Каждый помнит по-своему, иначе,
И Сухиничи, и Думиничи...
Семён Гудзенко. Память
Эта история произошла давно, тридцать лет назад. Имена героев... Имен здесь нет, можно подставить любые. Или написать свою историю - события коснулись всех, многим было тяжелее. Моя история получилась совсем нестрашная, и даже со счастливым концом.
***
В тот вечер у старшего сына увели велосипед. Он пришел домой почти в слезах – мы были рады, что не в синяках. Трое больших мальчиков остановили его, ссадили и забрали велосипед. На следующий день, в воскресенье, я побегал пару часов между высотками микрорайона, позаглядывал на детские площадки и в парадные и решил купить ему новый. Сын был расстроен, он привязывался к своим старым вещам. Чтоб его успокоить, я обещал сходить в милицию, хотя понимал, что искать велосипед вряд ли будут.
С утра в понедельник я нашел отделение милиции; оно мне показалось пустоватым. Я остановил в коридоре милиционера, изложил ему суть дела. Глядя то мимо меня, то сквозь меня, он посоветовал подойти к концу недели, когда будет сотрудник, занимающийся такими делами. Он был чем-то озабочен, ему было не до меня и не до моих велосипедов. К концу дня не до велосипедов стало и мне – приехав на работу, я узнал о Чернобыльской аварии.
***
Сначала это казалось несерьезным. Знакомый физик объяснил, сколько в реакторе слоев защиты и почему ничего страшного произойти не может. Но информация становилась все тревожней. Подруга жены работала с радиоактивными веществами – она рассказала, что лабораторные радиометры, вместо реакции на "зараженных" выходящих, начали звенеть на входящих с улицы людей. "Голоса" передали, что в Швеции повысился уровень радиации – похоже, ее гонит южный ветер с Украины. Говорили, что киевские партийные боссы срочно вывезли своих детей в Крым.
Из Чернобыля вернулся родственник-фотограф. Он был оформлен в тамошней фотографии и ездил сдавать месячную выручку. По его словам, местные были взбудоражены и смотрели на него как на сумасшедшего – нормальный в такое время к ним не приедет.
Первое газетное сообщение – короткое, в несколько строк – насторожило еще больше. Встревожила именно его краткость. Словом, к вечеру 30 апреля мы решили, что жена возьмет отгулы и уедет с детьми за несколько сот километров, к пожилой родственнице в Одессу. Мы не знали, насколько велика опасность, но понимали: если это серьезно – вот-вот побежит толпа, уехать будет трудно. А если несерьезно – что ж, над нами посмеются. Это мы переживем и с облегчением сами посмеемся над собой.
Накануне аналогичное сообщение было опубликовано на третьей странице газеты "Прапор комунізму", органа Киевского горкома компартии Украины.
Через час я вглядывался в желтые на черном фоне строки механического табло вокзального расписания. Жена дома готовилась в дорогу. Билетов в Одессу не было до следующего дня. Я был готов взять билеты куда угодно, только бы дети как можно скорее оказались как можно дальше. Позвонил домой, решили не пороть горячку, я взял билеты на следующий день.
Первого мая они сели в полупустой вагон, прихватив с собой младшую дочку того самого физика – в Одессе у нее жили бабушка с дедушкой. Старшая дочь задержалась в Киеве, сдавать экзамены – выпускной класс, не хотелось рисковать аттестатом.
Тем временем в Киеве прошла первомайская демонстрация, потом – велогонка мира. Пятого мая по телевидению выступил зам министра здравоохранения Украины Романенко и объявил, что опасности нет, но окна желательно держать закрытыми, а детям и беременным поменьше выходить на улицу. Мне рассказывали: следующие несколько дней, когда люди с билетами с трудом пробивались к своим вагонам, их места бывали заняты. Там сидели дети с табличками на шеях: имя, станция назначения, имена встречающих. Проводницы отказывались их высаживать: "Хотите, высаживайте сами". Я этого не видел, на вокзале мне в это время было уже нечего делать.
По телевидению показали утреннюю пробежку американского профессора-радиолога Гейла. Это произвело впечатление; некоторые вернули детей в Киев, сомневающиеся решили детей не увозить. Еще большее впечатление произвела потом информация, что перед ним шла поливальная машина – вспомнили, что он бежал не по тротуару, а посреди улицы, подальше от знаменитых киевских каштанов.
Домой наши дети вернулись через полтора года.
***
Долго оставаться в крохотной комнате родственницы было невозможно. Лето 86-го дети провели в подмосковном селе: пополам со знакомыми сняли разваливающуюся избу, в которой мы по очереди присматривали всех детей (наших отпусков как раз хватaло на все лето). Местные принимали хорошо: из сельсовета приходили спрашивать, нужна ли помощь, в больнице сделали анализы крови. У жены оказался пониженным уровень лейкоцитов. Ее поставили под наблюдение в институт крови в Москве, анализы стали делать регулярно. Уровень медленно полз вниз, к середине зимы остановился чуть выше отметки, с которой, по словам врача, уже не возвращается. К концу весны почти вернулся к норме. Можно только гадать, как бы повернулось, проведи она больше времени в Киеве тем чернобыльским летом.
Село было почти безлюдным: приезжие, как мы, и несколько местных семей. За продуктами ездили на велосипеде в окрестные деревни: за яйцами – в одну, за молоком – в другую, в магазин за хлебом и всем остальным – в третью, самую дальнюю.
Я взял отпуск, подменить жену. Она поехала в Киев отработать месяц, чтобы быть уволенной по собственному желанию, a не за прогулы. Какие мы были идиоты – уже ведь знали результаты ее анализов.
Меня должна была сменить другая пара родителей. За неделю до этого приехал их старший сын-подросток, и мне сразу стало легче. Младший был довольно шкодливым мальчишкой, управляться с ним было нелегко. Старший решал это очень просто – подходил вплотную к брату и втыкал кулак в бок. Я педагогично отворачивался и тихонько ему завидовал. Еще старший рассказал, как они с друзьями понадевали ласты, маски, гидрокостюмы, и с какими-то приборами в руках пошли по киевскому пляжу, делая вид, что измеряют радиацию. Как оттуда ломанул народ – а потом они ломанули сами, уже от милиции, второпях бросая на ходу свое снаряжение.
Дети выглядели веселыми, но накануне моего отъезда стало понятно, насколько им нелегко. Мы собрались всей командой на речку, и тут наш младший попросился на руки. Мои объяснения, что он из этого возраста давно вышел, уже второклассник, не помогли – сын требовал своего. Я махнул рукой и стал догонять остальных в полной уверенности, что он пойдет за мной. Через несколько шагов обернулся – мальчик медленно шел к избе, понурив голову. Я не выдержал, вернулся, взял его на руки; он обнял меня за шею, прижался, положил голову на плечо.
- Завтра я уеду, ты будешь капризничать чужим людям?
- Не, с ними я буду вести себя хорошо. А ты меня побалуй, пока не уехал...
***
Нужно было решить, где дети проведут зиму. К концу лета московская знакомая предложила остановиться у нее на сколько нужно. Опять-таки, местные отнеслись хорошо. Никто из соседей не настучал, из милиции не приходили по поводу прописки. Детей неожиданно легко взяли в московскую школу – помогла справка жены из института крови, что она там наблюдается, - "Только принесите документы из школы, где они учились".
Я пошел забирать документы из киевской школы. Вкратце: директрисы нет, будет через два часа, секретарша меня тихонько предупредила: документы выдают только со справкой о выписке родителей из Киева. Всех остальных отправляют в РАЙОНО, и вторично никто не приходил.
Двух часов мне как раз хватило, чтобы подготовиться - сходить в библиотеку и почитать закон об обязательном всеобщем образовании.
Директриса сказала – документов не даст, поскольку дети должны жить с родителями, а не у бабушки. Я объяснил, что меня вполне устроит отказ на заявлении – чтоб меня не судили за нарушение закона: "Вы подпишете мое заявление сейчас, или прислать по почте с уведомлением о вручении?" Потом улыбнулся и сказал: "Вы же понимаете, что мои дети сюда не приедут". Директриса сняла очки, внимательно на меня посмотрела, повернулась к стоявшей тут же завучу и спросила у той: "Сколько мы еще...". Они пошептались, и мне было объявлено, что я могу забрать документы на обоих детей. Видимо, у школ была квота.
В двухкомнатной московской квартире они зажили впятером – у хозяйки была дочка, чуть старше наших сыновей. Платы за квартиру хозяйка не брала. Жена помогала чем могла, старалась покупать побольше продуктов, готовила. Когда хозяйка уезжала в командировки – иногда по месяцу – оставалась с тремя детьми. Через неделю после отъезда подруги жену начинала мучить совесть: сколько можно стеснять человека, квартира небольшая. Мы советовались, жена начинала искать съемное жилье, а потом возвращалась хозяйка. Она искренне радовалась всей гоп-компании, увлеченно занималась детьми. Квартира опять становилась просторной, светлой, веселой, и все забывалось до следующего ее отъезда.
Я видел их часто – сменил работу на командировочную, ездил в основном через Москву, в маленькой просторной квартире непостижимым образом хватало места и для меня. Командировочная зарплата была побольше, свободное время между командировками использовал для подработок, чтобы компенсировать потерю зарплаты жены.
В Киеве все шло своим чередом. Бывший сотрудник принес трубки Гейгера, чтобы я собрал радиометры – себе и ему. Я обрадовался, померил все вещи в киевской квартире, что-то выбросил, что-то отмыл-отстирал. Любимые домашние тапочки завернул в полиэтиленовый пакет и вынес на балкон – они фонили сильнее всего. Когда радиометр упорно ничего не показывал, мерил эти тапочки: зашкаливает – значит, прибор в порядке. Он добросовестно служил нам еще долго. Когда решали, куда вывезти детей на лето 1988г, поехали с радиометром в Полтавскую область – ходили слухи, что ее обошли радиоактивные осадки 1986г. Меряли упавшие деревья, пни, кусты (в Киеве это еще кое-где фонило). Все было чисто – значит, местными продуктами детей можно спокойно кормить. Я хотел сделать радиометр для продуктов, посчитал необходимое количество свинца для экрана – и забросил эту идею.
Из командировок возвращался под завязку груженый московскими продуктами. Сначала – для детей наших друзей, а когда семья вернулась в Киев – и для своих детей. Считалось, что в Москве продукты чище; в один прекрасный день (точнее, пакостный вечер) это получило довольно забавное подтверждение.
В поезде Москва-Кишинев вполуха слушал застольный разговор попутчиков: солидного вальяжного москвича и молдавского пенсионера, по виду – бывшего учителя. Настроение было паршивое, я под благовидным предлогом отказался от угощения и забрался на верхнюю полку. Разговор, естественно, дошел до темы: а как у вас со жратвой? Молдаванин жизнерадостно заявил, что сейчас – все в порядке. Партию яиц местного производства вернули из Москвы по причине повышенной радиации, и город завален яйцами. Москвич пошел вразнос: "И вы это едите? Это же отрава! Как можно – кормить таким людей! Да ваше начальство – преступники! Их всех пересажать надо! Под расстрел!". Похоже было, он долго не угомонится, да и пенсионера, который робко оправдывался, стало жаль. Перегнувшись с верхней полки, я спросил:
- А что с этими яйцами должно делать молдавское начальство?
- Уничтожить, чтоб людей не травить!
- Так зачем их обратно в Молдавию отправили? Могли в Москве уничтожить – дешевле...
Москвич надолго замолчал – видимо, соображал, пора ли сажать московское начальство.
***
Следующее лето дети опять провели в Подмосковье. Жена устроилась работать в пионерлагерь, дети были при ней. К концу лета решили привезти их в Киев - жить на два дома было нелегко. Квартира была опять тщательно промерена – и снова нашлось что выбросить.
Жена с детьми вернулись, мы начали искать обмен нашей весьма неплохой киевской квартиры на Подмосковье. Со временем стало понятно, что это дело затяжное – если вообще реальное без подмосковной прописки. Один из друзей совершенно резонно заметил – если мы хотим побыстрее и подальше убраться из-под Чернобыля, нам проще всего уехать из страны.
Уехать в то время можно было по вызову из Израиля – привилегия немногих, у нас она была. За отъезд приходилось платить – потерей паспортов, гражданства, квартиры (до приватизации было далеко). И что самое тяжелое – расставанием (как тогда казалось, навсегда) с друзьями, которые уехать не могли. Это удерживало нас раньше. Приходилось делать выбор, каких друзей терять – тех, кто уезжает, или тех, кто остается. До сих пор мы оставались с теми, у кого выбора не было. Но услышанное от них еще несколько лет назад казавшееся невероятным "моя б воля – ноги моей здесь бы не было" и "мог бы – десятой дорогой обходил эту страну" помогло принять решение.
Израильский вызов получили довольно быстро, начали оформлять документы. И тут вбитая с детства догма о социальной защищенности стала будить по ночам вопросом – что будет с семьей там, в незнакомой стране, если со мной что-нибудь случится? Но однажды под утро я задал себе другой вопрос – что будет с семьей здесь, если со мной что-нибудь случится? Я вспомнил как забирал документы из школы, молдавские яйца, прописку, сторублевую пенсию "за потерю кормильца" - и мне стало страшно. Только когда поезд пересек границу в Чопе, я относительно успокоился.
Вот и вся история, как видите, совсем нестрашная. Мы оказались в Америке. Со временем к нам стали приезжать друзья, ненадолго, в отпуска, в командировки. Позднее – их повзрослевшие дети, надолго или навсегда. У нас появились паспорта, уже американские. Впрочем, это другая история, и тоже совсем нестрашная. Тем более – по сравнению с предыдущей.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 4(73) апрель 2016
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer4/Barhavin1.php
