Детский голос из Холокоста. Дневник Рутки Ласкер (19.01.1943 - 24.04.1943).0

О дневнике Рутки Ласкер.

«Дневник Рутки Ласкер» - книга о мужестве и человеческом достоинстве. Это не только памятник жертвам Холокоста, но и живой голос совсем юного человека, на долю которого выпало стать свидетелем времени - жестокого и страшного, не оставляющего надежд на счастливый исход. «Если бы Бог существовал, - пишет Рутка в своем дневнике, - то он бы, конечно, не допустил, чтобы живых людей бросали в печи... Это звучит как чудовищный вымысел. Те, кто этого не видел, никогда в это не поверят. Но это не придумано; это - есть».

Дневник адресован прежде всего тем, «кто этого не видел», тем, для кого отбушевавшая страшная война - только строки в учебнике истории.

Но ведь это - было...

Дневник еврейской девочки из Бендзина, ровесницы сегодняшних подростков, обращен прямо к сердцу читающего. Это честный, бескомпромиссный рассказ о том, что происходило на самом деле.

Тонкий, хрупкий душевный мир только вступающего в жизнь человека, пронизанный надеждами, смятением первой зарождающейся любви, качелями дружбы и не-дружбы, будет особенно близок и понятен тем, кто сегодня так же стоит на пороге юности, как когда-то стояла у границы детства четырнадцатилетняя Рутка.

Она тоже верила, надеялась, ждала счастья. Но жизнь ее была краткой и трагической. Совсем юная, но такая мужественная девочка, понимая, что ее ждет, не оставляла попыток отразить всю чудовищную правду, о которой знала. Под ее пером рождался документ, обвиняющий фашизм в бесчеловечности и чудовищных преступлениях.

Самое удивительное в Дневнике, написанном так живо, естественно, искренне, - это звучащий голос Рутки, который столь хорошо удалось почувствовать и передать переводчику. Это пульсирующий, неровный монолог юности, ищущий ответа в себе, в своих мыслях и чувствах, на вопросы, которые ставит перед взрослеющим человеком мир.

Если бы не война, это был бы такой знакомый, такой понятный, такой узнаваемый снимок, слепок, отпечаток юности, со всеми тревогами и радостями только начинающего осознавать себя взрослым человека. С бережным уважением, человеческой чуткостью и деликатностью переводчик передает самые тонкие, едва уловимые движения души растущей девочки, всю гамму ее непростых, понятных и непонятных самому подростку чувств. И тем страшнее осознание, что у этой девочки, к которой проникаешься искренней симпатией, которая становится близкой и родной по мере чтения, не будет дальше ничего, кроме спрятанных под настилом лестницы шестидесяти пронзительных страниц, исписанных еще почти детским почерком.

Эти странички не могут оставить равнодушными никого. «Дневник» обязательно должен быть открыт теми, кому сегодня чуть больше или чуть меньше четырнадцати - чтобы они услышали голоссвоей ровесницы, такой же школьницы, почти одноклассницы, из далекого страшного времени, о котором нельзя забывать.

Николай Харлампиев,

Главный редактор Всероссийского литературно-художественного журнала для школьников «Костёр».

 

Нужная книга.

Перед вами перевод дневника еврейской девочки Рутки Ласкер, погибшей в 1943 году в лагере смерти Аушвиц. Прежде всего поблагодарим петербурженку, переводчика Анну Тамарину за то, что благодаря ей дневник стал доступен русскоязычному читателю. Этот дневник, в 2006 году впервые опубликованный в Польше, был переведен на 14 языков мира.

Для русскоязычного читателя дневник - особый жанр не только литературы, но и внутренняя исповедь перед собой и Б-гом.

Его роль, особенно в русской литературе, нельзя переоценить: журнал Печорина в «Герое нашего времени», «Дневник лишнего человека» Тургенева, «Записки юного врача» Булгакова. Привычка к ведению дневника способна выручить человека в трудные минуты жизни, когда он остаётся один на один перед лицом горя или неразрешимой безысходности ситуации.

Отдельный жанр - детские дневники, написанные в юности, когда многое познаётся впервые, и поделиться пока решаешься только с самим собой. Особенно трагично, когда такие дневники ведутся в условиях экстремальных, когда с одной стороны течёт повседневная жизнь - школа, работа, увлечения, родители, взросление, а с другой - трагедия, которой нет объяснения, непонимание, почему и за что ты можешь быть убит, если тебе суждено было родиться евреем. И безответный вопрос к Б-гу: «Как же так? За что?».

В этом смысле лежащий перед вами дневник 14-летней Рутки - одно из самых трагических свидетельств той Катастрофы, которую пережил еврейский народ, и страшное напоминание всем, кто готов об этом забыть.

В нём, что больше всего и потрясает, пересекаются обыденная жизнь взрослеющей девочки и ужас ситуации в гетто, который она не хочет и не может понять, и поэтому главным лейтмотивом звучит надежда: «Б-г поможет, всё будет хорошо». Но, как сказано в Библии: «Мои пути - не ваши пути, Мои мысли - не ваши мысли».

Дневник обрывается 24 апреля, когда приходит весна и рождаются надежды на будущую жизнь... Рутке Ласкер судьба не дала шанса стать взрослой. Не сбылось.

Дневник этой 14-летней девочки, также как и дневник14-летней Тани Савичевой, погибшей от голода в дни блокады, при всей трагичности призывает нас помнить об этом и никогда не забывать об угрозе фашизма. В дни, когда мы празднуем 70 лет со дня Победы в Великой Отечественной войне, мы должны ещё раз склонить голову перед солдатом Советской армии, спасшим мир от «коричневой чумы» и еврейский народ от тотального уничтожения.

Считаю, что данный дневник было бы полезно изучать в школах. И в этом смысле «Дневник Рутки Ласкер» будет документом-предостережением для будущих поколений, и, с Б-жьей помощью, величайшая трагедия XX века никогда не повторится.

Как глава Еврейской религиозной общины Санкт-Петербурга очень надеюсь, что этот дневник будет прочтён в нашем городе-герое, потерявшем в блокаду более миллиона жителей, и займёт своё достойное место в ряду детских дневников времён Холокоста (Анна Франк, Мария Рольникайте и др.).

М.Д. Грубарг,

Председатель правления Санкт-Петербургской

еврейской Общины.

 

Слово переводчика.

В 2005 году в печатных изданиях многих стран мира было опубликовано сообщение о дневнике Рутки Ласкер, 14-летней еврейской девочки из Польши, погибшей в Аушвице. Журналисты назвали Рутку польской Анной Франк, дневник которой, запечатлевший ежедневный ужас существования евреев под властью нацистов, стал известен сразу после войны.

И вот теперь из страшного времени Катастрофы донесся голос ещё одной еврейской девушки. То, что дневник Рутки Ласкер дошел до нас через столько лет - это знак нам, живущим, помнить и никогда не забывать трагедии Холокоста.

Состоятельная семья Якова Ласкера жила в Бендзине, городе на юге Польши, в Силезии. Евреи селились в этих краях со времен Средневековья, и к 1939 году составляли более половины 55-тысячного населения города.

Рутка Ласкер стала вести дневник в начале 1943 года, когда в городе было образовано гетто. Она доверяла дневнику свои переживания, отношения с друзьями, родителями. О дневнике Рутка рассказала своей польской подруге Станиславе Сапиньской. Понимая, что может не выжить, она хотела, чтобы дневник уцелел, и будущие поколения узнали, что произошло с евреями.

Одна из первых записей посвящена Акции по селекции евреев для депортации в лагерь смерти Аушвиц. Рутка описывает издевательства и зверства фашистов и свои ощущения: «Я пишу об этом, как будто ничего не случилось.

Но я молода, мне 14 лет, и я ещё многого в своей жизни не видела, а уже стала такой равнодушной... Я превращаюсь в животное, ожидающее смерти».

Рутка вела дневник до конца апреля 1943 года, когда всех евреев перевели в гетто в Камёнке, на окраине города. Дневник она спрятала под лестницей, где его и нашла Станислава после войны.

Станислава Сапиньска хранила дневник более 60 лет, пока её не убедили, что дневник должен быть достоянием всех людей. Дневник был опубликован в Польше, потом в Израиле. Он уже переведен на 14 языков, в том числе на иврит, английский, французский, испанский, португальский, японский, итальянский, чешский, немецкий. На русском языке его до сих пор нет.

История Рутки Ласкер потрясла меня. Я нашла американское издание дневника, опубликованное в 2008 году, перевела дневник на русский язык и предлагаю его вашему вниманию.

Когда я собирала материал о Рутке и её дневнике, меня поразило и обрадовало, что в городе Бендзине, в котором в 2010 году проживала всего одна еврейская семья, в обязательную программу гимназии, где училась Рутка, входит изучение её дневника.

Настоящее издание печатается на некоммерческой основе, и хотелось бы, чтобы в каждой еврейской организации и в каждой еврейской школе был экземпляр этой книги, и евреи России узнали о трагической судьбе Рутки Ласкер - 14-летней еврейской девочке, которой не суждено было стать взрослой.

Эта книга не состоялась бы без веры в меня моего мужа Генриха Тумаринсона. Я чрезвычайно признательна Захаве Шерц (Ласкер), доверившей мне рассказать на русском языке историю её сводной сестры и приславшей для этого издания фотографии времен Холокоста из семейного архива.

Я благодарна:

Сергею Иванову, директору Образовательного центра Анны Франк, поддержавшему меня в непростом деле издания дневника.

Елене Ферштендик, переводчику, давшей ценные советы по переводу книги.

Оливеру Энтони и Юрию Грановскому, тщательно отредактировавших перевод.

Захава Шерц (Ласкер).

 

Сестра, которую я никогда не знала.

Мне было 14 лет, когда я случайно увидела красный фотоальбом, спрятанный между убранными крахмальными простынями в родительском доме в Гиватаиме, недалеко от Тель-Авива. Фотографии были оттуда, из времен Холокоста. Это были фотографии семьи моего отца Якова Ласкера, которая вся была уничтожена во время Холокоста. Всё, что я знала раньше - это то, что до войны у него было четыре сестры, четверо братьев и родители. В альбоме была фотография девочки, обнимающей маленького мальчика. Девочке можно было дать лет восемь, у неё были очень красивые гладкие черные волосы. С тяжелым сердцем я спросила у отца, чьи это дети и кто эта девочка, так похожая на меня. И тогда впервые отец рассказал мне о Рутке и Иоахиме - его детях от первой жены, Двойры Хампел, родившейся в 1904 году в Бендзине. Все они погибли в огне Холокоста. Рутке было 14 лет, когда её не стало (столько же, сколько было мне, когда я узнала о её существовании), Иоахиму было 6 лет. Так я впервые узнала о погибших детях отца и о его прошлой жизни.

Через 14 лет, 24 сентября 1977 года я родила девочку - сестрёнку моему первенцу Яше. Мы с мужем решили назвать её Руткой. Двадцать восемь лет спустя, январским утром 2006 года, в пятницу, у меня дома раздался телефонный звонок. Звонил Менахем Лиор, которого я не знала. Он представился уроженцем Бендзина, эмигрировавшим в Израиль после Второй Мировой войны, и спросил, не дочь ли я Якова Ласкера. Когда я ответила утвердительно, он взволнованно рассказал, что недавно в Бендзине найден дневник девочки, написанный во время Холокоста и спрятанный тогда же: это дневник Рутки Ласкер. В то утро я поняла, что моя сестра Рутка - очень талантливая девочка. Поняв, что не выживет, она решила рассказать обо всех событиях, свидетелем которых была, в надежде, что будущие читатели узнают, как она жила и погибла.

Что происходило с её дневником до его обнаружения в2006 году? Я узнала об этом в течение следующего года в результате нескольких исследований и неожиданных интересных встреч в разных странах - некоторые из них были совершенно удивительны. Так я познакомилась со Станиславой Сапиньской, 82-летней женщиной из Бендзина, подругой Рутки, которая посоветовала Рутке спрятать дневник в тайнике, в котором потом нашла его; с Линкой Голд, одноклассницей Рутки, живущей в Лондоне; Адамом Шидловским, журналистом из Бендзина, который изучает довоенную историю евреев в Бендзине; с оставшимися в живых во время Холокоста жителями Бендзина, которые теперь живут в Израиле и которые знали Рутку и всю семью Ласкеров.

Это - история дневника. Рутка, девочка из интеллигентной семьи, с несомненным литературным дарованием, описала в дневнике несколько месяцев своей жизни в 1943 году. В то время семья Ласкеров - Яков, Двойра, Рутка, Иоахим и бабушка Голда - жили в одной комнате на Казернерштрассе, №13, в открытом еврейском гетто города Бендзина. До того, как немцы устроили здесь гетто, квартира принадлежала семье Станиславы Сапиньской. 20-летняя Станислава работала неподалеку от гетто и по просьбе отца время от времени навещала квартиру, чтобы посмотреть, всё ли в порядке. Там она познакомилась с Руткой, которая, по словам Станиславы, была серьёзной не по годам девочкой, и они подружились. Станислава приходила к Рутке во время своего обеденного перерыва, и они часто разговаривали по душам.

Во время нашей встречи Станислава вспоминала, что Рутка много знала о ходе военных действий, так же, как и о судьбе депортированных евреев. Имела ли Рутка какую-либо связь с антинацистским подпольем? Станислава думает, что имела. Однажды Рутка призналась Станиславе, что ведёт дневник. Она чувствовала, что не останется в живых, но хотела, чтобы дневник уцелел. Девушки решили, что, когда придёт время, Рутка спрячет дневник под двойным настилом лестницы в доме, где живёт, а Станислава заберёт его потом и сбережёт.

В апреле 1943 года семью Ласкеров из дома на Казернерштрассе переселили в закрытое гетто в Камёнку, пригород Бендзина. Последняя запись в дневнике Рутки датирована 24 апреля 1943 года.

После окончания войны Станислава вернулась в опустошенное и разрушенное жилище Рутки. Дневник, в котором было около шестидесяти страниц, лежал в условленном месте под настилом лестницы. Он сохранился почти полностью, кроме нескольких страниц - может быть, Рутка сама вырвала их. Некоторые фрагменты были стёрты или разрушены сыростью. Дополнительно было вставлено несколько страниц в конце дневника. Их содержание не относится к событиям начала 1943 года, описываемым Руткой, и вообще они не относятся к дневнику как таковому.

Станислава забрала дневник и хранила его у себя дома. Она перечитывала его время от времени и вспоминала Рутку. Когда Станиславе исполнилось 80 лет, она рассказала своей семье о дневнике, и племянник стал убеждать её, что дневник имеет историческое значение и его нужно передать в муниципальный музей Бендзина. Дневник передали Адаму Шидловскому, занимавшемуся историей жизни евреев в Бендзине. Он прочел дневник Рутки и решил выяснить, выжил ли кто-нибудь из членов её семьи. Так Адам нашел меня, благодаря жителю Бендзина Лиору и кузине Рутки Далии Хампел, дочери родной сестры Руткиной мамы Двойры Хампел-Ласкер.

Во время своего путешествия по местам, где жила Рутка, я познакомилась, среди других, с Динкой Голд, подругой Рутки, которая сейчас живёт в Лондоне. Она рассказала мне об их жизни до войны и в гетто, и как им с Руткой удалось спастись 12 августа 1942 года во время Акции в Бендзине, когда в одном месте были собраны все евреи, и немецкие власти сортировали их и определяли дальнейшую судьбу каждого (Рутка описывает это событие в дневнике). Линка показала мне школьную «книгу автографов», где была запись, сделанная рукой Рутки.

В мае 2006 года я вместе с мужем побывала в Бендзине. Мы ходили по тем же улицам, где бывала Рутка и семья Ласкеров. Вел нас Адам Шидловский. Мы заходили в дома, где семья жила до войны и в гетто. Я медленно поднялась по лестнице в доме, где был спрятан дневник, и посидела на скамейке во дворе, в котором Станислава и Рутка встречались и общались.

3 мая 2006 года в городском театре Бендзина состоялась торжественная презентация польского издания дневника, на которой присутствовали посол Израиля в Польше и мэр города. В зале были девочки и мальчики возраста Рутки. Я была почетным гостем.

В Польше многие интернет-сайты опубликовали историю Рутки, молодежь пишет о ней стихи. Поляки назвали Рутку «польской Анной Франк»; город Бендзин гордится, что она жила здесь. Когда я представляю, какие жестокие муки выпали на долю моей семьи, моей сестры, мне становится страшно. Я считаю себя обязанной рассказать людям трагическую историю короткой жизни Рутки. Это было её желание, и я с любовью и уважением выполняю его.

19 января 1943 года.

Я не могу осознать, что уже 1943 год, что прошло четыре года с начала этого ада. Дни проносятся быстро, похожие друг на друга. Каждый день - леденящая и гнетущая скука. В городе нарастает тревога. Многие готовятся уехать на «землю предков» в Палестину. Среди этих счастливчиков Сима, Бомек и Ран. Я не знаю, как объяснить то чувство, которое охватило меня, когда узнала об этом. Наверно, это смешанное чувство радости и зависти. Мы тоже живём в надежде получить бумаги. Я думаю, если это случится, мне будет очень грустно покидать Бендзин. Как будто я наперед пытаюсь узнать, что здесь произойдёт... Я сейчас читаю замечательные книги «Могила неизвестного солдата» Анджея Струга1[1] и «Юлиан Отступник»[2]. Эти книги созвучны моим мыслям. Я хочу только читать, читать хорошие философские книги. Одна из таких книг, которая действительно меня потрясла, - «Голем»3[3] Густава Майринка. Это рассказ о предвидении Голема, человека, потерявшего разум. Я не знаю на самом деле, верю ли я в призраков или нет. В моменты наибольшей тревоги вера в потусторонние силы - это моя опора. Мне интересно думать, есть ли жизнь после смерти и о других мистических явлениях.

25 января 1943 года.

Ничего. Как обычно. Каждый день одно и тоже, за исключением того, что мама чаще расстраивается и кричит на меня из-за Иоахима. Этот маленький интриган очень милый и в то же время очень противный. Невозможно ни о чем говорить при нём - он все передает родителям. Мне нечего читать. С Мулеком всё хорошо, это мне очень приятно. Вчера я ходила в гости к Лолеку. Вечер. Ко мне зашла Мика. Мы вышли погулять. Она мне нравится, я почти люблю её. С Мулеком всё снова не просто. Он говорит, что за ним следят. Завтра я поговорю с ним об этом. Я совсем забыла: я видела сегодня Люсю, живую. Она такая безразличная. Завтра я также должна решить, как вести себя с Янеком. Я скажу ему, что, если он хочет быть моим другом, он не должен опаздывать, иначе - «adios». Конечно, не такими словами. Мне совсем плевать на него, но интересно посмотреть на выражение его лица. Я иду спать.

Утро 26 января 1943 года.

Мика опять пришла с ворохом новостей. Кто-то сказал ей, что я подстриглась, чтобы понравиться Янеку, что ради Янека я надела шелковые чулки и тому подобное. Это всё ложь. Мне совершенно наплевать на него. Если встречу Туею на улице, я спрошу её, кто дал ей право распространять сплетни, и напомню о том случае, который произошел вечером между 2-м и 3-м января. Я хочу её заткнуть при встрече - интересно, чем это кончится. Сегодня иду к фотографу. У меня будет снимок.

27 января 1943 года.

У меня сегодня странное настроение. Как будто я охвачена радостью, переполнена каким-то счастьем, которое не могу объяснить. Как будто я впитала всё счастье, все бескрайние дали и, главное, не тоскую по родному дому. В другие дни мне страстно хочется чего-нибудь красивого, чудесного, далёкого. У меня ощущение, что мне стало бы лучше, если бы я могла оказаться в красивом месте, любоваться чудесным пейзажем. Когда я стою на берегу реки и смотрю на падающий поток воды, у меня внутри что-то поднимается и уносится вдаль...

Я уже сфотографировалась. Интересно, хорошо ли я вышла. Обычно я не выгляжу симпатичной на фото, а на самом деле я даже красивая. Сейчас подробно опишу себя. Итак, я высокая, худая, с изящными стройными ногами, с очень тонкой талией, у меня удлиненные кисти рук с отвратительными или, точнее, неухоженными ногтями. У меня большие черные глаза, густые коричневые брови и длинные ресницы, даже очень длинные. Коротко подстриженные черные волосы, зачесанные назад, маленький курносый нос, красиво очерченные губы, белоснежные зубы - вот мой портрет.

Хочется излить на бумагу весь ужас, который бушует внутри меня, но это не получается. Попробую описать свой характер. Говорят, что я умная, образованная - может быть, но ведь я не зубрю, т.е. никогда не стараюсь. Во мне есть изюминка. Иногда у меня такая депрессия, что я открываю рот только для того, чтобы кого-нибудь подколоть. Я люблю подкалывать людей, но стараюсь сдерживаться, потому что, как говорят, физические раны затягиваются, а душевные продолжают кровоточить. Иногда, как сегодня, я лопаюсь от радости и могу смеяться целый день. Кроме того, я, вероятно, эксцентрична, ведь мне нравится говорить людям в лицо то, что я о них думаю, - то, что не стоит говорить вслух. Иногда мне нравится необычно одеваться, например, я однажды вышла на улицу в панталонах. В общем, меня это не волнует. Я такая, какая я есть, и ничто не может изменить меня. До свидания, дневник.

28 января 1943 года.

Я глупая, ужасно глупая. Вчера вечером, когда мы с Ниной гуляли по старой Рыночной площади, я встретила Мику Она гуляла с Розкой и Миндой. Я сказала: «Мика», и, хотя она прекрасно меня слышала, не отреагировала и продолжила прогулку Я не могу себе простить, что окликнула её. Теперь между нами всё кончено - finite. Кроме того, мне больше нравится Нина: ей можно доверять. Она приехала сегодня вечером. Мы пошли на улицу. После семи часов вечера я вышла с ней покупать дрожжи в магазине напротив дома Лолека. Она зашла в магазин, а я осталась у ворот. Мимо проходили Юмек и Матек. Увидев меня, они остановились. Поинтересовались, не ожидаю ли я Янека. Дураки, неужели они действительно могли так подумать, но «к счастью» в этот момент вернулась Нина.

Завтра я планирую пойти к Лолеку взять книги. По крайней мере, это не будет выглядеть, как будто я иду к Тусе. Мне плевать на всех, кроме Метека, Нины и, может быть, Янека, но со вторника он не появлялся: это странно. Впрочем, меня это устраивает: в этом случае я освобождена от обсуждений или, точнее, вопросов горничной. У людей такие устаревшие понятия о дружбе между юношами и девушками. Они не воспринимают новый мир. До завтра мне нужно решить, как встретиться с Лолеком: ждать у фабрики или пойти на квартиру? Я могу встретить там всю банду. Ну и пусть, мне нужно только взять книги. Мы пойдём с Ниной после 7 часов вечера.

Ладно, на сегодня хватит. Я чувствую себя очень спокойной, как будто исповедовалась кому-то. Интересно, еврейским женщинам разрешено исповедоваться у христианского священника? У кого бы спросить об этом?

29 января 1943 года.

Янек не пришёл...

30 января 1943 года.

Сегодня в меня вселилось сто демонов. Я встретила Мику, и мы говорили о том, что нас ждёт. Утром договорилась с Янеком и Микой встретиться с ними в 4:30 пополудни. Вернулась домой от Метека до 4-х, а мне сказали, что Янек уже приходил и ушел. Он наверно больше не придёт. Мика тоже не пришла. Как тут не сойти с ума? Теперь все испорчено. Я просто не знаю, что со мной творится. Мика может приехать в любой момент, а отец дома; всё очень усложняется. Иногда все «беды» приходят одновременно.

Что же мне теперь делать? Как связаться с ними? С Микой и Янеком? Оу, я в ярости. Особенно из-за Янека. Вместо 4:30 он пришел в 3:30; он так долго не приходил, потому что ему было стыдно. У него отобрали ботинки, поэтому он ходит с (...).

Янек только что приехал и тут же ушёл. Обещал скоро вернуться. Прямо сейчас, утром. У меня такое сладостное настроение (...).

31 января 1943 года. Ничего.

1 февраля 1943 года. Ничего.

2 февраля 1943 года. Ничего.

3 февраля 1943 года. Ничего.

4 февраля 1943 года. Ничего.

5 февраля 1943 года.

Петля вокруг нас затягивается все туже и туже. В следующем месяце уже будет организовано гетто, настоящее гетто, окруженное стенами. Летом это будет невыносимо. Сидеть в серой, замкнутой клетке, не имея возможности видеть луга и цветы. В прошлом году я часто ходила в поля; у меня всегда было много цветов, и мне казалось, что в один прекрасный день я смогу пойти на Малачовскую улицу без всякого риска быть депортированной. Смогу вечером пойти в кино. А теперь я настолько «переполнена» зверствами войны, что даже не реагирую на самые плохие новости. Уже не верю в то, что однажды смогу выйти из дома без желтой звезды. Или даже в то, что война когда-нибудь кончится. Если это все же случится, я, наверное, от радости сойду с ума. Но сейчас я должна думать о ближайшем будущем - о гетто. Тогда будет невозможно ни с кем видеться, ни с Микой, которая живет в Каменке С, ни с Янеком и Ником, которые живут в D. И что тогда будет?

О, Господи! Рутка, кажется, ты совсем сошла с ума! Ты взываешь к Богу, как будто Он существует. Моя слабая вера полностью разрушена. Если бы Бог существовал, то он бы, конечно, не допустил, чтобы живых людей бросали в печи, головки малышей разбивали прикладами или их засовывали в мешки и травили газом до смерти... Это звучит как чудовищный вымысел. Те, кто этого не видел, никогда в это не поверят. Но это не придумано; это - есть.

Или то, как они били старика до тех пор, пока он не потерял сознание, и все из-за того, что он перешел улицу в неположенном месте. Это уже за гранью разума, это невозможно понять, ведь здесь не Аушвиц... Конец... Когда он будет?...

6 февраля 1943 года.

Что-то во мне надломилось. Когда я прохожу мимо немца, все во мне сжимается. Не знаю, от страха или от ненависти. Я бы хотела пытать их - тех, кто натравливает на нас собак, бить и душить их вместе с их женами и детьми. А теперь о другом. Я чувствую, как во мне просыпается женщина. Вчера, когда я принимала душ и вода обтекала мое тело, я мечтала, чтобы чьи-то руки гладили меня... Я не знаю, что это было, до сих пор я никогда не испытывала таких ощущений...

Сегодня я встретила Мику. Я не понимаю, чем ее привлекают эти «сомнительные» влюбленные, что она даже с ними не ссорится. Они настолько ослеплены ею, что думают, что любой мальчик должен в нее влюбиться. Конечно, я приписываю это и Янеку, но он считает Мику отвратительной. Мне кажется, что Янеку очень нравлюсь я. Но мне это безразлично.

Сегодня я в деталях вспомнила 12 августа 1942, Хакоах[4]. Я постараюсь подробно описать этот день для того, чтобы через несколько лет, если, конечно, не буду депортирована, я могла бы его помнить. Мы встали в 4 часа утра. Сытно позавтракали (для военного времени): яйца, салат, настоящее масло, кофе с молоком. В половине шестого мы были готовы и вышли из дома. На дороге были тысячи людей, и мы часто останавливались, пока толпа впереди нас не продолжала движение. В половине седьмого мы уже были на месте. Нам удалось занять на скамье хорошие места. До девяти часов у нас было хорошее настроение. Случайно я посмотрела за ограду и увидела солдат с пулеметами, направленными в сторону площади - на тот случай, если кто-нибудь попытается убежать (как можно отсюда убежать?). Люди теряли сознание, дети плакали. Короче - Судный День.

Всех мучила жажда, но нигде не было ни капли воды. Было ужасно жарко. Потом вдруг начался ливень. Дождь все лил и лил. В три часа появился Кучинский, и началась селекция. Группа «1» означала возвращение домой, «1а» - направление на работу, что было даже хуже депортации, «2» - прохождение дальнейшей проверки, и «3» - депортация, что было равносильно смерти.

И тут я поняла весь ужас происходящего. В 4 часа дня мы пошли на селекцию. Мама, папа и маленький братишка были направлены в группу «1», а я - в группу «1а». Я была ошеломлена - меня оторвали от семьи. В этой группе уже были Салек Голдвейг, Линка Голд, Ниания Потоцка. Странно, но мы совсем не плакали. СОВСЕМ. Не проронили ни слезинки. То, что происходило дальше, невозможно описать словами. Маленькие дети лежали на мокрой траве, над нашими головами бушевала буря. Полицейские свирепо били детей и даже стреляли в них.

Я просидела там до часу ночи. Затем я убежала. Мое сердце бешено билось. Я выпрыгнула из окна первого этажа небольшого здания, и со мной ничего не случилось. Я только до крови искусала губы. Сердце рвалось на части. На улице я наткнулась на кого-то в униформе и почувствовала, что больше не выдержу. Моя голова пошла кругом. Я была уверена, что он собирается бить меня ... но, видимо, он был пьян и не заметил моей «желтой звезды». Он отпустил меня.

Вокруг меня была темень, как в закрытом шкафу. Время от времени небо освещали вспышки молнии и гремел гром. Путь, который я обычно проделывала за полчаса, занял у меня всего десять минут. Все были дома, кроме бабушки, которую отец привел домой на следующий день. Вот и все.

О, я забыла самое главное. Я видела, как солдат вырвал младенца, которому было всего-навсего несколько месяцев, из рук матери и размозжил ему голову об электрический столб. Мозги ребенка растеклись по деревянной поверхности. Мать лишилась рассудка.

Я пишу об этом, как будто ничего не случилось. Как будто я служу в армии, где царит жестокость. Но я молода, мне 14 лет, и я еще многого в своей жизни не видела, а уже стала такой равнодушной. Теперь люди в форме вселяют в меня ужас. Я превращаюсь в животное, ожидающее смерти. Можно сойти с ума, думая об этом.

Теперь возвращаюсь к повседневным делам: сегодня днем приходил Янек. Нам пришлось сидеть на кухне. Я поиграла на его нервах и сказала, что раздала все свои фотографии. Он очень расстроился. Мы перекинулись шутками; погово-рили о «Нике и банде». Во время нашего разговора он вдруг выпалил, что очень хотел бы поцеловать меня. Я ответила «может быть» и продолжила болтать. Он несколько смутился - думал, что я вроде Туей или Халы Зелингер. Я бы сама позволила себя поцеловать, но только тому, кого бы любила, а к нему я равнодушна.

Потом отец поручил мне что-то сделать. Я должна была уйти. Янек пошел со мной. Когда мы спускались по лестнице, я спросила, приятно ли целоваться? После чего сказала, что я уже раньше целовалась (это сущая правда) и поделилась мнением о вкусе поцелуев. Он расхохотался (должна признать, что у него приятный смех). Он сказал, что ему это тоже любопытно. Но я не позволила ему себя поцеловать. Я боюсь, что это расстроит что-то красивое, чистое... И потом, я боюсь разочарования.

15 февраля 1943 года, понедельник.

Некоторое время я не писала - не о чем было писать. Единственное: немцы отступают по всему Восточному фронту - может быть, близко конец войны? Я только боюсь, что с нами, евреями, покончат раньше. Немцы отступают из Краснодара, Сталинграда, Новороссийска, а теперь они оставляют Харьков.

Но какая я хитрая - я столько писала о войне и ничего о себе. Я не видела Янека со среды. Должна признаться, я скучаю по нему, а, точнее, по его лбу. У него замечательный белый лоб. Если он и сегодня не придёт, я буду ждать его перед “Wariat”.

Интересно, что с Ником. Юмек дал Метеку фотографию Туей. Неужели Юмек до сих пор влюблен в Туею? Вообще-то он хороший парень. Он мне нравится, но не так, как Метек. С Мулеком можно говорить, совершенно не думая о разнице полов, и это очень здорово. Когда разговариваешь с Янеком, он всегда вежлив, сдержан, ждёт момента, чтобы помочь мне чем-нибудь и таким образом показать себя. Я это не переношу, и поэтому мне нравился Лолек. На самом деле он мне до сих пор нравится, но я не видела его в последнее время.

Я собираюсь пойти к Лолеку, взять книгу «П.П.». Говорят, книга потрясающая. И это хорошая возможность поговорить с Туськой о Розке. Я ненавижу обеих - Розку даже больше, чем Туську. Я поругалась с Туськой, но она от этого только выиграла. Я видела, какой ревнивой она была (хотя в то время я этого не понимала). Она боялась оставить меня наедине с Янеком. Я устроила скандал, и мы поссорились. По существу, её это устроило. И ещё: я решила позволить Янеку поцеловать меня. В конце концов, кто-нибудь поцелует меня впервые, так пусть это будет Янек. Он же мне нравится.

17 февраля 1943 года.

Наконец я связалась с Ником. Мы встречаемся сегодня в 5:15 пополудни у Юмека. Я рада не только тому, что «это произойдет», но и тому, что увижу Янека. Я заметила, что чем меньше я его вижу, тем больше он мне нравится. Интересно, что мы будем читать с Ником? Я собиралась зайти к Юмеку, но на обратном пути из общинного дома встретила его.

И ещё. Может быть, мне удастся увидеть и познакомиться с Хейни Вайнштоком, о котором я много слышала, и слухи были связаны с Малгожатой и Тусей. Действительно ли он такой красивый, как все говорят? Кроме того, я должна пойти к Лолеку за книгами, больше откладывать нельзя. В последнее время я стала очень рассеянной.

20 февраля 1943 года.

Мне кажется, что я пишу в последний раз. В городе проходит Акция. Мне запретили выходить на улицу, и я схожу с ума, чувствуя себя в доме как в тюрьме. Хотела пойти к Юмеку и

В последние дни что-то гнетущее висит в воздухе. Вчера «карательная акция» проходила в Хшануве. Такая же предполагается и здесь. Город затаил дыхание в ожидании, и это ожидание ужаснее всего. Скорей бы это закончилось! Это мука, это ад. Я пытаюсь отделаться от мыслей о завтрашнем дне, но они охотятся за мной как назойливые мухи. Если бы я могла сказать, что всё кончено, что умираешь только один раз... Но я не могу, потому что, несмотря на все зверства, я хочу жить и жду следующего дня. Получается, что жду Аушвиц или трудовой лагерь.

Я не должна думать об этом, поэтому сейчас буду писать о своем, личном. Я была безнадежно глупа в отношении Янека. Теперь у меня открылись глаза. Я поумнела. Я поняла это, даже не разговаривая с ним и не видя его.

Он отвратительный тип, из тех, что убивают, надев белые перчатки. И он совсем не умный. Единственное, что для него имеет значение, это чтобы брюки были отглажены, сколько пирожных он съел в кафе «Frontage» и стройные ножки девушек. Он большой лицемер. Во всяком случае, он точно не коммунист, и мне непонятно, почему Лолек тянет его в коммуну. Он может только навредить. Презренный человек.

Юмек совсем другой. Он очень здравомыслящий, высокоинтеллигентный и практичный человек. Он предан Нику и друзьям. Без преувеличения, он мне очень нравится. Мы собирались пойти к Тусе и всё ей сказать, и так мы заткнём её большой рот. Она слишком много знает и ещё больше болтает. Может быть, я пойду к Юмеку, мне бы очень хотелось. Рутка, зачем ты уверяешь себя, что ненавидишь Янека?

24 февраля 1943 года.

Наступило временное ослабление напряжения в городе. Кто знает, что будет дальше? Говорят о массовой отправке на работы «Arbeitsamt» мужчин и женщин в возрасте от 16 до 50 лет. Опять охотятся за коммунистами. Я не знаю, когда я увижу Ника.

В субботу днём ко мне зашла Мика. Мы вышли на улицу, там увидели Юмека и Метека, немного прогулялись с ними и пошли к Метеку. По пути встретили Янека в коричневом костюме. Он подошёл ко мне и спросил, куда я иду. Я ответила, что мы гуляем. Он поинтересовался, пойдут ли остальные. Я кивнула... Он был сбит с толку. В конце концов решил присоединиться к нам. Потом он говорил с Юмеком. Они стояли сзади нас, я обернулась и спросила: «Ты идёшь, Юмек?» Янек покраснел. Он спросил с вымученной улыбкой: «Я больше ничего для тебя не значу?» Он пожал мне руку, только мне, и попрощался со всеми. Господи, он такой отвратительный! Потом я встретила Салека Сапера. Хороший парень.

Отношения с мамой всё больше и больше осложняются. Вчера она видела меня с Юмеком, Метеком и Микой. Она хотела, чтобы я откровенно с ней поговорила. Она не понимает, как мне трудно довериться взрослому человеку. Я могу открыться Мике, да и то не во всём. И всё же в последнее время я люблю родителей ещё сильнее. Но иногда они так придираются ко мне, что я становлюсь вредной и противной. Заходили Туся с дедушкой, спрашивали, где живёт Гичи. Наверно, они шли к Эрику. Пока её дедушка общался с мамой, я спросила, что она говорила Розке Речнис. Она сказала, что я якобы игнорировала её и говорила только с Лолеком. Зря она так. Ведь она знает, что я не могу извиняться, т.к. в этом случае должна буду всё рассказать Нику. Я только собралась сказать ей это, как вернулась мама. Туся попрощалась и ушла. Она считает, что я хочу помириться с ней. Какая глупость! Хотя я не выношу Янека, мне интересно, что о нём говорят ... Сегодня я, может быть, встречусь с Юмеком и Микой. Интересно, был ли Янек у Мики?

1 марта 1943 года.

Я опять долго не писала. За это время нас «потеснили» - всю семью поселили в одной комнате. Очень тесно. Никто не знает, где что искать. Вчера я встретила Юмека и попросила зайти к нам. Так что он приходил сегодня с Микой. Мы разговаривали, потом вышли на улицу и встретили Янека, Лолека, Нюмека и Тадека. Янек подошёл ко мне и сказал, что давно не видел меня и добавил, что зайдёт ко мне в гости. Он пытался говорить легко, но это не получалось. Завтра вечером я встречусь с Юмеком.

Дома очень скучно, скучно и некуда деться. На Модрзежовской улице больше нет евреев. Сегодня мы зарегистрировались в комиссии. Я буду работать вSammlungwerkstatte des Sonderbeauftragten. Это самая безопасная фабрика. Я собираюсь пригласить Юмека, Янека и Мику в субботу. Мы будем в маленькой комнате. На сегодня хватит писать.

И ещё, я видела Хейни Вайнштока. Я-то представляла себе, что он Аполлон, а он просто бледный парень с лицом цирюльника и красиво уложенными волосами.

7 марта 1943 года.

Не знаю, почему так тяжело излить свои чувства даже на бумаге. Очень трудно анализировать себя. Убеждаю себя, что не влюблена в Янека, но между тем скучаю без него, а иногда страдаю, что не вижу его и не слышу его голос. Часто я жалею, что была так холодна с ним. Я смеялась над ним, а он до крови кусал губы.

Ушло то, что было вчера,

Что было вчера.

Вечером в поле я осталась одна,

И мои тревоги вдруг исчезли.

Когда это было? Вчера?

Губы его целовали меня,

Целовали меня.

На самом деле не всё так безнадежно. Мы даже не спорили, но что-то пошло не так с того вечера, когда я показала ему свои фотографии с автографом для Метека. Он как-то нехорошо посмотрел на меня, немного постоял и ушёл. С тех пор он сюда не приходил. Почему? Я делаю вид, что мне всё равно, но мне тяжело без Янека. Может быть, не всё потеряно. Я говорила с Ником и увижу Янека там.

Я хотела бы оставить всё позади и убежать далеко-далеко от Янека, Юмека, Метека, моего дома и всей этой серой безысходности. Расправлю крылья и улечу высоко и далеко, буду слышать завывания ветра и ощущать его порывы на своем лице, чувствовать его дыхание. Улечу туда, где нет гетто, фабрик, нет притворства. На сегодня хватит, пойду спать. Ничего нет похожего на сон, как говорится в сборнике стихов «Счастливый домик» Ходасевича[5]...

В тихом сердце - едкий пепел,

В темной чаше - тихий сон.

Кто из темной чаши не пил.

Если в сердце - едкий пепел.

Если в чаше - тихий сон?

Последний раз Янек был у меня дома 13 февраля. Я думаю, что не буду просить его приходить ещё.

8 марта 1943 года.

Что с тобой происходит, Рутка? Ты не можешь контролировать себя. Это нехорошо. Я должна взять себя в руки, а не орошать подушку слезами. О ком или о чем я плачу? О Янеке - нет. Тогда о ком? Скорее всего, о свободе. Я устала от этих серых домов, от постоянного страха на каждом лице. Этот страх хватает человека и не отпускает его. Может быть, сегодня ко мне зайдут Ника, Юмек и Янек. Проклятие. Опять Янек! Решила не думать о нем, но мысли все время возвращаются. Неужели я действительно потеряла голову из-за него? Не знаю, может, это и есть то, что называют любовью?

«Да, Янек, я влюбилась в тебя, но совершила одну непростительную ошибку. Я полюбила тебя, когда ты ушёл. Думаю, что ты меня тоже любишь, но слишком горд, чтобы вернуться. Я знаю это от Юмека. Когда вы были у Лолека, ты вдруг встал, надел пальто и сказал: «Я иду к Рутке». А Юмек ответил: «Не торопись, Рутка сказала, что не очень-то рада твоим визитам». Ты побледнел и был сердит весь вечер. Янек, ты маленький глупыш, ты вернешься ко мне. Р.»

Кто бы ни прочел это, примет всё всерьёз. Я знаю, как написать, чтобы затронуть чувства.

9 марта 1943 года.

Я, кажется, совсем сошла с ума. Проснувшись сегодня, я осознала, что во мне не осталось ни капли нежности к Янеку. Может быть, я убедила себя, как делаю это всякий раз, когда влюбляюсь, кроме того случая, когда влюбилась в Толека. Толек уже в Бендзине, я надеюсь увидеть его на этой неделе. Я так рада - не видела его очень долго и очень скучала без него. Сегодня я была в Хале и оставалась там до половины восьмого. О, как я хочу, чтобы война поскорее закончилась. Каждый день одно и тоже. Я очень устала от этого. Может быть, со следующего месяца я буду работать. Я хочу научиться работать. Быть коммунистом и не работать - это невозможно.

17 марта 1943 года, среда.

Ничего особенного. Не позднее, чем через три месяца мы должны уехать из нашего дома в Камёнку. На самом деле это не самое плохое. Вчера я на улице видела Янека. Он сказал мне «Хелло» и остановился. Я сделала вид, что не вижу его. И продолжала идти. Я такая скучная. В воскресенье я была в Камёнке у Толека. Жаль, но его не было дома. Я хочу забыть обо всех, кроме Толека. Думаю, что нравлюсь ему. Мне он симпатичен, но я не теряю голову.

Не понимаю, «потерять голову» означает только физическое влечение? То, что произошло с Янеком. С Янеком, Мареком, Монеком и т.д. Это действительно глупо, я имею в виду замужество. Людей привязывают друг к другу. Всё переполнено сексом. Не существует платонической любви или она прикрыта дружбой. Я думаю, что люди, которые действительно любят друг друга, не должны жениться.

20 марта 1943 года.

Сегодня меня направили на работу. В понедельник в6:30 утра я уже должна быть на фабрике. Проклятие, 6:30 - это ужасно рано. Если бы это было хотя бы лето, то еще туда-сюда. Хотелось бы знать, какая работа меня ждет...

Завтра я должна встретиться с Толеком. Безумно этому рада. Теперь нам разрешают гулять (...) и по Гжишов. Мне всё надоело. На этих улицах прогуливаются сотни подростков, мальчиков и девочек, а также местные мачо, известные своей охотничьей удалью. Когда я иду к Мике, я должна пройти по этим улицам. Это довольно неприятно. Мачо раздевают и меряют взглядом с головы до ног каждую девочку, которая проходит мимо. Я иду так быстро, как только могу, но, несмотря на это, отмечаю, что мои ноги и лицо не остаются незамеченными. Мне не по себе, меня подташнивает. Я вспоминаю Лолека Б., смотревшего на меня точно так же. Очень неприятное ощущение, смотрят как на рыночный товар. Интересно, как сейчас выглядит Толек. Во вторник, когда шла к Хале, я встретила Янека. Мы шли в одном направлении. Я не могла от него избавиться. Я терпеть его не могу.

5 апреля 1943 года.

Итак, я начала работать. Дни проходят, похожие друг на друга. Я работаю с 8 утра до 2 часов дня. Это еще терпимо. Работа совсем простая. Работа как работа. Я очень устаю и все время нахожусь в сонном состоянии. Юмека депортировали, Метек его встретил и передал мне от него привет. Мне его очень жаль. Он был хорошим парнем. Больше не хочу писать.

24 апреля 1943 года.

Уже наступило лето. Мне трудно находиться в цехе. Солнце светит так ярко. За окном цветут яблони и сирень, а ты должна сидеть и шить в душном, вонючем помещении. К черту! На этой неделе я была два дня в гетто Сродула у Сумы. Я встретила очень красивого мальчика и заново познакомилась с моей кузиной, которую не видела семь лет. Эти два дня пролетели очень быстро. Я не хотела возвращаться домой, но выбора нет. Городок уже опустел. Почти все живут в Камёнке. Мы, наверное, тоже переберемся туда на этой неделе. А пока мне очень скучно. Целыми днями я кружу по комнате, мне нечего делать.

 

Воспоминания[6].

В горах.

Я поднялась на рассвете и подбежала к окну. Маленький кусочек золотого солнца уже показался из-за горизонта. Я оделась, упаковала рюкзак, прихватила походную палку и вышла из дома. Я добралась до подножья горы менее, чем за 30 минут, и начала восхождение. Из долины доносился шум реки, который смешивался со звуками церковных колоколов. За ветвями сосен показались вершины гор. Я карабкалась все выше и выше вдоль едва заметных тропинок, через заросли малины и тернистого крыжовника. Перепрыгивала с камня на камень, перебиралась через поваленные стволы деревьев. Я выискивала дорогу среди зарослей кустов. Передо мною открывались вершины гигантских гор. Склоны покрывали длинные плети сорняков. Издали доносились жалобные звуки коровьих колокольчиков.

Все чаще и чаще дорогу перегораживали камни. Груды камней, покрытых лишайником и зеленым мхом, становились все выше и выше. Кроме того, местами встречались корни деревьев, перекрученные словно змеи. Скрытые камни под моими ногами утопали в красноватом мхе, и когда я на них наступала, то тоже в нем увязала. Переплетенная зелень ежевики и крыжовника простиралась надо мхом и проникала внутрь него, перламутрово-синяя ежевика смотрелась словно роса.

Я присела. Шелест сосновой хвои сливался с журчанием речного потока. Солнце заливало горы своими золотыми лучами и высвечивало зелень травы. Вдалеке можно было заметить пастухов и голубоватую струйку дыма...

11 августа 1942 года.

Зима в гетто.

Падают большие хлопья снега и покрывают грязь на улице белым слоем. Зима. Тем не менее на улице не слышно обычных радостных детских криков, оповещающих о наступлении зимы. Для большинства жителей гетто зима несет кошмар страшной бедности и голода. Повсюду люди стоят в очередях: в очередях за картошкой, углем, хлебом. Дети в изношенной одежде протягивают руки к прохожим.

Эти дети являются символом серого гетто. Их родители депортированы, а дети оставлены на произвол судьбы и выброшены на улицу. На лицах людей отражается грусть и беспокойство.

Вдруг раздается крик, полицейский толкает пожилого человека, тот падает на дорогу и ударяется головой о землю. Белый снег пропитывается малиновой кровью. А там кричит женщина, ее мужа арестовали и кто знает, увидит ли она его когда-нибудь снова...

На церковной башне часы показывают 5 часов. На улице появляется поток фабричных работниц. Молодые истощенные девушки анемичного вида с бледными лицами.

...*Невеста рыдала всю дорогу до церкви. Шла

свадебная процессия. По дороге обезумевшие люди пели.

В церкви священник благословил их и дал наставление.

Они отправились домой, где их ждал замечательный

банкет. Солнце уже заходило, когда они поднялись из-за

стола. Затем начались танцы, после которых - ритуальное

разрезание хлеба. После церемонии надевания головного

убора невеста горько заплакала. Потом началась

традиционная церемония передачи приданого.

(* Рутка описывает христианскую свадьбу.)

 

Захава Шерц (Ласкер).

Три жизни Якова Ласкера.

Мой отец Яков Ласкер, родившийся в 1900 году в Бендзине в Польше, можно сказать, прожил три разные жизни в течение одной земной. Его первая жизнь полностью соответствовала жизни евреев в Польше в начале XX века. Семья Ласкер была одной из уважаемых фамилий в городе Бендзин в Силезском районе Польши. Среди представителей семьи был Эммануил Ласкер, математик и чемпион мира по шахматам, и его брат Джонатан, женившийся на поэтессе Эльзе Ласкер-Шулер.

Мой дед Давид Ласкер был зажиточным евреем, владевшим большой мельницей, и был очень религиозен. Он женился на Голде Зисман, и у них было 9 детей - 4 девочки и 5 мальчиков. Мой отец Яков был пятым ребёнком в семье. В три года, как тогда было принято, мой отец посещал хедер - еврейскую религиозную начальную школу. Но уже в младших классах его не устраивало традиционное религиозное образование, и его перевели в светскую среднюю школу, находившуюся за 12 км от дома. Он проходил это расстояние ежедневно в течение 4 лет.

Яков, скрипач по призванию, ещё подростком присоединился к молодёжному движению Дрор, которое содействовало распространению как сионизма, так и социализма. Во время Первой мировой войны (ему исполнилось 17 лет) он с пятью друзьями бежал из Бендзина в Израиль. «Шестерка из Бендзина» проделала путь из Польши через Одессу в Стамбул. В пути они познакомились с великим еврейским поэтом Хаимом Нахманом Бяликом и сионистским лидером Менахемом Усышкиным. До земли обетованной - Израиля - они добрались из Турции на корабле. Эта земля находилась под контролем Оттоманской Империи, а после войны библейская «Земля Израиля» стала британской подмандатной территорией Палестиной. Отец говорил, что в течение всего пути он не расставался со скрипкой.

Приехав в Палестину, отец постигал азы новой жизни в кибуце Дегания, первом еврейском кибуце в Эрец Израиль, основанном в 1910г. Он стал членом команды одного из пионеров сионизма А.Д.Гордона, жил в комнате вместе с другим сторонником сионизма Йозефом Трумпельдором, известным сионистским лидером, одним из основателей поселения Мигдаль на берегу Кинерета, Галилейского моря; Йозеф погиб при обороне поселения Тель Хай в 1920 году. Через несколько лет Яков подхватил тиф и малярию (как и многие эмигранты в Палестине в те годы) и очень тяжело болел. По настоянию врача для восстановления здоровья мой отец вернулся в Польшу. Он покидал Израиль только для того, чтобы восстановить силы и здоровье. С его отъездом из Палестины закончилась его первая жизнь, которой он гордился; когда я была маленькой, он часто рассказывал о тех днях с широкой улыбкой и задумчивым выражением лица.

Вторая жизнь Якова Ласкера началась, когда он вернулся из Палестины в Польшу в 1920-е годы, где стал банковским служащим - сначала в Гданьске (тогда он назывался Данциг), а потом в Бендзине. В этот период он женился на Двойре (Дорке) Хампел. В 1929 году у них родилась дочь Рутка, а в 1937 году - сын Иоахим. Семья Ласкеров была современной, обеспеченной светской семьей. Зимой они ездили кататься на лыжах, весной путешествовали в горах, а летом уезжали к морю. Юная Рутка училась в частной средней школе Фурстенберг в Бендзине, участвовала в сионистском молодежном движении и жила очень активной общественной жизнью.

Яков никогда не оставлял сионистскую мечту и поддерживал связь с родителями Дорки, эмигрировавшими в Палестину в 1920-е годы со своими маленькими детьми. Они поселились в Магделе, городе в центральной Палестине, а потом переехали в Тель-Авив. Дорка Ласкер посылала родителям фотографии своих малышей, и таким образом сохранились некоторые семейные снимки, в том числе и Рутки. Мой отец мечтал обосноваться в Израиле с семьей, но Вторая мировая война разрушила его планы. Такое впечатление, что он, как и многие, застигнутые этим тревожным временем, не предчувствовал будущих событий.

Отец Якова Давид Ласкер умер от тифа в Бендзинском гетто в 1940 году и был похоронен на кладбище вблизи города. В августе 1943 года немецкие власти провели в Бендзине большую Акцию, во время которой была решена судьба всех евреев Бендзина (в дневнике Рутки есть описание предыдущей Акции в августе 1942 года). Яков Ласкер, его жена Дорка, их дети Рутка и Иоахим и его мать Голда были отправлены на поезде в Аушвиц. Рутку, Иоахима и Дорку сразу же отправили в газовые камеры. Яков, сильный и здоровый мужчина, был направлен на работы. Он работал много месяцев, выбиваясь из сил.

Однажды Яков случайно встретил мужа сестры, который сказал, что немцы ищут людей, чьи довоенные профессии были связаны с мелким ручным трудом (чертежник или часовой мастер) или тех, у кого был опыт работы в финансовой сфере. Отец перед войной работал в банке и был квалифицированным служащим. Никто не знал, какой будет работа или что ждет тех, кто уедет из Аушвица ради неё, но отцу нечего было терять, и он решился.

Его перевели в концентрационный лагерь Заксенхаузен в Германии, где он участвовал в секретном проекте «Бернгард». В этом нацистском проекте еврейские пленные - художники, чертежники, гравировщики и печатники - изготавливали фальшивую валюту. Это была часть нацистского плана по подрыву экономики союзников. Они сначала подделывали британский фунт стерлингов, потом русский рубль и, в конце войны - американский доллар.

В конце войны, когда войска союзников были уже на территории рейха, вся оперативная группа «Бернгард» с оборудованием и печатными станками была переведена в лагерь Земент рядом с Эбензее (Австрия) для уничтожения. Группа узников, среди которых был Яков Ласкер, находилась недалеко от входа, когда в лагерь вошли союзники. К счастью, первыми, кто освобождал лагерь, были американцы, а не русские. Нацистский начальник лагеря, так же, как охрана и солдаты, убежали, не уничтожив всех пленных. Лагерь был освобожден. Яков выжил - единственный из всей семьи.

Третья жизнь Якова Ласкера началась, когда он - сломленный человек, потерявший детей, жену, мать, братьев, сестер и их семьи - начал свой путь из лежащей в руинах Польши в Израиль. Несколько месяцев он провёл в лагере для перемещенных лиц в г. Бари (Италия), где работал в Администрации помощи и восстановления при ООН. Потом корабль, на котором он плыл в Израиль, был остановлен англичанами, которые запретили причалить к берегам Палестины. Эмигрантов направили в лагерь для интернированных на Кипре, где Яков встретил свою будущую жену Хану Винер, еврейку из Польши. Через 9 месяцев Якова перевели в лагерь для беженцев Атлит в подмандатной Палестине, где он оставался до получения въездной визы для постоянного проживания в Палестине.

В 1947 году мой отец женился на Хане, а в 1949 г. в Ришон ле Ционе родилась я, гражданка новой страны: независимого государства Израиль. Меня назвали Захавой в память о моей бабушке Голде (на иврите Захава - это Голда на идиш), матери отца. Я была единственным ребенком у Ханы и Якова. Яков Ласкер, в чьей жизни были три отчетливых периода, вобравших в себя в полной мере страдания, мечты и героизм европейских евреев в XX веке, ушел из жизни в1986 году в Гитаваим, недалеко от Тель-Авива.

Жертвы.

Члены семьи Ласкер, погибшие во время Холокоста. Спи-

сок составлен Яковом Ласкером:

Моя мать, Голда Зисман-Ласкер;

Дорка Ласкер (Хампел) и мои дети Рутка и Иоахим;

Мой брат Ехезкел-Йозеф и его семья;

Моя сестра Эстер Ласкер-Родел и её дочь Лили;

Моя сестра Зила, её муж Йозеф Абрамсон и их сын Липман;

Мой брат Израель, его жена Сара (Правер) и их сын Иешуа;

Моя сестра Гутша (Густава) Ласкер-Роттнер и её сын Йозеф;

Моя сестра Маня, её муж, адвокат Ицхак Зилбержак, и их дочь;

Мой брат Эммануил (Монек), его жена Броня (Оппенхейм)

и их сын Давид.

 

Менахем Ливр.

Мои поиски семьи Рутки.

В начале 2006 года со мной связался Адам Шидловский, один из руководителей организации Йона (Jona) в Бендзине, в Польше, которая занималась изучением еврейской культуры Силезии. Он сообщил мне, что в Бендзине найден дневник, когда-то принадлежавший еврейской девочке Рутке Ласкер. Более 60 лет дневник хранился у польки Станиславы Сапинской, подруги Рутки. В 2006 году племянник Сапинской убедил её передать дневник городскому музею Бендзина как исторический документ. В том же году в Польше было опубликовано первое издание дневника под редакцией Шидловского, и была проведена торжественная презентация. Оригинал дневника вызвал большой интерес - Музей в Аушвице предложил хранить дневник в его фондах - но мэрия Бендзина решила, что дневник должен быть передан в мемориал Яд Вашем в Иерусалиме.

Я родился в Бендзине и все военные годы был там. В 1939 году, когда началась война, и немцы заняли Силезию, все еврейские школы закрылись, а еврейские молодежные движения были запрещены. Несмотря на опасность, молодежные группы продолжали свою деятельность в частных домах небольшими группами. Дом моих родителей как раз и являлся местом таких встреч, и однажды, во время собрания юношей и девушек из молодежного движения Гордония, я познакомился с красивой девушкой Руткой Ласкер. Была ли именно эта Рутка автором найденного дневника? Чтобы выяснить это, я спросил Адама о её родителях. Адам дал мне несколько имен, и среди них имена Якова Ласкера и Двойры Хампел, о которых я точно знал, что это родители Рутки Ласкер, с которой я встретился в доме моих родителей. Но я ничего не знал о судьбе семьи Ласкер во время войны. Я связался с Линкой Голд-Клейнлехрер, участницей молодежного движения в Бендзине, которая сейчас живет в Лондоне, чтобы выяснить, знает ли она что-нибудь о судьбе семьи Ласкер. Линка сказала, что прекрасно знала Рутку - они учились в одном классе, и Рутка написала посвящение в книгу автографов Линки (книга сохранилась), и что отец Рутки пережил Холокост.

Я продолжил поиск в Израиле. Там я нашел Далию Меркази, дочь Мордехая Хампеля (уже умерла) и узнал, что Двойра Хампел была сестрой её отца. Двойра Хампел была замужем за Яковом Ласкером, у них было двое детей: дочь Рутка и сын Иоахим. Я также узнал, что Яков Ласкер приехал в Израиль после войны, женился здесь, у него родилась дочь Захава. Я сразу же стал искать Захаву, сестру Рутки. Далия помогла мне найти Захаву Шерц (Ласкер), я позвонил ей и рассказал о дневнике.

Адам дал мне копию дневника. Когда я читал дневник, у меня возникло странное ощущение. Я смотрел на нас, детей, какими мы были тогда, глазами взрослого человека, какой я сейчас. Да, по возрасту мы были детьми, но мы были уже достаточно взрослыми по мировоззрению, обстоятельства войны ускорили наше взросление. Мы хорошо понимали, что происходит, потому что после наступления комендантского часа мы были дома со взрослыми, слушали их разговоры и их оценки пр оисходящего.

Я не был близким другом Рутки и, конечно, не знал, что она ведет дневник. Однако, читая эти строки через 60 лет после их написания и прочтя о событиях, свидетелем которых я был, я почувствовал сопричастность, некое товарищество. 17 марта 1943 года Рутка упоминает нескольких ребят, «потерявших голову» от неё, одним из них был мой друг Монек. Действительно, Монеку нравилась Рутка, и он говорил мне об этом. Когда я прочел эту запись, я уже не сомневался, что это действительно написала Рутка.

Рутка погибла. Погиб мой друг Монек, но дневник Рутки остался. Публикуя дневник, мы выполняем невысказанную просьбу Рутки запечатлеть эти события, чтобы их никогда не забывали.

(Менахем Лиор родился в Бендзине в 1928 году, был членом подполья в гетто Бендзина. В 1943 году он с родителями бежал из Польши, пересёк Словакию, Венгрию и Румынию, в июле 1944 года добрался до Палестины. Он участвовал в войне Израиля за независимость, служил в израильских ВВС, дослужился до чина полковника, потом занимал руководящие посты в частной индустрии, работал в муниципалитете Тель-Авива).

 

Белт Гуттерман.

Холокост в Бендзине.

Перед началом войны в польском городе Бендзине проживало 27 тысяч евреев, что составляло примерно половину населения города. Евреи Бендзина называли свой город «Иерусалимом Заглембе». Появление еврейской общины в Силезии, культурном и индустриальном сердце Южной Польши, уходит корнями в Средние века. Сегодня в Бендзине не существует еврейской общины. 5 лет нацистской оккупации привели к истреблению почти всех евреев города.

Немцы оккупировали Бендзин 5 сентября 1939 года. В ночь с 8 на 9 сентября, подстрекаемые местными немцами и поляками, нацисты подожгли главную синагогу с молящимися в ней евреями. Они подожгли ещё десятки еврейских домов. Потом немецкие власти издали серию указов и ограничений, в соответствии с которыми имущество евреев было почти полностью конфисковано, их обязали платить большие налоги, носить повязку с голубой звездой Давида (цвет звезды был изменен на желтый в сентябре 1941 года) и являться на принудительные работы. Бендзин в составе территории Заглембе (район добычи каменного угля) был присоеди-нен к рейху как часть Восточной Верхней Силезии. Город стал называться Бендсбург.

В соответствии с нацистской политикой по всей оккупированной Европе, евреи Бендзина должны были создать административную организацию, возглавляемую уважаемыми членами еврейской общины - Юденрат. Немцы использовали его как инструмент для мобилизации евреев на принудительные работы и для грабежа их имущества. Вскоре еврейская община города и её Юденрат были подчинены Еврейскому совету Старейшин Восточной Верхней Силезии, расположенному около Сосновиц. Его возглавлял Монек (Моше) Мерин, глава местного Юденрата. Юденрат Бендзина старался организовать здравоохранение, обучение, размещение и, главное, доставку пищи, но через некоторое время его обязали заниматься только организацией перемещения евреев в лагеря принудительных работ.

В районе Заглембе, богатом залежами каменного угля, появились десятки фабрик и цехов. Евреи этого региона работали на организацию Шмелт, основанную рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером. Управление предприятиями было в руках немецких промышленников. Работали, в основном, на текстильных фабриках, называемых «мастерскими». Там шили одежду, униформу, обувь, изготавливали мебель и деревянные изделия. Работа в мастерских была очень трудной и изнурительной, зарплаты - мизерными, но все-таки давали возможность купить какую-нибудь еду. Каждый работающий в мастерских считался нужным для немецкой военной машины и таким образом имел шанс избежать депортации в лагеря принудительных работ, управление которыми осуществлялось нацистской организацией Шмелт. 160 лагерей принудительных работ этой сети пользовалась дурной славой среди польских евреев за их особенно тяжелые условия труда.

В 1942 году, стремясь ускорить истребление евреев, Гиммлер приказал оставить ограниченное число лагерей, сконцентрировав в них всё еврейское население Польши. Это касалось и еврейских фабричных рабочих в Заглембе. Гиммлер отказал немецким промышленникам в их просьбах сохранить трудовые лагеря, чтобы можно было продолжать эксплуатировать евреев, так же как отверг попытки Альберта Шпеера, немецкого министра вооружений, отложить депортацию евреев в Аушвиц.

Альфред Росснер был одним из владельцев фабрик, который просил Гиммлера оставить ему еврейских рабочих. В его текстильных и сапожных мастерских трудились около 10 тысяч евреев, с которыми он хорошо обращался и защищал от депортации. Работа у Росснера была лучшим страхованием жизни, чем членство в Юденрате. Росснер, будучи филантропом, оберегал своих еврейских рабочих, уважал их и даже предупреждал заранее о грядущих немецких акциях. Он был арестован за измену и казнен нацистами в 1944 году. После войны Яд Вашем признал Росснера Праведником мира, который спасал евреев во время Холокоста.

Первая депортация евреев из Бендзина в Аушвиц прошла12 мая 1942 года. Были отправлены 1200 больных и пожилых евреев, семьи с маленькими детьми и «непродуктивные» элементы (лица, получающие пособия). Ещё 1200 человек были высланы в июне, и депортация большинства евреев из других мест региона была завершена к середине лета 1942 года. 12 августа 1942 года в Бендзине была проведена большая Акция по отбору евреев для депортации. Акцией руководил офицер гестапо Ганс Дрейер и представитель организации Шмелт Фридрих Кучинский. Евреев собрали для отбора на футбольном поле Хакоах рядом с Бендзином под предлогом подписания личных документов. Эту Акцию Рутка описывает ретроспективно в записи от 6 февраля 1943 года, в начале дневника. Во время акции евреи были поделены на группы: работающие мужчины и члены Юденрата в одну группу; женщины и молодежь для отправки в трудовые лагеря Шмелт, расположенные по всей Силезии, в другую. Остальных - детей, пожилых и неработающих - посылали на смерть. В какой-то момент Акция вышла из-под контроля, и начались бунты. Расправа длилась 3 долгих дня, многие евреи были расстреляны прямо на месте сбора. За этим наблюдали как поляки, так и немцы, включая персональных гостей Дрейера. Члены еврейского подпольного движения воспользовались волнениями, чтобы спасти детей и даже целые семьи. В результате Акции на футбольном поле Хакоах в Аушвиц было депортировано до 5000 евреев.

К концу 1942 года у евреев Бендзина уже не было сомнений, что они все будут депортированы в Аушвиц, так же, как евреи из других регионов Польши и рейха. Сообщения, которые получали через еврейские молодежные организации из Варшавы и Кракова, не оставляли места для иллюзий, но люди считали, что, работая в трудовых лагерях, они останутся живы. В начале 1943 года около 61 тысячи человек оставалось в Заглембе, из них 18 тысяч - в Бендзине. Большинство из них были заняты в «мастерских».

Осенью 1942 года немцы начали концентрацию еврейского населения в гетто в районе Камёнка на окраине Бендзина. Этот процесс продолжался до весны 1943 года. Именно в это время семью Ласкеров направили в новое гетто: последняя запись в дневнике Рутки датирована24 апреля 1943 года. Камёнка была бедным, заброшенным, перенаселенным и антисанитарным районом. И, хотя все работали, жители страдали от голода, болезней и страха смерти. Гетто не было ограждено забором или стеной, но во время комендантского часа подходы к нему охранялись.

В начале 1943 года Гиммлер приказал закрыть все фабрики и прекратить работу организации Шмелт. В мае был издан приказ о закрытии мастерских и депортации еврейских рабочих в Аушвиц. Историки считают появление этого приказа результатом восстания в Варшавском гетто, поднятом в апреле и мае 1943 года. Гиммлер решил пожертвовать высоким доходом от фабрик и ускорить истребление евреев Польши.

Информация о восстании в Варшавском гетто внушала мысли о сопротивлении в других гетто, включая Бендзин, особенно членам различных сионистских молодежных движений, таких как «Ха шомер ха цвир», «Дрор», «Гордония», «Ха ноар ха циони» и «Бней Акива». Из Варшавы в Бендзин прибыли два известных бойца сопротивления Фрумка Плотницка и Цви Брандес, чтобы возглавить Еврейскую боевую организацию в Заглембе. К концу 1942 года Еврейское движение сопротивления в регионе составляло более 200 человек.

Во время всего этого периода Дрейер продолжал депортацию евреев из Заглембе. Каждый день на вокзал направляли до 1200 евреев. Им было приказано иметь с собой деньги, еду и вещи. Евреи заполняли вагоны спокойно, им помогали члены Юденрата и еврейская полиция. Не было никакого насилия. Большинство депортируемых в этот период были старыми и немощными. Несмотря на то, что все знали о немецких лагерях смерти и газовых камерах, никто не хотел верить, что конечной станцией их высылки будет Аушвиц. Некоторые продолжали думать, что их везут в трудовые лагеря.

1 августа 1943 года гетто в Бендзине было окончательно ликвидировано, а всех евреев отправили в Аушвиц- Биркенау. Члены подпольного движения решили поднять вооруженное восстание. Они быстро вырыли блиндажи, спрятались в них и оттуда отважно вели стрельбу. В этой битве погибло около 400 молодых евреев, среди них Фрумка Плотницка и Барух Гафтек, командир еврейской боевой организации в Бендзине. В течение только одного августа более 30000 евреев, включая семью Рутки Ласкер, были депортированы из объединенных гетто Каменки и Сродула в Аушвиц.

В феврале 1944 года оставшихся в Бендзине 200 евреев заставили провести уборку гетто и выкопать тела их погибших товарищей. Когда они выполнили это, их всех убили.

(Белла Гуттерман, исследователь Холокоста. Была директором и главным редактором издательского отдела в Яд Башеме. В марте 2008 года издательство Berghahn Books опубликовало её основные работы по Холокосту, среди которых “Anarrow bridge to life”, “Jewish slave labor & Survival in the Cross-Rosen Camp System, 1940-45”.)

 

Хави (Бен-Сассон) Дрейфусс.

Дневник Рутки Ласкер и другие документы

еврейской молодежи времен Холокоста.

Сотни, если не тысячи дневников были написаны евреями по всей оккупированной Европе во время Второй мировой войны, и многие из них исчезли вместе со своими авторами. Среди сохранившихся дневников наиболее живой интерес вызывают дневники, написанные еврейской молодежью. Это были дети, повзрослевшие раньше времени из-за жестокой реальности, в которой они жили, и их дневники приоткрывают внутренний мир этих маленьких взрослых, а также показывают, как они приспосабливались к суровым событиям, происходившим вокруг них.

Дневник Рутки Ласкер содержит много черт, которые отличают записи еврейской молодежи во время Холокоста, особенно девочек и юных девушек. Один из основных аспектов таких документов - это отображение различных сторон жизни подрастающего поколения. Они включают круг внутренних переживаний, социальный круг, очень важный для этой возрастной категории, круг семьи и обычный круг общения. Сделанные еврейской молодежью во время Холокоста записи показывают, что в этих «кругах» есть разносторонняя характеристика военного времени: с одной стороны, очень много аспектов, типичных для жизни юношества как такового, с другой стороны, они выявляют черты, характерные для военного времени. Именно этот конфликт между нормальной жизнью и аномальной реальностью Холокоста, пронизывающий различные круги жизни молодёжи в то страшное время, особенно поражает в дневниковых записях Рутки.

В дневнике Рутка описывает свои очень личные и сокровенные чувства, включая её собственное осознание эмоционального и физического взросления молодой девочки, ощущение собственной женственности. Во многих записях её дневник создает своего рода эхо её «внутренней речи», что дает возможность Рутке обращаться к самой себе с большой открытостью и прямотой - напомним, что к своему дневнику Анна Франк обращалась как к «Китти», а анонимный мальчик из Лодзи писал на четырёх языках на полях французской книги. Так, 5 февраля 1943 года Рутка обращается к себе: «Рутка, кажется ты совсем сошла с ума», а 8 марта она осуждает себя словами: «Что с тобой происходит, Рутка? Ты не можешь контролировать себя».

Как и для многих еврейских молодых людей, для Рутки дневник был прибежищем, где она могла высказать свои самые сокровенные мысли. Так, например, она изучает своё отражение в зеркале и с впечатляющей прямотой критикует некоторые черты своего характера, которые считает неприемлемыми. В то же время Рутка расстраивается, что бумага не может вместить всё, что она переживает. 27 января 1943 года она пишет: «Хочется излить на бумагу весь ужас, который бушует внутри, но у меня это не получается», а когда в дневниковой записи от6 февраля 1943 года описывает ужасный день 12 августа 1942 года (Акцию), она записывает: «То, что происходило дальше, невозможно описать словами».

Внезапные изменения настроения Рутки усиливают восприятие очень личных чувств, описанных в дневнике. Иногда это происходит при обычных юношеских переживаниях, таких, как безответная любовь, низкая самооценка, отношения с друзьями. В других случаях эти перемены настроения - результат жестокости военного периода, свидетелем которых стала девочка. Например, 8 марта она пишет: «О ком или о чём я плачу? О Янеке - нет. Тогда о ком? Скорее всего, о свободе. Я устала от этих серых домов, от постоянного страха на каждом лице. Этот страх хватает человека и не отпускает его».

Рутка пишет 5 февраля 1943 года «А теперь я настолько«переполнена» зверствами войны, что даже не реагирую на самые плохие новости». Но Рутка также понимает и другую возможную причину такой эмоциональной апатии, и на следующий день она отмечает: «Что-то во мне надломилось. Когда я прохожу мимо немца, всё во мне сжимается. Не знаю, от страха или от ненависти». Кроме напряженной личной жизни Рутки мы сталкиваемся с её социальным кругом, который занимает ключевое место в её записях. Как и другие молодые люди, которые вели дневники в гетто, включая её знакомую Рутку Леблич из Андрешова и Ирену Глюк из Кракова, а также Исаака Рудашевского из Вильнюса (Литва), её записи показывают огромную важность социальной жизни для молодежи. Здесь можно определить социальные аспекты, общие для молодежи, такие, как дружба и ревность девочек; зарождающиеся чувства юношей; учеба и чтение как социальный опыт. К тому же идеологическое сознание Рутки - начало её изучения азов коммунизма - говорит о политическом сознании, которое было очень сильным среди еврейской молодежи первой половины XX века.

Для Рутки, так же, как для Маши Рольникайте из Вильнюса, Мойши Флинкера из Брюсселя и Тамары Лазерсон-Ростовски из Ковно в Литве, политическая действительность и вовлеченность в неё занимали важное место в их жизни даже во время войны. В дневнике показан страх Рутки, что перемены, которые будут происходить в Бендзине, приведут к разлуке с друзьями. Несмотря на жестокую реальность войны обычные, нормальные отношения среди молодежи проявлялись даже в этих невыносимых условиях.

По сравнению с записями о своих друзьях, как мальчиках, так и девочках, круг семьи занимает незначительное место в дневнике Рутки. Однако мы не можем не увидеть большую привязанность Рутки к своему маленькому брату Иоахиму. Более того, когда она пишет о попытках матери откровенно поговорить с ней о близких друзьях-мальчишках, Рутка показывает и отношение матери к взрослению дочери, и своё отношение к родителям. «В последнее время я люблю родителей ещё сильнее. Но иногда они так придираются ко мне, что я становлюсь вредной и противной». Отношения между родителями и их юными детьми сложны и в лучшие времена, во время же войны они приобретают дополнительную, трагическую окраску. Эта тема затронута и в дневниках Давида Сераковяка из Лодзи, Давида Рубиновича из деревни Крайно под Кельце и Юлиуса Фелдмана из Кракова.

Но Рутка сосредотачивается не только на себе, друзьях и семье; она пишет и о событиях, происходивших в городе на её глазах. Как и другие молодые люди, она рассказывает о своём внутреннем мире. Например, 27 января Рутка пишет: «У меня сегодня странное настроение. Я как будто охвачена радостью, переполнена каким-то счастьем, которое не могу объяснить. Как будто я впитала всё счастье, все бескрайние дали и, главное, не тоскую по родному дому. В другие дни мне страстно хочется чего- нибудь красивого, чудесного, далёкого. У меня ощущение, что мне стало бы лучше, если бы я могла оказаться в красивом месте, любоваться чудесным пейзажем. Когда я стою на берегу реки и смотрю на падающий поток воды, у меня внутри что-то поднимается и уносится вдаль...»

А через несколько дней, 5 февраля, она записывает: «Петля вокруг нас затягивается все туже и туже. В следующем месяце уже будет организовано гетто, настоящее гетто, окруженное стенами. Летом это будет невыносимо. Сидеть в серой, замкнутой клетке, не имея возможности видеть луга и цветы...». 1 марта она говорит о тесноте, в которой семья должна была существовать, когда их всех впихнули в одну комнату, а 24 апреля пишет: «Уже наступило лето. Мне трудно находиться в цехе. Солнце светит так ярко. За окном цветут яблони и сирень, а ты должна сидеть и шить в душном, вонючем помещении. К чёрту!» Из этого отрывка видно, как реалии войны все больше пронизывают мир Рутки. Как и другие молодые люди, она вынуждена ходить на работу с самого раннего утра, и в ее дневнике появляются мысли о том, чтобы заснуть и исчезнуть из окружающей действительности.

Читая дневник Рутки, понимаешь, как воспринимала молодежь информацию о событиях, происходивших вокруг, и то, что они сознавали уровень угрожавшей им катастрофы. Как и для других поляков - Мириам Чажевацкой из Радома, Мари Берг из Варшавы и Галины Нелкен из Кракова - и суровая действительность гетто, и слухи извне составляли часть жизни Рутки. Одна из самых важных записей, в то же время и наиболее сложная для восприятия, это запись от 6 февраля 1943 года, когда Рутка вспоминает кровавый день 12 августа 1942 года, день Акции в Бендзине: «Я постараюсь подробно описать этот день для того, чтобы через несколько лет, если, конечно, не буду депортирована, я могла бы его помнить».

После подробного описания жестокого убийства ребенка на глазах его матери, Рутка замечает: «Я пишу об этом, как будто ничего не случилось. Как будто я служу в армии, где царит жестокость. Но я молода, мне 14 лет, и я еще многого в своей жизни не видела, а уже стала такой равнодушной. Теперь люди в форме вселяют в меня ужас. Я превратилась в животное, ожидающее смерти. Можно сойти с ума, думая об этом».

Но не только прошлое для Рутки было полно ужасов; это же ожидало её и в будущем. За день до описания Акции Рутка записала: «Если бы Бог существовал, то он бы, конечно, не допустил, чтобы живых людей бросали в печи». После описания жестокого убийства детей и стариков, она добавляет, в надежде и страхе - «...Ведь здесь не Аушвиц...». Через две недели, основываясь на слухах о том, что происходит в соседних городах, она пишет: «Город затаил дыхание в ожидании, и это ожидание ужаснее всего. Скорей бы все это кончилось! Это мука, это ад. Я пытаюсь отделаться от мыслей о завтрашнем дне, но они охотятся за мной, как назойливые мухи. Если бы я могла сказать, что все кончено, что умираешь только один раз... Но я не могу, потому что, несмотря на все эти зверства, я хочу жить и жду следующий день. Получается, что жду Аушвиц или трудовой лагерь».

Через 6 месяцев наихудшие страхи Рутки стали явью. В августе 1943 года, через год после Акции, так ярко описанной Руткой, другая Акция прошла в Бендзине, и Рутка Ласкер с семьей была отправлена в Аушвиц.

Дневник Рутки - это пронзительные по искренности пятьдесят страниц, написанных аккуратным, ровным почерком, открывающие читателю целый мир. Это щемящий душу человеческий и исторический документ, показывающий различные грани короткой жизни еврейской девочки. Но, кроме всего, дневник Рутки отражает напряженную внутреннюю жизнь девочки, которая в мыслях разрывается между юношеским душевным состоянием и ужасной действительностью Холокоста. В её записях мы находим предчувствие уничтожения не только жизни Рутки, но и сотен тысяч мальчиков и девочек, чьи мечты погибли вместе с ними.

(Хави (Бен-Сассон) Дрейфусс, член совета Междисциплинарного научного исследовательского центра по изучению еврейских документов Еврейского университета в Иерусалиме.)

 

Дневники еврейских юношей и девушек,

написанные в годы Холокоста.

(Избранная библиография)

Адельсон Алан «Дневник Давида Сераковяка: пять записных книжек из лодзинского гетто» (издательство: Oxford University Press, New York, 1996).

Давид Сераковяк (1924-43) из Лодзи (Польша) начал вести дневник за несколько месяцев до начала войны. Он описывает оккупацию Лодзи, преследование евреев, организацию гетто. В сентябре 1942 года мать Давида была депортирована в Хелмно. Он описывает в дневнике свои переживания, связанные с судьбой матери. Давид умер от туберкулеза в гетто в августе 1943 года.

Берг Мария «Дневник Мари Берг: Я стала взрослой в Варшавском гетто».Подготовлено Сюзанной Ли Пентлин (Oxford: Oneworld, 2007).

Мария Берг (Ваттенберг) родилась в 1924 году, до войны жила в Лодзи. В сентябре 1939 года вместе с родителями и сестрой переехала в Варшаву, где попала в гетто. Благодаря американскому гражданству матери семья участвовала в обмене иностранных граждан с США. Это случилось за несколько дней до того, как евреи Варшавы были депортированы в Треблинку. Так им удалось спастись. В марте 1944 года семья прибыла в США. Вскоре после этого были опубликованы фрагменты из дневника Марии. В дневнике Мария описывала не только страдания и бедствия евреев, то также и социальную жизнь богатых еврейских семей. Это и тот факт, что Мария при подготовке дневника к печати внесла серьезные изменения в дневник, вызвали жесткую критику. Недавно вышло новое издание дневника, в котором есть описание событий военного времени.

Мириам Чажевацкая. «Девочка в гетто: Дневник времен Холокоста» (Тель-Авив: RadomskoOlim Assotiation, 1978).

Мириам Чажевацкая (1924-1942) в дневнике описывает судьбу евреев города Радома, Польша, во время войны. Последняя запись в дневнике, сделанная 7 октября 1942 года, посвящена кровавому истреблению евреев - Акции, проведенной в её городе. В записке, прикрепленной к дневнику, указано, что Мириам с матерью в течение недели прятались в туалете, а когда не стало сил терпеть лишения и голод, они сдались полиции. Дневник до сих пор не был издан на английском языке (оригинал находится в архиве Яд Вашем, 0.3/3382).

Юлиус Фельдман «Краковский дневник» (Newark: Quill Press, 2002).

Дневник Юлиуса Фельдмана (1927-43) был найден в Кракове через 20 лет после окончания войны, за косяком двери, где, по-видимому, его спрятали. В дневнике описывается жизнь евреев во время оккупации Кракова. После ликвидации гетто в Кракове Юлиус был выслан в Платов, где, очевидно, погиб.

Мойше Флинкер «Дневник молодого Мойши: Религиозные мучения еврейского мальчика в нацистской Европе» (Jerusalem: Yad Vashem, 1965).

Мойше Флинкер    (1926-44) родился       в семье ортодоксальных евреев, эмигрировавших из Польши в Голландию. В 1942 году, когда в Голландии участились случаи выселения евреев и депортации их в лагеря, семья бежала в Бельгию. В своем дневнике, написанном на иврите, Мойше делится своими чаяниями и надеждами и описывает жизнь в оккупации - до момента, когда он был депортирован в Аушвиц, где и погиб.

Анна Франк «Дневник девочки» New York: Doubleday, 1995).

Дневник Анны Франк (1929-45), девочки из Голландии, был переведен на десятки языков. Дневник издавался миллионными тиражами в сокращенном, полном и аннотированном вариантах.

Тамара Лазерсон-Ростовская «Дневник Тамары» (Israel: Ghetto Fighters’ Houseand Ha-Kibbutz ha-Me’uhad, 1976).

Тамара Лазерсон родилась в Ковно (Каунас, Литва) в1929 году. В её семье родители считали необходимым обучать детей языку страны проживания. Поэтому Тамара училась в литовских школах и большую часть дневника написала на литовском языке. Тамаре удалось в1944 году убежать из гетто в Ковно и пережить войну. Позже дневник был опубликован на иврите. В изданиие вошли также более поздние воспоминания. Фрагменты дневника были опубликованы на английском в издании «Неизвестная история гетто в Ковно» под редакцией Дениса Клейна (Boston: Little, Brown and the United States Holocaust Memorial Museum, 1977).

Рутка Леблич «Дневник войны» (Brooklyn: Remember, 1993).

Рутка Леблич (1926-43) с родителями и младшим братом до и во время войны жила в городе Андрыхув в Силезии. Записи в её дневнике охватывают период с 13 августа 1940 года по 28 декабря 1942 года. Рутка с семьей была депортирована в августе 1943 года в Аушвиц и там погибла.

Галина Нелкен «И всё же я здесь!» (Amherst: University of Massachusetts Press, 19990.

Галина Нелкен родилась в 1924 году в Кракове, в семье, принадлежащем к среднему классу. Она начала вести дневник до войны и продолжила во время немецкой оккупации города. В дневнике описано, как было организовано гетто в Кракове, и какой была жизнь евреев в нем. Галине также писала стихи, которые были опубликованы в новом издании её дневника вместе с более поздними воспоминаниями.

Маша Рольникайте «Я должна рассказать» (Jerusalem: Ahiever, 1965).

В своём дневнике Маша Рольникайте (родилась в 1929 году) запечатлела жизнь в Вильнюсском гетто в Литве, а потом в лагерях, куда она была депортирована после ликвидации гетто. Маша пережила войну. По-видимому, Маша отредактировала дневник перед его публикацией на иврите и русском языке. Дневник не был переведен на английский язык.

Исаак Рудашевский «Дневник из Вильнюсского гетто: Июнь 1941 - Апрель 1943»(Tel Aviv: Ghetto Fighters’ House, 1973).

Исаак Рудашевский (1927-43) до войны и во время войны жил в Вильнюсе (Литва). В дневнике он очень проникновенно описал жизнь в гетто. Когда в сентябре 1943 года Вильнюсское гетто было ликвидировано, Исааку с семьей удалось спрятаться, но через две недели их убежище обнаружили. Вся семья погибла. Удалось выжить только кузине Исаака. После войны она вернулась домой и нашла дневник.

Давид Рубинович «Дневник Давида Рубиновича» (Edinburgh: W. Blackwood, 1981).

Давид Рубинович (1927-42) перед войной жил в деревне Крайно (Польша). В своем дневнике он описал, как трудно было жить в польской деревне во время нацистской оккупации. В марте 1941 года все евреи были вывезены в Бодзентын. Там Давид продолжил вести дневник. Записи в дневнике заканчиваются маем 1942 года. Через несколько месяцев Давид с семьей были депортированы в Треблинку.

Александра Запрудер «Спасенные страницы: Дневники Холокоста, написанные юными авторами» (New haven: Yale University Press, 2002).

Авраам Бенкель, житель Лодзи, вернувшись после окончания Второй Мировой войны в свой город, в покинутом доме нашел дневник, написанный на полях французской книги “Les Vrais Riches”. Короткие записи сделаны на иврите, идиш, английском и польском языках. Имя автора неизвестно. Дневник был передан в дар мемориалу Яд Вашем. Копию дневника можно увидеть на выставке в Мемориальном музее Холокоста в США (оригинал - в архиве Яд Вашем, 0.33/1032). Полный английский перевод дневника был опубликован в сборнике документов Холокоста.

Тадеуш Панкевич. «Аптека в Краковском гетто»(New York: Holocaust Library, 1985).

Ирена Глюк (1925-42) очень подробно описала свою жизнь во время нацистской оккупации в Кракове и Неполомице. Она начала вести дневник в мае 1940 года и закончила в свой семнадцатый день рождения, 25 июля1942 года. В этот день Ирена написала, что по городу ползут слухи о планируемой депортации евреев Неполомиц в Величку. Дневник написан по-польски, хранится в Еврейском Историческом Институте в Варшаве (No. 302.270), до сих пор не опубликован. Тадеуш Панкевич, автор воспоминаний (сайт указан выше), удостоенный звания Праведник Мира, работал провизором в аптеке Краковского гетто. Он пишет, что после Акции в Краковском гетто в октябре 1942 года Ирена Глюк и её мать были депортированы в Аушвиц.

 

Примечания.

[1] Повесть «Могила неизвестного солдата» (1922) польского писателя Анджея Струга (1871-1937). В повести описана Первая мировая войны и боевой путь легионов Пилсудского.

[2] «Юлиан Отступник» - рассказ из истории христианской церкви об императоре Юлиане, отрекшимся от христианства и ставшим язычником. Римский император Юлиан Отступник построил синагогу в Капернауме в период с 360 по 362 г., когда он отличался большой любовью к евреям.

[3] Роман «Голем» (1914) австрийского писателя Густава Майринка (1868-1932)

[4]Хакоах - футбольное поле команды Хакоах в соседнем с Бендзином городке Сосновец.

[5] Владислав Ходасевич (1886-1939). Сборник стихов «Счастливый домик» (1910).

[6] Страницы воспоминаний были вложены в дневник.

 

Напечатано: в Альманахе "Еврейская старина" № 1(88) 2016

Адрес оригинальной публикации: http://berkovich-zametki.com/2016/Starina/Nomer1/Tamarina1.php