Некоторым читателям известно о моей склонности злить литературных чинуш и разрушать стереотипы. Не потому что зоил и завистник, я критикую подчас авторитетных и уважаемых авторов, а потому, что необходимо восстанавливать справедливость. Даже в политике: вы говорите: «Демократия и предпринимательство», а я только и слышу, вижу и читаю пару-тройку имен с утра до вечера во всех газетах и телевизорах, - какая же в этом справедливость? Ведь божка можно мазать елеем и украшать, а можно на него рассердиться, побить, надавать оплеух – но это все равно будет обожествление и культ личности. Так что поете ли вы осанну, проклинаете ли вы двух-трех человек, вы одинаково заблуждаетесь и несправедливы. Демократия – это широкий ассортимент.
Вот и эта статья написана в защиту литературной демократии.
С утра до вечера мне внушают, особенно с середины 50-х годов Х1Х века, когда стало дозволено: «Достоевский, Достоевский! Великий гуманист, заступник униженных и оскорбленных, предтеча экзистенциализма, повлиял на формирование таких философов как Камю, Сартр, таких писателей, как Фолкнер, Маркес, Еврипид! Он обвинил капитализм в бесчеловечности, высветил городские углы, явил глубочайшие психологические бездны, пострадал за свои убеждения на каторге! Он… Он… Он…»
Господа-товарищи, я против вас сразу выдвину argumentum ad hominem: читая вашего разлюбезного Ф.М.Достоевского во всех собраниях сочинений, начиная с 10-томника 1956 года и кончая знаменитым 30-томником, за которым в годы застоя и дефицита народ ломился в очередях, - словом, перечитав всего Достоевского, я н и р а з у не прослезился. Ребята, он же не умеет писать! Истерика, словоерсы, утомительная тавтология на сотнях и сотнях страниц, публичное раздевание, неряшливость в стилистике, газетчина и публицистичность, сочинительство ради денег – да от одних этих недостатков можно прийти в отчаяние. А главное, он совершенно антиэстетичен, ваш Достоевский, не владеет приемами воздействия на читателей и плохо строит свои романы. (И это притом, что, уверен, написаны десятки статей и книг об эстетике Достоевского). Он элементарно не чувствует прекрасного, не понимает его и даже отворачивается от него. Во всех его творениях один только мужик Марей и прорывается чуть-чуть к народной подоснове и гармонии.
Сказать, почему так раздули этого писателя? Потому же, почему и А.С.Пушкина: он тоже родился в Москве. Он москвич, черт возьми! По тому же столичному зазнайству, по которому сейчас для тысяч читателей не существует иного писателя, кроме Пелевина. Почему Пелевин? Потому что москвич. Я вам назову десятки фамилий современных авторов, которые потому только и славны, что родились в Москве или занимают в ней руководящие должности. А вы не хуже меня знаете, что, если уж ссылаться на авторитет русской литературы за рубежом, то читают и любят там провинциала И.С.Тургенева. Почему? Потому что он эстетичен, умеет написать рассказ, роман по законам жанра и воздействует на читателя картинностью, а не душевными сумерками, как Достоевский.
Почему-то Москве нужно, чтобы безусловный авторитет был москвичом, и столица этого добивается: Пушкин уже безусловен, а вот Гоголь эх, жаль, что хохол. Окуджава с Высоцким уже безусловны, а Башлачев с Цоем эх, жаль, что провинциалы. Нобелевский лауреат Б.Л.Пастернак уже безусловен, а Шолохов с Михаилом Булгаковым эх, жаль, что с югов к нам понаехали. В Москве нет недостатка в литературоведах, москвичам ничего не стоит раздуть москвича или даже использовать талантливого приезжего, как случилось с Венедиктом Ерофеевым. Изменник же города Москвы, вроде этого несчастного Ю. Казакова, вообще не заслуживает снисхождения. Уж если москвичи так любят своих, и так к ним привязаны, и они все у них первостатейные художники, отчего бы не вспомнить, что москвичу А.Вознесенскому первую книжку удалось издать во Владимире: редакторы там оказались поумнее, подемократичнее, без стадных инстинктов и не столь нивелированные массовой пропагандой: издали Вознесенского, и хоть бы хны. Прав Л.Н.Толстой: когда людей в одном месте собрано много, здравого смысла, гармонии и правды искать бесполезно.
Мне обидно за Дмитрия Васильевича Григоровича, который, как известно, тоже учился в инженерном училище и дружил с Достоевским. Мне сейчас не важно, кто у кого перенимал опыт. Очень может быть, что как раз гармоничный, спокойный, барственный и умный Григорович повлиял на Достоевского, потому что, читая «Село Степанчиково» или «Дядюшкин сон», не можешь отделаться от убеждения, что эти произведения хорошо построены, взвешенно, точно и логично написаны, лексические средства в них отобраны, а сами эти повести созданы по канонам жанра: сюжетны, воздействуют, целостно впечатляют, имея завязку, развязку и кульминацию. И я убежден на все сто, что именно спокойный, ясный Дмитрий Васильевич так повлиял на Федора Михайловича, что, после расхристанных «Бедных людей» и «Неточки Незвановой», тот взял себя в руки и написал взвешенно.
Мне обидно за Дмитрия Васильевича, потому что его друга и товарища издают миллионными тиражами и собраниями сочинений, а у Григоровича как уставились печатать этого «Гуттаперчивого мальчика» в народной серии, так и остановиться не могут. Того самого Григоровича, у которого множество совершенно потрясающих романов и повестей, помимо и кроме бесподобного «Антона Горемыки». Вы читали хотя бы одно собрание сочинений прозаика и искусствоведа Дмитрия Васильевича Григоровича в советское и в новейшее демократическое время? Я – нет. По-моему, собраниями его издавали только до Октября 1917 года, а потом – ни-ни, как отрезало: барин, барин нам не нужен, нам нужен демократ и горожанин. А по мне, нам нужна хорошая литература, которая воздействует, которая просветляет, очищает через катарсис, рассказывает истории в простом, изначальном смысле, еще от «Дафниса и Хлои». Роман должен быть романом; романист должен так рассказать историю, так проследить судьбу героев, чтобы читатель заплакал, умилился, проникся трагедийностью и величественностью бытия и фатума; чтобы, омытый слезами и потрясенный мастерством рассказчика, читатель возвысился сам и полюбил жизнь, автора и его героев. Чтобы впечатление было мощным и светлым - как от романа Д.В.Григоровича «Рыбаки». Как от романа М. А.Шолохова «Тихий Дон». Как от романа негритянского автора Эрнеста Дж. Гейнса «И сошлись старики». Как от романа филиппинца Никомедеса Хоакина «The woman who had two navels». Потому что, когда тебе рассказывают историю и рассказывают талантливо, ты сперва входишь в положение фигур, въезжаешь в сюжет и в суть конфликта, разбираешься во взаимоотношениях героев, различаешь холмы, горы, реки, погоду и какие горят костры, - и вот, уже внутри всего этого, пробираешься к финишу и, потрясенный, как всё сошлось и разрешилось, перемогая навернувшиеся слезы, закрываешь книгу.
А что такое, например, роман «Подросток»? Это что, роман? Я не раз слышал от знатоков-литературоведов, что это самый выверенный, взвешенный и продуманный роман Достоевского, что Версилов… что Подросток… ну и т.д. Ребята: отродясь ничего скучнее не читал: одни какие-то невнятные, сумбурные разговоры, действие топчется на месте, этот «связной» герой без толку мечется между персонажами, обсуждая какие-то сплетни и слухи, фигуры картонные, пространство – комнатное, а может, помянуть того же Цоя, «за шкафом». Сразу ясно только одно: что Достоевский, как 99 процентов нынешних авторов, начал писать со случайной фразы и дальше как бог на душу положит и куда кривая вывезет. Деньги нужны, гонорар, а гонорар зависит от листажа, а листаж хорошо наматывается диалогами и разговором. Его не интересовало воздействовать на читателя, он спешил, он успешный автор и предполагал, что обскачет по всем статьям этого бесстрастного и словно бы неживого барича Митю, который, под его влиянием, обучился-таки писать физиологические очерки (да и в них-то одна барственность и брезгливая наблюдательность, одни французы, Бальзак, Сю и Гюго).
Вот насчет французов поляк Федор Михайлович Достоевский совершенно прав: были французы, мама Дмитрия Васильевича была француженкой. Если бы не эта наследственность, изящество, экспансивность и пылкость французская, разве бы Григорович строил так точно, просто, легко и твердо свои романы из простонародного быта? Да он бы, как Федор Михайлович Достоевский, набравшись шляхетской гордыни и благородной и авантюрной дерзости польской, в своих романах говорил бы, заговаривался, назад возвращался, в кабаках перед потрясенными слушателями легенды об великих инквизиторах бы излагал, не заботясь о правдоподобии места, времени и повода. Григорович был бы уже Достоевским, если б имел польскую родословную. (Не исключено, что именно из-за невольного отторжения и подчеркнутого дистанцирования фигуры польских персонажей в романах Достоевского столь карикатурны и антипатичны, хотя и колоритны). Если ты русский писатель, но в твоей родословной есть французы, ты уже не сможешь писать абы как, от фонаря, наобум по-вятски, а ты, как, например, Михаил Кузмин, пишешь ясно, прозрачно, с блеском и изяществом, занимательно, сюжетно, с большим словарным запасом и без всяких таких лизоблюдных «слушаю-с» и «извините-с». (Кузмина, кстати, тоже очень мало издают, а он тоже среди русских декадентов начала ХХ века самый «воздейственный»).
Тут ведь не только противопоставление «психологической» и, условно говоря, «эпической» методы. Тут не только «О вкусах не спорят», не только интроверты и экстраверты, а и прямо диаметральные житейские установки. Тут прямая наша отечественная антитеза «город» и «село». И когда мне упрямо внушают, что горожанин Достоевский гениален, а из простонародного быта литератор Григорович совсем плох, то позвольте мне из личного опыта ответить вам, что вы врете, что эти авторы и на короткое время друзья, как минимум, равны, а по воздействию - так Григорович посильнее будет. Григорович воздействует на душу, облагораживая и возвышая ее, а Достоевский – только на разум, только на глазные рецепторы, только на периферические нервы. Ну, а в моем случае, это и вовсе справедливо: что мне может сказать Достоевский, который не интересовался деревней? Пускай мечется в своих бесперспективных городских тупиках, пускай его наследник, мультикультурный и космополитический горожанин Франц Кафка его благословляет, - а мне-то зачем?
Вы возразите: выходит, не только потому, что москвич, но и потому что горожанин, Ф.М.Достоевский выдвинулся на первое место, а своего товарища Д.В.Григоровича задвинул на вторые роли? В процентном соотношении горожан-то больше стало, разве не так? Ну, зачем нам искусствоведческие работы Григоровича, зачем нам даже его повесть «Деревня»? - у Бунина, уж во всяком случае, одноименная повесть и актуальнее, и сильнее. Для меня – нет; для меня многие произведения, от Аввакума Петровича до Виктора Петровича, раз они посвящены «сельским жителям» и разворачиваются в ощутимом природном пространстве, – уже по одному этому интересны; а если еще талантливо написаны, если автор справляется с материалом и убеждает меня созданными картинами и типажами, - полное почтение такому автору, будь это Левитов, Шукшин, Астафьев, Григорович или Михаил Коцюбинский. Почему вы считаете, что если автор пишет о вашей городской сутолоке, так он изначально прав? Сколько угодно косноязычных и успешных строчкогонов, вроде В.П.Аксенова, Х. Кортасара или бр. Стругацких; там живого слова нет, в их «текстах», ни картины, ни типажа, ни хорошей выдумки, ни сюжета, язык стертый и средне-муниципальный, а вы их любите, хвалите и цените. Ну и люби΄те на здоровье, мне-то что. Печатная промышленность работает, редакторы у нас сплошь горожане, так что Пелевину лафа.
В заметке «Книжность и грамотность» (с.с. в 30 т., т.19, с.21) Достоевский резко отозвался о «пустых книжонках» для народного чтения, «не исключая неудавшихся книжек г-на Григоровича». Вот если бы эти самые «книжонки» были переизданы, мы бы теперь могли читать, сличать и прямо обвинить г-на Достоевского в завистливости и пристрастности. Потому что, вот убей меня Бог, от любой повести Григоровича у меня волна жалости и сострадания поднимается, а от повестей и романов г-на Достоевского – никогда. Почему бы это? Конечно, мой вкус и восприятие – не критерий для других читателей. Но уверен, что уничижительный отзыв употреблен сознательно: не мог Достоевский не понимать, что простонародные книжки Григоровича выше по качеству, чем, например, «Клятва при гробе Господнем» Н.Полевого или даже романы М.Загоскина.
К сожалению, я не читал романа «Переселенцы», романа «Проселочные дороги» и, признаюсь честно, даже мемуаристику Дмитрия Васильевича Григоровича, которая все же переиздана в новое время. Я бы с удовольствием прочел и в этом случае с еще большими основаниями защищал бы Григоровича от притеснений Достоевского. Но я сам – жертва этого перекоса со школы: в школе изучают «Преступление и наказание» и вовсе не упоминают «Рыбаков», крепкого мужика Глеба Савинова и писателя Григоровича. В школьной программе вообще много странного: там, в советском периоде русской литературы, изучают творчество сразу троих подряд самоубийц и напрочь игнорируют таких гармоничных авторов, как Пришвин или Паустовский. А почему, собственно, надо формировать у школьника это странное убеждение: не выдрючивайся – плохо кончишь, или: все писатели – пьяницы, или: писатель должен быть несчастлив в личной жизни, иначе стимула творить не будет. Да вздор это всё!
В завершении хочу подчеркнуть основные две мысли. Первая: читателям сознательно навязывают авторов, успешных представителей социума, города и коллектива, и замалчивают или оттирают на задний план тех, кто пишет о деревне и герое в природном окружении. Нам нужен, говорят они, Достоевский и его петербургские углы, а Григорович, который поэтизировал заливные луга в долине реки Оки – это, извините, не цивилизованный автор. Вторая мысль: не будьте, ребята, стадными. Ну, не будьте вы стадными, умейте вы отличить журналистику от настоящей литературы, громыхающие и, следовательно, пустые бочки от полных и навязанное от предложенного. Модифицированная соя в большинстве наших отечественных и русскоязычных авторов, а свое, национальное представление о мире, изложенное прекрасным русским языком, как у Дмитрия Васильевича Григоровича, встречается крайне редко. А хорошим литературным вкусом надо дорожить.
