Хроники Уолл-стрита. Хроника третья. Спаситель Уолл-стрит.0

(Окончание. Начало в № 1/2016 и сл.)

— Я только одного не понимаю, Хэнк, как они могли доиграться до такой степени, что не увидели, к чему это приведет? — медвежьи глазки президента буравят лицо Полсона, сидящего в кресле напротив. В голосе Буша ему слышится скрытый упрек, хотя именно он заслужил этот упрек меньше всех. Слава богу, кроме них, в Овальном кабинете больше никого нет, но Полсон знает, что в Вашингтоне всегда найдутся желающие свалить всю вину на него. Не случайно мадам Клинтон[1] уже кудахчет в сенате, что, если правительство Буша пустит деньги налогоплательщиков на спасение обанкротившихся банков, это будет сродни поражению в Ираке. Так что упрек президента он как министр финансов принимает. Черт бы все это побрал. Он так не хотел занимать эту должность. Но в конце концов дал себя уговорить…

В Белом доме было много людей, так или иначе связанных с Goldman Sachs, и все они считали, что Хэнк Полсон идеально подходит на роль секретаря казначейства[2]. Подвигов Геракла по расчистке авгиевых конюшен Уолл-стрит от него никто не ожидал, тем более что до выборов нового президента оставалось всего два с половиной года, а вот его умение быстро находить общий язык с деловыми партнерами и многочисленные личные связи с китайскими бизнесменами в администрации Буша ценили высоко.

Поначалу Полсон и слышать не хотел о переезде в Вашингтон. Зачем? У него и так уже была самая высокооплачиваемая на Уолл-стрит работа, которую он любил, и довольно широкий круг лояльных сотрудников, на которых он всегда мог положиться. Он нисколько не сомневался в том, что был финансистом высочайшего класса, и эта самооценка была вполне реалистична. Особого стремления к власти за ним не наблюдалось. Полсон был человеком дела, но в интересах своего дела способен был пойти на многое. Не случайно конкуренты прозвали его Змеем. Это, конечно, не самое лестное прозвище, только ведь и Уолл-стрит — не самое приятное место на Земле. И если после повторного предложения он и дал согласие работать с Бушем, то это был скорее вызов самому себе из желания убедиться в том, что и с новым делом он вполне в состоянии справиться. Вывел же он Goldman Sachs в самый высокоприбыльный банк мира, так почему бы не поработать со всеми другими банками сразу. Правда, его жена Венди и старый друг Уоррен Баффет были невысокого мнения о Джордже Буше, но, в конце концов, не им предстояло работать с президентом. И, как оказалось позднее, президент и министр финансов нашли общий язык и взаимопонимание довольно быстро. А вот сотрудникам казначейства понадобились некоторые усилия для того, чтобы сработаться с новым шефом. Государственные служащие, не спешащие на свои рабочие места, — это вам не сотрудники Goldman Sachs, готовые вкалывать по первому зову в любое время суток. Привыкшему именно к такому стилю Полсону пришлось переманить часть своих людей с Уолл-стрит в Вашингтон. Это слегка обеспокоило менеджеров казначейства, почувствовавших приближение увольнений. Некоторые решили получше разузнать о новом боссе, расспросив его личного секретаря. Ответ был неутешительным:

— Ну, Хэнк чертовски умен. Вполне возможно, он самый умный человек из всех, с кем вам приходилось иметь дело. К тому же у него уникальная память. Фотографическая. Потом — он настоящий трудоголик и готов умереть на работе. Такого же отношения он ожидает от всех, кто с ним работает…

Опаздывающих на работу стало заметно меньше.

Стремился наладить контакт с подчиненными и Полсон. Вскоре после своего назначения он пригласил человек пятнадцать из тех, на чью лояльность рассчитывал в будущем, к себе домой. Стоял душный субботний день. Где-то через час в дверь кабинета, где шла встреча, просунулась голова Венди Полсон:

— Может, я принесу холодной водички? — спросила она.

— Нет, спасибо, — ответил за всех Хэнк.

И когда Венди все-таки принесла поднос с кувшином холодной воды, никто из приглашенных так и не рискнул утолить жажду. Вообще, многие подмечали, что Полсон не особенно умел общаться с теми, кто ниже его по социальному статусу. Случалось, он их просто не замечал. Пользуясь общественным туалетом, он никогда не закрывал дверцу кабинки до конца. Присутствующие могли толковать это как им было угодно. В то же время Полсон был чрезвычайно неприхотлив и даже аскетичен в обиходе. Рассказывают, что однажды он приобрел дорогое новое пальто, не посоветовавшись с женой. Видимо, Венди отнеслась к такой трате денег с непониманием и осуждением, потому что на следующий день новое пальто было возвращено в магазин, а Хэнк отправился на работу в старом, которое носил лет десять. Не надо забывать, что в это время его состояние уже насчитывало сотни миллионов долларов. Это не было жадностью. В интересах дела Полсон мог оплатить своей кредитной картой аренду частного самолета, но ему и в голову не пришло бы такой самолет купить, хотя он мог это себе позволить, как, впрочем, и многое другое. Просто, став миллиардером исключительно благодаря своим талантам и уму, он так и остался сыном фермера по воспитанию и убеждениям. Вполне возможно, что именно поэтому он быстро сошелся с президентом, у которого как-то не сложились личные отношения ни с Аланом Гринспеном, ни с Беном Бернанке[3]. В их присутствии Буш испытывал чувство сходное с комплексом неполноценности, в то время как Полсон сразу же показался ему «своим мужиком». Интересно, что и Полсон, в отличие от Гринспена и Баффета, был довольно высокого мнения о Буше-младшем и на подтрунивания Уоррена неизменно отвечал: «Не забывай, что только он один из всех президентов закончил Гарвардскую школу бизнеса».

И Буш таки проявил огромную заинтересованность и достаточное понимание объяснений, даваемых Полсоном на их первой же встрече, когда речь зашла о большой вероятности скорого вступления страны в полосу кризиса. Особых знаний президенту тут не требовалось, поскольку цикличность экономических кризисов была очевидна, а вот секретарю казначейства и его команде предстояло решение довольно сложной задачи по определению области, в которой этот кризис мог начаться, и принятию мер если не по предотвращению, то по крайней мере по смягчению его последствий. И хотя Полсону, с его тридцатилетним опытом работы на Уолл-стрит, были хорошо известны зоны возрастающих рисков в банковском деле, он не смог предвидеть надвигающейся катастрофы на рынке недвижимости. Поэтому на его первой встрече с президентом речь шла о чем угодно, кроме ипотеки.

Между тем, кризис не заставил себя долго ждать[4].

 

Несмотря на ранний час того августовского утра, в вашингтонском предместье, где жили Полсоны, было очень жарко. Вернувшийся с пробежки покрытый потом Хэнк собирался принять душ, когда Венди окрикнула его из спальни:

— Твой мобильник разрывается от звонков. Пожалуйста, ответь.

— Полшестого утра, — мгновенно пронеслось в голове Полсона. — Европейский или азиатский рынок…

Догадка подтвердилась. Взволнованный голос одного из его помощников сообщил о панике на европейской фондовой бирже.

— Да что у них там случилось?

— BNP Paribas[5] приостановил работу трех хедж-фондов из-за нехватки ликвидности. Похоже, они больше не могут определить цену наших ипотечных активов. Официального заявления еще не было, но в любом случае это чертовски плохо для нас, Хэнк.

— А сколько там у них этих самых активов?

— Точно не могу сказать. Где-то на семьсот миллионов евро. Но вы же понимаете: нет цены — нет покупателя. Нет покупателя в Европе, не будет и у нас…

День обещал быть напряженным.

— Держи меня в курсе, — кратко подытожил Полсон. И, взглянув в зеркало на покрытое испариной лицо, с усмешкой подумал: «В поте лица своего… в поте лица…» Тогда он даже не подозревал, насколько был близок к предсказаниям господа бога.

До открытия нью-йоркской биржи оставалось три с половиной часа. Нимало не заботясь о раннем часе, Полсон обзвонил директоров главных банков Уолл-стрит. Он предпочитал личный контакт и новости из первых рук. Серьезность ситуации поняли все. Оставалось только внимательно следить за развитием событий.

— Может наконец помоешься и спустишься к завтраку? — прервала его раздумья Венди, гремевшая посудой на кухне.

— Так сегодня же четверг. Ты забыла? Бен ждет меня через час со своей овсянкой и апельсиновым соком в Федеральном резерве. 

Они сразу нашли общий язык и прекрасно понимали друг друга: мужиковатый и мосластый Хэнк Полсон и изысканный бывший профессор экономики Принстонского университета Бен Бернанке. По обоюдному согласию было решено встречаться раз в неделю за завтраком для обсуждения общих проблем. Общие проблемы находились всегда, так что им было о чем поговорить.

В это утро Бернанке с гораздо большим спокойствием, чем его собеседник, встретил новость о падении котировок на европейской бирже.

— В свое время я достаточно много занимался причинами Великой депрессии, — собирая овсянку ложечкой с краев тарелки, он осторожно направлял ее в рот, стараясь не запачкать аккуратно подстриженную бороду, — и уверен, все дело в том, что тогдашнее правительство не рискнуло спасти гибнущие банки, предоставив им дешевые кредиты из средств Федерального резерва. Они решили экономить, и это был как раз тот случай, когда экономия погубила экономику. Больше такой ошибки мы делать не будем. Но еще вчера я видел только высокие прибыльные показатели, даже несмотря на падение рынка недвижимости. В целом экономика остается здоровой и способна справиться с последствиями жилищного кризиса, — ложечка с овсянкой снова направилась в рот. — Кстати, уже года два назад наш друг Гринспен говорил, что мы настроили слишком много домов, — Бернанке сделал глоток апельсинового сока и дружелюбно взглянул на сидящего напротив Полсона.

— Да неужели? Это он когда говорил? Когда уходил на пенсию? А не он ли сам приложил руку к тому, что мы «настроили слишком много домов», играя с процентной ставкой[6]последние семь лет? Не мог обеспокоиться пораньше, ну хотя бы немного? Или все надеялся на саморегулирование рынка?

Слегка перегретый тост осыпался крошками на брюки Полсона, никогда не отличавшегося изысканными манерами, а в это утро и вовсе забывшего о правилах этикета.

Бернанке немного дольше, чем обычно, задержал взгляд на негодующем лице собеседника.

«Что-то я не припомню особых возражений, когда старик предложил урезать ставку до одного процента. Дешевые деньги тогда устраивали абсолютно все банки[7], включая Goldman Sachs, и все поспешили вложиться именно в недвижимость, а не в производство, вопреки ожиданиям Гринспена», — подумал он, но ничего такого не сказал, зная, как могут быть неприятны напоминания о прошлой деятельности. Зачем расстраивать человека, у которого впереди тяжелый день. Кто знает, как развернутся события. Поэтому все так же спокойно продолжил:

— Ну да. Именно тогда он мне это и сказал, но у нас были более важные темы для обсуждения… Или нам тогда так казалось.

— И что же он предлагал?

— Выкупить токсичные активы у банков и сжечь дома, на которые нет спроса.

— От таких советов у меня кусок застревает в горле, — поперхнулся Полсон. — Не зря ты помянул Великую депрессию.

— Вот поэтому я и ем овсянку, — без тени иронии, скорее сочувственно заметил Бернанке. — Но я все-таки не думаю, что наши дела так уж плохи. Это скорее локальные трудности, и мы их преодолеем, Хэнк. Где ты видишь толпы безработных на улицах? Пусть даже кто-то разорится, рынок устоит…

Как оказалось позднее, ошибаться могут даже профессора экономики.

 В казначействе Полсона ждали плохие новости: европейские рынки рухнули с небывало низкими котировками. Из Белого дома по этому поводу запросили комментарии.

— Соедините меня с Лагард[8]. Хочу узнать, что они там собираются делать, — Полсону нужна была информация из первых рук.

Голос с сильным французским акцентом ответил почти сразу же, словно Кристин только и делала, что ждала звонка из Америки.

— Мы вас предупреждали, что цунами приближается, — взволнованно начала она, — а вы так и не приняли никаких мер. Как будто это касается только нас.

«Ну, меня-то ты, голубушка, ни о чем таком не предупреждала», — подумал Полсон и, слегка поморщившись, как можно спокойнее продолжил:

— Так какая проблема у BNP?

— Я на связи с их топ-менеджерами, Хэнк. Они не смогли найти покупателей для ваших ипотечных ценных бумаг и больше не верят в их реальную стоимость, несмотря на высокий рейтинг. Нам еще не известны потери, но доверие вкладчиков испаряется вместе с наличностью. Несколько банков заявили о том, что прекратили кредитование клиентов. Я с уверенностью могу говорить о наступлении кризиса ликвидности. Вы понимаете, что за этим может последовать. Вас это затронет не сегодня, так завтра.

Люди по обе стороны океана, слышавшие разговор Лагард и Полсона, прекрасно знали, что она имела в виду панику вкладчиков — причину всех известных экономических кризисов.

— У вас есть план по спасению ситуации?

— Европейский центробанк готов к вбросу денежной массы на банковский рынок в виде кредитов с пониженной процентной ставкой. Советую и вам быть готовыми к подобной мере.

Совет был хорош, и вскоре ему пришлось последовать. На следующий день, в пятницу, 10 августа, обвалились биржевые индексы и в США. Случилось именно то, чего так опасался Полсон: рынок акций рухнул, правда с некоторым опозданием, вслед за рынком недвижимости. Для поддержания ликвидности Федеральный резерв срочно предоставил американским банкам кредитов на шестьдесят два миллиарда долларов. Вопреки всем прогнозам Бернанке, это вливание не спасло ситуацию в целом. Убытки от крушения рынка недвижимости зафиксировали все банки страны. Интуиция и опыт подсказывали Полсону, что это только начало большого кризиса, и он с головой окунулся в изучение его причин и возможных последствий, начиная работу в пять утра в домашнем кабинете, превращенном в деловой офис, куда в этот ранний час стекалась информация о работе банков Европы и Азии, и часто заканчивая трудовой день там же уже далеко за полночь.

Естественно, такая напряженность рабочего графика не укрылась от внимания Венди.

Она знала, что ее муж трудоголик, но на этот раз то, над чем он так напряженно работал, касалось и ее, как, впрочем, и каждого американца.

— Ты мне можешь объяснить, что происходит, Хэнк? — спросила она однажды. — Вокруг говорят о каком-то жилищном пузыре, который то ли лопнул, то ли лопнет вот-вот, в то время как все мы знаем, что вклады в недвижимость самые надежные. Я же прекрасно помню, как мои родители хотели купить свой первый дом именно поэтому. Они что-то обсуждали, собирали какие-то бумаги, подсчитывали деньги, которых набралось только на первый взнос. И однажды отец надел свой единственный парадный костюм, прикрепил боевые награды и отправился в банк. Я тогда мало что в этом понимала, но знаю точно, ипотеку он получил. И мы исправно выплачивали кредит все годы, пока не пришла пора отправлять меня в колледж. Тогда папа продал этот дом, ведь его цена в любом случае превышала то, что нам оставалось выплатить банку, купил совсем маленький домик для них с мамой и оплатил мое обучение вырученными от сделки деньгами. И все вокруг делали так же. Мы жили в тихом местечке, населенном такими же, как мы, обыкновенными людьми. Никто не был ни богат, ни беден. Средний класс, одним словом. Ни одного заколоченного дома. Цветы и газоны. Правда, неподалеку от нас находился довольно-таки неблагополучный городок, но туда мне запрещалось даже заглядывать…

В отличие от Хэнка, Венди была ярой демократкой. Закончив либеральный колледж, она решительно настроилась на участие в преобразовании мира. Ее представление о том, каким он должен стать, вполне совпадало с программой президента Клинтона, объявившего войну бедности, всячески поощряя банки давать ипотечные кредиты семьям с довольно низким доходом, не всегда гарантирующим погашение долга. Сражение с бедностью Венди начала с соседнего неблагополучного городка. Став активистом местного значения, она помогала бедным семьям в поисках банков, согласных давать субстандартные кредиты[9]. И действительно, район изменился к лучшему за несколько лет. Но замужество и семейная жизнь вынудили Венди отложить планы преобразования мира на неопределенное время. И вот сейчас, глядя в осунувшееся от бессонных ночей лицо Хэнка, она хотела понять, что же происходит на самом деле с «великой мечтой» каждой американской семьи и какое отношение к этому имеет ее муж.

Хэнк не торопился с ответом, и не потому что не хотел отвечать на ее вопрос, а потому что задумался над тем, как проще и доступнее объяснить ей то, что ему самому было еще до конца не понятно. К тому же идеалистическая картина, оставшаяся в памяти Венди, не вполне соответствовала тому, что было известно финансисту Полсону.

— Я не имел чести быть знакомым со своим тестем, он умер еще до нашей с тобой встречи, — наконец начал он. — Но нисколько не сомневаюсь в его добропорядочности. Конечно же, кредитная история вашей семьи не вызвала сомнений у банка, давшего ему долгосрочную ипотеку. Думаю, лет на тридцать[10], да еще и под фиксированный процент. Так вот, представь себе, что вашему банку было не так уж и выгодно держать на полках подобные кредиты, даже в случае своевременных месячных платежей, а уж если кредитный процент повышался, а такое за тридцать лет вполне могло произойти, то и вовсе терпел убытки. Рефинансировать[11] подобные договоры было уже невозможно. Конечно, ни твой папенька, ни ваши соседи по городку не имели об этом ни малейшего представления. Им и своих забот хватало, но я без преувеличения могу сказать, что над разрешением этой проблемы работали лучшие финансисты Америки. И оно было найдено. Говорит ли тебе о чем-нибудь волшебное слово «секьюритизация»?[12]

Венди только пожала плечами.

— Так я и думал, — на подвернувшемся листе бумаги Хэнк нарисовал небольшой квадрат со словом «банк» посередине и стрелками вбок. — До этого волшебного слова, — продолжил он, — банки не имели права продавать выдаваемые ими ипотеки, но, как все гениальное, идея секьюритизации ипотечных кредитов была очень проста: а что если продавать не отдельные ипотечные договоры, а объединять их в пулы? — Нарисованные стрелки он направил к большому прямоугольнику. — И затем эти пулы поделить на транши. — Прямоугольник был разделен на несколько частей параллельными линиями. — Это понятно?

Венди кивнула:

— А по какому признаку они разделили эти пулы на транши?

— Для начала — по продолжительности договора и величине процентной ставки, потом — по надежности кредитной истории и гарантированному доходу заемщика. Самые исправные, как мой тесть, получали и самый высокий рейтинг. — В верхней части прямоугольника он написал «ААА». — Далее шли середняки с некоторыми задолженностями по выплатам, а значит, с более низким рейтингом. И самыми последними были транши, объединяющие людей с ненадежной кредитной историей, то есть с высочайшей степенью риска. — Одна буква «В» появилась у основания прямоугольника. — Обычно сюда входили те, кто часто менял работу, переезжал с места на место, или молодежь, недавно закончившая учебу. Ну, ты знаешь лучше меня, как трудно было таким людям получить ипотеку. Ни один банк не хотел рисковать, давая деньги в долг ненадежным плательщикам. Более того, это было запрещено законом. Но что делать, если все надежные заемщики уже охвачены? Как приступить к освоению нового рынка, пусть с определенной степенью риска, но с возможным доходом в два триллиона долларов? Тут-то и вступило в силу маленькое волшебство под названием «секьюритизация», позволяющее банкам продавать пулы стандартных и нестандартных ипотечных кредитов в виде облигаций. — Полсон обвел прямоугольник и сверху вывел жирными буквами CDO[13]. И эти самые CDO, или ипотечные облигации, вдруг понадобились абсолютно всем. Их владельцы получали доход, поступавший из траншей всех категорий независимо от рейтинга. Ведь в случае дефолта[14] дом переходил в распоряжение банка и его стоимость всегда покрывала размеры задолженности.

— Ну и ну, — хмыкнула Венди. — По отдельности продавать нельзя, а в пакете — можно! И что, никакого риска?

— Не совсем так, моя дорогая… Абсолютно все понимали, что приобретение нестандартных ипотечных кредитов чревато дефолтом и поэтому начали их страховать. Именно страхование внушало всем уверенность в надежности этих самых CDO.

— А на чем, собственно, делались деньги? Просто на перепродаже облигаций?

— Если бы! — улыбнулся Хэнк, не ожидавший от жены такого повышенного интереса к финансовым вопросам. — Банки не просто покупали CDO, они добавляли туда свои ипотечные кредиты, пересортировывали их в новые транши и спешили продать другим банкам уже по гораздо более высокой цене, в которую дополнительно входили многотысячные комиссионные.

На какое-то мгновение Венди задумалась:

— И все-таки мне непонятно. Ведь ты сам всегда говорил, что цель любого инвестирования — прибыль, причем гарантированная. А здесь в пакет входят все те же самые нестандартные ипотечные кредиты, пусть и застрахованные. Риск-то остается, да?

— Финансистам, которых собрал вокруг себя твой любимый президент Клинтон, казалось, что они все просчитали и что убыток возможен только в случае дефолта восьмидесяти пяти из ста заемщиков. Такого никогда не было. Вероятность обвала системы тоже была просчитана: где-то один шанс из десяти тысяч в десять лет. Поэтому приобретение CDO всем казалось надежным вкладом. И действительно было таким на протяжении лет пятнадцати. Конечно, ребят из клинтоновской администрации распирала гордость за изобретение самого надежного и безотказного инструмента прибыли. Но «такого не было» не означает, что «такого не будет». Любая система рано или поздно может дать сбой. Они не могли предвидеть ни обилия дешевых денег, хлынувших на рынок недвижимости после Одиннадцатого сентября благодаря еще одному нашему гению, ни невероятного роста стоимости на этом рынке, приведшего нас к жилищному пузырю[15].

Зная нелюбовь Хэнка к демократам, Венди поджала губы и приготовилась выслушать очередные ироничные замечания по поводу Билла Клинтона. Но, увидев выражение ее лица, тот решил закончить урок:

— Короче, так или иначе, они все же изобрели финансовый продукт, позволявший убить сразу двух зайцев…

— Только не вздумай рисовать мертвых зайцев, — запротестовала Венди.

— Хорошо, не буду, — снова улыбнулся Хэнк. — Я знаю, ты готова защищать права зайцев, даже если они съедят все цветы на наших клумбах, но, тем не менее, банки, да и не только банки, получили возможность делать немалые деньги на реализации CDO, а президент Клинтон — развернуть программу борьбы с бедностью, поощряя субстандартные ипотеки. Ну, про это ты знаешь лучше меня. Полагаю, домики стали продавать кому ни попадя… У меня уже есть кое-какая статистика, если тебе не надоело, могу поделиться.

Венди молча кивнула, и Хэнк открыл свой лэптоп:

— Смотри, на этой диаграмме хорошо видно. В то время, когда ты принимала активное участие в преобразовании соседнего городка, в девяностые годы, у нас было всего пять процентов субстандартных ипотек, а когда я возглавил казначейство, в 2006 году, их стало уже двадцать процентов.

— Послушать тебя, так это я виновата в раздувании жилищного пузыря, — то ли пошутила, то ли обиделась Венди.

— Вовсе нет. Я абсолютно уверен в том, что все твои подопечные справлялись с платежами, а твоя помощь была бескорыстной. Речь совсем о других случаях. Даже не знаю, случаи ли это были. Чем больше знакомлюсь с материалами, тем больше убеждаюсь в том, что злоупотребления превратились в систему и не были «случаями». Все, кто прикасался к ипотеке, получали баснословную прибыль. — Хэнк начал заметно нервничать. Было видно, что тема глубоко его волнует. — Расплодившиеся ипотечные брокеры[16] вопреки обыкновенному здравому смыслу раздавали кредиты направо и налево людям, не имеющим никакого дохода вообще. От них нужна была только подпись. И сейчас мы знаем, что многие подписывали бумаги, даже не понимая, что там написано. И это никого не волновало, поскольку не существовало никаких законов, регламентирующих эти самые ипотечные договоры. Главным было оформление бумаги, которая сама немедленно становилась объектом продажи. Никому не было дела до того, что подписавшие договор уже через пару лет, а может, даже раньше будут не в состоянии выполнять его условия[17]. И в результате таких людей просто выселяли из домов, в которые те едва успели въехать. Дома переходили к банку. Что делал банк? Правильно. Срочно искал новых покупателей через свои многочисленные брокерские филиалы. Все повторялось сначала. А поскольку процентная ставка оставалась относительно низкой и цена на недвижимость неумолимо росла, многие, потеряв голову, пустились в спекуляции. И так продолжалось до тех пор, пока мы вдруг не увидели, что рынок завален пустующими домами, на которые больше нет спроса. А это означало, что начали падать цены и на ипотечные облигации. Теперь-то мы припомнили, что до нас время от времени доносились слабые голоса кое-каких кассандр, заглушаемые неумолкающим победным шумом. Ни одна система, будь она даже трижды гениальной, не может выдержать столько нарушений, сколько обрушилось на рынок недвижимости. Не устаю проклинать себя за то, что распознал это слишком поздно. Вот почему когда президент спросил меня…

Очередной звонок мобильного телефона не дал Хэнку договорить, а поскольку все звонки, раздававшиеся в их доме в последнее время, приносили в основном плохие новости, Венди не стала больше отвлекать мужа от навалившихся на него проблем. Хэнк же не успел рассказать ей о том, как несколько месяцев назад президент задал ему простой вопрос, который он сам задавал себе много раз: «Они что, не видели, к чему это приведет?» Тогда в Овальном кабинете секретарь казначейства Хэнк Полсон со всем своим тридцатилетним опытом работы в банковском деле не смог дать ответ на этот бесхитростный вопрос. Ведь всего за два месяца до кризиса на встрече глав основных банков Уолл-стрит, когда прозвучали опасения насчет слишком больших рисков, связанных с понижением требований к заключению ипотечных договоров, кто-то сказал: «Ну что ж, господа, пока играет музыка — будем танцевать!» Никто из них не ожидал, что музыка замолкнет так скоро. Конечно, все они знали о невероятных рисках, но невероятные риски приносили и невероятные доходы. А отказаться от прибыли даже во имя здравого смысла в состоянии были немногие.

Первым банком, покинувшим танцевальную площадку, был Bear Stearns. Его стремительная и скоропостижная смерть была неожиданной для многих. Самый маленький инвестиционный банк Уолл-стрит был одним из самых крупных игроков на рынке недвижимости. Предупредительный звонок раздался летом 2007 года, когда разорились два его хедж-фонда, потеряв почти полтора миллиарда долларов своих клиентов.

Воспоминания о попытках связаться с директором Bear Stearns в те напряженные августовские дни вызывали у Полсона приступ отвращения.

— Джимми, мать твою, играет в бридж и просит его не беспокоить, — сорвался тогда при всех Хэнк, так и не получив ответного звонка на встревоженные сообщения, отправленные им на мобильник Джеймса Кейна[18].

Такого работника он не вытерпел бы и недели, но секретарь казначейства не имел права назначать или смещать руководителей частных банков. Слава богу, совет директоров Bear Stearns вскоре переизбрал Кейна, но пришедший ему на смену Алан Шварц не смог спасти ситуацию. Часовой механизм заложенной бомбы продолжал неумолимо тикать.

 

Цена на акции Bear Stearns повалилась утром в понедельник, 10 марта 2008 года. В то время как сотрудники банка обсуждали слухи о якобы слитой инсайдерской информации, которой немедленно воспользовались шортисты, руководство терялось в догадках, кто и зачем эти слухи распускает. Как бы то ни было, нужны были срочные меры во избежание паники вкладчиков. В среду в интервью каналу CNBC Алану Шварцу пришлось убеждать инвесторов в надежности их вкладов, несмотря на падение котировок банка. Судя по всему, ему никто не поверил, ибо уже в четверг, 13 марта, стало известно о том, что в банке испарилась наличность. Оставшихся трех миллиардов долларов не хватало для ведения бизнеса на следующий день.

Покрывшись холодным потом, Шварц кинулся звонить Джейми Даймону, директору JPMorgan, с просьбой о краткосрочном займе.

— Сколько? — коротко спросил тот.

— Ну-у-у… Двадцать пять — тридцать миллиардов долларов, овернайт[19].

— Ни фига себе, — присвистнул Даймон. — Такую сумму я не могу вынуть да положить прямо сейчас. К тому же я должен понять, что у вас там происходит. На это мне тоже понадобится время.

— Тогда нам только остается подать на банкротство…

— Такие проблемы так просто не решаются, Алан, даже если я хотел бы помочь.

И оба позвонили Тиму Гайтнеру, а тот в свою очередь срочно связался с Полсоном, которому ничего не оставалось, как проинформировать президента о ситуации с Bear Stearns.

— А почему, собственно, мы должны вытаскивать этот банк? — поинтересовался тот. — Они довели себя до банкротства, пусть они и расплачиваются за свои ошибки.

Это был тот самый вопрос, который Гайтнер и Полсон задавали друг другу на протяжении всех их последующих телефонных разговоров. Они вспомнили, что разорение другого банка, Drexel Burnham Lambert, в 1990 году не привело к падению рынка и прошло практически без губительных последствий. Может, игра не стоила свеч и сейчас? Может, правильным решением было бы невмешательство?

Люди Гайтнера проработали всю ночь, прослеживая связи Bear Stearns с другими партнерами. Не спал и Полсон, потратив несколько часов на изучение финансовых отчетов. К утру он ясно различил главную проблему: Bear Stearns оперировал в основном заемными деньгами. И тут не было ничего противозаконного: три года назад, в разгар бума в жилищном строительстве, комиссия по ценным бумагам и биржам США ослабила требования к допустимому объему заемного капитала. Этим немедленно воспользовались абсолютно все инвестиционные банки Уолл-стрит, увеличив кредитное плечо[20]. Вложение заемных дешевых денег в приобретение ипотечных акций приносило колоссальную прибыль. Но одно дело оперировать заемными деньгами в годы бума и совсем другое — оказаться с громадными долгами во время кризиса. А соотношение заемного и основного капитала у Bear Stearns было 34:1. Вот почему, когда начался обвал цен на акции и запаниковавшие инвесторы потребовали немедленного погашения долгов, в банке исчезла наличность.

— Козел, ну какой же он козел. Загубить такой банк! — не мог успокоиться Полсон, понося бывшего директора Bear Stearns Джимми Кейна. Сам Полсон у себя в Goldman распорядился создать неприкосновенный фонд в шестьдесят миллиардов долларов на случай биржевой паники, от которой никто и никогда не застрахован. Уже став секретарем казначейства, он настоятельно советовал Шварцу, заменившему «козла Кейна», найти новых крупных инвесторов и увеличить тем самым собственный капитал банка. Финансовые отчеты показывали, что это сделано не было.

Неутешительная новость пришла в четыре часа утра и от Гайтнера: у Bear Stearns были сотни, если не тысячи торговых партнеров. С ним были связаны не только американские, но и международные банки, брокерские и страховые компании, хедж-фонды, пенсионные фонды и еще бог знает какие фонды, у которых, в свою очередь, были сотни торговых партнеров. Это означало, что падение Bear Stearns вызовет эффект домино с непредсказуемыми последствиями.

Картина коллапса финансовой системы предстала перед уставшими от бессонной ночи глазами Полсона. По всей видимости, именно об этом подумал и Гайтнер.

— Bear слишком велик. Если завалится, подомнет нас всех[21]. Будем принимать срочные меры, — лаконично подытожил он свой короткий отчет.

Для начала разбудили Бена Бернанке. В соответствии с законом США глава Федеральной резервной системы не имеет права даже рассматривать вопрос о предоставлении займа частному инвестиционному банку. Быстро поняв сложность ситуации, Бернанке нашел выход:

— Дадим краткосрочный заем JPMorgan[22], а они переоформят эти деньги в долг Bear Stearns.

Но не все было просто с предложенным решением, хотя оно казалось единственным на тот момент. ФРБ давал в долг только тогда, когда был уверен в его выплате. Разбрасываться государственными деньгами по собственному усмотрению никому не позволялось. Поэтому, помолчав, Бернанке добавил:

— Конечно, казначейство должно стать гарантом этой сделки и возместить убытки, если Bear разорится.

Теперь все зависело от ответа Полсона, но он не имел понятия о полномочиях казначейства в таких случаях. Зато он хорошо знал другое: медлить нельзя.

— Бен, я готов сделать все, что в моих силах. Но сначала мне нужно заручиться поддержкой президента.

И такую поддержку он получил, связавшись с президентом США в то раннее утро.

 

Следующим был Джейми Даймон. Теперь уже от него зависела судьба американской экономики.

— Тут ведь дело такое, — начал Полсон, — Bear Stearns должен открыться в пятницу утром и продолжать как ни в чем не бывало свой бизнес, но мы уверены, что уже в понедельник с ним все будет кончено, несмотря на наш кредит. Пойми меня правильно, Джейми, у нас нет времени искать другого покупателя. Вся надежда только на тебя.

Участники разговора прекрасно знали, что Даймон не может принять решение о покупке Bear Stearns без согласия совета директоров своего банка, но все знали и то, что его голос будет самым влиятельным и директора, безусловно, прислушаются к его мнению. Поэтому Полсон вздохнул с облегчением, услышав:

— Окей. Мы передадим заем ФРС для Bear Stearns уже сегодня утром. Но мои люди должны посмотреть, что у них там делается. Покупка дома — это одно дело, но согласитесь, что покупка горящего дома — это дело уже совсем другое.

И все с этим согласились.

Теперь настала пора подумать о гарантиях казначейства, данных ФРС. Что мог сделать Полсон в обстановке крайней спешки, практически не имея власти над частными предпринимателями? Это был еще один трудный вопрос. Недолго поразмыслив, он решил обратиться к ним напрямую. Короткую, но убедительную речь, с которой он выступил перед директорами ведущих банков страны по системе конференц-связи, Хэнк начал словами: «Обстоятельства таковы, что сегодня мы должны сделать все для того, чтобы Bear Stearns провел нормальный рабочий день. Вы понимаете, о чем я говорю. Никаких экстренных заявок для погашения долгов…»

Как не понять… Учитывая обстановку на фондовом рынке, все решили прислушаться к словам секретаря казначейства.

Известие о том, что Bear Stearns получил колоссальный заем от JPMorgan, проникло в прессу еще до открытия торгов на Нью-Йоркской фондовой бирже. Сумма кредита не разглашалась. Первые утренние часы 14 марта 2008 года прошли спокойно. На какой-то момент котировки Bear даже пошли вверх, но ненадолго. Неделя закончилась самыми низкими показателями индекса Доу-Джонса[23] за последние семь лет. Так плохо было только после Одиннадцатого сентября.

Вечером того же дня команда Даймона принялась за изучение финансовых бумаг Bear Stearns. То, что увидел Полсон, просматривая отчеты банка, предстало перед ними в довольно мрачных подробностях: миллиарды заемных средств, вложенных в обесцененные ипотечные акции, но что хуже всего — продажа страховых полисов с обязательством покрытия убытков в случаях дефолта субстандартных ипотек[24].

 

На сей раз уже Джейми Даймон позвонил Полсону:

— Хэнк, я, конечно, понимаю всю сложность ситуации, но, знаешь, я сам себе не враг, да и совет директоров никогда не пойдет на такую сделку. Там токсичных активов миллиардов на тридцать. И это только навскидку.

Нельзя сказать, чтобы Полсон не был готов к такому повороту дела. Они обговаривали возможный вариант с Бернанке. Поэтому он сразу предложил Даймону вернуться к обсуждению в случае, если ФРС предоставит его банку необходимый заем для покрытия стоимости токсичных активов Bear Stearns. Тот обещал подумать и перезвонить.

— Не затягивай, у нас только сорок восемь часов до открытия азиатских торгов в понедельник утром, — закончил разговор Полсон.

Конечно, Даймон мог отказаться от сделки, и никто не стал бы его в этом упрекать. Все-таки покупка пусть и самого маленького банка Уолл-стрит — это не покупка велосипеда. Далеко не каждый банкир решился бы провернуть такую операцию за два дня, но ситуация складывалась настолько серьезно, что следующим мог оказаться любой другой банк, включая тот же JPMorgan. Портить же отношения с ФРС, а тем более с казначейством Даймону хотелось меньше всего. Потому он не затягивал и перезвонил довольно скоро, сообщив о согласии. Оставалось договориться о деталях, но и это было делом далеко не простым.

Переговоры продолжались все воскресенье. Решение о государственном займе в тридцать миллиардов долларов было принято быстро. Следующим был вопрос о том, сколько JPMorgan согласен заплатить за одну акцию Bear Stearns.

— Ну, я думаю, мы осилим где-то пять долларов за штуку, — помявшись, предложил Даймон.

— А что так? Ты же знаешь, что они не стоят и цента, — недовольно прервал его Полсон. — Я не намерен разбрасываться государственными деньгами во спасение обанкротившихся инвесторов. Думаю, два доллара за штуку — вполне уместная цена.

Никто не стал спорить. Позднее это решение Полсона вызовет резкую критику и будет пересмотрено по требованию акционеров[25]. Но в воскресенье, 16 марта 2008 года, совет директоров JPMorgan утвердил сделку.

Оставалась одна формальность — решение совета директоров Bear Stearns.

Ожидание Полсона было прервано телефонным звонком из Белого дома.

— Что там у вас? — коротко осведомился Буш.

— Близки к заключению соглашения.

— А вы уверены, Хэнк, что JPMorgan будет в состоянии выплатить такой большой долг государству?

— Такой уверенности у меня нет, но мы сделали все, что могли. Теперь остается только ждать реакции рынка в понедельник.

Через несколько минут после разговора с президентом оказалось, что сделано было далеко не все. С Полсоном связался его доверенный адвокат, следящий за правомерностью совершения подобных сделок. Поскольку речь шла о вливании большой суммы государственных денег, необходимо было получить еще и согласие комитета по банковским делам при сенате США.

Во второй половине дня воскресенья, 16 марта, когда наконец было получено подтверждение совета директоров Bear Stearns, Джейми Даймон выступил с заявлением о том, что начиная с понедельника его банк берет на себя ведение бизнеса со всеми партнерами Bear Stearns.

Работа над сделкой продолжится еще несколько недель, но уже в более спокойной обстановке. Приобретение Bear Stearns, а вернее, спасение американской финансовой системы обойдется JPMorgan в двести тридцать шесть миллионов долларов. Фондовый рынок ответит повышением котировок, и многим покажется, что самое страшное уже позади. Многим, но не всем.

 

Получив короткую передышку, Хэнк, пожалуй, впервые в жизни испытал подобие страха, осознав уровень проблем системы, за которую он теперь нес ответственность. Еще несколько лет назад, возглавляя Goldman Sachs, он всячески поддерживал усилия Алана Гринспена по отмене закона Гласса — Стигала[26], принятого после Великой депрессии и строго регулирующего деятельность американских банков. Тогда Полсон был уверен в том, что этот закон устарел и стоял на пути развития бизнеса, которому Хэнк посвятил всю жизнь. Но вот при Клинтоне «стекло»[27] наконец разбили, что означало практическую отмену контроля государства над деятельностью частных банков. Было положено начало тому, к чему так стремился Уолл-стрит последние двадцать лет: объединению банков со страховыми и брокерскими компаниями, которые стали в свою очередь создавать всевозможные фонды. И все они были связаны взаимными обязательствами на основе новых финансовых инструментов, причем настолько сложных, что даже не все директора банков понимали их значение. В то время Полсона это только радовало. Еще бы, начался сказочный период небывалой финансовой революции. Уолл-стрит превратился в механизм получения фантастической прибыли, и его родной Goldman Sachs стал главным рычагом в этом механизме. Тогда он был абсолютно уверен в превосходстве новой американской финансовой модели… Скоропостижная смерть Bear Stearns заставила его взглянуть на эту модель уже совсем по-другому. Оказалось, что «все связаны со всеми» и падение одного звена может привести к крушению всей системы. «Выходит, — думал Полсон, — предотвратить этот кошмарный сценарий могло только регулирование».

Но это было то самое регулирование, против которого так боролся Гринспен и которое было отменено их совместными усилиями. «Значит, нужны новые законы, причем срочно, до того как банкротство следующего банка-гиганта разнесет к черту всю финансовую систему страны. Страны? Мира».

«Все связаны со всеми» — это то, о чем ему говорила и Лагард несколько месяцев назад.

— Вы там, у себя на берегу, наблюдая, как нас накрывает цунами, все никак не можете решить, какой купальник надеть, чтобы отправиться на наше спасение, — упрекала она его на первой же встрече.

Хэнк не любил игру под названием «Кто виноват?». В конце концов, у каждого своя голова на плечах, но во многом ее упрек был справедлив: они должны были принять меры по предотвращению катастрофы. Но не приняли… хотя бы потому, что не видели ее приближения. «Великий гуру капитализма[28] удалился, оставив после себя угрозу существования воспеваемого им строя», — горько усмехался Полсон. Знал бы он, чем ему придется заниматься, давая согласие на должность секретаря казначейства. Конечно, можно было подать в отставку, но, будучи прагматиком и человеком дела, после недолгих колебаний Полсон начал работу над новыми законами. С другой стороны, вполне возможно, что он так и не решился бы на этот шаг, если бы не безоговорочная поддержка всей его команды и президента Буша, и поддержка эта была необходима прежде всего для того, чтобы убедить вашингтонскую бюрократическую машину в необходимости срочных реформ.

— Слушания конгресса — это хорошо. Это просто замечательно. Заседания комиссий — это отлично. Так они оправдывают свое существование, — иронизировал один из его помощников. — Только их заседания не меняют ситуацию на рынке.

— Лишь бы не мешали, — раздраженно отмахивался Хэнк.

У него и в мыслях не было подвергать сомнениям устои американской демократии, но проволочки и закулисные интриги там, где были нужны быстрые решения, выводили его из себя.

Слава тебе господи, комитет по банковским делам разрешил продажу Bear Stearns, правда, уже после того, как она была совершена. Выбора-то особого у них не было…

 

Если у комитета не было выбора, то у Хэнка не было времени.

Пока дома все казалось более или менее спокойным, он отправился в Европу, пытаясь восстановить пошатнувшееся доверие партнеров по бизнесу. Нельзя сказать, что ему это удалось. Особенно резко высказывались английские банкиры, открыто обвиняя американских финансистов в неумении контролировать возросшие риски и видя в этом главную причину кризиса.

Полсон в свою очередь никогда не любил иметь дело с англичанами, считая их ненадежными партнерами. Другое дело — китайцы. С ними у него всегда было полное взаимопонимание. Воспользовавшись краткой передышкой в августе 2008 года и прихватив всю семью, он отправился в Пекин на летнюю Олимпиаду. И тут на первом же званом обеде, после многочисленных приветственных тостов, к нему и Венди подошел один из его старинных китайских друзей и партнеров по бизнесу. Склонившись над коренастой фигурой китайца, Хэнк разглядел на его лице следы тщательно скрываемой озабоченности. После обмена любезностями, столь необходимыми по восточному этикету, оба перешли к делу:

— Мы очень обеспокоены ситуацией в «Фанни Мэй» и «Фредди Мак»[29]. Мы теряем большие деньги, — осторожно начал бизнесмен. — Очень большие деньги.

Полсон и сам был обеспокоен ситуацией в этих мастодонтах ипотечного бизнеса, владеющих почти половиной жилищного рынка страны. Хотя «Фанни» и «Фредди» были частными компаниями, покупка их ипотечных акций казалась беспроигрышным размещением капитала из-за поддержки государства, выступающего гарантом их надежности. Именно поэтому в разгар бума туда поспешили вложиться многие иностранные инвесторы[30] и больше всех — китайское правительство. Расчет не оправдался. Ипотечный кризис прошелся и по этим гигантам, потерявшим более восьмидесяти процентов стоимости своих акций. Судя по всему, китайцы хотели воспользоваться личными связями с Полсоном, чтобы узнать планы американского правительства. Полсон же не мог допустить потерю главных партнеров по бизнесу, от которых во многом зависела экономика Америки.

Поняв, что ее присутствие стесняет говорящих, Венди тихонько отошла в сторону, следя за тем, чтобы никто не вмешался в начавшийся при ней разговор.

— Мы знаем друг друга много лет, — донесся до нее приглушенный голос мужа. — Поверьте, я сделаю все от меня зависящее для исправления ситуации. Вам не нужно об этом беспокоиться.

Она не стала прислушиваться к дальнейшим словам собеседников, а просто ждала Хэнка с бокалом шампанского в руке, улыбаясь и раскланиваясь со знакомыми. Бокал был уже почти пуст, когда он наконец подошел к ней.

— Что-то случилось? — тихо спросила Венди, заметив изменение в настроении мужа. — На тебе лица нет.

— Я сейчас узнал, что русские недавно предложили китайскому правительству совместно с ними без предупреждения выбросить на рынок все имеющиеся у них ипотечные облигации «Фанни» и «Фредди». Страшно подумать, что за этим могло бы последовать.

Полсон хлебнул из вовремя подставленной услужливым официантом рюмки коньяка.

— Ну и?..

— Нет-нет… китайцы отказались. Надеюсь, русские никогда не пойдут на такой шаг в одиночку.

Русские действительно так и не осуществили свою угрозу, но об Олимпиаде пришлось забыть.

Пока его семейство наслаждалось соревнованиями, болея за американских спортсменов, Полсон не выпускал мобильника из рук: он не любил писать е-мейлы, считая это бесполезной тратой времени. Ему было легче и привычней общаться по телефону.

Нельзя сказать, что проблема с «Фанни» и «Фредди» свалилась на него как снег на голову. Еще несколько месяцев назад он начал осторожно прощупывать почву в конгрессе, пытаясь выяснить отношение истеблишмента к идее национализации этих двух гигантских кредитных агентств. Реакция была резко отрицательной.

— Здесь вам не Франция! — бросил ему в лицо один из конгрессменов.

— Это он мне говорит, — пытаясь справиться с растущим раздражением, думал Полсон. — Нашел социалиста.

В Капитолии могли не понимать всей сложности ситуации в целом, к тому же у «Фанни» и «Фредди» было сильнейшее лобби в конгрессе.

И именно эти обстоятельства вызывали у Полсона самое большое беспокойство.

Зато в Капитолии знали, как вести закулисную игру: кто-то слил информацию о том, что правительство готовится к национализации «Фанни» и «Фредди» в газету New York Times. Рынок ответил дальнейшим падением их акций. Полсону ничего другого не оставалось, как засадить свою команду за подготовку срочных мер по спасению этих кредитных агентств. И тут выяснилось, что там давно оперируют заемными средствами, превышающими в десятки раз их собственный капитал. Никто точно так и не смог подсчитать, сколько понадобится денег на уплату таких колоссальных долгов. Пятьдесят? Семьдесят? Сто миллиардов долларов???

И вот сейчас в Пекине, держа в руке раскаленный от бесконечных разговоров мобильный телефон, Полсон узнал, что «Фанни» и «Фредди» начали ответную атаку, объявив, что у них достаточно капитала и они никогда не согласятся на национализацию.

— Какой там, на хрен, капитал! — сорвался Хэнк. — Где они его взяли? Насрали? И что они будут делать, когда Китай прекратит покупку их облигаций? Объявят дефолт?

И, уже взяв в себя в руки, спокойно закончил, четко выговаривая каждое слово:

— Как секретарь казначейства я со всей ответственностью заявляю, что не могу позволить «Фанни» и «Фредди» утопить весь жилищный рынок Америки.

Хорошо сказано. Весомо и значительно. Осталось только понять, как осуществить это намерение, если конгресс его не поддержит. И кажется, Хэнк Полсон понял.

 Настороженное молчание встретило появление председателя ФРС Бернанке вместе с секретарем казначейства Полсоном на заседании комитета сената по банковским делам. Все знали, что речь пойдет о принятии решительных мер по спасению главных ипотечных агентств страны, и эти меры никому не пришлись по душе. Полсон просил предоставить казначейству временные чрезвычайные права на приобретение ипотечных акций «Фанни» и «Фредди», что практически означало установление государственного контроля над этими частными организациями. Бернанке спокойно и убедительно доказывал необходимость этого шага. Такого здесь не любили. И потом, когда истекает срок действия так называемых «временных прав»? До выборов нового президента осталось чуть больше двух месяцев. Вполне может так статься, что поменяется все правительство, вся экономическая политика. Тут ведь есть о чем подумать. Не пришлось бы потом отвечать за предоставление «чрезвычайных прав».

— Если у вас в кармане водяной пистолет, вам, может, и надо вытащить его из кармана, но если люди знают, что у вас в кармане базука[31], может, ее и не придется вытаскивать, а? — попытался отшутиться Полсон, намекая на то, что чрезвычайные права могут и не понадобиться.

Шутка понравилась не всем, но и отказать в просьбе секретарю казначейства, берущему на себя ответственность за спасение американской экономики, решились немногие. В конце концов, в случае провала отвечать ему, а не им. Просьбу Полсона удовлетворили большинством голосов.

Президент Буш был особенно лаконичен в решении вопросов, в которых мало что понимал:

— Понятное дело, Хэнк, я не экономист, но пока я в Белом доме, ты можешь рассчитывать на мою поддержку. Только, пожалуйста, скажи своим ребятам, чтобы они заменили слово «национализация» на что-нибудь более удобоваримое для слуха наших конгрессменов, а то они сожрут нас сам знаешь с чем…

Как не знать, когда во многих газетах, не говоря уже о телевидении, Полсона называют не иначе как «социалистом» или «мистером Бэйлаут». Пожалуй, впервые в жизни он встретил такое массовое непонимание и враждебность, но объясняться с медиа было некогда. 

Национализация частного предприятия — дело для Америки непривычное, национализация же таких гигантов, как «Фанни» и «Фредди», — событие и вовсе экстраординарное. Любой неосторожный шаг чреват разбирательствами и судами. Поэтому в обстановке полной секретности в Вашингтон съехались лучшие адвокаты страны для юридической подготовки процедуры. Но и этого оказалось недостаточно. Туда же срочно прибыли специалисты, которым предстояло разработать систему передачи власти и новую структуру управления. К пятнице, пятого сентября, авральная работа была закончена. Вызванным на прием к секретарю казначейства директорам «Фанни» и «Фредди» объявили об их отставке. Было ли это известие неожиданным? Скорее всего, да. Все-таки они возглавляли частные компании, в управление которыми государство не вмешивалось. До поры до времени. И теперь эта пора настала. Вполне возможно, что они и продолжили бы борьбу с решением Полсона в судах, но советы директоров обоих агентств проголосовали за их отставку. И было понятно почему: государство объявляло не только о готовности истратить миллиард долларов на покупку ипотечных акций «Фанни» и «Фредди», но и предоставить дополнительные двести миллиардов в случае необходимости. По сути дела, это было спасением. Интересная подробность: компании оставались частными, но переходили под контроль правительства. Слово «попечительство» заменило пугающее всех слово «национализация». Фондовый рынок оценил усилия казначейства и ответил подъемом котировок. Ипотечное лобби в конгрессе на этот раз промолчало. Казалось бы, Полсон мог перевести дух, но уже через несколько дней он начал испытывать нечто подобное дежавю. Только теперь в безудержном падении оказались акции четвертого в мире инвестиционного банка. Lehman Brothers был гораздо больше Bear Stearns, и его разорение могло привести к коллапсу финансового рынка, причем не только Америки. Скорее всего, именно на этом опасении строил свою игру главный исполнительный директор Lehman Brothers Дик Фолд, срывая все сделки по продаже банка и ожидая помощи от Федерального резерва. Помогли же они Bear Stearns полгода назад, так неужели дадут завалиться его банку накануне президентских выборов? И в этой игре Фолд проиграл. Специалист в банковском и финансовом деле, он не понял ни политической ситуации, ни давления, оказываемого на Полсона, хотя тот открыто неоднократно говорил ему, что не собирается еще раз вовлекать правительство, а значит, деньги налогоплательщиков, в спасение инвестиционного банка. Что делал Фолд в ответ? Не верил. Не мог поверить.

 

За традиционным завтраком в четверг, 11 сентября, Бен Бернанке не выглядел привычно спокойным и невозмутимым. Овсянка в его тарелке осталась нетронутой. Кофе остывал. Лицо сидящего напротив Полсона и вовсе носило следы непреходящего переутомления. На какое-то мгновение оба задержали взгляд на бегущей строке внизу плоского экрана телевизора, вмонтированного в стену. Цена акции Lehman Brothers упала до четырех долларов за штуку.

— Похоже, им не вытянуть до понедельника, — мрачно подытожил Полсон. — Вечером я лечу в Нью-Йорк. Хочу посмотреть, что там делается у Тима. Пока ясно одно, Bank of America не собирается покупать Lehman. Хотя официально они это еще не подтвердили.

— Послушай, Хэнк. Мы не можем без конца нарушать закон. Даже если у тебя и есть чрезвычайные права, мы пока еще живем в демократическом государстве. Федеральный резерв не сможет вытащить Фолда, если мы не найдем ему покупателя. У нас нет на это легальных прав. К тому же я устал отвечать на звонки конгрессменов, твердящих в один голос о том, что бэйлаут нежелателен. Невозможен. Недопустим. А тут еще Обама со своими предвыборными речами…

Телевизор стал показывать выступления экономистов-экспертов, рассуждающих о возможных мерах Полсона — Бернанке по спасению ситуации.

— Да, — кивнул Хэнк. — Я с ним разговаривал больше часа вчера ночью. Он достаточно хорошо осведомлен о положении дел. У меня вообще сложилось впечатление, что информацию он получает не только от нас с тобой… Как бы там ни было, остался еще один вариант в запасе. Barclays…

— Англичане… Ты же не любишь иметь с ними дела, — улыбнулся Бернанке.

— Сейчас я готов иметь дело даже с ними, за неимением ничего другого…

 

По дороге в аэропорт Полсону пришлось переговорить по телефону с сенатором от штата Нью-Йорк Чаком Шумером.

— Господин секретарь, мы потеряем тысячи рабочих мест, если Lehman будет продан не американскому банку.

«Ого! — подумал Полсон. — Вот это скорость! Всего пара звонков директору Barclays, и Чак уже озабочен».

Сказать пришлось другое:

— Я понимаю, сенатор, ваше беспокойство. Ничего определенного пока сказать не могу. Но до понедельника все должно решиться. Это я вам обещаю.

 

В здании Федерального резервного банка Нью-Йорка Тим Гайтнер встретил Полсона обнадеживающей новостью: Barclays не просто заинтересован в покупке, его люди уже приступили к изучению финансовых отчетов Lehman.

— Им не понадобится много времени, чтобы найти там дыры на миллионы долларов. Мы должны взять на себя обеспечение токсичных активов, если хотим, чтобы эта сделка состоялась. — Тим выжидающе смотрел на устало растянувшегося в кресле Полсона. Было видно, что тот давно мало спит, если спит вообще. Прикрытые глаза под линзами больших очков дрогнули:

— Ты что, хочешь, чтобы я на лбу написал: «Я не даю денег просравшимся банкам»? Должны же они понять, что государство не может каждый раз вытаскивать их из дерьма, в которое они вляпались. Ну и что ты на меня так смотришь?

Нотки раздражения в голосе Хэнка скорее обрадовали Гайтнера. Они знали друг друга много лет и всегда с легкостью находили общий язык. Вид замученного Полсона был непривычен и пугающ. Может быть, Гайтнер еще и не вполне осознавал масштабы задачи, стоящей перед ними, но в одном он был уверен: только концентрация всех сил и взаимное доверие помогут им найти верное решение.

— Да вот жду, когда ты начнешь говорить про моральные обязательства. Или, может, пропустишь эту часть и перейдешь к делу?

— Ну что ж, к делу так к делу. Собери-ка мне завтра директоров банков. Я хочу, чтобы они скинулись и выкупили токсичные активы Lehman Brothers.

— А если они не согласятся? «Фанни» и «Фрэдди» получили государственную помощь всего пять дней назад. Что изменилось сейчас?

Впоследствии этот вопрос будет задаваться Полсону десятки раз. И никогда ни одному журналисту и ни одной комиссии он не скажет того, в чем признается Гайтнеру в минуту раздражения и усталости:

— Я возился с Фолдом полгода. Полгода я твердил ему, что он должен продать Lehman, искал ему покупателей, вел переговоры… И что Фолд? Он сорвал все сделки. Все! Может, он думал, что я играю с ним в покер, что он самый умный и может кинуть всех игроков за столом, мол, все равно Полсон раскошелится. И тут он ошибся. Я ему не волшебник с чековой книжкой и не собираюсь хлебать дерьмо, слушая обвинения в разбазаривании денег налогоплательщиков.

Высказав все, что накипело у него на душе, Полсон откинулся в кресле и закрыл глаза. Отдохнуть ему не пришлось. В ту же минуту зазвонил его мобильник. Канцлер казначейства Великобритании Алистер Дарлинг хотел получить информацию о ситуации с Lehman Brothers. Длительный и довольно откровенный разговор он закончил словами: «Примите во внимание то, что британские банки уже и так под большим стрессом. Мы бы не хотели увеличения их размеров, что в будущем может привести к их ослаблению».

Уставший от бесконечных бессонных ночей Полсон не придал значения этой последней фразе, о чем очень пожалел уже через день.

 

Гайтнер не прислушивался к телефонному разговору. У него было и своих дел по горло. Он всегда подозревал о личной неприязни, тщательно скрываемой Хэнком в его отношениях с Фолдом, которого и сам недолюбливал, но сейчас речь шла уже не только о Lehman Brothers. На очереди стоял Merrill Lynch… В конце концов, идея собрать директоров банков показалась ему неплохой. Должны же они понять, что падение одного из них приведет к падению всех.

 

И они поняли… Правда, понимание это пришло не сразу, а только после слов Полсона о том, что он запомнит тех, кто не услышал просьбу казначейства в такую трудную для всех минуту. После некоторой паузы вопрос, почему они должны спасать одного своего конкурента, предоставляя значительную сумму денег другому конкуренту, как-то отпал сам собой и был заменен другим. В самом деле, сколько же нужно денег? Разговор заметно оживился после ухода Полсона. Но участие в нем приняли не все. Главный исполнительный директор Merrill Lynch Джон Тэйн был в безвыходной ситуации. Он знал, что в случае банкротства Lehman его банк будет следующим, но денег на спасение конкурента у Merrill не было. Решение пришло само собой. Вернее, обстоятельства подтолкнули Тэйна к его срочному принятию. В тот же день он договорился о слиянии Merrill Lynch и Bank of America. Никто на Уолл-стрит и не думал осуждать Тэйна за то, что он отбил покупателя у Фолда. Скорее наоборот, все оценили его решительность, тем более что Bank of America не проявлял особой заинтересованности в приобретении Lehman Brothers, у которого теперь остался последний покупатель — Barclays.

 

В субботу, 13 сентября, спасение Lehman казалось вполне вероятным. Сумма, необходимая для погашения его токсичных активов, была собрана усилиями директоров Уолл-стрит. Руководство Barclays одобрило сделку. Остались формальности: разрешение британского управления финансами и голосование акционеров Barclays. Так, во всяком случае, думали в здании ФРБ Нью-Йорка. Но на следующий день выяснилось, что британское управление отказалось утвердить покупку Lehman Brothers. Никто не знал, о чем Хэнк Полсон говорил по телефону с Алистером Дарлингом в последней отчаянной попытке уговорить канцлера казначейства Великобритании разрешить сделку. Разговор был конфиденциальным. Закончив его, Полсон вышел к ожидавшим результата переговоров людям, столпившимся в кабинете Гайтнера.

— Англичане слили нас, — устало сказал он. — Теперь Lehman должен срочно подавать на банкротство. Им нужно успеть до открытия азиатской биржи в понедельник, — и, воспользовавшись поднявшимся шумом, незаметно удалился.

 

Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что с этой минуты настало самое тяжелое время его жизни. Принятие трудных решений всегда было частью его работы, но ни одно из них не могло сравниться с решением позволить обанкротиться Lehman Brothers. Понимание непредсказуемости последствий обрушилось всей тяжестью на плечи Полсона. Конечно, после отказа казначейства Великобритании у него не было легальных прав вливания средств в Lehman, но он мог найти обходные пути, используя свои чрезвычайные полномочия, данные ему конгрессом и президентом. Мог, но не стал. Политик победил в нем финансиста, и именно это мучило его больше всего. Сейчас он хотел только одного: избавиться хотя бы на короткое время от непрерывно окружающих его людей. Унять дрожь в руках. Успокоиться. Услышать голос любимого человека. Выйдя на лестницу и сев на ступеньку, он позвонил Венди. Что она могла сказать ему в утешение? Только предложить помолиться.

После разговора с женой Полсон как бы отстранился от своей команды и предоставил ей заниматься крупнейшим в мировой истории банкротством.

 

В понедельник утром его уже ждали в Вашингтоне. Намаявшись в гостинице после очередной бессонной ночи, ранним утром он вышел прогуляться по просыпающемуся Манхэттену. Вид прохожих, спешащих по своим будничным делам, отвлек Хэнка от тревожных мыслей. «Может, не так все и страшно», — подумал он, отвечая на первый тем утром телефонный звонок. Звонил один из его помощников. Азиатский рынок не ответил обвалом на известие о банкротстве Lehman Brothers, а в New York Times напечатаны отзывы экономистов, поддерживающих невмешательство правительства в дела частного бизнеса.

Успокоенный Полсон вернулся в гостиницу, а оттуда отправился в аэропорт.

 

Обвал начался через несколько часов, как раз во время его пресс-конференции в Вашингтоне. Увидев тревожные лица людей из своей команды, подающих ему знаки, Хэнк быстро закончил отвечать на вопросы журналистов, заверив их в надежности американской финансовой системы.

— Ну, что там у вас? — уже совсем другим тоном спросил он, как только посторонние разошлись.

— Доу-Джонс упал уже на четыреста пунктов. Кредитный рынок замер. Goldman Sachs и Morgan Stanley еле держатся. Но хуже всего обстоят дела с AIG.

— Началось, — пронеслось в голове Хэнка. Но мысль эта не привела его в отчаяние, а как бы открыла второе дыхание. Он почувствовал такой необходимый ему сейчас прилив сил. — Мне надо срочно увидеться с президентом и выяснить, как мы собираемся покрывать убытки.

Шквал телефонных звонков обрушился на Полсона еще до того, как он вернулся в свой офис.

Первым пробился Ллойд Бланкфейн:

— Хэнк, это черт знает что такое. Британская комиссия по банкротству заморозила счета всех клиентов Lehman Brothers. Люди не могут получить свои деньги. Вы что, не могли это уладить заранее? Ты же понимаешь, что именно так начинается паника. Все кинутся снимать деньги из всех банков. С нами никто не будет работать. Ну и с чем мы останемся?

Следующим был звонок из Morgan Stanley:

— Нас атакуют шортисты. Акции упали на десять процентов, и конца этому падению не видать. Вы не представляете, что здесь творится.

— Немедленно обнародуйте свои доходы, не дожидаясь назначенных сроков, — посоветовал Хэнк. — Это должно успокоить запаниковавших вкладчиков.

Потом пошли звонки из Европы и Азии. Кристин Лагард, как всегда, начала с упреков:

— Как вы могли допустить падение Lehman Brothers! Какая чудовищная ошибка! Нам нужны гарантии, что вы примите меры по AIG и не допустите их разорения. Это проблема не только Америки.

Нечто похожее Полсон услышал и от министра финансов Германии.

Но самым тревожным был звонок директора General Electric:

— Слушай, Хэнк, ты понимаешь, что происходит? Мы же не банк, мы успешное промышленное предприятие. Какого черта у нас не оказалось денег на покрытие производственных расходов? Мы выпускаем лампочки, самолеты, двигатели и кое-что еще для всей Америки, да и не только…

Главный казначей страны понял то, что еще было не понятно директору General Electric: банки прекращают кредитование, боясь невозврата платежей. Что последует за этим? Закрытие предприятий… Толпы безработных на улицах… Вторая Великая депрессия.

Легкий ветерок паники пробежал по офису главного секретаря казначейства… Все взоры устремились на Хэнка. Что он мог сказать, кроме: «Срочно. Телефонная конференция с Бернанке и Гайтнером в моем кабинете»? И он сказал именно это.

 

Пока главные совещались, фондовый рынок закрылся с рекордно низкими показателями. Акции AIG упали до двух долларов за штуку. Помощники Полсона с нетерпением поглядывали на дверь своего шефа. Наконец она открылась.

— Значит, так, — в голосе Хэнка снова звучали решительные нотки. — Федеральный резерв собирается открыть кредит на значительную сумму для поддержания AIG. Осталось понять, сколько им нужно денег, чтобы заткнуть дыру. Рынок должен успокоиться. На это мы, во всяком случае, рассчитываем.

— Но этого нельзя делать! — не выдержал кто-то. — Еще сегодня утром вы говорили о том, что государство не намерено выкупать разорившиеся банки за счет налогоплательщиков, а уже завтра все узнают, что Федеральный резерв вытаскивает AIG. Вас сожрут с дерьмом за непоследовательность проводимой политики. И нас вместе с вами…

— AIG — это не Lehman Brothers! У них совсем другая ситуация, — отмахнулся Полсон.

— Да всем наплевать на то, что страховая компания — это не банк. Главное — деньги налогоплательщиков. Где же те моральные обязательства, о которых вы распинались перед журналистами?

И тут Полсон резко развернулся в сторону говорящего: «Думаешь ты один такой тут умный, да? Самолет, на котором мы прилетели утром из Нью-Йорка, взят на прокат у AIG, медицинское страхование всего населения страны — это AIG, пенсионные фонды учителей во всей Европе — это AIG, гребаное строительство — это AIG! У тебя есть другие предложения? Я весь во внимание!

И поскольку других предложений не последовало, все перешли к подготовке встречи с президентом.

 

То, что падение Lehman Brothers потянуло вниз AIG, Буш понял сразу. Инвесторы в недвижимость, застраховавшие ипотечные кредиты на случай дефолта, потребовали возмещения убытков. Ни одна страховая компания в мире не смогла бы справиться с таким объемом одновременных выплат. У AIG просто иссяк запас наличности. Но то, что разорение одной страховой компании может вызвать мировой экономический кризис, вызвало у Буша недоумение:

— Как такое может быть? — в поисках ответа президент обвел глазами всех присутствующих.

На протяжении многих лет он свято верил утверждениям Гринспена о самодостаточности и саморегуляции рынка. Вопреки его ожиданиям, банкротство Lehman Brothers привело не к стабилизации, а к полному хаосу и ступору. И вот теперь Бернанке и Полсон в один голос утверждают, что только срочное вмешательство государства спасет мир от финансового краха. Значит, теория великого гуру — не что иное, как ошибка? Тяжелое выпало Бушу президентство: сначала Одиннадцатое сентября, теперь вот — финансовый кризис. Снова от него ждут принятия сложного решения. И Буш такое решение принимает, понимая, что политически оно будет крайне непопулярно, особенно сейчас, за несколько месяцев до выборов нового президента страны.

— Ну что ж, бэйлаут так бэйлаут, — говорит он, тяжело вздыхая. — Когда-нибудь, когда это все закончится, вы разберетесь с тем, как мы дошли до такой жизни и что нужно сделать, чтобы это больше никогда не повторилось.

Уже ночью Полсон проинформировал Обаму и Маккейна о предстоящем выкупе AIG и попросил их воздержаться от популистской критики вынужденных мер.

 

Утренний пресс-релиз о том, что ФРБ открывает кредит в восемьдесят пять миллиардов долларов в обмен на получение восьмидесяти процентов пакета акций AIG, не остановил падение фондового рынка.

Финансовый кризис, начавшийся в Америке, перерастал в мировой. Кредитный рынок замер. Люди выстроились в очередь в банкоматы. Ни у кого не было уверенности в том, что на следующий день в банках останется наличность. Россия закрыла торги сначала на один час, а потом и на весь следующий день. Дрогнули даже верные Полсону китайцы, начав выводить деньги из американской экономики. Хуже всего обстояли дела с Morgan Stanley. Стремительный обвал его акций до боли напоминал ситуацию с Lehman Brothers всего неделю назад. На грани был и Goldman Sachs. Банковская система, выстроенная исключительно на доверии, могла рухнуть в считанные часы.

— Надо идти в конгресс, — сказал Бернанке за завтраком с Полсоном. Вид у обоих был замученный, но никому больше до этого не было дела. — Мы не можем затыкать одну дыру за другой средствами ФРБ. Необходимо общее решение. И это решение должно быть законным. У нас пока еще демократия.

— Сейчас? Накануне выборов? Ты хочешь, чтобы они голосовали за бэйлаут? А что, если они не проголосуют? Представляешь, какой тогда начнется кошмар?

— Кошмар уже начался, мой дорогой Хэнк. Он здесь и сейчас. Так что лучше подумай, с чем ты пойдешь в конгресс.

 

Думать было над чем. Решение должно быть простым и убедительным. Нет. Очень простым и очень убедительным, иначе они не получат одобрения конгресса в необходимый кратчайший срок. Ясно, что нужно просить денег, но на что? На выкуп токсичных активов у банков. Но сколько их всего? Да и сколько они стоят? Подсчет мог быть только приблизительным, но сумма должна покрывать убытки всех ведущих банков, чтобы они возобновили кредитование. К тому же выкуп токсичных активов должен помочь простым американцам сохранить свои дома. Так сколько просить? Семьсот миллиардов долларов… Сумма астрономическая… Осталось только убедить конгресс одобрить план Полсона.

 

Нэнси Пелоси, спикер палаты представителей, обрадовалась звонку главного секретаря казначейства:

— Хэнк, я собиралась позвать вас завтра утром на встречу с представителями конгресса. Мы хотим узнать о ваших мерах по спасению экономики.

— Мадам спикер, завтра утром будет уже поздно, — замогильным голосом отозвался Полсон.

Это подействовало.

Вечером в четверг, 18 сентября, всего через три дня после краха Lehman Brothers, в кабинете Нэнси Пелоси собрались лидеры обоих партий. На столе перед каждым участником лежали три страницы проекта закона по спасению проблемных активов. Возмущенные реплики посыпались на Полсона и Бернанке уже через несколько минут:

— Вам просто нужен подписанный чек с непроставленной суммой!

— Речь только о банках и ни слова о контроле. А что получит семья, потерявшая из-за ваших махинаций дом?

— Просто выдать семьсот миллиардов и довериться вам, предоставив неограниченные права на распределение такой суммы…

— Как вы могли допустить такое?

— Мистер Полсон, вы спасаете банкиров с Уолл-стрит за счет ограбления простых американцев…

В какой-то момент Полсону пришлось грубо прервать поток обвинений:

— Вы хотите узнать, как мы дошли до такой ситуации? Я готов дать вам полный отчет, но только не сейчас! Поймите вы наконец, у нас нет времени. Мы должны сегодня объявить о готовности принять этот документ, а подписать его уже через несколько дней, иначе уже через неделю у нас не будет экономики!

В комнате воцарилось молчание. Кому-то стало не хватать воздуха.

Тишину нарушил вкрадчивый голос Бернанке:

— Всю свою научную карьеру я посвятил изучению Великой депрессии. Началась она с краха рынка акций, но еще больший удар экономика получила от прекращения выдачи кредитов. Люди не могли занять денег даже на самое необходимое. Мы должны принять этот закон, чтобы развязать банкам руки. Наше бездействие приведет к тому, что не через неделю, как сказал Хэнк, а уже в понедельник у нас не будет экономики. И это будет пострашней Великой депрессии…

 

Через несколько часов обсуждения было решено передать проект закона по спасению проблемных активов[32] на рассмотрение конгресса. Воодушевленный такой сравнительно легкой победой Полсон позволил себе несколько часов сна, еще не зная, что впереди его ждут главные сражения.

 

Пока главный секретарь казначейства и директор ФРБ пугали членов конгресса страшными перспективами в случае непринятия их плана по спасению американской экономики, в Нью-Йорке Тим Гайтнер ломал голову над тем, как остановить падение двух оставшихся инвестиционных банков Уолл-стрит. Его идея объединить Morgan Stanley и Goldman Sachs с коммерческими банками провалилась. Ни один коммерческий банк не хотел повесить на свой баланс тонны токсичных активов, лежавших смертельным грузом на инвестиционных банках.

Оставался старый и верный способ: найти покупателя или крупного солидного инвестора.

Желающие приобрести Morgan или Goldman нашлись, но они предпочитали выжидать. Понимая, что промедление означает не что иное, как банкротство американской инвестиционной системы, Гайтнер решился на обращение этих банков в холдинговые компании, взяв их под зонтик ФРБ и открыв доступ к дешевым государственным кредитам. Можно только догадываться о том, что подумал по этому поводу Дик Фолд, получивший отказ в подобной просьбе от того же Гайтнера всего несколько месяцев назад. Так или иначе, мера возымела действие: самый большой японский банк Mitsubishi UFL Financial Group вложил девять миллиардов долларов в Morgan Stanley, а Уоррен Баффет стал крупнейшим акционером Goldman Sachs. Ситуация была спасена и падение акций инвестиционных банков на фондовом рынке приостановлено.

 

Зато у Полсона в Вашингтоне дела складывались как нельзя хуже. Не зря он ненавидел этот город. Возглавляя долгие годы Goldman Sachs, он привык принимать быстрые решения, полагаясь исключительно на себя и свою команду. Теперь ему приходилось ждать решения конгресса. Посмотрев выступления нескольких конгрессменов по телевизору, он с досадой отмахнулся:

— Все и так понятно: республиканцы будут голосить о национализации банков и угрозе социализма, демократы вместе с Клинтон — об ограблении налогоплательщиков. А время идет…

 

Пока шли дебаты в конгрессе, Хэнк пытался найти общий язык с двумя главными игроками в предстоящей большой игре под названием «Выборы президента — 2008». Поначалу и Обама, и Маккейн поддерживали его усилия по спасению американской экономики. Поддержал Обама и программу TARP, пообещав в случае своей победы привлечь Полсона к совместной работе. А вот с Маккейном общаться стало трудно…

— Вы получите слишком много власти, Хэнк. Слишком много неподконтрольной власти… Мне это не нравится. К тому же семьсот миллиардов долларов — это баснословная сумма за счет американских налогоплательщиков, а я уполномочен защищать их интересы, а не интересы банков, — открыто заявил Маккейн в телефонном разговоре с Полсоном.

— Да, я разделяю ваши взгляды, Джон, поймите меня правильно, но обстоятельства требуют принятия срочных мер. У вас есть какие-то предложения по выходу из кризиса? Я слушаю вас внимательно…

Но слушать было нечего, поскольку, кроме критики, Маккейн ничего предложить не мог, впрочем, как ничего не предлагали и выступающие в конгрессе, где республиканцы явно не собирались голосовать за TARP. Бесконечные и безрезультатные дебаты изводили Хэнка:

— В случае провала закона я не собираюсь брать на себя всю вину за надвигающуюся катастрофу. Ни черта не смысля в экономике, они играют в популистскую игру, которая приведет страну к гибели! Маккейн тоже хорош… Ну должны же быть в его окружении хоть что-то соображающие люди! — негодовал он.

 

Вполне возможно, что такие люди все-таки нашлись. Разругавшись с Полсоном, Джон Маккейн решился на довольно смелый шаг: он заявил о прекращении своей предвыборной кампании и призвал Обаму встретиться с ним в Белом доме для обсуждения мер по выходу страны из кризиса.

На следующий день, 25 сентября, за большим овальным столом в кабинете еще действующего президента Джорджа Буша собрались члены его правительства, лидеры двух партий и кандидаты на пост главы государства. Вид у всех серьезный. Нэнси Пелоси — единственная женщина среди двух десятков деловых мужчин. Вступительное слово Буша было коротким: «Вы хотели нас собрать, Джон Маккейн. Мы собрались. Ваше слово».

— Я скажу, когда подойдет моя очередь, господин президент, — загадочно улыбнулся тот.

Пришлось дать слово Обаме, который довольно убедительно поддержал план Полсона. На какое-то мгновение на лице Хэнка, покрытом красной сыпью от хронического переутомления, промелькнула надежда. Обама вообще производил на него впечатление человека, разбирающегося в экономике и не желающего получить в управление страну в тяжелом кризисе. «Еще немного, и я проголосую за президента-демократа», — подумал Полсон.

После выступления Обамы все снова посмотрели на Маккейна. Отмалчиваться дальше было уже невозможно, но тут выяснилось, что и сказать-то ему особенно было нечего, кроме того, что он, а значит, и республиканцы Полсона не поддерживают.

— Вы меня еще вспомните не раз, — президент наклонился к уху Нэнси Пелоси. Та сдержанно улыбнулась.

Надежда на возможность договориться, промелькнувшая поначалу у сторонников Хэнка, сменилась разочарованием. Расходиться или еще нет? И тут снова заговорил Буш. Позднее его фраза, гениальная в своем лаконизме и точности, будет цитироваться и обсуждаться всеми информационными средствами страны:

— Если не дадим бабла сейчас, все полетит к черту![33]

Казалось бы, что может быть более убедительным, так нет! Не убедило. В начавшейся перебранке никто уже не слышал доводов другой стороны. Кончилось тем, что Буш встал и молча покинул собрание. Попытка совместного обсуждения провалилась. Демократы ушли вслед за Бушем. Так чего, собственно, хотел Маккейн?..

Но, видимо, это был день сюрпризов. Во всяком случае, никто не мог ожидать того, что сделал в каком-то порыве отчаяния 74-й секретарь казначейства. Догнав в коридоре уходящую Пелоси, он грохнулся перед ней на одно колено со словами:

— Нэнси, не дайте им завалить закон в конгрессе! Прошу вас!

Застигнутая врасплох Пелоси не нашла ничего другого, как рассмеяться:

— Я и не знала, Хэнк, что вы католик…

И уже серьезно добавила:

— Но это не демократы, а республиканцы проголосуют против. Я обещаю вам сделать все, что смогу.

И она сдержала слово, но не сразу. При первом голосовании в палате представителей закон был провален. Немного стабилизировавшийся рынок снова рухнул на следующий же день. Даже самым ярым противникам «национализации» стала очевидна необходимость принятия срочных мер. Через четыре дня после первого голосования закон был принят с некоторыми поправками.

 

До выборов нового президента оставался месяц. Сделав экономику главным пунктом своей предвыборной кампании, Обама лидировал. Маккейн, плохо разбирающийся в сложившейся на рынке ситуации, был явно ему не соперник.

 

Получившему в распоряжение колоссальную сумму денег и право по своему усмотрению ее распоряжаться Полсону предстояло решить, как поступать дальше. Выкуп обесцененныхипотечных бумаг, казавшийся такой хорошей идеей еще два месяца назад, его уже не устраивал. Сейчас нужно было срочно искать выход из кредитного кризиса. Позднее все кому не лень станут обвинять его в отсутствии стратегии. В этом действительно была доля правды. Проблемы валились одна за другой, не давая ему и его команде ни малейшей передышки. Система, казавшаяся безотказной последние двадцать лет, рушилась у всех на глазах. Что оставалось делать в таких условиях? Выживать. Это и было его стратегией.

 

Утром в воскресенье, 12 октября 2008 года, девять директоров ведущих банков страны получили странный телефонный звонок от главного секретаря казначейства.

— Жду вас завтра в три часа дня в своем кабинете.

— А что случилось, Хэнк? По какому поводу мы собираемся?

— Узнаете завтра.

Все. Гудок.

Так с ними еще не разговаривали. Пришлось лететь. Но если из Нью-Йорка до Вашингтона на это уходит меньше часа, то директор банка Wells Fargo[34] Дик Ковасевич провел в самолете шесть часов. И это в понедельник, самый занятый день недели, когда он должен был работать над сделкой с Wachovia[35]. Ничего хорошего не предвещало и число — 13 октября. Позднее журналисты назовут эту встречу «тайным собранием Большой Девятки», представляя ее как некий заговор «толстых котов» Уолл-стрит. На самом деле и для людей, собравшихся в этот день за столом в кабинете Полсона, цель встречи оставалась неизвестной до тех пор, пока Хэнк не заговорил.

— Ни для кого из вас не секрет, — начал он, — что мы в центре жесточайшего финансового кризиса. Вы в полной мере испытываете это на себе (несколько человек согласно кивнули). Хотя у кого-то из вас достаточно капитала (быстрый взгляд на Дика Ковасевича), основные банки страны испытывают его нехватку. Это подвергает большому риску нашу систему кредитования. Поэтому, опираясь на чрезвычайные права, дарованные мне конгрессом, я объявляю, что казначейство США собирается купить у вас привилегированные акции[36] с кредитной ставкой в пять процентов годовых. Ставка увеличится до восьми процентов, если долг не будет возвращен через три года. В свою очередь казначейство гарантирует невмешательство в дела вашего руководства и вопросы компенсаций. Завтра мы обнародуем программу по прямому вливанию капитала в финансовые институты. Вы — ее первые участники.

Полсон остановился на секунду, чтобы перевести дух и проверить реакцию внимательно слушающих его людей. Заметив легкое волнение, он продолжил:

— Завтра же мы объявим, что вы — кредитоспособные учреждения, участвующие в программе в целях поддержки экономики США. Обращаю ваше внимание на то, что мы будем акционерами без права голоса. К тому же это временная мера.

В наступившей тишине Гайтнер зачитал суммы, предназначавшиеся для банков — участников этой сделки:

Bank of America — 25 миллиардов;

Citigroup — 25 миллиардов;

Goldman Sachs — 10 миллиардов;

JPMorgan — 25 миллиардов;

Morgan Stanley — 25 миллиардов;

State Street — 10 миллиардов;

Wells Fargo — 25 миллиардов долларов.

 

От неожиданности у Дика Ковасевича вытянулось лицо. Его банку совершенно был не нужен кредит в двадцать пять миллиардов. С капиталом у них было все в порядке, иначе стали бы они сейчас покупать Wachovia. Молчал он недолго и, как только Гайтнер закончил, с возмущением набросился на Полсона:

— Но это же черт знает что! Кто же поверит вашим словам о нашей кредитоспособности, если вы вливаете в нас дополнительный капитал! Вы же тем самым и подрываете доверие наших вкладчиков. Это же принципиально неверный шаг. Ошибка! — в ожидании поддержки собратьев по бизнесу Ковасевич оглянулся на уткнувшихся в бумаги банкиров. Но те молчали. Для всех остальных это действительно было спасением.

Хэнк был готов к такому обороту. Поэтому был тверд и категоричен:

— Мистер Ковасевич, здесь сидят ваши регуляторы. Если вы откажитесь от сотрудничества с нами сегодня, завтра мы объявим о неспособности Wells Fargo выполнять обязательства перед вкладчиками.

Это был весомый аргумент, а вернее — четко заявленная угроза. Кто же в здравом уме пойдет на конфронтацию с властью, имея в перспективе такие последствия?

— А-а-а! Тогда другое дело, — быстро разобрался в ситуации Ковасевич. — Но в любом случае мне нужно согласие совета директоров. Я сам такие решения не принимаю.

На этот раз банкиры его поддержали. Никому не хотелось брать на себя подобную ответственность. Хотя нет, один таки нашелся. Джон Мак, главный директор Morgan Stanley, подписал все бумаги, выданные ему Гайтнером.

— А чего ждать, — улыбнулся он. — Если совет проголосует против, меня уволят. Все дела…

К слову сказать, ни один совет директоров не проголосовал против. К девяти часам вечера сделка была завершена. Банки Уолл-стрит получили в этот день сто двадцать пять миллиардов долларов. Citigroup получит еще дополнительные двадцать миллиардов уже после победы Обамы. Они начнут-таки выдавать кредиты, но в гораздо меньшем объеме, чем ожидал Полсон и все, кто принимал участие в его борьбе за спасение финансовой системы США. Миллионы людей останутся без работы и потеряют жилье. Новой администрации понадобятся годы на то, чтобы преодолеть последствия кризиса. Президент Обама так и не рискнет ввести новые нормы регулирования банков в обмен на вливание колоссальных государственных средств. Хэнк Полсон уйдет в отставку, а его приемник Тим Гайтнер продолжит политику спасения Уолл-стрит любой ценой.

-------------------------------------------------------------------------------

[1] В это время Хиллари Клинтон занимала пост сенатора от штата Нью-Йорк.

[2] В США секретарь казначейства возглавляет министерство финансов.

[3] Возглавляли Федеральную резервную систему США в 1987—2006 и 2006—2014 годах.

[4] Кризис начался 9 августа 2007 года.

[5] Бэ-Эн-Пэ Париба́ — европейский лидер на мировом рынке банковских и финансовых услуг и один из шести сильнейших банков в мире.

[6] Ставка, по которой Федеральный резерв предоставляет кредиты частным банкам. Используется как регулятор развития экономики. Считается, что низкая ставка стимулирует инвестирование дешевых денег.

[7] Американский рынок недвижимости считался надежным видом вклада не только для отечественных банков, но и для иностранного капитала, хлынувшего из Европы, Азии и стран, импортирующих нефть.

[8] Кристин Лагард — тогда министр финансов Франции, позже директор МВФ.

[9] Subprime loan, или нестандартный ипотечный кредит, который может быть выдан заемщику с ненадежной или короткой кредитной историей.

[10] Обычно долгосрочные ипотечные кредиты выдаются в Америке на пятнадцать или тридцать лет.

[11] Изменить условия договора с учетом возросшей кредитной процентной ставки.

[12] Выпуск ценных бумаг, обеспеченных активами. В данном случае — ипотечными кредитами.

[13] Collateralized Debt Obligation — обеспеченное долговое обязательство.

[14] Дефолт — невыполнение заемщиком долговых обязательств.

[15] Ставка в один процент способствовала вложению значительного капитала в недвижимость, включая покупку активов с высокой степенью риска. Увеличение ставки по федеральным фондам в период 2004—2006 годов привело к росту ипотечных кредитов с плавающей процентной ставкой.

[16] Ипотечный брокеридж — это услуги по подбору, оформлению и получению ипотечных кредитов.

[17] Ипотечный кредит с плавающей процентной ставкой подразумевал фиксированную ставку первые два года с последующим ежегодным возрастанием. Заемщики шли на подписание таких договоров либо в расчете на рост стоимости дома и его продажу в течение первых двух лет, либо на рефинансирование договора. Было много и таких, кто не понимал сложных и запутанных условий договоров с плавающей процентной ставкой.

[18] Джеймс Кейн — «худший CEO всех времен», по мнению CNBC, был известен как заядлый игрок в бридж и гольф. Провел десять дней в Нэшвилле на соревнованиях по игре в бридж во время банкротства двух хедж-фондов, принадлежавших Bear Stearns. Подозревался в приеме наркотиков на рабочем месте.

[19] Кредит, который предоставляется в конце рабочего дня и подлежит погашению на начало следующего рабочего дня.

[20] Кредитное плечо, или леверидж — соотношение между собственным и заемным капиталом банка.

[21] Too big to fail — термин, означающий невозможность допущения разорения финансовых гигантов.

[22] Банковская холдинговая компания имеет право получать кредиты ФРС и в свою очередь предоставлять кредиты частным банкам.

[23] Индекс для отслеживания развития промышленной составляющей американских фондовых рынков. Охватывает тридцать крупнейших компаний США.

[24] Кредитный дефолтный своп — рыночный дериватив, страхующий от дефолта по долгам.

[25] Акционеры Bear Stearns отказались голосовать за одобрение сделки, если цена за акцию будет меньше десяти долларов.

[26] Закон 1933 года запрещал банкам заниматься одновременно кредитными и инвестиционными операциями наряду со страхованием и исходил из убеждения, что совмещение такой деятельности излишне рискованно и может привести к следующей Великой депрессии.

[27] От англ. glass — стекло. В 1999 году закон Гласса — Стигала был отменен.

[28] Алан Гринспен.

[29] Финансовые конгломераты, крупнейшие частные ипотечные агентства, созданные по инициативе конгресса и спонсируемые государством для скупки и продажи ипотечных кредитов у банков.

[30] Выпуск ипотечных активов — одна из главных статей дохода «Фанни» и «Фредди». Их приобретение считалось надежным вкладом. К началу 2008 года Банк России вложил 100,8 миллиарда долларов в ипотечные активы «Фанни» и «Фредди». Самым большим вкладчиком был Китай — 525 миллиардов долларов.

[31] Ручной гранатомет в вооруженных силах США.

[32] Программа по спасению проблемных активов, или TARP.

[33] Это вольный перевод фразы Буша «If money isn’t loosened up, this sucker could go down».

[34] «Уэллс Фарго» — четвертая по величине банковская компания США, базируется в Калифорнии.

[35] «Ваковия» — одна из крупнейших банковских сетей США XX века. Поглощена Wells Fargo в 2008 году.

[36] Акции с фиксированным дивидендом и правом первоочередной оплаты.

 

Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 3(72) март 2016

Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer3/Dubrovskaja1.php