***
В будущей жизни, пожалуйста, без разговоров про суть бытия,
ни одного сомнения в том, что делаешь, раскаяния или нытья,
без колебаний, выдержат ли перегруженные тросы.
В будущей жизни будет время смотреть на море до забытья,
зарываясь в песок, как на севере – сосны.
Пусть пройдёт эта жизнь в разматывании рыбачьих сетей,
в сборе ягод и трав, в обучении матросских детей,
в ожидании тёплых ветров и хорошей погоды.
Чтобы не было рваных сердец или тёмных вестей,
ни единого лишнего выдоха на презренье и гордость.
Жизнь на севере – в связи деревьев и вечных камней.
На севере небо касается флагов и рей.
Славно живётся рыбам под таким медлительным небом.
Я хотел бы здесь жить и не закрывать дверей,
выходя утром на рынок за тёплым хлебом.
Чтобы знать всех по имени, потерять счёт годам,
отдавать честь лишь капитанам и вожакам,
ходить лишь в рыбацкие церкви, петь о высшем и вечном.
Поклоняться всем застывшим в иконах бабам и мужикам.
Даже если не веришь.
Особенно если не веришь.
***
Что же с памятью делать, где вдруг, бередя,
он возвращается болью твоих царапин и ссадин,
когда это было с тобою,
когда он касался тебя
так осторожно, словно речной глади,
когда он брал твои ладони,
стараясь согреть,
и просил прощения за невольную обиду?
Видишь, как его срывает с канатов смерть
на чёрную брусчатку?
Видишь, не можешь не видеть.
Не можешь не обернуться на имя его теперь,
просыпаешься ночью –
хоть призрак его растаял бы.
Каждый стук в твоём сердце,
каждый выдох – как дверь,
распахнутая в комнату
с его любовью и тайнами.
Не можешь слушать перевранных слов его,
не можешь не твердить всем встречным о нём.
Смотришь, как эта река, глубокая и новая,
остывает медленно между августом и январём.
Слушаешь, как вызревает эта теплейшая из зим,
как она пробивается сквозь защитные редуты.
Думаешь, что же делать с этим всем, твоим.
Думаешь, конечно, думаешь, не можешь не думать.
Меняется цвет лесов, меняется тяжесть озёр.
Из всех имён остаются наиважнейшие.
Всё, что с нами делается, делается с тех пор.
Приходит радость,
следом приходит нежность.
***
Вот и тебе, Магдалина, рождественской ночью
ничего не светит, сколько ни стой на дороге.
Где они, те решительные и до ласк охочие –
мужчины, что приходили в радости и тревоге.
В Рождество, Магдалина, заработать нечем,
не любви подавай всем, а надежд и веселья.
А любовь – это сверхпечальное в нашей речи,
слишком хрупкое, чтобы выдержать эти метели.
Ступай, женщина, ступай, сбывай свою нежность,
торгуй ею, как мидиями на причале.
Мужчин ломает страх – бездна и неизбежность.
Таких, как ты, печальных, они ещё не встречали.
Больные у них сердца, размякшие нервы,
они и жизнь живут, чтоб только преодолеть препоны.
А таких, как мы с тобой, даже не впустят в церковь.
Ибо по таким, как мы, в церквях мироточат иконы.
И кому сегодня дело до твоей работы?
Ночь начинается только – попробуй её выстой.
В церкви на Рождество приходят граждане и патриоты.
А на вокзалах спят алкоголики да атеисты.
Здесь дадут тебе отдых, как было обещано.
Поспи, без изнеможения, просто, лёжа.
Хочешь, расскажу тебе об одной женщине?
Сейчас, наверное, она тоже заснуть не может.
Пальцы у тебя такие холодные и тёмные,
будто ты ловила рыбу ночами ветренными.
А вот у неё даже зимой ладони тёплые,
и кожа даже ночью прозрачная и светлая.
Потому и ночь стоит над реками и лесами.
Чуть-чуть тишины и покоя – это всё, что ты просишь.
Ей тоже обычно трудно с её голосами.
Но сейчас Рождество.
Она верит.
Ей проще.
Снег зарождается до зари.
Заметает окна и фонари,
заметает улицы и дворы.
Только не говори,
не говори.
Расскажешь о себе потом.
Днём.
Зима овладевает твоим нутром.
Ночь вспугнута, как овца.
Бьются сердца.
Бьются сердца.
***
Кочегар, пока бьётся железное сердце машины,
и всхлипывают влажностью рваные лёгкие кингстонов,
покажи мне в этом небе тайные пружины,
покажи мне рычаги,
что регулируют начало сезонов.
Научи отличать отравленных рыб от рыб промысловых,
тени крейсеров от теней кашалотов,
научи понимать письма, что в карманах находят вдовы
у опознанных среди рифов африканских пилотов.
Сколько знал бы всего, владей я их языками,
сколько солнц зажглось бы в моих зрачках блицем,
я бы знал, о чём думают спруты и рыбы-скаты,
и о чём плачут в тюрьмах на островах убийцы.
Сколько бы пользы я мог принести в этих скитаниях,
сколько бесов выгнал бы из отверженных и забытых,
сколько бы утешений познал, переводя дыхание
и слушая болтовню святого Витта.
Научи меня, мудрости, кочегар, научи терпению,
с которым зажигаешь ты изнутри потухшие печи,
благодарности, с которой бросаешь угольные каменья,
и покорности, с какой продаёшь личные вещи,
сдержанности, чтобы не идти на голоса из тумана,
мужеству, чтобы хватать метеориты с лёту,
силе, чтобы прятать близких под кожею океана,
слабости, чтобы затем опять полюбить кого-то.
***
Поутру рассмотреть цвет её тёмных глаз
и понять, что вот такие себе намечтал.
Жизнь дарила мне странные вещи не раз,
чёрные ночи, мерцающий в них кристалл.
А осталось небо – холодное, как немецкая сталь,
этот утренний шёпот, переходящий в стих,
пытливые её глаза, где удивление и печаль,
что видит ими всю пустоту в глазах моих,
её кожа, которая обжигается о мою,
её голос, который узнаешь, даже не слышав его,
это сгоревшее сердце, которое ей отдаю,
будто нет у неё такого же выгоревшего своего,
её прошлое, что не поместить ни на один воз,
её будущее, что теперь зависит и от меня ещё,
её смех без радости и плач без слёз,
опыт, который она добывала за собственный счёт.
И ещё осталось это умение слушать во сне,
когда и сам не поймёшь, что сводит тебя с ума.
Знать лишь, что такой внезапной весне
позавидует любая нескончаемая зима.
Лишь себе доверять, выбираясь вплавь,
лишь самому нырять в реки, в бурлящий шквал,
лишь на утро задуманное увидеть въявь,
лишь на утро расслышать всё, что и раньше знал.
***
Я бы тебе не сказал этих слов, когда б не уверенность,
что для тебя что-то значат нежность и верность,
что в твоей жизни есть место не только для грусти,
что там ещё есть решимость и неизменность,
что ты не всегда крушишь все мосты за собою,
и что не всегда ты судишь с горячей кровью,
и хотя бы порой, на вопрос отвечая,
не путаешь злость со скорбью и боль с любовью.
Вот потому говорю я все эти слова неустанно,
вот потому объясняю тебе, откуда и кто мы сами,
упрямо твержу тебе, что ничего не бывает напрасно,
и что неспроста тревога и дрожь владеют сердцами.
Вот потому я пишу, вот потому я рядом,
вот потому положись на меня, как на брата,
вот потому никогда ты больше не скажешь,
что утеха – выдумка, а счастье – просто награда.
Я бы молчал, если б в ответ ты тоже не говорила,
я осторожный, как зверь, и умудрённый, как рыба,
я даже когда прихожу к кому-нибудь в дом,
знаю уже заранее, что за дверями скрыто.
Я просто знаю, что всё это стоит борьбы и печали.
И что недаром себя мы к этому приучали.
И что всем, кто не отступится, ещё взойдёт радость
тихими утрами, золотыми ночами.
© 2015 Переводы с украинского Аркадия Шпильского
Сергей Жадан. Украинский поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1974 г, в г. Старобельск Луганской области. Закончил Харьковский национальный педагогический университет имени Сковороды. Автор романов «Депеш мод», «Ворошиловград», «Месопотамия», поэтических зборников «Цитатник», «Эфиопия» и др. Произведения Сергея Жадана получили многочисленные национальные и международные награды, были переведены на тринадцать языков, сделав автора одним из самых известных украинских писателей. В октябре 2015 г. за книгу «Месопотамия» награждён ежегодной премией «Ангелус», которая вручается лучшему автору из Центральной Европы.
_ _ _ _ _
Аркадий Шпильский. Ньютаун, шт. Пенсильвания, США. Родился в 1949 г. в Киеве. Закончил Киевский политехнический институт. Работал в научно-исследовательских центрах СССР и США. После эмиграции в 1992 специализируется в области биостатистики. Подборки переводов опубликованы в журналах «Этажи», «Связь времён» и «Слово\Word».
