СТАРЫЙ ВОКЗАЛ
С течением лет я всё чаще
На старый вокзал прихожу
И вслед поездам уходящим
С потерянным чувством гляжу.
Как будто низвергнутый с трона
В эпоху суровых годин,
В гудящей толкучке перрона
Стою, как в пустыне, — один.
И память объёмистой ношей
Ложится на плечи, как ночь.
И даже носильщик не может
Мне в эти минуты помочь.
ГАРМОНЬ
Детство мигом к тебе вернётся,
Струны памяти только тронь…
У калитки отец смеётся,
А в руках у него гармонь.
Гармонистом был не из лучших,
Больше слушать других любил.
Но едва подвернулся случай —
Для меня он гармонь купил.
Мой талант оказался скромен,
И, отправившись в первый класс,
На дарёной отцом гармони
Я играл лишь «Собачий вальс».
Был родитель вполне доволен,
Лишний раз не читал мораль:
«Ну, подумаешь, не Бетховен,
Но и хромка ведь не рояль!»
Я освоил не только вальсы
И порой веселил селян.
За порогом седьмого класса
Мне отец подарил баян.
АМУЛЕТ
Я упрямо не верил ни в чёрта, ни в Бога,
В то, что можно бесследно пропасть.
И в неведомый путь от родного порога
Уходил, как всегда, не крестясь.
А когда возвращался к далёкому дому,
Ослабев, будто загнанный лось, —
По привычке шептал, окунувшись в истому:
«Слава Богу... никак обошлось...».
И совсем невдомёк было блудному сыну,
Отправляясь в дорогу опять,
Что крестила меня, уходящего, в спину
Суеверная старая мать.
ДОМОВИНА*
1
Мой дед не знал ни праздности, ни лени,
Пахать и сеять был большой мастак.
Я помню эти руки на коленях —
Сквозь кожу жилы выпирали так,
Что видно было в них движенье крови,
А дед шутил: «Подумаешь, беда...».
Он к смерти каждый день себя готовил,
Поскольку в жизни всякое видал.
И дал наказ приехавшему сыну,
Кривя в усмешке свой беззубый рот:
— Сооруди-ко, Федя, домовину,
Чтоб после смерти не было хлопот.
Пора готовить новые хоромы.
Ну, сколько можно небо-то коптить!
— Да что ты, батя, сам себя хоронишь?
Тебя ещё и ломом не убить...
Упрямый дед недолго сына слушал:
— Ты, Фёдор, не пори мне ерунду.
Товарищ Сталин отдал Богу душу,
А мы с ним родились в одном году.
Вон на Покров-то хоронил я друга —
Для гроба не хватало матюгов...
Да чё там тарахтеть, когда в округе
Ни досок нет, ни дельных мужиков!
Перечить батьке не было охоты,
И Фёдор подчинился: — Сей момент. —
Со знаньем дела взялся за работу
И начал править нужный инструмент.
А дед обшарил сени глазом зорким
И, почесав задумчиво висок,
Полез по закоулкам и задворкам
Решать вопрос с наличием досок.
2
...И наконец готова домовина
Как результат полдневного труда.
Сын разогнул натруженную спину
И громко крикнул: — Бать, иди сюда!
Тот вышел на поветь**, поддёрнул брюки
И тут же оценил сыновний труд:
— Вот это Федька!.. Золотые руки!
Видать, отколь положено растут!
Он отходил и возвращался снова
И вдруг, прищурив хитрые глаза,
Проворно лёг в дощатую обнову
И не спешил оттуда вылезать.
И снизу вверх поглядывал на сына
С восторгом, будто в рай достал билет...
Конечно, пригодилась домовина,
Но только через девять с лишним лет.
*Домовина — гроб.
**Поветь — помещение под навесом на крестьянском дворе.
СЕЛЬСКИЙ ГОВОРОК
В прохладной северной глубинке,
В пыли просёлочных дорог
Для горожанина в новинку
Певучий сельский говорок.
Иному гостю из столицы
Напрячь придётся интеллект,
Чтобы хоть как-нибудь «врубиться»
В наш самобытный диалект.
В любом житейском разговоре
В начале слова ли в конце,
Ничуть с грамматикой не споря,
Че произносится как цэ.
— Привет, цюмазый!
— Добрый вецер.
— Цего химицишь-то?
— Да вот...
Одно муценье нынце с пецью,
Циню, циню, а цяд идёт.
— Цюдак! Цем так себя-то муцить,
Ты вынь-ко пару кирпицей...
— Вот целовек!.. Всё уцит, уцит,
А сам не склал и двух пецей.
— Не горяцись... Зато советом
Всегда помоць соседу рад.
— Не заскуцяшь с таким соседом...
Пошёл ты к цёрту, пецеклад!
И я готов признаться честно,
Что нет мне дела до печи,
Но этот говор, словно песня,
В моём сознании звучит.
У ОБЕЛИСКА
На грани вечера и дня,
Когда садилось солнце низко,
Седую голову склоня,
Стоял старик у обелиска.
Я тихой тенью рядом встал
И неожиданно услышал,
Как он со вздохом прошептал:
— Годами, видите ль, не вышел...
В душе осела пыль дорог,
Но память, видно, не остыла.
Старик простить себе не мог,
Что был «лишь» тружеником тыла.
И я, растроганный вконец,
Проникся добрым чувством к деду.
— Зачем казнишь себя, отец?
Ведь ты работал на победу.
— Как не казниться, дорогой,
Когда мой лучший друг Ванюха
Приврал себе годок-другой —
И вдоволь пороху понюхал.
Он мёрз в окопах, лез в огонь,
С войны пришёл белее мела...
На кой была мне эта бронь,
Когда в душе броня гремела! —
Дед память пил, как пьют вино.
Среди морщин слеза застыла.
А я твердил ему одно,
Что победить нельзя без тыла.
НА ТИХОЙ АЛЛЕЕ
Я их часто встречал вечерами на тихой аллее,
Где шептались берёзы в неярких закатных лучах.
Голова старика возвышалась над всеми, белея,
А старушка едва доставала ему до плеча.
Шли они, как всегда, очень медленным старческим шагом —
Двое милых людей, неразлучные муж и жена.
И, наверно, считали за высшее чудо и благо,
Что на старости лет друг у друга есть он и она.
С ними не был я связан, пусть даже коротким, общеньем,
Что порою случалось при встречах с другими людьми.
Но для всех, кто их знал, эта пара была воплощеньем
Пронесённой сквозь годы огромной взаимной любви.
Куролесил сентябрь. И однажды под сенью аллеи
На пустынной скамье он сидел, как ни странно, один.
На вопрос: «Вы в порядке?» — ответил: «Наташа болеет.
Вот несу из аптеки таблетки и валокордин».
И с такой теплотой произнёс он привычное имя,
И такая тревога таилась в печальных глазах,
Будто чёрная туча внезапно нависла над ними,
И была неизбежной последняя в жизни гроза.
А по парку гулял то восточный, то северный ветер.
Приближалась зима. Начал редкий снежок пролетать.
Этих двух стариков с той поры я ни разу не встретил,
И на тихой аллее их стало душе не хватать.
ПЕРВЫЙ ШАГ
Какой восторг в глазах у малыша! —
Так радоваться могут только дети.
Отважился он сделать первый шаг
По нашей неустроенной планете.
И, не поверив в собственный успех,
Смотрел вокруг растерянно и робко.
Хотел продолжить путь, но не успел
И, покачнувшись, шлёпнулся на попку.
О первый шаг! Любой стези исток.
Пусть неуклюж, беспомощен, короток...
Мы помним сотни пройденных дорог,
А первый шаг едва ли помнит кто-то.
ВОВКА
Я помню Вовку. Бывшего соседа.
Смышлёного живого сорванца,
Что на вопрос: — В кого ты, непоседа? —
Решительно выстреливал: — В отца!
Его друзьям отцы читали сказки
И на руках подбрасывали вверх.
А он не испытал отцовской ласки,
Не слышал, как звучит отцовский смех.
И Вовка ждал, как сказочного чуда:
Вот распахнётся дверь, и — наконец! —
К нему придёт (не всё ль равно откуда)
Любовно им придуманный отец.
Его мечта была его святыней.
Ничем другим он так не дорожил.
А между тем, не думая о сыне,
Отец в одном квартале с Вовкой жил.
ВЕТЕР
Ветер в России. Деревья сутулятся.
В воздухе — стаи листвы.
Ветер заполнил и души, и улицы
В разных концах от Москвы.
Ветер в подъездах, вокзалах, автобусах,
Тягостный дождь моросит.
Вряд ли есть ветреней место на глобусе,
Чем в безотрадной Руси.
Ветер в речах гладколицых политиков,
Вязнущих в глине идей;
В ложных цифирях крутых аналитиков
И... в кошельках у людей.
Ветер в России. Пространство качается.
Падает небо к ногам.
Помните: с ветра порой начинается
Сеющий смерть ураган!
ПОД СЕНЬЮ СОСЕН
Если быт становится несносным
Иль в тупик ведет меня стезя,
Я иду к своим любимым соснам,
Словно к самым преданным друзьям.
Как друзей, их крепко обнимаю
И готов всю нежность подарить.
Сосны всё на свете понимают,
Жаль, что не умеют говорить.
Но зато умеют тихо слушать,
Никуда при этом не спеша.
Изливаю им больную душу —
Ведь у сосен тоже есть душа.
Золотит опушку день осенний.
Кроны сосен царственно тихи.
И под их уютной, теплой сенью
Без труда рождаются стихи.
***
Под Вельском даль прозрачна и ясна,
Обширный луг похож на пестрый веер.
На круче одинокая сосна
Указывает всем, где юг, где север.
И нужный путь из множества дорог
Определит любой без напряженья.
Родимый край покинуть я не смог —
Здесь, как нигде, земное притяженье.
И эта тяга с возрастом сильней,
В душе и сердце непоколебима.
И как сосна не может без корней,
Вот так и я без родины любимой.
ГАРМОНИЯ
Я устал от дорог и уже никуда не спешу,
Громогласным призывам, как в прежние годы, не внемлю.
Счастлив тем, что живу, что таёжной прохладой дышу,
Что по самое сердце врос в эту прекрасную землю.
Счастлив тем, что могу насладиться раздольем лугов
И по травам пройтись, бархатистым, сверкающим, росным,
Где чуть слышно поют немудрёные песни без слов,
Отражая зарю, золотисто-янтарные сосны.
Мне природа без скрипа свои открывает врата —
Я пред ней, не таясь, отворяю души своей дверцу.
Ах, какая вокруг благодать, тишина, красота!
Я отсюда уйду, лишь когда остановится сердце.
И уйду ли? — себе задаю я назревший вопрос.
А смогу ли покинуть любимое царство лесное?
Ну, конечно же, нет! И на фоне красавиц берёз
Я останусь лежать под раскидистой старой сосною.
