Кузьмовна сидела на детской табуретке, а на взрослой – та служила столом – грудой лежали альбомы для рисования. Помещение освещалось настолько слабо, будто дело происходило в подземном царстве, во владениях Черной Курицы. Тяжелая мгла струилась из-под пыльного занавеса, но Кузьмовна, человек бесстрашный и почти лишенный предрассудков, знай себе занималась делом, несмотря на притаившуюся за спиной тьму. Она методично просматривала один альбом за другим, то и дело задумываясь и улыбаясь. А то и напевала: отец, отец, дай руку мне… - хотя и песни такой не было. А была известная поэма Лермонтова, не положенная, кстати говоря, на музыку. На одном листе было написано желтым карандашом: «Моя жизнь». Дальше несколько рисунков: желтая девочка гуляет среди фиолетовых цветов ростом с подъемный кран. На верхушке одного цветка примостилось солнце, круглое, как монетка. Лучей у солнца не было, словно оно втянуло их в себя, как кошка коготки. Кузьмовна покачала головой. Не очень-то она одобряла солнце как непременный атрибут картины мира. Солнце не точка в конце предложения, тем более не восклицательный знак. Конечно, это было бы совсем не плохо, если бы все на свете завершалось таким вот образом. Да ведь это не так. Симметрия – предрассудок (подумала Кузьмовна с улыбкой). А она старалась выжечь из души предрассудки, окопавшиеся внутри. Ее бабка, помнится, наставляла девочку: встретишь медведя – поцелуй его и шагай дальше. У бабки все выходило просто: поцелуй и шагай дальше… У нее же получалось иначе. Прошло более тридцати лет со времени бабкиных наставлений, но медведь не исчез из памяти, не стал казаться безопаснее или нереальнее. Наоборот, словно укрепил свои позиции и приблизился к ней. Кузьмовна нередко ощущала присутствие огромного зверя и чуяла его тяжелый дух. Медведь обычно прятался в тени, укрывался во мраке черного двора с разбитым фонарем, а то и сопел в углу подвала, где Кузьмовна хранила картошку. Зверь и сейчас стоял неподалеку, возможно, стоял по ту сторону тяжелого занавеса… Медведь был предрассудком, но что же поделаешь. Даже будучи предрассудком, опалял Кузьмовну своим тяжелым, как молот, дыханием.
Помещение, которое выделили Кузьмовне для уроков, располагалось на первом этаже Дома культуры «Солдатский» и было не только темным, но и ледяным. Конечно, днем, когда приходили на урок рисования дети, дела обстояли получше: на улице было светло, а внутри они включали обогреватель. Но в пять часов вечера обогреватель необходимо было сдать старой ведьме Ангелине Антроповне. Та забирала прибор и запирала его в складе, до следующего утра. Ну а Кузьмовна, которая не успевала днем разобраться с рисунками и, в особенности, с надписями, которые дети делали под рисунками, оставалась еще поработать. Но теперь уж ей приходилось трудиться почти в темноте и холоде. Потому и сидела в валенках и тулупе, словно на дворе, как в кинофильме «Хождение по мукам», стоял девятнадцатый год.
Кузьмовне не повезло. Ей довелось обучать детей рисованию в гибельное для планеты время. Солнце, конечно, еще не погасло, но освещало такую картину, что не приведи бог увидеть во сне. Ее родной город Солдатск выглядел непогребенным покойником. Он опустел, потемнел и медленно и необратимо врастал в мерзлую землю. Брошенная восемь лет назад шахта зияла клубящейся тьмой. Дети рассказывали (повторяя, естественно, родительские байки), что из шахты то и дело выползают черные, от которых ничего хорошего ждать не приходится.
- Что же они делают? – удивлялась Кузьмовна (которая не очень-то верила в подземное зло).
- На рынке цены загибают, - отвечали дети.
- А они что, торговцы?
- Какие торговцы. Просто черные. Могут и без глаза оставить, - прибавляли ученики нелогично.
Вот теперь и это, думала Кузьмовна с сожалением. Она внимательно рассматривала каждый рисунок и читала детские каракули. Они казались Кузьмовне лучшим почерком, какой только можно представить. Каракули, если уж на то пошло, были своего рода искусством, как каллиграфия у китайцев. Только те достигали результата путем творческих усилий, а эти полагались на природу. Природа стояла и дышала им в затылки, вот и выходили каракули на славу. Большое яблоко стучит ногами, люди, как муравьи, разбегаются, читала Кузьмовна и морщила лоб. Ей нравилось это яблоко с ногами (кстати, так оно и было нарисовано: яблоко чуть не на весь лист, на двух ногах, похожих на крючья). Зловещее, однако, получилось яблоко, но это и естественно: чудо хорошенькое да принаряженное бывает только на открытке. Настоящее ЧУДО выглядит довольно жутко. Как человек с горбом – что красивого? Чудо – горб на лице природы… Возьмите-ка избушку на курьих ножках. Ого! Куриные ноги, многократно увеличенные, в пупырышках и неровной желтоватой коже… Много лет назад Кузьмовне один знакомый дал почитать рассказ, где человек видит в окошко своего дома гигантскую куриную ногу. Кузьмовна прочитала и окоченела от страха. Вот вам и чудо…
Ноги в валенках слегка остыли. Это потому что она сидит и почти не двигается, зачиталась… «Мама сказала, что подарит мне лошадей, - читала Кузьмовна, - но прошло два года, а их нет». На листе бумаги были лошади, четыре прекрасных темно-синих лошади и в стороне (так как Кузьмовна велела заполнить пространство листа) стоял небольшой стог. Этот холм не был похож на стог, но ученик подписал для бестолковых: «Стог», правда, вместо «г» написал «к». Все-таки она поняла и засмеялась. Главными тут были лошади, а еще главнее – лошадиные глаза, все различных, самых красивых цветов: синие, розовые, светло-голубые и фиолетовые, как августовская ночь.
А вот рисунки Снежного городка. Хотя рисовать там особенно нечего: елка, накренившаяся, как падающая башня, и Дед Мороз со Снегурочкой – причем оба со зверскими какими-то лицами… «Что же это такое, - переживала Кузьмовна. – Бармалей, а не дед Мороз. Медведь-батюшка…». Все-таки на уроке она разговаривала с ними про Снежный городок. В их беседах он получался ничего себе, уж во всяком случае, получше настоящего… Ну а потом малышня принялась за дело и нарисовали этот самый Снежный городок. А в придачу написали сочинения «Что я видел в Снежном городке». «Видела, как Сережа Починин бил Кристину и уронил»…
Директор их школы, которая ютилась в хозяйственном пристрое Дома культуры, увидел как-то рисунки с детскими каракулями и сделал Кузьмовне выговор: лучше бы поделки к празднику приготовили. Из природного материала. А то вон елка на рисунке, как костыль.
- А она и есть костыль, - возразила Кузьмовна дерзко. – Было бы кому опираться.
Директор бросил на Кузьмовну такой взгляд… Ей захотелось зажмуриться, а лучше – выключить свет. И будет, как в сказке: старик сказал, что ему темно идти войной. Вспомнив сказочный сюжет, Кузьмовна несвоевременно рассмеялась. А директор топнул ногой и раскричался, причем как? Ни слова не разобрать.
- Рот полон каши, - шепнула Кузьмовна.
- Чего-чего?
Кузьмовна вздохнула и сказала:
- Я вам, Геннадий Степанович, сочувствую. Вам надо кислым молоком полечиться.
Причем сказала-то безо всяких намеков, и впрямь сочувствуя своему начальнику, уродливому, как смертный грех. Ни единого светлого пятнышка!
После этой дискуссии отношения с директором школы окончательно разладились. Кузьмовна опасалась, что ей укажут на дверь либо лишат права пользоваться обогревателем и в дневное время.
«Костер разожгу, - решительно подумала смелая женщина. – Принесу из дома противень, на нем и стану жечь». Но и сама понимала, что такие меры – все равно что переход к военным действиям. Забил снаряд я в пушку туго…
Дни катились за днями, земля неторопливо совершала положенные обороты. Некоторое время спустя в полях повеяло весною, и Кузьмовна неожиданно так обрадовалась, так обрадовалась… А спроси, чтО за радость, - пожалуй, и не нашла бы ответа. Или сказала бы: вот ведь как хорошо, как радостно, что я дожила до весны. Праздник!
Однажды, в очередной раз засидевшись в своей каморке, Кузьмовна задремала. На улице был ледяной весенний вечер, тонкий серп луны горел в небе, как серебряная подкова. Кузьмовна вначале загляделась на луну, а потом сама не заметила, как погрузилась в сон. Она по-прежнему была одета в телогрейку и валенки, а перед ней на табуретке все так же лежала стопка альбомов с детскими рисунками. На верхнем листе была нарисована фиолетовая мышь, которая глядела немного вбок. Эта мышь и приснилась Кузьмовне – фиолетовая с блестящими глазами из стекла. Что за мышь? Во сне Кузьмовне все стало ясно. Мышь облизывалась на кусок пошехонского сыра. Длинные зубы горели в лунном свете, и мышь подумывала, как ухватить кусок. Но вдруг что-то перепугало беднягу, и она бесшумно брызнула прочь… Нырнула в дырку под газовой плитой, да сбилась с дороги. Темные переходы вывели дурную мышь на темно-синее небесное поле, где она вмиг истлела в космическом котле, все истлело, кроме стеклянных глаз… Так мышь стала звездой, благодаря блестящему глазу.
Кузьмовна вздрогнула и чуть не свалилась с табуретки. Открыла глаза и замерла: на ее коленях, свесив длинный хвост, заснул мышонок размером с детскую рукавичку. Вот и не верь после этого в сны… Во что же тогда, спрашивается, верить?
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 3(72) март 2016
Адрес оригинальной ссылки: http://7iskusstv.com/2016/Nomer3/Vetrova1.php
