Имя-отчество и фамилия Анны Григорьевны Трифоновой были известны разве что самым дотошным жителям поселка, хотя прокуковала она в Рыбацком Затоне весь свой век. Личность ее сподобилась удостовериться среди земляков единственно прозвищем — Косорейка, в особо уничижительно-сердитом варианте — Косорья. «Вот ведь, опять огород у меня обнесли», — плакалась, например, какая соседка Трифоновой близким людям и обычно получала в ответ: «Ну кто, кроме Косорьи да ее дочери, способен к такому делу?».
В последние годы жизни Анна Григорьевна редко покидала свой темный запущенный дом. В магазин, преимущественно за спиртным, бегал ее внук, мрачный кудлатый нелюдим лет 30-ти. Выползая на свет божий, старушка, опираясь на палку, ковыляла к ближайшему проулку и удалялась в поле, раскинувшееся до леса. Там бродила меж картофельных делянок и, похоже, наслаждалась одиночеством. Как-то раз одна добрая женщина, словно стесняясь своего доноса, обратила мое внимание на возвращающуюся из очередного похода гулену: «Ты погляди на ее клюку… на острый гвоздик на конце. Ходит на огороды, земле не кланяется, считает, что никто не видит, как картошку накалывает…». Следуя мимо, Анна Григорьевна не «заметила» нас, только лишь крайне сгорбилась, чтобы не так выпирали карманы халата, набитые крупными клубнями.
Смущение зоркой бабушки, присутствие в ее известии оттенка сочувствия к хитрой воровке заставили задуматься: а все ли мне ведомо о насельниках убогого дома? Но сведений, способных скорректировать нелестную оценку горемык, в памяти тогда не нашлось. И только спустя годы, уже после смерти Трифоновой и ее внука Владимира (спился), дошла до меня информация о родителях Анны Григорьевны, которая, собственно, и подтолкнула «уточнить историю».
«Григорий был храбрый мужик, — раскрылся недавно в откровенном слове 93-летний ветеран Великой Отечественной. — Честно сказать, мне, трусоватому малому, было до него, как до неба рукой, не достать. При налете забьемся в укрытия: кто-то ежится, кто-то вертится, я — молитвы читаю… он поглядывает… улыбается… В 44-ом уже три ордена имел. Слух прошел, что собираются ему Героя дать. А он не дожил, погиб…».
Есть у меня в Рыбацком родственница. В мае 2015-го ей 103 года исполнилось. Память светлая, разум ясный. Передвигается, правда, с помощью дочери, все больше в постели сидит. Кого еще, как не ее, расспросить о былом?
Визит оправдал ожидания. В рассказе свидетельницы давних событий облик Григория явился конкретным характером. В 30-ом году женился, построил дом, переселился в него от родителей. Спустя два года соорудил другой, а первый отдал младшему брату. Был отзывчив на чужую нужду, хлебосол.
Прежде чем задать ключевой вопрос, поинтересовался:
— Слышал, что жена у Григория в школе работала…
— Хорошая была женщина. Ребят физике учила. Худенькая… Зимой простыла на морозе, померла. В январе 45-го года, под Рождество.
— А почему, скажите, у таких достойных родителей дочь непутевая выросла?
— Косорейка-то? Аньку, когда сиротой осталась, уж больно жалели. Взяли ее на довольствие всем поселком. Она и возомнила о себе невесть что: барыня… Одни гульки на уме.
— У нее и дочь была не лучше, — вставила седовласая Лидия, зайдя в комнату, чтобы поправить матери подушки. — Дрянь росла девка. Косорья родила в 17, а эта Володьку в 15; тоже неизвестно от кого. Помнишь, наверное, как по два-три грузовика возле них стояли: шофера наезжали погулять да водки попить. А потом та и вовсе сгинула. Уехала в город, ребенка на бабку бросила, говорили — по тюрьмам сидела; никто ее больше не видел.
Рыбацкий Затон для меня — храм. Здесь чистый воздух, прозрачна река, объемен купол небес. Здешние раздолья запали в душу давно. Им обязан приливами чувств, которые в юности отзывались даже стихами:
Как всякий городской исконный житель,
Я к ритму жизни города привык.
Но ночью мне приснился запах жита,
Простор полей и деревенский бык.
Вдоль улицы большой и ровной,
Все стекла заставляя дребезжать,
Он надвигался на меня — огромный,
А я стоял, не в силах убежать.
Суровый взгляд вокруг меня обвился,
Во взгляде изморозь, немой вопрос:
Откуда, мол, такой ты появился
И на пути стоишь — к земле прирос?
А я сказать что-либо не сумея,
Вдруг подошел и ласково, как мог,
Погладил по спине, обнял за шею
И тронул белый шелковистый лоб.
В короткий миг, как маг или волшебник,
Которому ясны все чувства наизусть,
Я ощутил в глазах быка смятенье
И теплую несказанную грусть.
Я этот миг запомнил на прощанье,
Запомнил, как пошел в далекий путь…
А с луга вслед мне раздалось мычанье,
Меня назад хотевшее вернуть.
Возвращаюсь подчас… блаженствую. Но встреча со славной бабулей несколько разворошила планомерный покой. Шагая восвояси, остановился напротив места, где еще прошлым летом держался из последних сил дряхлый и нищий домишко Анны Григорьевны. Груда гнилья, накрытая обломками крыши, — все что осталось.
Первой мыслью из тех, что вскипели в моей голове, была: сколько же бед натворила война?! Фашисты, фактически, сгубили не только Григория, но и его потомков; разрушили его жилище. Разве бы допустил доблестный воин постыдной погибели рода, останься жив?! Нельзя же, на самом деле, считать жизнью ад, в котором «варились» Анна Григорьевна, ее дочь и внук?!
На тетиву рассудка немедленно наложилась стрела памяти: вспомнились глаза Владимира, пришедшего просить хоть какой-то работы, дабы зашибить деньгу на опохмел. Ни подчеркнутая развязность жестов, ни бутафорская самоуверенность на опухшем свинцовом лице не сокрыли от меня огонька в глубине взора — огонька страдания… и вины. «А парень-то, видимо, не совсем пропащий», — подумалось в тот момент.
Следующая стрела сыскала иную мишень — явление, которому мигом нашлась дефиниция, — «косорейщина». Проще говоря, на фоне руин возникла баба с фальшиво-улыбчивым лицом, правнучка прекрасного советского писателя, а вслед бесцветный ряд фигур, известных своей изменой великим деяниям предков…
Прошло дня три. Среди недели ко мне заглянул Чунёк, он же — Владимир Борисович Брусков, уроженец поселка, а ныне москвич. Кличку он получил еще в детстве — за небрежение к людям. Москвич всегда пребывает в контрах с кем-либо, вечно всем недоволен, однако со мной почему-то «дружит» и, кажется, находит себе ровней. Он знатный болтун, мне с того ни жарко, ни холодно, поэтому обычно терпеливо слушаю, что «соврет». Справедливости ради отмечу, что раз Брусков не оправдал недоверия к заявленному им. Лет пятнадцать назад он сообщил, что отгрохает замок вместо добротного дома родителей, полученного по наследству. И поставил. Да какой! Подобного в округе не найти.
Мы уселись на крыльце, в тени. Солнечные лучи грели пару ступенек ниже наших ног. Вверху навеса трепетала сеть паутины, надорванная ветерком. Оглядев даль, Брусков нахмурил брови, заговорил. Без надежды услышать что-либо сносное, мне пришлось состроить внимательный вид и предаться своим размышлениям.
«Так: снова понесло Борисыча. Чего неймется? Все Ленина полощет, Сталина, Советскую власть. В 90-ые прикупил акций, хвалился: «Я — миллионер!». Ищет, видать, оправдания нечистым деньгам, — рантье новоявленный. Вот болтунов развелось! Телевизор воткнешь — тот же треп: Сталин, ГУЛАГ… кризис. О главном — молчок. Будто не наши земли скрутила гидра контрреволюции… Дурят народ. Доводят до состояния стада, с тем, чтобы не вспоминал настоящее равенство, братство, истинный гуманизм советской эпохи. С ними не стоит спорить. Лжеца не переубедишь. Недаром их первый кумир — средней руки писака, нобелевский лауреат, в чьей фамилии отнюдь не случайно присутствует буквенное сочетание «лже».
— Живи я в то время, я бы железно был на стороне белых, — прервал мои рефлексии эмоциональный всплеск Брускова.
— И что? Махал бы шашкой, рубил крестьян и рабочих? Так, Владимир Борисович?
— Каких рабочих? Шваль безмозглую, рвань, что порушила все устои…
— Давай, Борисыч, не будем шуметь. Вспомним сказанное Сергеем Смирновым, поэтом: «Осел Ослу помочь бессилен в приобретении… извилин». Чего читать морали друг другу?
Брусков засопел, отвернулся. Было понятно — соображает: обидеться? или не стоит? На изгибе дороги показалась женщина, соседка Брускова. Выждав, когда подойдет, он стал изливать свою желчь на нее:
— Во идет, барахолится! Ты деньги собираешься отдавать, рванина? Куда твой сыночек делся? Наобещал траву покосить и исчез, как кот шкодливый. Половины не сделал, а я ему тыщу дал.
Лицо женщины закаменело. Мне сделалось не по себе. Чтобы не выглядеть сообщником Чунька, воспользовался паузой в его разносе: «Ты что себе позволяешь, Борисыч? Разве так можно разговаривать с женщиной?!».
— Это с Галькой-то?
Галина, проходя мимо нас, слегка повернула голову и поблагодарила меня взглядом. Брусков заметил, поднялся и, не простившись, пошел к калитке. Помню, после его ухода мне приспичило сделать запись — «проверить извилины». Листок сохранился.
«Излишняя жалость рождает шалость. Наверное, это случай Анны Трифоновой. Да и Брускова тоже. Анну без меры тешило общество, Брускова — родители. В результате в обоих возникло чувство собственной исключительности. Кто-то скажет, что русские люди искони были жалостливы. Напомнит о подаяниях ссыльным, гонимым в Сибирь. Жалость, конечно, добро, но глупость, когда переходит в слюнтяйство. По-настоящему добр был Григорий. Его доброта проявлялась в ненависти к врагу, в готовности отдать жизнь за Родину».
Что бы добавил к изложенному в тот день? Реперную точку в конструкцию современности, способную дать понимание ее непрочности. Помоги атеисту, Господи!
Советский Союз всегда обитал под нажимом врагов — внешних и внутренних, поскольку являлся примером создания честного общества для угнетенных тружеников многих стран и представлял в этом качестве смертельную угрозу господствующим или желающим господствовать коалициям. На протяжении первых 35-и лет советское государство безжалостно и последовательно противостояло ударам любого противника, успешно развивалось и крепло. К сожалению, процесс развития человечества иногда замедляет ход: после смерти И.В. Сталина коммунисты страны «проморгали» тенденции ревизионизма в инициативах нового руководителя. Пустив «козла в огород», партия и народ приобрели проторенную тропку, по которой в заветную местность стали попадать «дорогие» той же масти. Последний и вовсе оказался иудой и развалил державу.
Но и сегодняшняя Россия — осколок великой цивилизации — под прицелом все тех же «снайперов». Строптивые россияне, в чьих головах еще живы идеи праведной жизни, «стрелков» не устраивают. Фактически ныне враги взаимодействуют, божок-то общий — золотой телец. Что даст разрушение России миру? Всевластие «капитану», который, естественно, себе на уме. Не надо быть шибко грамотным, чтобы понять — «команда» планеты ему надоела, более того — ненавистна, включая хваленый «золотой миллиард». Что проку ему от «черни», когда любую работу способны выполнить роботы? Он мыслит, что станет «свободным»», сбросив за «борт» этот «хлам». Тем паче, что отпадут проблемы экосистемы: миллион — «золотой» — она выдержит легко! А «изощренностей» бестии не занимать: войны, внезапные моры, дурман лжеучений — всего не перечесть.
Несколько строк о последнем. Но вначале спрошу: «Боже, ответь мне, неужто Ты прямиком забираешь в рай террористов-смертников, лишающих жизни безвинных людей? Если это не так, почему не накажешь тех, кто возводит в герои убийц, прикрывая их грех Твоим именем?!» — а покуда жду откровений, продолжу…
Человек и Вселенная — две бесконечности: первая бесконечно нескромна по части второй. Вот и ищет себе «спонсора» на небесах. А Бог — вот он, рядом: скромный труженик, честный воин, каждый, избравший мерилом божественности служение миру с наибольшей пользой, готовый отдать жизнь в борьбе со злом. «При налете забьемся в укрытие: кто-то ежится, кто-то вертится, я — молитву читаю… он поглядывает… улыбается…». Да, Григорий почти забыт, у смертных короткая память. Не важно. Такие, как Он, — сущность особого рода, нетленная во времени.
Что до «дурмана», скажу — выгодный бизнес. Не отрицая, что вероисповедания служили делу прогресса на отдельных этапах истории. Не забывая, что зачастую сдерживали этот процесс. Рискуя вызвать на себя «гром небесный», добавлю в подтверждение мысли: за последние семь лет количество архиереев РПЦ возросло почти вдвое. Темпы, однако… Однако в церковь хожу. Как не поставить свечу благоговения перед памятью любимых близких?! Непоследователен бываю порой.
Боже, чуть не забыл! Выяснил, где работала Косорейка. Оказывается, время от времени она «вкалывала» на заводе, «носила носилки», как выразился источник. Но делала все вкривь и вкось.
