Что мне было делать? Они сидели в столовой и орали во всю мочь, перекрикивая друг друга, чтобы услышать голос своего собеседника. Голландцы, японцы, немцы, украинцы, финны, тайваньцы, французы. И другие. Их было около ста человек, они болтали на всех языках сразу, и пока они сидели здесь, мне нужно было выяснить их пол. Принадлежность к определенному полу. Вот список с именами. Вот участники. Кто из них женщина, а кто мужчина?
Ситуация совсем не простая. Дело происходит за завтраком на конференции современного театра. Все эти люди – актеры. Современная драма требует от них, чтобы они в любой момент могли сыграть что угодно: умирающего больного на полу в отделении Сбербанка, совокупляющихся пингвинов, кофейный столик королевы Елизаветы. Сыграть достоверно, неожиданно, свежо. Поэтому им ни на минуту нельзя расслабляться. Их жизнь – это дикая, безудержная постановка, беспрерывная игра мгновенно меняющихся персонажей, импровизация всех ролей одновременно в декорациях столовой, гостиничного номера, футбольного поля, экскурсионного автобуса. Какие там женщины и мужчины – они то и дело выскакивают из человеческого обличья. И тут же заскакивают обратно.
В столовой звенят кувшины с апельсиновым соком, вкусно пахнет поджаренным с корочкой беконом, крепким кофе и свежими тостами. Я бы позавтракала, но сначала надо сделать дело. Ясуши, Вим, Мааике, Джекки, Пайви, Мисако, Арнет, Мерви. Поначалу я полагалась на внешний вид, подходила, спрашивала, как зовут, а потом возле имени ставила «Ж» или «М». По внешним признакам и по наитию. Потом стало не так очевидно. Например, худое и вертлявое существо с крашеной в белое макушкой, в ярком пиджаке и с жесткой щетиной – по имени Женевьев. Щетина все испортила, иначе я с уверенностью бы определила существо как женщину. Спрашивать у Женевьев напрямую ее пол мне стыдно. Более того, я не знаю, как себя вести. Принять ли шутливый, развязный тон, которым они галдели между собой, или сделать строгое лицо официального работника? Оба варианта неприятны. Третьего я придумать не могла. Располневшая голландка в платье, покачивающая грудного ребенка. Толстый белорус в очках и рядом с ним бритый налысо, жестикулирующий. Двое с длинными волосами, абсолютно похожие на девушек, нога за ногу, светло-зеленые брючки, отставленный мизинец. Кто они – я ничего не могу сказать. Они дергаются, они чертовски похожи друг на друга. Я не успела поесть.
Время завтрака закончилось, театральная толпа разбежалась по репетиционным залам. Официанты уже собрали со столов тарелки. Повар на кухне сказал, что все кончилось. Завтрак кончился, и больше ничего не подадут. Объедки сложили в ведро и отдали собакам. Колбасы у них отродясь не водится, колбасу здесь не подают. Кусок хлеба, может, и найдется, но неужели вы будете жевать один хлеб? Когда весь международный форум так сытно и вкусно позавтракал? Почему вы не сидели вместе со всеми, а бегали вокруг столов со своими бумагами? Сами виноваты. Идите в ресторан, там покормят за наличные.
Два розовощеких официанта сидели на подоконнике и улыбались. Похоже, они и вправду сожрали весь бекон. И тосты с мармеладом. На кухне остался лишь легкий запах канализации и влажного металла.
После сырого мрака кухни солнце на улице облило меня раскаленным светом, ближайшие дома побледнели как на пересвеченной пленке, листья окрасились светло-серым оттенком. На автобусной остановке лежал на лавочке бомж. Сизое и распухшее тело с въевшейся сизой и пухлой одеждой раскинулось на широкой лавке, правая рука свесилась. В ногах его сидела девушка – зеленые брючки, осветленные волосы, помада. Она называла бомжа папой.
- Отчего от тебя так воняет? Не просто воняет, а несет смрадом? Не мочой, не затвердевшим слоем пота, не грязным бельем. Гораздо хуже. Невозможно представить более мерзкого, вся гадость сразу. Тухлое яйцо, гальванические отходы, испражнение скунса, нашатырный спирт, ассенизация холерных бараков. Если бы запаха было меньше, я бы подумала, что ты гниешь заживо.
Бомж захрюкал мелким смешком в облезлую бороду. Он был доволен.
- Это, можно сказать, семейная тайна. Вот что я тебе скажу. В нашей семье все так пахнут, или воняют. И деды, и прадеды, и все женщины тоже. Пока молодой, запах почти не чувствуется. Но со временем все будет хуже и хуже. Ты немного подрастешь и тоже будешь вонять за версту. А потом за две версты. А потом тебе придется стать бомжом. Какие уж тут шутки. Это не шутки. Так и будет.
Я стояла на остановке и смотрела на парочку, не скрываясь. Им, видимо, это вполне нравилось. Бомж рыгнул, девушка отвернулась, пытаясь найти хоть пару слов в ответ папе. У меня в желудке было так пусто, что голод превратился в отвращение. Я смотрела на парочку, ожидая продолжения разговора, но они лишь хлопали веками. И тут из-за боковой стенки остановки появился третий человек. Внезапно. Он не шел к нам по улице. Я не совсем уверена, но, по-моему, он давно стоял за перегородкой, прислушивался, а сейчас вдруг выскочил и подскочил к лавке.
- Позвольте узнать, где месье изволил провести ночь? – напал он на бомжа с яростным вопросом.
- В канаве, - лениво ответил бомж.
- В канаве?! Где?
- Там.
- И тебя не били?
- Били.. Не очень сильно.
Бомж отвечал машинально, тупо, нехотя, по принуждению какой-то неодолимой привычки. В то время как третий был резв, третий интересовался, жестикулировал, едва не подпрыгивая на месте.
- Все те же?
- Те же. Не знаю.
Бомж, наконец, закрыл глаза.
- Послушай, эта пьеса давно устарела. Она проклята, как заезженная пластинка. Она никому не нужна, ее разжевали на все лады, ее извертели и так, и сяк на всех подмостках, ее не станет играть даже школьный кружок. От нее несет замызганной старостью. Вот, кстати, мы тут с Валентином затронули интересную тему…
Но третий не хотел слушать. «Несет, несет… У нее изо рта, у него от ног,» - сказал он практически сам себе и побежал прочь.
Бомж крякнул и увидел меня. Он раскрыл глаза пошире.
- А вы, женщина, что тут стоите? Автобуса не будет. Вы организатор? Сходите лучше в магазин, купите что-нибудь. Я сегодня ничего не ел. Не завтракал. Я не ем бекона. Мяса, колбас – не ем. Я вегетарианец. Сходите лучше, купите орехов. Свежих развесных орехов. Можно еще немного водки. А то меня уже тошнит.
Я повернулась и пошла в жилой корпус.
И все же я здесь человек не совсем случайный – эта мысль утешала меня, как подаяние нищенке, которое успокаивает ее страх выживания. Когда-то мне приходилось тоже играть на сцене. Это – небольшой и полузабытый эпизод моего прошлого, и все-таки я знаю, что такое театральное превращение. Хорошо сыграть это не значит «войти в роль». Нет никакого «вхождения в роль» – это всего лишь фигура речи, бессмысленная фраза для популистского объяснения необъяснимого. Актер может просто перестать существовать в самом театре, но перейти в условное измерение пьесы, как в кинематографическом приеме, когда два изображения наложены одно на другое и одно из них выделено более четко. Он существует сразу в двух параллельных мирах, колеблющихся друг относительно друга, не стабильных. Он в трансе, в раздробленности, и в то же время в восхитительной новой размерности своего пребывания, в мерцании противоречивых эмоций, где отсутствует всякий базис, всякая твердость, уверенность, где зыбкое «я» прыгает сквозь один вымышленный текст в другой, еще более нереальный.
Я как организатор вполне вписывалась в сценарий так называемой конференции, я представлялась себе носорогом Ионеско, скачущим по боковым улочкам провинциального города. Бессмысленным, как и другие, но обязательным персонажем спектакля, без которого абсурд действия не имел бы завершенного рисунка. И тем не менее вся эта чехарда утомила меня уже с самого утра. Хотелось прилечь где-нибудь в прохладе и закрыть глаза, чтобы снова не попасть «в ситуацию», не нарваться на очередную постановку. Я устала.
Жилое помещение представляло собой огромный прохладный зал. Параллельные перегородки делили его на множество небольших отсеков с широким проходом посредине. В таком прямоугольном отсеке находилось подобие лежанки – большое, пухлое ложе, прикрытое белоснежной бумажной простыней. Между ложем и соседней стенкой оставалось места только на узкий проход. В уголках аккуратно стояли разноцветные рюкзачки, на подоконниках лежало несколько косметичек и каких-то заколок, а в целом в помещении царила чистота, полумрак и аккуратность, пахло прелой травой. Я упала на одну из лежанок лицом вниз и закрыла глаза. Возможно, я мгновенно уснула, а может быть и нет, потому что тут же открылась дверь и вошел главный организатор.
- Вот ты где, - он сел у меня в ногах. - Как дела?
- Нормально.
- Как себя чувствуют участники?
- Прекрасно. Мы забыли про вегетарианцев. Вегетарианцы сегодня не завтракали.
- И что они делали?
- Ничего. Один из них лежал на улице в костюме бомжа. Сказал, чтобы я купила ему орехов.
- А ты?
- А я не купила. Я тоже не завтракала.
- Ладно, я что-нибудь придумаю. Следующая твоя задача – выявить вегетарианцев. Берешь список, подходишь к участнику и спрашиваешь, на какой он диете. Вот и все. А насчет завтрака ты не волнуйся. Перед обедом зайди на кухню и скажи повару, что я распорядился выдать тебе завтрак вместе с обедом.
Я лежала молча. Главный организатор посидел некоторое время рядом, потом ушел. Сказав, что у него еще много дел. Например, сейчас ему нужно привести в порядок помойку возле корпуса, там слишком грязно.
Дверь за ним захлопнулась, у меня из глаз потекли слезы. Слезы стекали на бумажную простыню, тонкая, мягкая бумага тут же расползалась. Я тронула ее рукой - в образовавшуюся дыру вылезла старая прелая солома. «Вот так конюшня!» - подумала я.
Я встала и вышла. Я пошла по улице. Солнце резало глаза. Я надела темные очки. На улице дети стояли в кружок и считались. Один из них чеканил смешную считалку. Когда считалка кончилась, его палец указал на самого маленького мальчика. Тот заныл: «Я уже пять раз водил, я не хочу больше!» Дети стали ему объяснять, что так выпало. Мальчик требовал, чтобы посчитались еще раз и выпало кому-нибудь другому. Я пошла дальше. Я увидела, как главный организатор собирает мусор вокруг помойного контейнера. Он работал в желтых перчатках. Возле вертелась какая-то собака. Я подошла к зданию, открыла дверь, вошла. Очутилась на балконе репетиционного зала. Вниз вела небольшая лестница. На сцене играли музыканты – гитарист, барабанщик, клавишник. Девушка в круглых очках пела песню. Волосы падали ей на лицо, но она как будто не замечала их. Она держала микрофон обеими руками и тянула гласные тонким нежным голосом:
- Imagine there’s no heaven, It is easy if you try…
- Imagine all the people sharing all the world…
Может быть, это была не девушка, а кто-то еще.
