(Окончание. Начало в №12/2015 и сл.)
4. Если юмор в вас не умер…
(М. Светлов)
Честь мундира.
Новогодний рассказ.
Прошу заметить: лошадь не пьёт, как человек,
А человек, бывает, пьёт, как лошадь.
Арк. Клёнов.
- Вам, молодому композитору, выпала высокая честь - скучным, надтреснутым голосом промямлил крупный функционер Союза композиторов. - Будете выступать в новогоднем концерте в одной из воинских частей, дислоцированных в московской области!
Наверное, можно было бы отбояриться, но я слишком многим был обязан этому тузу и в самом недальнем будущем опять рассчитывал на его поддержку. Так что пришлось ещё и уговорить певицу покрасивее. И вот мы трясёмся в газике с чёрными шторами на окнах по ухабам и кочкам, и унылым шёпотом (чтобы шофёр не слышал), переговариваемся: «Ну сколько нам ещё тащиться?... И всего-то надо две песни исполнить, только костюм показать, а такая даль. А дома новогодний стол. Успеем к нему?». Наконец, машина останавливается, и в открывшуюся дверь всовывается служивый с серьёзной физиономией:
- Кого везёшь?
- Точно не знаю, - отвечает шофёр.- Ансамбль какой-то.
- Ансамбль? А почему люди?
Мало из нас вытряхивали душу, так ещё пришлось минут пятнадцать ждать на пропускном пункте, пока не появился улыбчивый председатель спортивно- культурной комиссии части в чине майора.
- Добро пожаловать! - он проводил нас в зал, где ещё репетировал местный духовой оркестр. Дирижёр как-то спиной увидел майора, и спросил, не переставая делать руками выразительные движения:
- Виталик, у тебя деньги есть?
- Есть!
- Сколько?
- Тридцать рублей!
Дирижёр немедленно развёл руки в разные стороны , что означало - кончай работу! - и торжествующе крикнул: «Антракт!».
Вообще начальство не обнаруживало желания дождаться хотя бы солдатского отбоя, многие были уже навеселе, как бы тренируясь к предстоящему застолью. Я едва успел приноровиться к инструменту, а моя партнёрша - распеться, как начался концерт армейской самодеятельности, которому, как выразился велеречивый капитан-конферансье кавказской наружности, мы, профессионалы, должны были дать точку отсчёта. Его вдохновенный конферанс был вообще на две головы выше всего остального в концерте. Уж очень хотелось этому джигиту ещё больше понравиться своей молодой и красивой жене. Я это понял, наблюдая с каким восторженным лицом он воспринимал её выступление. Не знаю как мы, но она была бы подлинным украшением концерта, если бы не чудовищный (видимо, её собственный) перевод проникновенно исполненной ею грузинской песни:
Почему же ? Почему?
Догадайся самому!
Видимо, капитан вывез её из глухого аула, и, кроме всего, она как раз и привлекала свежестью нетронутого листа…
Зал реагировал на каждый номер всё более непосредственно, а когда мы вышли на сцену, невзрачного вида лейтенант стал кричать: «Клён ты мой опавший»! На него зашикали, но затих он всего на несколько секунд, а потом с трудно давшейся ему чёткостью и учтивостью спросил:
- А Розенбаум будет?
Джигит-конферансье выскочил на сцену и, не спуская жаждущих восхищения глаз со своей ослепительно красивой и невероятно молодой жены, парировал:
- Розенбаума не будет, но он меня спрашивал, будете ли Вы.
Эта льстивая ахинея странным образом устроила не в меру активного зрителя, и он окончательно замолк. Мы выступили с большим успехом, главным образом благодаря внешности певицы. Вдоволь налюбовавшись ею и накричавшись в её адрес всякой пьяной жеребятины (справедливости ради: тут его голос был далеко не единственным), нарушитель спокойствия нетвёрдой походкой пошёл прочь из зала. Вскоре он вернулся с лиловым огромных размеров воздушным шаром, который он, видно, снял с празднично украшенной стены коридора. В перерыве между номерами духового оркестра, чудом ухитрявшегося попадать в такт вопреки малопонятным жестам дирижёра под парами он вообще потерял координацию движений - поклонник Розенбаума и моей певицы стал разыскивать её по рядам. Надо думать, он хотел ей от всей своей широкой души подарить этот шар, но поскользнулся на свеженатёртом к празднику полу, и грохнулся, придавив шарик всем телом. Треск, с которым шарик лопнул, вызвал бурные нарекания общественности. Ситуация грозила стать неуправляемой, но лихой горец-ведущий и тут не упустил случая отличиться, конечно же под испытующим взглядом - мол, ну что же ты, милый? - своей очень молодой и очень красивой жены. Он подошёл к микрофону и с комической торжественностью произнёс: «А город подумал - ученья идут!» Тут все засмеялись, захлопали, атмосфера разрядилась, и концерт триумфально закончился «Танцем с саблями». На выходе я столкнулся с лейтенантом-бедолагой и спросил: «Ты что, не понимаешь, что композитор исполняет только свои песни? А хочешь «Клён ты мой опавший» - зашёл бы потом к нам в артистическую, вместе бы и спели» На несколько мгновений его взгляд стал совершенно ясным и напряженным. Просматривалась титаническая работа мозга. Наконец, он очень серьёзно сказал: - К вам? Потом? В артистическую? Так ведь это ещё бутылку надо было бы брать!...
Тут нас окружили благодарные слушатели и стали наперебой уговаривать остаться с ними на всю новогоднюю ночь. Мы отбивались, и в «отдельно взятых» голосах уже прослушивалась пьяная обида. Я предложил компромисс: отвезите домой певицу, а я останусь. Вряд ли это бы прошло - их интересовала в первую очередь красивая женщина, которой было, конечно же, совершенно не место в эту ночь бок о бок с пьяной офицернёй, среди которой не все были с жёнами. Но, как я и рассчитывал, меня горячо поддержала красавица-горянка, жаждавшая царить за новогодним столом и меньше всего нуждавшаяся в конкуренции. Муж, понятно, поддержал её, и певицу увезли. А мои проблемы только начинались. Я никогда не пил в окружении такого количества мундиров. И мне было не до праздника. Я думал: только бы не расслабиться и не болтнуть лишнего, здесь же каждый второй - стукач, да и микрофонов, поди, как грибов насажено. Но как не выпить за Родину, партию, родную армию, здесь каждый тост, наверное, будет железобетонным. Выход один: как можно плотнее закусывать. На этом я и сосредоточился после первой же рюмки, пока майор - он же председатель спортивно-культурной комиссии - он же тамада - от своей простодушной доброты не провозгласил на весь зал: «Товарищи, ну что за безобразие! Почему кроме Сергея Эдуардовича никто ничего не ест?» Я оглянулся - никто не смеялся, не поняли защитники Отечества бестактности общественника, только капитан-конферансье посмотрел на меня с сочувствием. Он вообще явно ревновал. Тонкий знаток застолья, он страстно хотел сам быть тамадой, блеснуть красноречием и тем самым уже до безумия понравиться своей ещё такой молодой, но уже до невозможности красивой жене. Он подошёл ко мне: «А давай с тобой сами выпьем. Ну его, с этими пещерными тостами!» «Пили же только что!»- я знал, как опасно в такой ситуации отказывать восточному человеку, но мне надо было беречь силы. Однако прелестница-супруга поддержала его, обезоружив меня экспромтом с музыкальной терминологией:
Между первой и второй
Делай пауз небольшой!
Как только мы выпили, капитан, мстительно сверкнув угольно-чёрными глазами, заявил, что у него есть тост в честь тамады и стал декламировать как-то нараспев: „ Есть на Кавказе поверье: когда рождается мальчик, его целует ангел. Поцелует в глаз - мальчик вырастет метким стрелком, в губы - станет блестящим оратором, в лоб - станет выдающимся мыслителем. Я не знаю, в какое место ангел поцеловал нашего уважаемого тамаду, но он - прекрасный председатель!“ Майор деланно засмеялся, приглашая окружающих принять этот тост не более, чем за шутку, но, когда все угодливо отсмеялись, нахмурился и подозвал меня к себе, решив, что этот нахал-кавказец мне не компания. Он сам решил потчевать гостя. После очередного, опять же сепаратного, опрокидона, майор решил поговорить со мной по корешам:
- А что, Серёга, обидно, что певице досталось втрое больше цветов, чем тебе?
- Да что мне цветы? - съехидничал я. - Ведь я ими не закусываю...
С этого момента я почти ничего не помню. Разве что в общих чертах. Начались разборки. Какие-то офицерские жёны стали жаловаться друг другу, а заодно и мне, приблудному, на вечно хмурых мужей. Одна из этих баб заявила: «Чтобы они повеселели, им надо песку в ж… насыпать» По её мнению, это почему-то должно было бы каждого мужа безумно развлечь. Потом я что-то кричал, потом… Проснулся в запахе и окружении лекарств - их в комнате были полные шкафы. «Медпункт!» - мне удалось мобилизовать своё сознание до степени, позволившей сделать этот логический вывод. Тревожно ощупав себя дрожащей с похмелья рукой, я успокоился: у них просто не нашлось другого помещения для моего ночлега. Я ещё не очухался, когда раздался стук в дверь и на пороге возник вчерашний беспокойный лейтенант. Так… сейчас заставит петь «Клён ты мой опавший». Но по его сосредоточенному виду я понял, что ошибся.
- С Новым Годом, Сергей Эдуардович! - с деланной доброжелательностью начал он издалека. - А вид у Вас с утра довольно свежий, и глаза сегодня какие-то осмысленные, - он продолжал осыпать меня этими сомнительными комплиментами, а я никак не мог понять, куда он клонит, пока он не перешёл к делу:
- Вчера ведь, наверное, почти ничего и не пили?
И тут меня осенило: особист! Вот почему он вчера на концерте наслаждался своей безнаказанностью! Вот почему ему в застолье удавалось оставаться каким-то незаметным! Да и другие наперегонки спаивали меня - чужака, чтоб скорее вырубить, чтобы я их не сковывал, мало ли кто что сболтнёт спьяну и где я это повторю. И этого волнует то же самое.
- Да Вы что? - завопил я. - Я пил, как лошадь, аж на шторах висел, вы просто не заметили!
- Да ну? - только тут я увидел у него в руках магнитофон. - А вели себя - разумнее не придумаешь!
Он нажал на кнопку, и я услышал свой крик: «Как жалко, что к нам не приехал композитор Сергей Колмановский!» Стало быть я ещё сознавая, что вокруг меня несут далеко не безобидный вздор, по пьяной наивности решил таким образом отмежеваться от присутствующих. Надо думать, на моём лице появился тихий ужас, потому что лейтенант поспешил меня успокоить:
- Да Вы не пугайтесь! Действительно не слышали, что наши товарищи вчера себе напозволяли?
- Ни слова!
- Ну-ну! А то если что, так забудьте. Сами понимаете, честь мундира...
И тут произошло самое невероятное. Выполнив свою работу, он расслабился, и стало видно, что он, движимый долгом чекиста, только притворялся трезвым, железной волей сфокусировал на этом допросе своё сознание. А теперь его глаза в одно мгновение помутнели до полной бессмысленности. И глядя ими на меня в упор, он пробормотал заплетающимся языком:
- А на самом деле: почему Вы к нам не приехали?
Кац со мною рядом.
Ни разу под мухой,
Всегда под шафе…
Е. Евтушенко
Именно так пели его знаменитую песню (Сядь со мною рядом, рассказать мне надо…) в кругу друзей, заменяя «сядь» на «Кац». И с чего же ещё начать воспоминания о Сигизмунде Каце, как не с каламбура? Ведь он каламбурил, как дышал, других и себя, безобидно и дерзко, у себя дома и на многолюдных собраниях. У него не было врагов, на него не обижались, потому, что знали, что в нём совершенно не было зла, а только бьющее через край веселье.
Композиторы, особенно московские, старались проводить как можно больше времени в доме творчества композиторов «Руза». И первый каламбур Каца (его все звали Зига - неполный вариант Сигизмунда) я услышал, когда ещё жил там на правах композиторского сына. В компании нескольких мальчишек мы играли в футбол, заспорили (была ли подножка?) дело шло к драке, мы уже начали толкать друг друга. Проходивший мимо Зига разнял нас экспромтом: «Ну, что? Противники обменялись рукопожопиями?»
Сам же он очень любил играть в волейбол и при этом кричал: «Я буду бороться до КацА! В той же «Рузе» Кац узнал о присвоении ему звания «Народный артист РСФСР».
Перед обедом он поставил на входе стол, на который выставил батарею бутылок водки и каждому входящему протягивал полную рюмку. На вопрос «по какому поводу?» он отвечал: «УкаЦ президиума верховного совета».
К Новому Году рузовская столовая кроме обычных в этой ситуации атрибутов, украшалась кацевскими каламбурами. Мне особенно запомнилось:
Если хочешь радости,
Будь чуть-чуть на градусе!
Ничего особенного, конечно, но тут отражена его редкостная культура общения с алкоголем. Он очень любил выпить, но никак не больше, чем требуется просто для поднятия настроения. Пьяным его никто никогда не видел.
А каламбурили почём зря:
Не хватит ни сельдей, ни пирогов с визигой,
Чтоб закусить всё, выпитое Зигой.
Или к его семидесятилетию:
Ну, что вы расшумелись так и сяк?
Ну, что такое семьдесят? - Пустяк,
Абстракция, типичное не то.
Все знают, что для Зиги норма - сто!
Или несколько резче, как будто он символ пьянства:
О Сигизмунде Каце
Прошу не заикаться!
Но он никогда не обижался даже на самую несправедливую эпиграмму, потому что и сам был падок для красного cловца не пощадить самолюбия коллеги. В частности он написал на одного достойного, хоть и не хватавшего звёзд с неба композитора:
У попа была собака,
Он её любил.
Она спела песню Бака,
Он её убил.
Бак только посмеялся, но судьба не простила Зиге эксплуатации удобной для рифмы фамилии ради шутки, в которой нет доли правды. Как бы бумерангом появилась очень злая эпиграмма на самого Каца. Дело в том, что великий Сергей Прокофьев ненавидел лёгкий жанр. С. Кац никогда не был самым видным песенником, и было ясно, что он стал жертвой Прокофьева только из за своей подходящей для стихоплётства фамилии:
Услышав новый опус Каца,
Я стал морально опускаться.
Сложноватыми были лишь его отношения с соперником по остроумию Н. Богословским. Тому был ближе жанр розыгрыша, и далеко не всегда доброго. В концертах от бюро пропаганды советской музыки они очень часто выступали вдвоём - по отделению. Поскольку у обоих были известные песни и оба были блистательными ведущими, программа обходилась без артистов и привлекала администраторов ещё и своей дешевизной. В зависимости от обстоятельств они меняли очерёдность, поэтому каждый знал программу другого наизусть. Однажды, ещё в дотелевизорное время, они почему-то дожны были выступить в двух местах одновременно. Поэтому на одну площадку поехал Богословский, а на другую - Кац с тем, чтобы в антракте поменяться. Никита Владимирович вышел на сцену и начал: Я - композитор Кац. Я родился в бедной еврейской семье …и слово в слово, нота в ноту воспроизвёл всю Зигину программу, под бурные аплодисменты ушёл со сцены и поехал туда, где в первом отделении выступал Кац.. А тот приехал на смену Богословскому. И можете себе представить, что началось в зале, когда на сцене появился Сигизмунд Абрамович и стал говорить и петь то, что присутствующие только что слышали, и никак не мог понять неадекватной реакции публики… После этого случая, Зига не упускал возможности подколоть Никиту. Богословский был мультиталантом, поэтому его приняли в три творческих союза: композиторов, кинематографистов (за его замечательную музыку к фильмам) и журналистом (в этом качестве он очень много печатался). Встретившись с Богословским при большом скоплении композиторского люда, Зига громко спросил его: „А что, Никита, трудно входить одним членом в три союза?“ …На одном из композиторских банкетов Н. Богословский, преуспевающий, умеющий жить, часто бывавший за границей, и поэтому одетый в особенно элегантный смокинг, не говоря уже о галстуке бабочкой, стал по какому-то поводу отчитывать Зигу менторским тоном. Тот прервал его: «Слушай Никита, ты такой мэтр, что уже вполне можешь быть метрдотелем»…
Сигизмунд Абрамович обладал каким-то счастливым легкомыслием. На его добром, всегда озарённом озорной улыбкой лице как будто было написано: этому человеку всё можно! Поэтому он не чурался шуток на внешне - и внутриполитические темы. Когда Хрущёв, разъезжая по всему свету, стал раздавать награды кому попало, президент Египта Насэр, несмотря на своё более, чем сомнительное политическое прошлое, стал Героем Советского Союза. Четверостишие Каца по этому поводу стало фольклором:
Лежит в Каире кверху пузом
Полуфашист, полуэсэр,
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель на всех Насэр.
Зиге также принадлежит ставший довольно популярным прикол, касающийся истерического восхваления Юрия Гагарина. Цитирую: «На вопрос: Кому живётся весело, вольготно на Руси?" - можно было бы ответить:
Попу, жиду, татарину
И Юрию Гагарину».
С. Кац не придерживал язык и перед теми, от кого непосредственно зависела его творческая судьба. На художественных советах радио разрешалось присутствовать во время прослушивания всем соискателям. По каким-то высшим соображениям в один прекрасный день этот порядок был изменён - в зал по очереди допускались композиторы только для показа своих сочинений. Именно в этот день Зига пришёл туда со своей песней и, увидев в коридоре унылую толпу братьев по несчастью, моментально разобрался в ситуации, и дал ей оценку: «Что, стали по одному пускать? Как к венерологу?»
Тихона Хренникова в основном каламбурили из-за фамилии. А Сигизмунду Абрамовичу не давало покоя его имя. Но тут опасности не было никакой. Хренников был очень демократичным, доброжелательным, с острым чувством юмора и ценил Зигины остроты. Надо сказать, что популярностью в композиторской среде пользовался не только Тихон Николаевич, но и его жена Клара Вакс - необыкновенно дипломатичная, тонкая, энергичная. Зига скаламбурил: «союзом композиторов правит Клара Вакс из-под Тишка» Воспользовавшись тем, что К. Вакс и жена Шумана - великая Клара Вик были тёзками, Кац сочинил следующее:
Карьеру тот испортит вмиг,
Кто скажет необдуманно,
Что Кларе Вакс до Клары Вик,
Как Тихону до Шумана.
Я не случайно пишу «сочинил» - не только в смысле «создал», но и в том рассуждении, что это никак не соответствовало действительности. Тихон Николаевич никогда никому не мстил.
Антиподом Хренникова как руководителя был председатель московского союза композиторов Вано Мурадели. Его расположенность была деланной, он часто не выполнял своих обещаний, его не уважали, несмотря на бесспорное композиторское дарование. И на один из композиторских съездов его забаллотировали на общем собрании, то есть не выбрали даже делегатом, чтобы отрезать партийному руководству возможность снова посадить Вано Ильича на трон. Однако не тут-то было - его потом избрали делегатом от Чувашской автономной республики и он руководил нами ещё много лет. Но в момент, когда предполагалось, что Мурадели будет посещать съезд на птичьих правах, с гостевым билетом, Зига стоявший в коридоре дома композиторов, как всегда, в центре большой компании, увидел входящего туда с улицы Мурадели, и закричал, пародируя его фальшивое а ля кавказское радушие: «Заходы, дарагой, гостэмбудэшь!»
Вспоминается ещё одно ЧП. Оргсекретарь союза композиторов, крупнейший функционер, правая рука Хренникова «снял» один к одному струнный квартет некоего финского композитора, и этот плагиат был издан. Обман раскрылся, финн поднял скандал, проходимца лишили должности и только благодаря сердобольности Тихона Николаевича не выгнали из союза композиторов. И тогда Кац предложил вместо должности «Оргсекретарь» учредить другую - «ФИНинспектор».
А вот менее значительный инцидент. «Советская культура» поместила хвалебную рецензию на концерт из песен московских композиторов с участием авторов, забывши в их перечне упомянуть М.Г. Фрадкина. Тот, сам не свой, позвонил С. Кацу, чтобы поделиться с ним своим возмущением. «Я попробую выяснить, в чём тут дело и перезвоню» - ответил Сигизмунд Абрамович, и через пару минут сообщил :«Мне всё объяснили. Видишь, там после наших фамилий стоит «и др.» ? Так это опечатка - должно быть «и Фр.»…
Я хочу закончить эту подборку типично кацевским каламбуром, обращённым тоже к Фрадкину, поскольку эти слова вполне можно было бы отнести к самому Сигизмунду Абрамовичу:
Он - самое светлое ЕВРение нашей музыкальной жизни!
Сигареты "Marlboro" и зажигалка "Ronson".
…даже и великие болели
болезнями всех маленьких людей.
Евг.Евтушенко
Говорят, добиться успеха помогают не только талант, терпение и труд, но и честолюбие. У замечательного композитора Марка Фрадкина оно не было удовлетворено, даже когда он добился сумасшедшего успеха в песнетворчестве. Что ж, ведь известное дело - наши недостатки есть продолжение наших достоинств. У Фрадкина было почти детское желание быть во всём первым, показать, что он лучше всех разбирается в технике, одежде, в любой жизненной ситуации... Среди композиторов очень популярны были концертные поездки в группы советских войск за рубежом. Концерты были шефские, но суточные платили в валюте, а на неё, хоть и социалистическую, можно было неплохо отовариться. Мой рассказ - о поездке М. Фрадкина в паре с Л. Афанасьевым в Венгрию. Афанасьев не пользовался фрадкинской популярностью (в сущности он автор только одной известной песни - «Гляжу в озёра синие»), но его участие в концерте уравновешивалось героическим прошлым композитора: во время войны он был лётчиком-истребителем, поэтому выступал перед солдатами ещё и как ветеран… Прибыв в Будапешт, оба музыканта пришли завтракать в ресторан отеля, где их разместили. Обслуживание было вполне социалистическим. Официанты важно передвигались по залу с какой-то загадочной целью, не обращая внимания на посетителей. Лукаво взглянув на коллегу, Марк Григорьевич сказал: «Смотри, что сейчас будет!» и не спеша, с достоинством выложил на стол пачку сигарет «Marlboro» и зажигалку «Ronson». Однако, номер не прошёл, за американцев их не приняли, пришлось уныло отсидеть положенное в ожидании ненавязчивого сервиса. Потом гастролёров повезли ближе к границе, и они начали успешно концертировать. Последнее выступление состоялось в лётной эскадрилье. Когда отгремели аплодисменты и благодарственные речи, к Афанасьеву подошёл офицер и незаметно от окружающих сунул ему в карман увесистую пачку форинтов: «Это мы скинулись тебе, как нашему брату лётчику». …В Будапешт композиторов привезли поздно вечером. Взволнованный множеством гастрольных впечатлений, Леонид Викторович долго не мог заснуть. А когда начал было дремать, вдруг стукнуло в голову: ведь завтра воскресенье, всё закрыто, а после обеда мы вылетаем. Стало быть есть только один способ потратить деньги - спуститься всё в тот же ресторан, благо он открыт до 4-х утра. Он посмотрел на часы: нет, Фрадкина беспокоить поздно. И Леонид Викторович в одиночестве гуляет «за всю масть», по-царски одаривая официантов…Наутро он встречается с Марком Григорьевичем за завтраком, и Фрадкин, на удивленье не обескураженный своей прошлой неудачей, снова с видом бывалого туриста кладёт на стол свои Marlboro и Ronson. Но на этот раз, завидев своего ночного благодетеля Афанасьева, все официанты несутся к ним наперегонки. И Марк Фрадкин смотрит триумфатором: «Ну, что я тебе говорил?».
И Ленин, и Каплан…
Ну разве смеяться не лучше, чем реветь?
А ну-ка, наука ответь!
М. И. Танич
В этот день Михаил Исаевич с утра не подходил к телефону. Это было странно, обычно до обеда он бывал дома. «Что-то с телефоном», - подумал я и поскольку у меня было к Таничу срочное дело, поехал к нему на риск. Он-таки открыл дверь, прошипел: «Только молчи!»? - и мгновенно скрылся в комнате. Я пошёл за ним, и тут ситуация прояснилась. Танич почему-то не увидел накануне прямую трансляцию матча Бразилия – Уругвай, и теперь смотрел повторение в записи, а телефон отключил, чтобы случайно не узнать результат игры. Было ясно, что разговора не получится, пока не кончится футбол. Мне было неинтересно – я уже смотрел это состязание, и от скуки спросил: «Как вы думаете, в Бразилии и Уругвае один и тот же язык?» М. Танич мгновенно отреагировал: «Конечно, один и тот же - еврейский. Успокоился? Вот и не мешай смотреть».
Мы с М. Таничем написали песню о любви и весне с таким припевом:
И этот первый клейкий лист-
Наш!
И за окном условный свист-
Наш!
И весь порядок на земле, и ералаш-
Наш!...
В инстанциях вызвало возражение слово «ералаш», рифмующееся со словом «наш». « Но ведь это относится к природе» - возражаем мы. Именно это Танича и просят выразить яснее. Он предлагает:
И крыш нагревшаяся жесть,
И весь порядок, весь, как есть,
И ералаш-
Наш!
Опять возражения: «Весь, как есть - значит, не только природа. Пожалуйста, выражайтесь яснее». «Хорошо, будет вам полная ясность»- заявляет огорчённый, но не потерявший чувства юмора Михаил Исаевич и с ходу декламирует:
И первый гром, и первый сев,
И весь порядок в странах СЭВ,
И ералаш-
Наш!..
….Слово «Ералаш» было ударным, тем самым, которого из песни не выкинешь. Многострадальный опыт подсказал Таничу единственно возможный компромисс: убрать слово «порядок». Тогда и ералаш не будет так раздражать. Песня зазвучала в таком варианте:
И ветра утреннего вздох,
И первых гроз переполох,
И ералаш -
Наш!
В конфликтах с пропагандирующими организациями Михаил Исаевич часто позволял себе дерзости, но их обаяние сглаживало остроту ситуации и позволяло ему не испортить отношения с той или иной редакцией, если даже он отказывался калечить стихи в угоду власть предержащим . В песне «Хочу в артисты» воспевался великий дар перевоплощения:
Я и умник, и балбес,
Я и Пушкин, и Дантес,
Я за жемчугом ныряю и взлетаю до небес.
Но на очередном худсовете Таничу предложили «осовременить» песню - мол, советский артист должен в первую очередь играть строителей социализма. Танич поблагодарил за замечание, и предложил реализовать его следующим образом:
Я Кобзон, и Мулерман,
Я и Ленин, и Каплан…
Его прервали хохотом и аплодисментами, но песня на этот раз так и не прошла.
С 20-х годов в Москве на углу улицы Горького и площади Маяковского вывешивались сатирические плакаты под названием ОКНА РОСТА. Каждое такое окно состояло из карикатуры и четверостишия под ней. Случались, однако, особенно к праздникам, картины (соответственно и стихи) позитивного содержания. Долгое время ведущим поэтом ОКОН был сам В. Маяковский… Ясным постперестроечным утром из ОКОН РОСТА позвонили М. Таничу с просьбой написать к 8-му марта 4 тёплых строчки, как бы обращённые маме от имени изображённого на плакате карапуза. Я был в это время у Михаила Исаевича, но слышал, естественно, только его ответы: «У меня не выйдет, как вам надо». «Что изменилось? Я же читаю и сегодняшнюю вашу продукцию.»… «Мы наверняка по-разному понимаем, что такое теплота и неказённость», и, наконец,: «Ладно, дольше разговаривать, записывайте». И продиктовал, как и всегда в таких случаях, на удивление ни на минуту не задумываясь:
Наша мама рельсы носит,
Есть и пить почти не просит,
Терпелива как верблюд.
Нашей маме наш салют!
Как жаль, что я не слышал реакции на том конце телефонного провода!
Сапожник по имени Фауст.
Мастерство не пропьёшь.
Из богемного фольклора.
М. Ростропович сотрудничал и дружил с выдающимся английским композитором Б. Бриттеном, и однажды несколько необдуманно пригласил его в дом творчества композиторов, расположенный недалеко от армянского города Дилижан. Бриттен согласился, и армянские власти были поставлены перед фактом. Принять такого гостя было, конечно, честью для республики, но как создать ему соответствующие бытовые условия? Правда, коттеджи были очень хорошие и располагались вдоль живописной горной дороги, выходя на неё фасадом второго этажа. А первый этаж, он же гараж, был виден только с тыла. И вот гараж лучшего коттеджа решено было переоборудовать в персональную кухню, чтобы заморский мэтр даже не вошёл в общую столовую. На Кавказе вообще советскую власть не жаловали, социалистической сознательности не проявляли, служащие уходили домой с полными сумками, а пища была такого качества, что я бы предложил назвать общий трапезный зал «Столовая имени Сальери»…Несколько армянских композиторов-патриотов продали свои сочинения министерству культуры, отдав заработанные гонорары, как они говорили, в «фонд Бритена». Денег хватило и на упомянутую реконструкцию и на наём повара экстра-класса… Как и планировалось, одновременно с Бриттеном в дом творчества приехали Ростропович с Вишневской, для которых он должен был писать новое сочинение. Они тоже ходили столоваться в бывший гараж, ставший кухней-рестораном в коттедже Бриттена. Им всем составлял компанию ещё и Арно Бабаджанян, как представитель армянской музыкальной общественности. Всё вроде бы образовалось как нельзя лучше. Бриттен был в восторге. Ко всему его необыкновенно вдохновляли горные пейзажи. Однажды на прогулке он каким-то образом повредил себе ботинок. Запасной обувью маэстро себя не обременял, предпочитая если что - купить новую пару. Именно так он решил поступить и в этот раз. Армяне снова ударили в набат. Поход Бриттена по советским обувным магазинам мог стать пагубным для чести республики и к тому же всё равно ничего не дал бы - вряд ли англичанин нашёл бы что-то подходящее его вкусу, стилю и представлению о качестве. Героическими усилиями руководства дома творчества был найден самый искусный в округе сапожник, которого звали Фауст, и ему был отдан буквально выпрошенный у Бриттена порванный ботинок. Осознав важность и престижность задания, Фауст починил ботинок так, что нельзя было даже обнаружить место былого повреждения. Больше всех его работой был потрясён Бабаджанян, хорошо знавший местные условия. «Где вы такого нашли? Я должен его увидеть. Я просто как соотечественник, хочу его поблагодарить». Ему дали адрес, и Арно Арутюнович разыскал умельца. Вот только поговорить с ним не пришлось. С честью выполнив приказ командования, носитель экзотического имени позволил себе расслабиться и вернуться в своё штатное состояние. Проще говоря - сапожник был в стельку пьян…
Партлото.
И наступает день,
И отступает в тень
Печаль вчерашних дней,
Когда я смеюсь.
И. Шаферан
Игорь Шаферан много лет проплавал механиком на китобойной флотилии «Слава» и пришёл в песню со стихами о море. Мне и в правду казалось, что он чувствует себя, наконец, в тихой гавани, где ему едва хватало времени и сил на художественное осмысление своего богатого жизненного опыта, своих впечатлений. Советскую власть он недолюбливал ещё и за то, что она требовала от поэтов общественной активности, то есть творческих отчётов перед трудящимися тюменской области, поездок на Братскую ГЭС в поисках темы для стихов и т. д. А он этого не переносил - наездился. Игорь Давыдович был домоседом до мозга костей, до обломовщины. И хобби у него было не броское - коллекционировал авторучки. От выступлений отнекивался до последнего («Поймите: это не наше дело, я не артист»). Даже по телевидению он выступил на моей памяти всего один раз. Вот почему об Игоре Шаферане, авторе огромного количества популярнейших песен, широкому читателю практически ничего не известно. Вот почему не было у него ни званий, ни наград, ни концертов из его песен в Колонном зале. Он даже не был членом союза писателей (во всяком случае, до моей эмиграции в 1990 году.) Зато Игорь Давыдович был непререкаемым авторитетом среди коллег. Он, один из очень немногих песенников, окончил литературный институт (семинар М. А. Светлова), был знатоком теории поэзии, его стихи отличались особой интеллигентностью и отточенностью. К нему тянулись и даже обращались за соавторством (редчайший случай!) такие корифеи жанра, как М. Танич, Л. Дербенёв, М. Пляцковский.
Я понимаю, что в коротких заметках мне не устранить историческую несправедливость, не проанализировать, не сделать достоянием общественности творческую и человеческую судьбу поэта. Я попробую остановиться только на одном его качестве: у Игоря Давыдовича был необычайно изысканный юмор - недаром он родился и вырос в Одессе.
На телевидении шло очередное совещание по проблемам советской песни. Партийное руководство музыкальной редакции никак не могло уразуметь противоречия между основной идеологической задачей телевидения, как ведущего советского органа пропаганды и потребностями слушателей. В частности, критиковались наиболее популярные тогда теле-передачи «Голубой огонёк» и «Артлото» за отсутствие в них песен о партии и комсомоле. Игорь Шаферан не выдерживает этого идиотизма и берёт слово для предложения: «Давайте создадим новую передачу - ПАРТЛОТО!»….Он вообще очень любил каламбур, игру со словом, эпиграмму, часто шаржировал не только коллег, но и какую-нибудь полюбившуюся ему песню. Например:
Он был по ошибке посажен в тюрьму.
Он золото рыл в Магадане далёком.
И Родина щедро платила ему
Берёзовым соком, берёзовым соком.
Я не по ошибке употребил слово «полюбившуюся». Эпиграмма была для И. Шаферана прежде всего игрой слов, поэтому их жертвами очень часто были поэты, которых он на самом деле очень ценил и любил. Этим отличались многие любители красного словца. Ведь существуют даже самоэпиграммы. Приведу две из них.
М. Дудин:
Михаил Александрович Шолохов
Для простого читателя труден.
И поэтому пишет для олухов
Михаил Александрович Дудин…
А. Поперечный:
Ты не пугайся, друг сердечный:
Не каждый встречный - Поперечный!
Я позволил себе это отступление потому, что мне уж очень важно, чтобы желание И. Шаферана похулиганить со словом не путали с его подлинным отношением к объекту эпиграммы…
На веранде ресторана дома литераторов Евг. Евтушенко, тогда только выпустивший свой фильм «Детский сад», справлял свадьбу с женщиной много младше него. И. Шаферан написал по этому поводу:
А на веранде там за стенкой,
Собрав гостей, как на парад,
Под крики «Горько!» Евтушенко
Законно входит в детский сад….
Подметив склонность Е. Долматовского к идеологизированью любой темы, Шаферан как бы представляет себе, что написал бы этот поэт, если бы ему поручили развить известную всем лермонтовскую строчку:
Выхожу один я на дорогу.
Спит земля, покоем дышит мгла.
Ночь тиха, пустыня внемлет Богу.
Всё это нам Партия дала!
В заключении, чтоб лишний раз подчеркнуть доброту
шаферановского юмора, привожу его самоэпиграмму:
Спрашивает шах Ирана:
Не читал ты Шаферана?
Отвечает Хомейни:
Не читал такой …ни!
Грязный город Париж.
Я полюбил высокое начальство,
Чего не мог представить никогда…
Евг. Евтушенко
Борис Михайлович Терентьев не был особенно преуспевающим композитором. Но он оставил по себе благодарную память, много полезного сделав, занимая разного рода руководящие посты - от председателя музфонда до члена бюро райкома партии. Это был добрейший человек, честный, прямой и простой, бывший моряк с героическим прошлым, почему его и выдвигали по общественной линии. Но тут была полнейшая гармония - Терентьева активно поддерживал композиторский «пролетариат». Особенно яркой и значительной была его деятельность на посту председателя правления московской композиторской организации. Борис Михайлович учредил и «запустил» ежегодный музыкальный фестиваль «Московская осень», проводящийся и поныне. Не сосчитать, сколько было исполнено на концертах в рамках этого мероприятия сочинений, которым иначе света бы и не увидеть. За эти и многие другие заслуги Терентьев пользовался авторитетом и глубоким уважением. Но - вот редкость для руководителя - его ещё и любили. Потому, что серьёзность, с которой Борис Михайлович относился к своим обязанностям, не подавила в нём врождённой, почти детской непосредственности. Он часто высказывался, не подумав. Поэтому иногда его поведение вызывало добрую улыбку. Вот несколько тому примеров.
На заседании песенной комиссии Б. Терентьев берёт слово: «Я хочу пожаловаться на Марка Фрадкина. Он мне порекомендовал стихи неизвестного поэта, и я написал на них музыку, а потом смотрю, стихи-то ерундовые!»..
На другом заседании, которое вёл Борис Михайлович, свои песни показывал Оскар Фельцман. В коридоре в это время шли ремонтные работы. Немного поборовшись с шумом, Оскар Борисович перестал играть: «Нельзя устраивать балаган из серьёзного дела!» «Правильно, нельзя!» - подхватил Терентьев. «Пускай лучше сейчас свои песни покажет композитор Двоскин». …Но больше всего мне запомнилась история, связанная с политической бдительностью Бориса Михайловича. Он был с какой-то сборной делегацией в Париже и участвовал только в мероприятиях по программе, а свободное время проводил в номере гостиницы, не ходил с другими по вечерами смотреть Париж, боялся провокаций, поскольку дорожил своей общественной репутацией. В это время в Париже шла забастовка мусорщиков, и во время общей трапезы в ресторане гостиницы члены делегации только и говорили о том, как за несколько дней можно загрязнить такой прекрасный город… Когда по возвращении в Москву Терентьев в первый раз пришёл в союз композиторов, девочки-секретарши стали наперебой расспрашивать его о Париже. «Ну, что я могу вам сказать?» ответил Борис Михайлович «Грязный город…»
Чико из Коста-Рико.
Но что со мной ты сделала? Ты рада,
эстрада?
Евг. Евтушенко
У легендарного тенора Михаила Александровича был совершенно необозримый репертуар, поэтому он порой выходил на сцену с маленькой записной книжечкой в руках, куда для подстраховки нет-нет-и заглядывал. Как-то раз Александрович на спор взялся исполнить без шпаргалки особенно многословную южноамериканскую песенку «Чико из Коста-Рико». И он действительно допел её почти до конца, и вдруг после финальной строчки (что-то вроде «Ей гвоздику подарил весёлый Чико»), он всё-таки скосил глаза на текст и только потом весело выкрикнул напоследок: «Ха-ха!»
От улыбки станет всем светлей.
(М.Пляцковский)
Молодая певица, студентка ГИТИСа, которой хотелось принимать участие в авторских концертах Эдуарда Колмановского, пришла к нему на прослушивание. Она выбрала папин «Таёжный вальс» на стихи Л. Ошанина, где есть такие строки:
На поросших смородиной скалах
Ненароком ты встретил меня.
Когда она закончила, отец упрекнул её в очень уж нелепой неточности - вместо «скалах», она спела «ёлках», и было не понятно, что она себе представляет - как могут ёлки порасти смородиной, и как на них (на ёлках) можно друг друга встретить. Певица смущённо ответила: «Да я сама удивляюсь, но мой педагог говорит, что это бывает…»
В силу своей дешевизны у алкашей большой популярностью пользовалось вино жуткого качества под названием «Солнцедар» (в просторечии - чернила). Однажды я подслушал, как человек, выглядевший как пособие для лекций о вреде алкоголизма, рассказывал другому (тоже не похожему на академика): «Я вчера раздавил две бутылки чернил по рубль семь, а вкусные - ну, прям как по рубль девять»…
Из анонса в газете:
В концерте принимают участие Авива Пиниане ( Гамбург) и Сергей Колмановский (фортепиано).
Моя тётя Маша родила первого марта, в день выборов. Сразу же после родов ей вручили бюллетень для голосования и поднесли урну, куда надо было его опустить. Маша взмолилась: «Мне бы на ребёнка посмотреть!». «Да зачем же?» - ответили ей. - «Вы же сейчас всё равно ничего не соображаете. Лучше сначала проголосуйте!»…
Я был членом бюро комиссии массовой песни при московской композиторской организации. Поскольку песни пишут почти все, кто знает ноты, а иногда и не имеющие этих знаний, нам не было отбоя от желающих показать свои опусы, и непонятно было, по какому принципу допускать к прослушиванию или отказывать. Секретарём комиссии была Ирина Ефимовна Олинская, работавшая с душой и энтузиазмом. Её главной задачей было не допускать до комиссии явных графоманов и просто сумасшедших, и в целом ей это удавалось. Но иной раз всё-таки пробивались такие «дарования», что когда только звучало вступление к песне, у Ирины Ефимовны округлялись от ужаса глаза, и она шептала: «Товарищи, я не виновата! Я не знала!».
Песня растеряхи: «И никто-о не узна-ает, где мобилка моя».
Известность Эдуарда Колмановского не освобождала его от необходимости окружать себя «нужником», то есть людьми, которые могли помочь наладить быт. Один из таких ловкачей пригласил отца со Светланой в гости, и они вынуждены были пойти и скучать, поскольку общение с этим двигателем жизни, мягко говоря, не обогащало. Светлана - вторая папина жена - была и в интересной компании довольно молчаливой и робкой, если она мало знала собеседников. А уж тут еле вымолвила пару слов за весь вечер. Прощаясь, хозяин поцеловал ей руку и снисходительно похвалил отца за удачный выбор: «А знаешь, Эдуард, мне твоя жена очень понравилась! Кому они нужны, умные-то?».
Председатель богатого совхоза пригласил за большие деньги известнейшего пианиста дать концерт по случаю открытия нового огромного клуба, для которого был куплен роскошный рояль. «Только, знаете, у нас народ простой, вы уж что-нибудь побойчее.» - попросил председатель… Концерт начался с бравурного этюда Шопена, и зрители начали разбегаться. Дождавшись конца номера,председатель закричал: «Вы куда? У вас совесть есть? Я вам такого музыканта обеспечил! Он же не виноват, что музыка - говно!»…
Когда травля Солженицына ещё не достигла апогея, и казалось, что можно смягчить отношение властей к нему, группа известных писателей добилась приёма у тогдашнего министра культуры П. Дёмичева. Литераторы пытались объяснить ему, что так нельзя обращаться с великим писателем. «Поймите, Пётр Нилович, ведь это Достоевский нашего времени!» - сказал один из делегации. Министр задумался и ответил: «Вы знаете, нам сейчас Лев Толстой как-то больше бы подошёл».
Песня Э. Колмановского на стихи К. Ваншенкина «Рыцари без страха и упрёка» была напечатана в газете «Правда». Это была совершенно беспрецедентная удача, тем более, что в песне не было и намёка на партийность. Коллеги не давали отцу проходу: «Как вам это удалось?», на что он отвечал: «А у меня там знакомый наборщик».
До эмиграции я много ездил с авторскими концертами по стране. Меня курировал очень бойкий и ловкий администратор. И когда я приходил его благодарить за какую-нибудь шикарную концертную поездку по черноморскому побережью Кавказа в бархатный сезон и восклицал: «Саша! Я тебе так благодарен! По гроб жизни не забуду!», он спокойно отвечал: «Ну зачем же по гроб жизни? Лучше в следующую зарплату!».
В консерватории моим однокурсником был талантливый музыковед, помешанный на корректности. Он считал своим долгом опровергать любую предвзятость. На встрече Н. С. Хрущёва с творческой интеллигенцией, вождь позволил себе неодобрительно отозваться о тогда ещё не исполнявшейся 13-ой симфонии Д. Шостаковича, написанной на стихи Евг. Евтушенко, среди которых был и «Бабий яр». Вот я и говорю своему дотошному однокурснику: «Как же Никите не стыдно! Как он вообще может говорить о сочинении, которое он не знает?!» «Откуда ты знаешь?» - слышу я в ответ. «Может быть, Хрущёв успел просмотреть партитуру!»…
Записано со слов Ю.А. Левитина:
Во время войны одним из руководителей свердловской композиторской организации был композитор с очень странным выговором: вместо «и» он говорил «е», даже когда эта гласная была безударной. Время было трудное, кроме свердловчан, надо было прокормить ещё и множество эвакуированных композиторов. И для того, чтобы власти поддерживали союз композиторов, они должны были быть на виду, блистать творческими победами. Упомянутый функционер на собраниях угрожал: «Товареще! Кто не будет песать, того мы не будем петать!». На что ему кричали из зала:
«Конкретнее! Ставьте точки над «е»!»….
Либретто музыкального произведения - труднейший жанр. Тут надо не просто быть драматургом и одновременно поэтом. Необходимо ещё чувствовать музыку, уметь переделать под неё стихи, идя навстречу пожеланию композитора. Вот почему в этом цеху особенно распространено соавторство. Либретто многих оперетт и мюзиклов часто создаются усилиями двоих, а то и троих литераторов. Один раз И. Дунаевского попросили дать краткую характеристику каждому из троих его соавторов по одной из его оперетт. Он сказал: X. - главный драматург, Y - владеет стихом, а Z - просто прирождённый соавтор.
Рассказ отца со слов выдающегося армянского композитора Э. Мирзояна: Командир роты, в которой служил Мирзоян, почему-то симпатизировал музыкально образованному солдату, подолгу расспрашивал его о музыке и музыкантах, где они учатся, как они находят работу и т. д. Когда в полк приехал генерал и на смотру дошёл до этой роты, командир с удовольствием представил ему своего любимца: « Это рядовой Мирзоян…» Затем задумался, напрягся, изо всех сил мобилизуя вновь приобретённые музыкальные знания, чтобы щегольнуть ими перед начальством. И, наконец, выпалил: «Рядовой Мирзоян имеет дома пианино!».
70-е годы. Пленум композиторов Грузии. Хрущёвская оттепель давно закончилась, но в музыку власти уже почти не вмешивались, уж очень опозорился Никита Сергеевич, рассуждая о додекафонии. И вот на трибуну выходит седовласый грузинский композитор и буквально причитает: «Как же так? Что это за музыкальная политика? Всё больше поднимают головы авангардисты, а нас, мелодистов, зажимают! Мелодия - душа музыки. А нам, мелодистам, не дают раскрыть народу душу! А ведь только мы, мелодисты, развиваем подлинно национальные традиции!». И тут кто-то кричит с места: «Послушай, кто тебе сказал, что ты мелодист?».
В Советском Союзе у артистов были очень низкие ставки. По этому поводу кто-то даже написал:
Уж скоро осень,
А ставка всё восемь.
Молодой артист, которого я взял в гастрольную поездку, жаловался: «Вот нас, артистов, упрекают в том, что мы сами пишем песни, не имея ни таланта, ни образования, только потому, что имеем возможность сами их и петь в концертах. Но вы посчитайте, что я в этой поездке заработаю? Как же мне не сочинять?» …При Росконцерте существовал ансамбль цыганят. В какой-то момент они сообразили, что певцы получают ставку за пение, а танцоры - за танец. А они, цыганята, и поют, и танцуют, стало быть, должны получать по две ставки за выступление. И они гурьбой пошли по кабинетам, но выбили себе лишь по полторы ставки за номер. И когда они на сцене заводились во время танца, то вместо своих обычных выкриков типа «чавела», цыганята орали: «Э-э-эх! За полставки!».
По разным причинам, которые анализируются и в этой книге, Э. Колмановскому очень долго не воздавали. Государственную премию он получил, когда ему было уже за шестьдесят. (Свою главную песню «Я люблю тебя, жизнь!» он написал в тридцать пять). На следующий день после этого события новых лауреатов представляли члены комитета по присуждению государственных премий - по профилю. Об отце очень тепло говорил Тихон Николаевич Хренников. И надо же, чтобы после этого дали папину песню «Где ты раньше был?».
В Москве жил известный графоман. Разумеется, их было везде достаточно. Но этот отличался несокрушимой энергией. Никакие неудачи не могли заставить его отказаться от попыток пропагандировать свои сочинения, получить заказ на музыку к фильму или спектаклю, вступить в союз композиторов и т. д. Его знала и боялась вся музыкальная общественность. Думаю, именно его имел в виду Н. Доризо в стихотворении об этом племени, где он пишет, что графоман - это «гений, лишённый таланта». И вдруг ему улыбнулась удача - предложили музыкальное оформление к документальному фильму про гайки. Т. е. он должен был не сочинять, а подобрать чужую музыку, подходящую для этого фильма. Поскольку у него не было опыта такой работы, он обратился ко мне за консультацией, не желая попусту беспокоить и так уже замордованных им более известных композиторов. Я сказал ему, что обычно, давая сценарий музыкальному оформителю, режиссёр должен определить направление подбора музыки, объяснить, в чём её главная задача. «Чтобы тебе помочь» - закончил я - «мне надо знать, в чём режиссёр видит твою главную задачу». Графоман ответил: «Режиссёр сказал: главное - сами ничего не пишите!».
В московской консерватории долгое время студенческим оркестром руководил профессор Тэриан. Его очень любили, обыгрывали его фамилию - ан, Тэриан, Тэриан, Тэриан; студенты, не имевшие отношению к оркестру - вокалисты, композиторы, теоретики при возможности тоже посещали репетиции Тэриана. Его замечания всегда были интересны и неожиданны, но кроме того он как-то по особому, очень интересно ругался, не вкладывая в это ни нервов, ни злости, которая у него и не ночевала. Мне запомнилось, как он отчитывал одного студента-скрипача: «Ты что всё по одной струне елозишь? Ты не знаешь, что у скрипки четыре струны? Ты у кого учишься по специальности? У кого?.... А-а. тогда странно, что ты вообще умеешь держать скрипку!».
В Алма-Ате проходила международная конференция музыки стран Азии и Африки. По настоянию мужественного руководства союза композиторов Казахстана были приглашены среди прочих представители Израиля и Южной Кореи. Более того, казахи, чтобы их не обвинили в негостеприимстве, доби-лись развешивания по всему городу флагов всех стран-участников конференции, включая и эти две. На конференцию прибыл также ответственный секретарь союза композиторов СССР. Музыканты Северной Кореи не только отказались участвовать в одном концерте с южно-корейцами, но и вообще, неожиданно узнав о присутствии таковых на конференции, решили уехать домой. Всей гурьбой, одинаково одетые, с одинаковыми значками, на которых был изображён Ким Ир Сен, они постучали в номер к ответственному секретарю. Это было уже довольно поздно вечером, и высокого ранга функционер был в стельку пьян, и почему-то разделся догола. Это, собственно, было его личное дело - что он делает у себя в номере в нерабочее время. Но открыв дверь в таком виде гостям из Северной Кореи, он оскорбил Ким Ир Сена, который светился на лацканах их одинаковых синих пиджаков. Гости одновременно, как по команде, прикрыли ладонями изображения своего вождя и пошли в союз композиторов. Слава Богу, мудрые казахи сумели решить проблему - организовали отдельный концерт из произведений композиторов КНДР.
При Моссовете имелась регулярно заседавшая комиссия, которая решала, кто из ещё живущих, но уже вошедших в определённый возраст людей, имеющих заслуги в разных сферах, достоин быть погребённым на Новодевичьем кладбище. Делалось это для того, чтобы избежать суматохи в роковой час, когда уже не будет времени собираться и решать. Выдающийся композитор Аркадий Островский умер совсем молодым - ему было 54 года, и по возрасту не был внесён в соответствующий реестр. В Моссовет направилась делегация союза композиторов во главе с Кареном Хачатуряном-секретарём союза, видным композитором и к тому же племянником великого Арама Хачатуряна. Делегацию встретил дежурный чиновник. Хачатурян стал объяснять, что требуется разрешение на погребение на Новодевичьем кладбище выдающегося композитора, написавшего…» « Как фамилия?» Перебил его службист. «Аркадий Островский». Полистав соответствующую книгу, чиновник отрезал: «Нету». «Мы понимаем, что нету, он скончался молодым, поэтому мы вас и просим…» «Как, вы сказали, фамилия?» «Островский. Вы понимаете, он сочинил «Пусть всегда будет солнце», «Песня остаётся с человеком»…. «Минуту». Снова изучение книги и снова механическое «нету». Карен Хачатурян взорвался: «Вы что, нас не слышите? Или издеваетесь? Умер всенародно известный и любимый композитор, а вы тут бюрократию разводите!». Служивый и тут сохранил невозмутимость: «А вы, собственно, почему позволяете себе здесь кричать? Как ваша фамилия?» «Хачатурян». И опять зашуршали страницы всё той же книги, а потом чиновник радостно произнёс: «Вот вы есть - пожалуйста!».
Из рассказов отца:
Я приехал на выступление в бывшем дворце князя Юсупова в Ленинграде (теперь там Дом Учителя). Как всегда, попробовал инструмент, и он оказался в полной негодности - вконец расстроенный, да и педаль не работает. Подоспевший на мои жалобы администратор попросил: «Не отказывайтесь, Эдуард Савельевич! И у меня будут неприятности, и Вы себе не простите - это ведь исторический инструмент!» «И в чём же его ценность?» «На этом рояле ещё в 1904-м году Сергей Васильевич Рахманинов… отказался играть.
Я в первый раз еду из Ганновера в Аахен к дочери, только что снявшей там квартиру. Мне сказали, что я должен сделать пересадку в Кёльне. Когда ко мне подходит шафнер (что-то среднее между кондуктором и контролёром), я обращаюсь к нему с просьбой разъяснить мне, когда и на какой путь мне надо пересесть в Кёльне, чтобы доехать до Аахена. С любезной улыбкой на лице, он долго мучает свой ручной компьютер, наконец, извлекает из него нужную распечатку, и, протянув её мне, желает счастливого пути. Листая от нечего делать буклеты со всевозможными расписаниями, я вдруг понимаю, что могу прямо на этом поезде без всяких пересадок доехать до Аахена. И когда шафнер следующий раз проходит мимо меня, я решаю себя проверить: «Извините, пожалуйста, а разве я не могу доехать до Аахена прямо на этом поезде?». Усмотрев, и не без основания, в этом вопросе упрек, шафнер обижается: «Конечно, можете. Но ведь вы же меня спросили о пересадке…».
Концертные костюмы мне шили модные в Москве портные. Один раз я по молодому озорству пришёл в костюме, сшитом у одного корифея, к другому и попросил его оценить работу конкурента. Тот долго заставлял меня вертеться. А потом поинтересовался: «Скажите, пожалуйста, а мерку с вас снимали?».
Записано за В. Трошиным:
Во МХАТе шли знаменитые «Кремлёвские куранты» Н.Погодина. В антракте стало плохо актёру Смирнову - бессменному исполнителю роли В. И. Ленина. Была вызвана скорая помощь и установлен диагноз - инфаркт. Об этом было объявлено публике и спектакль был прерван. Нашёлся человек, который заявил администратору: «Как же так? Я с таким трудом выкроил вечер, а Вы не доигрываете спектакль! Ну, заболел человек, так что, у Вас нет запасных игроков?».
Находясь в Нью-Йорке, мой брат заслушался в подземном переходе игрой музыканта, который ухитрялся на литаврах исполнять «Танец с саблями». Музыкант заметил благодарного слушателя и произошёл следующий диалог:
Откуда вы?
Из Москвы.
О, я знаю: Москва! Германия!
Я и сам, находясь в Америке, убедился в том, как часто патриотизм, свойственный её жителям, переходит в нежелание поближе познакомиться с иными краями. Как-то раз я стал уговаривать американского коллегу поездить по Европе. Он внял моим доводом, но под конец разговора спросил: «А где там жить? В Европе есть отели?»
5. Будут внуки, потом - Всё опять повторится с начала.
(К. Ваншенкин)
Очень много говорится и пишется о том, что мы должны отдавать детям. Но сколько бы мы им ни давали, всё равно они дают нам гораздо больше. Где ещё наберёшься столько энергии и молодости, как в общении с детьми? Никакой писатель не придумает того, что дети высказывают, не задумываясь. За ними надо записывать, чтобы самому подольше радоваться и делиться этой радостью с другими….
В пансионате Sobernheim нам с внучкой достались места за столом вместе с двумя пожилыми соотечественниками, которые и здесь не пожелали расстаться с привычкой даже на завтрак приходить при пиджаках и регалиях. Малышка смотрит на них во все глаза, а когда мы выходим из столовой, спрашивает: «Деда, почему у одного дяди четыре медали, а у другого только две? Он что, с половины войны убежал?»
У шестилетнего внука выпал первый молочный зуб. По немецкой традиции родители посоветовали ему положить зуб в коробочку, чтобы ночью его забрала зубная фея, оставив за это на столе одно евро. Но малышу страшно, что к нему придут ночью. Я советую мальчику оставить фее записку с просьбой прийти, когда он будет в детском саду. Он колеблется. Тогда я предлагаю ему написать две записки - на немецком и на русском, с тем, чтобы получить два евро. Он соглашается, потом вздыхает и говорит: «Деда, я всё равно боюсь этой феи, но мне так нужны деньги!».
Настала пора внучке идти в школу, и родители подарили ей шикарный портфель, который она мне с гордостью демонстрирует - со множеством отделений, «встроенным» пеналом и прочими удобствами. Убрав, наконец, портфель в сторону, она вздыхает с облегчением и с таким видом, будто отчиталась о каком-то жизненно важном событии. Затем, немного поразмыслив, говорит: « Ну, хорошо, а как мне теперь искать мужа?».
Я потерял бумажник, и вид у меня соответствующий. Внучка спрашивает, чем я расстроен, и я объясняю ей, как могу, что означает эта потеря. «Не расстраивайся, деда» -успокаивает меня внучка - «Ну, неужели в Ганновере нельзя купить деньги?».
Как все первоклашки, внучка ужасно важничает. «Прямо не знаю, деда, когда мы встретимся. Столько домашних заданий! Вот надо написать сочинение на свободную тему. Идеев много - времени нет!».
Я занимаюсь с внуком музыкой и прошу, чтобы он сам разобрал новую пьеску, поскольку мне надо по хозяйственным делам выйти на кухню. Через несколько секунд он выбегает за мной. Я рассердился: «Ты почему не занимаешься?» - «Деда, я дошёл до места, где в нотах стоит пауза».
Мы идём с внучкой в цирк, и мне приходится потратить всю свою наличность на неожиданно дорогие билеты. А ей приглянулся прыгающий на резинке фонарик, переливающийся многоцветием. Расстроенная моим отказом, внучка долго думает, как на него отреагировать и уже по дороге домой бьёт меня по самому больному месту: «Деда, я больше не хочу учить русский язык и говорить на нём не хочу. Все мои друзья и подруги говорят только по-немецки, почему я должна мучиться с двумя языками?». Я не нашёл лучших аргументов, чем: «Ну, пожалуйста, из любви ко мне… Поверь, мне твой русский очень важен» - «Да?» - злорадно восклицает она. - «А мне был очень важен фонарик».
Я загремел в больницу со стариковскими болями в спине. У внучки недавно родилась сестричка, и её знания о больнице ограничиваются рассказами окружающих о том, как маму увезли в больницу, ей было больно, а потом появилась маленькая. Поэтому, когда она пришла меня навещать, сразу спросила: «Деда, а где ребёнок?».
Деда, я не буду пить это лекарство. Меня от него ещё лучше тошнит.
Деда, сколько можно стоять в углу? Разреши мне выйти -жизнь проходит!
Если ты будешь швырять свою куклу куда попало, она от тебя убежит. - Да ты что, деда? Как она убежит? Где у неё батарейка?
Мы приходим в гости, и внучка с порога говорит: «Ой, а у меня игрушек ну, прямо, совсем нет». Затем предметом её внимания становится двухмесячный щенок хозяев дома по имени Тиль. Ей гораздо интересней играть с ним в коридоре, чем сидеть с другими гостями за столом. Через десять минут она вбегает в комнату: «Деда, Тиль грызёт ботинки! ...Да не волнуйся, не наши!».
Внучка возмущена поведением своего папы, который вместо того, чтобы с ней играть, долго разговаривал с женой (то есть с её же мамой) по телефону. Малышка решает пожаловаться мне, мучительно подбирая для этого подходящие русские слова: «Ты знаешь, деда, который отец не думает о своих детей, тот муж думает только о своих жён».
Кто из зверей в зоопарке тебе понравился больше всего? Тигр. - Почему? - А он меня взял и не укусил!
Деда, давай купим маме в подарок красивое платье. - Но ведь мама должна бы его померить. Мы же даже не знаем её размера! - А мы просто скажем: «Дайте нам, пожалуйста, платье на тридцать лет!».
Я объясняю внучке, что такое лесть. Малышка долго смотрит на свою маму, видимо, вспоминает сколько слышала от неё сладких слов и, наконец, восклицает: «Мамочка, какая же ты ЛЕСТЬница!».
Деда, посоли мне кашу сахарным песком.
Я приехал со своим товарищем на дачу к родственникам. Во время застолья мой товарищ немного перебрал, и его уложили спать на террасе. Для того, чтобы его не побеспокоил шестилетний сын хозяев дома, мальчика напугали: на террасу не ходи - там спит Бармалей. Потом взрослые, увлечённые выпивкой-закуской, забыли о мальчике. Вдруг с террасы раздаётся шум и крик, и через несколько секунд с торжествующим криком: «Я убил Бармалея!», - в комнату врывается мальчик со скалкой для белья в руках. Бросившиеся к месту сражения увидели моего товарища, потирающего лоб и спросонья ещё не вполне понявшего, что произошло.
Из прошлого:
Я гуляю с маленькой дочкой по Барвихе, где мы снимаем дачу. Барвиха - престижнейшее место под Москвой с огромным количеством правительственных вилл. Склонный к обобщениям ребёнок замечает: «Понастроили заборов - страны не видно!».
Я провожаю дочку в пионерский лагерь союза композиторов. Рядом со мной молодые родители, взволнованно инструктирующие своих совсем маленьких сына и дочку, которые, очевидно, в первый раз в жизни отправляются куда-либо без родителей. Поклявшись папе и маме в том, что они всё поняли и будут свято блюсти родительские заветы, дети садятся в автобус. Однако через некоторое время девчушка выбегает к родителям: «Я забыла спросить - если Гриша утонет, написать вам?».
Внучок внимательно наблюдает, как я бреюсь. Почему-то его больше всего интересует, зачем одеколон накрывают крышкой. Я объясняю : «Чтобы он не выдыхался». Через несколько дней малыш входит ко мне в комнату и слышит, как я жалуюсь по телефону коллеге на творческий кризис: «Не знаю, что делать! Просто выдыхаюсь!». Когда я кладу трубку, внук смотрит на меня очень внимательно а потом спрашивает: «Деда, ты выдыхаешься?». Я говорю: «Ну, ты же слышал». Мальчик ещё немного думает и, наконец, делится со мной плодами своих размышлений: «Тогда тебя надо накрыть крышкой».
Деда, принеси мне куклу, я сама не могу встать - я термометр меряю!
Мы играем с четырёхлетним внуком Мишей в „Memory“. Надо по очереди раскрывать две лежащие картинками вниз дощечки, и если они разные, возвращать их в прежнее положение, запоминая «адрес» каждой из них. Таким образом, раскрыв в следующий раз картинку, например, с зайцем, надо вспомнить, где лежит такая же, если она уже попадалась, и получить две одинаковые. Мишенька, конечно же, всё время выигрывает - я ничего уже не запоминаю, да и не пытаюсь. При этом он каждый раз торжествующе кричит: «PärchRU!» (парочка). «По-русски, пожалуйста!» - прошу я его. Честолюбивый Мишенька не хочет признать, что не может перевести это слово: «По-немецки PärchRU, а по-русски…» - он немного задумывается - «Повезло!».
Послесловие.
Вы только что прочитали высказывания моих внуков, то есть правнуков Эдуарда Колмановского, до которых он не дожил.
А очень хотел. Сидело в нём это еврейское поверье: дожившему до правнука отпускаются все грехи… Что ж, папа был одержимым и неуёмным, а такие люди не могут быть безгрешными. Но Господу всё же есть за что простить отцу грехи. Я имею в виду не только творческие заслуги, но и всю его судьбу, которую он всегда выстраивал честно, по правде. В его жизни всё было только самым настоящим - талант, образование, настоящий, не сиюминутный успех, только настоящие стихи для песен, настоящая дружба, настоящая любовь и даже настоящая, огромная трагедия, по масштабу, может быть, равная его дару. И память по себе он оставил по-настоящему светлую.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 4(73) апрель 2016
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer4/Kolmanovsky1.php
