Шёлковый шёпот желаний+4

 

1. Ночь пахла жареным мясом. А должна была пахнуть морем. Ожидания – чаще просто повод для разочарований. И к тому же сразу захотелось есть: просто вот сожрал бы все сам и ни с кем не поделился. Томас перегнулся через перила и увидел на нижней палубе нарядный длинный стол под белой скатертью и большой дымящийся гриль.

Очередь к нему была яркой и пестрой, как ожерелье туземца. Мужские купальные трусы с пальмами и звездами тяготели к женским бикини, шорты c бейсболками на бритых или лысых макушках были в одной компании с мини-юбками и босоножками на шпильках. «Дамы на возрасте» в длинных платьях и с вечерними сумочками одинокими погасшими свечками выделялись на фоне молодых голых тел. Господ в смокингах не было вовсе.

Он вспомнил, что уже поужинал, и разозлился еще сильнее. Прошел в другой конец палубы и, чтобы забыть про мясо, закурил трубку. Снова наклонился посмотреть, что происходило ниже.

Утром пассажирам была предложена небольшая экскурсия на какой-то экзотический островок. И сейчас, после пережитых волнений, Томас чувствовал себя разбитым.

До острова плыли на большом катере группой в шестнадцать человек. Погода испортилась быстро, и через десять минут казалось, что так всё и останется уже до осени.

«Нынче ветрено и волны с перехлестом. Скоро осень, все изменится в округе. Смена красок этих трогательней, Постум, чем наряда перемена у подруги…»

Строчки сами пришли на ум. Томас не первый раз уже ловил себя на том, что готовые фрагменты чужих стихов, как в матрицу, легко ложатся по ходу движения его мыслей или внутренних монологов.

«Думаю Бродскими стихами… вот удобно устроился...»

На самом деле Томасу было совсем неудобно. Хотелось найти свои, особенные слова. И чтобы не он, а его цитировали бы. Можно даже после смерти.

Пока он стыдил себя, огромная волна действительно с перехлестом накрыла их катер. Потом было еще много воды за шиворотом и на чехле фотоаппарата, долгожданный берег и вынужденное пережидание бури в лежачем положении на песке. По острову шел мистраль, и встать в рост было невозможно.

Рядом оказалась та пара. Рука жены лежала на спине мужа, вероятно, как показалось Томасу, чтобы того не унесло ветром.

Томас заметил их еще при посадке на теплоход. Мужчина был похож на последнего российского императора – невысокий, та же русая бородка, те же большие грустные глаза. Он строгим голосом отдавал короткие команды то сыну, то его матери: говорил, не оборачиваясь в их сторону, глядя перед собой и четко произнося все звуки. Жена с напряжением вглядывалась в его спину и ничего не переспрашивала.

Томас тогда все пытался понять, кого эта женщина ему напоминает. Потом дошло: она была похожа на большую собаку в наморднике и на поводке, которая, стоя рядом с хозяином, старается сохранить независимый вид и не замечать своего унижения.

2. Он начинал карьеру как военный врач в Питере, завершив ее в том же месте и в том же качестве. После чего с новеньким эстонским паспортом вернулся в свой родной Тарту и устроился на работу в частную клинику. Жена его, медсестра, вслед за ним пошла туда же.

По вечерам они ужинали и обсуждали интересные случаи из практики или же самих клиентов. Люди это были их тех, кого называют «состоятельные господа», – капризные и нетерпеливые.

И Томас с грустью вспоминал постоянных пациентов своего военного госпиталя – замученных болезнью пожилых майоров и еще не понимающих своего горя лейтенантов.

Через два года частная клиника в Тарту закрылась, потому что ее хозяин уехал в Америку, и Томаса отправили на пенсию еще раз. От нищей старости спасла родительская дача. Он с женой перебрался туда, а городскую квартиру сдал какому-то одинокому финну.

Дача была старая, запущенная и совсем без удобств. Воду брали из колонки, стирали в тазике, готовили на плитке с газовым баллоном. И только туалет радовал глаз новенькими свежевыкрашенными стенками.

Томас сам построил хорошенькую кабинку, выстелил ее изнутри войлоком и фольгоизолом, обил вагонкой и провел туда электричество. Там было светло и тепло от маленького обогревателя.

И ничего, что приходилось выбегать из дому, - Томас и об этом подумал. Внутри кабинки он сделал несколько крючков для верхней одежды и прибил маленькую полочку для журналов.

«В конце концов, у Хемингуэя целая библиотека в туалете была, и ничего», – это был аргумент в пользу полочки.

Вилма умерла неожиданно и тихо. В своей последний вечер она, как обычно, разливала чай и вспоминала толстого Ушакова, который в Питере приходил к ней через день и со своими деликатными проблемами осточертел всему медперсоналу госпиталя.

Томас слушал ее, вздыхал и думал о том, что всю свою жизнь потратил он на чужие «деликатные проблемы». И может, это было и хорошо, поскольку без его компетентной медицинской помощи российские вооруженные силы были бы гораздо менее боеспособными. Но все равно было грустно.

Вот почти прошла жизнь. И что он может вспомнить? Днем разнообразно некрасивые обнаженные тела – когда рубашку было снимать как раз необязательно – офицерского состава Западного военного округа, а вечером посиделки с женой. И этот сукин сын Ушаков, который на деньги, утыренные из городской социалки, шесть лет по блату лечился у них в госпитале. Но так и не вылечился.

Без жены Томасу было плохо. Дачный участок быстро покрывался сорняками, и протоптанные дорожки исчезали на глазах. Выручал сад – он не требовал забот и продолжал скорбно плодоносить, безмолвно укоряя Томаса за небрежение к своему хозяйству.

По вечерам он читал любимые книги из старой домашней библиотеки, а ночью ему снились сны на профессиональные темы.

Однажды он проснулся на рассвете и долго изучал потеки на потолке. Хотелось красоты, хотелось стихов и сладкого томления в теле… Женщины в прозрачных туниках, долгие взгляды из-под ресниц, осторожное прикосновение незнакомой руки…

Председатель их садоводческого товарищества, а когда-то барабанщик с круизного судна Людвиг, видя, что Томас совсем плох и даже выпивать в компании, как раньше, отказывается, предложил ему знакомого врача.

– Какой еще врач? Я сам – врач! Ты видишь, мне же в поселке проходу не дают, замучили совсем своими вопросами, – возмутился Томас.

– Ну ты, Томыч, врач по одной части тела, а он – совсем по другой. К психологу тебе надо, чтобы потом к психиатру не попасть. Это, знаешь, в нашем возрасте, очень быстро прорезаться может. Одинокий, вдовый, депрессия, туда-сюда. Бабы как, совсем не пробивают? Вон, Нюрка Чупова, хотя и русская, но тоже вдовая ходит. Царица юга, между прочим.

– Это почему еще «царица»?

– А ты посмотри на нее со спины. Это я как интеллигентный человек выражаюсь.

– Да какая Нюрка, какая Чупова! У меня уже всё, полшестого. Сдал свой пистолет, как капитан Катания.

– Старик, ну ты даешь! Виктор вон, говорит, что без этого дела два дня не может.

– И ты говори.

– Что говори?

– Анекдот такой есть: «И ты тоже говори». Слушай, давай лучше выпьем. По-гусарски – за баб, которые не наши и которые нашими уже не станут.

– Да ты что, совсем помирать, что ль, собрался?

Председатель садоводческого товарищества и бывший барабанщик Людвиг, конечно, выпил – сначала за баб, а потом еще – за здоровье своего соседа. И автор даже не возражал, потому что ему жалко Томаса. И вот он своей авторской волей сажает его в старую, но еще приличную Мазду и отправляет в Тарту. И помогает отыскать хорошего врача, который то ли психолог, то ли психоаналитик, то ли психотерапевт. Главное, что не психиатр.

3. Доктор Витас был стар, взгляд у него был недобрый, и Томас еще не присел на стул, а уже понял, что чем скорее он покинет помещение, тем лучше будет для них обоих.

– Рассказывайте, с чем пришли.

– У меня ситуация. Все сразу сошлось: возраст, пенсия, жена умерла, депрессия, кошмары по ночам преследуют, и душа болит.

– Пенсия хорошая?

– Знаете, как Рязанов, замечательный режиссер, сказал: «Хорошая. Только маленькая». Квартиру сдаю, так что на жизнь хватает. А тратить мне все равно особенно некуда. Живу на даче, быт там у нас простой, деревенский. Курочек завел, яички теперь к столу имею.

– А петушок есть?

– И петушок есть, хорошо свое дело знает. Просто завидно.

– А как у вас с этим делом? Справляетесь?

– Ну, жена вроде в обиде не была. А вообще-то, это для меня очень чувствительный вопрос. Всю жизнь работа практически в мужском коллективе. И жена через два кабинета на том же этаже. А теперь ее нет.

– Кого? Работы?

– И работы нет, и жены. А, вы не слышали, я же сказал, что жена умерла. Ах, доктор, как это тяжело остаться одному в таком возрасте. Умирать рано, жениться поздно. Помоложе бы был, может, и нашел кого. А сейчас на себя в зеркало глянешь, а там такое рыло… эх, не буду говорить, на что похожее. Так вот сядешь вечером, выпьешь с горя, а ночью опять снятся сны. Кошмарные. Тут недавно приснилось, что наша планета не Земля вовсе, а, извините, задница – большая и розовая.

Доктор слушал, остановив взгляд над чем-то чуть выше головы Томаса, как будто у того там был венчик какой, или нимб, свидетельствующий о святости.

«Наверняка, паразит, не меня слушает, а о новой обивке для дивана думает. Как адвокат в «Анне Карениной».

– Безусловно, друг мой.

– Что «безусловно»?

– Н-да… Давайте-ка, знаете ли, не стесняйтесь, рассказывайте свою жизнь по порядку. Вы сюда пришли, чтобы говорить, а я здесь сижу, чтобы слушать. В детстве комплексы какие были?

– В детстве у меня как раз все в порядке было. Матушка, царствие ей небесное, в нашем университете работала, так что были у меня и школа музыкальная, и музеи, и библиотека дома. У меня во взрослой жизни проблемы начались. Послушался, дурак, добрых людей, когда специализацию выбирал. А теперь вот эти сны вижу. Это у меня точно профессиональное. Я, знаете ли, тридцать лет проктологом отработал, столько этого добра насмотрелся. Это ведь, наверное, в психологическом плане имеет свои объяснения?

Доктор перевел глаза с «нимба» на самого Томаса.

– Вы действительно проктолог? Господи, как хорошо, когда два медика вот так, не стесняясь, могут поговорить друг с другом. У меня, знаете ли, проблема, просто хоть криком кричи.

Тут автор из деликатности предлагает оставить наших героев наедине со своими недугами. Пусть обсуждают, у кого что болит и как это вылечить. Потому что еще неизвестно, что болит больнее и с чем тяжелее жить.

И доктор Витас помог. В том смысле, что Томас вначале рассказывал ему о себе и о том, как жаль своей прошедшей жизни, потом незаметно перешел к воспоминаниям о своей работе и закончил обстоятельной консультацией для доктора по выложенным для него на столе рентгеновским снимкам и анамнезом.

Расставались они друзьями. На прощание Томас спросил Витаса, что ему делать.

– Томас Карлович, дорогой, да вы счастья своего не понимаете. Я вас уверяю, голова не … сами знаете что: поболит и перестанет.

– Так у меня не голова, душа болит, кошмары преследуют…

– А, без разницы. Плюньте вы, все само пройдет. Дома чайку, а еще лучше – коньячку, водные процедуры и в постельку. Господи, как я мечтаю просто спокойно посидеть и попить чаю – долго и со вкусом, а потом лечь. И пусть бы мне снилось что угодно.

По дороге домой Томас все пытался понять, за что он отдал деньги. Получается так, что он проконсультировал больного, назначил ему лечение и заплатил за это двести евро.

Вечером он опять сидел вместе с Людвигом у себя на веранде и пил, по совету доктора, коньяк.

– Уехать тебе надо.

– Куда? Я из Эстонии уезжать не хочу.

– Да не насовсем. Поезжай в круиз, мир посмотри. Ты где-нибудь был?

– Ну на Селигере был, потом в Анапу пару раз ездили. Я вообще-то больше в лес по грибы люблю ходить. Или с удочкой.

– Эх ты, «с удочкой». Тебе не удочка, а уточка нужна. Хорошенькая, складная. Ты же сам еще ничего мужик. Да посмотри на себя: ходишь, как пророк какой, в рубище, веревочкой подпоясываешься. А мы же все-таки не совок поганый, мы – Европа. Ну и тянись, давай. Лучше моря, скажу тебе, ничего нет. Купил себе путёвочку на пароходик и лежи себе на палубе в шезлонге, наблюдай женскую натуру. Там сразу вспомнишь про свой пистолет.

4. Ночью Томас долго не мог заснуть. А тут еще автор вкрадчиво нашептывал, что деньги у него есть и будут еще. Потому что он не просто пенсионер, хотя и военный, а рантье. А значит, солидный человек, буржуа.

«Да, елки-палки, я – буржуа и имею право жить по-буржуински», – объяснял он себе на следующий день, устроив небольшую постирушку на табуретке под яблоней.

Осторожно, чтобы не спугнуть своего героя, автор намекнул, что жить по-буржуински могут научить его профессионалы. И для начала – как выглядеть соответствующим образом.

И опять Томас сел на свою вполне еще приличную «Мазду» и поехал в Тарту. Мы не станем гонять его по городу, «погуглим» сейчас пять минут и поможем найти нужное место – имиджевое агентство. А там уже Томас должен сам решать, как быть.

А он решил радикально изменить в себе всё.

– Главное, ни за что им не скажу, что я проктолог, а то знаю, чем дело кончится.

Девушка была большая, рыжая и веселая, похожая на селянку. Полотняный сарафан, вышитая рубашка и цветные бусы. А на голове – венок из васильков.

Он удивился, но ничего не сказал.

– В каком направлении будем работать, Томас?

– А какие есть?

– У нас есть два пути. Стать моложе, но от этого может пострадать такая важная составляющая нашего имиджа, как респектабельность. Или же двинуться в сторону вестернизации с сохранением исходных возрастных параметров.

– А вестернизация это как? Под ковбоя что ли?

– Ну уж и скажете! Я имею в виду западные стандарты внешности, характерные для вашего возраста. Предлагаю взять в качестве ориентира типаж европейского интеллектуала. Ну и заодно это сделает вас чуть моложе. Это произойдет само собой, вот увидите.

Может быть, потому что это была девушка, может быть, потому что она была веселая, но Томас ей поверил. Решили идти по второму пути.

Томаса сфотографировали крупным планом и в рост. А потом начались чудеса. Адель вывела фотографии на монитор и стала, как волшебной палочкой, рисовать нового человека. На широком лице появилась небольшая профессорская бородка, а короткие волосы потребовалось отрастить и после собирать в хвостик.

– Или заплетать в небольшую косичку, – доверительно посоветовала Адель.

– Ну, косичку я точно не переживу, – Томас пристально вглядывался в свое изображение на экране и пытался представить, как оно все будет выглядеть.

– Зачем вы носите эти пиджаки? Вы что, на работу так ходили? У вас в офисе какой дресс-код?

– Чего?

– Ну, бизнес-стиль или кэжуал разрешалось?

– Чего?

– Ой, господи, ну вы на работу в костюме с галстуком ходили или в джинсах с кроссовками?

– Я на работу всю жизнь в военной форме ходил, а на работе в белом халате сидел.

Тут Томас вспомнил, что открывать свою тайну нельзя.

– А кем вы работали?

– Офтальмологом.

– Да? Как интересно. Томас, а вот у меня резь в глазах по вечерам. Я же целый день за монитором. Что мне делать?

– Ромашкой полощите, милочка. И прохладные компрессы в лежачем положении.

– А почему в лежачем? Мне удобнее сидя.

– Ну, вам можно и сидя.

– Томас, смотрите, есть такая вещь как кардиган. Его любят люди солидные и элегантные. Он всегда кстати, и в нем вам будет уютно. Только это должен быть плотный, крупной вязки кардиган. А под него – рубашечку и обязательно бабочку – такую мягкую, дневную. Ну, в крайнем случае шейный платочек. Вот и все! – Адель посмотрела на него и счастливо засмеялась.

– А брюки?

– А брюки лучше свободные, зимой – идеально вельветовые. Смотайтесь в Хельсинки, там все это легко себе купите.

Томас вглядывался в свое изображение на мониторе. Там был он и не он.

– Господи, да как же я привыкну…

– А для того, чтобы в образ вжиться, есть такая вещь, как аксессуары. Вообще, Томас, запомните, что импозантного мужчину делают прежде всего аксессуары. Они должны быть дорогими и говорящими, и они придадут вам респектабельность – это очень важный параметр. Вам, к счастью, многого и не нужно. Очки, например, в золотой оправе. А еще лучше – пенсне. Оно сейчас входит в большую моду. Вы курите?

– «Союз-Аполлон».

– Значит, надо переходить на трубку.

– Адель, милая, какую трубку? Я сигареты со школы курю.

– Лучше большая классическая трубка. Я вам сейчас покажу предпочтительные модели. И еще, Томас, очень важная завершающая деталь. Знаете, как точка в конце романа.

– Цепь на шею?

– Фи, как вульгарно. Совсем не цепь. Вам нужно кольцо на мизинец. Не печатка на средний палец, как носят братки в Питере, а небольшое кольцо, лучше серебряное или белого золота. С темным камнем. И пустите по ободу надпись какую-нибудь умную, типа «Все проходит».

– А надпись зачем? Ее же никто не увидит.

– Она будет вам помогать. Это тоже часть вашего нового имиджа. Знаете, когда Вивьен Ли снималась в «Унесенных ветром», режиссер на последние деньги заказывал ей дорогущие нижние юбки в кружевах. Их никто не видел, это было только для того, чтобы она себя ощущала в образе. Вот и вы будете в образе, еще и выходить из него не захочете. Ой, то есть не захотите.

Адель распечатала Томасу его фотографии, собрала их в фирменную папку и на прощание крепко пожала ему руку. Венок на голове тряхнуло, и он съехал Адели на нос.

– Адель, на прощание можно личный вопрос? А зачем вам веночек?

– Так то же самое! Чтобы в образе быть.

«Хорошая девушка. Но пенсне носить точно не буду», – Томас галантно поцеловал Адели руку и поехал домой.

5. А теперь давайте опустим подробности о том, как Томас в Хельсинки ездил, как себе обновки покупал, как бородку отращивал.

За это время вместе с бородкой росла его уверенность в том, что с новой внешностью придет к нему и новая жизнь. Красивая – такая, о какой он, может, всю жизнь мечтал, только никому не признавался.

И решил Томас отправиться в морское путешествие. Жизнь на корабле особенная: там нет забот – все они оставлены на берегу, там можно думать только об удовольствиях, там много молодых и красивых женщин. И кто-то обязательно обратит внимание на импозантного и респектабельного джентльмена.

Ночные кошмары отступили, и стало сниться море. Он уже и круиз подобрал подходящий, жаль только, что судно оказалось российское.

Людвиг хватался за голову и говорил, что это как пиво без водки, в том смысле что деньги на ветер. Но Томас его не слушал, главное, он знал, что дешевле все равно ничего не найдет.

Он был практически готов: купил очки в тоненькой оправе, кардиган почти полюбил, к трубке притерпелся.

Оказывается, как такие мелочи могут менять человека. Вот сидит мужик в турецких синтетических трениках, курит чинарик. В небо смотрит или под ноги задумчиво сплевывает.

А вот он же – только в вельветовых штанах и с трубкой. И так же может в небо смотреть, и так же под ноги задумчиво сплевывать. Но будет все красиво и значительно.

В своем дачном домике, пока было время, он переклеил обои, а для возлюбленного детища собственной инженерной мысли – «Ласточкиного гнезда» – купил пушистый, нежного палевого цвета, коврик на пол. И поставил на него специальные сменные тапочки. Как в Японии.

Только с кольцом все не получалось. Выручила сувенирная лавочка. Там было много мелочей с городской символикой и серебряных украшений. Среди них он нашел колечко с плоским темно-синим камнем. Вот оно-то как раз на его мизинец и налезло. Теперь нужно было сделать надпись. Томас со студенческих лет помнил «Spiro Spero» – коротко и по делу. Гравер в торговом центре сразу предупредил, что за результат не ручается, но надпись все-таки уместил.

Уже по собственной инициативе Томас купил халат, пляжные тапочки и темные очки. Он часто вспоминал веночек Адельки: вот ведь, без него была бы она переспелая тыква, а с ним – пышный каравай. Так бы и откусил кусочек. Вкусная девка, он сразу это почувствовал.

«Ах, Томас, что с тобой?» – удивляется автор.

А Томасу уже хочется свое боевое оружие вернуть и опять встать в строй. «Годен, годен!» – это он стал за собой замечать. Не выходить из образа – вот в чем секрет.

Опять, как когда-то в молодости, стали посещать его видения беспокойные, но приятные. И так после них хорошо, так сладко было просыпаться, изо всех сил удерживая ускользающий из памяти сон, тающий в первые минуты пробуждения, как сахар в чае, которого клал он по три ложки на кружку.

Наступил день отъезда. Накануне Томас думал о том, как в новом виде пройти по поселку. И решил не рисковать. Поэтому все купленные вещи сложил в модный чемодан, надел свой заношенный пиджак и сандалии, на «Ласточкино гнездо» повесил отдельный замок (не упрут, так загадят), ключ от курятника занес к Людвигу и поплыл.

Ну то есть до этого был автобус, потом электричка, потом опять автобус, потом в очереди постоять, а потом уже посадка на теплоход. Но это все не интересно. Мы же знаем, что такое и электричка, и автобус, и в очереди постоять, особенно если с чемоданом в руке и с сумкой через плечо.

6. На третий день путешествия Томас попросил перевести его из первой во вторую смену питания в ресторане. В первой пищу принимали пары, озабоченные правильным образом жизни, или одинокие женщины, но не такие, о которых он грезил по ночам, а те, которые «потухшие свечки», – податливые, как горячий воск, и готовые на все.

Новая рассадка в ресторане Томасу тоже не очень понравилась. Но делать было нечего. Его соседями по большому овальному столу оказалась уже знакомая ему «женщина в наморднике» со своим семейством и девушка, похожая на Офелию. Автору неизвестно, по каким причинам случилось именно так, но в то утро все они собрались за одним столом в первый раз.

Человек, похожий на последнего русского царя, явно не горел желанием ни с кем знакомиться. Женщины отчужденно молчали, но на импозантного соседа поглядывали с любопытством. А он держал паузу, уже понимая, что говорить и наводить мосты между соседями по столу придется именно ему.

Это в студенчестве Томас был парень из маленькой союзной республики, то есть практически с периферии. А теперь он – иностранец для всех тех, кто остался в большой протекающей лодке со странным названием СНГ.

Поэтому свой эстонский акцент он берег и не давал себе много говорить по-русски.

Наконец, он погладил бородку и представился:

– Очень рад нашему знакомству. Меня зовут Тоомас. Для простоты одно «о» можно оставить себе на память.

Мягкий акцент и профессорская бородка сделали свое дело. Обе дамы были заинтригованы.

Первой нарушила молчание девушка, похожая на Офелию.

– Ой, а вы что, говорите по-русски?

– К моему удовольствию, да. Поэтому, надеюсь, у нас будет возможность и пообщаться, и узнать друг друга поближе.

Томас имел в виду всю компанию, но Офелия приняла эти слова на свой счет.

– Взаимно. Очень рада, что у меня такой интересный сосед. Амалия.

Мысленно Томас поставил себе большую пятерку: «Офелия» оказалась Амалией.

У Амалии все было длинное и бледное. Длинное лицо, нос, руки, ноги, пальцы и глаза цвета воды. Волосы тоже были длинными и светлыми. Говорила она медленно.

«Как будто неделю в воде отмокала», – отметил про себя Томас.

Человек, похожий на последнего русского царя, как англичанин в переполненном вагоне, изо всех сил старался не замечать, что рядом с ним находятся люди. Поджав губы, он внимательно просматривал меню, не обращая внимания на происходящее. А его жена уже охорашивалась и, сложив губы в приличную случаю улыбку, готовилась представиться.

Томас строго посмотрел на нее и поправил очки в золотой оправе.

– Меня зовут Тоомас. Может быть, вы помните, мы вместе попали в бурю на острове.

– Да, конечно! Как это интересно… Меня зовут Евгеша, – и, торопясь, добавила, – а это – мой муж Дмитрий.

Дмитрий оторвался от созерцания меню и сухо кивнул в сторону хлебницы.

«Как странно. У нас в школе ботаничку звали Евгешкой. Наверное, она тоже училка».

– А меня зовут Митя, – напомнил миру о себе ее сын.

– Значит, Дмитрий Дмитриевич?

– Значит, – вступил в разговор отец. – Именно это и значит.

Ох, не хочет Дмитрий водить компанию с бородатым иностранцем, который почему-то неплохо говорит по-русски.

Итак: дамы стеснялись, ребенок скучал, Дмитрий сердился.

А Томас думал о том, что, в общем, подобралась не такая уж плохая компания. Во всяком случае, с точки зрения психотерапевта.

Как хорошо просыпаться утром в предвкушении завтрака, который не надо готовить, а только выбирать, и приятного предчувствия большого дня, который полностью принадлежит тебе.

Дмитрий предпочитал протеины: ветчина и омлет с беконом.

Офелия взяла себе апельсиновый сок, круассан, сыр, кофе. И шампанское в высоком, узком бокале.

Евгеша притащила было колбасу и булочки с вареньем, но, посмотрев на тарелку Офелии, занервничала, колбасу отставила и сделала вторую ходку к раздаче. Вернулась с фруктовым смузи, йогуртом и тоской во взоре. Потом украдкой взглянула на мужа, занятого омлетом, решительно вскинула голову и, заранее обидевшись, тоже принесла себе шампанского.

Томас еще ничего не выбрал. Он ходил вдоль длинных столов с едой и взывал к голосу разума. Голос разума делал вид, что ничего не слышит и не понимает. И предательски оставил Томаса один на один с чизкейками и песочными корзиночками с нежно-зелеными розочками по центру.

Томас уговаривал себя, стараясь свернуть в ту сторону, где стояли контейнеры с отварной овсянкой и обезжиренный кефир. Но ноги сами вели его в противоположном здоровому образу жизни направлении.

А потом голос разума вдруг начал подлизываться, поддакивая Томасу, что для того и отдых, чтобы получать все удовольствия от жизни; и что другие, вон, едят, а ему, что, нельзя; и что он, если захочет, за неделю все излишки сбросит. И вообще, пошли все к черту, имеет он право раз в жизни пожрать от души. Тем более что вокруг так много всего вкусного.

«Вкусное» для Томаса было всё, что сладкое. Это было стыдно и вредно, это не нравилось Вилме и другим женщинам. Но если бы вопрос встал ребром, Томасу было бы легче отказаться от женщин.

Компромисс для интеллигентного человека, как булыжник для пролетариата, – главное оружие, тем более когда терять уже нечего.

Томас набрал сухофруктов с орехами, взял кукурузные хлопья и в керамическую миску, которая его волевым решением была срочно переименована в чашку без ручки, налил какао. Половину плитки черного шоколада он принес с собой из каюты.

«В конце концов, не надо забывать, что шоколад питает мозг…»

Но голос разума после того, как выбор был уже сделан, вдруг предложил свой сюжет: Томас в тесном, разъезжающемся спереди пляжном халате, туго перепоясанном по выпуклой окружности там, где должна быть талия. А узел пояса где-то под мышками.

Он ужаснулся и заел будущую неприятность шоколадом, который, по недостоверной информации, питает мозг.

В этот раз мозгу повезло, кусище был внушительный, и Томас еще долго, косясь на своих соседей, держал его на языке, по-коровьи вздыхая от удовольствия.

Офелия пила шампанское, внимательно прислушиваясь к своим ощущениям. И с нежностью смотрела на отставленную соседкой вареную колбасу на тарелке, которая, чувствуя свою неуместность, жалась к краю большого стола.

Евгеша начала есть, потом, украдкой посмотрев на пьющую Офелию, опять решила все переиграть и тоже начала пить шампанское, правда, вприкуску.

– Не рано ли?

Евгеша дернулась, но вопрос был обращен не к ней. Дмитрий неодобрительно посмотрел на Офелию, которая в очередной раз, сделав маленький глоток, облизала по кругу рот.

– Я уже взрослая. Мне можно.

Томас затаился и ждал, что будет дальше.

Дмитрий явно нарывался на неприятности. Но скандалить с Евгешей напрямую, видимо, не хотел, поэтому выбрал в качестве стенки, от которой будут отскакивать в сторону жены и бить его упреки, прозрачную девушку Офелию.

– Я не в этом смысле, – он постучал ногтем по часам. – На дворе десять утра.

– Это может быть или очень рано, или очень поздно. Смотря откуда считать.

Евгеша, отставив бокал, хранила молчание и пыталась постичь, как можно пикироваться с Дмитрием.

Томас разрешил себе по этому случаю съесть еще дольку шоколада и запил его густым какао.

«Масло какао-бобов особенно полезно для умственной деятельности… Господи, да если бы это было так, я бы давно уже Нобелевку в области каких-нибудь фундаментальных наук получил», – упрекнул он себя и быстро проглотил то, что уже было во рту.

Мальчик Митя, который сначала съел все свое, а потом то, что отставила его мать, вытянул отца из-за стола, чтобы идти играть в пинг-понг. Дмитрий, глядя перед собой, молча встал и, держа спину прямой, а плечи развернутыми, скрылся за дверями ресторана вместе с наследником.

Томас остался один с двумя дамами и множеством вкусных вещей на столе. Дамы деликатно, как это делают на людях, управлялись со своими ложечками и вилочками.

7. Он быстренько смотался за высоким бокалом для себя, обратив внимание, что их на подносах становится все меньше.

– Ну что же, тост назрел сам собой. За вас, таинственные незнакомки! Предлагаю растопить лед, но не в шампанском, его мы портить не будем. А в наших отношениях. Вы торопитесь? – Спросил он, обращаясь сразу к обеим.

– «До пятницы я совершенно свободен», – ответила Офелия неожиданно тоненьким голосом Пятачка.

– Вот и умница. Будет тебе в награду горшочек меду.

– А мы с вами уже на «ты»? – Офелия облизала рот и «сделала лицо».

– Вы со мной безусловно нет. А я с вами, дитя мое, возможно. Впрочем, как вам будет угодно.

– Евгения, а почему вы все время молчите?

– Мой Дмитрий…

– Евгения, заметьте, я спрашиваю о вас, а не о Дмитрии. Он ведь сам, если нужно, в состоянии ответить за себя. Правда? Знаете, девушки, если у вас до обеда нет постирушки какой или генеральной уборки каюты, предлагаю выпить еще шампанского и перейти в диванную, чтобы просто поболтать. А там, может, еще немножко выпить – под настроение.

Не дожидаясь ответа, Томас сходил к большому столу с подносами и прихватил три из четырех оставшихся бокалов.

Отсутствие Дмитрия за столом благотворно подействовало не только на его жену, но и на ее новую знакомую.

«А может, – заметил про себя Томас, – дело не в этом. Просто шампанское по утрам исключительно полезно для наведения мостов дружбы с противоположным полом. Это примерно то же, что водка – с мужчинами».

– За что будем пить? – Офелия на втором бокале утратила часть своей бледности и даже немного порозовела.

«Как все-таки идет женщинам алкоголь в небольших количествах», – умилился Томас.

– Офелия, умница! Пить будем…

– Я не Офелия, я – Амалия!

– Пардон. Амалия, вы – греза. Вам этого никогда не говорили?

Она сделала глоток, помолчала и серьезно ответила:

– Говорили.

– Ну вот видите, поэтому вы – Офелия. Шекспировский масштаб личности.

– Что?

– Короче, вы очень интересная женщина.

Амалия опустила глаза и снова занялась шампанским.

Между тем Евгеша сосредоточенно изучала тисненый рисунок на белой скатерти.

«Ах, всё я делаю не так. Ничего нет хуже, чем хвалить одну в присутствии другой. Я ж их так рассорю навек, вернее, до конца плавания».

– Евгения, я хочу выпить за вас и за самоотверженных женщин. Я видел, как вы прикрывали своего Дмитрия во время бури на острове.

Она подозрительно посмотрела на Томаса, привычно ища подвох в словах мужчины. Но Томас для пущей убедительности снял свои новенькие очки и смотрел на нее немного близорукими честными глазами.

«В конце концов, – решила Евгеша, – почему бы и нет?» Она плыла на белом лайнере, сидела сейчас в ресторане в компании с этим вполне приличным мужчиной, к тому же иностранцем. А главное – рядом не было Дмитрия.

Она подняла бокал. Амалия, которая уже не возражала против «Офелии», сделала то же самое. Казенное стекло осторожно сомкнулись в первом дружеском соприкосновении и отозвалось хрустальным перезвоном. Или, может быть, так показалось.

В диванной было прохладно и пусто.

Томасу хотелось хулиганить или откровенно говорить с женщинами, что недалеко друг от друга. Откровенничать будут, естественно, они. Главное для него – не выйти из образа. И потом, кто сказал, что импозантный мужчина с мягким, почти иностранным акцентом, не сможет понравиться одной из них?

Евгеша с тревогой оглядывалась. Уже было понятно: боится, что муж ее застукает.

Неужели она всегда была такой? Что такого сделал с ней этот Дмитрий, если прежде чем открыть рот, она смотрит на мужа? Цветаева, кажется, сказала, что можно смеяться над человеком, но никогда нельзя смеяться над его именем. Зачем она разрешает так себя называть?

Она могла бы быть красива – и не по молодости, когда красивы все, а потому что у нее твердый прямой носик, брови вразлет, они, кстати, говорят, что есть в крови что-то восточное, и большой рот. В школе наверняка ее лягушонком дразнили. Какой она была тогда? Тоже напуганная? А может, наоборот, головы мальчикам морочила, по пять свиданий в день назначала, бегала от фонтанов к памятникам и, чтобы не перепутать, всех называла «Котиками»?

Ее бы в хорошие руки, да отмочить, как эту Офелию, согнать лишний пуд соли, который она, наверное, слопала, живя со своим Дмитрием. Хотя пока она каждую фразу начинает с «мой Дмитрий», никто ею заниматься не будет, ну разве что Томас. И то, с точки зрения психотерапевта.

– Евгения, что вы так беспокоитесь? Муж с сыном в настольный теннис играют, до обеда далеко, а чем-то это время занять надо. Вы в хорошей компании, поверьте мне. Давайте позволим себе «роскошь человеческого общения», не так часто нам всем выпадает такая возможность.

– Мой Дмитрий не любит, когда пить начинают с утра.

– А как Дмитрий относится к вечерним возлияниям?

– Примерно так же, – Евгеша вздохнула.

Пока все шло замечательно. Томас держал, как извозчик вожжи, инициативу в своих руках. И дамы этому нисколько не удивлялись.

– Вези меня, извозчик, по пыльной мостовой, а если я усну, шмонать меня не надо… ла-ла-ла, не помню, что дальше. Офе… пардон, Амалия, признавайтесь, вы одна плывете?

– Я всегда плаваю одна, в отпуске от мужа надо отдыхать. – Офелия опять облизала губы.

– Что, не в первый раз морем путешествуем?

– Третий. Я здесь все наизусть знаю. Сейчас начнутся учения со шлюпками – на случай крушения. Через два дня будет капитанский ужин, а в последний вечер будут выбирать королеву рейса. Но, конечно, все по блату. Выбирают тех, у кого мужья или любовники богатые. – Она одернула короткую прозрачную тунику и посмотрела на Евгешу. – В прошлом году каракатицу выбрали – из Польши. Так все сразу начали говорить, что в Польше женщины самые красивые. А по-моему, самые красивые у нас в России. – «Офелия» совсем разобиделась то ли на богатых любовников, то ли на устроителей конкурса, то ли на Польшу.

– Это точно, наши – самые лучшие, – авторитетно подтвердила Евгеша.

– А вы сами, Томас, какой национальности будете?

На патриотической волне вопрос возник сам собой. «Офелия» сделала строгое лицо и цепким, как проволока с колючками, взглядом стала царапать лицо и одежду Томаса.

А прицепиться было к чему. Колониальная панамка, полотняные укороченные штаны – не шорты и не брюки. Длинная, полотняная же, рубаха. Не зря же он в Финляндию ездил. Бабочку решил на время заменить на шейный платок. Ну и трубка, которая наготове лежала на низком столе. Курить в диванной было нельзя, но как говорящий аксессуар пусть будет рядом.

Томас удивился, как быстро совершился этот переход от медлительной, вымоченной, почти утопленницы к сосредоточенному и строгому почти общественному деятелю.

«Есть в ней какая-то склонность к карательной философии, знала бы она еще, что это такое…»

Евгеша с интересом разглядывала двухцветную бородку Томаса.

– И правда, скажите, кто вы?

– Как кто, ваш же соотечественник. Знаете, «мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз…»

– Неправда, наши люди так не ходят. – Офелия холодно отвергла эту версию.

– Ну вы скажете еще, что «наши люди на такси в булочную не ездят!» А например, в Братске, я читал, именно так и делают.

– А почему в Братске в булочную – и на такси? – Евгеша застыла в ожидании ответа.

– Да потому что там бандюганы вокруг, до магазина целым не дойдешь, – снисходительно усмехаясь, объяснила Офелия.

– Вот, Евгения, наша Офелия, она же Амалия, всё правильно сказала. Даже удивительно, что такая юная девушка (соврал, конечно, для поддержания тонуса беседы) интересуется криминальной хроникой вашей страны.

Офелия хотела что-то добавить, но задержалась с ответом и еще раз строго переспросила:

– Так откуда же вы, Тоомас? И почему, если вы наш, у вас такой акцент?

«Ого, девушка любит конкретные вопросы и такие же ответы… – Томас выдерживал паузу, наблюдая за дамами. – Интересно было каждой из них, но как по-разному они себя ведут. Офелия пошла в атаку, практически сразу начала допрос. Лампу в лицо, и первый же вопрос о пятой графе.

А Евгеша застыла в анабиозе. Ей тоже интересно, но она готова ждать и боится спугнуть, думает, что я тоже чего-то боюсь. Ну правильно, мы же всегда исходим из собственных ощущений. Трудно представить, что кто-то рядом может воспринимать мир совсем по-другому, отлично от тебя».

– Ну, во-первых, если быть точным, я уже не совсем «ваш», а во-вторых, дорогая Амалия, что, собственно, вас смущает? Вы вот тоже говорите не так, как в Москве или Питере. По-моему, вы откуда-то с Урала.

– Сами вы с Урала, – оскорбилась Офелия, – я с Ульяновска.

– Из Ульяновска, – машинально поправил ее Томас.

– А вы что, словарь русского языка?

«Ну, совсем ссориться собралась. Надо от опасной темы уходить».

– Уважаемая Амалия, я существо старомодное, к тому же воспитанное в традициях великой русской литературы. Знаете, был такой замечательный профессор Лотман Юрий Михайлович. Ему в Питере работать не разрешали, и он у нас, в Тартуском университете, литературу преподавал. Так вот, он был дружен с моей матушкой.

«О Господи, зачем я хвастаюсь, откуда она все это может знать? Всегда меня заносит не в ту сторону. Психоаналитик, ой нет, психотерапевт хренов».

– Я знаю! – неожиданно подала голос Евгеша. – Я знаю Лотмана! Как он рассказывал! Я каждый раз боялась его передачу пропустить. Как жалко, что он… – она помялась, – что его больше нет. А вы его действительно знали?

– Конечно! Он к нам домой приходил. Ну ладно, что мы всё обо мне!

– Нет, вы не уходите от ответа, – перебила Амалия. – Раз уже начали, досказывайте. Почему у вас имя не русское и акцент? Может, вас подсадили к нам?

«Да, инкогнито сохранить не удалось. Хвастаться надо меньше и других учить. Да и какой толк ее учить? Она же все равно так и будет всю жизнь с Ульяновска ездить».

– Ах, Амалия, а вы совсем не Офелия. Та бы уже полюбила меня… Правда, Евгения?

Евгеша, утвердительно затрясла головой, поправляя сбившуюся от усердия челку.

– Ну хорошо. Чтобы вы не думали, что меня сюда вражеская разведка заслала, рассказываю, как на духу: правду и только правду.

И Томас рассказал про Эстонию, про Тарту, про то, что на жизнь зарабатывает частной практикой как психотерапевт.

– Так, все понятно. Пока Россия с колен встает, вы там у себя в Эстониях частной практикой занимаетесь и деньги лопатой гребете. Психов много? – Амалия окинула своим цепким взглядом Томаса и остановилась на темно-синем камне на его мизинце.

– Ну, про психов вы зря, душа моя, а зарабатываю я хорошо и весьма. В наше время многим нужны утешение и помощь. Стрессы, крушение надежд, личные драмы, да много еще чего. Вот я и врачую душевные раны, так сказать.

– Это что, они к вам на исповедь ходят? Как к попам?

«Что-то эта Офелия-Амалия начала утомлять».

– Амалия, а не наполнить ли нам вон те бокалы? Я даже знаю, что они для красного вина. Для белого полагается другая форма, и не исключено, что потом нам потребуются и они. Редкий случай, когда мы можем не отказывать себе в своих невинных желаниях.

Евгеша пила маленькими глотками, стараясь придать позе непринужденность, а лицу – легкое утомление.

– Неплохое вино, вы не находите, Томас? – Она откинулась на диванную спинку и положила ногу на ногу.

– Да это вообще не вино, это шмурдяк, – Амалия презрительно отставила свой бокал.

Евгеша, оживившись, всплеснула ладошками.

– О, господи, какое слово интересное! Амалия, вы меня интригуете. А чем вы занимаетесь, когда не плаваете на круизных судах?

– Занимаюсь воспитательной работой.

– В садике?

– Ага, в садике. Для взрослых.

Евгеша расхохоталась, потом пригорюнилась и наконец доверительно, как к доброму волшебнику, обратилась к Томасу:

– Я тоже хочу такие ноги, – и кивнула в сторону Амалии.

«Наверное, вино после шампанского ей пить нельзя. И что теперь действительно скажет Дмитрий?»

– Так, девушки, предлагаю несколько упражнений на свежем воздухе. Будем медитировать.

8. На нижней палубе было жарко и тесно. Евгешу опять будто взяли на поводок. Около самого бортика бассейна стоял Дмитрий. Он был в коротких, против моды, плавках и играл развитой мускулатурой.

А рядом действительно проходил тренинг для желающих выжить в случае кораблекрушения. Помощник капитана читал инструкцию пассажирам и украдкой скашивал глаз на свои часы.

– Одни тетки в шлюпках сидят и так каждый раз. Эта вон, в кудельках, уже и жилетку успела нацепить, можно подумать. Да она ж все равно не потонет, даже если ей веслом по башке треснуть. А вы, Томас, поучаствовать не хотите? Еще не поздно и компания для вас подходящая.

Томас очень бы хотел поучаствовать и ругал себя за то, что совершенно упустил из виду это важное мероприятие.

– Нет, любезнейшая Амалия, воздержусь. Совершенно напрасная затея. Если что, начнется такая паника, никакие тренинги не помогут. Это я вам как психолог говорю. Помните «Титаник»? Там же люди дрались за доступ к шлюпкам, кто-то уплывал в пустых, а кто-то тонул в переполненных. Неужели вы думаете, что за эти сто лет что-то изменилось?

– Так там американцы были. А тут – почти все русские.

– Там как раз англичане были и прочие европейцы. И плыли они из Англии в Америку. Но вы не расстраивайтесь, все это не имеет никакого значения. Человеческая природа от таких мелочей совершенно не зависит.

– Ну тоже скажете! Наши люди совсем другие, мы – богоносная нация.

– Да? И что, думаете, будут дорогу друг другу уступать?

– Да. Впереди женщины и дети, потом старики, а потом все остальные пусть идут.

– Ну вот, видно, не придется нам с вами спасаться в одной лодке. Вы пойдете впереди как женщина или как ребенок, а я, наверное, замыкающим, где «все остальные».

– Нет, вы можете там, где старики.

– Ну не может человек знать, где его истинное счастье. Спасибо, дорогая, за вашу доброту.

В каюте было, как и на палубе, душно, тесно и к тому же неуютно. Но зато пока она целиком принадлежала Томасу.

Он долго рассматривал себя в зеркале ванной и пытался понять, по каким признакам Амалия записала его в старики. Импозантность и респектабельность – вот что отличало его от ровесников, а эта оглобля просто с ним кокетничает.

Он прилег на койку, отломил кусочек халвы с орехами и решил до обеда попытаться восстановить душевное равновесие, тем более что сладкое, как известно, благотворно действует и на нервную систему тоже.

Вечером все разделились по интересам. Офелия плавала в бассейне, а потом отправилась на дискотеку, Дмитрий вместе с женой гулял по палубе, а Томас пошел в кинозал.

Показывали какой-то модный фильм из жизни богатых, которые, как им и положено, много плакали. Главная сцена фильма была решена крупным планом, и тяжелые шелковые простыни отливали темными шоколадными складками на циклопической постели главной героини – той, которая была главная плакса.

Героиня мучилась от внутренних противоречий, поскольку была она женщиной немолодой и замужней, но рядом с ней лежал не супруг, а совсем другой мужчина. Благородная ткань под телами изменников шуршала. На вопрос героя, что за посторонние шумы отвлекают их от радости обладания друг другом, героиня прошептала, что это – «шелковый шепот желаний», и опять разревелась.

А Томас в очередной раз похвалил себя за сообразительность. В чемодане у него, кроме новых вещей, была прикупленная на каком-то развале в Таллинне бордовая простынка, ну как бы даже и шелковая. Ведь не станет же автор рассказывать, что шелк был на самом деле ацетатом, а само изделие было пошито в Турции.

Какая, в конце концов, разница? Главное, что эта вещь соответствовала тому реквизиту, которым Томас обзавелся в рамках создания своего нового имиджа. Казенному постельному белью он давно уже не доверял – в госпитале на него насмотрелся. А домашнее, в мелкий цветочек, купленное Вилмой лет пятнадцать назад, требованиям момента не соответствовало.

«Да, красиво завернули: шелковый шепот желаний!»

Вот, может, и Томасу свезет, и на этом корыте, которое мнит о себе, что оно круизное судно «Одиноков», переживет он какое-нибудь романтическое приключение. Прозрачная туника, к примеру, уже есть, и во время совместного приема пищи каждый раз теперь можно видеть, как сквозь легкую ткань просвечивает длинное бледное тело Офелии.

На выходе из зала он встретил ее.

– А почему не танцуем?

– А, там уже пьяные все. И лампочку в коридоре высадили. Не люблю.

– Ну что, пошли побеседуем на воздухе?

Офелия сидела в низком парусиновом кресле с высоко поднятыми острыми коленками и слушала Томаса.

Выпили вина, потом еще. И еще. Ему хотелось говорить, вернее, ему хотелось, чтобы красивое кино продолжалось. Поэтому он рассказывал о своих пациентках. Объяснял Офелии, что женщины, как существа трепетные и ранимые, прежде всего нуждаются в его профессиональной помощи. Его кабинет выполнен в спокойной голубовато-синей гамме. И там стоят большие велюровые кресла бежевого цвета. И, конечно, есть уютная кушетка, которая больше похожа на кроватку, куда пациент или пациентка могут прилечь и, расслабившись, начать откровенный разговор со своим психотерапевтом.

– Чтобы женщина (а я работаю прежде всего с женщинами) перестала стесняться и начала говорить правду, понимаете, правду, даже самую неприглядную, необходимо ее полное доверие ко мне. Она ложится на кушетку, закрывает глаза и начинает рассказывать мне о себе. Поначалу это трудно, человек зажимается. А зажиматься нельзя, иначе будет больно.

– А почему больно?

«Ну до чего у этой Офелии все-таки физиономия глупая. Даже туника не помогает».

– Ну, я имею в виду душевную, а не физическую боль. Вы должны быть предельно расслаблены и расположены к своему доктору. И главное – ничего не стесняться. Нет некрасивых людей, нет некрасивых поз. Есть заболевания, которые надо лечить, и я – тот, кто может избавить вас от физических страданий.

– Томас, а почему страдания физические?

– Вы про психосоматику что-нибудь слышали? Физическое и душевное связано в организме в одну систему. Знаете, как сообщающиеся сосуды. Я знаю очень много разных человеческих историй и скажу вам по секрету, что даже книжку думаю написать. Материала у меня на целый том хватит. Вот и вы – бойтесь-бойтесь меня, а не то попадете туда на триста двадцать пятую страницу и будете там как «девушка в прозрачной тунике» фигурировать. С красивым именем Офелия. То есть Амалия.

Ах, Томас, ну зачем ты выпил пиво после вина? Ты же хорошо знаешь известную поговорку на этот предмет. На следующее утро болела голова и как-то плохо помнилось, чем закончился разговор с Офелией. И что он там ей наговорил про психику и соматику вместе и по отдельности, даже сам автор не знает.

9. Завтрак опять порадовал длинными рядами незатейливых закусок и высокими бокалами, в которых весело гонялись друг за другом пузырьки дешевой шипучки, выдававшей себя за хорошее шампанское.

Томас по случаю общего недомогания свой зловредный голос разума к решению стратегических вопросов подпускать вообще не стал, решив, что как-нибудь без него разберется. Поэтому для поправления здоровья взял два пирожных и тазик какао.

Когда он вернулся к столу, то увидел, что Офелия обложилась колбасой – копченой и вареной, а на горячее взяла себе яичницу с сосисками и красной фасолью. Она сидела, выпрямив спину, откинув голову и глядя перед собой. Напротив нее точно в такой же позе сидел Дмитрий.

Евгеша находилась в смятении. Вчерашнее шампанское обязывало. Завтракала она накануне, сами помните как, на обед заказала, подглядывая за тем, на какой строчке меню останавливается длинный палец Амалии, какой-то там супчик из цветной капусты, а на ужин – соте. Что такое «соте», Евгеша толком не знала, выбрала его исключительно за красивое слово и потом долго жалела об этом.

И вот сейчас все ее жертвы полностью обесценены. Рядом Дмитрий ест омлет с беконом, который, как назло, так вкусно пахнет, по другую сторону – предательница Амалия с колбасой и сосисками, а напротив – Томас со своими жизнеутверждающими излишествами.

Хотелось проявить характер: опять узкий бокал, фрукты, два-три сухарика, сыр и полагающееся к таким предпочтениям доброжелательное равнодушие к миру. …Управившись с завтраком и глядя на пустую тарелку с размазанным по ней кетчупом, она грустно прошептала: «В конце концов, мы же целый день будем на воздухе…»

– Томас, может быть, побеседуем в диванной? – робко предложила Евгеша, как только ее муж и сын скрылись в дверях ресторана.

– Это без меня. Я пошла в бассейн. – Амалия с грохотом отодвинула стул.

– Опять «шмурдяк»?

– Амалия вчера пошутила, отличное вино.

– Откуда она все это знает? А, она же тут третий раз… Интересная девушка, правда? И такая молодая…

Евгеша не оставляла выбора. Томасу практически в ультимативной форме предлагалось усомниться в том, что Офелия молода и интересна.

– А почему вас так зовут – Евгеша?

– Вы знаете, мой Дмитрий…

– А давайте поговорим о вас?

– Это вы как психотерапевт хотите со мной говорить? Я думала, просто как человек…

– Да не то слово…

Курить было нельзя, и Томас стал набивать трубку впрок. Запахло солидным мужчиной.

Евгеша сделала загадочное лицо. Потом, подняв бокал, начала разглядывать оставшееся в бокале вино на свет.

– Я не всегда была такая…

Опять она вытягивала из него комплимент. Неужели она так изголодалась по доброму слову?

– Вы хотите сказать, что были еще лучше?

– Я хочу сказать, что я тоже была худая… – Евгеша подумала, выпила еще, потом добавила: «и высокая».

«Ох, что-то я много пью… и ем», – Томас внимательно рассматривал свое отражение в зеркальном проеме рядом с диваном. Драгоценное круизные денечки остаются за бортом, а у Томаса пока не было ни осторожного прикосновения незнакомой руки, ни полуопущенных ресниц, ни волнения, от которого бы сладко ныло и просилось бы в бой все то, что пока ведет себя крайне миролюбиво.

И сейчас напротив него сидит не строптивая пантера с длинными злыми когтями, глядя на которые невольно думаешь о будущих царапинах на самых чувствительных местах собственного тела, а безобидная Евгеша с аккуратно остриженными ноготками и ищущим взглядом добрых глаз.

– Завтра капитанский ужин. Вы уже подготовились?

– Евгения, не пугайте меня. А что, нужно как-то готовиться?

– Амалия сказала, что на этот ужин надо приходить в вечернем туалете. Я уже знаю, в чем приду. А вы?

– Я об этом как-то не подумал. У меня, кроме штанов да рубашек, и нет ничего.

– Ах, Томас, вам ничего и не нужно. Приходите со своей трубкой и шейным платочком. Вы все равно самый лучший.

– Да Бог с вами, Евгения! Вы посмотрите, сколько вокруг молодых жеребцов! Куда мне до них!

Автору доподлинно известно, что каждый отпирающийся от комплиментов делает это только для того, чтобы в финале неохотно согласиться с оппонирующей стороной. И Томас согласился.

10. Строгость российских законов чаще всего компенсируется необязательностью их исполнения вообще и на отдельно взятом круизном судне, в частности. Капитанский ужин предполагал вечерний дресс-код. Но те, кто днем ходил в длинных трусах с государственной символикой, которые нынче решено именовать плавками, в чем появиться на объявленном мероприятии не думали. Молодые дамы пришли в мини, пожилые – или «дамы на возрасте» – пришли в макси.

А Томас пришел в торжественных вельветовых штанах, рубашке в застенчивую клеточку и милой мягкой «бабочке», ну точно как профессор словесности из главного университета Стокгольма. Полупрозрачная длинная туника Амалии искрилась золотом на темно-синем фоне. Дмитрий был обтянут чем-то подчеркивающим его развитую мускулатуру.

Зачем. Зачем-зачем-зачем? Зачем… Томас старался не смотреть в сторону Евгеши.

Но роза на плече и разрез до бедра, между тем, заявляли о своем праве на всеобщее внимание.

Евгеша играла бокалом на тонкой ножке и устало отказывалась от еды. И только на красной икре, которую официанты, с ненавистью глядя на сидящих за столами, предлагали дорогим гостям, она сломалась: взяла одну крошечную тарталетку, потом повторила. Потом повторить не получилось, потому что икра закончилась до обидного быстро. Свою обиду она решила запить.

Амалия следила за туникой. Митенька взглядом делал то же самое. Дмитрий посчитал икринки на тарталетке и, дойдя до цифры девять, сдержанно улыбнулся и отдал ее сыну.

– Томас, а почему бы вам не пригласить вот эту молодую особу потанцевать? Или вы ждете, когда объявят белый танец? Амалия, вы должны сами пригласить нашего доктора!

– Евгения, увы, я не танцую. Давайте, друзья мои, лучше содвинем бокалы. Дмитрий, нам с вами крупно повезло! Мы сидим в окружении двух дам и могу сказать, что они – самые достойные в этом зале.

– Вы про это лучше на конкурсе скажите!

– А что, Амалия, мой голос имеет значение?

– Значение имеет каждый голос! – заговорила Евгеша, – и тем более, ваш… Красивых женщин должны выбирать обаятельные мужчины со вкусом. А у вас бездна и того, и другого. Поверьте мне, уж я-то знаю толк в этих вопросах.

Дмитрий оторвался от своих протеинов и пристально посмотрел на жену. Потом молча переложил со своей на ее тарелку куриную котлету – ту, что «по-киевски».

– Уважаемые дамы, обещаю, буду голосовать обеими руками за каждую!

– А нам не надо за каждую, нам надо – за одну. Единственную. – В голосе Евгеши звенела горечь принятого с достоинством будущего поражения. – Вот лично я считаю, что женщины делятся на красивых и умных. Хотя бывают исключения: например, моя бабушка, была и умница, и красавица и всю жизнь сводила мужчин с ума. Знаете: «Я черная моль, я летучая мышь, вино и мужчины – моя атмосфера…»

Впереди были кофе и десерт. И эта часть ужина интересовала Томаса больше всего. Конечно, при условии, что ей предшествовал салат «Столичный» и лангет.

– Какие впечатления от ужина, любезнейшая Амалия?

– Да ну! Я же все знаю. В позапрошлом году лосось давали, а в этот раз заныкали.

– Да разве в этом дело? Посмотрите, какая «атмосфера», как выразилась Евгения, как много красивых женщин! Но вы, конечно, – самая эффектная.

Амалия серьезно посмотрела на него и спокойно ответила: «Я знаю». И предупредив Томаса, что вернется, пошла попудрить нос.

Томас остался за столом в одиночестве, так как Дмитрий увел Евгешу сразу после куриной котлеты и перед четвертым бокалом шипучки, на которую его жена имела виды.

Он внимательно осматривал зал. Большую часть сидящих за столами, как обычно, составляли женщины, но если это была молодая и с аккуратными ножками, то обязательно с каким-нибудь мордатым мужиком, а если свободная, то «свечка» с расквашенными пятками.

«Томас, Томас, ну почему ты смотришь на какие-то пятки, а не на лица окружающих тебя дам?» – Если бы автор задал такой вопрос, то, наверное, получил бы такой ответ:

«Знаю я вас. Вы сначала подтяжку, потом ботокс, потом полкило фарфора в рот закинете, а потом липосакцию на все проблемные точки – и пятнадцать лет минус. А когда на ноги смотришь, сразу все ясно. Вон сосуды, вон вены выперли, а вон «вальгусная деформация пальцев стопы» за километр видна. Это я вам как врач, в конце концов, говорю. Косточка это, косточка на большом пальце, понятно? А я уже на все это в поселке своем насмотрелся. Хватит с меня».

Нет, не хотел Томас знакомиться со «свечками» и старался тактично дать им это понять – всем вместе и каждой по отдельности. Отказывать во внимании сразу стольким женщинам было утомительно и приятно. Обижать никого не хотелось, но и давать кому-либо повод для напрасных ожиданий он тоже не собирался.

«Главное, уметь сказать нет. Но делать это надо деликатно, они же не виноваты…»

Это была принципиально новая задача.

«Да, вот что значит имидж. И всего делов-то: платок на шее, женское кольцо на мизинце и хвостик. И ведь я действительно уже не тот, что раньше: и когда форму, и когда халат белый носил, и когда на даче веревочкой подпоясывался. Я теперь другой…»

С шумом отодвинулся стул, Амалия уселась на свое место.

– Ну что, моя прекрасная Офелия, впереди у нас самая интересная часть вечера.

– Это вы о танцах?

– Увы, я имею в виду десерт.

– А почему вы со мной на «вы»?

– Не смею, любезнейшая, не смею. Уж больно вы строги.

Амалия порозовела и внимательно обвела взглядом зал. Потом разочарованно вздохнула и предложила выйти на палубу.

– А как же десерт?

– Ну зачем вам десерт? Вы что, женщина, что ли? И потом в вашем возрасте…

– Не сметь! Ни слова про мой возраст. Еще по бокалу вина, и я буду окончательно готов.

И они выпили, и потом вышли из большого зала, где в это время официанты начали предлагать господам отдыхающим мороженое трех сортов и пирожные с фруктовым желе. Томас поднялся на палубу, злясь на себя за свою мягкотелость, на Амалию за ее напор и на официантов за их нерасторопность.

В бассейне среди малочисленных и малоподвижных тучных тел серебристым мальком мелькал Дмитрий. Жена его спала, сын смотрел мультики. А десерты, да еще в вечернее время, Дмитрий презирал.

Полотняные кресла были низкими, и колени Амалии снова поднялись выше ее головы.

«А хорошие у нее ножки, свежие, молодые – моложе, чем она сама».

Самое время было заняться трубкой. Томас долго ее раскуривал и думал о том, что, в общем-то, если эту самую Офелию, которая Амалия, научить правильно ставить ударения и склонять числительные, а потом познакомить ее с Аделькой, то можно будет как-нибудь пригласить ее к себе в голубой кабинет на бежевую кушетку. Для консультаций.

Она поправила тунику, то есть сделала так, что прозрачная ткань ушла далеко наверх, и у Томаса появилась еще одна возможность убедиться в том, что относительно ее конечностей он был прав.

– Томас, пока мы одни, я хотела бы кое-что у вас спросить.

– Я весь внимание.

– Как вам наша клуша?

– О ком это вы?

– Не делайте вид, что не понимаете.

– Наша соседка?

– Да, клуша, которая Евгеша.

– Милая женщина, любящая жена и мать.

– Она клуша. И пить совсем не умеет. Чуть что – сразу с копыт.

– Это только доказывает ее неиспорченность, что иногда женщине к лицу.

– Это доказывает, что она пить не умеет и больше нечего. А туда же: «Неплохое вино, вы не находите, Томас?» И еще за столом за мной подглядывает. Ну говорю же – клуша.

– Ну, милочка, тогда всех семейных женщин можно так называть.

– Не всех. Я такой никогда не буду.

– Ну, вы… Вы – девушка эффектная, а потом, знаете ли, возраст. В молодости о нем не думаешь, а понимаешь все, когда сам, как тот мяч, уже в положении «вне игры».

– Это вы-то «вне игры»? Да ни в жизнь не поверю. Видели, как Евгешка на вас запала?

– Так вы же только что сами мне сказали: «И вообще, в вашем возрасте…»

– Да это я позлить вас хотела. Я вообще люблю злить мужчин. А потом работа у меня такая...

– А где же вы все-таки трудитесь?

Амалия облизнула губы, помолчала и мрачно ответила:

– Не скажу.

«Да, вот тебе, пожалуйста: и коленки острые, и ногти длинные, и талия присутствует. А в чемодане у меня бордовая простынка, между прочим, без дела томится. Что же тебе мешает, старый пень?»

– Амалия, пойдемте к бортику, там ветер, свежесть, звезды в воде отражаются.

– Ну вы, прям, как «Титаник» какой. Они там на носу стояли, пока корабль не грохнулся.

– А вы смелая девушка. Одной плавать не страшно?

– Не страшно. Ой, да не нагинайтесь вы так низко: вывалитесь. Дайте-ка я вас буду держать от греха подальше. Будем ждать, когда первая звезда зажгется.

«Черт с ним, пусть говорит, как хочет. Ну не диктанты же с такой девкой писать. И у меня в каюте соседа нет…»

– Амалия, дорогая, мне даже неловко. Ежели я падать буду, то точно вас с собой утяну. Давайте-ка лучше отойдем.

– А пошли в бассейн плавать!

– Да вроде поздно уже…

– Тогда я пойду одна.

– Вот и славно. А я рядом в кресле посижу, знаете ли, по-стариковски...

11. На следующий день Евгеша сидела тише тихого, наказав себя отварной овсянкой и чаем. Амалия Томаса не замечала и делала попытки заговорить с Дмитрием. Дмитрий, как обычно, морщился и от общения уклонялся. И только мальчик Митя чувствовал себя в своей тарелке. Он с аппетитом ел, четыре раза бегал за соком и, не мигая, рассматривал Амалию.

После капитанского ужина у Томаса болела голова и не хотелось никуда идти.

– Ну что, господа хорошие, какие у нас планы на сегодня?

– Лично я собираюсь загорать, – на Томаса Амалия не смотрела и всем своим видом говорила, что никаких «наших» планов у нее с ним быть не может.

– А как же культурная программа? Сегодня же выход на берег, опять какие-то развалины.

– Ну вот и осматривайте их, если вам так интересно. А я их уже два раза видела.

Дмитрий, как обычно, тщательно прожевал свой завтрак и молча встал, сухо кивнув всем головой. Евгеша вздохнула и вышла вслед за ним.

Томас лежал в своей каюте с шахматной доской на животе и грустил. Вот плывет он на корабле, пусть не на большом, не очень красивом и полном бывших соотечественников. Но зато на фоне этой публики его нельзя не заметить и не выделить из общей толпы. Он один тут такой: импозантный мужчина с говорящими аксессуарами, к тому же психотерапевт.

И вот теперь, где бы он ни появился, происходит примерно одно и то же:

– Доктор, я могу с вами поговорить?

– Я сейчас не доктор, а просто пассажир.

– Доктор, мне нужно с вами посоветоваться. У меня просто катастрофа, знаете ли: кошмары по ночам преследуют, и душа болит.

– Милочка, да вы счастья своего не понимаете. Я вас уверяю, голова – не… ну, в общем, сами знаете что: голова поболит и перестанет.

– Так у меня не голова! Душа болит, кошмары преследуют…

– А, без разницы. Плюньте вы, все само пройдет. Вечером чайку, а еще лучше – коньячку, водные процедуры и в постельку. Можно еще прохладные компрессы.

– А компрессы куда?

– Куда-куда… на лоб.

Круизное судно оказалось на удивление маленьким, а народу на нем было много. И практически у каждого, кто постарше, болела душа, или была депрессия.

«Томас Карлович, вы не можете нас подвести. Вы – самый элегантный пассажир на нашем судне, просим вас всем коллективом…» – старпом, который проводил занятия со шлюпочницами, лично пришел к Томасу просить его согласия стать председателем жюри конкурса на титул королевы рейса.

В тот же день двое в приватном разговоре попросили его за своих жен, третий – за любовницу. Еще один человек позвонил по внутреннему телефону в каюту.

– Это Паша. Привет!

– Здравствуйте, Паша. Чем обязан?

– А вы что, меня не узнаете?

– Признаюсь, не очень.

– Ну помните, вы еще про плавки мои пошутили. Типа в таких штанах нужно не в бассейне плавать, а государственный гимн исполнять.

– А, ну извините, не хотел вас обидеть.

– Проехали. Я типа с просьбой хочу обратиться. Томас Карлович, тут малышка одна со мной плывет, принцесса. Поможем ей стать королевой? Хорошая девочка, в торговый колледж поступать собирается.

– Всенепременно. Ежели жюри проголосует, обязательно сделаем ее королевой.

– А можно нам на жюри поднажать немножко, чтобы не капризничали? Я отблагодарю.

– Невозможно. Это будет расценено как дача взятки должностному лицу. Я же по статье пойду.

– Да бросьте вы шутить, у нас вся страна на этом держится.

– Паша, заметьте, это ваша страна на этом держится.

– Ой, ну уж эти мне прибалты. Вы всегда воображали, я вас с детства терпеть не мог. Зря мы вас сорок лет кормили.

Жить в зените славы оказалось непросто, и Томас старался не показываться на людях. «Свечки» по-школьному хихикали при его приближении, две особенно смелые попросили у него автограф.

За обедом Митенька, не отрывая взгляда от прозрачной туники Амалии, спросил:

– А вы на конкурс придете? Я за вас болеть буду.

Дмитрий молча поиграл желваками, Амалия порозовела, Евгеша начала обмахиваться салфеткой. Томас сослался на недомогание и ушел еще до того, как подали второе.

12. В списке заявивших о своем желании принять участие в битве за королевский титул Амалия значилась под номером четыре. В конце столбика с женскими именами каракулями было приписано: «Евгеша». Томас закрылся в своей каюте и решил не брать трубку местного телефона.

В дверь постучали, потом еще и еще раз.

– Кто там?

– Это я, – послышался тоненький голос Пятачка.

Томас усадил Амалию на свободную койку и сам, подобрав полы халата, уселся напротив.

Она молчала, опустив голову, волосы почти заслоняли ее лицо, но он чувствовал на себе ее взгляд.

– Амалия, не томите, что случилось?

– Мне надо с вами серьезно поговорить.

«И для этого ты пришла ко мне практически в одних трусах, не считая этой прозрачной тряпки».

Амалия пересела к нему и осторожно дотронулась до его руки.

– Какое у вас интересное кольцо… Фамильное?

– Да, от прадедушки досталось. Передается по мужской линии.

– А можно мне посмотреть?

– Ради бога.

– Красивое… Ой, а что здесь написано? Не по-русски?

– По латыни. «Dum spiro spero – Пока дышу, надеюсь». «Dum» не уместилось.

– А…

– Ну хорошо, тогда так: «Надежда умирает последней».

– Теперь поняла! Я по телеку это слышала. Томас, мы знакомы уже несколько дней, и я… как бы вам сказать…

Ее рука опять прошлась по пушистой шерсти чуть выше его широкого запястья.

«Ну вот, у меня есть все то, о чем я мечтал. Взгляд из-под ресниц, робкое прикосновение тонкой руки, прозрачная туника. Мы одни, и никто помешать нам не может. И простынка, между прочим, ждет своего часа».

Он поплотнее запахнул полы халата и пересел на свободную койку.

– Слушаю вас, любезнейшая Амалия.

– Вы обещали перейти на «ты». И горшочек меду. И еще говорили, что я греза.

– Ах, дорогая, не будите во мне зверя. Говорите прямо, зачем пришли.

– Томас, а знаете, где я работаю?

– Да нет, конечно. Тайна сия велика есть.

– Я вам ее открою. Я работаю инструктором по политико-воспитательной работе.

– Что?

– В СИЗО я работаю, с зеками. И я тогда вам все наврала. Нету у меня мужа, есть Борька, прапор. Только замуж я за него не хочу. Я же красивая, мне даже блатняшки это говорят. Мне и должность эту дали не просто так, а за красоту, между прочим. И в партию тоже приняли на раз-два, а я еще, как дура, переживала. Сказали, что при коммунизме все должно быть красиво, ну, то есть прекрасно. Томас, а вы коммунист?

– Да как вам сказать… Бог миловал.

– А у нас в городе все приличные люди – коммунисты. Партий сейчас много, а такая – одна.

– И рад бы, но не могу не согласиться.

– Я, если к весне мужа не найду, в партком изберусь – это ведь тоже ход. Томас, в прошлом году здесь на конкурсе одну чувырлу польскую королевой сделали, и в позапрошлый раз я тоже зря сплавала – тогда любовница городской администрации победила.

– Так уж и всей администрации?

– Ой, да какая разница? Ну был там какой-то вахлюй из Нижнего Тагила, доходяга, а девку с собой вез – как будто год ее сырым мясом откармливал – ну очень здоровую. И представляете, ее сделали королевой рейса! Томас, мне надо победить. Ну пожалуйста! Вы же будете председателем жюри, а вас тут все уважают, все знают, что вы психолог…

– Психотерапевт.

– Ой, да какая разница? А может, вы их загипнотизируете? Я на работе тоже, между прочим, занятия по гипнозу посещала. Чтобы воздействовать на сознание. Или на подсознание, уже забыла.

– Деточка, я всей душой вам сочувствую, но не могу. А что Борька? Почему бы вам за него не выйти?

­– Нет, ну что вы, я же красивая. Я хочу за иностранца, или за олигарха какого, пусть даже плохонького.

– О господи, да где ж их тут взять? Олигархи на таких судах не плавают.

– На суше найду. Мне, главное, королевой стать и титул получить – они же диплом с печатью выдают. Здесь народу мало, не то что в городе каком, конкуренция не та. Титул получу, а потом уже и статус появится. Ой, а можно я рядом с вами еще посижу?

– Ой, я вас умоляю, не стоит беспокоиться. Знаете, давайте так договоримся: я предложу вашу кандидатуру. А дальше – как жюри решит.

– Да мне нужно, чтобы жюри решило так, как вы скажете. Я же про них все уже знаю, они будут своих по блату протаскивать.

– Ну вот, а ведь вы меня, между прочим, о том же самом просите: чтобы я вас по блату протащил. Так ведь?

– Ну конечно, а как еще? У нас в стране все по блату.

– А как же «богоносная нация»?

– Да при чем тут это! Я в Бога верю, у меня даже духовник свой есть.

– Ну, а как же вы ему про этот подлог рассказывать будете? Это же грех, знаете ли.

– А я ему не расскажу.

– И какая цена такой исповеди, православная вы моя?

– А вы на нашу веру не замахивайтесь. Мы вас от Орды спасали, пока вы на своих хуторах отсиживались. Чухония. Томас Карлович, ну вы мне обещаете?

Ночью Томасу снилась Амалия в королевской мантии и короне. Но сидела она не на троне, а за обшарпанным столом и, направляя лампу ему в лицо, обзывала его чухонцем, требуя правды и только правды – как на исповеди. А Томас делал вид, что не понимает, о чем это она.

Проснулся он от света луны, которая заглядывала в иллюминатор.

«А вдруг все узнают, что никакой я не психотерапевт? Вот смеху-то будет. Больше всего, конечно, Евгешка с Амалией веселиться будут. Ну и Дмитрий…»

13. За завтраком он старался ни на кого не смотреть, ни с кем не разговаривать и, как жена Дмитрия накануне, ел овсянку на воде без масла и даже сахара. Почему ему хотелось так сурово наказать себя, он не понимал, но чувствовал, что так надо.

Евгеша была грустна, Митенька пристально рассматривал небесно-голубую прозрачную тунику Амалии, Амалия пила шампанское и молчала, а Дмитрий играл желваками и морщился. Разобравшись со своими протеинами, он, как обычно, кивнув головой в сторону стенки, вышел из ресторана.

Томас, прихватив с собой книжку, решил уйти подальше от всех на верхнюю палубу. За радость одиночества пришлось заплатить. Он уже перепачкал свое парадное махровое полотенце с эротическим орнаментом гудроном, который лез из швов между досками палубы, и уже понял, что противные темно-коричневые пятна на нежно-шелковистой махре – это навсегда.

Хотелось, чтобы этот дурацкий конкурс, судить который его припахали неизвестно за какие грехи, уже прошел, чтобы поскорее забылись все выслушанные за последние два дня и комплименты, и просьбы.

«Господи, ну зачем я все это затеял? Ну не мудрил бы, назвался как есть, проктологом, да кто ж меня после этого стал бы в жюри это звать?»

Сквозь сомкнутые веки он почувствовал нависшую над собой тень. Раздался глубокий вздох.

– Томас Карлович, я могу с вами поговорить?

«Нет, только не это. Я не смогу, я сорвусь, наговорю грубостей, а после этого выброшусь за борт».

– Да, Евгения, слушаю вас.

– Томас, у меня к вам очень и очень деликатный вопрос. Даже не знаю, как начать.

– Вы о конкурсе?

– Могу ли я присесть рядом с вами?

«Интересно, а за руку она меня тоже будет брать? А может, отвести ее в каюту и употребить по назначению? В конце концов, она порядочная, смешная, застенчивая женщина, мучается от комплексов и нереализованных желаний. И ноги у нее не волосатые».

– Вы знаете, Евгения, уместнее было бы спросить: «Могу ли я прилечь рядом с вами», извините, конечно. Здесь же голые доски, причем они мажутся. И я уже полотенце новое угваздал.

Тяжело кряхтя, он сел, накинул на плечи халат и обнял себя за колени. Рядом, подвернув под себя ноги, пристроилась Евгеша.

– Ничего, что мы с вами тут уединились? От Дмитрия вам не влетит? Он у вас серьезный мужчина.

– Он в каюте лежит, у него депрессия. Может быть, вы попробуете ему помочь – воздействовать на его психологическое поле?

 – Ох, ваш Дмитрий – твердый орешек, вон как каждый раз желваками играет, через бороду видно. Пошлет он меня куда подальше с моим психологическим воздействием.

– Вы его совсем не понимаете. Он очень ранимый и тонкий человек. И психологическая помощь ему действительно нужна. И мне тоже.

– А что за беда?

Евгеша сделала большие глаза, огляделась вокруг, переждала, пока мимо прошел матрос с шваброй в руке, и прошептала:

– Это невыносимо. Я уже на пределе сил, у меня самой будет нервный срыв. И тогда вам придется лечить еще и меня. Пожалуйста, зайдите к нам в каюту, поговорите с ним. Понимаете, он считает, что вы один можете его понять. Хотя на самом деле никакая у него не депрессия, а просто мания величия. Вы не поверите, но когда-то он был совсем другим. А потом ему как-то насоветовали бороду отрастить и выяснилось, что он – копия Николая Второго. Да я же первая была, кто ему об этом сказал. Вот дура, правда?

– Ни в коем разе, Евгения.

– Спасибо. И на работе его тоже сразу же стали звать «царь». А у них клиенты – люди специфические, сплошные князья да графы, и все ему твердят: «Ну вылитый царь». Так он теперь их поправляет: «Не царь, а российский император».

– Он что, в дворянском собрании трудится?

– Ах, да нет же! Его фирма титулами торгует – продает родословные. У нас в России вся попса ими уже обзавелась. Томас, а хотите, я ему скажу, он и для вас что-нибудь подходящее найдет? Какой-нибудь Тевтонский орден?

– Премного благодарен, надо будет подумать, что лучше выбрать.

– Да что угодно, хоть герцога. У нас риэлторша знакомая теперь баронесса.

– Это смелое решение. Так что Дмитрий?

– Он теперь по выходным геральдику изучает, фотографии старые собирает, какие-то железки на толкучке купил. Про восстановление монархии несколько раз уже мне рассказывал. И ведет себя так, как будто я – его свита, а он – «Ваше Величество».

Ну ничего нельзя сказать, только рот откроешь, а он сразу: «Я – все – знаю», – и Боже упаси ему возразить… Иногда так хочется поговорить по-человечески, но как подумаю, что «он все знает», сразу всякое желание пропадает... А стоит ему со своим «все знаю» в дурацкое положение попасть, сразу же заявляет: «Я тоже человек и могу ошибаться». Знаете, что теперь он от меня требует? – «Ты должна ловить каждое мое слово!» – А если переспрашиваю, не отвечает…

Вот вы про имя мое спрашивали. Раньше он меня Женечкой звал, а потом где-то откопал, что фрейлину одну при дворе Евгешей называли. И все, теперь я тоже Евгеша. А почему он так за столом держится? Да потому что он нас всех презирает, этот сумасшедший идиот, простите меня за откровенность.

Я, Томас Карлович, честно вам признаюсь: терплю из последних сил, только чтобы на скандал не нарываться. Вот круиз этот дурацкий закончится, и уеду я от него в Озерки к маме. Она за Митькой будет смотреть, а я на работу устроюсь. Учитель музыки везде нужен, правда? Я уже все решила. Так что это моя прощальная гастроль. Я вас тут подожду, ладно?

Она уже смахивала мизинцем слезы со щек и искала, чем вытереть нос.

14. Есть не хотелось, пиво пить тоже не хотелось. Также не хотелось лежать или сидеть. Загорать и плавать не тянуло вовсе. Начитанный Томас напоминал себе «отсиженную ногу» из известного рассказа Ираклия Андроникова. Даже арахисовая халва после того, как Томас побывал у Дмитрия, не радовала. В памяти, как крючок в рыбьей губе, застряли подробности их разговора.

– Дмитрий, я войду, с вашего разрешения? Мне ваша супруга передала, что вы хотели меня видеть. Так что я весь внимание. Как здоровье?

– Неважно. Да вы садитесь, доктор. Евгения далеко?

– На палубе сидит, мои вещи караулит. Знаете, здесь охотников много, а у меня полотенце новое, дорогое.

Томасу странно было видеть Дмитрия, лежащим на боку с подобранными к груди ногами. Он напоминал ребенка, у которого болит зуб или ухо и который держится из последних сил, но вот-вот начнет плакать в голос.

– Рад вам помочь. Давайте проведем сеанс психотерапии, поговорим по душам.

– Доктор, какая там душа, у меня боли жуткие. Дышать боюсь.

– Ах, не дай Бог, это астения…

– Холодно, доктор, холодно.

– Дмитрий, не говорите загадками, даром ясновидения я пока не обладаю.

– Томас Карлович, я в Западном военном округе служил, капитаном.

– А как же... извините… Супруга ваша сказывала, что вы в бизнесе трудитесь.

– Тружусь. А до этого служил в Западном округе.

– Н-да? И при чем тут я?

– При том. Вы же сами меня и лечили. Я вас не сразу узнал – вы так изменились! Ну вспомните меня, я тогда тоже без бороды был. Бородкин я, Дмитрий Бородкин. Вы еще тогда сказали, что с такой фамилией мне обязательно нужна бородка. Вот я, когда демобилизовался, и отрастил ее.

– Дмитрий, э… как бы это сказать… а может, вы обознались? Может, это был не я?

– Пожалуйста, я не возражаю.

– Да уж, друг мой, признаюсь, очень меня обяжете. А то как-то несолидно. Это очень между нами, ладно? Я ведь и сам не так давно со службы ушел. В Тарту переехал, а потом жена умерла, а потом меня такая хандра накрыла, хоть волком вой. И надоумил меня один приятель развеяться по-холостяцки. А тут, понимаешь, такая неприятность: ну как я с такой профессией буду с дамами знакомиться? Вот и решил на время переквалифицироваться. Кто же знал, что я своего пациента тут встречу? Ах, как неловко…

– Ничего, я вас не выдам.

– Спасибо, голубчик. Так я не понял, Евгения упоминала о каких-то проблемах психологического толка…

– Это я вру ей, что у меня депрессия – давно уже. Вы, кстати, тогда очень хорошо мне помогли, я потому вас и запомнил. Она надеется, что на меня психологически можно воздействовать. А я ни под каким видом не могу ей правду сказать. Тем более теперь, когда все видят, что я на Государя Императора похож. Я просто не имею права болеть такими неприличными заболеваниями.

– Да, не царское это дело… Но – «ближе к телу»: на что жалуемся, больной?

Узнать о подробностях их дальнейшего разговора возможным не представляется. Нет. Ни за что.

Прощаясь, Дмитрий просительно заглянул Томасу в глаза.

– Томас Карлович, тут еще одно дело. «Последняя воля умирающего»: поговорите, пожалуйста, с моей женой. Ну, как психотерапевт. Она же королевой рейса решила стать! Вчера заявила мне, что тоже хочет иметь свой собственный титул.

А я вам вот что скажу: это у нее синдром бывшей красавицы. Уверена, что ее до сих пор все должны алкать и вожделеть. Она поэтому и утопленницу эту, Амалию, терпеть не может. Вот и вас взялась очаровывать, вы заметили? Томас Карлович, только, пожалуйста, о моих проблемах ей ни слова. А я про вас ничего не расскажу. Ладно?

– Заметано. Но от разговора, голубчик, меня увольте. С женщинами на эти темы говорить не умею, и вообще, я не по этой части. Знаете, кольцо, платочек – это все только имидж, как Аделька выражается. Девушка такая у нас в Тарту работает, веночек из васильков носит. Забавная… Так что простите меня великодушно, но с королевами разбираться – это не мое.

14. Он проснулся очень рано и долго лежал, не раскрывая глаз. Солнце просвечивало сквозь веки и дробилось на черно-желтые геометрические фигуры. Наступил последний день морского путешествия, можно было подводить итоги.

Больше он не увидит ни Амалию, ни Евгешу, ни Митеньку, ни своего бывшего пациента Дмитрия Бородкина. И уж точно не придется ему когда-либо залезать в шлюпки и слушать, как спасаться в случае кораблекрушения.

Стоянки в портах и выход на берег для осмотра достопримечательностей тоже позади. Натертые ноги когда-нибудь заживут, потому что не станет он больше ходить по чужим улицам, изображая интерес к чужой жизни и бдительно прижимая к животу фотоаппарат.

«Вернусь, сразу на рыбалку пойду. А как там без меня мой петька, как курочки, кормилицы мои? Соскучились, поди. И вообще, как хорошо дома! Утром три яичка сварил, масла на хлебушек положил и до вечера свободен – хочешь, траву коси, хочешь, сушняк обрезай. А вечером c книжечкой под лампой настольной уютно так посидел, чаю с вареньем попил. И никаких тебе чизкейков с шампанским. И никаких тебе императоров, королев и конкурсов дурацких, господи, как хорошо-то, что он уже прошел!»

Претендентки на корону должны были по своему выбору исполнить какой-нибудь музыкальный номер. Рыжая девушка из Перми станцевала вечно молодую ламбаду, а помогал ей Паша. Девушка из Екатеринбурга спела песню из репертуара певицы Алсу.

Амалия не пела и не танцевала. Под музыку из знаменитого эротического фильма она исполнила несколько гимнастических упражнений. Длинное, гибкое тело в тунике бирюзового цвета напоминало морские водоросли. Щеки ее раскраснелись, обычно гладкие волосы растрепались, и в какой-то момент она даже понравилась Томасу.

Евгеша шла замыкающей. Она была в том же платье с розой и с узким бокалом в руке. У дверей зала стоял, засунув руки в карманы и мрачно глядя в сторону, Дмитрий.

– Мне уже много лет, и я знаю, что никогда не стану королевой рейса. Но это не имеет значения… Главное, ведь, это не победа, да? А участие… Голоса у меня нет, зато слух неплохой. Это будет декламация под музыку. Я вам исполню мой любимый романс.

Томас приготовился к худшему: «Неужто про свою черную моль затянет?»

– Да, мой любимый романс: «Так дымно»… Вернее, это песня. Но мне уже все равно.

Послышалась россыпь аккордов, потом музыка замерла. Корабельный тапер ждал.

Первые несколько строк она проговорила в микрофон полушепотом:

«Так дымно, что в зеркале нет отраженья, И даже напротив не видно лица, И пары успели устать от круженья, Но все-таки я допою до конца!»

На припеве голос ее стал немного громче:

«Минутный порыв говорить – пропал, И лучше мне молча допить бокал...»

Пианист тихо наигрывал, а Евгеша с низко опущенной головой прошлась по маленькой эстраде, потом помедлила и опять подошла к микрофону.

Она уже не прятала от зала глаза: «В оркестре играют устало, сбиваясь, Смыкается круг – не порвать мне кольца... Спокойно! Мне лучше уйти улыбаясь, И все-таки я допою до конца!»

Еще один круг по эстраде, а потом вдруг низким голосом с угрожающими интонациями:

«Все нужные ноты давно сыграли, Сгорело, погасло вино в бокале, Тусклей, равнодушней оскал зеркал... И лучше мне просто разбить бокал!»

И на круизном судне «Одиноков» одним бокалом стало меньше.

Голоса жюри разделились. Старпом и судовой радиоинженер со знанием английского языка были за Евгешу.

Одинокая «свечка», которой Амалия еще недавно собиралась «треснуть веслом по башке», и зав. редакцией информации из областной газеты попросили за Пашу.

И еще двое пассажиров из тех, что с государственной символикой, проголосовали за Амалию.

«Ах, как нехорошо получается. А мне в какую сторону плыть? И туда плохо, и сюда нехорошо. Они же вроде обе как мои, они же на меня надеются. Евгешка, правда, удержалась, ни о чем не попросила. Зато на сцене высказала все – и как! А что тогда с Офелией делать?»

Председатель жюри конкурса попытался было от голосования уклониться, но через несколько минут, тяжело вздыхая и вытирая шею шейным же платком, сдался.

– Ну что же, господа, в конце концов, мы выбираем не королеву красоты, а королеву рейса… А можно о решении жюри сообщит кто-нибудь другой? Я человек не публичный…

***

…Томас почувствовал, что клеткам головного мозга необходимо питание и пора готовиться к последнему совместному завтраку.

Он поднялся с койки, подошел к зеркалу и острыми медицинскими ножницами отрезал свой хвостик. Подравнял оставшиеся волосы, побрился, упавшие в раковину седые пряди аккуратно собрал на бумажку, выбросил их в урну и открыл чемодан.

В маленькое отделение он положил трубку, кольцо и шейный платок, в большое – модные укороченные штаны вместе с другими обновками и вынул свою старую тенниску, брюки, сандалии и заначенную пачку сигарет.

Потом потер непривычно голую щеку и вернул кольцо на стол. А еще через минуту достал красиво упакованную простынку бордового цвета. На ярлыке ее расплывчатым шрифтом было набрано: «Queen», а дальше – какая-то абракадабра.

«Кольцо Офелии подарю, там и надпись для нее подходящая, а простынку надо будет Евгешке отдать. На память».

 

Татьяна Шереметева. Член Американского ПЕН-центра. Более 180-ти публикаций в журналах России, Германии, США, Украины, Белоруссии. Победитель, лауреат, а также член жюри международных лит. конкурсов. Автор книги "Посвящается дурам. Семнадцать рассказов". С 2014 г. - ведущая авторского блога "Проверено на себе" в "RuMixer Media Group, Chicago". Из Москвы, окончила филфак МГУ. Живет в Нью-Йорке.