о полном расслаблении речи даже не было. Я страшно боялась оказаться «разоблачённой», и мне везде мерещились то Усанов, то Инна Львовна, то ещё какие-то ужасы. Что бы со мной было, если бы меня на этом «поймали», я не знала, но ясно было, что ничего хорошего. Этот ужасный страх, к которому мы привыкли и с которым постоянно жили, преследовал меня и здесь, хотя он был абсолютно чужероден в Испании, на море, среди свободных людей. А ещё я же была незамужняя! Меня могли заподозрить, чёрт знает в чём! После нескольких эдаких походов я решила таскать с собой постоянное «алиби», моего приятеля по русской команде Витьку. Если что – мы вдвоём, то есть как бы и не виноватые мы! Так что поить моему новому другу приходилось вместе со мной ещё и Витю, денег-то у нас не было ни копейки! Забегая вперёд, скажу, что причитающиеся нам нищенские суточные были выданы только в последний перед отлётом день, уже в Мадриде.
Что-то я увлеклась описаниями быта, а самое главное выпало из рассказа – игра на конкурсе.
Первый тур выплывает из памяти, как из густого тумана. Помню, что у меня началось такое сердцебиение, да ещё с перебоями, что я вообще не могла дышать. Случилось это со мной впервые, никаких таблеток с собой не было, что делать, я не знала. Помню, что все силы мои были сконцентрированы на том, чтобы как-то дышать – настоящая тахикардия (о существовании которой я тогда ещё ничего не знала). Почему это произошло, я не знаю. Впрочем, причин было много: пережитое до отъезда волнение, жара, голод, груз ответственности. И это – помимо нормального волнения перед игрой. В общем, почему – это не вопрос, важно, что этот кошмар остался единственным моим воспоминанием. После выступления сердцебиение не стабилизировалось, и я всё ещё не могла нормально дышать. Пожаловалась Инне Львовне, но что она могла сделать? Врача вызвать – невозможно! А кто будет платить?
За день до выступления моя изуродованная сумка (потерявшая в дороге одно из колёс, ради которых и был весь сыр-бор) достигла-таки Сантандера. Так что играла я уже в приличном скромненьком светло-зелёненьком платьице, специально для этой цели пошитом ещё 2 года назад. Наверное, я даже и не вспомнила бы, в чём играла, но осталась фотография, где я сижу на сцене, так что этот факт документирован.
На второй тур прошли мы все четверо – Витя, Нигора, Рауф и я.
Только тогда я поняла, что должна играть «Ночного Гаспара», которого толком не повторила. Что делать? Спрашиваю Палому Ботин, можно ли обменять «Гаспара» на «Образы» Дебюсси, которые были у меня в руках. В случае прохода на 3-й тур, я должна была успеть повторить «Гаспара». После долгих переговоров, к счастью, это удалось.
Кроме того, на втором туре надо было играть обязательное произведение, специально написанное для этого конкурса – "Cadencia" Хальфтера. После прошлого конкурса, когда обязательное произведение оказалось просто детсадовским, постарались на славу. Оно (сочинение) оказалось таким модерновым и таким трудным, что Палома схватилась за голову! Но потом быстро сориентировалась и послала всем участникам конкурса уведомление, что это произведение можно играть по нотам. Но у всех советских участников, как известно, один и тот же адрес – конкурсный комитет. А поскольку конкурсному комитету до лампочки, наизусть надо играть Каденцию Хальфтера или по нотам (думаю, они и разницы-то не понимали), то нам даже не посчитали нужным сообщить эту «деталь», и мы все, как стахановцы, выучили всё наизусть... Кстати, композитор самолично сидел в жюри. Но об этом немного позже.
Перед вторым туром член жюри от Советского Союза Лев Николаевич Власенко пригласил нас четверых на короткую встречу. Куда? На пляж, конечно! Он-то, в отличие от нас, вёл вполне европейский образ жизни – загорал, купался, гулял (в свободное от работы в жюри время). И вот мы уже ищем его на пляже, быстро находим и готовимся внимать его наставлениям. Увидев меня в бикини, Лев Николаевич говорит что-то вроде: «Ух! Вот это фигура! С такой фигурой надо прямо в бикини на сцену выходить!»
Сначала я потеряла было дар речи, а когда приобрела его обратно, то ответила шуткой на шутку: «А играть мне тоже надо или просто так... ходить?» Судя по взгляду Власенко и остальных ребят, понимаю, что спорола что-то совершенно «политически неграмотное» и что Власенко мне это припомнит.
Лев Николаевич стал серьёзным и рассказал нам о том, что все мы прошли с высокими баллами и что у всех нас есть хорошие шансы попасть в полуфинал.
Своего выступления на втором туре совершенно не помню, кроме того, что в обязательном произведении, которое играла наизусть, я что-то подзабыла. Абсолютно уверена в том, что если бы в жюри не сидел автор этого сочинения, к тому же следивший за исполнениями по нотам, никто ничего не заподозрил бы. Кроме того, все, за исключением нас четверых и одного американца, играли это произведение по нотам. Иными словами, моя незначительная оплошность не должна была испортить общего впечатления. Забегая вперёд, замечу, что американец, единственный выучивший по своей воле «Каденцию» наизусть, и получил за неё специальный приз. Что было правильно.
Сокращая рассказ о своём участии в конкурсе, скажу, что в полуфинал я не прошла. И Витя не прошёл, что меня удивило, поскольку ещё со школы я его помню как очень одарённого, сильного пианиста. Нигора и Рауф прошли и должны были играть квинтеты и сольную программу.
Как описать моё состояние после моего «вылета»? На самом деле было это ещё хуже, чем не поехать. Потому что, если тебя не пустили, то ты как бы и не виноват и можно спекулировать – вот, если бы пустили, то я бы... А тут вот уже и прошла, и пустили, а ты... прошляпила такую возможность! Позор и конец профессиональной жизни. Тебя больше никогда и никуда не пошлют. Свои ощущения очень хорошо помню: эдакая гремучая смесь облегчения и стыда, что я не оправдала... Тихон Николаевич сделал для меня невозможное, а я вот не оправдала. Горечь поражения была несколько подслащена невероятно тёплым ко мне отношением всех: и участников, и Паломы, и её дочек, и организационного комитета. Ко мне подходили очень многие и говорили, что не понимают решения жюри! А Власенко коротко сказал мне: «Ну ты жезабыла в обязательном произведении! Что тут можно сделать?» (Тут я должна объяснить читателю, что глагол «забыть» на языке музыкантов-исполнителей не требует никакого дополнения и означает, что на сцене у музыканта на долю секунды отключилось внимание, и что-то из музыкального текста было пропущено или неправильно сыграно). Тут к месту (или наоборот, не к месту) должна заметить, что сам Власенко забывал очень часто, и это всем было известно.
Но дело не в этом. А в том, что много позже выяснилось, что по результатам голосования жюри, я проходила в полуфинал, но Льву Николаевичу каким-то образом удалось переубедить жюри и пропустить в полуфинал Рауфа. Для Рауфа было сверхважно получить премию. Он был старшим из нас всех и многократно говорил мне: «Вот когда тебе будет 30 лет, ты меня поймёшь!». Узнала я об этой подмене в Москве от Паломы Ботин. Рассказала она мне это, понятно, под большим секретом. Сказала, что мама ужасно переживала и даже плакала по этому поводу, так как считала, что я одна из самых ярких участников, и не сомневалась в моём проходе в финал. И ещё: Палома О'Ши пообещала, что Власенко больше никогда не будет приглашён в жюри её конкурса. Насколько мне известно, так оно и было. Но для меня это уже не имело никакого значения.
Вернёмся же обратно на конкурс.
Поскольку гостиницу и питание оплачивали устроители конкурса, нас не отправили обратно на родину, а оставили «разлагаться» на Диком Западе. Что я и делала по мере своих скромных возможностей. В то время как Нигора и Рауф продолжали усиленно заниматься, мы с Витькой пытались расслабиться и получить удовольствие.
Одно из самых ярких впечатлений – приглашение Паломы Ботин покататься на яхте. Она пригласила меня, Витю и «моих» американских мальчиков (все мы не прошли в полуфинал), но, зная ситуацию с «переводчиками в штатском», договорилась с ними сама, пообещав привести нас в гостиницу вечером. И им ничего не оставалось делать, как разрешить эту поездку. Смотрю на фотографии с яхты, которые ПаломаБотин привезла мне потом в Москву... это какая-то картинка из американского кино! Мы все на яхте, где был настоящий капитан и, конечно, свой повар! Я смотрю с фотографий такая счастливая и свободная! Невозможно себе представить, ЧТО я тогда переживала...
Тем временем конкурс продолжался, и мы с Витей пошли «болеть» за Нигору и Рауфа в полуфинале. Запомнила я, кроме наших, только двух участников: бразильца Кокарелли и аргентинца Даниэля Ривера. Первый запомнился игрой с техническими потерями, какими-то ужимками и прыжками. Мы с трудом сдерживались от смеха. Нам обоим было понятно, что он для Нигоры и Рауфа (которые себя очень хорошо показали) не конкурент, а мы оба желали нашим ребятам победы. Аргентинец же, представивший для сольного выступления 12 трансцендентных этюдов Листа и «Петрушку» Стравинского, играл отлично. Сама по себе программа была даже и по сегодняшним меркам невероятная по сложности! Играл он очень уверенно и технически безупречно. Помню, я сказала Витьке: «Вот теперь ты понимаешь, КАК надо играть на конкурсе, чтобы гарантированно пройти в финал?» Хотите посмеяться? Так вот он как раз НЕ прошёл, зато Кокарелли прошёл и получил вторую премию! С тех пор я не выдаю никаких прогнозов. Наверняка ошибусь! А Ривера уехал, не приняв причитавшуюся ему пятую премию. Я его понимаю.
Должна ещё упомянуть панику наших КГБистов после моего «исчезновения». «Исчезновением» считалась пропажа кого-либо из нас, подопечных, из поля зрения на любой, даже непродолжительный срок. Один из американцев пригласил меня куда-то пойти, то ли в бар, то ли ещё куда-то, не помню. Вот я и пошла, в связи с чем и «исчезла» на пару часов. Меня действительно уговаривали не возвращаться обратно в Союз, чтобы начать нормальную жизнь в Америке. Но если представить себе мою ситуацию – папа после тяжёлого инфаркта, Хренников, поручившийся за меня головой – то понятно, что не могла я нигде остаться!
Конечно, Хренникову голову не снесли бы, но папиной жизнью я рисковать не могла! У меня даже намёка на такой поступок не могло возникнуть в голове! Как потом жить? С мыслью, что я убила отца?
Но КГБисты-то этого не понимали. Поэтому, когда я вернулась в гостиницу, Нигора в панике бросилась ко мне: «Где ты была? Тебя повсюду ищут! Иди быстрей докладывайся! Тебя же никуда больше не выпустят!»
Пошла я с повинной, сказала, что пошла погулять и никуда и не думала деваться! Не могу описать того выражения облегчения на лицах наших «помощников», словно груз пудовый с плеч долой. Им потом за каждого «невозвращенца» крупный нагоняй был бы, что, дескать, не уследили.
Коротко о результатах конкурса. Нигора не прошла в финал, но получила седьмую премию, а Рауф был удостоен третьей премии. Кто получил первую премию – не помню.
Мои американцы провожали нашу группу в аэропорту, где обнимали всех подряд, включая Инну Львовну и Усанова, иначе как бы они могли обнять меня!
Осталось мне описать дорогу домой, на родину...
Нас ожидала пересадка в Мадриде, как и на пути в Сантандер. Там Усанов, наконец, раздал всем сестрам по серьгам – причитавшиеся нам суточные и премиальные от конкурса. Те самые суточные, которые нам так необходимы были в Сантандере! А теперь мы вынуждены были потратить все эти деньги за один день в Мадриде, так как ввоз валюты в СССР был запрещён.
Представьте себе такую ситуацию: вы должны потратить огромную (ну, для меня огромную) сумму денег неизвестно на что! За один час.
Пошли в знаменитый магазин "El corte ingles", где продавали всё. Войдя в этот магазин и сразу запутавшись, я поняла, что не помню, через какой выход (или вход) вошла и где наша гостиница. Села прямо на пол среди красоты и зеркал и заплакала горькими слезами. Но делать нечего, деньги надо тратить. Сразу пошла покупать подарки маме и папе. Маме купила красивый золотой набор, кольцо и серёжки, и туфли, папе тоже какие-то подарки. Себе сине-беленький эдакий матросский костюмчик – юбку и кофточку, сразу же в него и нарядилась. В общем, всё кончилось благополучно. Деньги были все успешно потрачены, гостиница найдена, чемоданы упакованы. И полетели мы обратно на самолёте венгерской кампании «Малеев», по-моему, с ещё одной пересадкой в Будапеште. Долетели мы благополучно, что меня немало удивило. Я всё думала, где ещё будет закавыка? Ждать пришлось недолго.
Получили мы наши сумки-чемоданы, но какие-то сильно «похудевшие». То есть, улетали мы из Мадрида с набитыми до отказа сумками, а получили их практически пустыми. Нет, конечно, там лежали все вещи, привезённые нами из совка, а вот всё, что мы купили в Мадриде, бесследно исчезло! Больше всех расстроился Рауф, что понятно! Денег у него было больше, чем у всех нас, соответственно, и покупок больше! Началась опять возня: заявления о пропаже вещей, допросы, ЧТО именно пропало и так далее... А пропало у меня всё: и подарки маме, и подарки папе. Я ещё умудрилась золотое кольцо и серёжки для мамы положить не в сумочку, а в чемодан. Засунула коробочку в туфли. Думала, скажу маме, что привезла ей туфли, она возьмёт их, а оттуда золото посыплется – сюрприз! Вот кто-то удивился этой моей выдумке! Осталось у меня только то, что было на мне, к счастью, я надела на себя все новые вещи! Больше всего меня поразило, что Усанов, у которого было украдено значительно больше, чем у нас, как-то не очень суетился и не стремился восстановить справедливость. Могу только предполагать, почему. По-видимому, накуплено им было на значительно большую сумму, чем ему иметь полагалось. Вот они, наши «суточные» или, уж не знаю, какие ещё деньги. Нас несколько раз вызывали для выяснения деталей и доходчиво объясняли, что за каждый пропавший килограмм веса нам причитается 14 рублей. Все мои попытки выяснить, ЧТО можно везти из-за границы, чтобы килограмм ЭТОГО стоил 14 рублей, ни к чему не привели. О том, чтобы найти украденное, даже речь не шла! Помню, мне была выплачена «компенсация» рублей эдак в 80. Когда нам выплачивали эту самую «компенсацию», я пообещала, что в следующий раз я набью чемодан тяжёлыми булыжниками, чтобы за пропажу их мне и была выплачена компенсация в рублях.
Вот так окончилась моя «триумфальная» поездка на Запад. Радости завистников не было предела! И только Тихон Николаевич сказал мне: «Я абсолютно уверен, что ты была лучшей».
Вместо эпилога (эпизод первый).
Вскоре после этого конкурса Палома Ботин приехала учиться в Москву на полгода. Так как она интересовалась искусством, в том числе и русским, то хотела немного улучшить свой русский язык. Училась она очень прилежно. Везде, во всех карманах и сумках у неё были распиханы карточки с выписанными русскими словами, предназначенными для заучивания. За полгода она собиралась освоить русский, ведь за неё папа платит деньги! «Сразу видно, кто из иностранных студентов откуда приехал, – говорила она, – студенты из социалистических стран развлекаются, за них платит государство, а мы, за кого платят родители, действительно работаем!»
Кстати, как она меня нашла – это отдельная история. Нам же не разрешалось оставлять иностранцам ни адреса, ни телефона.
Дело в том, что незадолго до приезда Паломы-младшей, Москву посетила Палома О'Ши с мужем. Между прочим, она приходила к Тихону Хренникову в его приёмную в Союзе композиторов. Перед этим Хренников позвонил мне, что к нему собирается Палома и что она хотела бы со мной встретиться. Я, конечно, тут же примчалась в Союз. Не помню, на каком языке мы общались. Неужели по-английски?
Палома была, как всегда, элегантна и мила, спрашивала наше мнение о корриде, и любим ли мы фламенко. А сеньор Ботин (банкир и муж Паломы) задерживался. Наконец, он пришёл. Палома встретила его умилённым смехом... Мультимиллионер явился на встречу с Хренниковым в тренировочном костюмчике. Оказывается, он занимался спортом! Бегал по Москве. И вот поэтому и явился, как был...
Думаю, что именно тогда я и дала мой домашний телефон Паломе для того, чтобы её дочка имела хоть какую-то поддержку в Москве.
Когда Палома Ботин приехала, то позвонила мне и предложила повидаться. Сказала, что у неё для меня есть письмо и фотографии из Сантандера.
Мы встретились с ней в центре Москвы. В качестве «утешительного приза» Палома Ботин привезла мне статью из местной газеты, где обо мне писали как о возможной будущей победительнице конкурса и особо отметили исполнение «Трианы» Альбениса (похвала за испанскую музыку в Испании дорогого стоила). А ещё она, хитренько улыбаясь, дала мне письмо от «моего» американца. Дать ему свой адрес я не имела права, поэтому он отправил письмо в Испанию на адрес Паломы с просьбой передать его мне.
После приятной прогулки по центру Москвы, мне показалось неудобным не пригласить её ко мне домой. Ведь она была так гостеприимна в Сантандере! К тому времени у меня уже была купленная родителями однокомнатная квартира, соседняя с родительской в кооперативе Союза композиторов. Я позвонила домой. Папа пришёл в ужас: «Ты не можешь привести её к нам домой. Я не имею права общаться с иностранцами! Если она к нам придёт, мне надо будет идти к начальству и докладывать о нашем разговоре». Я, конечно, знала, что папа работает в так называемом «ящике», но мне и в голову не могло прийти, что всё так серьёзно! «Хорошо, – сказала я, – тогда я её приведу к себе домой, а к вам мы не зайдём...»
Когда мы приехали ко мне домой, оказалось, что папа, не предупредив меня, ушёл из дома, чтобы даже в соседней квартире не присутствовать при этом «опасном» визите. И это при том, что он себя ещё неважно чувствовал после недавно перенесённого инфаркта (хотя на работу он уже вышел)....
***
Эпизод второй.
Замечу, что Палома изучила русский язык до такой степени, что позже получила работу в Лондоне на аукционе «Сотбис» как специалист по русскому искусству. Следующая наша встреча в Москве произошла в 1988 году, когда она приехала в Москву с аукционом, уже как эксперт. Она позвонила мне и пригласила на торги. Естественно, я с радостью приняла приглашение. Сотбис приехал в Москву впервые, и на аукцион было невозможно попасть; первое появление Сотбиса в Москве до сих пор считается сенсационным. Распродавались картины и другие произведения русского авангарда. Там я впервые увидела картины Миши Брускина, Ильи Кабакова и многих других, что было для меня сильнейшим художественным впечатлением! Кроме картин, я увидела своими глазами, как работает этот знаменитый аукцион. Больше всего меня поразила скорость, с которой работает аукционист, как быстро взвинчиваются цены – направо – налево – кто больше – 1, 2, 3 – продано! Тогда картина Брускина «Универсальный лексикон» была продана за какую-то рекордную цену. Палома подарила мне роскошный буклет всех выставленных на аукцион работ, и мы с ней вместе брали автографы у художников... К сожалению, при переезде буклет этот где-то затерялся.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 3(72) март 2016
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer3/Kushnerova1.php
