Честь открытия Василия Калужнина принадлежит петербургскому писателю Семену Борисовичу Ласкину (1930-2005). В 1985 году он задумал роман «Вечности заложник», одним из главных героев которого должен был стать этот художник[1]. Сперва, впрочем, следовало собрать материал, а, главное, найти картины. О Калужнине ходили слухи (впервые Ласкин услышал о нем от своего друга искусствоведа Б.Д. Суриса[2]; см. запись от 1 января 1985 года), но его работ не было ни в музеях, ни в частных собраниях. Конечно, Ласкин сильно рисковал: догадка о существовании неизвестного петербургско-ленинградского гения могла оказаться преувеличением. Больно полным было забвение, слишком непонятным отсутствие хотя бы одной вещи, которую можно было бы увидеть. Как оказалось, интуиция вела Ласкина правильно. Обнаруженное в Мурманске едва ли не полное собрание калужнинских работ свидетельствовало о том, что речь идет о мастере первого ряда.
Результаты своего поиска (а так же – сомнения и предположения) Ласкин фиксировал в дневнике. Вот автор будущей книги дает задание себе: сделать то-то и то-то, пойти туда-то и туда-то, а потом сам перед собой отчитывается… Так буквально из ничего, из случайного разговора на улице, возникает контур биографии художника. А одновременно появляется контур романа, выстраивается образ его главного героя…
Записи необычайно важны и как свидетельство встреч с замечательными мастерами, пережившими это время вместе с Калужниным. Разумеется, беседы не ограничивались единственным сюжетом: одна тема вызывала другую, другая третью… Все это – без исключения! – оказалось необходимо для книги. Путь к роману был не прямым, а извилистым, он требовал погружения в эпоху, знания многих казалось бы посторонних обстоятельств.
Обратите внимание на даты смерти людей, помогавших Ласкину в его работе: Герта Неменова – 1986-й, Сергей Осипов – 1985-й, Борис Сурис – 1991-й, Яков Шур – 1993-й. Можно сказать, роман начал писаться удивительно вовремя. Попробуй он осуществить эту затею через несколько лет – и было бы уже поздно.
Итак, одной из важнейших линий романа «Вечности заложник» стали «поиски Калужнина». Мы видим автора, одержимого идеей открытия неизвестного таланта. То, что в книге лишь ощущается, в дневнике говорится прямо. Чего стоит характеристика владельца калужнинских вещей Ю.И. Анкудинова в записи от 12 июля 1985 года: «Ю.И…. вывез все, что подверглось бы полному забвению, сложил в мастерской и словно бы ждал сигнала свыше». Ясно, что Ласкин понимает свою задачу как миссию. Возможно, как указание.
Кстати, ощущение своей миссии не обозначает гордыни и высокомерия. Напротив, Ласкин предельно самокритичен. (См., к примеру: «Кажется, я боюсь новой повести… Я лентяй. Не все, далеко не все собрал, что мог» в записи от 5 марта 1887 года). Автор дневника понимает, какая ноша на него возложена, но при этом мучается: сможет ли он соответствовать «величию замысла» (слова И. Бродского)? выйдет ли у него все так, как ему представилось?
Те, кто знал Семена Борисовича Ласкина, подтвердят, что он был именно таким. Страстным, нетерпеливым, постоянно находящимся на пороге новых открытий, требовательным и ироничным к себе. Конечно, в его работе сказался и давний опыт коллекционера, «охотника» за хорошей живописью. Роман писался так, как создаются серьезные собрания – к цели автора вел интерес, нюх настоящего знатока искусства… Пожалуй, главное, что вошло в книгу из дневников, – это ощущение то приближающейся, то удаляющейся разгадки. «Вечности заложник» движется от незнания к знанию, от предчувствия – к открытию. Вот почему история героев печальна, но не безнадежна: пусть не при жизни, но хотя бы в следующем времени их ожидают заинтересованность и понимание.
Александр Ласкин.
***
1 января 1985 года.
Сурис сказал о Калужнине – была захламленная квартира, керосинка, грязь. Одинокий старик, примыкавший к «Кругу». И – потрясение от картин.
Я выступаю в милиции на Чехова, 15. По моей просьбе милиционер идет по адресу – Литейный, 16, кв. 6. Находит человека, который знал Калужнина. Ему 70, он помнит огромное зеркало, но картины его не интересовали.
– А вот мама дружила. И еще одна старушка, жена часовщика.
Помнит, что приходили женщины, покупали картины. Рисовал по заказам.
Работатал в Доме офицеров художником в блокаду.
Была сестра в Париже, известная актриса, вернулась в 50-е годы, будто бы жила в Киеве. Вышла замуж за профессора.
Разговаривал с человеком из квартиры 9.
Калужнин – участник 1-й выставки «Круга».
Дружил с Калининым Владимиром Васильевичем, директором музея в Мухинке. Картины оказались у него. А от Калинина после его смерти попали в музей в Архангельске (Мурманске?)
Звонил Валентине Васильевне Гагариной (Дом офицеров). Пока следов не находит, но есть люди, работающие в Д.О. 40 лет.
Звонил Сергею Ивановичу Осипову[3]. Оказывается, Калужнин работал на Таврической в СХШ (на Шаболовской), преподавал живопись. Теперь у Смольного.
Очень был симпатичный человек, дружил с Калининым, а у Калинина была общая мастерская с Герой, лаборантом спец. живописи (фрески).
Мастерская на Б. Зеленина.
Гера (фамилию забыл, чуваш из Краснодемьянска. Его помнит Савинов Глеб Александрович[4].
Позвонил. Осокин Гера
В 30-е годы была группа художников, 7 человек, «Круг», но «Круг» распался, не разрешили выставку. (Спросить, нет ли афиши у Харламовой[5]).
Люда Куценко[6] раздобыла телефон Осокина.
28.03.85.
Вчера коротко шел с Граниным[7] из Лавки писателей, рассказывал о Калужнине. Гранин сказал: «Если найти картины, будет повесть, без картин писать бессмысленно». И дал совет: пусть будут пустоты. Там, где не знаете, пусть останется без домысла. Появится для читателя особый интерес – додумать самому.
Мне кажется, это интересное замечание. Хотя бы пунктир, а пустоту заполнять другими историями круговцев.
1.06.85
Вчера был весь вечер у Герты Михайловны Неменовой[8], маленькой старушки, сухонькой, плосконькой, но с лицом одухотворенным, с умными живыми глазами. Курильщица. Очень живая, говорит почти шепотом, округляя глаза.
Живопись разная. Но одна – шедевр. Это странная вещь «Балерина». Старуха в зеленой пачке, в спущенных чулках, рыжеволосая, с руками прачки, красными, натруженными. Она писала ее в конце 20-х, увезла в Париж, где жила год и три месяца на стипендию от государства. И Ларионов и Гончарова были в восторге от этой работы.
Натурщицей была Полина Берштейн.
– Я подошла к ней и спрашиваю: «Нет ли у Вас голубой пачки?
Она отвечает:
– Зеленая есть. Знаете, я ведь училась танцевать вместе с Лилей Брик.
И она надела.
– Я только попросила ее: «Оставьте чулки». Она с удовольствием позировала, но кажется я разбила ей жизнь.
– «Можно придет посмотреть мой знакомый?» – Я разрешила. И он пришел. Невысокий человек в темном пальто. «Похожа?» – спросила я. – «Да, похожа». И он исчез.
Очень мама смеялась, когда увидела. Я не экспрессионист, как немцы Дикс и Гросс[9] – я их увидела только тогда, когда здесь была выставка. Я чувствовала: надо писать не как немцы, а как французы. У немцев есть обязательная литературная концепция, а надо искать концепцию живописную. Я взяла натурщицу и поместила ее в живописную среду.
– «Круг» я презирала. Мне нужно было выставиться и я напросилась к ним, но затем поругалась и вышла. Они были либералами, очень умеренными, у них не было своей живописной идеи. Мне были ближе Татлин и татлинцы, Малевич, а не круговская половинчатость. Правда, и среди них были очень талантливые люди. Вот Емельянов[10], Осолодков[11] (мы оба называем «Противогаз», это ее удивляет) Либерализм их объединял.
О своих картинах, которые кажутся «от ума», сделанными, Неменова говорит:
– Они любят солнце.
– Я попала на «Осенний салон». Но перед выставкой нашла на Блошином рынке странную раму с медным петухом. И точно размером как «Балерина». В этой раме ее и выставила.
Ларионов взглянул и сказал:
– Это живопись, я Вас поздравляю.
А маршан удивился:
– Это Вы написали? – Он увидел, что я плачу – картину повесили в углу и за печкой. Он сказал: «Прессу Вы уже не получили, теперь Вам нужна публика».
Люди подходили к картине, читали «Неменова», но произносили: «Неменоко». «Сумасшедшая, но талантливо». Картина получила резонанс.
Потом я сделала фотографию и разослала маршанам. И придумала цену в полмиллиона – мне было жалко расставаться с ней.
– Ларионов меня познакомил с Пикассо, но при этом очень ревновал меня к Пикассо. Пикассо был меньше меня ростом (Г.М. показывает на мой лоб).
Я ему сказала:
– Я видела в Эрмитаже Ваших «Купальщиц», я даже смеялась.
– Вот видите, какая у нас молодежь! – бесился на это Ларионов – Человек редко смеется, когда остается один.
Пикассо спросил:
– Вы любите Руссо? (Очень точно, «Балерина» напоминает Руссо, – С.Л.)
– Да, очень.
– Приходите ко мне, у меня висит над кроватью Руссо.
– Ну и девочка советская! – поражался Ларионов. И запретил:
– Никуда Вы не пойдете.
Я заболела. И говорила Ларионову:
– Вы были у Пикассо?
– Нет.
– Идите без меня.
Я плакала.
Ларионов говорил Гончаровой.
– Наша Герточка – дура. Ну что ей Пикассо? – и утешал меня вместе с Натальей Сергеевной. – Мы Ваш бар (я тогда делала) покажем Корбюзье.
О Ларионове: он менял даты картин.
– Иванова-Ленинградская[12] была женой Карева[13], а затем женой Емельянова. Емельянова арестовали. Он был очень талантлив. Погиб там. Емельянов был лет на шестьдесят младше Ивановой (взгляд ребенка – С.Л.).
– Свиненко[14] иронизировал надо мной, я не знала какой он живописец.
– «Круговцы» «загибали» мои холсты. Они молились на французов, у меня не было святого в Париже. Все здесь: Малевич, Татлин, Филонов.
Н. училась у Петрова-Водкина, у Карева. Первый был прекрасный педагог.
2.6.85.
Вчера был у Якова Михайловича Шура[15] в светлой двухкомнатной квартире на Мориса Тореза, 100. Здесь в отличие от Герты Михайловны идеальная чистота, простор. Ни пылинки! А у Н. – ужас, и только в окно у нее, в этакий плафон выступом – открывается замечательная перспектива Б. проспекта Петроградской. Удивительный ракурс!
Здесь в комнате картины самого художника, тихие, уравновешенные, покой в них – стоит вода в Неве, начало весны, таяние, ни ветерка. Это не Фрумак[16] с его буйством.
И сам Шур – тихий, молодой в 83 года, четко-логичный, спокойный. Формат и его самого, и его картин одинаково-небольшой.
На стене цветы Виктории Белаковской[17], Купервассер[18], Траугота[19]. Первая, мне кажется, очень хороша. Об этих букетах ее муж Прошкин[20] с возмущением говорил: «Кому это нужно?».
Теперь по сути:
– «Круговцы» – это был один выпуск, закончили одновременно, их почти «выкинули» из Академии. Мы все учились у мастеров. В Штиглица, а потом в Академии нас было человек 40. А первая ячейка «круговцев» – человек 15.
– Это был весенний выпуск: Пахомов[21], Пакулин[22], Траугот, Русаков[23], Вербов[24], Федоричева[25]. Самохвалов[26] выпустился раньше. Выставка была организована еще в Академии, она же и стала первой выставкой «Круга». Выпустили каталог. Хотели объединяться еще в Академии, но не получилось. А в 25 году стали искать название и тогда из Пскова наш однокашник Алексеев прислал письмо с предложением называть «Круг художников».
– В 1926 году первая выставка в Доме печати. Там же работала группа Филонова. Они ставили «Ревизор», писали декорации. Они исповедовали «сделанные вещи». Филоновцы развивались параллельно с нами, но не враждебно.
– Филонов был замечательный человек. Очень сильный. В Доме печати шли диспуты – Петров-Водкин, Карев, Филонов.
– Карев был живописцем, но очень дружил с Филоновым, а Водкин спорил, это были две разные позиции. Филонов был человек резкий, не признавал ничего, кроме своего метода.
– Мы жили искусством. Это теперь жить легче, а тогда мы очень трудно жили. Но два раза в год мы оформляли город, это давало какие-то средства. Был крупный скандал в связи с оформлением Исаакиевской площади. Закрыли памятник Николаю I кривой спиралью – вроде памятника Татлина 3-му Интернационалу, по спирали написали «демонстрация», а наверху поставили танк. Слово «демонстрация» было розово-охристое, а пушка танка была повернута на немецкое посольство. Там в 33 году был впервые повешен флаг со свастикой. Смольный сразу же получил протест – почему пушка направлена на посольство? И тогда Иосиф Гурвич и представитель Смольного стали поворачивать пушку на «Асторию», но и там были иностранцы. Пришлось повернуть пушку на Исакий… На памятник Николаю в другой раз надели ворону, а на фонари повесили маски буржуев. Маски делались из папье-маше в мастерской Коплянского[27]. Я оформлял Исакий. На верхней балюстраде написали: «Религия – опиум для народа». 8 раз пришлось взбегать на Исакий.
Но бумаги не было. Гурвич грозил:
– Посадим.
Тогда художники поехали в райсовет и вывезли всю подшивку газет. Для того чтобы сделать маски, сняли один из фонарей и по нему делали макеты. Этот фонарь два-три года лежал в мастерской Коплянского.
Работа к Октябрю тянулась два-три месяца. Флаги по городу, на флагах – символика, девушки наши трафаретили, брали из бочек краску и мазали… Наш район был Октябрьский. Работали я, Свиненков, Чугунов[28], Самохвалов (по его эскизу). Это сейчас все стало казенно. А тогда мы делали приезд Ленина. Каждый что-то предлагал. Панно было 22 метра длинной и 12 высотой. Финляндского вокзала не было видно.
Маляры заготавливали краску в бочках, а мы писали по клеткам. Напротив был портрет Сталина с флагами (это на здании с колоннами). Оформление было эмоциональным не казенным.
– Хорошее отношение к нашей выставке было очень неожиданным.
– Мы собирались и дома – то у Русаковых, то у Пакулина и Федорченко. Пакулин был лидером, вождем по характеру.
– В журнале «Жизнь искусства» Пунин отметил «Круг» как явление. Дипломная выставка превратилась в выставку группы.
– У современной молодежи нет таких учителей как Водкин, Савинов, – это был великолепный мастер и учитель, – а мы были очень плохие ученики, мы стремились все делать по-своему. Я и Петрова-Водкина понимал по-своему, с долей скепсиса. А недавно увидел и был потрясен – это великий художник, гордость России. Надо же, такой человек ходил среди нас! Водкин не меньше Серова, его масштаба. Недаром ему сейчас столько подражают – как, например, Мыльников[29]… Да, сейчас у нас хорошие ученики, мы были ученики плохие.
– Филонов говорил: учиться не нужно, можно стать художником сразу, это повернуло к нему многих.
– Калужнина хорошо помню, он откуда-то появился. Был старше нас намного. Это был типичный «художник», в толстовке с бантом, с длинными волосами. Он был по возрасту ближе к нашим преподавателям, и чувствовал себя значительнее и опытнее нас.
Из художников называет Вас.Вас. Купцова[30], Зарянова[31]. Последний работал пожарником в Филармонии.
– Мы готовили выставку в Лондоне. Спорили, отбирали вещи, но не получилось.
– Руководство «Кругом» было коллективное. Каждый предлагал тему, эскиз. По эскизу шло обсуждение. Художник сам приглашал придти к нему во время работы. Наиболее крепкие вещи отбирались для выставки. Выставки проходили в Русском музее – помещение ближе к воротам. Выставки были небольшие, но они посещались.
– В 1932 году организовали ЛОСХ. Зачем? Ведь все знали друг друга в лицо.
На первой или второй выставке был Луначарский, засмотрелся и опоздал на поезд. Из-за него, говорят, задержали состав. Позднее ЦК дало ему выговор. Очень хорошо отзывался о художниках.
– В «Круг» тянуло очень многих. Общество имени Куинджи работало по старинке, они словно не замечали нового. А «Круг» искал и думал. Пакулин был великолепный оратор, говорил без хитростей, прямо. Он был отставлен в 30-е, затем снова возник в блокаду, стал секретарем ЛОСХа. В 49 году Пакулина сняли со всех постов.
Пунин[32], выступая на выставке Гринберга[33], сказал Серову[34]:
– Мы пережили блокаду, переживем и вас.
Эта банда и погубила Пунина.
– Тогда мы лучше знали о событиях в живописи. Что делается в Москве? Теперь что-то известно только по тем художникам, которые выскакивают как Шилов[35].
– Емельянов – замечательный художник, он часто бывал у Русакова, дружил с ним.
– «Круг» шел от французов. Ведерников – Марке. А еще Лапшин[36], Гринберг, Успенский[37].
– В Академии были индивидуальные мастерские. Карев, Альтман[38], Браз[39], Петров-Водкин, Шухаев. Бенуа[40] ходил по мастерским, записывал, кто ему нравится, отбирал студентов, но вскоре уехал.
– «Стиль эпохи». У нас была группа, которая создавала теорию: Пакулин, Самохвалов, Пахомов (был индивидуалист, не компанейский). Когда заканчивали Академию, Эссен (директор) разрешил выставку, для отбора картин были приглашены отсталые академики, тогда мы устроили забастовку, решили не давать работы, а Пахомов повесил. И вот подошел к нему Моисеев, здоровенный мужик, поднял его и вынес из зала. И тогда Пахомову пришлось согласиться с требованиями «Круга».
– Учеба в Академии была платная, для имущих 25 рублей. Но никто не платил. Существовало равенство между художником и мастером.
– Браз Осип Эммануилович приходил к ребятам, его сопровождала жена, все получали по горбушке хлеба с повидлом, он был барин, садился и уплетал пайку. Обожал говорить о голландцах и старых мастерах. Иногда он становился к мольберту, и мы ахали, это был великолепный мастер, прошедший через импрессионистов. Это был вроде как «разъясненный импрессионизм».
– «Круг» шел, конечно, от импрессионистов. Наш преподаватель Денисов устроил экскурсию к Щукину и Морозову. Дома у себя они иначе смотрелись, это поражало. Развивалось левое искусство, а группа выбрала умеренность. Если «Бубновый валет» шел открыто через Сезанна, то «Круг» через призму импрессионистов. Даже Ермолаева[41] делала копии Сезанна, училась у него.
– «Круг» создал декларацию. Текст обсуждался. Печатали в частной типографии. Директором выставки (1-й) был Алексеев. Деньги с продажи билетов и картин поступали к нему, затем он сам покупал круговцам нужные вещи – ботинки, майки, рубашки. Вход стоил 15 копеек. Ревизионная комиссия отчитывалась в тратах.
19.06.1985.
За эти дни ко мне приходили две ученицы Калужнина – Мещанинова Антонина Антоновна, засл. раб. культуры РСФСР и художница Елена Крапивина, последней 71 год. Обе – маленькие, Крапивина – восторженная, начитанная, в высшей степени интеллигентная. Прозвище у Крапивиной в детстве «Цыпочка», это и сейчас остается…
Знал Калужнина и Гершов[42], но ничего толкового не помнит. Сегодня все путал, по-стариковски засыпал, тыркался носом. Я был в отчаянии. Вдруг Г. сказал, что К. похож на Мунка, а Мунк на Тулуз-Лотрека. Наиболее интересное, что Калужнин писал много углем. Это и есть его живопись. Гер. его, видимо, не понимал, так как тот работал так, как тогда еще никто не работал. Сам же Гер. в конце 50-х был ужасен. Я сегодня видел несколько портретов, которые ему нравятся по-прежнему.
Говорил об интеллигентности К., но ничего личностного не внес.
9.7.85
Мурманск. Очень легкий перелет с двумя свитерами – и вдруг тропическая жара. Тетка в гостинице жалуется, что не перенесет солнца, готова умереть. Все в легких рубашках, на балконах загорают. И это в тот момент, когда из Питера улетел в стужу, в дождь.
С самолета Кольский очень спокоен. Редкий лес, вблизи вижу в основном ольху или осину, много озер и полное безлюдье. Минут за тридцать до приземления местами возникали снежные холмы; там, видимо, не тает.
Гостиница прилична, но сегодня пребываю в безделье. Привычка что-то писать срабатывает.
Многое зависит от сегодняшней встречи с Анкудиновыми[43]. Жена была мила, благодушна, расположена. Так ли он? По телефону – напряженная недоверчивость.
Волнуют два момента:
1. Так ли значителен Калужнин? Сурис двадцать лет назад мог ошибаться.
2. Удастся ли преодолеть недоверие и обратить к себе? Наверное, если я слишком буду стараться, то возникнет недоверие.
Возможно, я уже переборщил. Несу коробку конфет, бутылку водки и книгу.
12 июля 1985. Мурманск. Четвертый день уже здесь. Цель – Калужнин. И цель достигнута.
Первые волнения и первые оплошности преодолены. Теперь полный контакт с художником Анкудиновым Юрием Исааковичем, его женой Светланой Александровной и добрым юношей, студентом сыном Мишей. Опять повезло на людей. Ю.И. – человек творческий, порывистый, честный, – именно он и вывез все, что подверглось бы полному забвению, сложил в мастерской и словно бы ждал сигнала свыше. Сигналом оказался я.
Графика Калужнина превзошла все мои ожидания, настолько она хороша. Пейзажи, светящиеся изнутри, портреты, автопортреты, это невероятно по силе и напряжению, вещи излучающие энергию тепла и какой-то исступленной красоты.
Я еще опишу это все, но и первое чувство – чувство потрясения и счастья!
Сангины тоже великолепны. Калужнин чувствует женское тело как абсолют. Совершенную красоту. Он молится на эту красоту – и линия, и пластика, и цвет просто затягивают зрителя, как в головокружительный, зовущий к себе, гибельный – нет из него выхода, невозможно! – омут.
Масло разное, наверное я не все понимаю. Мешает настойчивое желание Кал. доказать, что он может «как все».
Он берется за разные темы. И война, и создание гидрокомплекса, но делает это так, что «как все» не выходит. Колорист берет верх. И вот женщина на стройке вдруг освещается таким пламенем электросварки, свет становится таким довлеющим над темой, что невольно видишь картину, суть человеческого духа, а тема остается где-то позади, как неглавное, вынужденное, прикладное.
Но даже в этом вынужденном и запрограммированном временем объеме «тем», рекомендованных для художника, – а К. нужен был минимальный заработок – он находит свое, глубинное, неизбывное, пережитое, оставшееся в сознании на все дальнейшие годы: Эрмитаж, эвакуация картин! Дежурство на крыше! Мрачный свет, вырывающий из темноты – ах, эта темнота, великое умение и счастье Калужнина, я бы назвал его волшебником черной магии, сколько света он умеет извлечь именно из темноты! – да, да, свет, едва вырывающийся из темноты, едва пробивающийся сквозь немногие оставшиеся заклеенные окна, а чаще – забитые фанерой, и все же свет проникающий сюда неведомо откуда, и ты начинаешь понимать не сразу, – кто в темноте, в напряженном таинственном пространстве осажденного музея не почувствует этого! – что перед тобой согбенные живые люди, они на коленях для какой-то своей трагической молитвы, их спины согнуты, головы опущены, но нет, не молитва это, а нечто иное: люди забивают в ящики, снимают великие полотна, – не мог я себе раньше представить, что горе так можно выразить через цвет!
«Эрмитажных» картин много, два десятка, наверное это создано человеком, бывшим одним из тех, кто теперь живет на этих теперь опрокидываемых полотнах – Веласкеса, Эль Греко, Рембрандта, полотнах никогда не думавших, что и им придется спасаться от фашизма бегством. Да, только им, потому что художник не собирался бежать, он принадлежал духом и сердцем своему городу. Город в блокаду – это еще одна бесспорная удача Калужнина. Вот он, застывший Невский проспект, трамваи, люди, пустота голода. Город словно вобрал в свои легкие воздух и пространство стало шире, и воздух выдохнутый словно заледенел и стал непрозрачным, как непрозрачным бывает застывшее затуманенное стекло.
Туман этот пронзителен, этот туман другой чем у Марке, чем у импрессионистов, потому что импрессионисты были наполнены ощущением счастья от красоты, а К. это счастье оплакивал, он показывал трагедию счастья, именно счастья, ибо вечная красота Ленинграда в дни блокады оказалась обреченной, приговоренной к гибели.
Неужели! Неужели! – кричал художник. – И это способно зачеркнуть, уничтожить война! Неужели!
Он учил детей, нарушая предписания и указания методистов. Он обожал Ленинград до боли и вдруг спрашивал кого-то шепотом: «А если бомба упала на Невский, где Елисеевский магазин». И он уже видел взрыв, разрушение любимого города.
Нет, не должно этого быть! Быть этого не может.
25. 8. 85. Дубулты.
Пишу о Калужнине. К сожалению, плана никакого. Куда тяну – не знаю, да к тому же не сделал, что хотел. Не даю материал о художнике для издательства «Искусство». Но иначе не могу, не получается иначе.
Нужно написать Льву Арк. Калужнину[44] письмо. Вопросы: что он знает о детстве В.П.? Где учился? У Конашевича? У Пастернака? У Мешкова? У Машкова? У кого? Что кончал? Гимназию? Кто были родители? Долго ли были в Саратове? Когда в Москву? Когда из Москвы в Ленинград?
5.3.87. Кажется, я боюсь новой повести… Не мало ли материала? Пожалуй, мало. Обойдусь ли тем, что есть? Не ведаю.
Я лентяй. Не все, далеко не все собрал, что мог.
Вот вчера были в квартире 4 дома 16 на Литейном у жены часовщика Серафимы Сергеевны. Она жила припеваючи в блокаду, покупала даже мясо, а рядом погибал Калужнин. Он открыл дверь, руки его были в чирьях, она испугалась за своих детей.
Дом восстановлен. Был капитальный ремонт, все стало ужасно. Тонюсенькие двери, лестница рушится – молодежь танцует на ступеньках, камень сломали, теперь лежит доска – и огромная под ней щель.
И тоже помнит она зеркало и сестру из Парижа, балерину. А балерины-то не было никогда.
(Любил очень детей).
6.3. 87. Похоронен В.П. на Парголовском кладбище, 13 Лесной, кв. № 510, 10 ряд, № 11, 1967.
272-38-10. Серафима Сергеевна Левитина.
После 3-х часов, когда солнце заходит, Калужнин уходил читать газеты на улицу. Прочтет и возвращается.
На кухню не выходил.
Соседи: Лев Борисович Шварц + Мария Федоровна, дочь Николая Радлова[45] Лидия Николаевна (двери между Вас. Пал. и Левитиными). Она была замужем за пасынком Алексея Толстого.
Левитины иногда предлагали кофе Вас. Пал.
Левитина – зав. библиотекой Астрономического факультета…
8.3.1987. Дубулты.
Как ложь охватила искусствознание? Почему был перечеркнут Филонов? Шагал? Малевич? Татлин?
Через какие ворота врывались орды реалистов? Конечно, невежество. Но это одна сторона: Сталин – невежество, но ложь шла дальше, через угодничество. Интересно бы задать вопрос Ковтуну[46]: кому это было нужно? кто тут выигрывал, если в глобальном смысле? Что могло дать «рисование по линейке»? Солдатчина в искусстве? Или еще одна линия дает сбой, подчиненные принимают команду. Управляемость – вот главное.
Калужнин, мне кажется, был одарен нужной глухотой и слепотой. Он их не слышал, не понимал. А был при всем том исправным человеком – ходил читать газеты на улице.
У Гранина (с. 68) о Лысенко говорит некий ученый: «Позор, когда теорию охраняют не факты, а милиция»[47]. Раз есть охрана, то есть и те, кто любит силу, ревнители. Их много, они начинают и вскоре выигрывают на какое-то время.
К. интуитивно избегал возможных соблазнов. Он учил рисовать портреты Сталина, но сам их не писал. Это его и убивало, и спасало… И в блокаду эта часовщица не накормила бы его, ведь он ее не просил. Но она покупала мясо!
В ЛОСХе поглядеть 1932 год, «дело Калужнина, его изгнание».
Как выглядел мир метаний К.? Какие страсти он в себе подавлял? Любил Уженко, на 35 лет моложе его, не испугался бессилия своего. Но почему не женился раньше? Где силы были для вечного голода, для нищенствования, для жизни в тени?
Калужин, чувствую, самая трудная моя работа. Ума мало. А нужно много знать и много думать.
Знаю мало, а думать не умею, вот беда.
Придумалось название: «Вечности заложник». Он был внутренне одинок. Вечность испытала его на терпение. Он был отшельник и заложник одновременно. Его освобождение так и не произошло… Он выбрал работу взаперти, поверил в то, что можно жить так. Поверил, а перед смертью вдруг решил, что сделанное никому не нужно. Из ценностей – не живопись, а один старый шкаф для какой-то Анны Петровны.
Радость успеха, он не познал его. Впрочем, был Терновец[48], был Никритин[49] – это искренне… Успех, а потом 40 лет неуспеха. Стоит ли?
Значит живопись – это воздух, он не мог не дышать.
3.8.87. …Продвигаюсь, но крайне медленно – почти стою на месте. Очень хочется писать другое, но пути назад не вижу, да и нельзя… Странное со мной случилось полтора месяца назад, а если календарных, то 35-40 дней: не могу сдвинуться с места. Одно и то же пишу ежедневно, топчусь, но не ухожу никуда. Что делать?! Это столбняк. А м.б. это тот заколдованный Калужнин, через которого одни беды. Моя беда. Если завтра не завершу этот кусочек, – 10 страниц – то не знаю, что смогу предпринять еще… Вот попался!
8.12.1987. Появилось ощущение, что Калужнин – это главная моя книга. Но устал я от нее ужасно.
18 марта 1988. Сегодня закончил (дочитал – понял, что вышла) книгу о Калужнине! Ай, да Ласкин! Ай, да сукин сын! Спасибо всем, кто помогал – думаю особенно о родителях, о маме и папе. Спите, родные мои, спокойно…
Господи, сколько же времени я писал? Сколько сомневался, говорил – кадавр, труп! – это Гранину, а он смеялся. И вот кое-что на столе, книга самая большая в моей жизни, самая значительная.
Примечания.
Комментируются только имена и обстоятельства, которые могут представлять трудность для читателя.
[1] Книжное издание романа: Ласкин С. «Вечности заложник…» - Л., «Советский писатель», 1991. С. 249-447.
[2] Сурис Борис Давыдович (1923-1991) – искусствовед, коллекционер.
[3] Осипов Сергей Иванович (1915-1985) – художник.
[4] Савинов Глеб Александрович (1915 – 2000) – художник, педагог.
[5] Харламова Мария Матвеевна (род. 1917) – скульптор.
[6] Куценко Людмила Викторовна (1930-2011) – художник.
[7] Гранин Даниил Александрович (род. 1919) – писатель.
[8] Неменова Герта Михайловна (1905-1986) – художник, экспонент объединения «Круг художников».
[9] Отто Дикс (1891-1969) и Георг Гросс (1893-1959) – немецкие художники-экспрессионисты.
[10] Емельянов Николай Дмитриевич (1903-1938) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[11] Осолодков Петр Алексеевич (1898-1942) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[12] Иванова-Ленинградская (Карева) Ника (Нина) Васильевна (1883-1952) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[13] Карев Алексей Еремеевич (1879-1942) – художник.
[14] Свиненко Николай Владимирович (1900-1942) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[15] Шур Яков Михайлович (1902-1993) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[16] Фрумак Рувим Соломонович (1905-1978) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[17] Белаковская Виктория Марковна (1901-1965) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[18] Русакова-Купервассер Татьяна Исидоровна (1903-1972) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[19] Траугот Георгий Николаевич (1903-1961) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[20] Прошкин Виктор Николаевич (1906-1983) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[21] Пахомов Алексей Федорович (1900-1973) – художник.
[22] Пакулин Вячеслав Владимирович (1900-1951) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников» (член-учредитель, 1926-1932).
[23] Русаков Александр Исаакович (1898-1962) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[24] Вербов Михаил Федорович (1900-1980) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[25] Федоричева Мария Александровна (1892-1971) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[26] Самохвалов Александр Николаевич (1894-1971) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[27] Каплянский Борис Евсеевич (1903-1985) – скульптор, член и экспонент объединения «Круг художников».
[28] Чугунов Сергей Александрович (1901-1942) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[29] Мыльников Андрей Андреевич (1919-2012) – художник.
[30] Купцов Василий Васильевич (1899-1935) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[31] Зарянов Федор Иванович (1902-1942) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[32] Пунин Николай Николаевич (1888-1953) – искусствовед.
[33] Гринберг Владимир Ариевич (1986-1942) – художник, член и экспонент объединения «Круг художников».
[34] Серов Владимир Александрович (1910-1968) – художник, президент Академии Художеств в 1962-1968 годах.
[35] Шилов Александр Максович (род. 1943) – художник.
[36] Лапшин Николай Федорович (1891-1942) – художник.
[37] Успенский Алексей Александрович (1892-1941) – художник.
[38] Альтман Натан Исаевич (1889-1970) – художник.
[39] Браз Осип (Иосиф) Эммануилович (1873-1936) – художник.
[40] Бенуа Александр Николаевич (1970-1960) – художник, искусствовед.
[41] Ермолаева Вера Михайловна (1983-1937) – художник.
[42] Гершов Соломон Моисеевич (1906-1989) – художник.
[43] Анкудиновы: Юрий Исаакович (1930 – 2000) – художник; Светлана Александровна (род. 1932) – многие годы работала в учреждениях культуры.
[44] Калужнин Лев Аркадьевич – племянник В.П. Калужнина, жил в Киеве.
[45] Радлов Николай Эрнестович (1989-1942) – художник.
[46] Ковтун Евгений Федорович (1928-1996) – искусствовед.
[47] Цитата из книги Д.А. Гранина «Зубр».
[48] Терновец Борис Николаевич (1984-1941), искусствовед, инициировал обмен картин из Музея нового западного искусства с западными музеями, благодаря его хлопотам работы К.С. Петрова-Водкина, А.Г. Тышлера и Калужнина оказались в итальянских коллекциях.
[49] Никритин Соломон Борисович (1898-1965) – художник, в 1958 году ходатайствовал о восстановлении Калужнина в Союзе художников.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 4(73) апрель 2016
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer4/Laskin1.php
