Это совершенно правдивая история. Просто она произошла очень давно. Так давно, что сегодня, в нашем стремительном строго организованном времени, кажется нелепой, невзаправдашней и даже смешной. И обстоятельства кажутся смешными, и проблемы, и поступки участников всех событий. Хотя самим участникам, наверняка, было не до смеха, более того, они ужасно переживали, мучились и даже страдали. Потому что человек живет и страдает в своем времени и своих обстоятельствах, а не в какой-то объективной реальности.
А, может, эта история не смешная, а просто незатейливая? Ну, конечно, незатейливая! Никаких в ней нет общественных проблем, например, или значительных фигур, или, тем более, важных исторических событий. Даже неудобно писать такое длинное вступление к такой незатейливой истории, но лучше честно предупредить утомленного и занятого собственным делами читателя, что его не ждет ничего особенного.
Но если рассказ начался, и мы с первых строк заговорили о времени, то придется уточнить, что дело было вскоре после войны. Хорошо, может быть, не сразу после войны, лет десять прошло, а то и более, - Сталин к тому времени уже умер, и продуктовые карточки отменили, но вот исторического разоблачения бывшего горячо любимого вождя еще не случилось. И реабилитации многих граждан, жестоко и поспешно названных врагами народа, тоже не случилось, и врачей продолжали считать вредителями и убийцами, как это ни дико звучит для современного уха. Но жизнь, конечно, текла по своим вечным законам, молодость расцветала и ждала любви, дети бежали в школу, жены стояли в очереди за продуктами, покупали абажуры и шифоньеры, мужчины добросовестно читали газеты, спешили на утренний троллейбус, боролись за успешное завершение пятилетнего плана. И даже война немного побледнела в памяти и уступила место простым ежедневным заботам.
Обозначив время, конечно, нельзя не сказать и о месте действия. А местом, волею судеб, оказался маленький подмосковный городок, а еще точнее - очень небольшой и незначительный механический завод. Там всего-то человек сто работало на этом заводе, каждый - на виду, а женщин и вовсе, считай что не было, смешно сказать - двенадцать женщин на весь коллектив, девять в цеху, да три в заводоуправлении!
И, конечно, все сразу заметили появление новенькой. К тому же она была красоткой. Настоящей красоткой, как в кино, с огромными черными глазами и целой шапкой темных кудрей, рассыпанных по плечам. Ах, если бы только кудри, но ведь был еще наряд! Весь женский коллектив заводоуправления, а, надо заметить, коллектив хоть и небольшой, но очень достойный, о чем речь пойдет впереди, так вот, весь женский коллектив тихо ахнул, глядя на тугую черную юбочку до колен, и даже, кажется, с какими-то разрезами по бокам и такой же черный жакет, подхватывающий талию и легкие бедра. Но, главное, свитер! Ярко-красный свитер с высоким роскошным воротом так ловко подчеркивал стройную шею и круглый подбородок, что Витька Филькин аж присвистнул от восторга. И пусть Витька слыл известным всему заводу бабником, это ничего не меняло, красота есть красота.
Конечно, невольные зрители не могли догадаться, что шикарный костюм новенькой сотрудницы перешит из бывшей военной формы отца, перелицованной и перекрашенной в черный цвет, а затейливый фасон почти точно скопирован из замечательного и редкого в те времена заграничного фильма. Со свитером было еще проще. Свитером служила довоенная мамина кофта, одетая задом наперед, так что пуговицы застегивались на спине (что, после небольшой тренировки, было минутным делом), а ворот скреплялся сзади на шее английской булавкой, совсем незаметной под рассыпанными кудрями. На вид красавице было лет двадцать, от силы двадцать два, но она уже успела окончить техникум, настоящий московский техникум, и прибыла на завод по распределению на должность зам. начальника цеха. А еще через пару месяцев, когда начальник инструментального цеха Петрович окончательно запил и был без шума уволен «по собственному желанию», Алла или Алла Семеновна, как строго величал ее директор завода, и вовсе стала заведовать этим самым цехом, и, кстати, справлялась довольно шустро, так что сотрудники вскоре привыкли к ее молодости и несерьезному для такого дела облику. Из уважения рабочие цеха тоже вскоре стали звать новую начальницу Семеновной, как звали раньше легко позабытого бедолагу Петровича, что ж – в каждом времени свои привычки и свое уважение, смейся не смейся. Хотя, придется признать, буквально в том же месяце у красавицы появилось и другое имя, даже скорее не имя, а прозвище, и говорилось оно в рифму, как и полагается прозвищу, а именно – Алла с Урала. Сей поэтический опус принадлежал конечно, Витьке Филькину, который сразу получил от Аллы Семеновны полный категорический отказ на все свои ухаживания, и теперь ничего другого ему не оставалось, как дразниться и придумывать прозвища. А ничего обидного в новом имени и не было! Алла Семеновна, действительно, много лет прожила на Урале, куда занесло ее вместе с родителями еще в войну, то есть совсем в детском возрасте, так что прежней Москвы она и не помнила вовсе и москвичкой себя не считала. Завод после войны решено было оставить на Урале в целях дальнейшего развития отдаленных районов страны, а родители, которые оба работали на эвакуированном заводе, папа – инженером (правда, с небольшим перерывом на службу в ополчении), а мама техником в плановом отделе, так вот, родители тоже решили остаться и не искать новых забот, тем более, что завод им предоставил отдельную двухкомнатную квартиру. А в Москве у папы и мамы была узкая длинная комната в огромной, на десять семей коммуналке, где они жили вместе с маленькой Аллой, еще более маленьким ее братишкой и бабушкой, папиной мамой, спавшей в той же комнате за толстой серой ширмой. Эта бабушка, надо сказать, обладала характером очень независимым и даже вредным, от эвакуации отказалась категорически, и осталась единственной хранительницей вышеописанной комнаты. К тому времени, когда Алла подросла, и встал вопрос о ее дальнейшем образовании и проживании, родители дружно решили отправить дочь в родную столицу. Предполагалось, что бабушка в своей теперешней старости и немощности будет просто счастлива принять и прописать взрослую внучку, а впоследствии и завещать ей такую немаловажную вещь, как жилплощадь в Москве. Но бабушка, хотя и прописала Аллу, но большой радости не высказала, дряхлеть и тем более умирать совсем не собиралась, а вместо этого завела себе друга сердца, длинного, лысого как огурец старика по имени Яков Соломоныч. И вот наша героиня, пусть и оказалась вновь жительницей столицы, но как-то сбоку припека, и, честно признаться, с грустью вспоминала свой Урал и подолгу не засыпала за пресловутой ширмой под грозный храп лысого Соломоныча.
Женский коллектив заводоуправления в составе, как уже говорилось, трех сотрудниц пригляделся, посовещался и раскрыл объятия новому начальнику цеха, тем более девушкой она оказалась скромной и приветливой, а боевой наряд и прическа скорее служили маской ее природной застенчивости, чем отражали характер. Так что на обед в столовую они стали ходить уже вчетвером, что было и веселее, и гораздо удобнее, потому что можно было занять целый отдельный столик и спокойно побеседовать на разнообразные и милые сердцу женские темы.
Конечно, по справедливости давно пора перейти к описанию остальных трех участниц этого «женского стола», но мы все-таки начнем со столовой, и вы скоро убедитесь, что она заслуживает отдельного повествования.
Вы можете не поверить, но в те далекие и небогатые времена столовая нашего завода представляла собой почти шикарное помещение: над входом, рядом с портретом Ленина, красовалось живописное панно с лужайками и цветущими деревьями, аккуратные столики на четырех человек были накрыты настоящими белыми скатертями, а в центре каждого столика стояла вазочка со скромными, но тоже настоящими живыми цветами. Вероятно, такая роскошь объяснялась отсутствием еще не изобретенных в то время пластиковых покрытий и синтетических клеенок, но какое это имеет значение! Конечно, для заказа обеда, согласно скромному и слегка однообразному меню, нужно было постоять в очереди и пробить чек в кассе, но поднос с тарелками уже приносила официантка в белом передничке и наколке на пышно взбитых по тогдашней моде волосах.
Здесь нужно признаться, что столовая принадлежала не только заводу, вернее, она совсем заводу не принадлежала, а была как бы совместным владением строительно-монтажного управления, расположенного по соседству, и еще двух маленьких фабрик, в данном случае к делу не относящихся. А руководство нашего завода с давних времен приходило в столовую на обед то ли по специальной договоренности с начальством управления, то ли просто в силу дружественных соседских и производственных отношений. Благодаря управлению, хозяйству богатому и прочному, и появились официантки, цветы на столиках и прочая необязательная, но приятная чепуха. Главное, все эти подробности не только радуют сердце рассказчика, но и имеют прямое отношение к нашей истории, которая и началась в вышеописанной столовой при самых казалось бы будничных обстоятельствах. Но теперь мы просто не имеем права не поговорить об остальных женщинах, сидящих с Аллой за столиком.
Старшей и по возрасту, и по положению была, несомненно, Галина Васильевна Ляхова, главный бухгалтер завода и председатель местного комитета. Галина Васильевна, женщина сильно немолодая, лет сорока пяти или даже пятидесяти (что в глазах тогдашней Аллы не имело разницы), родилась еще в начале века, даже успела поучиться в дореволюционной женской гимназии, но саму революцию помнила плохо и была воспитана целиком в духе победившего социализма. К моменту нашего рассказа два взрослых сына Галины Васильевны несли положенную службу в рядах советской армии, тихий интеллигентный муж Иван Андреевич Ляхов большой заботы не требовал, и все сердце деятельной главной бухгалтерши принадлежало родному предприятию, и в особенности его местному комитету. Без Галины Васильевны не только не распределялись изредка залетавшие на скромный завод путевки в санаторий, но и не двигались другие, более будничные дела: проводы на пенсию, разборы в товарищеском суде, субботники и коллективные походы на майскую демонстрацию. Не говоря уже про совершенно новый с иголочки заводской детский садик, открытый прошлой осенью! Конечно, на основную работу времени оставалось мало, но и там всегда сохранялся порядок, потому что Галина Васильевна могла полностью положиться на свою коллегу, рядового бухгалтера завода, но совсем не рядовую женщину, Раечку Зыренко.
Раечка родилась на свет, чтобы покорять мужские сердца. Это было понятно даже самому ненаблюдательному свидетелю ее детства и юности, стоило взглянуть на Раечкины огромные голубые глаза, пухлый нежный рот, который так чудесно менял очертания от легкого каприза до полной обещаний улыбки, на всю ее складную кругленькую фигуру. К сожалению, в судьбу Раи вмешалась история. Нет, не наша незатейливая история, а История глобальная, сломавшая не одну жизнь, и не одно поколение людей, а именно – Вторая мировая война. Те самые мужчины, которым полагалось жить и радоваться Раечкиной красоте, бесконечными страшными рядами ушли на фронт, и большинство из них никогда не вернулось обратно. А те, кому посчастливилось вернуться, что греха таить, обратили взоры на более юных невест, чудом сумевших расцвести в эти голодные жестокие годы. На Раечкину долю остались одинокая чистенькая комната, скромная должность бухгалтера на неприметном заводе да страстная надежда на простое женское счастье. И пусть годы стремительно летели, рождались новые дети и подрастали новые невесты, но надежда все не покидала Раечкину трепетную душу.
Описание третьей героини требует от автора особой аккуратности и даже деликатности. И не потому, что речь пойдет о рядовом, но важном члене коллектива, - секретаре директора. Сложность в том, что между директором завода Синельниковым Иваном Никитичем и его личной секретаршей Соней Вербицкой существовали особые отношения, которые сегодня можно было бы назвать неформальными. Но названия такого в описываемые времена не существовало, поэтому придется прямо сказать, что Соня была любовницей директора. Только не надо судить поспешно! Ведь даже Галина Васильевна, женщина высоконравственная, относилась к сей непростой ситуации с пониманием и сочувствием.
Когда-то много лет назад, в первый месяц войны, восемнадцатилетняя Соня провела единственную и поспешную ночь с чудесным мальчиком Алешей Соломатиным, одним из первых призывников их класса. История, в дальнейшем многократно рассказанная в советских послевоенных фильмах. Но в отличие от фильмов, где после страданий и разлук герои обязательно встречались под громкую прекрасную музыку большого оркестра, Соня никогда больше не встретила Алешу Соломатина и только через полгода после его гибели получила пересланную Алешиной мамой похоронку. Сама мама в том же месяце погибла при бомбежке и вовсе не узнала, что в апреле 42-го года в чужом и голодном Казахстане у нее родилась внучка, крошечная солнечная девочка с огромными, как у Алеши, глазами, будто специально созданными для радости и удивления. А еще через два года девочка заболела полиомиелитом, как раз тогда была большая вспышка этой инфекции. Вот собственно и вся предыстория. Соня вернулась в Москву с девочкой-инвалидом в колясочке, про учебу в институте оставалось забыть навсегда, еще повезло, что устроилась секретаршей на завод.
Иван Никитич Синельников, человек совсем немолодой, возможно даже ровесник Галины Васильевны, был давно и прочно женат, имел ведомственную квартиру, служебную машину и взрослую замужнюю дочь. То есть опять-таки ситуация походила на послевоенные фильмы, но там, по сценарию, директору положено было мучиться и страдать от своего ложного положения, разрываться между любовью и долгом, а Синельников, надо признаться, совсем не мучился. Он любил Соню и был откровенно безбрежно счастлив. Соня, несмотря на красоту и особое свое положение, на работе держалась скромно и отстраненно, как и положено настоящей секретарше, никогда не смешивала служебные отношения с личными и, главное, тоже любила Ивана Никитича, любила ненавязчиво и нетребовательно, как умеют только осиротевшие послевоенные вдовы. У нее была уютная однокомнатная квартира, полученная не без помощи профсоюзного начальства, но совсем не из-за внимания директора, как вы могли подумать, а благодаря Катеньке, дочке-инвалиду. Катенька, тихая, худенькая девочка с безнадежно изуродованными ногами, но большая певунья и умница, училась в интернате для детей с физическими пороками. Интернат, один из многих примеров заботы партии и правительства о детях, оказался спасением для Катеньки - никто там не дразнился, не удивлялся хромоте и костылям, все ученики либо родились инвалидами, либо перенесли полиомиелит и костный туберкулез. Соня забирала девочку на выходные, а целую неделю жила одна, Иван Никитич приходил к вечеру, часто прямо с какого-нибудь совещания, клал красивую седеющую голову на Сонины колени, целовал молодые тонкие ее руки. Они мало разговаривали, иногда Соня рассказывала про успехи дочки или Иван Никитич про какой-нибудь смешной случай в райкоме. Он привозил для Катеньки нарядные дорогие шоколадки из райкомовского буфета, а самой Соне смешные милые подарки – набор носовых платочков, расшитых цветами, вазочку для конфет, звонкий хрустальный колокольчик. Перед женой директор большой вины не ощущал, она давно привыкла к их взаимной отдаленности, интересовалась больше зарплатой мужа, чем его успехами или неудачами, часто проводила вечера у дочки.
Постойте! Мы, кажется, слишком отстранились от основной темы нашего повествования и нашей главной героини, которая как раз сейчас сидит в вышеописанной столовой в обществе уже знакомых нам женщин и в ожидании официантки с обедом обсуждает с Раечкой немыслимо модную в этом сезоне юбку колоколом.
Вид у подошедшей официантки был какой-то странный, будто праздничный, и в руке она сжимала большой плотный конверт.
- Вот, велели передать, - провозгласила официантка и торжествующе положила конверт напротив Аллиной тарелки.
- Кто?! - дружно спросили все четыре женщины.
- Один человек! – таинственно прошептала официантка, - видите столик у окна? Вот там и ищите!
Четверо мужчин за столиком у окна как по команде раскланялись и заулыбались, приветственно поднимая руки. Алла вспыхнула, Раечка нервно хихикнула. Галина Васильевна, как старшая и наиболее серьезная из всех свидетелей, решительно надрезала конверт обеденным ножом. На стол выпали красиво напечатанные пригласительные билеты в Дом культуры строительно-монтажного управления.
- Интересное и необычное приглашение, - констатировала Галина Васильевна, тщательно рассматривая билеты с обеих сторон, – оказывается, люди еще умеют красиво ухаживать! Ах, только посмотрите - показ кинофильма, буфет, танцы, - где мои молодые годы! Кстати, я знакома с одним из товарищей (она указала на самого старшего из сидящих у окна мужчин) - бухгалтер управления, немного тугодум, но человек вполне порядочный. А остальных – нет, не знаю. В управлении недавно сменилось руководство, возможно, кто-то из новых инженеров?
Алла исподтишка взглянула на загадочную четверку. Красивый широкоплечий брюнет с темными чуть навыкате глазами, вихрастый парень в клетчатой ковбойке, невысокий мужчина со вздернутым носом, упомянутый бухгалтер с аккуратно зачесанными на косой пробор волосами.
- Новые времена, новые нравы, - улыбнулась демократичная Галина Васильевна, - Аллочка, вероятно, вам самой предлагают выбрать спутника на вечер.
- Тут и думать нечего, - опять вспыхнула Алла и решительно протянула второй билет сидящей рядом Раечке, - интересно, какой будет фильм, вдруг с Орловой? Я ее просто обожаю!
Однако вечером, лежа за ненавистной ширмой, Алла вновь и вновь возвращалась к эпизоду в столовой. Кто, кто из четверки придумал это приглашение? Молодой парень казался немного недалеким, курносый мужчина невзрачным, пожилого тугодума бухгалтера даже не стоило обсуждать! Оставался брюнет, но он выглядел слишком легкомысленным, наверняка бабник и любитель легких побед.
Как вы уже поняли, наша героиня была девушкой ответственной, да и воспитание в те годы требовало от женщины большей строгости в поведении, чем в наше неразборчивое время. Но не будем спешить с выводами и насмешками. Ведь, что ни говори, прогресс в обществе часто объясняется чисто техническими причинами. Посмотрели бы мы на современных прелестных и свободных женщин, легко меняющих возлюбленных согласно велению души или прихоти настроения, если бы их перенести в то суровое время, когда не только не существовало волшебных таблеток против нежелательного ребенка, но даже такое мерзкое и неугодное Богу средство как аборт было абсолютно запрещено. Но не стоит больше о грустном и неприятном, ведь наш рассказ, как вы уже, наверное, догадались, пойдет о Любви.
Конечно, смешно предполагать, что Алла Семеновна, красавица и дипломированный специалист, не имела никакого любовного опыта. Еще в девятом классе вниманием юной, но уже прелестной Аллочки завладел шикарный морячок, сосед и бывший выпускник ее же школы. Морячок, прочно овеянный ореолом просторов и дальних странствий, приехал на побывку, как в известной тогда песне «на побывку едет молодой моряк…» (да простит меня читатель за постоянное обращение к произведениям массовой культуры, но ведь ни из песни, ни из жизни слова не выкинешь), и, конечно, появление красавца в белой форменной робе и бескозырке стало незаурядным событием в мирном уральском городке. Морячок, как и предполагалось, простаивал одиноко и неприступно на городской танцплощадке, девчонки, как и положено, краснели и вздыхали, уже пошел слух, что у красавчика есть зазноба по месту службы, но на этом этапе события резко разошлись с упомянутой песней. Потому что неожиданно для всех и даже для себя самого храбрый покоритель морей отчаянно как пацан влюбился в нашу юную героиню. В то сказочное лето соловьи пели особенно упоительно, и луна сияла огромным праздничным фонарем, когда он провожал Аллочку после танцев, бережно укрыв ее тонкие плечи настоящим морским бушлатом. Будь Алла Семеновна постарше, а побывка подлиннее, может и случился бы серьезный большой роман, но долг и обязанности развели наших героев в разные края - он вернулся к месту приписки, она уехала учиться в столицу. «Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…»
В Московском техникуме, конечно, тоже не обошлось без поклонников, особенно один, Димка Прохоров, все ходил за Аллочкой, провожал до дома и даже лез целоваться, но он был толстоват и неуклюж, разве в такого можно влюбиться! К тому же Алла постоянно чувствовала себя провинциалкой, да и дома как такового не было, не пригласишь ведь гостей, пусть того же Димку, в общество бабушкиного Соломоныча. И вот теперь, уже засыпая, она представляла себе то чудесного ласкового морячка (которого уж и не помнила почти, так – сказочный образ), то нескладного Димку, то незнакомцев из столовой, дружно машущих рукой.
- Ах, если бы пригласительный билет послал не вихрастый парень и не скучный мужчина с носом, а тот прекрасный глазастый брюнет! Как хочется верить и любить!
Фильм оказался глуповатым, якобы из жизни передовиков производства, но все передовики не столько трудились, сколько пели и плясали в чистеньких нарядных спецовках – ни тебе простоев, ни пьянства! В буфете стояла длинная очередь, причем за самым обыкновенным лимонадом. Но, главное, никого из знакомых они не встретили! Правда, в какой-то момент в толпе мелькнул гладко причесанный бухгалтер, но, заметив откровенное разочарование на Аллочкином лице, быстро удалился. В зале заиграла музыка, приглашая к танцам.
- Уходим, - твердо сказала Алла, стараясь не глядеть на погрустневшую Раечку, - еще не хватало стену подпирать на ихних танцах! Посмотрим, что будет дальше.
События не заставили себя долго ждать. Прямо на следующий день сияющая официантка принесла и поставила напротив Аллы цветы в большой стеклянной банке.
- От кого?! – хором выдохнули женщины.
Официантка заговорщицки подмигнула:
- Не велели говорить! Пусть сама догадается.
- Ерунда какая-то, - Алла резко обернулась, пытаясь разглядеть из-за спины Сони уже знакомую нам четверку, - может, они просто насмехаются?
Галина Васильевна степенно взглянула на столик у окна, мудро покачала головой.
- Нет, девочка моя, не думаю. И лица у них добрые, и цветы уж больно хороши, с любовью подбирали. Нет, я уверена, ваш поклонник - нерешительный человек, только и всего. Романтик!
Два дня прошли без приключений, если не считать мелкой аварии в цеху и первой весенней грозы, а на третий торжествующая официантка, которая, по-видимому, стала чувствовать себя одним из главных персонажей романтической истории, водрузила перед Аллочкой огромный газетный пакет. Из тут же развернутого на глазах всей столовой пакета бордовой россыпью хлынула на стол отборная черешня. И это в конце апреля! Официантка ахнула, лицо Раечки пошло красными пятнами, даже Галина Васильевна была поражена, и только Соня сдержанно улыбалась чему-то своему. Стол у окна с повышенным вниманием изучал содержимое тарелок, только парнишка в ковбойке незаметно подталкивал в бок бухгалтера и восторженно крутил головой. Алла быстро разделила черешню на три равные порции - Рае, Соне и Галине Васильевне, остаток сунула слегка сопротивлявшейся официантке.
- Вы отмечайте наступающее лето, - сказала она бодро, - а я побежала, конец месяца - план горит!
В ближайший четверг с самого утра к нашей героине (а она и вправду начала чувствовать себя героиней) подошел Коля Ягодкин, парнишка-ремесленник из второй смены. Он немного напоминал Аллиного младшего братишку, особенно в этой форменной тужурке.
- Семеновна, - сказал Коля, косо глядя в окно и старательно вытирая тряпкой темные руки, - ты на футболе была когда-нибудь?
- Нет, - заулыбалась Алла, - как-то не пришлось.
- У меня билет лишний, - вздохнул Коля, - приятель заболел. Может, выручишь?
Алла даже обрадовалась, хотя никогда не любила футбола. Честно признаться, все последнее время она томилась постоянным волнением, невыносимо скучала вечерами в тесном бабушкином мирке, душа ее рвалась и стремилась. Куда, к кому?
- Вот и отлично, - сказал Коля и протянул узкий серый листок, - седьмой ряд, левая трибуна, прямо там и встретимся.
- Подожди, я тебе деньги отдам за билет!
- Потом отдашь, - вдруг страшно заторопился Коля, - меня сменщик убьет за опоздание!
Незадолго до начала матча толпа вынесла Аллу к узкому выходу из метро Динамо. (Да, дорогие друзья, как ни трудно представить, стадиона Лужники еще вовсе не существовало!) Искать дорогу не пришлось, все двигались в одном направлении, левая трибуна тоже сразу нашлась, и Алла стала озираться в поисках Коли. Нет, вы не поверите! В седьмом ряду вместо ожидаемого Ягодкина сидела вся наша четверка в полном составе и дружно улыбалась растерянной Аллочке. Она невольно отметила, что рядом с единственным свободным местом расположился глазастый брюнет, но вдруг он встал, шепнул что-то курносому своему соседу и поменялся с ним местами. Все стало понятно. Значит, ради курносого и затеяли представление, а глазастый, конечно, был главным организатором, не зря он сразу показался ей таким несерьезным!
- Глупо! – шепнула она своему невольному соседу, - и Колю учите обманывать, а еще взрослые люди!
- Да, глуповато, - смущенно улыбнулся курносый, - но ведь иначе вы бы не согласились прийти.
Что ж, он был по-своему прав, еще не хватало приходить на футбол в такой компании!
Алла незаметно рассматривала соседа. Невысокий, совершенно взрослый мужчина, лет тридцати, если не больше, в скучном сером костюме, светлые волосы коротко подстрижены, на курносом носу мелкие веснушки. Нет, совсем-совсем неинтересный. И ростом маловат, наверное, не выше ее самой.
- Как вас зовут? – шепнула она.
- Владимир, - обрадовался мужчина, - а это Гриша (он кивнул на брюнета), Леша и Павел Иванович. - Он хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой.
Матч уже начался, трибуны качались, как живые волны в такт перелетающему мячу. «Надо хоть посмотреть, раз пришла» - решила Алла, все-таки не выпуская из поля зрения своих непрошеных соседей. Глазастый брюнет поощрительно улыбался Владимиру, Леша был полностью поглощен игрой, даже не оглядывался, за ним виднелась аккуратно зачесанная лысина бухгалтера. Да, вся история затеяна ради курносого, какая жалость!
Если вы еще не забыли, стояли последние дни апреля, темнело поздно, поэтому никакой особой необходимости провожать Аллу после матча не было, о чем она и заявила своим новым знакомым со всей определенностью.
- Аллочка Семеновна! – заулыбался долговязый Гриша, - обижаете! Чтобы мы бросили в одиночестве девушку, которую сами же пригласили! Нет, мы не будем сопровождать вас всей толпой, раз вы не хотите, но кто-нибудь один просто обязан!
Он подтолкнул вперед Владимира, и, обхватив за плечи Лешу с бухгалтером, отступил в сторону метро.
Ну, что тут было сказать?
Они молча шли по узкому переулку к бабушкиному дому. Просвечивали первые звезды на темнеющем небе, теплый ветер колыхал новую юбку колоколом, так счастливо купленную у Раечкиной знакомой портнихи, но и небо, и звезды казались ненужными и невозможно скучными.
Морячок обычно провожал ее до подъезда, потом еще немного стояли под деревьями, ждали, пока стрелка пересечет цифру 9, позже мама не разрешала возвращаться. Он горячо дышал, целовал холодные, синие от чернил пальцы, шептал чудесные слова.
- Солнышко, ласточка, сокровище мое! Я женюсь на тебе! Отслужу и женюсь, вот увидишь! Никуда тебе от меня не деться!
Алла смеялась, закинув голову, звездное небо кружилось, теплый мягкий бушлат закрывал ее почти до колен и сладко пах табаком. И зачем она уехала в этот дурацкий техникум?!
- Вам холодно? – спросил Владимир и неловко набросил ей на плечи свой пиджак. От пиджака пахнуло чужим резким запахом одеколона. Как ни смешно, он был в самую пору, даже чуть коротковат.
- Нет, нет, - Алла торопливо сняла пиджак, - мы уже почти пришли. Лучше расскажите про ваших приятелей, Кто они, кем работают?
- Замечательные люди, - Владимир растерянно вертел пиджак в руках, - Григорий – парторг, старый проверенный друг, еще с войны. Представляете, он там и женился, на войне, на самой красивой нашей медсестре. Уже второй ребенок на подходе! - Владимир все-таки натянул пиджак, неловко застревая в рукавах.
- А Леша – технолог. Это он на вид такой молодой, а на самом деле очень ответственный человек, строительный техникум с отличием закончил. Кстати, тоже скоро женится, в конце мая. Одни мы с Пал Иванычем – старые холостяки!
- Ну, вы не такой уж старый, - вежливо сказала Алла.
- Скоро тридцать два, - вздохнул Владимир, - Пушкин Евгения Онегина дописывал в этом возрасте, Ленин партию возглавил, газету «Искра» издавал...
- Пришли! – с облегчением воскликнула Алла, - ну, я побежала, бабушка ложится рано!
На следующий день она взяла с собой на работу большой бутерброд с сыром. Последний день перед праздниками, в цеху аврал, ничего удивительного, если она не придет в столовую.
На майскую демонстрацию отправился почти весь завод. И ничего, что пришлось праздновать не в столице, а в маленьком городке при станции, все равно получилось замечательно весело, играл духовой оркестр, заводские комсомольцы несли транспаранты, сбоку на тротуаре продавали горячие пирожки с капустой и повидлом. На площади расположилась мороженщица с большим белым ящиком. Вот красота! Алла обожала мороженое - и пломбир, и сливочное, и даже самое простое, фруктовое, за шестьдесят пять копеек.
Вечером вдруг объявился Димка. Он работал по распределению где-то под Тулой, но на праздники решил проведать старых друзей. Вместе бросились обзванивать ребят, как хорошо, что соседи по квартире были заняты предпраздничными хлопотами и не сердились, что она занимает телефон! Многие однокурсники, конечно, разъехались в далекие области, техники и механики везде требовались, но человек восемь удалось собрать. Как на счастье, бабушка с Соломонычем отправились на праздники к его племяннице в Мытищи. Алла нарубила капусты, как еще мама любила – с постным маслом, луком и моченой клюквой, отварила огромную кастрюлю рассыпчатой всеми любимой картошки, веером разложила на тарелке докторскую колбасу – чем не праздничный стол! Ребята принесли дешевое сладкое вино и лимонад, казалось, они опять студенты, целый вечер дурачились и хохотали, вспоминали анекдоты про лекторов, пели почти забытые песни. Неужели молодость пролетела? Так быстро и безвозвратно пролетела? И теперь Аллу ожидает только общество Галины Васильевна и Владимира?! А как же любовь, волнения, свидания?
Что это она распсиховалась? Ведь ничего плохого не случилось, весна, праздники. Можно сшить к лету новое платье, только заранее поискать подходящий ситец. Нет, не ситец, а настоящий крепдешин! И в новом платье пойти на какой-нибудь замечательный вечер или концерт. И кто-то родной и близкий возьмет за руку и поведет за собой, и будет радостно и совсем не страшно. Конечно! все только начинается и, возможно, завтрашний день окажется самым прекрасным и удивительным!
Нет, зря Алла так надеялась на завтрашний день! Как всегда, после праздников в цеху начались проблемы. Во-первых, двое главных выпивох, Шевченко и Назаров, не вышли на работу, что, конечно, было не удивительно, но все равно неприятно. Во-вторых, вылетело электричество, почти час цех простоял в темноте, зато план горел огнем. А ближе к обеду подкатился Витька Филькин с новым известием:
- Семеновна, запчасти не отгрузили! Транспорта нет. Нужно попросить в соседском управлении, чтоб дали машину. Так что иди к главному инженеру.
- А почему к главному инженеру? - удивилась Алла.
- А я почем знаю! – заворчал Витька. – Сказали, начальнику инструментального цеха подойти к главному инженеру управления!
Думать было особенно некогда, благо, как мы уже упоминали, строительно-монтажное управление находилось буквально в том же дворе. Алла торопливо пробежала вдоль незнакомого коридора, рассматривая таблички на дверях – «Бухгалтерия», «Отдел кадров», … о, вот! – «Главный инженер. В.Б. Ковригин». Что, так и заходить? Могли бы секретаршу завести что ли, а еще богатая организация! Она сердито постучала в нужную дверь, но ответа не последовало, хотя в комнате явно кто-то был, и даже играло радио. Господи, какая нелепая ситуация! И почему главный инженер занимается транспортом? Она решительно распахнула дверь и… остолбенела. За столом в знакомом сером костюме сидел Владимир и напряженно смотрел на дверь. Увидев Аллу, он смущенно улыбнулся и встал ей навстречу. Значит, Владимир и есть главный инженер В.Б. Ковригин?! С ума сойти! И ни разу не заикнулся о своей должности, Пушкину завидовал. Получается, за ней ухаживает серьезный большой начальник?! Да, мудрая Галина Васильевна как всегда оказалась права. Только лицо у него все-таки очень невзрачное. И нос какой-то детский. И рост…
- Это, конечно, очень неумная шутка, - Владимир запнулся и вздохнул как двоечник у доски, - но ничего другое не пришло в голову. Боялся, что вы опять не придете в столовую. А по поводу машины для запчастей не беспокойтесь, - добавил он поспешно, - машина уже отправлена.
- Это судьба! – Галина Васильевна от волнения даже отложила ложку, - поверьте мне девочки, просто судьба, которая одаривает раз в жизни! Главный инженер, и такой милый интеллигентный человек, и так деликатно ухаживает. И ни разу не был женат, не думайте, я уточнила у сведущих людей!
- Вот только разница в возрасте, - вздохнула Раечка, - какие эгоисты эти мужчины! Хоть в тридцать, хоть в пятьдесят, все им подавай двадцатилетних.
- Возраст не самое страшное, - тихо вступила в разговор Соня, - если человек любит и жалеет. Зато будешь избавлена от рая в шалаше.
- А может быть, я хочу именно рай? – обиделась вдруг Алла, - пусть и в шалаше, но рай!
- Вы еще совсем ребенок, - заулыбалась Галина Васильевна, - ничего, жизнь лучший учитель.
Все три Аллочкины собеседницы дружно кивнули и почему-то пригорюнились.
- Но вы же не рассказали главного! - воскликнула Галина Васильевна, - что было дальше? Он что-то говорил, объяснялся, приглашал на свидание?
- Ничего особенно, - покраснела Алла, - пригласил в оперетту. И сказал, что будет ждать после работы. На служебной машине.
Все три слушательницы безмолвно всплеснули руками.
Тут надо рассказать еще об одной детали, не менее важной для нашей истории, чем описание столовой. Дело в том, что и завод, и строительно-монтажное управление размещались у самой станции в близком Подмосковье, так что единственным и, надо сказать, вполне удобным транспортом для всех сотрудников была пригородная электричка. (Теперь-то этот район давно находится в черте города, и даже не на самой окраине, но из-за плотных утренних пробок кажется еще более отдаленным и недоступным.) А в описываемое время все, буквально все работники завода, включая Галину Васильевну, приезжали на завод утренней московской электричкой с Белорусского вокзала. Почти так же дружно после трудового дня коллектив отбывал к месту проживания, не считая нескольких заводских везунчиков (включая и секретаршу Соню), которые получили квартиру в недавно построенных у станции домах.
Надо ли говорить, что не менее половины сотрудников нашего скромного, но достойного предприятия, наблюдало, как у проходной завода остановилась служебная машина соседского управления, и сам главный инженер поспешно выскочил, чтобы распахнуть дверь автомобиля юной начальнице инструментального цеха. Правда, машина была не слишком роскошной, горбатенькая, видавшая виды Победа, но разве это имело хоть какое-то значение!
Через пару дней весь завод знал, что за Аллой с Урала ухаживает Ковригин Владимир Борисович, молодой перспективный главный инженер. За обедом в столовой царило явное оживление, Галина Васильевна чувствовала себя настоящей именинницей, Раечка, восторженно ахая и не скрывая хорошей белой зависти, расспрашивала подробности последнего свидания, даже сдержанная Соня одобрительно улыбалась. Алла кивала, добросовестно отчитывалась о походе в оперетту, отвечала на дружные приветствия столика у окна. Хотя, честно говоря, вечер получился совсем неудачным. Во-первых, она долго не могла придумать наряд, - ни одно из двух выходных платьев не смотрелось без каблуков, но не хватало оказаться на полголовы выше своего кавалера, поэтому пришлось смириться и надеть старенькие полуботинки с грубыми шнурками. Во-вторых, хотя места у них были очень хорошие, в седьмом ряду партера, прямо перед Аллой уселся толстый длиннющий дядька, загородив лысиной полсцены. В прежние времена она бы запросто перебралась в темноте на свободное кресло, но мыслимо ли прыгать с главным инженером по чужим рядам?! В-третьих, Владимир пригласил ее в буфет, но почему-то выбрал не бутерброд с сыром и даже не слоеный язычок, который Аллочка любила со школы, а темное и жесткое, как подметка, миндальное пирожное. Пирожное стоило намного дороже язычка, но оказалось жутко невкусным, неужели он не знал заранее? Так и запомнилось из всей оперетты, - Владимир упорно и нудно молчит, а она мучительно жует приторную клейкую массу, вежливо улыбаясь и пряча под стол ноги в безобразных полуботинках.
Домой возвращались на метро, обсуждали перспективы развития завода, у самого бабушкиного дома Владимир вдруг спросил грустно:
- Вам было совсем неинтересно?
- Нет, нет, почему, - заторопилась Алла, - я очень люблю оперетту, такая веселая постановка, и поют хорошо, и танцуют.
- Поют? Допустим, да, поют. Трудно спорить. А хотите, мы пойдем в оперу? Станем слушать настоящую прекрасную оперу в прекрасном исполнении, а? Прямо в Большом театре? Прямо на этой неделе?
- На этой неделе? - переспросила Алла, лихорадочно подсчитывая в уме дни до получки.
Можно купить на низком каблуке, но хотя бы лодочки. Нет, раньше следующего понедельника не успеть! И просить деньги у Раечки невозможно, ей без того обидно…
-Нет, ничего не получится, - тихо вздохнул про себя Владимир, глядя на ее растерянное лицо, - разве может молоденькой красивой девушке понравиться такой старый пень, да еще с ранениями и комплексами? Пошлая дурацкая затея! И раньше не получалось, а уж теперь, на четвертом десятке…
Надо сказать, Владимир считал себя страшно невезучим человеком, хотя на самом деле ему в жизни везло, причем довольно часто, но везение это было какого-то странного свойства. Сегодня модные во всем мире астрологи и прочие толкователи судеб назвали бы его «везением на последний момент», но, конечно, член коммунистической партии Владимир Борисович Ковригин даже слов таких никогда не слышал. Хотя, если задуматься, это определение довольно точно отражало его биографию. С самого детства крупные и мелкие неудачи сыпались на круглую, коротко стриженую голову юного Ковригина, но в самый последний момент случайное событие или стечение обстоятельств успешно выводили Володю из тупиковой, казалось, ситуации, так что он даже часто оказывался в выигрыше.
Надо отметить, этот сомнительный дар Владимир получил в наследство от матери, директора районной библиотеки, Любови Дмитриевны Тарновской. В неполные семнадцать лет Люба Тарновская вступила в марксистский кружок, увлеченная страстными речами чубастого рабочего агитатора. Сверкая мрачными синими глазами и захлебываясь от гнева, он клеймил жестокий царский режим, и смеем предположить, именно эти глаза и пленили юную трогательную Любочку, а вовсе не разоблачение самого режима, который лично ей, дочери почтенного профессора словесности и потомственного дворянина, не сделал ничего плохого. Еще неизвестно, как бы продолжилась сия романтическая история, но ровно через месяц после вступления Любы в революционную борьбу весь кружок арестовали по доносу мелкого и никчемного провокатора. И вот тут впервые проявилась особенность Любиного везения, впоследствии плавно перешедшая к ее единственному сыну. Через два часа после ареста подозреваемую Тарновскую, единственную из всех незадачливых марксистов, безмолвно отпустили домой. «По малолетству» – как значилось в протоколе, хотя не исключено, что здесь также сыграла роль крупная сумма ассигнаций, принесенная в участок онемевшим от ужаса Любиным отцом. В тот же вечер Люба была отправлена в загородное имение, причем не отцовское, а тетки со стороны матери, чтобы даже фамилия не напомнила стражам порядка о неудавшейся революционерке. Впоследствии оказалось, что эта скромная и скучная деревенская усадьба сберегла Любу и от повторного ареста, и от грянувшей вскоре революции, и от сыпняка, который страшной зимою 18-го года в одну неделю скосил маму и папу в их нетопленом питерском доме. В том же году летом, после экспроприации теткиного имения крестьянами, Люба вернулась в Петроград, в навеки опустевшую квартиру. И вот когда казалось, жизнь ее сломана безвозвратно, и ничто хорошее уже никогда не может случиться, бесцельно бредущая по городу безвестная и никому не нужная гражданка Тарновская наткнулась на митинг у Зимнего дворца. Слов страстного худющего оратора было не разобрать за шумом ветра, но Люба и не нуждалась в словах. Она бы из тысячи тысяч узнала эти синие единственные глаза, все так же неукротимо горящие из-под поредевшего и побелевшего чуба!
Они не расстались в тот день, и впредь почти не разлучались, не считая коротких поездок комиссара Ковригина на продразверстку да Любиного недельного пребывания в роддоме, где и появился на свет юный Владимир Ковригин, названный в честь раненого врагами революции и уже смертельно больного вождя. Вскоре Бориса Ковригина перевели в Москву, на важную работу по линии Коминтерна, а Люба устроилась в библиотеку при райкоме. Происхождение ей простили за участие в подпольной революционной борьбе.
Казалось, все беды и несчастья миновали навсегда, сын рос умным хорошим мальчиком, муж занимал ответственный пост, в уютной комнате горел абажур и скромно прятались за стеклом буфета тонкие старорежимные чашки, светлая память родителям и ее невозвратному, невозможному как сон детству. Но мирным летом 1935 года грянула беда - единственный родной Ковригин вдруг страстно влюбился в задорную хорошенькую комсомолку с подшефной фабрики, и, сгорая от стыда и раскаяния, но нескрываемо ликуя синевой глаз, полных молодых страстей и желаний, ушел из Любиной жизни. И никто не мог сказать тогда сразу постаревшей Любови Дмитриевне, что горькое странное везение сберегло ее от надвигавшегося 37-го, когда комиссара расстреляют, как и всех прочих коминтерновцев, а молодая разлучница вместо бывшей жены получит 15 лагерных лет по печально известной 58-й статье. Про библиотекаршу Тарновскую никто не вспомнил, ее даже вскоре повысили в должности.
Первое время Любовь Дмитриевна очень мучилась страхом за сына, порывалась сменить ему фамилию, но так и не решилась, боясь напрасно обратить на себя внимание. А потом началась война, Володю, к тому времени студента второкурсника, призвали в армию, никакая фамилия уже не была важна, только бы вернулся живой и невредимый!
Надо ли говорить, что к моменту службы в армии Владимир давно познал горькую долю собственного невезения. Плавал он неважно, по воротам мазал, а к волейбольной сетке и вовсе не приближался в силу малого роста. В довершение, в кружке любителей поэзии, куда он по совету матери преданно ходил с 6-го класса, начисто забраковали все его стихотворные опыты, так что мечты об ИФЛИ пришлось оставить навсегда. С расстройства Володя подал документы в не слишком модный тогда технический ВУЗ, и сразу был зачислен за очень короткое и оригинальное решение экзаменационных задач. Ни он сам, ни Любовь Дмитриевна, в силу полного незнания предмета проглядевшая блистательные способности сына в математике, конечно не знали, что это просто набирает силу их потомственное везение.
Участие в войне тоже обернулось для Владимира сплошным огорчением. По дороге на фронт, не проехав и трети положенного пути, Ковригин слег от пневмонии, которая при всей своей банальности чуть не стоила ему жизни. Ничего удивительного, если вспомнить, что в те далекие времена антибиотики еще только вызревали в пробирках скромного лаборанта Флеминга. Болезнь осложнилась тяжелым нагноением легочной оболочки с поэтическим названием эмпиема, и вместо борьбы с немецкими захватчиками Володя почти полгода провалялся в тыловом госпитале с градусником подмышкой и противными режущими трубками, торчащими прямо из левого бока. Его даже хотели комиссовать, но молодость все же взяла свое, гной вытек, и трубки, наконец, исчезли, оставив на коже круглые втянутые рубцы. Кстати, эти рубцы вполне можно было выдать (например, любимой девушке) за боевые ранения, да еще в область сердца, но, к сожалению, Владимир совершенно не умел врать. После выписки его признали ограниченно годным и как потенциального инженера отправили в отдаленную техническую лабораторию, связанную с разработкой нового оружия. Служба оказалась по-своему интересной, Володя, неожиданно для всех ввел остроумные и дельные изменения в уже готовые схемы, получил одобрение начальства и даже правительственную награду, но очень скромную, близко не дотягивающую до блистательных медалей нового сослуживца и друга Гриши Стороженко. Гриша, заядлый сердцеед и коренной пролетарий, как и Володя попал в лабораторию из госпиталя, но после настоящего боевого ранения под Сталинградом. К тому же он служил не рядовым лейтенантом, а политруком роты, и такая замечательная биография вызывала у беспартийного «сына врага» Ковригина искренний восторг. В свою очередь, Гриша быстро оценил непостижимый технический талант приятеля, а также его молниеносную память, работать с Ковригиным оказалось поразительно легко, он радостно делился идеями и брал на себя самые сложные расчеты (и в том, и другом Гриша был слабоват), кроме того руководство однозначно одобрило их дружбу, одним словом, "они сошлись – вода и камень…", и после победы решили не расставаться и продолжить учебу на одном факультете.
Как вы уже поняли, подобное решение оказалось разумным и плодотворным. Бывший политрук и герой войны вскоре после окончания ВУЗа получил должность парторга управления, и тут же предложил на должность ведущего, а потом и главного инженера старого сослуживца, который по его настоянию и рекомендации уже давно вступил в партию и убрал из автобиографии предателя отца. В результате, к обоюдному удовольствию друзей, производственные задачи выполнялись успешно и в срок, а сам главный инженер всегда оставался в тени, предоставляя лавры парторгу.
Теперь, по мнению Гриши, оставалась самая малость – наладить Ковригину семейную жизнь. Конечно, в первую очередь он желал другу счастья, но и в райкоме намекали на неуместное для главного инженера положение холостяка, и собственная жена Тамара, сумевшая-таки обкрутить Гришу рождением ребенка и тут же закрепившая статус второй беременностью, так вот Тамара не выносила (как и любая нормальная жена) свободных друзей мужа и давно грозилась прекратить "все эти дружбы и кобелиные гулянья".
Ковригин и сам тяготился затянувшимся одиночеством, и Любовь Дмитриевна давно мечтала о внуке, но ничего путного в его романтической жизни не складывалось.
Главная беда заключалась в том, что Володе всегда нравились очень красивые девочки. И это при его росте и невыразительной внешности! Уже в школе он понял полную безнадежность своего положения. Еще хуже обстояло дело в кружке поэзии, где шумные молодые дарования на голову превосходили его и в прямом, и в переносном смысле. Но наибольшее огорчение ждало нашего героя на первом курсе, когда он отчаянно и безнадежно влюбился в первую красавицу их группы, факультета, да, наверное, и всего института Марину Рогозину.
Ничего подобного с Володей раньше не случалось. При одном появлении Марины вся жизнь вокруг обретала слепящие волшебные краски, непонятный восторг переполнял душу, но тут же накатывало ужасное отчаяние. Потому что любому пню понятно, что никогда, абсолютно никогда чудесная красавица не посмотрит на нелепого коротышку из своей же группы! Был бы он аспирантом или хотя бы выпускником! Володя тупо бродил за Мариной по коридорам института, заходил в буфет, даже стоял в очереди за пирожками, хотя и куска бы не смог проглотить в ее присутствии. Каждое утро он приходил к дверям ВУЗа за час до занятий и, прячась за колонами, ждал появления знакомой фигуры в скромном темно-зеленом пальто, загораясь надеждой и умирая от ужаса, что Марина не придет. Была какая-то неизъяснимая прелесть в ее редком имени, длинной темной косе, прозрачных серых глазах, так что самые наглые парни терялись в присутствии Рогозиной, и признанные факультетские красавицы с их модными стрижками под Любовь Орлову безнадежно меркли. Но как был бы удивлен и потрясен восемнадцатилетний Ковригин, если бы узнал, что именно на него Марина смотрела с интересом и явной симпатией, потому что Володины поразительные успехи в учебе, а также особая, полная деликатности и достоинства манера общения с товарищами и преподавателями (вероятно, унаследованная от профессора Тарновского) казались ей необычайно привлекательными.
А дальше, как можно догадаться, грянула война, уезжая на фронт, Володя даже не решился попрощаться с Рогозиной, только спрятал на груди блеклую фотографию группы, где во втором ряду слева можно было разглядеть при особом старании Маринино прекрасное лицо. Но и фотография затерялась во времена его странствий по госпиталям с проклятой эмпиемой. После победы, как мы уже знаем, Володя перешел в другой ВУЗ, поближе к приятелю Грише, Марину он не искал, говорил себе, что после стольких лет и бед она все равно не вспомнит невзрачного однокурсника. Но на самом деле одна ужасная мысль, что Марина могла не пережить войну, как не пережили многие знакомые, одна эта мысль обдавала таким холодом, что легче было не думать и не знать!
Конечно, к тридцати годам Ковригин накопил собственную историю знакомств и мелких увлечений, однажды он даже чуть не женился на маминой сотруднице, библиотекарше Эллочке, тем более, маме очень нравилась эта идея, а сама Эллочка была мила, деликатна и явно влюблена в Володю. Но в том же году, случайно оказавшись в Крыму по горящей райкомовской путевке, он вдруг завел безумный молниеносный роман с отдыхающей красавицей по имени Эльвира. Несмотря на ужасное имя, Эльвира безусловно затмевала всех его знакомых женщин, не говоря о скромной серенькой Эллочке, была легка, раскованна и потрясающе целовалась. Володя чуть сознание не терял от бегущих одна за другой безумных сжигающих ночей, пустынный темный пляж пугал шорохами и криком чаек, полотенце быстро отсыревало на холодном песке, так что приходилось крепко обниматься, чтобы согреться. Соседи по комнате дружно завистливо хихикали, когда он еле живой плюхался под утро в кровать и блаженно засыпал до позднего жаркого полдня. Казалось, сама судьба сделала за Володю выбор, но за день до окончания путевки Эльвира честно призналась, что имеет хорошую крепкую семью и ничего в своей жизни не планирует менять. Дружески расцеловав потрясенного Ковригина и подарив ему на прощанье ожерелье из ракушек, она быстро собралась и укатила к законному мужу, ответственному работнику главка.
Эта в общем-то банальная история имела роковые последствия не только для Эллочки, с которой Володя больше никогда не встречался, но и для него самого. Воспитанный Любовью Дмитриевной на лучших произведениях российской словесности, высокой духовности и морали, несчастный Ковригин никак не мог отключиться от презренной земной страсти и уже год пребывал в мрачном одиночестве под дружное осуждение матери и верного Гриши.
Конечно, идея женить Володю на юной красотке Аллочке принадлежала Грише. На вялое сопротивление друга он отвечал гневными тирадами довольно одинакового содержания, так что их беседы в знаменитой столовой выглядели следующим образом.
- Нет, ты скажи, она тебе не нравится?! – возмущенно вопрошал Гриша, опытным мужским взглядом окидывая стройную Аллочкину фигуру и роскошные волосы.
И Владимиру приходилось признаваться, что, да, конечно, нравится, любому нормальному человеку нравятся молодые красивые женщины.
- Тогда, может быть, ты женат, обременен кучей детей и просто для развлечения собираешься подло обмануть бедную девушку?
И опять Владимир признавал, что совершенно не собирается обманывать бедную девушку, тем более подло и для развлечения.
- Тогда, может быть, ты импотент? – зловещим шепотом выдыхал верный политрук.
Владимир мучительно морщился, вспоминал безумные ночи с коварной Эльвирой, прятал под столом дрожащие руки… Нет, импотентом он определенно не был.
На этом аргументы с обеих сторон обычно заканчивались, и Гриша, при активной поддержке технолога Леши и обстоятельного бухгалтера, переходил к разработке дальнейшей стратегии и тактики Ковригинского романа.
Поход в Большой театр все же пришлось отложить до лучших времен, более-менее приличные лодочки нашлись в Пассаже только через неделю после намеченного числа. Владимир вежливо выслушал историю о внезапной бабушкиной болезни.
На лодочки ушла приличная часть Аллочкиного аванса, но сожалеть особенно не приходилось, - намечалось следующее очень серьезное мероприятие, свадьба технолога Леши, на которую она была приглашена вместе с Ковригиным. Правда, вначале возникли определенные препятствия и сложности с этой свадьбой, потому что Леша жил в дальнем пригороде, в позднее время никакие электрички оттуда не ходили, а оставаться ночевать в незнакомом доме Алла категорически отказалась. Служебной же машиной Ковригин в нерабочее время пользоваться стеснялся, совершенно не понимая, как разговаривать на такую тему с пожилым степенным шофером, доставшимся ему вместе с машиной от прежнего начальства.
Но верный Гриша не дремал и тут же нашел выход, а именно - предложил пригласить Аллу вместе с какой-нибудь из подруг, чтобы девушки могли вместе дождаться у Леши первой электрички и вернуться в Москву, благо торжество намечалось на субботу. Рая Зыренко не заставила себя долго упрашивать, она уже давно томилась от противоречивых и смутных чувств, где радость за младшую подругу смешивалась с горькой завистью и обидой на несправедливую судьбу. И хотя в данном случае ей доставались лишь отголоски чужого праздника, все-таки лучше любой праздник, чем полная пустота.
Нет, если бы Алла знала, что свадьба окажется такой неинтересной, ни за что бы не поехала! Жених Леша и его невеста в совершенно некрасивом в сплошных оборочках цветастом платье сидели где-то далеко, в другом конце стола, так что их почти и не видно было. Незнакомые шумные люди много ели и пили, выкрикивали неприличные тосты, потом пошли плясать нетрезвым хороводом. Владимир почти все время молчал или начинал рассказывать о производственных новостях, Гриша скучал под строгим присмотром беременной жены и к ним почти не подходил. Но, главное, пропала Раечка! Алла хорошо помнила, что Раю посадили в дальнем углу, рядом с бухгалтером Павлом Иванычем, как коллег по работе, но когда она вскоре оглянулась, ни подруги, ни бухгалтера за столом не оказалось, и только незнакомая толстая женщина на Раином месте с завидным аппетитом ела винегрет. Прошли два беспокойных томительных часа, прежде чем подвыпивший благодушный Леша наконец вспомнил, что у Раечки разболелась голова, и она уехала последней электричкой, кажется, в сопровождении того же Павла Ивановича. Алла совсем растерялась, ей было жалко и Раечку, которой выпало страдать, да еще в обществе скучного бухгалтера, и себя, одинокую и чужую на ненужном затянувшемся празднике, и, особенно, новые лодочки, никем не замеченные.
Гости вразнобой тянули песню про любовь-разлучницу. Уже вынесли последние пироги с вишнями, на запасном столе у окна громоздились грязные тарелки, полные окурков.
- Давайте уйдем, - шепотом сказал Владимир.
- Давайте! - Впервые за вечер обрадовалась Алла.
Они вышли на темную спящую улицу. Было совсем тепло, сквозь черноту ночи дымкой просвечивали цветущие яблони. Владимир взял ее за локоть, но как-то неловко, словно по обязанности. К тому же получалось очень неудобно идти рядом по узкой тропинке.
- А когда первая электричка? – поспешно спросила Алла.
- Часа через два, - ответил Владимир, отпуская локоть, - можем подождать на станции. Или давайте просто пойдем в сторону Москвы, а она нас нагонит когда-нибудь.
Алла брела, аккуратно наступая на шпалы и впервые радуясь, что лодочки на низком каблуке. Владимир, чуть отстав и нелепо балансируя руками, рассказывал про друга Гришу. Выходило, что именно Грише он обязан всеми своими успехами и на прежней службе в армии, и сейчас, на производстве.
- Уж Гриша бы, наверное, не развел такую скуку, - невольно подумала Алла.
Наконец, стало светлеть. Они подошли к какой-то маленькой станции.
- Давайте здесь подождем, - сказал Владимир, взглянув на часы.
Сидеть на низкой сырой скамейке было холодно и неудобно. К тому же Владимир вдруг тяжело со свистом задышал, поспешно вскочил и ушел в сторону, за плотно растущие кусты. Но и оттуда слышался его мучительный надсадный кашель, похожий на стон. Алла даже немного испугалась, но Ковригин уже возвращался, вытирая пот со лба.
- От ветра всегда кашляю, - он смущенно улыбнулся, - вот так привяжется на ровном месте! Это еще с войны.
- Вы были ранены? – с сочувствием спросила Алла.
- Да, нет, какое-то банальное воспаление легких. Стыдно рассказывать, даже до фронта не доехал. Вот Гриша…
И он опять принялся рассказывать про храброго политрука Гришу, который, несмотря на тяжелую рану в плечо, вывел из окружения почти пятьдесят человек.
Наконец, прибыла первая электричка. Конечно, в этот час она оказалась совсем пустой, только два парня дремали в дальнем конце вагона. Алла вдруг почувствовала, как она устала. Глаза просто сами закрывались. Владимир подставил плечо, и она безропотно опустила голову. Нет, он был слишком маленького роста, голова неловко свисала, щека терлась о жесткую ткань пиджака. И шея сразу затекла, аж в ухе заломило.
- Можно я Вас поцелую? - Владимир коснулся ее щеки холодной шершавой ладонью.
- Нет! – Алла поспешно отодвинулась, выпрямила, наконец, шею.
Больше ничего не произошло до самой Москвы. Поезд постепенно наполнялся людьми, солнце уже грело вовсю, день наступал светлый и веселый, настоящий летний день.
- А ведь скоро отпуск, - вдруг вспомнила Алла, - завтра же закажу переговоры с мамой. Как хочется домой! – и она радостно засмеялась впервые за прошедшие сутки.
- Он в Вас безумно влюблен, тут и думать нечего!
Галина Васильевна для убедительности даже встала, как на собрании, но, оглянувшись на столик у окна, тут же села на место.
– И ведь какой деликатный человек! – продолжила она шепотом, - другой бы сразу стал приставать, обниматься, а он даже спрашивает разрешения поцеловать!
Соня неуверенно покачала головой, но по обыкновению промолчала. Раечки за столом не было. Еще с утра они уехали с Павлом Ивановичем на какое-то их общее бухгалтерское собрание.
- Нет, что ни говори, - продолжила Галина Васильевна, - такую партию редко удается найти. Я рада за Вас, душечка, искренне рада! Отдельная квартира в Москве, солидное положение, перспективы.
- Квартира не совсем отдельная, - зачем-то промолвила Алла, - он живет с мамой.
- Вот и прекрасно! Будет кому присматривать за детьми.
- Но я сама хочу присматривать за своими детьми!
Конечно, спор получался очень глупым. После коммуналки и Соломоныча любой угол мог показаться раем, не то что отдельная квартира. И про детей Аллочка пока совсем не думала, и Галина Васильевна желала ей добра, но она почему-то все возражала и даже злилась. Хорошо, что быстро принесли компот и разговор невольно оборвался.
Алла медленно жевала компотный чернослив, стараясь не смотреть на столик у окна и склоненную голову Владимира. Она попробовала вспомнить руку Ковригина на своей щеке, потом представила, что Владимир ее обнимает и прижимает к себе… Получалось неловко и неуютно. Может быть, нужно самой его обнять? Или это неприлично?
Ах, все потом, после отпуска! – беззаботно подумала она.
Ровно через две недели длинный мерно стучащий поезд унес Аллочку в далекий родной город.
Нет! Перед отъездом случилось еще одно довольно знаменательное событие, которое особенно потрясло Галину Васильевну, да и всех остальных женщин, – Владимир пригласил ее в гости!
- Мама неважно себя чувствует, - сказал он, по обыкновению дождавшись Аллу у проходной. – Давайте заедем на минутку, просто проведаем.
Надо признаться, мама Владимира выглядела интересной и совсем не старой женщиной. Она не стала суетиться с обедом, как поступила бы Аллочкина мама, а только подала чай в неудобных странных чашках, - почти прозрачных и без рисунка, только золотые полоски вдоль тонких гнутых ручек, кажется – тронь и разобьется! Немного поговорили о погоде, рано наступившем лете. Алла рассказала смешную историю про младшего братишку, который в детстве путал буквы и говорил «барелина» и «реприжератор», а теперь, как ни странно, уже собирался поступать в институт.
Вечером, тщательно протирая хрустальные бокалы, когда-то подаренные приват-доценту Тарновскому молодой женой в день успешной защиты диссертации, Любовь Дмитриевна тихо спросила:
- Откуда, ты говоришь, она приехала? С Алтая?
- С Урала, - улыбнувшись, ответил Владимир. – Алла с Урала, ее так зовут на заводе, легко запоминается.
- Да, запоминается легко, - вздохнула Любовь Дмитриевна.
Больше они в тот вечер не разговаривали.
Поезд уходил в половине пятого, поэтому Алла решила отработать первую половину дня и ехать на вокзал прямо с завода. В обеденный перерыв все три женщины вышли проводить свою юную подругу, они дружно махали руками и желали ей скорейшего возвращения, а Галина Васильевна даже прослезилась. Чемодан и обе сумки были заранее уложены в старенькой Победе, Владимир терпеливо ждал у входа. Он понемногу привыкал использовать служебную машину в личных целях.
- Вот через месяц вернется, и будет свадьба! – убежденно сказала Галина Васильевна, - верьте моему слову!
И никто из улыбающихся женщин даже не представлял, как сильно она ошибается.
Алла не вернулась ни через месяц, ни через два. Она вообще больше не вернулась в Москву, потому что тем же летом вышла замуж за бывшего морячка, свою прекрасную первую любовь. Конечно, он работал техником на уральском заводе, а не главным инженером столичного предприятия, и не имел собственной квартиры в Москве, но был так отчаянно хорош, почти двухметровый, загорелый дочерна, когда нес ее на руках от реки до самого дома. И она твердо и навсегда знала, что никакие другие руки не обнимут так нежно и надежно, и никакой другой человек не станет ее жизнью и любовью. А еще он лучше всех танцевал, упоительно целовался и при этом совершенно не спрашивал разрешения!
Но свадьба в нашей истории все же состоялась. Бухгалтер завода Раиса Зыренко вышла замуж за бухгалтера управления Павла Ивановича Козырева. Конечно, все были очень рады, заводоуправление подарило супругам чайный сервиз, а Галина Васильевна подготовила прекрасную речь о том, как профессиональные интересы сближают людей.
А что же Владимир и его знаменитое везение? – спросит разочарованный читатель (конечно, если он до сих пор следит за нашим рассказом). А про Владимира речь впереди, но чтобы сохранить последовательность, мы просто обязаны рассказать еще об одном немаловажном событии. Вскоре после отъезда Аллы Семеновны почтенный директор завода Иван Никитич Синельников оставил семью и на глазах всего народа переехал к собственной секретарше в недавно полученную ею заводскую квартиру. Тут, конечно, последовала жалоба жены в райком, директора поспешно перевели в отдаленное хозяйство, начались перемещения в руководстве, и вскоре на заводе появилась новая сотрудница, старший инженер, Марина Петровна Рогозина. На вид ей было лет тридцать или даже более, уже первые седые ниточки виднелись в уложенной венчиком темной косе, но это не уменьшало ее поразительной тихой красоты. Из отдела кадров тут же донесли, что Марина Петровна не замужем, и это никого не удивило в невеселое послевоенное время. Удивило и даже поразило другое. Впервые появившись в знакомой нам столовой, Марина Петровна вдруг остановилась против столика у окна, тихо ахнула, всплеснула руками и на глазах всех присутствующих обняла главного инженера завода Владимира Борисовича Ковригина. При этом у самого Ковригина сделалось такое потрясенное счастливое лицо, что по заводу сразу поползли слухи о давнем жестоком романе между Рогозиной и главным инженером, отчего Алла с Урала, понятное дело, и уехала, не вынеся ревности и обид. Более того, самые заядлые сплетники уверяли, что история с Аллочкой подстроена исключительно директором Синельниковым, дабы отвлечь внимание рабочих от собственного аморального поведения.
Но мы-то знаем, что это были только слухи!
Елена Минкина. Родилась в Москве. После окончания Первого Московского мединститута работала врачом в отделении кардиореанимации одной из московских клиник. В свободное время созерцала мир, воспитывала детей. С 1991 живу в Израиле. Подтвердила диплом и специализацию, продолжаю работать врачом. Немногое свободное время вновь отдано созерцанию мира. Автор нескольких книг прозы, среди них романы «Эффект Ребиндера» и «Земля, где течет молоко и мед», изданные в Москве, изд-вом «Время» в 2014 и 2016 годах. Член Союза писателей Израиля.
