Пройти блокаду и войну
27 января 2009 г – исполнилось 65 лет со дня снятия блокады Ленинграда. Как результат мощного наступления Красной Армии в январе 1944, немецкие войска были отброшены от Ленинграда на расстояние 60-100 км и (почти) 900 дней осады города закончились. Конечно, солдаты и командиры, которые прорывали кольцо блокады, вспоминали в своих мемуарах те события. Но у каждого из них свои воспоминания о тех блокадных и военных годах. И с каждым годом (ведь время неумолимо ко всем ветеранам Великой Отечественной, и прошедшие 65 лет уже забрали из жизни многих) их – прошедших блокаду и воевавших под Ленинградом - становится все меньше. А мы должны помнить всех. Мой отец Родин Василий Иванович (рожд. – 9 февраля 1922 г) был среди тех, кто держал оборону, прорывал колько блокады, а потом и гнал врага от этого неприступного города. И я в знак благодарности ему и всем, кто вместе с ним воевал за победу Красной Армии и освобождение страны в Великую Отечественную, пишу о нем и том времени.
О детстве и школьных годах (20-е и 30-е годы 20-го века)
У папы в деревне были деревянные коньки. Их ему сделал мой дед Иван Васильевич. В основании деревянных коньков протачивалась канавка, в которую вставлялась и крепилась металлическая полоска – она-то и скользила по льду. Передняя часть скользящей части не закруглялась, а обрезалась под углом, выступающий над ней деревянный брусок служил опорой для носка валенка. С боков у коньков были ушки, за которые они бечевками привязывались к валенку. Катались внизу, в овраге, за колодцем, где еще какую-то часть долгой и снежной зимы удавалось сохранять лед для катания. Тот овраг – недалеко о дома дедушки, и мы с братом, отдыхая в дни летних каникул с родителями в родной деревне отца Вороне (Мордовия), иногда спускались к колодцу за водой по не слишком крутой тропинке, начинающейся сразу через дорогу от дедушкиного дома. Папа считает, что в его детстве нельзя было научиться кататься хорошо на коньках не только из-за их несовершенства, но также из-за короткого катального сезона – снегу обычно наваливало много в те зимы, а борьба с сугробами не велась целенаправленно ради забавы детей. Папа любил в детстве бегать на лыжах, получалось хорошо, и уже потом, взрослея (и в армии, и после войны) он всегда не оставался к ним равнодушным и участвовал в различных соревнованиях и лыжных пробегах. Больше всего в своем «вороньем» детстве папа любил кататься со склонов, которых в том окаймляющих деревню Ворона овраге было достаточно. Катались и на «ледянках». Самым популярным и удобным для катания на «ледянках» был склон, обрывающийся в низину оврага, сразу налево от огорода и дома дяди Егора. Егор – это самый старший папин брат (1914 г. рождения). Тот склон за огородом дяди Егора привлекал и нас в 60-е годы, когда в течение 5 или 6-ти лет мы проводили школьные летние каникулы в Вороне.
«Ледянками» в Вороне называли нехитрую конструкцию из старого решета, которое уже нельзя было использовать в хозяйстве. Дно прохудившегося решета заливали коровьим пометом и замораживали. Решето с таким ледяным дном обладало хорошим скольжением при спуске со склона оврага, и любой мальчишка, стремительно несясь к заветному подножию длинного ледяного склона, в таком ледяном «тазике» чувствовал себя вполне комфортно. Скатывались с этого склона и на «скамейках», устройство которых в основании начиналось с широкой дощечки, на которую набивались бруски-столбики, завершающиеся сиденьем (дощечкой поменьше). Скользящая поверхность «скамейки» также заливалась пометом и замораживалась. В течение зимы «ледянки» и «скамейки» хранились в сенях избы, где было холодно, и «пометный лед» сохранял свою «свежесть» и готовность к стремительным спускам в любой морозный день. Кроме валенок в деревне носили «чесонки» (более тонкие валенки), к ним обязательно нужны были калоши; подошва и задники «чесонок» подшивались кожей, иначе срок их службы мог оказаться небольшим.
Папа пошел в школу в 29-ом году. Первая попытка учебы в первом классе была у него еще в шестилетнем возрасте. Тогда за возрастом школьника особенно не следили – в школу ходил тот, кто хотел, или тот, кого посылали родители. Так что в одном классе могли оказаться и ранние, и поздние дети – отличающиеся между собой по возрасту на 1-3 года. Деревня Ворона считалась большой – 140 дворов, семьи – не менее трех детей. На деревню – две школы. Одна – в районе церкви (примерно в середине деревни), другая – в дальнем конце деревни. Вся учеба в Вороне ограничивалась четырьмя начальными классами. Пятый и более старшие классы были только в Рыбкине – сначала Рыбкино считалось уездным центром, потом из уезда сделали район (папа успел к тому времени окончить пятый класс Рыбкинской школы).
Летом дети бегали босиком, осенью носили лапти. Лапти плели из лыка и бересты, к ногам их привязывали веревками. В дождливую погоду по раскисшей земле ходили не просто в лаптях, а в лаптях на «скамейках», подбитых деревянными брусками, которые не давали возможности «потонуть». Такие «скамейки» чем-то напоминали «ходули» - высокие деревянные шесты прямоугольного сечения, с внутренней (боковой) поверхности которых на высоте около метра от земли были набиты бруски – подставки для ног. Такие «ходули» мы использовали и в нашем детстве в дворовых играх(г Глазов, Удмуртия) .
В холодное время в Вороне лапти обували на «онучи». Онучи представляли собой кусок тонкого сукна, который наворачивали на ногу (иногда с носком), сверху оборачивали все это еще портянкой, и потом обували лапти. «Онучи», перевязанные веревками от лаптей, доходили почти до колена. Такие «обмотки» носили зимой, в холода, а если не очень холодно, то «онучи» с лаптями не одевали – только портянки, поверх которых – лапти с веревками, обхватывающими намотанные портянки. Часто такая «конструкция» выглядела довольно объемной, однако неудобств при движении не доставляла. Зимней обувью все-таки считались валенки, но если в семье не хватало на всех валенок, то носили и лапти с «онучами». Нередкой была также ситуация, когда дети зимой просто сидели дома, в избах – если нечего было обуть, то дети и не ходили в школу. Отсутствие валенок было одной из причин, которые привели к тому, что папа, начав посещать школу с 6-ти лет и проучившись в ней несколько месяцев, бросил ее. Папа играл с товарищами, которые были на год-два старше его, и когда те пошли в школу, расположенную в дальнем конце деревни, то пошел и он. От старших братьев он уже набрался некоторых знаний – умел считать и знал буквы. И очень хотел изучать математику. В первый раз в школе учительница, видя, что он мал ростом, спросила, сколько же ему лет - а папа заплакал. Его оставили в этом первом классе, где были и дети на два года старше его, разрешив посещать эти нехитрые три урока – чтение, письмо и арифметику. Дома учебников не было – вся учеба проходила в школе. В один из осенних учебных дней в первом классе выдавали буквари. Папа не был в тот день в школе и пропустил раздачу букварей. Потом больше их уже не выдавали – на всех не хватило. Отсутствие основного школьного учебника также способствовало решению папы в начале зимы прекратить учение в том первом классе. На следующий год он снова пошел в школу (уже ту, что в районе церкви) и, пройдя начальные классы в Вороне, пятый класс посещал уже в Рыбкине. Их было трое воронских ребят, которые каждый день проходили эти четыре километра до районного центра. В рыбкинскую школу ходили учиться также дети и из более далеких, чем Ворона, деревень. После уроков возвращались в Ворону поздно. Зимой ходьба в Рыбкино на учебу представлялась особенно сложной и потому иногда на зимний период детям снимали на окраине Рыбкина квартиру-избу. Вот так там и жили пяти-семиклассники (человек пять-шесть) из разных деревень. Хозяйке платили, как правило, продуктами, часто картошкой или яйцами, а детям запасали на еду картошку и сухари.
Папа – с 22-го года, дядя Миша старше папы на 4 года (дядя Миша умер в 2008 г). Дядя Костя – с 24-го года - он умер в 2002 году – то тяжелое ранение в легкое в Великую Отечественную сказалось и на 78-ом году жизни. Из братьев дядя Костя был младшим, но самая младшая – сестра Анна. В семье - пять детей (Егор, Михаил, Василий, Константин, Анна) … Всем довелось испытать войны. Сейчас Василий Иванович Родин проживает в Московской области, Анна Ивановна Чернышева (Родина) проживает в Саранске.
Награды родителей
Родин Василий Иванович -
1) 1943 год (проверка в боевых условиях, под Синявиным) – нагрудный знак «отличный артиллерист»
2) Медаль «За Оборону Ленинграда» - приказ от 22 декабря 1942 года. Вручена 31 июля 1943 года. По указу Президиума Верховного Совета.
3) Медаль «За Отвагу» - за наступление на чешской земле. Саму медаль уже дали в Праге в мае 1945 года. Медаль серебряная. Диск большой (больше чем у других медалей). За эту медаль платили по 10 рублей в месяц. Деньги заплатили уже после войны, посчитав, сколько месяцев прошло после получения медали. После 48-го года (постановление 2 июля 1948 года) за многие медали (практически за все – и «За Отвагу» тоже) перестали платить деньги, осталась оплата только за Орден Ленина и за Звание Героя Советского Союза.
4) Медаль «за Победу над Германией» - 21 августа 1946 года.
5) Орден Отечественной войны 2-й степени – за храбрость и мужество, проявленные в годы Великой Отечественной войны. В связи с 40-летием Победы орден вручен 11 марта 1985 года.
6) Медаль Жукова – в 1996 году.
Благодарности Верховного главнокомандующего (Сталина) –
1. За прорыв блокады Ленинграда – 18 января 1943 года
2. За освобождение Ленинградской области от немецко-фашистких захватчиков – 27 января 1944 года
3. За освобождение города Троппау – 23 апреля 1945 года.
Родина (Сорокина) Екатерина Яковлевна (Мама умерла 16 марта 2004 г) -
1) Медаль «За трудовую доблесть». Вручена в 1946 году в Рыбкине. Медаль потеряна по дороге. Пришла домой с одной колодкой. Потом из Глазова были запросы в Мордовию (Рыбкино, Ковылкино и далее) – документы нашлись, медаль подтвердили – подтверждение прислали в Глазов, это дало основание получить удостоверение (дающее право на некоторые льготы) на основе той медали.
2) 1948 год – медаль «за Трудовое отличие».
О предвоенных годах и учебе в Москве
В тридцать девятом году Василий Иванович закончил среднюю школу в селе Рыбкино на отлично, то есть у него сразу было полное среднее образование. Обычно тогда забирали в армию с 20 лет, но тот год получился особенным – после начала Второй мировой войны, когда немцы в сентябре уже захватили Польшу, вышел дополнительный указ о том, чтобы брать в армию и восемнадцатилетних, которые имеют среднее образование. У него в аттестате о среднем образовании было написано, что имеет право поступать в высшее учебное заведение без экзаменов, и он поехал в Москву, чтобы попробовать реализовать свое право. Право – оно, конечно, и было “правом”, которое реально осуществить почти не удавалось – на собеседованиях обычно говорили, что в данный вуз не могут взять из-за перебора студентов или из-за отсутствия общежития или по другим причинам. Сначала папа обратился в приемную комиссию МГУ (мехмат), но там отказали. Василий Иванович поступил в Технический университет им.Баумана. Это сейчас его называют университетом. А тогда в 39-ом он был даже не МВТУ, к которому мы потом привыкнем на протяжении ряда десятков лет (Московское Высшее техническое училище им.Баумана), а механико-машиностроительным институтом. Училище подверглось cерьезным трансформациям еще в 1930 году, когда на базе МВТУ были организованы технические вузы, ставшие в дальнейшем крупнейшими учебными заведениями: Московский авиационный институт (МАИ), Московский энергетический институт (МЭИ), Московский инженерно-строительный институт (МИСИ), Академия противохимической защиты и др. А оставшийся от МВТУ в прежнем здании механический факультет был переименован в Московский механико-машиностроительный институт (МММИ) им. Н.Э. Баумана, которому в 1943 году было возвращено прежнее название — МВТУ. В 1938 году в МММИ взамен общетехнического факультета были открыты сразу три оборонных факультета: танковый, артиллерийский и боеприпасов. Организация подготовки инженеров по этим специальностям явилась естественной реакцией на обстановку в мире, производство вооружения стало первоочередной задачей. МММИ был самым подходящим учебным заведением для организации подготовки специалистов по оборонным специальностям.
Папа не сдавал экзаменов, а проходил только собеседование. Он хотел идти на факультет инженеров машиностроения, но на собеседовании его отговорили, сказав, что там может не оказаться общежития. Василий Иванович, помыкавшись на собеседованиях и отчетливо понимая, что институты особенно не стремятся помогать отличникам из “глубинки” в их желании получить высшее образование (а деревенскому парню надо где-то в столице жить), написал заявление, что мол согласен на любой факультет, но только чтобы с общежитием. В Бауманском институте было три военных факультета, и его зачислили на один из них – факультет боеприпасов.
Реально - мест в общежитии все равно не оказалось. Студентов поселили в спортзале, и это походило на казарму с бесконечным числом кроватей. Хотя шанс получить со временем место в общежитии все-таки оставался, Василий Иванович его не реализовал. Не дождался он тогда общежития - через два месяца учебы (уже где-то в начале ноября) вернулся в деревню. Кроме неясности ожидания, к причинам, побудившим его на возвращение в деревню, можно было отнести и надвигающиеся холода – тогда в Москве у него не было зимней одежды. К тому же, тогда ведь еще его звали вернуться в деревню – там можно было начать работать учителем, что, конечно, материально было более надежно, чем стипендия студента в Москве (140 рублей предвоенного времени). С декабря 39-го года (после возвращения в Мордовию) Василий Иванович стал преподавать математику в Рыбкинской школе. Тогда зарплата учителя была около 250 рублей. Он проработал учителем почти год, и его призвали в армию (в конце сорокового года). Направили в Прибалтийский военный округ, в Шауляй. Потом была Рига, и оставалось всего полгода до начала войны...
Воспоминания о начале войны. Ленинградский период В.И.Родина
Еще перед началом войны в Прибалтике на границе с Германией был обмен жителями - те немцы, что жили на территории СССР вблизи границы, переезжали в Германию, а латыши и литовцы – возвращались в Прибалтику. Папа рассказывал также о том периоде времени, что был перед началом войны и как застало его начало войны. Перед началом войны, соблюдая договоренности между СССР и Германией, шли поставки сырья (эшелоны – товарные вагоны, грузы) через Прибалтику в сторону Германии. Папа наблюдал это (он тогда служил в Прибалтике) почти вплоть до объявления войны. Их часть (их артиллеристская батарея) стояла тогда в Риге (до середины июня 1941 г). Папу призвали в армию зимой 40-го - он успел прослужить полгода до начала войны (их не успели нормально подготовить, только изучали пушку (орудие), но они не успели выстрелить ни разу; потом уже доучивались прямо непосредственно в боях.
Сороковой-сорок первый годы (зима) – папа под Шауляем в дивизионе артиллерии, изучается материальная часть пушек, карабины без патронов, выстрелов пока нет. Батарея оставалась неукомплектованной, и учения не проводились. Снабжение плохое и обмундирование неполное – хотя это артиллеристы, но обмундирование было как у танкистов, зимой на головах - «буденовки», то есть то, что оставалось из армейской формы вообще и было возможным использовать. В середине апреля – передислокация – батарея перебазируется в Ригу, там под Ригой в учебном лагере предполагалось обучиться стрельбе из пушек. Обычно тогда к самолетом на шлангах-тросах прикреплялись фанерные щиты-мишени, по которым и учились стрелять из пушек. Снаряды использовали не разрывные, а прямого попадания, да и от несущего самолета мишень была далеко (тросы до 100 метров), так что и совсем уж «непопадающие» в мишень не могли повредить несущему ее самолету. В Риге (под Ригой) так и не получилось сделать ни одного выстрела. Батарея так и оставалась неукомплектованной, и учения не проводились. У папы с собой в гимнастерке всегда (как и у всех тогда) были комсомольский билет (с фотографией), красноармейская книжка (без фотографии), справка о том, что работал прежде учителем. В Риге всем взводом фотографировались, но фотокарточки должны были быть готовы через неделю-две. Их получить не успели – поступила команда выступать в сторону Шауляя (19-го июня 1941 г ушли из Риги). Хотя о предстоящей войне не говорили, но какие-то намеки на ее близость все же появлялись – к карабинам выдали патроны, воинскому составу (солдатам) выдали пластмассовые пеналы. В пенал вкладывалась записка с домашним адресом солдата – пенал всегда был у солдата в гимнастерке. Продвинулись где-то на 80 км в заданном направлении и.. 22 июня началась война. В тот день в 12-00 командиры в их батарее объявили о начале войны с немцами, но реально папа и все в их подразделении (батарее) узнали и поняли, что она идет еще раньше в то утро, так как все небо было занято немецкими самолетами, что летели вглубь страны бомбить. Артиллеристам автомат не положен (давали только карабин). Вообще автоматов до войны и в начале войны было мало в армии. Папа вспоминал, что первые полгода службы в армии им и к карабину не давали патронов. Патроны выдавали только тогда, когда солдат заступал на пост – охранять пушку. С началом войны выдали патроны ко всем карабинам. У папы фронт считался Северо-Западным. Уже в первые три дня войны папина батарея принимала бои (против немецких самолетов), и отступала, много орудий было разбито, большие потери личного состава. Стрельбе из пушки уже приходилось учиться непосредственно в боевых условиях, при отступлении из Прибалтики (с танковой дивизией Черняховского) через Псков к Ленинграду. В июле 41-го -первые выстрелы из пушек. Не сразу, но научились стрелять по немецким самолетам и сбивать их. В те первые недели войны папа увидел первый раз вблизи Черняховского (будущий генерал-герой Черняховский тогда был еще полковником), отступали вместе, папин артдивизион входил тогда в танковую дивизию Черняховского. Тот был сам на танке, среди танкистов, в танкистской форме, в шлеме.. После отступления в 41-ом году в дивизионе были большие потери (предвоенной выучки мало, военного опыта еще нет), были разбиты два орудия. С этими силами отступили в Ленинградскую область в декабре 41-го... Тогда же эти силы вошли в состав батареи особого назначения, она должна была сдерживать прорыв немцев на этом направлении.
26 июня положение отходящих войск на Северо-западном фронте резко ухудшилось. 11-я армия потеряла до 75% техники и около 60% личного состава. Ее командующий генерал-лейтенант В.И.Морозов упрекал командующего фронтом генерал-полковника Кузнецова В.И. (его потом по решению Сталина расстреляли) в бездействии. 26 июня 1941 года в районе Даугавпилса начальник оперативного управления штаба Северо-Западного фронта генерал-лейтенант Трухин сдался в плен, потом он служил у немцев в армии Власова (Трухина повесили 1 августа 1946 года).
В 11-ю армию входил механизированный корпус, что содержал танковую дивизию и тот артиллерийский дивизион, в котором служил папа. Уже 24 июня было решение о создании оборонительного рубежа на этом направлении в Прибалтике. 25 июня Ставка выносит решение о контрударе против 56-го танкового корпуса вермахта, прорвавшегося к Даугавпилсу. Хотели задержать там немцев любыми средствами. Многие дивизии и корпуса бросались в тот «котел» неукомплектованными и неоснащенными. Туда был также направлен и 21-й механизированный корпус, в который входил и папин артдивизион. Сдержать те рубежи не удалось, отступали с большими потерями в сторону Риги – папино отделение сохранило орудие (пушку), другие многие орудия в батарее были разбиты. Общего командования отступлением не было, отходили отдельными подразделениями и взводами (как могли). На дороге перед Ригой в подразделении папы был случай, когда встречный военный в форме капитана с пистолетом в руке приказал остановиться и занять позицию с пушкой. Командир (лейтенант) не подчинился этому капитану, так как имел до этого предыдущий приказ отступать к Риге. До применения личного оружия в этом инциденте дело не дошло. Но все-таки ... в тех местах тогда попадались часто немцы, переодетые в советскую военную форму, на территории отступающих советских войск. Потом выяснилось, что тот капитан был тоже диверсант. В небе часто «висели» разведывательные немецкие дирижабли (стратостаты), которые надо было сбивать из пушек...
Местное население Прибалтики было враждебно настроено по отношению к отступающим советским солдатам – в деревнях нельзя было получить какую-либо помощь, или даже просто попросить воды. Часто надо было быть предельно осторожными, потому что сразу в конце июня 41-го года в тех местах активизировались местные националисты (их наши называли «чудкоровцами»). К Риге отступили 30-го июня. Так, в Риге с какой-то колокольни (или церкви) стреляли из пулеметов по солдатам папиного артдивизиона. Тогда они развернули пушку и сделали несколько выстрелов по той опасной церкви. Пулеметы затихли... Из Риги отступали к Пскову, потом был приказ отходить зенитной батарее далее к Новгороду, так как немцы уже бомбили этот город и рвались дальше к Ленинграду. Остатки разбитового артдивизиона потом вошли в состав дивизии резерва командования и сдерживали прорыв немцев на подступах к Ленинграду.
Папа и далее в войну служил в зенитно-артиллерийском дивизионе. В нем – три батареи, в каждой из которых по два взвода, да еще плюс третий взвод – хозяйственно- управленческий. На каждый взвод – по два орудия (орудие –пушка с калибром снарядов -37 мм, обойма из 5 снарядов). Боевой расчет при орудии из 7 человек (наводчики, подносчики снарялов, заряжающие), да плюс восьмой – командир орудия (как правило, сержант второго года службы). Папа был заряжающим (функции солдата в артиллиристском рассчете могли меняться в зависимости от боевой обстановки) – «заправлял» обоймы снарядов в «магазин» орудия. Надо было успевать делать это быстро, так как скорострельность пушки была высокой, а «цель» (немецкий самолет) за минуту или даже десятки секунд (за это время и надо было сделать многие серии выстрелов) могла уже уйти из зоны досягаемости наших зениток. Нос пушки можно было развернуть довольно круто (до 85 градусов), при такой крутизне работа «заряжающего» была тяжела и проходила на коленках, так как иначе нельзя было заправить снаряды в пушку.
Еще до войны при подготовке артиллеристов учили по силуэтам (по внешнему виду издалека) и по гулу моторов самолетов различать их тип. В войну они уже умели это делать практически безошибочно. Во всяком случае, немецкий самолет от советского отличали всегда издалека, бомбардировщик отличали от штурмовика и т.д. У нас были легкие самолеты «У-2», еще старого типа, они были учебными, на них учились летать в летных школах. Этот самолет, созданный под руководством Поликарпова в 1928 году стал одним из лучших и самых известных отечественных самолетов. Он применялся более 35 лет. После смерти Поликарпова в 1944 году самолет в честь его создателя переименовали в По-2. На них летали женщины, они были в женском авиаполку, которым командовала Марина Раскова. Она получила звание Героя еще до войны. Те самолеты летали на низком полете и не быстро. Их было трудно обнаружить. Потом к ним стали прикреплять бомбы тоже, то есть они исспользовались и для того, чтобы бомбить вражеские позиции.
В связи с немецкими стратостатами-разведчиками в прибалтийском небе в начале войны вспомнился случай с нашим стратостатом-разведчиком под Ленинградом, когда уже сняли первое кольцо блокады (январь 1943 год, под Синявиным). Тогда советский стратостат, висевший в ленинградском небе, охранял целый полк, то есть три артиллеристские батареи. Это были пушки прикрытия, которые должны постоянно следить за ситуацией в небе. Тогда в тех военных условиях думали только о том, как выстоять и победить. И как уцелеть в том артиллерийском «аду», в котором приходилось часто оказываться. О каких-либо возможных награждениях за военные успехи никогда не думали, но если если эти награждения случались, то им конечно радовались. Один раз тогда под Синявиным был такой случай, когда поданный рапорт на награждение так и не был реализован. Район, в котором стоял артдивизион, называли тогда 5-й участок. Вот на этом участке тогда было некоторое затишье в период конца июня-начала июля 1943 года, и часть состава орудийных расчетов участвовала в мероприяттиях воинской части. Вот тогда папино орудие сбило немецкий самолет.
Особенность того случая состояла в том, что папин орудийный расчет был в неполном составе. Командира расчета не было в наличии, когда в небе появился тот немецкий самолет, не было и второго наводчика – они оба тогда были на партсобрании части. Даже при неполном орудийном расчете дежурство (охрана) возле пушек в батарее осуществлялось всегда – в военное время временное затишье всегда являлось обманчивым, и военные действия могли начаться совершенно неожиданно. Вот и в том случае Мессершмитт-110 (Ме-110) появился в небе, когда его совсем не ждали.
Истребитель Ме-110 был более тяжелый, чем Ме-109 и предназначался как для завоевания господства в воздухе, так и для сопровождения бомбардировщиков. Он был принят на вооружение и запущен в массовое производство в 1938 г. Me-110 оснащался двумя двигателями по 1350 л.с. в самой распространенной модификации (F-2) и имел на вооружении две 20-мм пушки и два 7,9 мм пулемета. Максимальное вооружение, которое ставилось иногда на этот самолет, составляло две пушки (30-мм) и пять пулеметов при возможности нести до одной тонны бомб. Самолет использовался как истребитель, штурмовик (до 180 кг бронезащиты), разведчик, дальний перехватчик, истребитель-перехватчик ПВО, ночной истребитель. Непосредственно как истребитель Мессершмитт-110 по маневренности и скороподъемности проигрывал всем советским истребителям и истребителям союзников.
Когда в Синявинском небе появился Ме-110, сразу возникла команда – «К бою». В условиях неполного состава орудийного расчета папа сумел мгновенно соориентироваться при появлении немецкого самолета, и он смог быстро наладить работу с орудием тем составом, что был в наличии на тот момент. Обычно раньше папа был заряжающим, но поскольку функции состава орудийного расчета в военных условиях часто менялись, поэтому почти каждый солдат в орудийном расчете был по сути многофункционален. При нападении того немецкого самолета расчет в папином орудии был перестроен следующим образом – старшина взял на себя функции заряжающего, а папа стал вторым наводчиком. Хотя результат залпов пушки является суммарной работой всего орудийного расчета, но роль второго наводчика особенно ответственна, так как он «берет цель в прицел». И значит, от правильных действий второго наводчика зависит в первую очередь и попадание в цель – самолет. А первый наводчик в этой командной работе «держит огонь на стрельбу». Папа взял Мессершмитт -110 в прицел правильно. Результат – прямое попадание в Ме-110, и самолет развалился. Наши снаряды были трассирующие, то есть было видно, как они летят и попадают в цель. Потом об этом военном успехе подавали рапорт командиру полка на состав орудийного расчета, и особенно на папу – на представление к медали «За Отвагу». Об этой заявке-раппорте говорили потом как о чем-то уже почти утвержденном. И солдаты уже поздравляли папу с медалью, но... Ситуация изменилась, хотя вроде бы прошла уже информация, что командир полка подал далее раппорт командиру дивизии о награждении по тому случаю со сбитым Мессершмиттом -110. Почему и что же изменилось тогда? ... Через 2 недели пошли дожди, некоторые орудия в батарее были «зачехлены», некоторые – окопаны в землянках. И было обманчивое затишье, как почти всегда на войне.... И тут вдруг из-за тучи «вынырнул» немецкий самолет (такие наши называли «рама» из-за его формы) и ...почти мгновенно сжег наш стратостат-наблюдатель. И хотя при появлении истребителя в небе, была сразу дана команда «к бою», и хотя боевые расчеты вокруг незакрытых орудий сразу включились в работу с пушками и начали «прочесывать» небо, и брали цель «в прицел», было уже поздно. Видимо тогда все решали какие-то мгновения. Хотя одна из пушек батареи сбила тот самолет, стратостат уже не вернешь...
Когда тот немецкий самолет атаковал, папино орудие стало стрелять одним из первых. Но вот некоторые в батарее не успели даже расчехлить свои орудия... Вот они мгновения на войне – когда три батареи «проморгали» свой стратостат и не уберегли его. То есть одна из основных задач тогда – охранять наш стратостат в небе и простреливать небо вокруг него при малейшей угрозе – не была выполнена.
Досталось же тогда армейскому начальству (многим из полкового комсостава) за тот «зевок» и потерю стратостата. Многие в той армейской иерархии потеряли по одной звездочке (а кто и по две) на своих погонах. Старшину – в рядовые, капитана – в лейтенанты... Поснимали (заменили) и некоторых командиров орудийных расчетов. Например, в соседнем расчете командира орудия (сержанта Степанова) разжаловали в рядовые... Командир дивизии хотел снять командира полка, но... тот сумел как-то удержаться в своей должности и своем звании после того случая со сбитым стратостатом. При этом конечно уже «рвал и метал» по всему своему военному составу. Режим в батареях стал жесточайший, орудия всегда в боевой готовности, от орудий не отходили совсем, спали на лафетах, солдатам из расчета приносили еду в котелках прямо на пушку, ели возле пушек – то есть постоянное боевое дежурство и готовность в любой момент «прочесать» небо и найти вражескую цель. А командир полка постоянно требовал у орудийных расчетов: «Вы мне достаньте колеса!». Имелось ввиду – сбить немецкий самолет во что бы то ни стало!
На фоне потери стратостата и жестких мер, принятых к полку и его орудийным расчетам, все предыдущие военные успехи двухнедельной давности были сведены на нет, и все ранее поданные рапорты на награждения были остановлены. В силу своего шаткого положения командир полка об успехах, предшествующих потере стратостата, уже не напоминал, понимая, что только какой-то новый военный успех может реабилитировать его «промах». Вот так на войне текущие потери могли списать на нуль предыдущие успехи и подвиги. И нужны уже были тогда новые военные достижения – новые «колеса»! Но как на зло, Мессершмитты уже не спешили выскакивать из-за облаков в зоне досягаемости пушей батареи и «терять свои колеса» в русском небе.
18 января 1943 года сняли первое кольцо блокады Ленинграда. В тот месяц там были особенно жаркие бои «Земля-небо». За январь папина батарея сбила 16 немецких самолетов. Стало возможным снабжать блокадный Ленинград со стороны Москвы. Второе кольцо сняли через год, зимой 1944 года (27 января). Дальше был приказ освобождать Ленинградскую область – это весна 1944-го. Овободили Кингиссеп, далее двинулись к Нарве, но там застряли надолго, почти на все лето – противник был силен. Потом было освобождение Выборга. Осенью разбили финнов, акт о капитуляции и неучастии далее Финляндии в войне подписали в октябре 44-го. Потом (зима 44-45 гг) начались переукомплектования, учения и некоторое затишье в военной жизни артдивизиона. Финские домики переоборудовали под казармы. Тогда в батарее устраивали и разные спортивные соревнования – папа участвовал, так как хорошо бегал на лыжах. Участвовал и в самодеятельности – хорошо читал стихи со сцены (имеет благодарность командира полка за это). Потом (уже в феврале 45-го) поступил приказ – перебазироваться в Германию, война шла уже на ее территории, и батарея была нужна там. Погрузили пушки на платформы, солдаты в вагонах-теплушках и .. целый месяц добирались железной дорогой до места. Далее уже своим ходом – со своими пушками. Когда шли по немецкой земле, много было брошенных домов в деревнях и городках - в них находили много продуктов. Дома пустые – жители до прихода советских солдат эвакуировались, уходили вглубь страны с отступающими войсками. Потом уже в других городках попадались и местные жители, которые не успели уйти до прихода советских войск.
Папа вступил в партию во время войны. В 43-ем. В 42-ом уже был кандидатом.
Папа демобилизовался осенью 45-го года. После войны демобилизация шла какими-то партиями – сначала студенты, потом бывшие учителя, потом еще кто-то и т.д. У папы в 45-ом не было с собой в наличии справки, что он год до войны работал учителем. Ему эту справку прислал дядя Егор. Подтверждение о работе учителем дали в Рыбкине. 19 ноября папа уже вернулся в Ворону. Добирался домой долго – почти неделю, сначала приехал в Москву, потом в Ковылкино (Мордовия), оттуда пешком 30 км до дома. Папа поработал полгода учителем в селе Большой Азясь. С его аттестатом (отличным) он мог поступать в ВУЗ без экзаменов, и он ожидал лета 46-го для этого поступления и выбирал ВУЗ. В МВТУ им Баумана он уже возвращаться не хотел – в Москве было голодно и холодно в послевоенное время. Мой дед Иван Васильевич выписывал в Вороне газету «Красная Мордовия». И вот оттуда папе попалась заметка про Казанский университет, информация эта его тогда вдохновила, и он послал свои документы на поступление. Его приняли. Осенью-зимой 45-го, когда он начал преподавать в Большом Азясе, папе предложили стать секретарем комитета комсомола Рыбкинского района, вызвали на заседание партбюро в Рыбкино для обсуждения вопроса. Папа поехал туда, ждал долго, так как там сначала решали свои внутренние вопросы с председателями колхозов и т.д., а папин вопрос должен был рассматриваться в самом конце повестки дня. В общем, не дождался, уехал, известив при этом, что он отказывается от должности секретаря. Обосновал им свой отказ тем, что хотел бы пойти учиться в университет и заниматься преподаванием и наукой. Его много не уговаривали, хотя и сказали, что могли бы послать на 2 года на партийную учебу в высшую партийную школу. Папа не стал связывать свою жизнь с профессиональной комсомольско-партийной работой.
Таким образом, послевоенная вся жизнь Родина Василия Ивановича стала связана с математикой, он долгое время преподавал механику и математику в учебно-консультационном пункте и техникуме г.Глазова. А во время войны – фронт, артиллерия, блокада Леннинграда и участие в освобождении Праги в 1945-м..
На войне до Победы
Всем в их семье довелось испытать той войны – воевал и его отец (Иван Васильевич). А мать даже носила еду и мешок сухарей младшему сыну (Косте), когда он в 1943 году проходил подготовку в лейтенантской школе (пехотно-минометное училище), и добиралась пешком почти неделю от своей деревни до места, где проходили сборы у Кости. Питание тогда в училище было (600 г хлеба в день) еще хуже, чем «собственный» голод в деревне. В 43-ем под Сталинградом Константин получил тяжелое ранение – было пробито легкое... Старший брат Егор служил в армии уже в тридцать девятом году, и ему пришлось пройти и польскую кампанию. Когда немцы захватили Польшу, наши пошли навстречу, чтобы не потерять Западную Украину и Белоруссию – вот тогда Егор был ранен и лежал в госпитале. При взрыве осколок стекла попал Егору в глаз - но все обошлось… Зимой того же года Егор участвовал и в финской войне. Короткой она была … и для нас неуспешной. Михаил - в Отечественную воевал в воздушно-десантных войсках, был механиком-водителем, подорвался на противотанковой мине, из-за ранения ослеп (долго пробыл в госпиталях, на разных лечениях, но зрение не смогли восстановить). Отец Василия Ивановича (Иван Васильевич) был призван на Отечественную войну в 1942-ом (было его тогда 49 лет). Воевал в составе взвода связи. А во время Гражданской войны Иван Васильевич служил в кавалерии – в дивизии Думенко, участвовал в форсировании Севаша. В 1943 году при отступлени наших войск по Киевом получил тяжелое ранение в ногу (раздробило кость). Теряя силы, долго полз и выбирался один по оврагам и землянкам... Повезло, что потом подобрали отступающие наши солдаты, а то ведь мог попасть раненым в плен к наступающим немцам....
Путь отца прошел через все четыре года войны, да еще демобилизация затянулась до конца 45-го года. Так что к математике (после 40-го года) он вернулся только в 46-м году. Такая долгая служба в армии...
Были разные случаи и происшествия в той фронтовой жизни. На войне есть хотелось всегда. Еще в декабре 41-го норма хлеба составляла 600 г в день (плюс сухари 150 г). Но потом и эта норма стремительно падала до 100 г по мере наступления холодов и общего голода. Считалось за счастье, когда в поездке за «кашей» в продуктовый взвод удавалось получить от повара «приварок» к той крошечной пайке хлеба. Сейчас трудно представить, как выжили они тогда в той блокаде... В январе-феврале 43-го (когда уже сняли первое кольцо блокады Ленинграда) в районе станции Мга Василия Ивановича с еще одним солдатом из их расчета командир послал в ближайшую деревню за дровами. Под Ленинградом тогда находили много немецких снарядов, гранат и другое вооружение. Тот солдат был всегда любопытен в таких находках, и хотел показать, как вставляется запал в немецкую гранату. У немецких гранат ручки были деревянные, и сами они были побольше наших. В момент того показа что-то не сработало, и у того солдата граната взорвалась в руках, когда он ее показывал Василию Ивановичу. Взрывной волной Василия Ивановича отбросило на землю – он почти не пострадал. А вот солдату обожгло лицо и оторвало кисть руки. Повезло, что Василий Иванович сумел доставить раненого товарища в госпиталь во-время (солдата спасли), перехватив одного порученца с подводой на дороге... Кстати, пришлось писать и объяснение в особых органах по поводу взрыва гранаты в руке и выступать свидетелем в защиту пострадавшего. В военных условиях часто возникали подозрения в членовредительстве и самостреле, и нужно было доказывать, что это не так. Был и другой случай, когда Василию Ивановичу пришлось подтверждать случайность ранения другого солдата из их артиллерийского расчета. Хороший и тихий деревенский парень, что попал в их дивизион из мордовской деревни, случайно прострелил себе ладонь, причем получилось так, что из карабина Василия Ивановича. Было это так. Обычно орудие устанавливали, то есть окапывали (занимали позицию), а потом уже выставляли непрерывную (поочередную) охрану. В качестве часового Василий Иванович заступал на пост первым, при этом со своим карабином с боевыми патронами. Следующие солдаты, что сменяли часовых на посту, свои карабины уже не брали, а только передавали карабин первого часового сменщику. Вот так и получилось, что карабин Василия Ивановича «дошел» до того мордовского парня, который и оперся на его ствол ладонью. Неудачно нагнувшись, он как-то задел курок карабина, в котором уже были патроны. Вот так выстрелом пробило ладонь солдату, а объяснительная записка Василия Ивановича и свидетельская характеристика спасли того парня от штрафбата. Были и другие опасные и трагические случаи на протяжении всей войны с их артиллерийстким расчетом и другими солдатами из их взвода и батареи. Уже после подписания капитуляции немцами (когда военные действия еще все-таки продолжались) один солдат (из Удмуртии) из взвода управления (связь, разведка) ехал на пушке, присоединенной к их грузовику (в кузове - артиллерийский расчет укрыт брезентом, почти все заснули...). Дороги разбиты – грузовик трясет.. Видимо парень из Удмуртии заснул на орудии. Тогда шла переброска наших войск (и смена артиллерийских позиций) на территории Чехословакии (восставшая Прага нуждалась в помощи русских). При движении войск по западным землям уже реализовывался приказ о выдачи солдатам фронтовой водки – те самые 100 г и принимали... Вот и получилось, что тот парень в сонном состоянии упал с пушки, которая и задела ему голову. ...Местные жители похоронили парня из Удмуртии на чешской земле. В другой ситуации солдату из артиллеристского расчета разбило ногу. Хотя при смене позиции артиллеристский расчет находился в кузове грузовика, это было совсем не безопасно для него. Относительно безопасно было находиться только в центре кузова. Один солдат был у борта кузова, и встречный «Студебеккер» (тогда уже в наших войсках было много американских машин) сбил борт грузовика, что тянул пушку и срезал ногу солдата, что был у борта... Так что были и потери при каких-то неосторожных действиях внутри наших войск (при подготовке наступлений или на отдыхе)...
После войны Василий Иванович не вернулся в Бауманский институт, а поступил в Казанский университет, где и закончил кафедру математики в 51-м...
Василий Иванович и Екатерина Яковлевна Родины приехали в Глазов в 51-м году. Василий Иванович прибыл пораньше жены - обосновался в “финском домике” деревянного общежития и преподавал математику в глазовском учебно-консультационном пункте – филиале Уральского политехнического института. Сначала Екатерина Яковлевна вела уроки в шестой школе. В Глазове Екатерина Яковлевна преподавала немецкий язык и русский язык и литературу, работала в 12-й, а потом и в 13-й школах. Начало ее работы учителем пришлось еще на начало войны (еще живя в Мордовии, она преподавала там немецкий язык в седьмых классах), и ее некоторые ученики успевали к концу войны попасть на фронт...Она умерла в 2004-ом, не дожив чуть более года до 60-летия Победы, которую их поколение приближало как могло.
