Опросная социология на службе у современного российского режима.0

В конце июля 2015 г. ко мне обратилась корреспондент газеты «Троицкий вариант – Наука»» Наталья Демина с предложением ответить на несколько вопросов касательно современного положения дел в отечественной социологии. Вопросы показались мне интересными и я охотно на них ответил. Ровно через неделю, 11 августа, вышел в свет номер «ТрВ» с интервью автора этих строк.

Мой текст был опубликован без каких-либо купюр или исправлений, что особенно ценно, поскольку, при всей его политкорректности, в нем были места, которые могли «не понравиться» ныне все более усиливающейся цензуре. Впрочем, от газеты мне идейно близкой я цензуры не ждал и рад, что не ошибся.

Ниже воспроизвожу свои ответы на вопросы редакции. Редакция представила автора этих строк как "одного из тех, кто возрождал российскую социологию, независимого исследователя, колумниста портала «Когита.ру», консультанта научно-информационного центра «Мемориал» (Санкт-Петербург)". (Последние три определения соответствуют действительности, а первое – для меня лестно)

КОМУ И ЗАЧЕМ НУЖНА СОЦИОЛОГИЯ В РОССИИ.

— Каково, на Ваш взгляд, положение дел с социологией в России? Сохранились ли независимые от государства социологические центры? Возможно ли сохранить независимость социологии в современной России?

— Состояние социологии в современной России в принципе мало отличается от общего положения дел в российской науке. Это положение последнее десятилетие интенсивно ухудшается. Достаточно вспомнить пресловутую «реформу» Российской академии наук. Я имею в виду состояние науки как социального института, а не как совокупности идей и сообщества людей, где могут быть свои достижения и озарения.

В частности, научная деятельность в сфере обществознания приобретает всё более имитационный характер. Кроме того, увеличивается зависимость от институтов управления обществом, растет и идеологизированность социальной науки. Не могу сказать, чтобы даже прикладная наука, не говоря уж о фундаментальной, была сильно востребована — хоть властью, хоть обществом. Исключение составляет, пожалуй, политическая, особенно электоральная социология, хотя и она используется больше в пропагандистских, чем в экспертных целях.

Можно указать на две относительно автономные друг от друга тенденции. Одна — возрастающая ориентация на следование в фарватере мировой социологии, иногда — с утратой самостоятельности и с отрывом от реалий нашего общества. Другая тенденция — растущая бюрократизация, особенно академической и университетской науки. (Одни только формальные «показатели результативности научной деятельности» чего стоят.)

Во всё более затруднительном положении оказываются некоммерческие научные организации. Участились случаи их преследования как «иностранных агентов», если они пользуются поддержкой зарубежных фондов. Между тем именно поддержка со стороны отечественных государственных и полугосударственных фондов чревата зависимостью от «пожеланий» заказчика, вплоть до полной сервильности.

Сказанное относится не только к социологии, но к социологии в большой мере и ярких проявлениях.

— Каковы, по Вашему мнению, самые актуальные проблемы социологии в России? Насколько эти проблемы похожи на те, с которыми Вы сталкивались в СССР?

— Пожалуй, актуальнейшей проблемой сегодня становится состояние массового сознания, которое, приходится признать, не лишено предрасположенности к агрессивности, ксенофобии, псевдопатриотизму, имперскости, своего рода мессианству, в смысле особого пути России, призванной отстоять «традиционные» ценности «русского мира» и т. п. Эта предрасположенность усиленно эксплуатируется и гипертрофируется государственными и официозными СМИ, точнее, — средствами массовой пропаганды, особенно федеральными телеканалами с их многомиллионной аудиторией.

Общество оказывается беззащитным перед напором и/или накалом этих средств «массового духовного поражения». Происходит тотальное «облучение» общественного сознания в духе известных антиутопий, от замятинского «Мы» до «Обитаемого острова» Стругацких.

Исследование социально-психологических механизмов этого оглупления (соответственно, «поглупения») общества в целом, с одной стороны, и возможности и перспектив сопротивления этим разрушительным процессам, с другой стороны, — сегодня едва ли не первоочередная задача общественной науки. Однако именно этот круг задач игнорируется отечественной социологией. Последняя как бы встраивается в систему идеологического воздействия, лишь на словах сохраняя свою автономию.

Другой важнейшей задачей нашей социологии, на наш взгляд, является исследование нынешней социальной структуры, особенно — в ее поколенческих «разрезах». Это — едва ли не terra incognitaсовременного отечественного обществознания. По счастью, достаточно распространены сегодня эмпирические исследования процессов всевозрастающего социального неравенства, далеко обгоняющего даже страны «третьего мира».

Наконец, к актуальнейшим проблемам социологии у нас относится взаимодействие (порой драматическое) личности и социальных институтов, от детского сада до пенсионного фонда, и особенно — институтов власти, будь то политической, экономической, правоохранительной и т. д.

Нельзя сказать, чтобы эти и другие ключевые проблемы социальной науки не вставали и не ставились в советские времена. Тогда крупицы истины об общественных реалиях высвечивались сквозь фильтр цензуры, туман идеологических заклинаний и максимы марксистско-ленинского учения. Социолог сегодня свободнее идейно, но более зависим экономически.

Из содержательных моментов укажу на современную потребность в исследованиях социальных изменений, каковые, увы, превращаются из прогрессивных в реверсивные, возвращающие общество к состоянию периода «развитого социализма» и даже сталинизма.

— В марте 2014 года был проведен опрос по Крыму, который исследователи из ФОМа и ВЦИОМа назвали мегаопросом и очень гордятся тем, как умело он был проведен. Горячо поддержал этот опрос и Дмитрий Рогозин, интервью с которым мы публикуем параллельно. Но далее в Крыму произошли известные события, которые продолжают развиваться по спирали. Ваше отношение мегаопросу?

— Свое отношение к нему мне приходилось высказывать не однажды, особенно подробно — в статье«Звездный час или позор российской опросной социологии?».

Этот опрос, небывалый по масштабам (около 50 тыс. опрошенных), является характерным примером того, как властные институты используют социологов-полстеров в своих целях и как охотно ведущие опросные фирмы клюют на эту «наживку». Названное «социологическое мероприятие», на мой взгляд, находится ниже всякой профессиональной критики, хоть и осуществлялось квалифицированными и, пожалуй, даже добросовестными исполнителями. Некоторые сотрудники ВЦИОМа и ФОМа, похоже, и впрямь гордятся тем, что, получив от Кремля (через посреднический фонд) заказ за три дня до известной «крымской речи» первого должностного лица государства, сумели уложиться в эти три дня, чтобы:
 а) подготовить методический инструмент,
 б) рассчитать грамотную выборку,
 в) договориться с десятками колл-центров, мобилизовавших сотни интервьюеров,
 г) опросить по телефону, как уже указывалось, 50 тыс. граждан в разных регионах России,
 д) статистически обработать собранную информацию,
 е) положить на стол президенту сакраментальную цифру — 91% россиян поддерживают отторжение Крыма от Украины в пользу России.

Эта и другие цифры из данного опроса вошли в историческую речь Путина 18 марта 2014 года в качестве социологического обоснования (подкрепления) к тому времени уже состоявшейся «аннексии Крыма» или «восстановления исторической справедливости» (кому как угодно называть).

Благодаря Дмитрию Рогозину, еще год назад опубликовавшему во ВЦИОМовском «Мониторинге общественного мнения» (2014, № 2) статью под названием «Насколько корректен телефонный опрос о Крыме: апостериорный анализ ошибок измерения», оказалось возможным детально ознакомиться и с инструментарием (гайдом телефонного разговора), и с обстоятельствами опроса, и с огрехами бесед интервьюеров с респондентами.

Статья Рогозина была методолого-методическая, якобы критическая, а по сути — апологетическая в отношении данной «социологической акции». В ней приводились примеры аудиозаписей телефонных интервью, проведенных как некорректно, так и корректно с точки зрения автора. Однако из всех этих примеров прекрасно видно, что характер вопросов, их последовательность, не говоря уж о настойчивости интервьюеров, являются «наводящими» на позитивный ответ.

Не следует думать, что интервьюеры и/или организаторы опроса «рисовали» эти результаты. Респонденты действительно отвечали «как надо», вот только содержание вопросов и ситуация опроса их «слегка» подталкивали к этому. В итоге возникли данные, вполне отвечающие интересам заказчика.

Разумеется, россияне в большинстве своем согласились со «спецоперацией» по присоединению Крыма. Мало того, именно этот внешнеполитический шаг дал мощный импульс подъему патриотических чувств и небывалому (со времен российско-грузинской войны 2008 года) взлету рейтинга «национального лидера». Но ни тогда, ни даже теперь это большинство на самом деле отнюдь не такое уж подавляющее и абсолютное.

Кстати, и современный «заоблачный» рейтинг главы государства имеет ту же природу артефакта. Народная поддержка на уровне 86% (а теперь уже и почти 90%) есть не что иное, как сумма позитивных ответов на вопрос: «Вы в целом одобряете или не одобряете деятельность Владимира Путина на посту президента РФ?» (формулировка Левада-Центра). В условиях жестко авторитарного общества, дрейфующего в сторону тоталитаризма, массовый ответ и не мог быть иным.

Интересно, что в этом же номере «ТрВ», на соседней странице, опубликовано интервью с московским социологом, заведующим лабораторией федеративных исследований Института социального анализа и прогнозирования Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации Дмитрием Рогозиным  «Когда вскрываются факты того, как реально проходит опрос, у многих исследователей опускаются руки». В нем, при общем критическом отношении к российскому полстерству, автор вновь дает высочайшую экспертную оценку мегаопросу по Крыму. Итак, то, что для Д. Рогозина представляется «звездным часом» российской опросной социологии, то для автора этих строк представляется ее позором.

Так что же на самом деле произошло в российской социологии в марте 2014 г.? Сейчас, в преддверии двухлетнего «юбилея» отторжения Крыма от Украины в пользу России, уместно вернуться к этой теме. Как рондставляется автору этих строк наша работа «Звездный час или позор российской опросной социологии?» (2014) не только не устарела, но даже и прибавила в актуальности.

 

А. АЛЕКСЕЕВ: ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС ИЛИ ПОЗОР

РОССИЙСКОЙ ОПРОСНОЙ СОЦИОЛОГИИ?

ВСТУПЛЕНИЕ

Кто бы мог подумать, что опубликованная мною на питерском портале Когита.ру 22 марта 2014 г. статья ««Крымский вопрос» как предмет «социологического обслуживания» и социологического исследования»(КОГИТА) вызовет такую бурную реакцию в московском социологическом «бомонде»!

…Напомню, что в середине марта 2014 г. силами двух ведущих российских полстерских компаний – Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) и Фонда «Общественное мнение» (ФОМ) – был проведен, за небывало короткие сроки (3 дня), беспрецедентно массовый (50 тыс. респондентов!) телефонный опрос, ключевым вопросом которого был: «Вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?»

Данные этого опроса были использованы в исторической «крымской речи» В. Путина 18.03.2014, как социологическое обоснование (подкрепление) важнейшего политического решения.

(Из «крымской речи» В.В. Путина:

«…России также предстоит принять сложное решение, учитывая всю совокупность и внутренних, и внешних факторов. Каково же сейчас мнение людей в России? Здесь, как и в любом демократическом обществе, есть разные точки зрения, но позиция абсолютного – я хочу это подчеркнуть, – абсолютного большинства граждан также очевидна.

Вы знаете последние социологические опросы, которые были проведены в России буквально на днях: порядка 95 процентов граждан считают, что Россия должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму. 95 процентов. А более 83 процентов полагают, что Россия должна это делать, даже если такая позиция осложнит наши отношения с некоторыми государствами. 86 процентов граждан нашей страны убеждены, что Крым до сих пор является российской территорией, российской землёй. А почти – вот очень важная цифра, она абсолютно коррелируется (правильно сказать: «коррелирует». – А. А.) с тем, что было в Крыму на референдуме, – почти 92 процента выступают за присоединение Крыма к России.

Таким образом, и подавляющее большинство жителей Крыма, и абсолютное большинство граждан Российской Федерации поддерживают воссоединение Республики Крым и города Севастополя с Российской Федерацией…». (См. полный текст речи В. Путина 18.03.2014 на президентском сайте)). . 

В нижеследующей таблице представлены результаты этого опроса, фигурировавшие в речи главы государства (см.: Пресс-выпуск ВЦИОМ № 2539 «КРЫМ И РОССИЯ: ПОРОЗНЬ ИЛИ ВМЕСТЕ?»):

Варианты ответа

Вопрос 1: Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму?

Вопрос 2: Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму, даже если это осложнит отношения с другими странами?

Вопрос 3: Вы согласны или не согласны с мнением, что Крым — это Россия?

Вопрос 4: Вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?

Да

94

83

86

91

Нет

3

7

9

5

З/О

3

10

5

4

 

В моей статье на Когита.ру была дана критическая оценка обстоятельствам, целям, процессу и результатам этого «мегаопроса».

В частности, в статье говорилось (большая цитата, чтобы не заставлять читателя искать в первоисточнике):

«О чем свидетельствуют эти данные?

Во-первых, о действительно высокой (если полностью им доверять, то - сверхвысокой) степени массовой поддержки российского (военного) вмешательства в украинские дела и отторжения территории Крыма (и г. Севастополя) от Украины в пользу России, как бы это ни называть – от «восстановления исторической справедливости» до «аннексии» или «аншлюса» (согласно известным историческим прецедентам).

Во-вторых, приведенные данные свидетельствуют о заведомо непрофессиональном и сервильном (одно другим подкрепляется!) характере проведенного двумя ведущими в России поллстерскими организациями (фирмами по изучению общественного мнения) якобы социологического, масштабного опроса в середине марта 2014.

На каком основании мы делаем столь жесткий и нелицеприятный (для руководителей этих организаций) вывод?

А. Азбучной истиной эмпирической социологии (технологии массовых опросов, демоскопии) является то, что иногда называют «равновесностью шкал». Разумеется, нельзя ожидать, чтобы ответы на вопрос распределились абсолютно равномерно между левой и правой частями (зонами) шкалы ответов. Но качественный вопрос (в социологической методике, а не мимикрирующей под него политико-пропагандистской акции) предполагает более или менее НОРМАЛЬНОЕ распределение ответов (приближение к «гауссовой кривой»). Если же этого нет, то вопрос не имеет «дифференцирующей силы», а стало быть, и спрашивать было незачем. (Все равно, что спрашивать, сколько будет дважды два: четыре, пять или шесть).

Б. В данном случае средняя часть шкалы (условно отождествляемая с «затруднением с ответом»; хотя, строго говоря, ее следовало бы обозначить иначе) заполнена ответами на ничтожное количество процентов. Зато на 90 и более процентов «тянет» архикатегоричный ответ «Да, должна» (имеется в виду Россия) или «Да, согласен» (с предложенным мнением). Грамотная опросная методика предполагает элементарное различение пунктов шкалы по степени уверенности или по степени определенности ответа (например: «определенно да», «пожалуй, да»; «безусловно да», «скорее да, чем нет»; и т. п.). В таком случае можно было бы получить хотя бы подобие нормального распределения.

В. В принципе, вопросы использованной анкеты (гайда) предусматривали согласие / несогласие с определенными идеолого-пропагандистскими клише, массированно внедряемыми в массовое сознание в последнее время. Отказ от солидаризации с этими клише предполагает манифестацию известной нелояльности, естественной для активистов гражданского общества, участников оппозиционных митингов и т. п., но не рядовых «обывателей», каковыми является большинство респондентов массового опроса. (Напомним, что опрос был телефонный, т.е. без гарантии анонимности).

Г. Обращает на себя внимание, что авторы исследования даже в кратком пресс-выпуске, приводят дифференцированные данные по каждому субъекту РФ. Они (эти данные), понятно, различаются мало, но их презентация создает видимость научной добросовестности и детализации анализа.

В полном отчете о результатах мега-опроса приводятся также сводные данные по федеральным округам, а также – «в разрезе» социально-демографических групп (пол; возраст; образование; городские / сельские жители). Известно, что практически ПО ЛЮБОМУ ВОПРОСУ принадлежность к той или иной социально-демографической группе является достаточно сильно действующим фактором: доли тех или иных ответов в разных возрастных или образовательных группах не могут не различаться.

Здесь различия оказываются очень малыми (как правило, в пределах погрешности выборки). О чем это говорит? Либо о «чрезвычайном» (неправдоподобном!) единодушии старших и младших возрастных групп, групп высоко и мало образованных и т. д. Либо о некорректности самого опроса в методологическом и методическом отношениях.

В самом деле, зачем нужен «проект введения единомыслия в России», если – судя по данным социологического опроса ВЦИОМ и ФОМ - это «единомыслие», достойное тоталитарного общества, уже достигнуто?

Д. Можно продолжать профессиональный разбор "полета" двух ведущих поллстерских организаций России. Однако приостановимся. Сомневаюсь, чтобы сказанное выше было «открытием» для глав этих фирм, моих коллег – В. Федорова (ВЦИОМ) и А. Ослона (ФОМ). Стало быть, «ведали, что творили». Могут сказать: я не вошёл в их положение. Положение, действительно, незавидное. Но в выборе между профессиональной репутацией и общественным статусом выбор ими сделан в пользу последнего».

Критика довольно жесткая и, наверное, обидная.

Впоследствии, когда из-за этой моей критики разгорелся «сыр-бор», мне довелось так определять ситуацию, в письме к коллеге:

«Вообще, моя статья на Когите может и прошла бы не замеченной, если бы я не употребил двух слов: «непрофессионализм» и «сервилизм». Тем самым нарушил «правила игры…»

ЧАСТЬ 1.

…Началось, кажется, с записи директора ВЦИОМ Валерия Федорова в фейсбуке 23.03.2014:

«Тут вот нас долбают за сервильность и предпочтение высоких идеалов науки - общественному статусу... .»

Запись немного несуразная: вероятно, В. Федоров хотел сказать нечто прямо противоположное, а именно: «…за предпочтение общественного статуса высоким идеалам науки» (по крайней мере, именно в этом я упрекал известную полстерскую фирму в своей статье).

Но другой член полузакрытого форума на фейсбуке Иван Низгораев (кто же не знает, что это псевдоним социолога Дмитрия Рогозина) понял обиженного коллегу «с полуслова» и высказался вполне определенно, но уже на мой счет:

«Весьма любопытная критика, выполненная в жанре догматического нравоучения: "азбучная истина эмпирической социологии", "грамотная опросная методика предполагает элементарное различение", "известно, что практически ПО ЛЮБОМУ ВОПРОСУ принадлежность к той или иной социально-демографической группе является достаточно сильно действующим фактором". И на это, конечно, ответить нечего. Хотя сами аргументы весьма слабы и, если представляют некоторую "азбуку", то весьма индивидуальную и далеко не всеми разделяемую.
Но, если соскрести с текста эмоциональную шелуху, то разбор убеждений уже самого автора может послужить весьма продуктивной площадкой для понимания устоявшихся в профессиональном сообществе стереотипов и предубеждений <…>. Первое из которых - можно с уверенностью выносить суждения о коммуникативной ситуации, даже не пытаясь её реконструировать, поскольку "азбука" не нуждается в эксперименте и эмпирической проверке. Она есть истина, лежащая по ту сторону социальных взаимодействий.
Я с огромным уважением отношусь к Андрею Николаевичу (его исследование длиною в жизнь заставляет многому учиться), но в данном случае, критик и обличитель социального зла, взял вверх над методистом».

(Оппонент не поскупился в своем комплименте Алексееву в последней фразе. Хоть я и не понял, почему «методист» во мне должен одерживать верх над «критиком социального зла»)

Так или иначе, этим обменом репликами был задан тон дискуссии, развернувшейся на фейсбуке, в группе под названием Мануфактура «Соцпох» (https://www.facebook.com/groups/socpokh), которая (дискуссия) затем была перенесена в еще более закрытый формат «Методического цеха» (инициативной группы, включающей специалистов Фонда «Общественное мнение», лаборатории методологии федеративных исследований ИНСАП РАНХиГС, АНО «Социальная валидация» и слушателей Шанинки). Оговорю, что сам я в этих сетевых группах не состою, так что пользуюсь информацией (цитирую) из статьи коллеги Д. Рогозина, о которой ниже. То есть со всеми перипетиями этой дискуссии не знаком. Но кто читал ее целиком, говорят: дискуссия была яростная…

Примечание: Дмитрий Рогозин - директор Центра методологии федеративных исследований Института социального анализа и прогнозирования Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации (ИНСАП РАНХиГС).

 Д. Рогозин (к которому и я также отношусь с уважением) написал мне (24.03.2014):

«<…> Спасибо за рассылку (я многих коллег, в том числе и Дмитрия, информировал рассылкой о своей публикации на Когита.ру. – А. А.). В свою очередь, я очень критически воспринял Ваш текст, и высказался на публичной площадке обществоведов в фейсбуке. Со многими выводами, которые Вы делаете, я не согласен, поэтому, думаю, может быть и Вам будет небезынтересно услышать иную точку зрения. <…>. 

Я не могу без предварительного согласия коллег, копировать материалы, поэтому приглашаю Вас в группу: https://www.facebook.com/groups/socpokh (предварительно надо подать заявку на вступление). Эту группу я создал уже давно, и сейчас она насчитывает более тысячи участников, все из профессиональной среды. Буду рад, если Вы найдете время присоединиться и принять участие в дискуссии».

Я ответил, с некоторым опозданием:

«<…> Благодарю за отклик на рассылку. Конечно, мне интересно знать, с какими из выводов в моем комментарии <…> Вы не согласны. Однако, по ряду соображений, я избегаю регистрироваться в социальных сетях и не искушен в пользовании ими. 
 Понятно, что копирование полузакрытой полемики требует согласия ее участников (хоть, думаю, и было бы достаточно предупредить меня о приватности этой информации). Но свои-то собственные комменты, я думаю, Вы можете прислать. На что я и рассчитываю. <…> 24-31.03.2014.».

Ответ Д. Р.:

« <…> Я сейчас заканчиваю статью на этот счёт, где собрал всю свою аргументацию. Думаю, через пару дней вышлю. Договорился с «Мониторингом» вциомовским о публикации. Как вы смотрите, чтобы и ваш материал им предложить для публикации? Возможно, обновить и соотнести с написанным мной?»

Примечание: Вциомовский «Мониторинг» - «Мониторинг общественного мнения» - периодическое издание Всероссийского центра изучения общественного мнения», выходит 6 раз в год.

Мой ответ:

«<…> С интересом ознакомлюсь с Вашей статьей, когда пришлете. <…> Что касается совместной публикации во вциомовском «Мониторинге общественного мнения», то от этого воздержусь, в силу, скажем так, идеологической и профессиональной несовместимости с его издателем. Да и не думаю, что гл. редактор «Мониторинга» захочет публиковать автора публикаций «Социологи в роли имиджмейкеров?! День социолога» (Когита!ру) и "«Крымский вопрос» как предмет "социологического обслуживания" и социологического исследования" (Когита!ру)
Кроме того, я не вижу необходимости <…> обновлять свою статью <...> Если Ваши возражения против ее выводов побудят меня откликнуться, я найду способ этот свой отклик обнародовать. <…> 31.03.2014.

К сожалению, Д. Рогозин не стал сообщать в личной переписке, в чем же именно он не согласен со мной (с цитированной выше его записью в социальной сети я познакомился уже позже и без его участия). Обещал прислать свою статью через пару дней… Так и не прислал. 

Объемную (почти 2 печатных листа) статью Д. Рогозина под названием «Насколько корректен телефонный опрос о Крыме: апостериорный анализ ошибок измерения» я СЛУЧАЙНО обнаружил два месяца спустя в «Мониторинге общественного мнения» (2014, № 2).

Да не одна статья, а целый букет материалов, обозначенных как «отклики» на статью Д. Рогозина.

Вот содержание этой дискуссионной рубрики:

= Д.М. Рогозин. Насколько корректен телефонный опрос о Крыме: апостериорный анализ ошибок измерения

= Б.З. Докторов. Заметки об анализе корректности «Крымского опроса» ВЦИОМ и ФОМ

= Т.Э. Османов. Особенности построения выборки в опросе о Крыме

= Г.Б. Юдин. Эксперимент под внешним управлением: Риторика и репрезентация крымского мегаопроса

= Е.В. Вьюговская. Призрачная сжатость формулировок вопросов (на материале телефонного опроса о Крыме)

Рубрика открывалась редакционным Комментарием, едва ли не комплиментарным по отношению к критику «крымского опроса». Вот этот комментарий дословно:

«Результаты совместного Всероссийского мегаопроса населения ВЦИОМ и ФОМ «Крым и Россия: порознь или вместе», проведенного 15–17 марта 2014 г., оказались в поле зрения социологов, журналистов и широкой общественности. Критическому анализу полученные результаты были подвергнуты известным петербургским социологом Андреем Николаевичем Алексеевым в его блоге «Крымский вопрос» как предмет «социологического обслуживания» и социологического исследования» (КОГИТА). Мы благодарим А.Н. Алексеева за его внимание к нашей работе и поддерживаем разговор о методологических аспектах подобного рода исследований. Предлагаем читателям статью Д. Рогозина, посвященную проблеме корректности упомянутого исследования, а также отклики на данную статью и в целом на поднятую тему социологов Б. Докторова, Т. Османова, Г. Юдина и Е. Вьюговской»

Ну, впору возгордиться! Получается, что не будь моей заметки на Когита.ру, то ни статьи Д. Рогозина, ни откликов на нее, ни всей этой рубрики (?) в «Мониторинге общественного мнения» не было бы.

Впрочем, статьи Т. Османова, Г. Юдиной и Е. Вьюговской ни моей критики «крымского опроса» ни его защиты Д. Рогозиным не затрагивают, а посвящены специальным методическим проблемам. Среди них особенно хочется отметить статью Т. Османова, в которой раскрыты организационные механизмы этого исследовательского предприятия и убедительно показано, насколько в самом деле качественной (репрезентативной) была выборка уникального (напомню: 50 тыс. чел.) опроса, осуществленного за кратчайший срок – 3 дня.

Только Б. Докторов, построивший свою статью как историко-социологические заметки, хоть и не рассматривает мегаопрос по Крыму, как таковой, однако (к моему глубокому сожалению!) в целом солидаризируется с основными выводами статьи Д. Рогозина.

Таким образом, моим не только главным, но, по существу, и единственным оппонентом оказывается именно Д. Рогозин. Его статья начинается со своего рода панегирика мегаопросу о Крыме:

«На фоне глобальных международных событий последних месяцев (олимпиада в Сочи, украинский майдан, присоединение Крыма), Фонд «Общественное мнение» и ВЦИОМ по заказу Некоммерческого фонда «Институт социально-экономических и политических исследований» (Фонд ИСЭПИ) провели масштабный социальный опрос об отношении россиян к присоединению Крыма. Как по размаху, так и (по. – А. А.)особенностям исполнения можно говорить о беспрецедентном событии в индустрии российских массовых опросов. <…>»

Далее – о методолого-методическом новаторстве:

«…Впервые в масштабном проекте опрашиваемых не изводили бесконечными повторами и натужными формулировками, а предлагали высказаться в рамках одной темы. Вопросы с лаконичными, дихотомическими закрытиями (да, нет, затрудняюсь ответить), не требовали расширенных пояснений и дополнительных интерпретаций со стороны интервьюера, их ясность и актуальность осознавалась большинством отвечающих. <…>».

И, наконец, о высочайшем уровне организации и оперативности:

«…К опросу были привлечено множество российских звонковых центров (только с ФОМ работали 10 региональных организаций). Проводя интервью в схожих условиях, они были де-факто вовлечены в глобальный экспериментальный план, в котором не по отчётности или высказанному мнению, а по результату работы, можно судить о качестве решаемых ими коммуникативных задач. <…> Опрос проведен на единой информационной платформе, что позволило не только быстро сгенерировать матрицу содержательных данных, но и зарегистрировать сопутствующие переменные…»

В дальнейшем, по ходу статьи, Д. Рогозин отходит от этих превосходных степеней и высказывает ряд вполне резонных критических соображений, в частности, на базе своего «апостериорного анализа ошибок измерении». Но в целом его оценка мегапроекта «Крым и Россия: порознь или вместе?» безусловно положительная. Продолжим цитирование статьи Д. Рогозина:

«Опрос не остался не замеченным ни со стороны властей, ни прессы, ни обществоведов, и интеллектуалов, не чуждых эмпирическим проектам. Нам интересна реакция последних. (Надо сказать, я был не единственным критиком мегаопроса о Крыме; о чем еще пойдет речь. – А. А.) Любопытно, что ни один из перечисленных выше доводов не был ими озвучен. Напротив, опрос был заклеймён «сервильностью и ангажированностью», потаканием властям и нескрываемой, враждебной интересам общества пропагандой [Алексеев, 2014 (КОГИТА); Милов, 2014]. Критики «крымского мега-опроса», в первую очередь, обратили внимание на чрезмерно высокий уровень поддержки населением действий российской власти, зафиксированный исследователями. Масло в огонь подлило упоминание Путиным полученных распределений и обоснованием (так! – А. А.) решения о присоединении Крыма в том числе данными опроса, что в таком виде не наблюдалось, пожалуй, за все сроки нахождения его у власти (в самом деле, прецедентов не было. – А. А.)…».

И далее:

«…Нет ничего странного или необычного в неприятии интеллектуальной средой решений власть предержащих. Протестное, критическое отношение к власти — неотъемлемая черта интеллигенции, можно сказать, маркер идентичности современного интеллектуала. (Точнее было бы сказать: «маркер идентичности интеллигента»; а интеллектуалы - бывают всякие… - А. А.) <…> Несогласие позволяет выстраивать отношение, создаёт среду конструктивного противостояния. Странно и даже чудно другое. Первым же аргументом для обоснования критической позиции назывался непрофессионализм полстерских компаний, недопустимое нарушение основ опросного мастерства, применение опросных технологий для иных, пропагандистских задач»

Кого имеет в виду Д. Рогозин? Прежде всего - автора этих строк, которого он тут же цитирует:

«Приведенные данные свидетельствуют о заведомо непрофессиональном и сервильном (одно другим подкрепляется!) характере проведенного двумя ведущими в России полстерскими организациями (фирмами по изучению общественного мнения) якобы социологического, масштабного опроса в середине марта 2014» [Алексеев, 2014 (КОГИТА)]».

Далее Д. Рогозин цитирует другого критика мегаопроса – социолога И. Климова, который пишет:

«Опрос ВЦИОМа и ФОМа следует воспринимать как квазиальтернативу общероссийскому референдуму по Крыму. Это не опрос — в нем не выясняется разнообразие мнений и аргументаций, не изучаются (по крайней мере в опубликованном) условия и сценарии поддержки того или иного решения. Такой опрос очень подходит для легитимации уже принятого решения, для оценки, насколько удачна легитимирующая риторика. Меня на эту мысль наводит вопросная схема, при том, что сами формулировки не содержат грубых ошибок (за исключением вопроса о защите русских и представителей других национальностей). Вместе с тем, сама вопросная схема как раз не соответствует логике "изучения" как вопрошания, а своей "невнимательностью" к нюансам как раз напоминает референдум о судьбе СССР. Так что получается в своем роде кентавр - отличный (серьезно) дизайн сбора данных, осуществленный в жанре исследования, при исходной задаче из области агитпропа [Климов, 2014]».

Ну, Иван Климов более политкорректен, чем я. Однако говорим мы, я полагаю, об одном и том же.

Замечу, в скобках, что среди комментов к процитированной выше записи И. Климова на фейсбуке от 17.03.2014 (тоже своего рода дискуссия!) есть и такой обмен ироническими репликами:

«- Александр Морозов где-то полгода (или уже год?) назад обратил внимание, что постепенно всероссийские опросы начинают заменять выборы как средство для Кремля легитимировать себя как Власть.

- Электоральная социология работает как легитиматор уже черте сколько лет

<…>

- Как говорил один мой клиент "Нужен опрос с политически значимым объемом выборки"

<…>

- Порядок вопросов вообще, конечно, поражает. И не постеснялись... Ну получили бы процентов на 10 меньше поддерживающих, тоже неплохо, но нет, хотели прямо 90.

- Ребята, да какая разница - 80% или 90% в данном конкретном случае?

- Ну, как вам звездный час социологии?».

Как видно, скептическое отношение к данному исследовательскому (?) проекту ВЦИОМа и ФОМа в социологическом сообществе далеко не единично. Сам Д. Рогозин приводит (правда, крайне неодобрительно) высказывание еще одного из коллег:

«…В одной из дискуссий, развернувшейся в закрытой группе фейсбука, Мануфактуре «Соцпох», Андрей Боголепов подытожил: «В общем, дискутировать можно много о чем. Но социологии российской после этого уже не отмыться Никогда». .(Выделено мною. – А. А.). Можно ли всерьез воспринимать такой вывод? Есть ли у него какие-либо основания, кроме политических и гражданских убеждений автора?»

Но вернемся к возражениям Д. Рогозина против критики мегаопроса о Крыме, которую позволил себе в статье на Когита.ру А. Алексеев. Вот комментарий Д. Р. к приведенной им большой цитате из моей статьи (см. выше: пункты А-Д):

«Наряду с недопустимыми оборотами об «азбучной истине эмпирической социологии» и «грамотной опросной методике», автор конструирует очень странный опросный букварь, в котором равновесность шкал определяется нормальностью получаемых распределений, затруднение с ответом приравнивается серединному значению шкалы (вроде, ни да, ни нет), а наиболее устойчивым дихотомическим закрытиям и вовсе отказывается в легитимности, поскольку необходимо «элементарное различение пунктов шкалы», мотивируемое необходимостью достижения нормального распределения в ответах. <…>

Как известно, методика не терпит априорных долженствований. Поэтому позвольте обратиться к данным, чтобы заменить политические спекуляции и личные мнения, подчас сокрытые под наукообразной стилистикой, разбором экспериментальных материалов. Насколько обоснованы претензии социологов и обществоведов к качеству опросного инструмента? Надёжны или не надёжны полученные данные? Велики ли ошибки измерения в исследовании? Насколько корректно реализованы процедуры интервьюирования?»

Своим дальнейшим текстом на 20 страницах Д. Рогозин отвечает на эти вопросы вполне уверенно: а) претензии необоснованны; б) данные надежны; в) процедуры интервьюирования реализованы, как правило, корректно.

Итак, мой оппонент пытается противопоставить свой «разбор экспериментальных материалов» (объективный и беспристрастный!) - «политическим спекуляциям и личным мнениям, подчас сокрытым под наукообразной стилистикой» (это он - про А. Алексеева и И. Климова, как можно понять). Нам представляется, однако, что Д. Рогозин - намеренно или нечаянно - уводит разговор от сути дела к небезынтересным, но частным методическим и техническим вопросам. О чем ниже.

«Апостериорный анализ ошибок измерения» Д. Рогозина, сам по себе, является супердотошным и даже, я бы сказал, изощренным. В основном, речь идет о практике коммуникативного взаимодействия между интервьюером и респондентом,

«…Из массива данных исследования Фонда «Общественное мнение» случайным образом сгенерирована выборка в 608 интервью, которые затем прослушивались и кодировались на предмет допущенных интервьюером ошибок. Кроме количественных оценок, анализировались транскрипты аудиозаписей.

Установлено, что проведенный опрос отличается высоким уровнем качества измерения (выделено мною. – А. А.) . Значимые нарушения опросной технологии возможны не более чем в 5% интервью…».

Вместе с тем, такой итог «апостериорного анализа ошибок измерения» выглядел бы странно, если бы ошибок вообще не было усмотрено. И автор рассматривает разнообразные кейсы телефонного интервью, длившегося, как правило, 1,5-3 минуты. Некоторые из них предъявляются как образцы корректной и эффективной коммуникации между интервьюером и респондентом, иные – подвергаются методической критике и призваны иллюстрировать «ошибки измерения».

Вот итоговые выводы статьи Д. Рогозина. Они (эти выводы) жестки и безапелляционны:

«Проведенное методическое исследование поднимает новый, невостребованный российскими обществоведами, пласт информации о процедурах, техниках и приёмах проведённого исследования. Обе опросные компании заявили о своей готовности раскрыть всю полевую документацию по запросу заинтересованных лиц, однако к ним не поступило ни одной заявки. Российские социологи уже давно свыклись с ролью политических журналистов. Отстранившись от методических вопросов, они заявляют об ошибках и недочётах, подкрепляя свои доводы лишь нормативными представлениями о методе, которые в свою очередь, весьма далеки от современных реалий опросной технологии. Так становится возможной критика, приравнивающая опросную индустрию к политическому жесту, отказывающая целой отрасли в профессиональном развитии, поскольку последнее теряет всякий смысл. Если сторонний наблюдатель, исходя лишь из линейных распределений и формулировок вопросов, выносит суждение о качестве опросного инструмента, о какой технологичности измерения может идти речь? В борьбе за правду и политические свободы, российские социологи, подрывают методические основания своего же ремесла. Демонстрируя публике набор назидательных, надфактологических сентенций, они легитимируют производство публичного дискурса, не отягощённого технологическими описаниями. (Здесь и далее – в выводах Д. Р. - выделено мною. – А. А.). Лёгкость, с которой формулируются критические замечания и выносятся обличительные суждения, заслуживает отдельного рассмотрения. Однако сейчас важно продемонстрировать иной способ построения аргументации, основанный на разборе опросной методологии.

После такой инвективы в адрес «российских социологов» (думающих, как видно, иначе, чем Д. Рогозин), следуют несколько методических выводов, «построенных на анализе дополнительного материала, как правило, не нужного и не востребованного со стороны наиболее активных критиков»:

Во-первых, проведенный за рекордные сроки опрос отличается высоким уровнем качества измерения. Всего в 5% интервью возможны значимые нарушения опросной технологии, но даже при их исправлении ответы не будут смещены, поскольку итоговые распределения в группах с нарушениями и без нарушений, практически не различаются. Затруднения с ответами, подбор аргументов к тому или иному вопросу вписываются в порядок обыденного разговора. Дополнительные вопросы и уточнения ответа не нарушают общую логику беседы, что в первую очередь объясняется компактным и жёстко тематически определенным опросом. Результаты методического исследования позволяют поставить под сомнение осмысленность омнибусных технологий, находящих своё оправдание в иллюзорной универсальности и в столь же обманчивой эффективности.

Во-вторых, из четырех формулировок две нельзя признать удачными. Введение дополнительного условия о защите интересов (вопрос 2) и метафоризация политической принадлежности (вопрос 3) создают риск неоднозначного восприятия вопросных заданий, инициирующих различные стратегии ответа. Однако помарки в формулировках сглаживаются контекстом, создаваемым локальностью и целевой определенностью обращения к респонденту. Большинство участников коммуникации не чувствуют неловкости от задаваемых вопросов, воспринимают их как естественное развитие заявленной в начале темы.

В-третьих, новые технологии учёта данных и масштабность проведенного исследования позволили решить две чрезвычайно значимые методические задачи. Во-первых, оценить ошибки измерения и рассчитать риск, который наносят недобросовестные интервьюеры (риск, как указано выше, в таких опросах невелик. – А. А.); во-вторых, построить рейтинг звонковых центров, основанный на результатах работы, а не отчётной документации. Первое решение вносит вклад в формирование общей теории ошибок, второе — может помочь вновь выходящим на рынок полевых работ исследовательским коллективам выбрать наиболее надёжных и добросовестных партнёров.

В-четвертых, одномерные распределения и краткие описания выборки не достаточны для вынесения суждений о качестве проведенных исследований. Игнорирование столь незамысловатого факта ставит впросак даже умудренных полевым опытом социологов. Продолжая метафору А. Боголепова, можно лишь пожелать опросной индустрии подольше оставаться в грязи методических экспериментальных планов. Только тогда станет возможным избежать бесконечных пересудов и спекуляций, основанных на домыслах, предрассудках и личных устремлениях авторов, забывших о профессиональной этике, обязывающей не отрывать аргументацию от эмпирических наблюдений»

Ну, сказано не слабо! Как говорится «врезал по полной»… Хоть объекта критики на этот раз и не назвал (из уважения, что ли?).

На такую филиппику адресат должен либо умолкнуть («прикусить язык»), либо распалиться («полезть в бутылку»). Не будет ни того, ни другого. Давайте разберемся и насчет «политических спекуляций», и насчет «личных устремлений» и «профессиональной этики», и насчет существа дела: кому понадобился мегаопрос по Крыму, и для чего именно, и как с этой задачей справились ведущие поллстерские компании страны?

Причем заранее оговорим, что мы, в отличие от обывательских «пересудов», вовсе не подозреваем организаторов опроса в каких-либо подтасовках, фальсификациях, недобросовестности, и даже в недостатке профессионализма в таких вопросах, как построение адекватной (репрезентативной) всероссийской выборки или сбор и обработка данных, с использованием самых современных технологических средств и организационных форм, от звонковых центров до компьютерных программ.

Все методические и технические проблемы мы отдаем «на откуп» Д. Рогозину, и не собираемся ни в чем ему «перечить». Нас интересуют СТРАТЕГИЧЕСКИЕ проблемы этого и подобных исследовательских (?) проектов, которые (стратегические проблемы) как бы не существуют для нашего оппонента: он упорно их не видит, не может или не хочет замечать. Что ж, может быть, такова оптика его зрения.

ЧАСТЬ 2.

Однако прежде, чем начать обсуждение упомянутых ключевых проблем, сделаем еще одну «вводную». Напомним, что Д. Рогозин, для целей методического анализа, приводит в своей статье КЕЙСЫ – несколько транскриптов аудиозаписей бесед интервьюеров с респондентами. С нашей точки зрения, все эти кейсы (как положительные, так и негативные примеры) позволяют прочувствовать АТМОСФЕРУ и стилистику данного опроса. Поэтому мы извлекли указанные транскрипты из статьи Д. Р. (всего их шесть) и хотим предложить их вниманию читателя. Комментарии к ним см. в статье Д. Рогозина. Здесь – пока – без комментариев.

«Фрагмент 1.

Женщина, 64 года, среднее специальное образование, станица Солдатская, Республика Кабардино-Балкария (продолжительность интервью 2:05 мин)

0:00 И: (телефонный звонок)

0:07 Р: Да?

0:08 И: Здравствуйте. Меня зовут Елена. Я представляю Фонд «Общественное мнение». Мы сегодня проводим опрос, касающийся ситуации вокруг Крыма. Сможете принять участие? Ответить на несколько вопросов. Это займет всего одну минуту времени.

0:21 Р: (молчание)

0:26 И: Согласны?

0:27 Р: Ну, согласна.

0:28 И: Вы проживаете в Кабардино-Балкарской Республике?

0:30 Р: Да.

0:32 И: А вы как считаете, Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму?

0:38 Р: Думаю, да.

0:41 И: Даже если это осложнит отношения с другими странами?

0:44 Р: Боже упаси.

0:45 И: То есть нет?

0:46 Р: Боже упаси. Боже упаси. Нет. Я хочу, чтобы были хорошие отношения со всеми странами, в том числе…

0:55 И: А нет, если Россия будет защищать русских в Крыму и представителей других национальностей, ну то есть жителей Крыма, а осложнится отношение с другими странами, Россия должна все-таки защищать интересы Крыма или нет?

1:07 Р: (пауза) Господи, ну как сложно все-таки. Как мы можем их не защищать, если это наши люди?

1:16 И: Ну поняла я вас, то есть поставим то, что да. А вы согласны или не согласны с мнением, что Крым — это Россия?

1:21 Р: Да, это Россия.

1:24 И: А вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?

1:30 Р: Обязательно. <…>»

**

«Фрагмент 2.

Женщина, 51 год, среднее техническое образование, Абакан, Республика Хакасия (продолжительность интервью 1:20 мин)

0:00 И: (телефонный звонок)

0:12 Р: Алле.

0:13 И: Алло, здравствуйте.

0:14 Р: Здравствуйте.

0:15 И: Меня зовут Анна, и я представляю Фонд «Общественное мнение». Мы просим вас принять участие в небольшом опросе, который займет буквально минуту, про Крым. Можете уделить мне время?

0:24 Р: (вздыхает) Спрашивайте.

0:28 И: Скажите, пожалуйста, вы живете в Республике Хакасия?

0:31 Р: Да.

0:32 И: А Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих сейчас в Крыму?

0:37 Р: (пауза) Я считаю, да.

0:40 И: Даже если это осложнит отношение с другими странами?

0:46 Р: (пауза) Да.

0:47 И: А вы согласны или не согласны с мнением, что Крым — это Россия?

0:49 Р: (вздыхает, пауза) Согласна, скорей всего.

0:54 И: А вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Федерации?

0:59 Р: Да. <…>

1:16 И: Отлично. И это мой последний вопрос. Спасибо вам большое за участие. Всего Вам доброго. До свидания.

1:19 Р: (пауза) До свидания».

(Эти первые два фрагмента Д. Р. приводит как примеры корректной и качественной работы интервьюеров. - А. А.)

**

«Фрагмент 3.

Мужчина, 40 лет, среднее образование, село Владимирской области (продолжительность интервью 1:17 мин)

0:00 И: (телефонный звонок)

0:10 Р: Да.

0:11 И: Алле, здравствуйте.

0:12 Р: Здравствуйте.

0:13 И: Вас беспокоит Фонд «Общественное мнение». Мы проводим социологический опрос по вопросу Крыма. Полминутки можете мне уделить?

0:19 Р: Да, пожалуйста.

0:20 И: Спасибо за согласие, скажите, вы проживаете во Владимирской области?

0:24 Р: Да.

0:25 И: А как вы считаете, Россия должна защищать русских, представителей других национальностей, проживающих в Крыму?

0:31 Р: (пауза 4 секунды) Да, должна бы. Да.

0:37 И: Даже если это осложнит отношение с другими странами?

0:40 Р: (пауза) Да, конечно, мы должны помогать всем. Такое мнение мое. Согласен.

0:48 И: Согласны ли вы с мнением, что Крым — это Россия?

0:49 Р: Крым? Крым, Крым, Крым (задумчиво) Да нет, это не Россия.

0:54 И: То есть вы не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?

0:59 Р: (пауза 4 секунды) Нет.

1:04 И: Не согласны, да?

1:06 Р: Не согласен, конечно. <…>»

**

«Фрагмент 4.

Женщина, 32 года, высшее образование, поселок Вологодской области (продолжительность интервью 1:49 мин)

0:00 И: (телефонный звонок)

0:18 Р: Але.

0:19 И: Алло, здравствуйте.

0:20 Р: Здравствуйте.

0:21 И: Разрешите представиться. Я интервьюер Фонда «Общественное мнение». Мы просим вас принять участие в нашем экспресс-опросе. Ответить на несколько вопросов, касающихся ситуации вокруг Крыма. Заранее благодарна за сотрудничество. Вы согласны?

0:31 Р: Угу, да.

0:32 И: Спасибо большое за согласие. Скажите, пожалуйста, вы проживаете в Вологодской области?

0:36 Р: Да.

0:37 И: Угу. А Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму?

0:44 Р: Я думаю, что… должна.

0:46 И: Угу. А Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму, даже если это осложнит отношение с другими странами?

0:53 Р: Я думаю, должна.

0:55 И: Угу. А вы согласны или не согласны с мнением, что Крым — это Россия?

1:00 Р: Я — нет.

1:02 И: Угу. Скажите, пожалуйста, вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?

1:10 Р: (вздыхает) Ну, если это будет воля крымчан, тогда, пожалуй, да.

1:13 И: Скажите, пожалуйста, есть варианты ответа «да, согласен», «нет, не согласна».

1:17 Р: (вздыхает, пауза) Ну, да согласна.

1:21 И: Скорее да, все-таки, да.

1:23 Р: Угу. <…>»

(Этот фрагмент сопровождается следующим комментарием аналитика:

«…Сомнения, приведение дополнительных аргументов, неготовность части респондентов (как правило, с высшим образованием и проживающих в крупных мегаполисах) однозначно отвечать на поставленные вопросы (можно понять автора так, что однозначно отвечают на эти вопросы скорее лица без высшего образования и проживающие в провинции. – А. А.), указывает на редукцию сложного решения до простой формулировки, однако это вовсе не говорит о её ложности или ошибочности. Решение всё же принимается, и происходит это без какой-либо подтасовки новых интерпретаций или излишнего давления интервьюера. <…>

Вместе с тем, нельзя ни отметить, что второй и третьи вопросы воспринимаются гораздо хуже первого и четвертого <…>. Во втором вопросе, частично перегруженность коммуникативной ситуации снижает интервьюер, когда пропускает первую часть вопроса, сразу начиная с вводимого условия: «даже если это осложнит отношения с другими странами?» (фрагмент 1, 0:41; фрагмент 2, 0:40; фрагмент 3, 0:37).<…>

Третий вопрос о том, является (ли – А. А.) Крым Россией и вовсе звучит несколько странно (Не может не признать социолог-методист. – А. А.). Хотя он не вызывает неприятия у большинства опрошенных в ситуации реактивных ответов, любая попытка задуматься, что же стоит за вопросом приводит к сбоям <…>. Излишняя метафоричность, заложенная в конструкцию вопроса, на фоне складывающейся на момент исследования социально-политической ситуации, снижает эвристический потенциал такой переменной.Вопрос служит скорее буфером для перехода к следующему — о присоединении Крыма, более конкретному и однозначному в интерпретациях, нежели несёт в себе какую-либо смысловую нагрузку.

Неоднородность по качеству исполнения формулировок указывает на отсутствие пилотажа перед запуском большого опроса. Но общий дизайн анкеты выстроен изящно (Так! – А. А.), что приближает интервью не просто к обычному телефонному разговору, но создаёт своеобразную динамику, задаёт ритм. Не слышно ни раздражения, ни удивления на подобные вопросы. Актуальность их осознаётся респондентами, аинтервьюеры не воспринимаются как часть некоторой пропагандистской машины. Если бы до запуска опроса удалось снять небольшие шероховатости формулировок, то все обвинения и вовсе были (бы. – А. А.) беспочвенны…» (А с не снятыми «небольшими шероховатостями» - выходит: не беспочвенны? – А. А.).

Ну вот, теперь читатель познакомился и с характером, стилем анализа Д. Рогозина. Каждый кейс сопровождается примерно таким обсуждением. – А. А.) .

**

«Фрагмент 5.

Женщина, 45 лет, высшее образование, Великий Новгород, Новгородская область (продолжительность интервью 2:21 мин)

<…>

0:30 И: Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму?

0:38 Р: Русских, да, должна.

0:40 И: Всех, всех, всех, представителей других национальностей. Всех!

0:50 Р: О-ой.

0:51 И: Россия должна или не должна защищать интересы русских и (далее выделяет интонационно, на последнем слове переходит на чтение по слогам) представителей других на-ци-ональностей, проживающих в Крыму, даже если это осложнит отношения с другими странами?

1:01 Р: Ой, не знаю. Вот даже затрудняюсь, затрудняюсь ответить.

1:02 И: Вы должны ответить мне. В компьютере лист не перевернется. Да или нет. Ну, сколько можно нам на другие страны-то смотреть?! Елки-палки!

1:15 Р: Ну, нет, значит, нет, и все.

1:17 И: Конечно, ну, они нам будут диктовать что-то. Вы согласны или не согласны с мнением, что Крым — это Россия?

1:24 Р: Да (громко), Крым — это Россия!

1:27 И: М-м-м. Вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?

1:34 Р: Согласна. <…>»

(Данный кейс приводится Д. Рогозиным как пример не частого в его выборке транскриптов давления интервьюера на респондента. – А. А.)

**

«Фрагмент 6.

Мужчина, 39 лет, среднее общее образование, поселок Звонари, Иркутская область (продолжительность интервью 2:52 мин) <…>

1:24 И: Вы согласны или не согласны, что Крым — это Россия?

1:27 Р: (пауза) Ну, раньше он был Россией.

1:34 И: Ну, вот у меня ответы: да, нет.

1:35 Р: (пауза) Ну, скорее, ну… наверно, да.

1:41 И: Да, значит да, хорошо. Вот скажите еще, вы согласны или не согласны с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации?

1:50 Р: (пауза) Ух, не знаю, что сказать-то.

1:55 И: Ну, хорошо, затрудняюсь ответить…

1:57 Р: Ну, вот, если они хотят…

2:02 И: Ну, вот ваше мнение, вот вы хотели бы, чтобы его присоединили к России?

2:08 Р: Ну, наверное, да.

2:10 И: Значит «да» поставим, хорошо. <…>»

(«Подобные ошибки недопустимы в стандартизированных интервью, поэтому снижение риска возникновения столь сильных эффектов интервьюера — основная задача методиста», - отмечает социолог-методист. - А. А.).

**

Вот теперь, предоставив читателю возможность, на основании изложенных фактов и представленных примеров, самому судить о цели и характере мегаопроса по Крыму, и даже о коммуникативных ситуациях, возникающих в ходе указанного опроса, предложим собственную интерпретацию всех этих событий и МЕТОДОЛОГИЧЕСКУЮ критику настоящей полстерской акции. Но это – уже в следующей части нашей статьи.

ЧАСТЬ 3.

Итак, две ведущие полстерские компании России (ВЦИОМ и ФОМ) в середине марта 2014 г. получили – если не непосредственно из администрации Президента, то через некоего посредника - ответственнейший заказ: сверхоперативно, в 3 дня, провести репрезентирующий все субъекты Федерации опрос россиян, с численностью выборки порядка 50 тыс. чел. Тема: «Крым и Россия: порознь или вместе?». Цель: выяснить отношение россиян к готовящемуся присоединению Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации (или, можно сказать и так: получить социологическое подтверждение, своего рода легитимацию уже состоявшегося политического решения о таковом присоединении).

Почему такая «чудовищная» выборка? Ведь для адекватной репрезентации общественного мнения взрослого населения всей многомиллионной России достаточно, как мы знаем, и 1600-2000 чел. (обычно применяемый во всероссийских опросах объем выборки). Формальное объяснение: необходимость репрезентации КАЖДОГО региона (для чего необходимо соответствующее статистическое наполнение группы опрошенных во всяком данном регионе). Реальная причина, как нетрудно предположить: потребность в опросе «с политически значимым объемом выборки», так чтобы повысить доверие к результатам опроса со стороны людей, не слишком искушенных в законах математической статистики.

Конечно, конкретные результаты этого «мегаопроса» не предрешались заранее, думаю, не было «контрольных цифр» (как это бывает, скажем, в российской электоральной статистике). Но было ясно, что заказчик ожидает ВНУШИТЕЛЬНОГО перевеса положительных ответов над негативными, в вопросе о перспективе присоединения Крыма к России.

Можно было предположить, на основании предыдущих исследований общественного мнения, в том числе на эту тему (см результаты более ранних опросов ВЦИОМ: «КРЫМСКИЙ ВОПРОС» - пресс-выпуск от 11.03.2014, и «ПО КАКОМУ ПУТИ ПОЙДЕТ УКРАИНА?» - пресс-выпуск от 14.03.2014), что массовая поддержка такого политического решения обеспечена, Но в данном случае важно было: а) оценить МАСШТАБЫ этой поддержки; б) СОЦИОЛОГИЧЕСКИ подтвердить правомерность такого решения.

Выбор метода опроса был предрешен характером «технического задания». В такие сроки и при таком объеме выборки, не годилось интервьюирование «лицом-к-лицу». «Поневоле» следовало проводить только ТЕЛЕФОННЫЙ опрос, имеющий свои как положительные, так и отрицательные стороны.

Телефонный опрос, будучи правильно организован, обеспечивает естественную СЛУЧАЙНОСТЬ выборки, что необходимо для адекватной репрезентации генеральной совокупности. Но он (как, впрочем, и опрос «на дому» или «по месту работы» и т. п.) хотя бы и был на самом деле анонимным, не может гарантированно восприниматься респондентом как таковой: скажем, по номеру домашнего или мобильного телефона можно всегда «вычислить» его владельца. Стало быть, с этими социологами (а вдруг это даже и не социологи вовсе!) надо держать «ухо востро».

Особенно это касается политически острых вопросов, провоцирующих так называемые «социально одобряемые» (приемлемые) ответы. О том, что вопрос об отношении к событиям в / на Украине принадлежит к числу политически острых, лишний раз напоминать нет нужды.

(Не следует забывать, что наши социологические опросы проводятся в обществе, политический режим в котором уже давно характеризуется как «электоральный авторитаризм», а ныне - все более тяготеет к тоталитаризму. В не свободном обществе нельзя ожидать и абсолютной свободы высказывания всеми людьми своего отношения к верховной власти и ее действиям.

То есть мера искренности ответов на вопросы типа: «Одобряете ли Вы деятельность В.В. Путина?» - при отсутствии осознаваемых респондентами гарантий анонимности – уже становится сопоставимой с возможностью получить негативный ответ на вопрос «Одобряете ли Вы политику ЦК КПСС?», буде такой вопрос был задан 30 лет назад.

Данная проблема впервые, со всей определенностью, была поднята автором этих строк в дискуссионной статье: Алексеев А.Н. Выборы 4 марта: до и после (заметки социолога) // Социологический журнал, 2012, № 1).

Итак, метод телефонного опроса был в данной ситуации и противопоказан, и неизбежен (если, конечно, «принять заказ», т. е. взять на себя выполнение мегаопроса по Крыму в указанные сроки; а иные сроки, понятно, не устроили бы заказчика).

Следующая проблема: ЧТО И КАК СПРАШИВАТЬ? Иначе говоря - разработка методического инструментария. Главным методическим документом является ГАЙД (путеводитель, сценарий, план) беседы интервьюера с респондентом, причем требовалась такая методика, которая позволяла бы выяснить «всамделишное» (не наведенное!) МНЕНИЕ респондента по ключевому вопросу о «согласии / несогласии с присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации»

Вроде, задавать – изолированно - только один этот вопрос неудобно; надо как-то «подготовить» респондента, причем подготовить не концептуально (что было бы лишь своеобразной формой если не давления, то подсказки), а исключительно ТЕМАТИЧЕСКИ, то есть «ввести в тему». Это важно и для выяснения действительного отношения к предмету, и для создания комфортной коммуникативной ситуации «интервьюер – респондент» (чем особенно озабочен Д. Рогозин).

Как «ввести в тему»? Ну, скажем, был бы естественным вопрос: Слышали ли Вы о готовящимся в Крыму (тогда еще только готовился!) референдуме о статусе Крыма? Вопрос нейтральный. Ответ не затруднителен: да / нет.

Или вот: Знаете ли Вы, что Крым прежде входил в состав Российской империи а потом – в состав Российской федерации? (да / нет). Такой вопрос уже «не без намека»… Но по крайней мере – вопрос на осведомленность, а не оценочный

Что же делает автор методики «мегаопроса»? Он выстраивает обойму из 4-х вопросов, первый из которых таков: «Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму?»

У Д. Рогозина доброкачественность этого вопроса сомнений не вызывает. Между тем, это вопрос явно не корректный. Ибо он предполагает (по умолчанию), что на русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму, кто-то «нападает» или их интересы кто-то «ущемляет». А если нападают, обижают, ущемляют (о чем не спрашивалось), то какой же нормальный человек не скажет, что да, интересы представителей других национальностей (кстати, украинцы к этим «другим» относятся?) «защищать надо». Тем более, если речь идет о «своих», русских. Не случайно этот вопрос набрал аж 94 процента положительных ответов.

Правда, вопрос настолько неожиданный, что респондент, как правило, (см.. приведенные выше кейсы) отвечает не сразу, после паузы, не всегда уверенно. Вот, где пригодилась бы 5-пунктовая шкала («определенно да», «скорее да» и т. д.), а не 3-пунктоая («да / нет / не знаю»), как в данном опросе. Не пришлось бы интервьюерам «вымогать» однозначный ответ: ДА или НЕТ, ссылаясь на предписанную в анкете формулировку.

(Впрочем, наш социолог-методист считает «дихотомические закрытия» вопросов… «наиболее устойчивыми»!).

 Но, какая бы ни была шкала, уже этот, первый вопрос подводит к положительному ответу и на ключевой, последний вопрос (о присоединении Крыма к России).

После первого следует второй, «уточняющий» вопрос, на котором даже сам интервьюер может «сломать язык» (не говоря уж о восприятии вопроса респондентом): «Россия должна или не должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму, даже если это осложнит отношения с другими странами?». (Кстати, этот вопрос имеет смысл только в случае положительного ответа на предыдущий). Не случайно некоторые интервьюеры (как видно и из кейсов), опускали первую половину этого вопроса, ограничиваясь «предостережением»: «… даже если это осложнит отношения с другими странами?».

Ну, эта оговорка срабатывает для определенной части респондентов, и количество опрошенных, которые считают (согласились с тем…), что «Россия должна защищать интересы русских и представителей других национальностей, проживающих в Крыму» и готовы ради этого пренебречь возможным «осложнением отношений с другими странами», уже на 11 процентных пунктов поменьше (83 процента), чем в том случае, когда об этом последнем обстоятельстве не шла речь (94 процента).

Однако и этот второй вопрос выполняет функцию «наведения», подготовки к положительному ответу на последний, решающий вопрос.

Впрочем, уже и сам Д. Рогозин относится к этому вопросу критически (хотя, пожалуй, только в силу его «громоздкости», которую, по его мнению, удачно минимизируют некоторые интервьюеры, а не в силу его очевидной, для нас, тенденциозности).

Апогеем тенденциозности (исходящей вовсе не от интервьюера, в процессе коммуникации с респондентом, а от самого разработчика методики) является вопрос третий: «Вы согласны или не согласны с мнением, что Крым — это Россия?».

Ну, тут уж и сам адвокат мегаопроса о Крыме, Д. Р. признает, что вопрос «звучит несколько странно». Он пишет: «…Метафоризация политической принадлежности (вопрос 3) создают риск неоднозначного восприятия вопросных заданий, инициирующих различные стратегии ответа. (Признаться, не понимаю, что автор хотел сказать. – А. А.). Однако помарки в формулировках сглаживаются контекстом, создаваемым локальностью и целевой определенностью обращения к респонденту (Так! – А. А.)».

Приведенные самим Д. Рогозиным кейсы как-то не подтверждают его утверждения: «Большинство участников коммуникации не чувствуют неловкости от задаваемых вопросов, воспринимают их как естественное развитие заявленной в начале темы».

Со своей стороны, замечу, без ученых слов, что подобный вопрос методически недопустим в профессиональном социологическом гайде, какими бы обстоятельствами ни было обусловлено проведение опроса. Но политическую свою функцию этот вопрос 3 несомненно выполняет. После того, как 86 процентов (именно так!) опрошенных согласились с «метафорическим» утверждением, что «Крым – это Россия», подавляющему большинству «ничего не остается», как согласиться и с (предстоящим) «присоединением Крыма к нашей стране в качестве субъекта Российской Федерации» (91 процент!).

Мы намеренно здесь принимаем «правила игры» заданные нашим оппонентом: остаемся на территории исключительно методолого-методической критики. Не затрагивая вероятных (на наш взгляд) ВНЕНАУЧНЫХ целей и мотивов, двигавших составителями методики мегаопроса о Крыме. Поиск «ошибок измерения», предпринятый уважаемым социологом-методистом, нам представляется, может, и не бесполезной «игрой в бисер», однако он происходит на фоне кардинальных профессиональных (не исключаю, что и «вынужденных») ошибок «мозгового центра» данного опроса. И мне с трудом верится, что профессионал Д. Рогозин их не видит и ненамеренно «переводит стрелки» на обсуждение работы опросных центров и практики опытных / неопытных и радивых / нерадивых интервьюеров.

Д. Рогозина не устраивает, что «сторонний наблюдатель» (в данном случае я, но и не только я) выносит – критические – суждения о качестве опросного инструмента, «исходя лишь из линейных распределений и формулировок вопросов». Но для экспертной оценки указанного инструмента (на что претендует автор этих строк) вовсе не надо не только проводить текстологический анализ транскриптов бесед интервьюеров с респондентами, но даже и проводить сам опрос (хотя пилотаж методики, конечно, не помешал бы). Качество инструментария обеспечивается (если обеспечивается) еще на доопросной стадии.

Примечательно, однако, что фундаментальные ошибки измерения, проистекающие из пороков опросной методики, в данном случае обнаруживаются и не вооруженным (профессиональным социологическим опытом…) глазом. Именно это я пытался показать предшествующим разбором гайда (вопросника) мегаопроса о Крыме, да и примерами - кейсами из собственной статьи Д. Рогозина.

Парадокс заключается в том, что высокий профессионализм в деле построения выборки, организации масштабного опроса и т. п., то, что можно назвать технологичностью, сочетается с почти очевидным отказом от качественного методолого-методического обеспечения исследования. Даже защитник чести коллег-полстеров Д. Рогозин замечает: «из четырех формулировок (вопросов гайда. - А. А.) две нельзя признать удачными». Но ведь от этих формулировок зависит качество всего опроса!

Несколько слов по поводу возражений моего оппонента относительно «пристрастия» А. Алексеева к так называемы нормальным распределениям («гауссовой кривой»), как свидетельствам валидности методического инструмента. Конечно, распределение может быть и существенно «скошенным» в сторону какого-либо из полюсов шкалы, но это обычно свидетельствует о том, что имеем дело или с не информативным вопросом, или скорее не с социологическим исследованием, а с «квазиальтернативой референдуму» (по удачному выражению И. Климова). Вот в референдуме такое не обязательно, но вполне возможно. Но ведь референдум – не исследование, а политическое действо, акт волеизъявления народа.

В случае мегаопроса о Крыме, увы, имеем дело именно с «политическим жестом» под видом социологии, Этим «сильным» утверждением мы вовсе не хотим поставить под сомнение и «отказать в профессиональном развитии» всей «опросной отрасли». Развитие здесь – налицо, но вряд ли профессиональное.

(Примером заведомо не профессионального развития опросной отрасли может служить ситуация, описанная нами на Когита.ру в публикации «Социологи в роли имиджмейкеров?! День социолога» (КОГИТА). Все о тех же ВЦИОМ и ФОМ. Ситуация, на мой взгляд, дискредитирующая социологию).

В сущности, мы не говорим сейчас чего-либо существенно нового, по сравнению с тем, что сказано в нашей предыдущей публикации - ««Крымский вопрос» как предмет «социологического обслуживания» и социологического исследования» (КОГИТА). Той самой, за критику в которой нас благодарит редакция «Мониторинга общественного мнения» (см. выше: часть 1). Но наш оппонент далек от подобной благодарности (вдруг вспомнился из моего детства клич ФЗУ-шников: «Снимай пряжки, наших бьют!»).

Тут - в адрес «уважаемого А. Алексеева» - и «жанр догматического нравоучения», и «эмоциональная шелуха», и «устоявшиеся стереотипы и предубеждения» (это - из «полузакрытого» фейсбука), и «политические спекуляции и личные мнения, подчас сокрытые под наукообразной стилистикой», и даже не забыта ("забытая" А. Алексеевым) «профессиональная этика» (это уже из общедоступной статьи в «Мониторинге…»).

Но оставим эти эскапады на совести автора полемической статьи. Обратимся, в заключение, к, пожалуй, главному - уже не только профессиональному, а также и мироотношенческому - аспекту наших разногласий.

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Одна из публикаций автора этих строк на Когита.ру называется «Публичная социология – открытая социология» (КОГИТА) (Впервые опубликована в: Общественная роль социологии, ООО «Вариант», ЦСПГИ, 2008).

В этой работе мы опираемся на известную классификацию М. Буравого, различающего:профессиональную, прикладную, критическую и публичную «социологии»

В основе этой классификации лежит различение знания по «типу» («инструментальное» и «рефлексивное») и по «адресату» («академическая» и «внеакадемическая» аудитории).

Из указанной работы:

«…Профессиональная социология, по М. Буравому, есть инструментальное знание для академической аудитории; прикладная социология есть инструментальное знание для внеакадемической аудитории; публичная социология есть рефлексивное знание для внеакадемической аудитории; критическая социология есть рефлексивное знание для академической аудитории (3). Разумеется, это типы идеальные, в «чистом виде», пожалуй, невозможные; их границы не стабильны, понятия перетекают друг в друга и т. д.

Наша попытка дальнейшей концептуализации позволяет обозначить следующие аспекты публичной социологии:

а) ее общественный характер, в смысле направленности на служение обществу в целом, а не какой-либо его части (скажем, элите, будь то научная, политическая, деловая...);

б) актуальность, в смысле преимущественного сосредоточения на решении таких научных проблем, которые вырастают из... или стимулируются - необходимостью разрешения актуальных общественных диспропорций, конфликтов, противоречий;

в) демократичность, в смысле непосредственной предназначенности результатов научного изыскания публике, в пределе — общедоступности;

г) диалогичность, в смысле интерактивности как между исследователем и социальной общностью, выступающей объектом изучения, так и между исследователем и обществом, как потребителем социологической информации;

д) гражданственность, в смысле активной жизненной и научной позиции исследователя, обращенности лицом к гражданскому обществу, защиты трудовых и социальных прав и т. д.

Обобщая, можно сказать, что публичная социология есть социология открытая par excellence. Открытая для людей, как информантов исследователя, как его партнеров в изыскании и как потребителей социологической информации.

Открытая социология – это социология для общества и в защиту человека и человеческих общностей от государственного или рыночного диктата (как формулирует М. Буравой). Это – в наибольшей степени независимая социология (хоть абсолютная независимость и невозможна...). Свободная (разумеется, относительно...), а точнее — преодолевающая давление со стороны как внешних для социального института науки сил (государство, рынок), так и «изнутри» профессионального сообщества (имея в виду всевозможные писаные регламенты и неписаные обыкновения)».

Из сказанного вовсе не следует, что какая-то из форм существования социологии, как науки, является «хорошей» и/или «настоящей», в отличие от остальных. У каждой есть свой задачи, тип знания, адресат. В деятельности отдельных ученых эти формы могут сочетаться или даже совмещаться. Принадлежность к одной форме существования, «ипостаси» социологии вовсе не исключает возможности социального исследователя выступать и в другой ипостаси.

Если в одних персонах или сообществах разные «социологии» уживаются мирно, то в других возможна и конкуренция между нами.

Предельные состояния той или другой тяготеют к выходу за пределы науки. Например, «инструментальная социология» может преобратиться во что-то вроде «искусства для искусства» (применительно к науке). Ее апологеты склонны к эзотерическому (между собой) общению, недоступному для понимания «простых смертных». Такая социология в пределе может утратить содержательность.

«Прикладная социология» тоже имеет свою малосимпатичную крайность, описываемую в терминах «чего изволите?». Ну, а «публичная социология», скажем, может получить свое нежелательное продолжение в «политическом популизме»

Все эти «крайности» наукой, как таковой, уже не являются и дискредитируют звание социального исследователя.

В конкуренции между этими «ипостасями» (социальной) науки нередко возникают «передержки»: Лучший способ дезавуировать оппонента – приписать ему какую-либо из а-научных «крайностей». Особенно, если полемика идет между представителями РАЗНЫХ форм существования науки (лишний раз подчеркнем, что между разными «ипостасями» социологии, в принципе, нет антагонизма).

Так вот, в нашей с Д. Рогозиным полемике (дискуссии) имеет место столкновение разных позиций, и, если угодно, «социологий»:

а) позиции представителя (не исключительно, но преимущественно) «профессиональной» социологии (напомним: «инструментальное знание для академической аудитории»), отчасти совмещаемой с позицией если не представителя, то защитника «прикладной социологии» («инструментальное знание для внеакадемической аудитории») (Д. Рогозин), и

б) позиции представителя «публичной социологии» («рефлексивное знание для внеакадемической аудитории»), впрочем, не чуждого также и другим способам существования социологии (по крайней мере, владеющего ими) (А. Алексеев).

Представитель каждой из форм существования социологии должен, разумеется, опасаться «скатывания» в крайность. После всего сказанного, пожалуй, можно предоставить читателю самому судить, кто из нас двоих ближе к краю СООТВЕТСТВУЮЩЕЙ пропасти.

Нам представляется, что с позиций более свойственной ему «профессиональной» (напомним, это не оценка, а характеристика, в смысле М. Буравого) социологии наш уважаемый оппонент выступает в интересах коллег, занимающихся «прикладной социологией» (уточним: «прикладной политической…»), причем в данном случае, как я считаю, по существу, вышедших за пределы социологической науки.

Однако те и другие – социологи, по основному роду занятий. И в качестве таковых, у них могут быть КОРПОРАТИВНЫЕ интересы. Вот эти интересы, как мне кажется, и защищает Д. Рогозин, используя при этом весь известный ему, да и нам, арсенал «профессиональной социологии». Симбиоз получается интересный.

Этому симбиозу (химере?) противостоит, в лице автора этих строк (но и не только…), то, что выше определялось как ПУБЛИЧНАЯ социология, к характерологическим чертам которой нами относятся: общественное служение, актуальность демократичность, диалогичность, гражданственность и открытость. (См. выше).

Вы знаете, сквозь любую лупу не удается усмотреть в социологии, произведшей мегаопрос о Крыме, хоть общественное служение, хоть гражданственность. Профессионализм – пожалуй, да. Но остается вопрос: является ли этот профессионализм социологическим, а не, скажем, политтехнологическим.

Мой оппонент, похоже, усматривает некое противоречие между «научностью» и «гражданственностью». Примечательна его высказывание: в А. Алексееве «…критик и обличитель социального зла взял верх над методистом». Надеюсь, Д. Рогозин не призывает меня к коллаборционизму с «социальным злом». Но сам он предпочитает оставаться в «башне из слоновой кости» и / или «над схваткой». В интересах научной истины, разумеется. Не замечая при этом, что такая позиция есть лишь наиболее изощренная форма коллаборационизма.

Д. Рогозин вроде предлагает мне держаться в русле сугубо методических штудий, полагая их если не исключительно, то преимущественно достойными для ученого. Я же склонен-таки совмещать «научность» с «гражданственностью», тем более - в рамках «публичной социологии», которой сейчас главным образом занимаюсь. Гражданственность лично у меня ассоциируется с научной истиной, а не с оппозицией власти. «Протестное же, критическое отношение к власти» возникает, в частности, тогда, когда эта истина попирается. Ученый-гражданин заинтересован в качественной, достоверной социологической информации, Так называемый объективизм – это иллюзия, если не ширма «всеядности» и аморализма. Подлинное знание всегда ЛИЧНОСТНО (Майкл Полани).

Интересно, что прочитав 20 страниц текста Д. Рогозина «Насколько корректен телефонный опрос о Крыме: апостериорный анализ ошибок измерения», я так и не понял, а как бы сам автор ответил на 4 вопроса «мегаопроса». Понятно, что тема – не о том, а о «корректности телефонного опроса» и т. д. Но хоть бы намекнул…. Нет, ни разу не «проговорился». То ли из принципа, то ли по другой какой причине.

Признаться, я, вслед за Д. Рогозиным, с увлечением вникал в нюансы коммуникативных ситуаций «интервьюер – респондент». Наверное, потому, что сам отчасти методист. Но все же судьба моей страны и честь моей науки меня интересуют больше.

Возращаясь к классификационной модели М. Буравого, попробую определить «жанр» собственного своего, настоящего сочинения. Думаю, читатель имеет дело с «рефлексивным» знанием, адресованным в равной мере – «академической» и «внеакадемической» аудитории. То есть с «критической социологией» (см. выше).

… Статья Д. Рогозина в «Мониторинге общественного мнения» занимала 20 страниц. Моя – занимает ровно столько же. Правда, у меня много места уделено цитатам. Но и у Димы, насколько помню, тоже. 

Андрей Алексеев. Июнь 2014.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Крымская тема оказалась своего рода «тестом» для российской опросной социологии. Что проявилось не только в рассмотренном «мега-опросе».

Здесь следует заметить, что среди ведущих полстерских фирм России лишь одна – Аналитический центр им. Ю.А. Левады – дистанцируется от власти и бережет свою профессиональную и гражданскую репутацию. Тут возникает интересный (методический?) парадокс. Он заключается в том, что в большинстве регулярных социологических опросов российского населения, по репрезентативным выборкам результаты разных фирм (в частности, по «рейтингу» первого должностного лица государства, по другим остро-политически вопросам, включая отношение к присоединению Крыма к России) не так уж и различаются. Что опровергает гипотезу о банальной фабрикации данных (подобно тому, как это имеет место в российской электоральной практике).

Проблема тут - (а) в мере корректности вопросов, задаваемых респондентам (см. наш критический анализ «мега-опроса» по Крыму). А также – (б) в интерпретации данных опросов. И главное – (в) в учете общественных условий, в которых проводится массовый опрос.

Тут работают такие факторы, как: а) ОПАСЕНИЯ РЕСПОНДЕНТОВ насчет неблагоприятных для них последствий откровенных ответов, при условии не гарантированной (во всяком случае – не осознаваемой ими в качестве таковой) анонимности опроса; б) КОНФОРМИЗМ – предпочтения отвечать так же, как, по мнению респондента, думает большинство (в социологии этот феномен получил название - «спираль молчания»); в) многократно отмечавшееся социальными аналитиками то обстоятельство, что подавляющее большинство населения просто НЕ ИМЕЕТ СВОЕГО МНЕНИЯ, оно безразлично к вопросам политики и озабочено повседневными проблемами выживания; г) тотальное пропагандистское «облучение» общественного сознания в духе известных антиутопий от замятинского «Мы» до «Обитаемого острова» бр. Стругацких.

Как уже говорилось выше, в условиях жестко авторитарного режима (дрейфующего в сторону тоталитаризма), политическая опросная социология, пожалуй, вообще утрачивает всякий смысл.

Обратимся, на этот раз, к материалам Левада-центра, тем более интересным, что они показывают динамику отношения россиян к «крымскому вопросу»

Из пресс-выпуска Левада-центра от 3.02.2016

«МАЙДАН». УКРАИНА. КРЫМ 

ПОДДЕРЖИВАЕТЕ ЛИ ВЫ ПРИСОЕДИНЕНИЕ КРЫМА К РОССИИ? (N=1600)

2014

2015

2016

XII

I

II

III

IV

V

VII

VIII

IX

XI

 I

Определенно да

50

50

52

55

55

56

51

50

54

48

 47

Скорее да

36

34

32

33

34

29

33

33

30

35

 36

Скорее нет

7

8

9

6

6

7

8

10

9

11

9

Определенно нет

3

4

3

2

2

2

3

2

3

3

4

Затруднились ответить

4

4

4

4

4

6

4

5

4

3

4

КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ПРИСОЕДИНЕНИЕ КРЫМА ПРИНЕСЛО В ЦЕЛОМ РОССИИ БОЛЬШЕ ПОЛЬЗЫ – ИЛИ БОЛЬШЕ ВРЕДА? (N=1600)

мар.15

авг.15

ноя.15

янв.16

Больше пользы

70

59

59

61

Больше вреда

18

23

22

20

Затруднились ответить

12

18

18

19

 Наш комментарий

1. «ПОДДЕРЖИВАЕТЕ ЛИ ВЫ ПРИСОЕДИНЕНИЕ КРЫМА К РОССИИ?». Показатель «поддержки» за истекший год (2015) практически не изменился, В январе 2015 – более или менее уверенный ответ на этот вопрос дали 84% респондентов, в январе 2016 – 83%. Ну, понятно, здесь следует делать поправку – и на бессознательное (конформизм), и на намеренное (страх) предпочтение отвечать на этот вопрос положительно. Существенно, однако, что динамики нет.

2. Иначе обстоит дело с вопросом: «КАК ВЫ ДУМАЕТЕ, ПРИСОЕДИНЕНИЕ КРЫМА ПРИНЕСЛО В ЦЕЛОМ РОССИИ БОЛЬШЕ ПОЛЬЗЫ – ИЛИ БОЛЬШЕ ВРЕДА?». Если в марте 2015 ответ «больше пользы» выбрали 70% опрошенных, то в январе 2016 – 61%. Различие, во всяком случае, статистически значимое.

3. Итак, получается, что свыше 20% респондентов (83 – 61 = 22) «поддерживают» присоединение Крыма к России, притом что не считают, что оно принесло в целом России «больше пользы, чем вреда». Понятно, массовое сознание полно внутренних противоречий. Но вышеуказанное обстоятельство обнаруживает также, что показатель поддержки присоединения Крыма к России (83%) далеко не адекватен действительному общественному настроению.

 

***

Подводя итог всему сказанному, можно сказать, что российская опросная социология вошла в затяжной и глубокий кризис как профессиональный, так и гражданственный. Кризис, преодоление которого невозможно в рамках социологии, как таковой, а зависит от социально-экономических и общественно-политических условий развития этого социального института. Положение российского полстерства на службе у режима есть ДРАМА социологии и следствие драматической конкретно-исторической ситуации всего российского общества.

А. Алексеев. 25.02.2016

 

Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 4(73) апрель 2016

Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer4/Alekseev1.php