Лев Бердников. Евреи в царской России: сыны или пасынки? Алетейя, 2016. 430 с., илл.
Евреи и русские жили рядом – вместе или врозь, вопрос особый – гораздо дольше, чем двести лет. Как всегда, когда в исторической перспективе заходит речь о евреях, возникает вопрос, принимает автор во внимание религию, или расу. Два изверга, определившие ход новейшей истории, – Гитлер и Сталин – научили своих современников, что ни на настоящую, ни на иллюзорную свободу из еврейских генов не выйти. Но в старой Европе и России место человека в обществе определялось вероисповеданием. Россиянину выгоднее было стать православным, но годилось и лютеранство, представлявшее в глазах многих евреев меньшее зло. Крещеный еврей, хотя, как хорошо известно, уподоблялся леченому зубу и прощенному вору (окружающие знали, что перед ними выкрест), пользовался привилегиями «коренной нации». Во втором и третьем поколении происхождение частично или даже полностью забывалось при том, что сохранялись характерные, никого, видимо, не смущавшие фамилии, вроде Евреинов и Рубинштейн (а от внешних черт куда же деться?). В советском паспорте у многих выкрестов в графе национальность стояло «еврей»; с ней гибли и привилегии царской эпохи.
Те, кто пишет о евреях сегодня, как Бердников и Эрнст Зальцберг, редактор выпусков «Русские евреи в Америке», придерживаются расово-генетического принципа. Для них так же немыслим выход из еврейства, как, например, ситуация, в которой бы француз объявил себя эстонцем. Разумеется, для многих других именно этот взгляд на еврейство неприемлем. Неприемлем он был повсюду и сто (и более) лет тому назад. Еврей, отказавшийся от своей веры, считался в своей семье умершим, но для большинства людей, которые, пусть и не по своей воле, выросли в атеистическом Советском Союзе и были пригвождены к еврейству лишь паспортом, именно такой подход представляется естественным. Поэтому в книгу Бердникова попали выкресты, даже выкресты-антисемиты. Но попали и люди, заплатившие душевными муками и раскаянием за отказ от своих корней. Мы узнаём, как мужественно они защищали своих бывших единоверцев, понимая, что, сложись судьба их или их родителей по-иному, и они бы прозябали в нищете в черте оседлости. Были и поразительные случаи. Один из них – подробно описанные Бердниковым братья Ротшильды, которые, оставшись евреями, достигли (правда, не в России) немыслимых высот, управляя финансами чуть ли не всей Европы и творя добро.
Как и все предыдущие сочинения Бердникова, эту книгу отличает широта охвата и превосходное владение материалом. Следуя своей системе, в тексте он дает сравнительно мало ссылок на источники и заменяет их обширным списком использованной литературы, а я, следуя моей системе, выражу сожаление, что к столь внушительному тому, рассчитанному не только на «массового читателя», но и на профессиональных историков, не приложен указатель имен (будь я императором, я бы запретил издавать научные и вообще серьезные труды без именных и предметных указателей, но бодливой корове бог рог не дает).
Первая часть книги озаглавлена «Евреи под монаршей порфирой», а вторая – «Литературные портреты». К ним в качестве приложения добавлена глава «‘Миллионщик бедный’. Ротшильд в зеркале русской культуры». Всё одинаково ценно. В том, что евреи, в сравнительно редких случаях именовавшиеся иудеями, а в нормальной речи жидами, – народ заблудший, пожалуй, хуже, чем идолопоклонники, не сомневался ни один российский самодержец (не говоря уже о народе-богоносце), но так выглядит картина с высоты птичьего полета, и ценность очерков Бердникова именно в том, что он внимательно изучил детали и показал, как неоднороден пейзаж.
Самодур Павел I был не столько злым, сколько упрямым и взбалмошным человеком. Он обладал редкой для его эпохи веротерпимостью, и под его скипетром евреи вздохнули свободнее. А просвещенная Екатерина, хотя и Великая, она же богоподобная Фелица, покровительствовала злостному гонителю евреев, действительно великому поэту Державину и учредила на вечные времена, то есть до самой Февральской революции, черту оседлости. Зато при ней одно время правил бал Потемкин, который не только деревни перед визитом государыни строил, но и радел о пользе отечества. При нем тоже евреи могли жить почти по-человечески. Петр использовал еврейскую деловитость, а его веселая «дщерь» Елизавета не нуждалась в пользе, которая проистекла бы от контактов с людьми, распявшими Христа: выкрестов жаловала, а державшихся за свою веру иудеев гнала вон. В отличие от Потемкина, другой знаменитый царедворец (даром что, хотя и назывался Светлейшим, происходил из самых темных низов), Меншиков (тот самый, полудержавный) не обладал гибкостью своего хозяина и был свирепым антисемитом. Его и выкресты, вроде выдающегося дипломата Шафирова и обер-полицмейстера Петербурга Дивьера, приводили в ярость.Он, правда, не осознавал, как непрочна лестница, на вершину которой забросил его случай, а мы до сих пор льем слезы при виде картины его избы в Березове.
К давним временам восходит карьера выкрестов Веселовских. Последнего из знаменитостей, носившего эту фамилию, Александра Николаевича Веселовского, красу и гордость русской филологии, успели обвинить в низкопоклонстве перед Западом уже во время борьбы с безродными космополитами. Видимо, кто-то из идеологов докопался до его еврейских корней и посмертно ошельмовал. Веселовские были далеко не единственными выкрестами, сделавшими великолепную карьеру. Всем, кто успел мало-мальски продвинуться, в книге уделено место. Приведу оглавление первой части: «Гонитель поневоле. Иван III»; «Тишайший прозелит. Алексей Михайлович»; «Импульсивный прагматик. Петр I»; «Анна Иоанновна и евреи» (1. «Бироновщина или Липмановщина?», 2. «Казнить смертью и сжечь!»); «Два лика императрицы. Елизавета Петровна»; «От равноправия – к черте оседлости. Екатерина Великая»; «Благожелательный император. Павел I»; «Дресс-код и самовластье» (последняя глава о политике Николая I и запрете носить еврейскую одежду).
Из героев второй части многим, если не считать Ротшильдов (впрочем, их имя стало нарицательным и за ним редко встают живые люди), памятен, я думаю, лишь Петр Вейнберг (тоже выкрест). Я знаю о нем в силу своих профессиональных занятий и еще потому, что в книжном шкафу моих родителей стояли тома полного собрания сочинений Гейне в его переводах (приложение к «Ниве» - ? - сфинкс на переплете). Он переводил с дюжины языков и был активнейшим литератором, как называли таких людей, а рядом с ним подвизался его гнусный брат Павел, оголтелый юдофоб, автор рассказиков, всё содержание которых сводится к тому, как обделывают свои дела коверкающие русский язык евреи. Его юморески (он же их исполнял со сцены) знала и давно забыла вся Россия. В отношении к евреям Петр, презиравший своего родича, был полной ему противоположностью.
Жизнь многих персонажей Бердникова проходит в контакте с известными деятелями культуры, не-евреями, и о них тоже рассказано много интересного. Все-таки не только врозь (этот поворот солженицынской формулы я заимствовал у Семена Резника), но и вместе! Мы попадаем на дружеские встречи редакции «Современника», куда мог зайти любой и побеседовать с Некрасовым, Чернышевским, Добролюбовым и Салтыковым-Щедриным. Дело не в том, нравятся ли нам сегодня Чернышевский с Добролюбовым, а в том, как неузнаваемо, катастрофически изменились нравы. Кто примет вас где-нибудь без агента, где новый Салтыков-Щедрин попросит вас заглянуть через неделю? В главе о собирателе народных песен Павле Штейне промелькнул крупнейший фольклорист Ф. Б. Миллер. Кстати, это он сочинил стишок «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять» (с. 221). А рядом Федор Глинка, автор, среди прочего, ставших народными песнями стихов «Не слышно шуму городского...» и «Вот мчится тройка удалая...» (с. 223), и учитель Тютчева С. Е. Раич. Там, где фольклор и русская старина (глава о Штейне), – естественно, славянофилы и Аксаковы.
Некоторые из тех, кто попал на страницы книги, родились в еврейских местечках и прошли жуткий путь кантонистов. Таков В. Н. Никитин, «талант скорее неяркий, но умный и добрый» (с. 316), автор многих книг о тюрьмах и заключенных. О них он всё знал по долгу службы. И выдающийся «генерал-еврей», участник русско-японской войны и бесстрашный аналитик (за что и был ненавидим Ставкой) Михаил Грулёв – из кантонистов. Повторю: книга рассказывает о людях почти всеми забытых, а большинство из нас никогда о них и не слышали.
Воспроизведу теперь содержание второй части: «Мудрец из Шклова. Иегошуа Цейтлин» (1792-1821, друг Потемкина, богач и филантроп); «Два мира в одном Шапиро. Константин Шапиро» (прославленный фотограф, никогда не простивший себе перехода в христианство); «Из иудеев – в славянофилы. Павел Штейн» (инвалид с детства, героически, на костылях изъездивший пол-России и оставивший гигантский свод народных стихов и песен – вот он от своего вероотступничества не страдал и даже грешил юдофобством); «Братья – антиподы: 1. Рыцарь духа. Петр Вейнберг. 2. Присяжный смехотворец. Павел Вейнберг»; «Из кантонистов – в писатели. Виктор Никитин»; «История одной картины. Моисей Маймон» (художник, речь идет об удивительной судьбе пропавшей и много лет спустя найденной его картине «Марраны (Тайный седер в Испании во времена инквизиции»), написанной в 1893 году); «‘По долгу совести и принятой присяги...’ Михаид Грулёв» и «О чем молчал автограф... Владимир Бурцев» (о надписи Бурцева на книге «Протоколы Сионских мудрецов – доказанный подлог», подаренной В. А. Маклакову).
Тон Бердникова далеко не бесстрастен. Обо многом рассказано тепло, а на антисемитов не обрушены громы (даже ирония редка). И в самом деле: стоит ли доказывать, что белое – это белое, а черное – черное? Факты говорят сами за себя.
Анатолий Либерман (1937, Ленинград). Лингвист, литературовед, поэт, переводчик, критик. Профессор Миннесотского университета. Преподавал в Гарварде, в Германии, в Италии и Японии. Автор более 500 публикаций. Переводчик английской и исландской поэзии. Как поэт, эссеист и критик сотрудничает с литературными журналами русского зарубежья: «Новый Журнал», «Мосты» (Франкфурт-на-Майне); «Слово\Word» и др. Автор поэтического сборника «Врачевание духа» (Нью-Йорк, 1996).
