- Ну, куда ты пойдешь? - ворчала на мужа Клавдия Ивановна, погрузневшая с возрастом, опрятная старушка. Чувствовалось по ее голосу, что не препятствует она мужу, а волнуется за него.
- На Площадь трёх фонтанов, там они собираются, - отвечал Рустам Ахматович. Молодцеватый, поджарый, - в кость, а не в мясо пошел, словно и годы не берут, - любовалась им жена. Рустам Ахматович стоял перед зеркальным шкафом, застегивая черный пиджак, в карман которого незадолго перед этим легла фотография внука и его сослуживцев. Шкаф, как и всю прочую неказистую мебель, они с Клавдией покупали в шестидесятые годы, когда строительный трест, где они оба работали, дал им эту квартиру.
- А награды-то, награды-то, - засуетилась было Клавдия Ивановна.
- Тю, дура-баба, это ж тебе не День Победы, – довольно проговорил Рустам Ахматович. – Уже давно, после тяжелых «домашних боев», он отстоял свое право надевать ордена и медали только на 9 мая и сейчас посмеивался над старушкой-женой.
- И что ты там будешь делать? – сердобольно вздохнула она.
- Посмотрю, может быть, и встречу кого из Лешкиных друзей.
- Как ты их узнаешь-то? – почти умоляла жена.
- Так вот же, - Рустам Ахматович достал из внутреннего кармана фотографию и показал жене. – Вот этот, слева от Леши, с родинкою на щеке который, – Петр, помнишь, про него Леша писал, как его группа помогала выбираться русскому летчику из «грача», который при минировании возможных маршрутов движения боевиков ошибочно нанес удар по грузинскому селу Зело Омало на границе с Чечней и Дагестаном и был подбит. А справа Минька, это он придумал, как отвлечь боевиков во время операции в том самом поселке, где погиб Леша. Поселок они тогда уничтожили, сравняли с землей, мстя за Лешкину смерть.
- Зачем они тебе? Ну, посмотришь… – Клавдия Ивановна начала соглашаться с походом мужа.
- Может, что про Лешу расскажут, чего на письме не напишешь. Им ведь все некогда, молодым-то. А еще узнать у них хочу, за что они воевали? Мы, положим, за Родину, а они – там, за что? Все у Лешки думал спросить, когда он вернется. – Дед присел на табурет возле шкафа и замолчал. Известие о смерти внука он воспринял, как самую большую в своей жизни непоправимость. И с тех пор, вспоминая об этом, почему-то слабел ногами.
- Уже восьмой десяток тебе пошел, а все что-то хочешь знать.
- Так ведь непонятные войны-то пошли: сначала в чужой земле, как оккупанты, а потом в своей, которая тоже чужая. Будто не воюют, а в игрушки играют.
- И что они тебе, молодые, сказать смогут? Они еще и сами не жили, а у них уже искалеченные души. О чем они тебе расскажут? Не ходи, старый, не ходи! – Опять заволновалась за мужа Клавдия Ивановна.
- Да ну, хватит, не на смерть же иду, – рассердился он.
- Типун тебе на язык! – Выдохнула испуганно Клавдия Ивановна.
- Это ты свой прикуси. Обед лучше готовь, да не пересоли суп. – Входная дверь аккуратно закрылась, и раздался щелчок замка.
Рустам Ахматович спустился по лестнице и вышел из подъезда. На улице было прохладно, но по-августовски солнечно, и Рустам Ахматович зашагал вниз по бульвару к Площади трех фонтанов, которая находилась в получасе ходьбы от их дома. Он собирался разыскать там сослуживцев внука, погибшего год назад в Чечне.
***
Родился Рустам Ахматович Богатырев в карачевском ауле Джегута в бедной семье. Год учился в начальной школе в родном ауле, а потом его отца, окончившего совпартшколу в Баталпашинске (ныне Черкесск), отправили по распределению в райцентр под Воронежем. Там их семью застала война. Что случилось с матерью и тремя младшими его братьями, Рустам так и не узнал. Он убежал на фронт, стал сыном полка, а когда война закончилась, никаких следов семьи в Воронеже не было.
Страна была в руинах, и Рустам после деддома, куда его определил командир части, поступил в строительное училище. Потом он строил дома и искал семью. Клава, девушка из их строительной бригады, помогала ему составлять поисковые письма, и они мечтали пригласить на свою свадьбу мать и братьев Рустама...
Сына, которого ждали очень долго, назвали Иваном, в честь Клавиного отца…
Ванька не вернулся из Афганистана. Дослужился до подполковника, посылал сыну-подростку свои фотографии из «горячих точек» и обещал рассказать после войны всю правду жизни.
Лешка еле дождался призывного возраста, сам попросился на войну, теперь уже чеченскую, мстить за смерть отца и узнать правду жизни, а главное, понять, что же испытывал отец там....
И шел теперь Рустам Ахматович вниз по бульвару, чтобы узнать эту страшную для страны тайну: за что гибнут российские парни, и за что воевал он сам, если до сих пор гибнут его сыновья и внуки? Конечно, у него был только один сын и один внук. Но – был. Теперь нет ни того, ни другого. И уже не продолжится род. Только Клавдия да Лена, невестка, будут тихонько реветь по углам, доживая свой бабий век.
- Надо приемыша взять, - внезапно решил для себя Рустам Ахматович. – Нам с бабой, конечно, не дадут, по возрасту мы не подойдем в родители, а вот Ленка… Эх, Ленке не дадут ребятеночка по причине неполной семьи. Вот уж незадача-то… А, может, дадут? – замечтался Рустам Ахматович, представляя себе, как их дом наполнится детским гвалтом и начнет жить настоящей жизнью. А потом родятся еще правнуки, а там и праправнуки.
***
У фонтана, несмотря на разгар солнечного рабочего дня, уже толпились десантники – в беретах, камуфляжных брюках и майках. Рустам Ахматович издалека стал внимательно приглядываться к ним. Но похожих на Петра и других сослуживцев внука не попадалось.
- Тебе чего тут? – гаркнул из-за спины густым басом слегка выпивший вояка.
- Вы Петра Смирнова не знаете? – Спросил у него Рустам Ахматович.
- А тебе-то, дед, чего он нужен? – Отозвался один из пьющих пиво десантников.
Рустам Ахматович собрался было рассказывать о сослуживцах внука и вынул из кармана пиджака фотографию, но десантника отвлекли подошедшие приятели. Рустам Ахматович опять положил фотографию в карман и огляделся. Свободных мест на ближайших скамейках практически не было, только на одной был некоторый просвет, и старик отправился к ней, чтобы присесть и немного перевести дух. Но не успел он подойти к скамье, как услышал за спиной недовольный оклик.
– Ты чего тут потерял, дед? Твоя гулянка кончилась лет так пятьдесят назад.
Рустам Ахматович обернулся и увидел пьяного десантника, верзилу в камуфляжных брюках и серой майке. Тот тоже оценивающе оглядел деда и, повернувшись к беседующей у фонтана группе парней в камуфляжах, свистнул. Парни тут же повернулись на свист и один за другим потянулись к своему приятелю.
– Ого, какой язык в нашем глубоком тылу! – Довольно растирая ладони, протянул один. Рустаму Ахматовичу он напомнил Лешиного приятеля Миньку, и он отчего-то растерянно улыбнулся.
– Ну и что скажешь в своё оправдание, душман? – Это опять пьяный верзила подал голос.
– Ребята, я из Карачаево-Черкесска. Мой внук с вами воевал, – Рустам Ахматович потянулся к внутреннему карману, чтобы достать фотографию.
Давай-давай, дед, сочиняй. В станице Слепцовской продавщица продуктового ларька тоже клялась, что она ингушка, только это ее не спасло. – Светловолосый крепыш, похожий на Миньку, перехватил руку Рустама Ахматовича. – За гранатой полез, знаем мы ваших.
Этот выкрик прозвучал как пароль к бою. Тут же деда схватили за вторую руку, и уже кто-то пинал в живот, кто-то кровянил свои кулаки о нерусское лицо. И когда через некоторое время подъехал милицейский наряд, то нашел возле фонтана бездыханно лежащего старика.
***
Клавдия Ивановна, не дождавшись мужа к обеду, а потом и к ужину, долго названивала знакомым: вдруг Рустам зашел к кому в гости. Вечером приехала невестка Лена и стала звонить по больницам, а Клавдия Ивановна пила нитроглицерин и корила себя, что отпустила мужа в такой день.
Только к утру Лена нашла больницу, в которую поступил Рустам Ахматович. Но было уже поздно.
– Встретился, – плакала Клавдия Ивановна, думая о своём Рустаме, который наконец-таки встретился там с Ванечкой и Алёшей, – вот ведь упрямый: хотел встретиться и добился своего.
Она не знала, ради чего жить, зачем варить обеды, убирать пыль, смотреть новости, когда ушёл последний родной человек. И когда через несколько дней в дверь позвонили, то Клавдия Ивановна не сразу открыла: чужих видеть совсем не хотелось, а свои уже не придут.
– Вы баба Клава? – Спросила стоящая на пороге худенькая девчушка с полугодовалым малышом на руках.
– Я это, – Клавдия Ивановна ответила не сразу: она растерялась: потому что уже не помнила, когда её так называли, – только какая я тебе баба?
– Ну, мне не бабушка, а вот ему прабабушка будете, – девчушка повернула розовощёкого крепыша к Клавдии Ивановне, и с круглого, как у сына Ванюши, лица на старушку взглянули карие глаза Рустама.
