Во имя твоё...0

Андрей ФАРУТИН
г. Петрозаводск

(Первая половина публикации)

ВО ИМЯ ТВОЕ…
(Окончание 1-й книги. Начало в № 1-2.2016. Вторая книга романа  «Во имя твоё…» будет опубликована в журнале «Север» в 2017 году.)

Книга первая
СЕВЕРНЫЕ ЗАВЕТЫ

Часть вторая
 А Божие – Богу…

БЕСОВЫ СЛЕДКИ

Яростное июньское солнце нещадно слепило глаза. Настоянный на жаре воздух пьянил духмяном летнего разнотравья. Вокруг телеги вились тучи мошкары, комаров и слепней, от которых приходилось постоянно отмахиваться густыми березовыми ветками. Но правивший лошадью Тимофей Тверянин, щуплый мужичок с куцей, поседевшей бородёнкой и высохшей левой рукой, казалось, совсем не замечал приставаний надоедливого гнуса. То ли привык уже к нему за годы жизни в глухой Даниловской пустыни, то ли надёжно прикрылся кукелем – плотным башлыком с прикрывавшей лицо тонкой сеткой из конского волоса, то ли содержимое его тщедушного тела вовсе не по нраву пришлось привередливым таёжным кровососам, которые, напротив, с удовольствием набросились на свеженьких вологодских гостей – Илюху Белозерского и Ваньку Воронцова, отлёживавших бока на устилавшей дно телеги копне душистого сена.
– Дядька Тимоха, а у вас в Данилове бесы водятся? – нарушил затянувшееся молчание уставший от долгой немоты Ванька.
– Фу-ты ну-ты, эка сказанул! С чего вдруг про бесовщину вспомнил? Господи, спаси и сохрани! – двуперстно перекрестившись, откликнулся удивлённый возница.
– Ну как же, дядька Тимоха, знамо дело! На святых местах бесы обязательно праведников искушать должны. Как подвижников греческого Афона… Мне монахи в Кириллове так сказывали.
– Не приведи Господи, фу-ты ну-ты! Хотя почём мне знать, праведников, може, поболе искушают. Тех же большаков наших – Данилу Викулина, Андрея и Симеона Денисовых, Петра Прокопьева, соловецкого священноинока Пафнутия… Може, ещё кого из братии. Так они на то и праведные… Нам-то, многогрешным, до них не дотянуться. Посему сравниваться с ними не приходится в противоборстве духовным искусам. 
– Значит, – не унимался Ванька, – искушения всё же случается испытывать?
– Как же без того – при худом-то житье! Постой-ка, был у нас пару лет назад случай такой испытательный… Кажись, как раз когда на Москве новое летоисчисление царь ввёл. Года те выдались зяблые, урожай на корню сгиб, зерна вовсе не осталось… Дабы прокормиться, приходилось солому на мельне подолгу толочь для добавки к малой толике муки. Но то ж не ахти сытная пища. А у нас уж тогда мамки с детишками в округе появились. Опасались они деток своих с голодухи поморить, вот и поддались от скудости бесовским искушениям. Стали редко попадавший в обитель хлебушек от других утаивать, а то и запретное мяско где-то приворовывать. Оттого впрямь случились страсти-напасти. Сказывали, – припоминал Тимоха, – что одна праведная старица, слёгшая в келии по болезни, понеже пропускавшая церковную службу, въявь увидела, как сонмища бесов пытались ворваться прямо в святую часовню, где сёстры молились… Но благодаря великой силе общей благодатной молитвы и крепкому заступничеству Царицы Небесной всю бесовщину оттуда огнём отжигало и прочь отбрасывало…
– И ты сие видел?! – выпалил юный послушник.
– Врать, Ваня, не буду. Меня те жуткие видения миновали. Однако Андрей Дионисьевич после сказывал, что ему голос был от образа Пресвятой Богородицы. Божия Матерь заверила, что заступничество Господа оборонило монастырь от бесовского наваждения, но, дабы оно не повторялось, надобно всем насельникам крепость веры блюсти. 
– А самому тебе, дядька Тимоха, неужли с нечистыми духами сталкиваться не доводилось?
– Так ты, Ванька, что ль, про водно-лесную нечисть толкуешь? – переспросил возница. – Фу-ты ну-ты! Уж энтой погани в окрестных сузёмках хватает. Войдёшь в лес, а там – бес. Бродит, колодит – в чащу уводит. Верно говорю: то лешак по корбам грибников блудит, то водяник на Выге шибко балует. Особливо на Выговском озере хозяин вредный живёт. Ненароком утопить может и живность всяку, ежли та на водопое оступится… И рыбаря-разиню тож… Это когда бесу, ироду проклятому, новый работник на глубинных его промыслах занадобится… Да с чего ж ты, Ванюха, этакими быличками интересуешься? Напел, что ль, тебе кто-то про наши непролазные гиблые дебри?
– Знамо дело, кой-что сказывали. Но я так любопытствую... Просто чтоб готовым быть к встречам непредвиденным. А то не угадаешь: где упадёшь, где встанешь…
– Ваня в ваших палестинах до скончания века намерен остаться и умереть праведником, – не удержался от подначки приятеля Илья. – И я догадываюсь, с чего у него мысли тревожные возникли. Мы же по пути сюда на чёртовы скалы заглядывали. Вот там его, видать, всякая чертовщинка и застращала…
Случилось так, что Тимофея Тверянина загодя послали из Данилова, чтобы перехватить шедшую из Вяньги сойму с зерном. Большаки наставили привести её в потаённую бухту Пигматки, где староверы протянули в озеро наваленный из камней удобный причал. Насельники обители всерьёз встревожились в ожидании опаздывавшего сверх меры драгоценного груза. А тут не ко времени на Выговский край обрушилась новая напасть. На северном побережье Онежского озера вдруг появились петровские солдаты-преображенцы во главе с сержантом Михайлой Щепотевым и писарем Ипатом Мухановым. По округе разнёсся слух, что царёвы слуги сгоняют отовсюду народ на строительство какой-то дороги через леса и болота, реквизируют требуемые для строительных работ инструменты, лошадей, подводы, карбасы и соймы, а также запасы продовольствия на прокормление воинской команды и мобилизованных работников. Чтобы долгожданное даниловское добро не попало в руки антихристова воинства, предусмотрительный Андрей Денисов решил спрятать его в тайнике, устроенном для таких случаев в леске над заливчиком, неподалёку от малодворной деревни Лобской.
Тимоха проскочил туда по таёжным тропам и на юркой озёрной соемке добрался до острова Хед, где двое суток караулил появление парусов знакомого ему судёнышка. Как раз вовремя их увидел, чтобы предупредить намерение кормщика Корнея Матвеева зайти на ночёвку в гавань возле деревни Чёлмужи. Успел выплыть наперерез сворачивавшей туда сойме. Объяснил мореходам, что в обжитых местах им нынче лучше не мозолить глаза чужим людям. Подсказал, что надобно поскорее миновать нежилой Салостров, и к ночи вывел спутников к укромной Пигматской стоянке. Здесь они споро разгрузили мешки с зерном в обустроенную для его хранения неприметную снаружи землянку. Кораблик, поднатужившись всем скопом, тоже вытянули подальше в кустарник, завалили его набок и, сняв паруса, надёжно замаскировали ветками.
После окончания трудов развели костерок на глухой лесной полянке, сварили в котелке ушицу, дозволительную в иные деньки Петровского поста, а уж за поздней трапезой прибывшие в подробностях объяснили Тимохе причины непредвиденной задержки плавания. Рассказали и об отсрочившем выход в озеро суровом майском шторме, и о затянувшемся устранении случившихся во время бури поломок, и о трехсуточном пережидании в устье Водлы под Шалой застигшего их в пути нового ненастья, поднявшего на Онего-батюшке опасную волну… Ну и, конечно, о том недолгом отвороте к знаменитому чудными наскальными знаками побережью…
После ночёвки в устье Гакугсы Илья, прослышав, что в районе мыса Бесов Нос есть диковинные рисунки, выбитые на камнях древними людьми, уговорил кормщика Матвеева сделать в том месте короткую остановку. Обычно проскакивавшие этот пустынный берег с попутным ветром мореходы сами поддались искушению своими глазами взглянуть наконец на оставленные на поверхности ровных скалистых плит таинственные знаки, позже прозванные в народе бесовыми следками. Даже заспорили меж собой о некоторых изображениях, их назначении и происхождении. Иные тёмные вытегорские мужики, с детства слышавшие про этот странный берег нелепые поверья, с суеверным страхом впрямь убеждали Илью, Ваню и Григория Фомина, что над столь необычными творениями порадела именно нечистая сила.
– Сами посудите, сколько ж человеку терпения треба – камнем по камню выбивать какую-нибудь утку или лося, или рыбину. То же твердючая скала! Месяцы, а то и годы нужны, чтоб сделать рисунки-сколы! А спрашивается: зачем? – не унимался особенно сомневавшийся в таланте неведомых предков Ерёма Гриднев. – Точно, невесть для чего бесы тута наследили! Да ещё, вишь, фигуру самого чёрта на расщелине утвердили. Не зря муромские монаси по нему потом крест святой выбили. Так уж его крепенько пригвоздили, дабы он из глубин земных больше никогда не вылез здеся.
– Дуришь ты, Ерёмка. Сам ить уверяешь, что обычному человеку на таком твердом камне скол сделать затруднительно. Почему же монахам сие оказалось под силу, а другим людям нет? – решительно отметал суеверные выдумки трезво мыслящий Корней Матвеев. – Я вот слыхал, что прежде жившие на сих берегах лопские шаманы отображали так значимые для них приметы окружающего мира. Быть может, для знаемого им одним оберега какого секретного или ради приманивания лепшей удачи на промыслах.
– А вот тут, наверное, про рыбалку рисунки. Видите, очень похоже на большую лодку с гребцами. И вон рядом как раз рыбка желанная, – тоже пытался рационально объяснить наскальные сюжеты увлёкшийся их разглядыванием Илья. – Просто в те стародавние времена у местных мастеров ещё не было ни холстов, ни кистей, ни красок. Вот им и пришлось память о себе в камне выбивать.
– Есть и другое объяснение сих творений, – Корней повернулся лопатистой бородой в сторону озера и, протянув руку вдаль, добавил: – Люди баяли, что там, ближе к Заонежью, есть заветный островок, на котором лопь лешая хоронила своих усопших родичей. И отправляли их в последний путь на лодках будто бы как раз отсюда, с энтих самых местечек… Тогда получается, что сии сколы вроде прощальных знаков оставлены. Значится, чтоб души предков, подлетая к берегу, своё прошлое вспомнили, но за грань сию в настоящее не переступали и понапрасну не тревожили живых.
– Свят, свят, свят! – испуганно оглядываясь, торопливо крестил себя Ванюха, словно вокруг него в эти мгновения целым роем вихрились невидимые души покойников, обиженных на то, что никак не могут перейти запретную, заговорённую шаманами, зачарованную черту между миром живых и мёртвых.
Пожалуй, именно с того дня поселилось в его юном сердце чувство тревожного ожидания неведомых и, вероятно, опасных событий, кои непременно могут произойти с ним самим в этом таинственном, совсем незнакомом ему таёжном краю, где столь чудны были обычаи населявшей его прежде чуди, лопи и веси. 

НАКАЗ СЕРЖАНТА ЩЕПОТЕВА 
С  утра пораньше Тверянин попытался провести телегу с сопровождавшими его юными седоками по лесной дороге на северо-восток, от Лобской напрямик к Данилову. Однако вскоре путников остановил караул из пары солдат и четырёх приданных им местных мужиков. Показанная Ильёй грамота Бурмистерской палаты оборонила попутчиков от грубого обращения с ними, но стала лишь пропуском к суровому сержанту Щепотеву, молва о строгостях которого бежала в народе далеко впереди него. Выделенный для сопровождения задержанных солдатик доставил их в Повенецкий рядок, довёз до большой избы, стоявшей прямо над заливом, и объяснил караулившему у дверей часовому, что решение по столь щекотливой ситуации может взять на себя только начальство. Тот доложил по команде, после чего некоторое время спустя внутрь позвали одного Илью.
В просторной горнице за широким столом сидели оба царских порученца, к концу июня добравшиеся сюда от берега Онежского залива Беломорья. По пути они провели разведку будущей трассы, расчистка которой была им поручена самим государем и его первым министром, адмиралом и фельдмаршалом Головиным. Сержант бомбардирской роты Преображенского полка Михаил Щепотев в расстегнутом от жары мундире склонился над самодельной картой и, показывая на ней пунктиром нанесенный маршрут, убеждённо доказывал Ипату Муханову его преимущества над тем вариантом прокладки тайной дороги, который поначалу отстаивал полковой писарь.
– Смотри сам, Ипат, тут же путь удобнее будет и короче, почитай, вдвое, а то и втрое! Ты там как хотел? От Усть-Онежского погоста до Каргополя с последующим поворотом на Вытегру? Почти без всякой возможности пересадки войска на суда, которую даёт раздольное Онежское озеро. Пришлось бы на три-четыре сотни вёрст больше пёхом идти по буеракам нехоженым... От самого Белого моря да по дремучей тайге… Где б ты нужных людей нашёл, чтоб просеки рубить, гати да мосты стелить?
– Конечно, здесь ты будто поболе народу сыщешь, – отмахнулся от упрёка писарь, обиженный тем, что предложенный им проект был решительно отвергнут самим царём.
– А вот сыщу! – твёрдо рубанул Щепотев. – Пять-шесть тысяч работничков для нашей затеи сполна хватит.
– Откуда ж ты, Михайло, столько душ наберёшь? Чай, тоже места малолюдные...
– Тут главное, как дело сладить, – уверенно отвечал сержант. – Если чистить дорогу с двух концов, навстречу друг другу, то на отдельные половинки мужички найдутся. На севере сгоним их из Кемского городка, с Сумского Острога и других поморских сёл… Там приписанных к ним вотчинников поставят Соловецкий и Крестный Онежский монастыри. Потом в подмогу им наши дюжие гвардейцы поспеют. На южный участок по моим указаниям, загодя отосланным воеводам и старостам, уже двигаются олонецкие, вытегорские, пудожские, каргопольские крестьяне… Аж от Белозера ожидаются умелые лесорубы со своим инструментом и подводами… А можно ещё хитрее сделать – поручить отдельные отрезки просек, гати и переправы общинам тех селений, кои стоят вблизи маршрута. Только для того по нему надобно снова пройти самому, подстегнуть старост и наладить надёжную связь со всеми опорными точками.
– Нашему телятке да волка б съести! – поддел Ипат. – Всё у тебя, Михайло, легко получается. А ты не думаешь, что половина отправленных тебе мужиков до нас не дойдёт вовсе, а другая половина тут по лесам разбежится?
– Ужо я им разбегусь! Сам злее волкодава стану, чтоб никто из моего стада не пропал. Всех под неусыпную стражу поставлю. Беглых имать будем и наказывать нещадно… Хоть кнутом, но заставлю работать. Поверь мне на слово, Ипатушка. Указ государя, что Пётр Алексеевич нам дал 8-го июня в Архангельске, я выполню в срок. Такую добротную дороженьку проложу от Беломорья до Онего – со столбовой сравнится!
– Как не поверить? На то тебя старшим и поставили. Рука у тебя впрямь тяжёлая и норов крутой, – Муханов взглянул на напарника с нескрываемым испугом и быстро спрятал глаза, зашевелил губами, будто перечитывая данную им на руки канцлером Головиным наказную память, которую на самом деле знал почти наизусть. Потом, мысленно зацепившись за какие-то строчки, решился вяло продолжить обсуждение поставленных перед ними задач: – О надёжной связи ты, Михаил Иванович, верно сказал. Нам же указано по всей дороге поставить в тридцати верстах друг от друга почтовые ямы для смены лошадей и скорой передачи депеш в оба конца – от Новгорода до Архангельска. Но уж больно строги требования к устройству сей почтовой гоньбы по таёжным просторам. Ведь говорено в наказе: чтоб почтари наши «были денно и ночно всегда в готовности безотступно и гоняли б с почтою в оба пути перемена до перемены наскоро денно и ночно с великим поспешанием вёрст по десяти и по 15-ти в час, а водяным путём как бы наискоряе, не мешкая нигде ни за чем, и перемена у перемены почтовые сумы с писмами принимали с росписками, описывая имянно на подорожной часы, в котором та почта куда прибежит или отпуститца». Мыслимо ли в здешней глухомани сию скорость достичь?..
– Наше дело – потребное число почтарей и крепких лошадок на опорные ямы поставить. А уж за скорость пущай гонцы сами головой отвечают. Всеми обстоятельствами я сам скоро займусь, когда пойду обратно до Нюхчи. А ты уж тут, Ипат Калинович, собирай поболе судёнышек для перевозки войска по Онего-озеру. Об остальном не печалуйся. Устройство и расчистку дороги беру на себя! – отрубил наконец суровый сержант.
– Хорошо, допустим, сладим мы сию осудареву дорогу так, как нам велено: чтоб не было «через те переволоки каких непроходимых болот и топей и великих грязей». То бишь, насколько возможно, удобство и скорость передвижения воинской колонны по тайге мы обеспечим. Однако вот какое сомнение меня грызёт, – витиевато добивался ясности писарь. – Удастся ли нам скрытность сей стройки сохранить – с тем-то шумом, который окрест поднялся? Ведь как нам наказано: чтоб мы в дорожном управлении «от неприятельских людей жили б везде в осторожности». Да ещё под страхом смертной казни…
– Тут опасаться нечего! – без колебаний развеял опасения напарника Щепотев. – В посланиях местным начальникам я не сообщал цель созыва работников. А отсюда до свейской границы такие глухие края тянутся, что их за лето не пройдёшь, заплутаешь в дебрях, утонешь в топях… Да и караулы крепкие у меня кругом выставлены – мышь не проскочит. Сюда пущай кто угодно заходит. Но отсюда никого не выпущу. Всякого на зуб проверю, как того купчишку, который нынче моему дозору попался. А ну, караульный, запускай вологжанина!
Илья постарался войти степенно, уважительно поклонился в пояс, как учил его отец, чтобы расположить к себе встречное начальство, представился полным именем и протянул охранную грамоту хмурому сержанту, в котором распознал старшего.
– Что ж, будь здоров, Илья Павлович, – сквозь зубы ответил урядник на приветствие вошедшего, цепко вглядываясь в его добротный наряд и свойственные купеческому сословию манеры. – По правде сказать, что-то слишком молод ты для купца. И, как погляжу, без всякого товара в сих местах оказался. Ну-ка, Ипат Калинович, проверь его бумажку – не поддельная ли…
– Всё честь по чести оформлено, – разглядывая гербовый лист, ответил Муханов. – И печать стоит подлинная, и собственноручную подпись президента Бурмистерской палаты Митрофана Шорина узнаю.
– За какою же надобностью во время войны, в неярмарочную пору молодой да ещё порожний вологодский купец в приграничную глушь забрался? – приступил к допросу въедливый сержант.
– Батюшка Павел Ерофеич послал меня с младшим братишкой Иваном ради освоения науки купецкой на пригляд ценных северных товаров. Для их оценки и сговора о будущих покупках, – выложил Илья загодя придуманную легенду.
– Что же тут ценного твой батюшка найти желает?
– Да ту же рухлядь пушную, кожи крепкие, медь чистую, добрую рыбку к зиме, коей ещё мой дедушка Ерофей Кирилыч с хорошим барышом торговал…
Ипат Муханов при перечислении купецких интересов согласно кивал головой, словно подтверждая, что всё это в Выговском краю есть в достатке и действительно может найти спрос в Вологде.
– Добро. А как же ты сюда добирался? Неужто на телеге от самой Вологды? – понимая одобрительные кивки напарника, чуть милостивее, но с затаённым подвохом спросил Щепотев.
– Куда там! От нас сюды надёжного пути посуху нетути. К тому ж ни лошадь, ни телега этакие переходы не выдюжат, – догадавшись о расставленной ловушке, подыграл не отличавшемуся особой хитростью прямодушному сержанту уверившийся в благополучном исходе дела Илюха. – От устья Вытегры до Водлы мы шли на сойме с шальскими рыбарями. А повозку с провожатым уже там наняли.
– И куда же вас провожатый провожает? По всей округе, кроме торговой Шуньги да раскольного гнезда в Данилове, других мест для оптовых закупок не сыщется. В Шуньге ярмарка закрылась давно. Значится, направляетесь вы к опальным раскольщикам, на пути к коим вас и задержали мои орлы… Так?
– От вас, господин офицер, ничего не утаишь. Но в чём же грех наш? Как говорит мой батюшка, деньги запаха не имут, – прикинувшись простаком, молодой купец ненароком польстил самолюбию сержанта, мечтавшего дослужиться до офицерского чина, как это получилось у ловкого царёва любимца Алексашки Меншикова или у того же простолюдина Сашки Ладогина, всего два года назад ходившего в звании семёновского капрала, а совсем недавно вдруг перескочившего в капитаны.
– Ладно, купчик, бог с тобой! Похоже, ты не врёшь. Хоть всяк про правду трубит, да не всяк правду любит. Сейчас твоя правда – самое главное, – удовлетворённо хмыкнул Щепотев, возвращая Илье грамоту. – А что до ваших бунтарей-староверов, то я бы их всех калёным железом повыжег. Удивляюсь, почему государь наш с ними нянькается.
– Я слыхал, что у Петра Алексеевича есть особые виды на вовлечение даниловских раскольников в работы по поиску здешних руд и литью пушек на заонежских заводах Бутенантов, кои государь подумывает в казну взять, – вставил слово Муханов.
– Меня сие не касаемо. Хотя ты, Илья Павлович, как раз службу нам сослужишь, – Щепотев смекнул, что купца можно использовать в роли посланника. – Доберёшься до обители и скажешь общинникам, чтобы снарядили ко мне своего человека. Пока суд да дело, мне их рабочие руки понадобятся. Только пусть твой провожатый вас с братом туда теперь пешочком доставляет. Лошадь и телегу я всё ж у тебя реквизирую на государевы требы. Не обессудь. И благодари Бога, что целы остались. Почуял бы, что вы свейские лазутчики, батогами б забил, шкуры спустил, в железа заковал… А так гуляйте пока, до новой встречи. Ведь обратно вы мимо моих солдатиков тоже не выскользнете.

ВЫГОРЕЦКАЯ РЕСПУБЛИКА
Получив от писаря Муханова пропуск на свободное прохождение мимо караулов и поудобнее приладив на спинах захваченные из телеги заплечные мешки с пожитками, Илья и его спутники двинулись дальше пешком. Тимофей Тверянин шагал впереди, не выказывая никакого уныния. Он, казалось, ничуть не сожалел об оставленных в Повенецком рядке лошади и телеге. Напротив, уверял, что такой вариант был предусмотрен дальновидным большаком Андреем Денисовым.
– Ну, скажу откровенно, легко мы нонче отделались, фу-ты ну-ты! – сбросив напряжение от ожиданий непредсказуемого поворота в судьбе под солдатской стражей, радостно лепетал Тимоха. – А то у меня там, во дворе, душа в пятки ушла, пока тебя, Илья Павлович, Щепотев-ирод допрашивал. Он едва у нас появился, но о его жестокостях уж земля слухами полнится. С ним всего-то 16 солдатиков, а сколько бед успели натворить! На Онежском берегу высекли розгами рыбарей, кои свой карбас отдавать не восхотели. В попутном таёжном углу скитников батогами пришибли за то, что те отказывались в лесные работы впрягаться. В другой деревушке всех справных мужиков и лошадей повыгребли, да так, что кормильцев родимых багинетами острыми в бока тыкали. Ой, наплачется ещё от такого крутого начальника наш лесной народишко…
– Как бы самим даниловцам от него горько всплакнуть не пришлось! Щепотев поручил мне вас тоже к нему, не мешкая, хоть на аркане привести, – поведал Илья о разговоре с грозным преображенцем.
– Фу-ты ну-ты, колья гнуты! Прямо не знаю, как братия отнесётся к сим антихристовым угрозам, – посуровев от недовольства, зафыркал Тимоха. – Ить от беды этакой крутой раздрай среди пустынников зачнётся. Со страху люди могут удумать разбежаться по тайге или гарь учинить в самой обители. Жили себе тихо, никому не мешали, да надо ж такому случиться, царь к нам солдат послал, чтоб привыкший к вольной жизни народ закабалить. Да слышал, сам сюда собирается пожаловать. Вестимо, что на нас у антихристовых слуг припасено: токмо кнут да хомут. Прежде-то от подобных известий точно бы палёным мясом запахло. А ноне вроде жалко с насиженного места срываться. Общинная жизнь едва наладилась. Поглядим, как там большаки решат…
К обители дошли в сгустившихся сумерках. Белой ночи и след простыл – весь небосклон перекрыли набухавшие близким ливнем тёмные тучи. Выдавшийся излишне жарким день обещал разродиться суровой грозой. 
Перейдя по мостику впадавшую в Выг речонку Сосновку, которая заодно играла роль глубокого крепостного рва, ведомые Тимохой уставшие путники сторожко пошли вверх по скользкой тропе к бревенчатой монастырской ограде, не замечая начинавшейся мороси, предвещавшей скорую бурю.
– Кого там нелёгкая принесла в этакое ненастье? – послышался из-за стены строгий голос сторожа, когда Тверянин постучал прихваченной по дороге палкой в знакомую ему калитку, обитую горбылём и оттого сливавшуюся с фоном соседствовавших брёвен.
– Господи Исусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй нас. Аминь, – громко ответил Тимофей короткой молитвой, свидетельствуя о том, что пришедшие знают принятый в староверской пустыни порядок пропуска. – Это я, Тимофей Тверянин, привёл к большакам вологодских гостей. Открывай скорее, фу-ты ну-ты, пока, глядишь, полный дождь не ливанул.
Даниловский страж, откинув тяжёлый засов, со скрипом потянул на себя дверцу и, узнав знакомого проводника, широко распахнул ему навстречу объятья:
– Здрав буди, брат мой Тимофей Футынутыч! Мы тебя заждалися. Какие скорбные вести принёс? Что в миру антихристовом деется? Не пора ли нам в чистые саваны обряжаться и готовить себя к вознесению на небеса?
– И тебе, Кузьма Стражник-сермяжник, доброго здоровьичка желаю на многие лета. С вознесением ты не поспешай, малёк пожди, пока небо грозой не прочистит да большаки своё слово не скажут, – крепко обнимаясь со знакомцем, в тон ему ответил Тверянин. – Новости у меня хоть не шибко добрые, но до смерти с ними потерпеть можно. А уж когда дойдёт до нас беда, сам откроешь ворота. Скажи лучше, у себя ли в келье Андрей Дионисьевич? Нам бы первым делом ему доложиться надоть. И про вологодский груз, и про царёвых слуг, кои в Данилов тоже весточку послали. Фу-ты ну-ты, колья гнуты, чтоб они под землю провалились со своими фузеями и багинетами… Житья от них никакого нету простому люду… Где ж нам, Кузьма, большаков искать?
– Да они третью ночь кряду у Данилы Викулича запираются. Всё мыслят, как от нагрянувшей напасти избавиться. Ступайте прямо туда. Ко времени с вестями поспели.
Прибывшие двинулись к центру городища, ориентируясь в потёмках на высокую часовню, возле которой в двухэтажном бревенчатом доме располагалась келья киновиарха Выговского общежительства. Широкая улица шла между рядами изб и других жилых построек, которые назывались «келиями», хотя фактически были настолько обширными бараками, что в них размещалось по десятку и более общинников мужского пола. За ними ближе к оградам стояли сараи, амбары и риги, кузня и конный двор, меднолитейная, столярная, кожевенная, портняжная, чоботная и другие мастерские. Центральные здания почти сплошь были строены в два, а то и в три этажа. Кроме жилых помещений, там располагались школа, больница, богадельня, светлицы иконописцев и переписчиков книг, архивы рукописей, хранилища книг, склады для ценных материалов и изготовленных даниловскими умельцами товаров.
Собравшиеся вместе после полуночной церковной службы бородачи-большаки, впустив в полутёмную горенку гостей, несказанно им обрадовались, заметно оживились, запалили для большего света пару новых лучин на поставцах. Сведения о схороненном в надёжном месте зерне их успокоили, а вот рассказ Ильи о разговоре со Щепотевым снова вызвал незадолго перед тем утихший спор о дальнейших действиях общинников. Окончательное решение зависело именно от них – от головки обители, избиравшейся всеми прибившимися к Даниловскому монастырю беспоповцами. За утвердившийся порядок выборности старшин как раз и стали потом называть родившийся в карельской тайге феномен староверской киновии Выгорецкой республикой. Киновиархом, то есть главой её, почитался Данила Викулин, получивший бразды духовного правления единоверцами с благословения помогавших ему в устроении обители старцев-пустынножителей – игумена Досифея с Тихвино-Николы беседного монастыря, соловецкого чёрного дьякона Игнатия, священноиноков Корнилия и Виталия. 
С виду Даниил был тщедушен, светловолос, седобород и оказался постарше сотоварищей. Он ранее получил духовное звание дьячка, а потому лучше других знал порядок ведения церковных служб, последующее изменение которого у беспоповцев всё-таки опиралось на незыблемые каноны древлеотеческого православия. Его авторитет в канонических вопросах и впредь оставался незыблем.
Деятельный Андрей Денисов в ту пору отвечал за обширное монастырское хозяйство. Верховным большаком его избрали как раз после судьбоносных событий, случившихся летом 1702 года. Его младший брат Симеон средним ростом и худощавым сложением, курчавой русоволосостью и светлыми очами походил на него, но от долгого сидения над книгами заметнее горбился. Денисовы прославились как теоретики древлего благочестия, известны были блестящими книжными трудами и ораторским даром.
Четвертый основатель Выговской пустыни – длиннобородый Пётр Прокопьев, с виду тихий молодой мужчина со слезящимися глазами, отвечал в Данилове за регламентацию хозяйства и церковного быта в строгом соответствии с древним уставом первых христиан. Он также зорко надзирал за обучением братии грамоте и церковному пению, за исполнением всех мелочей установленных порядков, отчего получил уважительное прозвище «бодрое око».
– Хоть ты помоги разрешить наши сомнения, Илья Павлович, – обратился к вологодскому купцу Андрей Денисов, угощая проголодавшихся в дороге гостей свежеиспечённым хлебом, пареной репой и клюквенным морсом. – Великая боязнь вселилась в сердца насельников обители с известиями о пришествии в окрестный сузёмок антихристовых слуг и скором ожидании прибытия сюда самого царя Петра. Переданное тобой послание от жестокосердного урядника Щепотева страхи сии только усугубляет…
– По примеру праведных старцев люди наши готовы пострадати за устои древлего благочестия и ужо настоятельно требуют собрать в часовне смольё и солому, дабы скорее предаться очистительной огненной смерти, – печально добавил Симеон.
– И нам пришла пора решить, действительно ли сей путь спасительный и богоугодный, еже во время нужды ради благочестивыя нашея христианския веры от гонителей смерти предавати самих себя во огонь или в воду, или инако? – поставил тревоживший всех вопрос велеречивый Данила Викулич.
– Ещё вёсен восемь назад, когда пустынь сия нашими усилиями только зачиналась, иного выбора у нас бы вовсе не было. В ту пору единоверцы наши без всяких колебаний избирали в похожих обстоятельствах огненное чистилище, – согласился Пётр Прокопьев, моргая слезившимися глазами. – Но ить за время минувшее обитель наша зело окрепла, будучи не слишком тревожима извне антихристовыми силами. Вот и возник у нас соблазн построить царствие Божие на сей скудной земле параллельно грешному внешнему миру… И тут нам важно уяснить, не покусится ли государь на устои нашей веры, ради коей мы готовы принять мученические страдания. Всё иное мы и впредь вынесем с терпением.
– Ты, Илия, царя Петра в Вологде, наверное, видел. Или всяко слышал, что о нём народ говорит. Поделись с нами своими наблюдениями. Как сам мыслишь, что нам от него ожидать мочно? – прямо спросил Андрей Дионисьевич.
Белозерский рассказал большакам свои впечатления о памятных игрищах Петра с вологодскими канатчиками в Козленской слободе, о послышавшихся в его словах послаблениях староверам, о его непривычных для русского государя трудовых навыках и нарочито демонстрируемом им уважении к мастерству всякого простолюдина.
– Словом, царя я видел вблизи почти как вас, – старался успокоить даниловцев Илья. – И коленки у меня ничуть от страха не задрожали. Хотя поговаривают, что бывает он зело грозен и жесток с нерадивыми, ленивыми, никчемными людишками. Да и Ваньку нашего он тогда изрядно напугал своей дымной трубкой с вонючим табачищем… Но вот что я понял: главное для него – успешное исполнение задуманного им дела. А для дел его требуются способные исполнители, независимо от их происхождения и вероисповедания. Углядел я в его окружении и западных лютеран, и мусульманских восточных князьков… Может, есть там и тайные сторонники древнего благочестия. К вам, думаю, царь Пётр тоже чисто деловой интерес имеет, о котором писарь Муханов в Повенце проговорился. На содействие железоделательным заводам, похоже, вас нацелить собираются. Посему не спешили б вы раньше времени костры жечь. Сначала не помешает самим доподлинно всё выведать. А уж там пусть будет как Бог даст.
– Спаси тя, Господи! Успокоил ты нас, брат Илия. Пущай и впрямь стращают щуку, что в воде утопят. Мы, признаться, к тому ж решению склонялись, но нам убедительные доводы для братии надобны, – удовлетворённо вздохнув, взял на себя ответственность за подведение итогов беседы Андрей Денисов, чаще других выезжавший из обители во внешний мир, более привыкший к его переменам, а потому уверившийся по многим приметам, что на приемлемых даниловцам условиях сосуществовать с ним вполне возможно. – А насчёт скорого возвращения в Вологду с нашим товаром тебе, Илья Павлович, придётся надолго позабыть. Сам понимаешь, пока царь Пётр тут со своим войском воевать свеев не прошествует, пока обстановка не утишится, с обозом обратно не проскочишь. Лошадей, телеги, сойму – всё заберут солдатики на нужды царёва похода. Но не горюй, Бог не выдаст – свиньи не скушают. Ты и здесь вере нашей послужишь. Прослышав известия из наших краёв, батюшка твой Павел Ерофеич тоже поймёт причины задержки. Посему побудь пока в пустыни, приглядись к нашему житию да нам помогай.
Вдруг вспышка молнии прорезала ярким зигзагом тёмное небо за слюдяным оконцем. Следом послышались раскаты близкого грома, словно домовой на чердаке опрокинул сразу несколько тяжеленных шкафов, отчего в самой горнице задрожали пол и стены. Сидевшие кружком вокруг стола беспоповцы, давно ожидавшие начала грозы, перекрестились дружно, но без видимого испуга. А Андрей Дионисьевич, усмехнувшись, произнёс:
– Гляди-ка, Илюха, сей знак, наверное, подаёт твой небесный покровитель, повелитель громов и молний библейский пророк Илия, коего у нас на севере вельми почитают. Знать, быть тому, как сказано…

РАДИ СПАСЕНИЯ ДУШИ
«Баз-зи-и-и! Баз-зи-и-и…» – резкие металлические звуки сорвали Илью и Ваню с постелей, устроенных им в гостевой келии. Спросонья они не сразу уразумели, что таким непривычным звоном созывают даниловских общинников на утреннюю церковную службу мерные удары по литой медной доске, подвешенной на сосне возле часовни. А в некотором отдалении вторил этому призывному сигналу и временами сливался с ним другой звон, доносившийся с женской половины обители, отделённой от занятой мужчинами территории внутренней стеной. Колоколов в Даниловском монастыре тогда ещё не было, поскольку выговские староверы опасались их вешать из-за постоянной угрозы новых жестоких гонений.
Между отлетавшими в тайгу звенящими ударами едва пробивались тревожные кукареканья всполошившихся петухов, словно обиженных на то, что живущие рядом с ними беспокойные люди опять опередили их голосистые побудки. Час был действительно ранний – ближе к пяти утра. По суровому монастырскому уставу – время утрени. Хотя ночью парни крепко уснули с устатку, не замечая разгула разразившейся над Выгорецией грозы, но за оставшиеся им два с небольшим часа отдыха вволю отоспаться они всё-таки не успели.
– Пора в церкву, ребятушки, ежли впрямь желаете испытать все особинки нашего пустыннического жития! – торопя сборы приезжих, заглянул в дверь приставленный к ним дядькой-наставником Тимофей Тверянин. – Все пождут, что после службы большаки своё слово братии прорекут о предстоящем нам судьбоносном выборе. Посему народу соберётся больше обычного, когда с ближних скитов и выселков жильцы подтянутся… Надо бы поспешать, дабы места рядом с амвоном занять.
Илья и Ваня, не утратившие энтузиазма первопроходцев, ждать себя не заставили. Наскоро одевшись, выскочили вместе с Тверяниным на улицу и, прижимаясь к стенам стоявших повыше над месивом грязи ближних келий, скорыми прыжками через огромные лужи вслед за другими выходившими из проулков насельниками двинулись к часовне, видневшейся на фоне серого неба. Гроза к утру стихла, но ослабевший дождь продолжал моросить из облачной пелены, по-прежнему перекрывавшей признаки рассвета.
Внутри заполнявшейся прихожанами в местительной часовни новичкам удалось протолкнуться ближе к большакам, среди которых не оказалось только Петра Прокопьева.
– Прокопич наш по долгу первого уставщика к сёстрам пошёл службу вести да возвестить им об ожидаемом решении. С ними ить тоже у нас принято совет держать, – объяснил спутникам отсутствие четвёртого большака Тверянин и, пока обходивший с дымящимся кадилом образа иконостаса одетый в обычную чёрную рясу отец Пафнутий не возгласил начало утрени, шёпотом успел им рассказать о некоторых выдающихся персоналиях Даниловской Богоявленской мужской обители: – Гляньте, рядом с большаками Андреем и Симеоном стоят их батюшка Дионисий и младший брат Ваня, да верный Андреев товарищ Иван Белоутов, с коим они вместе скитаться начали... Года через два после того, как Андрей Дионисьевич вперекор отцу увёз в пустынь из дома свою сестру Соломонию, которая нонче в женской половине верховодит, Дионисий сам смирился с пустынножительством и привёл на Выг всё семейство… Данила Викулич тоже и родную сестру с детишками из Устьрецкого завода в тайгу вывез, и зятя свово Леонтия Боталова, с которым он сейчас перешёптывается… Следом за Викуличем стоят его первые сподвижники Харитон Шуньгский, Трифон Пименов, Никифор Астраханец, Лука Филатов, Иван Дмитриев… А первонасельниками именно здешнего места считаются вон те мужики – Захарий Стефанов и Артемий Нигижемский. Как раз Захарий со своим отцом Савватием позвали Викулича с Андреем и братиею перебраться со старого общинного завода на раздольный Выгский берег, где уже тогда показали пример раздельного жития с родственницами, перегородив общую келию стенкой меж мужской и женской половинами… А тот суровый бородач – соборный брат Лука Фёдоров, правая рука Петра Прокопича в наряде по монастырскому строению. Встречи с ним и вам не миновать. Да много есть о ком порассказать. Токмо сейчас не ко времени – утреня начинается…
 Соловецкий священноинок Пафнутий, большой дока в тонкостях древлеправославного благочестия, вёл службу уверенно, без заминок и запинок. О нём сказывали, что на Выг он пришёл со скита на водлозерском Белом острове вслед за своим легендарным сомолебщиком старцем Корнилием, почившим после основания Даниловской пустыни в возрасте 125 лет. Проникаясь вдохновенным голосом Пафнутия, Илюха грешным делом подумал: «Надо же, считается обитель беспоповской, а богослужение тут справляет настоящий чёрный поп… Да говорят, он и других желающих того насельников в иночество постригает и учит их всем премудростям богословия…» 
Но потом вологжанин вспомнил пояснения деда Ерофея о причинах вынужденного отказа староверских общин от связей с иными сановитыми священнослужителями. Ведь большинство из них предалось никонианству, а других-то, по-прежнему крепких в исповедании правил дедовской веры, осталось совсем мало. Когда же безвременно почил в муках единственно верный древлему благочестию староверский архипастырь епископ Павел Коломенский, безвозвратно прервалась ниточка к посвящению его возможных последователей в сан первосвященников, отчего порушился и прежний порядок пострижения в монашество. Поскольку оказалось сообщество раскольников без головы, то на практике утвердилось в допущении к проведению всего чина церковных служб более других научившимися тому выборными большаками из мирян.
Неоднажды бывавший в новообрядческих храмах Илья удовлетворённо отмечал для себя отличительные особенности произносимых хором даниловцев дорогих его сердцу молитв, по заверениям деда Ерофея, существовавших от самых начал крещёной Руси до введения никонианских новин. Имя Исуса Христа они благоговейно возглашали без добавления второй буквы «и». «Аллилуйю» в прославление Святой Троицы вторили сугубую, помня, что третий её повтор в точном переводе с греческого как раз означает без того обязательно добавляемые по-русски слова «Слава тебе, Боже!». О Царствии Небесном в Символе веры говорили по-старославянски «несть конца» – в не подвергаемом никакому сомнению настояще-вечном времени без упования на некую будущность; Духа Святого тоже величали Господом «истинным», что почему-то решились упустить реформаторы-нововеры; в слове о самом Христе не забывали вставлять «аз», особо подчёркивавший человеческую природу Сына Божия: «рожденна, а несотворенна»… 
Ради единого сего «аза» легендарный расколоучитель Аввакум Петров безжалостно предавал своих противников анафеме, за что сам был проклят официальной церковью, расстрижен из протопопов, посажен в земляную тюрьму и в 1682 году сожжён на костре в Пустозерске вместе с тремя другими сохранившими твёрдость сподвижниками.
По времени утреня длилась не очень долго. Правда, надо учесть, что по монастырскому распорядку до молебнов по следующим часам после заутрени ещё хором пелись псалмы или братия читала священные книги, как и во время общих трапез и после вечерни. Постриженные в иночество насельники строго держали весь тяжкий суточный круг богослужений. Послабления допускались только в отношении приставленных к будничным делам мирян и тех иноков, которым нарядники назначали целевые труднические послушания, исполнявшиеся опять-таки лишь по благословению старцев или большаков. Праздношатание, безделье, хождение без надобности по кельям друг к другу категорически воспрещались.
Впрочем, в тот день вместо чтения книг с долгожданным словом к братьям обратились Данила Викулин и Андрей Денисов.
– Помните, братия, яко наша Богоявленская обитель есть остатний оплот древлеправославного благочестия, восприявший наследие сие от преподобных Зосимы и Савватия и всех соловецких святых, – начал своё обращение Даниил. – Ветхий Рим падеся аполинариевою ересью, а во втором Риме, еже в Константин-граде, от агарянского насилия иссякло благочестие до конца, и несть того нигде же кроме иных уделов Московского государства, верно храняхуся от Крещения Руси. Однако ереси зловредного Никона, проникши от его богохульной справы в новопечатные книги, порушаще древлеотеческие догматы Христовой веры, коих мы накрепко придержаще. Антихристова никонианская власть жесточе гонит всюду единоверцев наших. Уж сгиб в муках пресветлый епископ Коломенский и Каширский Павел, протопоп Аввакум со товарищи сожгися в гибельном пустозерском срубе, в пламенах очистительных огнищ своею волею подняшися на небеси многие мудрые наставници выговских насельников старцы Пимен, Игнатий, Герман, Иосиф, иные подвижники со тыщами братий наших… Неужли ноне пришед и наш черёд? Знаемо нам, явися в Повенецком рядке антихристовы слуги, и сам их вож, царь-самодержавец Пётр сюда следом вскоре пожалует. Чего же нам ждати от скорого пришествия сонма жестокосердных никонианских новообрядцев? К чему себя готовити? Убоимся ли их безоглядно? Уйдём ли без раздумий к Отцу Небесному в праведническом огне? Или же силы духовного противустояния в душах своих изыщем и выстоим безбоязненно, дабы твёрдо сохранити неповрежденною нашу древлеотеческую веру? Ради детишек и потомков… Для утверждения накрепко столпа будущей жизни…
Заковыристо поставленные риторические вопросы киновиарха явно породили смущение среди собравшихся. Кто-то изначально готов уж был решительно голосовать за всеобщее самосожжение, но большинство мужиков, чувствовалось, засомневалось в столь однозначном выборе. Одно б дело, сам Викулич твёрдо сказал: «Идём в огонь!» Тут вряд ли кто-нибудь возражать попытался. Сообща бы утвердились в том самоубийственном решении и без ропота пошли готовиться к смерти. Но ведь большак по каким-то соображениям иначе дело повернул. Потому мнения из толпы зазвучали противоречивые:
– Угроза благочестию ноне слишком велика есть! Пора гарь творить и вслед за иными праведниками во Царствие Небесное с дымом подняться!
– Вели, Викулич, смольё и солому в часовню нести! Мы хоть сей час готовы уйти из антихристова мира. Огонь нам не страшен – страшнее черти земные!
– Чистые саваны у кажного припасены на смертный час!.. Ради спасения чистоты душ не убоимся умереть за веру православную!
– Да куда ж нам торопиться? Будто антихристово воинство ужо у ворот обители стоит. Сожечься всегда успеем, ежели на чёрта грома не сыщется…
– А може, пока не поздно, подальше в тайгу уйдём? До самого Уральского камня дебри глухие тянутся, а за хребтом и вовсе лежит широкая Сибирь, немереные вольные просторы. Найдётся, где укрыться.
– Пошто ж нам бежать с обжитого места? Жалко наладившееся общинное житие оставлять. Може, не так страшен чёрт, как его малюют?
– Царь Пётр хоть и антихрист, но послабления нашему брату от него почуялись. Совсем не то было при его батюшке Алексее Михайловиче, при братце Фёдоре и вздорной царевне Софье. Тогда покруче времена случались, пожесточе…
– За веру истинную можно и в миру накрепко постоять! От нас живых больше проку будет, чем от мёртвых.
– Мёртвые, конечно, сраму не имут, но важнее живяху святость сохранити…
– Верно, придёт срок – огня не убоимся, а живы будем – не помрём!
– Да что за спрос такой странный? Нехай большаки яснее мысли свои изложат.
– Пущай Андрей Дионисьевич своё мудрое слово скажет! У него умище светлый, толк рассудительный – поймём.
Денисов только ждал этого призыва. Они так и уговорились с Даниилом – для начала озадачить пустынников оставляющими альтернативы сомнениями и выпустить первый пар разногласий, а потом, следуя известным законам логики, соединить тезис и антитезис в синтез общинного согласия. Уловив настроения заколебавшейся толпы, отличавшийся завидным красноречием Андрей Дионисьевич выступил вперёд. Чтобы утишить людской гомон, он поднял правую руку, а потом стал выстраивать перед собратьями цепочку продуманных аргументов, подводивших их к идее достижения временного перемирия с царской властью и параллельного сосуществования с антихристовым миром никонианства:
– А и впрямь, братья, вспомянем вместе, с чего зачиналась наша обитель. Наш Данила Викулич ужо годочков двадцать назад в Выговский сузёмок из Шуньги сбёг и допрежь скитался по лесам от беспрестанных гонений. Ревнителей древлеотеческого благочестия царёвы слуги тогда нещадно имали, ковали в цепи, мучили в застенках, иных казнили безжалостно… Памятен случай, когда Викулич со товарищи взятого из тайги под стражу старца Питирима от олонецких стрельцов у Пряжи силой отбили, дабы спасти его от неминучего смертного конца. Да и я уж лет десять как с Иваном Белоутовым из дома в лесные пустыни ушёл. Тяжко нам всем жилось поодиночке, в хладе и великой скудости… Бывали времена, когда без крыши над головой студёными зимами мы при нудьях грелись, корой сосновой да травами лесными питались… И никогда не забыть нам той опаски от вечной угрозы поимки и нещадных пыток за веру нашу. Однако ж минули годы, а мы целы-невредимы остались, да и боле того – соединились вместе ради благостного общежительства. Именно на общинную жизнь благословили нас наши наставники и учители – благочестивые святые отцы Пимен, Досифей, Игнатий, Кирилл Сунорецкий, старцы-пустынножители Корнилий и Виталий… Как сказывал нам отче Игнатий, его самого прозорливый соловецкий священноинок Гурий напутствовал по уходе с Соловков великим пророчеством о предначертанном созидании в Поморье нового монастыря, поболе Соловецкого. Не только многочисленными соборами предавшихся праведному огню единоверцев тот монастырь ноне утвердился в яви. И вовсе не чаянный Китеж-град укрылся от никонианских преследователей в глубинах вод озёрных. Вот стоит ноне здесь, на тверди земной, построенная нашими руками Богоявленская обитель, радующая нас крепостью духа и веры, наследием высокочтимых нами соловецких святых. Неужто же мы так запросто откажемся от наследия сего, от трудов своих праведных, дадим дело святое порушить? Да вы сами подумайте, братья, почто же разросшееся наше гнездовье антихристово воинство раньше не разорило? Почто оно безвредно дало укорениться и окрепнуть общинному ростку? Разве по недогляду да глупости? Не так! Понеже инако жизнь ноне складывается. Уж не ведаю, сам ли царь Пётр тот настоящий антихрист. Но в последние годы он явно утишил гонения на благочестивых христиан, исповедующих древлеотеческое православие. А что сие означает? Похоже, с иными горестными старинами минует отныне и время жертвенных костров. Знамо вам, по вашим же посылам не раз мне довелось в том миру бывати. Уверился я, что он нашему житию теперь нисколь не помешает. Сможем мы и впредь жить пусть рядом, но в стороне от него, твёрдо храня в душах верность праотеческому благочестию. Есть для того другой путь! Посему прошу вас не поспешать со скорым самосожжением и не разбегаться со страху в дальние сузёмки. Дайте мне возможность стренуться с самим царём и уговориться с ним об условиях продолжения нашего спокойного жития. Пускай сей самодержец трудов от нас суровых затребует в отступные, но взамен даст волю нам веру христианскую творити на дедовский лад. А уж если не сладится у нас сговор, тогда я вперёд вас сам в огонь пойду!
– Любо ли вам сие слово? Благословим ли Андрея на подвиг духовный? – не давая времени для лишних раздумий, спешно, громко спросил Викулин.
Попытки возражений со стороны немногочисленных упёртых фанатиков потонули в возгласах громких одобрений:
– Любо-любо! 
– Благословляем! 
– Правильно Андрей речёт, изменились времена, утишились… 
– Рано с гарью торопиться, ежли можно сговориться… 
– Всё прочее стерпим, дабы токмо веру дедовскую в нерушимости сохранити… 
– Огня не убоимся, но за жизнь тоже не грех крепко постоять! 
– Можешь на нас твёрдо положиться, Дионисьевич, пособим затее праведной…
Волнение толпы улеглось не сразу – только после служения молебнов по первому и третьему часам, между которыми братия всё-таки устроила вдохновенное хоровое пение псалмов. Часовня освободилась от народа ближе к десяти утра. Выходит, в сложении служба получилась весьма долгой. Однако люди, воодушевлённые вселившимися в их души надеждами, без видимой усталости расходились до полудня по будничным делам, улыбчиво поглядывая на повисший в небе после минувшей грозы мостик разноцветной радуги, перекинувшийся от былых ожиданий смерти к возможному продолжению жизни.
Скоро подошедший из сестринской половины Прокопьев заверил большаков, что идея замирения с царём на устраивающих выговцев условиях тоже нашла там полную поддержку. Теперь казалось, что в подобном исходе состоявшегося разглагольствования даже не могло быть сомнений. При отсутствии прямой угрозы преследования со стороны властей жажда жизни брала верх над склонностью к скоропалительной жертвенности.
– Вот так, отроки, житие наше складывается общинным Поморским согласием, – раздумчиво сказал Андрей Денисов Илье и Ване, которых захватил с собой по дороге к исполнявшему обязанности монастырского келаря наряднику Луке Фёдорову. – Радостно, что этакий лад в обители сложился по столь щекотливому случаю. А ведь меня самого годика два-три назад злые сомнения донимали: дескать, не приискать ли для общины счастья в дальних северных землях… Странно получилось, что разуверил меня в них мой батюшка Дионисий, допрежь вовсе не одобрявший наш уход в пустынножительство. Но, укоренившись здесь, он быстро свыкся с устроенным нами укладом. Воспретил он мне отправляться в северное Поморье. Так тогда и сказал: «Живите тут, где отцы благословили и кончилися. Хотя и много ходишь да ищешь, но тут сорока кашу варила. Таковское сие место по времени, и бысть тако по его проречению».
– Андрей Дионисьевич, я помню, ты в Вологде сказывал, что у вас в монастыре больше тыщи человек проживает, а с виду вроде так не кажется. Да и часовня ваша столько бы народу вместить не смогла. Где же остальные люди? – поинтересовался Илья.
– Побудешь вместе с нами – сам увидишь! – усмехнулся любопытству парня Денисов. – Не все же в самой обители подвизаются. Выговский сузёмок раздолен. Иные в скитах окрестных обитают – в Ладожском, Сергиевском, Солотозерском, Волозерском… Иные семьями да артелями на заимках и выселках келии поставили: Алексий Корельский – у Тягозера, Димитрий Большой Нос тож на Волозере, поморцы Шехеховы с Калистратом и Баландой – на Тимбич-озере, старец Евфросиний – в Верховских лесах… Другие отшельничают вокруг Тервозера, Кудозера, Викшезера, Кодозера, в Палосельге, вдоль всей Лексы-реки, у тихого Белого озера, где мы допрежь с Иваном Белоутовым прятались… Немало тут есть удобных для жития местечек. Но отовсюду по крайней нужде люди к Данилову тянутся, даже с дальних водлозерских деревушек. Посему не вправе мы всех их без покрова оставить. Ради столь обширной общины нашей не грех и царю поклониться.
– Меня тоже возьми с собой к царю, Андрей Дионисьевич, – выдал Илюха потаённое желание поучаствовать в историческом событии.
– Что же, мне добрый советник из мирян не помешает. Тем паче ты с сержантом Щепотевым коротко знаком, – легко согласился Денисов. – Вот пойдём с тобой да выберем царю достойные подарочки в закромах брата Луки. А уж тебя, Ванятка, я на его попечение передам. Ты же к нам не в гости приехал, а в постоянное пустынножительство. Посему привыкай жить в послушании и согласии с монастырским уставом…

БОЙ НА ШУЙСКИХ ПОРОГАХ
Полноводная Шуя легко несла вниз по течению три больших плота, сбитых из трехсаженных брёвен прочными коваными скобами. На каждом плоту размещалось по десятку солдат и по паре сплавщиков из местных карел. Они ловко орудовали длинными шестами, отталкиваясь на мелководье от донных камней, чтобы придать им верное направление, при этом удерживаясь на удобных глубинах, но обходя опасные западни бурливых порогов. Фрол Белозерский и Михаил Кириллов плыли на среднем плоту, где стоял шалашик капитана Ладогина. Утомленный заботами последних недель офицер отсыпался там, прикрывшись от речных брызг епанчой.
За минувшее с середины мая время Александр Ладогин немало порадел в исполнении данного ему государем наказа. В Великом Новгороде, как и предсказывал царь Пётр, он при содействии воеводы Апраксина быстро сформировал свою роту, набрав ещё четыре полных плутонга из выздоровевших солдат инвалидных команд. Трех из них во главе с капралами из семёновцев и приданного поручика-новгородца Георгия Закурского, не доходя до Олонца, капитан сразу отправил к Онежскому озеру вдоль берегов Свири. Приказ дал такой: менее выносливых бойцов оставлять гарнизонными караулами в приречных поселениях, а из самых крепких выделить сменные конвои для сопровождения задержанных дезертиров, лихих людишек и беглых крестьян к олонецкому воеводе Барятинскому. Надёжнее всего поручил перекрыть Вознесенскую переправу у истока Свири, наказав до соединения с остальной частью роты прочесать проходящий там торговый тракт глубокими облавными рейдами в обе стороны.
Из Олонца, получив от Семёна Фёдоровича Барятинского наставления и толковых проводников, Ладогин с двумя плутонгами двинулся по лесной дороге на восток мимо редких карельских деревушек. В старинном селе Ведлозеро он разделил свою группу – десяток солдат оставил там опорным гарнизоном, один плутонг направил дальше по проезжему просёлку, а сам с тридцатью бойцами, карелами-сплавщиками и прихваченным из Олонца иноземным рудознатцем Иоганном Пульманом, завербовавшимся на заонежские заводы Бутенантов, пошёл на север к стекавшей в большое Онего реке Шуе, по которой тоже шло активное сообщение между местными поселениями.
Пульмана настоятельно посоветовал взять в экспедицию Барятинский, хорошо знавший о крайнем интересе царя к поиску и скорому освоению карельских железистых руд, которыми были богаты здешние болота. Крестьяне добывали их издавна, умели выплавлять из них годную для ковки крицу, мастерски перековывали её в топоры, серпы, косы, наконечники для сох, другие сельскохозяйственные инструменты и бытовые мелочи. Теперь возникла потребность подчинить мелкий кузнецкий промысел военным нуждам, развить его до промышленных масштабов, изготовлять для армии как можно больше холодного оружия, лить пушки, ядра, якоря для кораблей будущего флота…
В Заонежском краю медеплавильные и железоделательные заводы появились ещё в конце XVII века. Их начал строить русский купец Семён Гаврилов, а продолжили иностранные заводчики Пётр Марселис, Еремей ван дер Гаттен, Генрих Бутенант фон Розенбуш и его сын Андрей. Базой зарождавшейся металлургии стали небольшие деревни Фоймогуба, Лижма, Кедрозеро, Устьрека. Прибравшие к рукам доходное дело Бутенанты поставили там и плавильные печи, и механические молотобойни. Русский самодержец, знавший о военных действиях вблизи такого производства, потребовал от предприимчивых концессионеров-датчан наращивания поставок оружия для армии. Уже в 1701 году заонежские заводики выдали 13 тысяч пудов готовой продукции, а в 1702-м шли на увеличение производительности втрое.
Однако государю и того было мало. Он настаивал на более активной разведке в Карелии рудных месторождений, способных в достатке обеспечить добрым сырьём новые железоделательные предприятия, а старые бутенантовские заводы подумывал сделать казёнными, чтобы повысить их эффективность в свойственном ему мобилизационном режиме. Главный интерес царя состоял в том, чтобы надёжные базы снабжения его войск оружием оказались гораздо ближе к Балтике, чем подмосковная Тула и отдалённый Урал, где только разворачивался во всю мощь деятельный Акинфий Демидов.
Отряду Ладогина поневоле пришлось вместе с иноземным знатоком руд взять на себя попутную миссию поисковой геологической партии по разведке богатых железом мест, что сдерживало темп движения. Иоганн Пульман всякий раз дотошно расспрашивал встречных карел о залежах бурого железняка, пластами покрывавшего на небольшой глубине дно некоторых болотин или малых ламбушек, шёл туда с проводниками, терпеливо простукивал окорёнными кольями вероятные рудные зоны и, если обнаруживал на конце голых щупов признаки рыжей ржавчины, наносил участки на самодельную карту. Особыми значками он помечал близость к ним напористых ручьёв и речушек, нацелившись на выбор удобных мест для будущих заводов, которым требовались не только сырьевые запасы, но и могучая природная сила, способная привести в действие уже известные тогда механические устройства по обработке металлических отливок.
Вскоре поход отряда по карельским дебрям стал не только трудным, но и опасным. В Ведлозере крестьяне рассказали, что чуть раньше прихода солдат в окрестностях больше месяца шалила разбойная ватага под атаманством некоего Фотия, дерзкого дезертира, оставившего петровское войско ещё до сражения под Нарвой. Бедняков разбойнички в общем-то не шибко обижали, требуя лишь продовольствие себе на пропитание. Но попавшихся им под руку заезжих купчишек грабили нещадно, а тех, кто слишком рьяно пытался защитить свой товар, вовсе пришибали до смерти.
Видевшие лихих людишек поселяне утверждали, что их не меньше дюжины, что среди дезертиров, воинственных раскольников и нищих есть также бывшие разинские повстанцы. Дескать, правой рукой у Фотия считается матёрый старик Андрюха Одноухий, который с двумя другими сообщниками как раз выдают себя за разинцев, сбежавших из вечной сибирской ссылки. По доходившим до Ладогина слухам, узнав о появлении солдат, шайка стронулась с насиженных мест и пыталась оторваться от преследования в глубине тайги, тоже двигаясь в северо-восточном направлении к Онежскому озеру.
– Как думаешь, Фролка, доведётся нам стренуться с теми лесными разбойничками? – спросил приятеля могучий Мишка, отталкивая плот увесистым шестом от близкой прибрежной мели.
– Если они останутся на нашем пути, сего нам никак не миновать, – лениво ответил Фрол, который, не утруждая себя лишней работой, полулёжа дремал, закинув голову на прикрытый свёрнутой епанчой ротный барабан. – И если они даже свернут в глухомань на север, капитан всё одно обязательно прикажет их догонять. Ему ж на то именно государев наказ даден – имать всех подозрительных личностей, особливо дезертиров и лихих людей.
– А ты в них стрелять сможешь, коли они нам супротивиться станут?
– Так они ж в нас тоже стрелять учнут. Мне, вишь, неохота самому зазря погибать.
– Но то ж свои, русские… Матушки вы мои, тот Андрюха Одноухий, може, с дедом твоим Ерофеем под казацкими разинскими бунчуками вместе за волю народную бился… Не жалко будет убивать?
– Мне жальче, если он тебя убьёт, братишка. Мишень ты из себя представляешь видную. Не светился бы, Миха, посреди плота во весь рост, приляг от греха подальше. Как говорится, бережёного Бог бережёт, – резонно советовал родичу Фрол.
Но упрямец Михаил беззаботно возражал:
– Для меня пуля-дура что заморскому слону дробина. Вот коли ядром из пушки рванёт, тады да, поминай как звали.
– Ой, не хвались, Мишаня, а то ненароком накаркаешь злую судьбу. Сплюнь трижды через левое плечо… Да только не на меня, злыдень, слюной брызгайся, – Фролка, прикрываясь рукавом кафтана от нарочито прицельного плевка Мишки, схватил подвернувшуюся под руку барабанную палочку и запустил ею в неповоротливого брата. Тот, однако, выказал завидную прыть, пытаясь увернуться от полетевшей в него биты. Наверное, как раз этот резкий уклон уберёг его от верной смерти, когда вслед за прозвучавшим с левого берега реки выстрелом метко пущенная пуля расщепила шест, дёрнувшийся в сторону за большим Мишкиным телом.
Фрол, остро почувствовавший опасность, которую парни словно впрямь накликали досужим разговором, инстинктивно перекатился через бок под прикрытие шалаша и в своём спасительном движении звука второго выстрела даже не слышал. О том, что пуля, вероятно, летела ему в голову, он догадался по глухому хлопку разорвавшейся на барабане плотно натянутой кожи. Ещё он увидел, что сплавщики-карелы испуганно упали на брёвна плота, а его товарищи-солдаты, напротив, споро хватали стоявшие в пирамидах ружья и уже нацеливали стволы в сторону дальнего берега.
– Дымы с того пригорка углядел, – показывал Мишка рукой на лысый скалистый просвет среди густого ельника. – Точно, вижу там, в кустах, нескольких стрелков…
Примеченная горушка снова ответила на это облачками мушкетных выхлопов и треском нестройного залпа. На первом плоту вскрикнул от боли раненный в плечо семёновский капрал Артемий Булыга, рядом с Фролом упал с пробитой головой вступивший в роту из новгородской инвалидной команды нарвский ветеран Егор Зудин, другие пули цокнули по брёвнам или плеснули фонтанчиками в воде, ещё одна ворохнула лапник на шалаше, из которого успел выскочить разбуженный поднявшейся суетой капитан… Он теперь энергично размахивал длинным пистолем и громко кричал приказы:
– По государевым преступникам – огонь! Пли! Пятерым стрелкам на каждом плоту приказываю держать ворогов под постоянным обстрелом! Остальным – навалиться на слеги и толкать плоты к левому берегу! При подходе к мели двадцать человек идут на высадку, в погоню следуем двумя обходными колоннами! Не дать уйти разбойному сброду! Вперёд, орлы!
От беглой солдатской пальбы Шуя укуталась густым белым туманом, относимым встречным ветром вверх по течению. Плоты развернулись и, пересекая реку наискосок, вскоре достигли прибрежной отмели. Первое отделение повёл прямо в сторону уходившей в лес шайки сам Ладогин, второй десяток солдат во главе с сержантом Данилой Григорьевым сделал крюк назад по ходу движения, чтобы обхватить, возможно, рассыпавшихся по тайге противников с другого фланга. 
Фрол и Мишка бежали вслед за капитаном с фузеями в руках. Вскоре они поднялись на бугор, с которого разбойники стреляли по реке. Там лежали три тела. Два стрелка оказались убиты снайперскими попаданиями, третий, тяжело раненный в грудь, опираясь спиной на выступ скалы, дрожавшей рукой пытался насыпать из допотопного рожка порох в старинный мушкет. 
Раненый был совершенно сив остриженным под горшок жёстким волосом и свиреп взглядом, в его левом ухе блестела колечком медная серьга, правого не было вовсе – только темнеющая дырка в черепе, обхваченная подковкой красного рубца. Увидев солдат, одноухий уронил разряженный мушкет и схватился за рукоятку заткнутого за пояс кинжала. Однако же слишком резкое движение вовсе подорвало покидавшие его силы. Застонав от боли, он стал заваливаться левым боком на подставленное к сердцу острие ножа и, устремив застывший взгляд налившихся кровью глаз поверх деревьев в небо, успел только зловещим шёпотом прошипеть: «Ненавижу!» 
– Ну что, Мишаня, ты вроде сомневался, надо ли стрелять в этакого ухаря, – не отводя ружейный ствол от дёрнувшегося в агонии разинца, негромко сказал брату Фрол.
– Да я уж о всяких сомнениях враз позабыл, когда пуля рядом шарахнула… Сам без раздумий стрелял в ответ на дымки встречных выстрелов… Думать-то некогда было, – словно оправдываясь, ответил Мишка.
– Эвон как смекнул казак. Таков жестокий закон войны: либо тебя убьют, либо ты успеешь убить первым. Може, Андрюха Одноухий тебя или меня давеча выцеливал, зато в него попал, возможно, именно ты. Выходит, нам в сей раз повезло больше.
– Матушки вы мои, повезло однозначно, – машинально перекрестился Кириллов. – Коли б ты меня тогда с места не сполохнул, точно бы словил я порцайку свинца. Спаси тебя, Господи, братишка, особливо за то, что ты мне никогда покоя не даёшь.
В отдалении справа снова раздались хлопки выстрелов, затем стрельба послышалась чуть ближе слева – это ладогинские бойцы с двух сторон замыкали окружение бросившихся врассыпную беглецов. Через пару часов их всех отловили. Кто-то не смог уйти из-за слабости и полученных ранений, кто-то по неопытности, а два бывших разинца, сообщники Одноухого, как и он сам, намеренно ввязались с преследователями в смертельную схватку. Они тоже погибли, но сами ранили ещё трёх солдат.
Последним задержали вожака ватаги Фотия, мужичка крепкого и весьма сметливого. Он едва не выскользнул из кольца облавы, когда, безоружный и по виду пришибленный, вышел прямо навстречу сержанту Григорьеву и, прикинувшись местным старожилом, пытался ему что-то лопотать по-карельски, всячески показывая, что оказался поблизости случайно и очень напуган перестрелкой. Служака-сержант поначалу ему даже поверил, но всё-таки по привычной исполнительности решил доставить глупого чухонца для полного выяснения личности к вышестоящему начальству. 
В компании знакомцев хитрец быстро раскололся и долго потом бубнил им про то, что предупреждал Одноухого не поднимать шум, не нападать на проплывавших мимо царёвых солдат, но на время затаиться, а затем уходить подальше в тайгу обратным курсом – вверх по течению Шуи. Так, глядишь, попрятались бы разбойники в непроходимых чащобах ближе к финским уделам. Да вот ошибочно решили, что воинская команда специально послана отлавливать шайку Фотия и уже знает о месте её стоянки.

НА БЕРЕГУ ПУСТЫННЫХ ВОЛН…
Задерживаться на роковом побережье отряд не стал. Трупы разбойников прикопали в лесу, убитого Зудина прихватили с собой в зашитой рогоже, раненых перевязали, пленников распределили по плотам – и, не мешкая, поплыли дальше. К вечеру достигли устья реки, где устроил бивак первый плутонг, подошедший сюда раньше пешим ходом. Там же дожидался капитана Ладогина гонец из Олонца с просьбой воеводы Барятинского срочно прислать солдат на подмогу против шведского нападения на приграничные деревни. Также воевода сообщал, что пойманных в облаве работоспособных людишек теперь велено пересылать на Повенец в государевы работы под руководством сержанта Преображенского полка Михаила Щепотева.
Подошедший посуху плутонг Ладогин отправил обратно в Олонец в распоряжение Барятинского. Десять ослабевших в дороге солдат с ранеными и тремя никуда не годными пленниками сели на раздобытые у местных жителей подводы и поехали на юг, к Вознесенью. Ещё пятеро пошли сопровождать шестерых пленных посильнее на север, к Повенцу. С оставшимися людьми офицер решил до возвращения этого конвоя обследовать прибрежные окрестности, о которых услышал многообещающие рассказы.
Заинтересовавшими капитана Ладогина и Иоганна Пульмана сведениями поделился старый мельник, поставивший мельницу в низовье порожистой речки Лососинки. Жил там старик Пекка с вошедшей в пору девического расцвета белокурой внучкой Анники. Его овдовевшего сына Сантери, отца девушки, за год до того забрали в солдаты и отправили под Новгород. 
– На мельне у нас люди разны гостят. Не токмо знакомые помольщики, но и купчины проезжие, карелы-полесники, чудины-рыбари, русичи-рудознатцы… Всякий прохожий по побережью непременно к нам на огонёк заглянет, а иной и переночевать сподобится, – рассказывал обрусевший карел Пекка о своём житье-бытье. – Много чего я от них слыхивал. Да и сам, пока молод был, немало вёрст по округе хаживал, лесные тропочки-дорожки собственными ноженьками истоптал, на мягких мшистых травушках нежился, чистой водицей студёных родников жажду утолял… Так вот не однажды встречал я окрест энти болота со сплошным бурым дном, о коих вы меня спрашиваете. Да, почитай, они тута все такие… Особливо в верховьях нашей речушки, меж двух озёр, верстах в осьмнадцати отсюда, где Машезерско-Ильинский монастырь стоит…
– В этакой глуши ещё и монастыри ставят!.. – подивился Александр Ладогин.
– Да где же, как не в таёжной глуши и завидной тиши, укрываться монасям от мирской суеты? С виду край наш пустынным и диким кажется. Однако везде люди живут: и в прирастающих прионежских сёлах с каменными церквушками, и в малых лесных деревеньках, и в одиноких полесовых избушках, и в раскольничьих скитах тайных, и в монашеских обителях славных… – пояснял Пекка. – Обласканы русскими государями Благовещенский монастырь преподобного Ионы на Яшезере и Спасо-Преображенская Задне-Никифоровская пустынь. Освящена она именами местных святых Геннадия и Никифора Важеозерских. Эти обители всего-то в шести-семи десятках вёрст отсюда расположились. А ближе Машезера к нам ещё Салминская пустынька. Да чуть дальше на острову в Онего-морюшке большой Клименецкий монастырь здравствует. Слава Господу, кругом тут святые места, обихоженные учениками великого инока Олександрушки Свирского, удостоившегося внимания Самого Всевышнего и Царицы Небесной, заступницы нашей!
– Ладно, дед, довольно псалмы о святых петь. Оставим Богово Богу. Нам сейчас важнее земному царю службу справить. Сможешь ли ты проводить нас до тех бурых болот или внучку с нами отправить? – нетерпеливо отсёк набожные излияния увлёкшегося старика огрубевший в тяжёлых ратных буднях капитан.
– Ох, нет, я уж нюгёй тюбизен тюхью – нынче совсем ослабел. Невмочь мне по старости лет на дальние бугры подниматься, а внучка туда никогда не хаживала. И по-русски Анники почти не говорит, намаетесь с ней объясняться, – обиженно забурчал старый мельник. – Да и ни к чему вам на том проторенном пути провожатый. Тропка рядом с речкой прямиком к монастырю протоптана – не заплутаете. А как до Лососинного озера дойдёте, возьмёте чуть вправо к обители – там тоже дорожка приметная, никак не сбиться. Монаси свои окрестности вам лучше меня покажут.
Отойдя в сторону от насупившегося Пекки, который заговорил с внучкой по-карельски об интересах нечаянно нагрянувших важных гостей, Ладогин с Пульманом решили наутро отправиться в экспедицию вдоль Лососинки до верхних озёр.
 – Мой предварительный оценка таков: если рядом окажется больший запас железа, то тут именно будет луший место для самый кароший завод, – поделился впечатлениями Иоганн Пульман. – Река быстр и неширок. Ошень удобен, штобы ставить на ней запруд. Сток воды можно управить за счёт дамба на озере сверху. И лес на стройка и пережёг для уголь хватайт на долгий время. Я думай, царь Питер одобряй сей начин.
– У русских, герр Пульман, говорят о столь серьёзных вещах с превеликой осторожностью: шибко не спеши да попусту не бреши, не уверен – не обгоняй, ведь если дело не справишь, зря себя ославишь... Сбродим мы сначала сами на те бурые болота, всё в точности разведаем, уточним запасы железа, а уж после того царю докладывать будем. Но, честно признаюсь, мне тоже хочется верить, что ты прав. Потом, глядишь, не только завод, а целый новый город на сих пустынных берегах вместо леса дремучего вырастет, – мечтательно взглянул на шумевшие мохнатыми елями и высоченными соснами холмы волею судеб заброшенный в этот дикий край капитан Александр Ладогин.

СТАРОВЕРЫ ИДУТ НА УСТУПКИ
На встречу с сержантом Щепотевым Андрей Денисов собрался после Петрова дня, праздновавшегося в ту пору 29 июня. К тому времени до него дошли сведения, что грозный начальник выдвинулся из Повенецкого рядка на север с обозами работников, прибывших по его распоряжениям с южных волостей. Утром 1 июля от устроенной вблизи обители пристани отошли вниз по Выгу два карбаса с нужными для предстоящего дела спутниками из братии, привычной к встречам с людьми внешнего мира. Стоянку они сделали близ низовья реки, в наиболее удобном для устройства большой переправы месте.
Денисов сразу отправил опытных полесников в сторону деревни Вожмосалма, с тем чтобы наметить оптимальный маршрут через эти пятнадцать вёрст – для расчистки широкой дорожной просеки к узкому проливу на Выгозере, а сам остался поджидать появления на другом берегу щепотевских строителей.
– Вот как получается, брат Илия, хоть не желаешь того, но сам поневоле принуждён показать всем, что готов стать верным царёвым слугой. Уж больно высоки пороги на наши ноги, – объяснял Денисов вологжанину суть своих намерений. – Встреним мы тут беспокойного Михайлу Ивановича с готовыми предложениями. Точно подскажем, как отсюда до озера дорогу вести и как переправы добрые лучше устроить через широкий Выг да через следующую Выгозерскую салминку. Тут дороженька веками натоптана соловецкими богомольцами, кои не находят лодочников напрямую через Выгозеро перескочить. И Щепотев уж по сему пути дён десять назад от Нюхчи в Повенецкий рядок хаживал. Коли не дурак, запомнил подсказки старожилов. Хотя поди знай, далеко ли он отсель и что ему на ум взбредёт. Переправься-ка ты, Илья Павлович, на ту сторону да иди встречь обозу. Тимофей Тверянин не даст тебе заплутать. Пожалуй, так разумнее получится, что вы, как старые знакомцы, с поклоном от меня его сюда выведете.
Умелые гребцы помогли Илье с Тимохой одолеть на карбасе бурный Выг. Дальше они углубились в лес по заметной просеке, издавна проторенной не только местными жителями, но и многочисленными странниками, частенько выбиравшими этот путь, хорошо известный направлявшимся по нему на святые Соловки паломникам. Часа два спустя денисовским посланникам встретился растянувшийся на добрые полверсты бивак дорожных строителей. Они шли от деревеньки Телекиной, как говаривали, через семь болот, которые для удобства передвижения и прежде-то перекрывали узкой гатью, а теперь её предстояло заметно расширить и укрепить.
– Узнаю знакомые лица! Никак опять вологодский купец со своим провожатым мне в руки попались. Говорил же, что мимо меня не проскользнёте, – упёрши руки в боки, приветствовал приведённых караульным даниловцев Щепотев. 
Сержант был в благодушном настроении. Его замысел осуществлялся споро. Работа вовсю кипела на встречных курсах. Под щепотевское начало поступили уже почти две тысячи крестьян с юга, которых он партиями оставлял по пути от Онежского озера на выделявшихся им участках трассы для расчистки просек и мощения сырых болотин. Ход с севера расторопный урядник начал осваивать ещё раньше, по пути к Повенцу. Тогда уж в одном из первых донесений царю он сообщал: «По указу твоему послал я для чистки дорожной, и тое дорогу делаю от Нюхоцкой волости и сделана от Нюхоцкой волости до Ветреной горы 30 вёрст; дорога вычищена и намощена, а место самое худое, государь, а сказывают тутошние жители, ещё осталось такое же худое место вёрст 70…»
Теперь-то он знал, что самые гиблые хляби ждут близ Выгозера – на отрезке между Вожмосалмой и Коросозером. Но с опорой на мобилизованные из разных уездов артели и общины местных поселян уверенность в конечном успехе дела у него окрепла. Волею судеб ставший дорожным прорабом гвардейский урядник готов был теперь повторить хвастливые заверения из той памятной депеши государю: «Изволь приказать отписать ко мне для того, что к которому месяцу и числу подготовить дорогу, так я, смотря по работе, и делать буду; если дорога не вскоре надобна, можно сделать лучше Новгородской, а если для поспешения – телеги в две, а ныне я делаю мосты телеги в три и больше, а дорогу чистят сажень по пяти и по шести».
– Так мы ж, господин офицер, сами вас искали, – поклонился Щепотеву Илюха. – Как вы наказывали, я известил даниловских общинников о вашем желании встретиться с их посланцем. Большак их Андрей Денисов ждёт вас нынче на Выге в самом удобном для переправы месте. И заверяет, что знает, как устроить надёжные мосты и через широкую реку, и через пролив на Выгозере близ деревни Вожмосалма.
– Везучий ты человек, вологжанин. Опять милости моей добился. Сам-то я ужо голову сломал над теми каверзными задачками, – обрадованно откликнулся Щепотев. – Через мелкие-то речушки да ручьи мастера ставить мосты на засыпных клетях у меня найдутся. Но на широкой выгской стремнине да на том глубоком проливчике впрямь особливый подход требуется. Неужто даниловский большак нашёл верное решение? Хоть я не святоша, но за такую знатную службу готов раскольщикам многие вины простить. Давайте-ка скоренько перекусим и вперёд – к премудрому Денисову! О его разумении мне немало сказывали. Прелюбопытно взглянуть на него, проверить, не врут ли слухи.
Не откладывая дело в долгий ящик, сержант распорядился запрячь лошадей в пару подвод и, отобедав, направился к Выгу, прихватив с собой кроме возниц и даниловских парламентёров двух солдат и башковитого телекинского старосту Гордея Власова, хорошо знавшего родные места и дававшего толковые советы по устройству дороги. Гребцы с карбасом никуда не отплывали, ожидая гостей у берега, потому заминки с переправой не случилось и обстоятельная беседа двух полномочных представителей разных миров состоялась на правобережном взгорке под лучами склонившегося к западу солнышка. 
Щепотев и Денисов обменялись уважительными приветствиями, сели напротив друг друга на устланные ткаными половиками бревенчатые чурки, поставленные по сторонам новодельного столика с прихваченной из обители добротной мануфактурной скатертью. Продолжили обстоятельную беседу. Сержант сам удивился, что в разговоре с вожаком ненавистных ему раскольников не смог себе позволить ту непререкаемую властность, какую выказывал в обращении с другими подчинёнными ему людьми. 
Вероятно, кроме уверенной манеры поведения Денисова, тут сказалось подспудное понимание царёвым порученцем того обстоятельства, что он, безродный солдат, говорит хоть и с зависимым от него нынче, но всё же природным князем Мышецким, прадеды которого отличились перед Отечеством в обороне от ворогов Новгородских земель, а затем предпочли утрату своих вотчин бесчестию отдаться под власть шведских завоевателей. Кроме всего прочего, иные княжичи из мышецкой родни остались на государевой службе в более высоких офицерских чинах, чем у случайно приближенного к исполнению царских замыслов сержанта, ясно осознававшего, что нанесение обиды пусть даже опальным, но издревле родовитым особам чревато на Руси непредсказуемыми последствиями. Чтобы избежать лишнего риска, Щепотев предпочёл говорить с выговским большаком как с равным начальником:
– Твои люди, Андрей Дионисьевич, передали мне, что у тебя есть подсказка, как устроить прочные переправы через Выг и Вожмосалму. Мне сей верный совет ко времени будет. Выкладывай свои соображения.
– И то верно, Михайло Иванович, пришлось тут умишком пораскинуть, дабы решение найти. Понятно, что ни на озёрной салме, ни здесь, на бурном выгском потоке, обычные бревенчатые клети под мостовины ставить несподручно, хоть какими тяжеленными каменьями их засыпай. Там слишком глубоко, здесь их закрепить не поспеешь – они всё одно могутного напора воды не выдюжат, – с пониманием затруднительной ситуации, в которой оказался невольный дорожный мастер, рассудительно начал излагать свою оригинальную идею начитанный Денисов, славившийся почерпнутой из всяческих книг обширностью познаний во многих областях наук. – Посему предлагаю я соорудить для сих переправ временные «живые» мосты…
– Как это «живые»? Пловцы твои или великаны какие мостовыми опорами станут?
– Отнюдь. По сути, сей замысел напоминает обычную сплотку. С той лишь разницей, что сплотить меж собой надобно не брёвна, а потребное количество таких вот небольших карбасов или иных лодок с достаточно высокими бортами, – показал большак на причаленные к берегу прочные плоскодонные судёнышки. – С них надо снять мачты, сцепить их поплотнее борт к борту носами к течению, с берегов подравнять с ними для верности те же клети, а затем уложить на крепкие продольные балки сплошной мостовой настил поверх бортов. Так мы обеспечим вполне устойчивое намостье, способное выдержать не только массу пеших, но также телеги, кареты и даже тяжёлые пушки…
– А ведь правда, ловко придумано! Как мыслишь, Гордей, выдержат подобные мостовины большой караван? – обернулся Щепотев к старику Власову.
– Сие токмо Богу ведомо. Мы этаких диковинных мостов сроду не видывали. Да и строить их нам допрежь не случалось, – растерянно ворошил рукой седые лохмы щепотевский советник. – Однако ж выбирать не из чего. И сермяга тут, чую, есть. Ить карбасы впрямь будут накрепко сплочены от берега до берега и скрепами меж собой, и верхним настилом. Навроде как стоячих опор получается, хоть и на плаву.
– Вот и я так считаю. Благодарю, Андрей Дионисьевич, удружил мудрым советом, – расплылся в улыбке довольный Щепотев, чувствуя, что удача сей день сама идёт к нему в руки. Но тут же он почувствовал какую-то недоговорённость в глазах выговского большака, а потому спросил: – Надо понимать, что осуществление твоей задумки сможет взять на себя Даниловская община?
– Если рассуждать трезво, то потребного для Выга количества карбасов нам всё ж поставить невмочно. Тут ширина потока саженей 120 будет. Мы готовы закрыть своими лодками половину того. Разумеется, прибрежные клети, мостовины, скрепы на сей переправе тоже сами справим. Но заметь, Михайло Иванович, ровно столько же сих плавучих опор понадобится на Вожмосалме, где ширина пролива всего 60 саженей. Карбасы у здешних рыбарей почти одинаковые. Набрать их достаточное количество не составит труда. А после перехода того моста, который будет на пути с севера первым, перегоним их сюда и поспеем сделать намостье из заготовленных материалов, пока колонна будет двигаться пятнадцать вёрст до реки.
– Дельная мысль. Беру на заметку. Что ещё сказать желаешь?
– Участок до Вожмосалмы мы тоже сами просекой в пять-шесть саженей расчистим. Наши полесники его разведали и покажут тебе ту дорожку на месте. Но очень прошу, ради бога, в иные работы даниловцев не впрягать, дабы лишнего раздора в обители не учинилось.
– Ладно, Андрей Дионисьевич, – кивнул Щепотев, – соглашусь с тем, что даниловцы без того добрый груз на себя взвалили. Сии переправы, как я убедился, важнее всего прочего. А уж людишек на остатние работы у меня нынче довольно. На том и порешим!
– И ещё попрошу тебя, Михайло Иванович, не устраивай ты для наших работничков караульной стражи. Своё дело они без того сладят на совесть, без всякого стороннего надзора. Поручи присмотр за ними почтенному Гордею Лукичу, который, как я разумею, всё одно будет отвечать за прокладку дороги на                 25 верстах до Телекиной. 
– Наслышан я, что раскольщики пужаются царёвых солдат, как черти ладана. Если за догляд за ними сам вместе с Гордеем отвечать обещаешься, доверюсь твоему слову, не буду раньше времени стращать вашу братию. Но уж коли прослышу о нерасторопности и нерадении, не взыщи, Андрей Дионисьевич, виновных накажу строго.
– Даю тебе верное слово, не будет у тебя повода для беспокойства о нашем радении. Все работы справим как для себя, – твёрдо заверил Денисов.
– Принимаю твоё слово за крепкий заклад. Денька через три-четыре отпиши мне, как дело спорится. Похоже, я принуждён буду в Коросозере задержаться, приглядывая, как там гати на болотные мхи стелют вдоль всего Выгозера, – Щепотев не скрывал озабоченности. – У вас поговаривают, что в сих местах и елень не ходит беспечно. А нам вот надобно, чтобы цельное войско с тяжёлыми грузами по хлябям прошло, аки посуху.
– Работёнка и впрямь нелёгкая, под стать былинным богатырям, о коих в наших краях досюльные песни слагают. В тех героических песнях да в суровом лесном житии наш народец великие силы и умения черпает. Здешние поморы, заонежане и карелы исстари славятся навыками болотины мостить. Им не впервой, справятся. Особливо если сей тяжкий труд для большого дела потребен да хоть невеликой мздой окупится…
– Догадываюсь, куда ты теперь клонишь, Андрей Дионисьевич. Дескать, будут ли ваши усилия как-то учтены и оплачены казною? Небось, тоже думаешь, будто Михайло Щепотев только из-под палки крестьян на рабские работы гонит, взамен не обещая от государя ни признания, ни награды? Доносили уж мои послухи, что меня паче зверя лютого в народе боятся. И ты туда же, разумный человече, а готов верного царёва слугу пустыми попрёками обидеть, – прямодушный сержант стал невольно распаляться, выказывая прорвавшуюся из глубины души затаённую обиду.
– Что ты, Михайло Иванович, совсем напраслину выдумываешь… Ни обидеть, ни оскорбить тебя я вовсе не собирался. Понимаю как раз, что в государевом деле всё до мелочей предусмотрено, учтено, просчитано... Вот и хотел поинтересоваться, каков тут порядок расчётов намечен? – Денисов действительно никак не ожидал, что не замеченной им мелкой промашкой может наступить собеседнику на его больную душевную мозоль, а потому всячески попытался смягчить тон разговора.
– Не взыщи за грубость, я и сам что-то невзначай погорячился, – успокаиваясь от уважительного обращения к нему даниловского большака, вновь взял свои чувства в узду дисциплинированный служака. – А палка-то она завсегда нужна для острастки непокорных, для поспешания ленивых, для наказания мятежных… На то мне права особые самим царём дадены. Так и сказано в бумаге: «А буде кто по тому его, великого государя, указу чего не исполнит или им посланным урядникам в том в чём учинится ослушен, и тем людем от великого государя быть в смертной казни безо всякие пощады, и животы их взяты будут на великого государя бесповоротно». Зато ретивым да исполнительным государь наш Пётр Алексеевич, конечно же, сполна воздаст по заслугам. Поначалу, понятно, всем велено впрягаться в работы со своими лошадьми, подводами, инструментами и харчем. Но за то впредь предусмотрен справедливый расчёт по снятию недоимок или снижению будущих податей. 
– Ты хоть на пальцах подскажи, – тут же уцепился Денисов, – примерно каков тот расчёт ожидается?
– Точно знаю, что духовные власти Крестного Онежского монастыря платят отряженным на Осудареву дорогу работным людям из своих волостей по 40-45 копеек в неделю каждому. Посему смело клади на всякого занятого в сих делах общинника по два алтына в день. Отсюда и считай свои издержки, включая оплату трудозатрат, материалов, карбасов… После о том повытчикам уездным в сказке своей доложишь, чтобы подати со всей общины урезать. Так что не боись – не задарма вы царю служить тут будете.
– Да нам хоть и вдвое подати платить не зазорно, лишь бы за веру нашу государь на нас не шибко серчал, – бросив реплику в порядке продолжения разговора, Денисов, как будто осенённый новой мыслью, решился развить загодя заготовленный им почин в дерзкое продолжение: – Вот бы мне с самим Петром Алексеевичем довелось свидеться, чтобы умолить его о милости к нашей братии. Ты же, Михайло Иванович, ближний к царю человек. Будь ласков, замолви за нас словечко перед ним, на труды наши справные намекни, выговори для меня встречу с государем, когда он по нашей просеке да по переправам здесь пойдёт…
– Ух ты, как лихо замахнулся! – Щепотев даже вздрогнул от удивления и не сразу сообразил, что ему ответить на столь неожиданное предложение. Однако ж услышанное им слово о близости к царю польстило честолюбивому сержанту. Ему ничуть не хотелось разуверять собеседника в обратном. Прикинув свои возможности, он рассудил, что в сопровождении государя по уже готовой дороге шансы говорить лично с ним у него наверняка появятся. Но взамен за такое смелое обещание ему в свою очередь взбрело в голову поставить дополнительное условие перед хитрым старовером:
– Ну что ж, будет случай, я передам Петру Алексеевичу твою просьбу, Андрей Дионисьевич. Только и вам за то пуще оговорённого расстараться придётся. На этом самом месте у переправы через Выг надобно почтовую станцию поставить для ускорения гоньбы с депешами в оба конца – избы для гонцов и смотрителей, конюшню, овин, сарай для лодок и снастей… Словом, ставь тут новую деревеньку. Так её и назовём – Выгорецкий Ям. Будет Богу угодно, тут ты с царём и повидаешься в награду за труды.

СЛУЖА ОТЕЧЕСТВУ…
Ранним утром 7 июля сержант Щепотев засобирался выезжать из Коросозера на север. Личный пригляд за мощением опасных болотин вконец выбил его из сил. Но заботы того стоили – надёжные гати на ширину телеги удалось настелить по всему вызывавшему опасения участку. Дальше требовалось лишь расширение трассы. Теперь дорожному начальнику, удовлетворенному как собственным вкладом в дело, так и полученными известиями от Ипата Муханова, Гордея Власова, Андрея Денисова, не терпелось донести новости до самого государя и его ближнего боярина Фёдора Головина, заодно продемонстрировав им высокую степень готовности линии почтовой связи. Увы, накатившая усталость и затерзавшие его от других сведений тревоги не уберегли исполнительного служаку от маленького прокола. 
Дело в том, что донесения высоким адресатам заранее готовились с его слов наряженным на ведение канцелярии бойким писарчуком. Опосля Михаил Иванович заполнял в них пробелы, оставленные для уточнённых цифр, и ненароком не заметил, что письма были датированы     6-м июля, а отправил он их уже 7-го, тем самым перечеркнув собственное намерение выказать примерную срочность доставки депеш. О допущенной оплошке он сообразил с опозданием, когда уж отправил гонца с бумагами и следом за ним сам двинулся на подводе в сторону Нюхчи.
«Ладно, завтра из Нюхотской волости повторно отпишу и государю, и боярину Головину, – успокоил себя сержант, поудобнее устраивая под голову походные пожитки, чтобы в дороге наверстать недосып последних дней. – Добавлю только какие-нибудь новые цифры и подробности да попутно повинюсь за ошибку. Сошлюсь, что в недосугах и на пустом месте мы даже дни забыли».
Хоть поначалу Михайлу впрямь клонило в дрёму, обещавший долгожданное отдохновение спокойный сон к нему так и не приходил, всякий раз отгоняемый рваными беспокойными мыслями. Накануне он получил весточку о том, что из Архангельского города в помощь ему и Ипату Муханову отправляются новые офицеры – преображенский поручик Афанасий Никитич Головкин и адъютант Семёновского полка Михаил Яковлевич Волков. По чинам и родовитости эти обласканные фортуной дворяне, конечно же, занимали более высокое положение при царской особе и без зазрения совести могли присвоить себе плоды тяжких трудов безродного урядника. А они ведь были уже вполне зримы, осязаемы, почти завершены до степени полной зрелости. Делить с ехавшими на готовое посланниками лавры главного организатора беспримерного строительства порученной ему Осударевой дороги Щепотеву не хотелось. Потому после возвращения в Нюхчу и скорого исполнения там неотложных обязанностей сержант намеревался поспешить по берегу Онежской губы Беломорья в село Унежму, чтобы перехватить в пути опасных соперников и переориентировать их на чуть менее значимые цели.
Он лихорадочно придумывал аргументы, чтобы убедить новых начальников в крайней необходимости тех действий, которые они должны будут взять на себя, а заодно обнадёжить, что тем самым смогут снискать славу и царское признание. Тому же Афоне Головкину надо подсказать мысль о крайней важности дальнейшей прокладки линии государевой почтовой связи от Повенца к Олонцу посуху, вдоль побережья Онежского озера. Звучит вполне внушительно! Если проглотит, то поручик уж не станет мешаться под ногами как прямой командир Щепотева по ранжиру Преображенского полка. А семёновского адъютанта Мишку Волкова, наоборот, хорошо б подольше задержать на севере решением самой насущной задачи по сбору в поморских сёлах лошадей и подвод, о нехватке коих сержант как раз докладывал государю и канцлеру Головину из Коросозера, твёрдо пообещав завершить окончательную отделку всей трассы к 15 июля.
«Именно о скудости в телегах есть смысл снова напомнить моим благодетелям в завтрашних письмах. Пусть они тоже со своей стороны подтолкнут Михайлу Волкова к их активному розыску, – чувствуя возвращение спокойного расположения духа от удачно найденных решений, в одолевавшей его полудрёме продолжал сонно размышлять Щепотев о своих будущих рапортах. – Да не мешает присовокупить к прежнему сообщению о сборе судов на Онего запрос о потребности для них в парусах, якорях и иных корабельных снастях… Да не забыть бы отписать о крайней нужде в хлебных припасах в сих забытых богом краях… Да и другие вопросы надо бы поставить, чтоб лучше государю услужить… О чём же ещё? Ах, о чём-то важном, но никак не вспомнится… Надобно будет обязательно вспомнить, чтобы все уверились твёрдо в том, что государь мной должен быть доволен…» С этой счастливой мыслью, расправившей подобие улыбки на словно вырубленном из камня суровом лице исполнительного служаки, Щепотев наконец забылся в глубоком сне, укачиваемый тряским ходом подводы по срезанным буграм и мостовым настилам творимой им исторической дороги.
Ох, нелегка ты, подневольная солдатская служба! Не зря о братиках-солдатиках говорено, что они, как те бурлаки поречные, лямку тяжкую тянут. Ради чего ж они так рьяно служат, для каких целей ту лямку безропотно тягают, зачем напрягают силушки, пластаясь в самоистязаниях беспрестанных учений и в пылу кровопролитных баталий, в коих могут пострадать нещадно от полученных ранений или до непреходящих увечий, или до самой смертушки, до ухода безвозвратного в незнаемую вечность, от конца земного – в бесконечность? «За веру, царя и Отечество!» – подсказывает ответ старушка История. Да так ли истинно? Разве совместима вера с жестокосердием? До Бога высоко. И поди знай, как Сам Вседержитель смотрит с горних высей на воинские смертоубийства, впрямь ли поддерживает кого из супротивников в жестоких противоборствах. Может ли Господь считать войну справедливым способом решения межчеловеческих конфликтов? До царя далеко. И если даже близко, что с того? Земные блага и награды от любого кесаря за верное служение имеют свою цену, пока жив и здоров. А если своей геройской кончиной только властного сумасброда на престоле утвердишь, тебе-то самому в ином мире каков прибыток, какое от того утешение? Но есть таки в мире вполне осязаемые вечные ценности, во имя которых действительно и погибнуть не зазорно, не стыдно, не страшно. Отечество – земля отцов, родина, народ, родичи и прочие, но тоже родные по духу люди… Все те, кто почитает наше Отечество общим. Хоть ближние, хоть дальние, хоть в славе, хоть опальные, богатые и бедные, святые или вредные, пускай иного племени – все сродники во времени. Им жить на нашей отчине, творить её на зависть всем, хранить заветы прочные и о героях памяти…

НА ОСУДАРЕВОЙ ДОРОГЕ
Высушив у костра промокшую от дождя одежду, опытный в лесных скитаниях Фотий Васильев забрался на лабаз, загодя налаженный им по привычке между нижними ветвями могучих елей. Во время странствий он слышал поверье, будто во сне под елями человеку открывается провидение желанного будущего. Ему бы это нынче совсем не помешало – вовремя усмотреть возможность удачно сбежать.
Поверх составивших основу его навесной постели крепких сосновых обрубков, которые отсёк от стволов при сооружении мостовой гати, мужик постелил густой хвойный лапник, но устраивать из него укрытие шалашиком не стал. Продолжения измучившего всех за двое суток ливня предстоящей ночью вроде как не ожидалось. Чернеющее небо на время очистилось от тяжелых, словно беременных, туч и радовало глаз россыпью ярких звёзд. Откинувшись на спину и поудобнее приладив под голову войлочную шапку, уставший Фотий невольно залюбовался божественной красотой развернувшейся над ним небесной картины, которая всякий раз менялась при покачивании перекрывавших её еловых лап.
Вдруг ночное августовское небо прочертил светящийся след стремительно пролетевшей кометы. Вспомнив, что звёзды падают к исполнению заветных желаний, Фотий в первый раз всё же не успел подумать о самом сокровенном. Но ждать следующего раза долго не пришлось. Конец августа в Карелии – время урожайных звездопадов. Второго случая Фотий уже не упустил, сосредоточившись на мысли об очередном побеге.
Способные к работе лесные разбойнички, пленённые в районе Шуи солдатами капитана Ладогина, второй месяц в поте лица трудились на строительстве Осударевой дороги. В середине июля, когда убавилась угроза повторного нападения шведов на приграничные олонецкие деревни, их доставили под воинским караулом в Повенецкий рядок, а потом отправили к деревне Пулозеро, в самую глухомань, и разбросали по разным участкам, чтобы сообщники не сговорились о бунте или побеге.
По пути Фотий со товарищи своими глазами увидели размах развернувшихся строительных работ на 120 верстах от Повенца. Приметили, как белозерские крестьяне расширяют и чистят от камней да деревьев сухую дороженьку на масельгских взгорках от Онежского озера до деревни Телекиной, как пудожане и каргополы гатят оттуда болотины до раздольного Выга, как три десятка выгозерских раскольников готовят намостье через бурную реку и строят на берегу почтовый ям, какой широкой и чистой уже выглядит проезжая лесная просека до пролива на Выгозере…
От Вожмосалмы до Пулозера гатила болотные мхи артель карельских лесорубов из-под Олонца. Их способ укладки мостового настила заметно отличался от приёмов русских плотников на юге трассы и поморских мастеров на севере. Те сначала укладывали на обе стороны болотин длинные продольные брёвна, а сверху сбивали на них поперечные. Карелы, напротив, мостили гать как городскую панель: в основание, на места, что посуше, клали поперёк крепкие плахи с прорезями и прочно удерживавшим их осиновым клином, а поверх них протягивали сплоченные из трех продольных брёвен секции длиной до восьми с лишним метров. Для передвижения подвод и карет это оказалось гораздо удобнее – их меньше трясло на нетёсаном бревенчатом настиле. А вот для волока судов под деревянные салазки, на которых тащили фрегаты по сотне лошадей с возчиками да столько же впряженных в лямки бурлаков, всё равно пришлось подкладывать окоренные круглые катки, облегчавшие ход тяжёлых конструкций.
Да кто же мог знать в середине лета, что царю Петру придёт в голову этакая блажь – тянуть с Белого моря цельные боевые корабли?! Как их ни называй – малыми фрегатами или яхтами, но по их размеру мало совсем не покажется. Выглядели новые фрегаты «Сошествие Святого Духа» и «Курьер» довольно внушительно. Если перевести голландские футы, которыми их измеряли при строительстве, в русские меры, то длиной сии кораблики были больше девяти саженей, шириной в мидель-шпангоуте – семь аршин, глубиной интрюма – больше трёх с половиной аршин. Их только весной сладили на Соломбальской верфи под Архангельском и спустили на воду 24 мая, в день Святой Троицы, почитай, через неделю после прибытия в архангельские края царя Петра. 
Солдаты и приставленные к фрегатам матросы-поморы рассказывали, что государь как малый ребёнок обрадовался боевым судам-новоделам, посчитав их лучшим подарком к своему тридцатилетию. Но никто и вообразить не сподобился, что он прикажет тянуть глянувшиеся ему тяжеленные игрушки 160 вёрст по диким лесам и топким болотам.
Переждав строгий Успенский пост и отпраздновав в Соловецком монастыре Успение Пресвятой Богородицы, Пётр Первый отдал приказ собравшейся там флотилии двинуться на юг, к Нюхотскому усолью. 17 августа, на следующее утро после высадки ночного десанта у Вардергоского мыса с подошедшей от Соловецких островов эскадры, Фотий оказался в числе бурлачков, вытягивавших с моря те злополучные фрегаты. Их предварительно освободили от грузов и судовой оснастки, включая аккуратно снятые мачты. Сначала на пологое каменистое дно побережья облегчённые корабли подгоняла приливная волна, потом по устроенному бревенчатому настилу, словно двумя концами невода, поморскими канатными воротами, а также тягой лошадей и людей их по очереди завели на большие деревянные салазки, на которых покатили дальше в сторону Нюхчи, подкладывая под них круглые брёвна-катки. 
Сухопутному Фотию столь нелёгкая операция, конечно, показалась диковинной. Однако же участвовавшие в ней поморские рыбаки делали свою работу привычно и споро. Потом уж, на вечернем привале, делясь впечатлениями об успешной протяжке, они спокойно и обстоятельно рассказывали, что не раз так же выволакивали на берег свои карбасы и кочи. Пусть их судёнышки были не столь велики размером, так ведь и управляться им тогда приходилось силами артелей гораздо меньшей численности.
Фотий запомнил, как нервный высоченный капитан с усами торчком нетерпеливо вмешивался в организацию работ окриками-приказаниями, а то вовсе сам хватался за канаты, вставая в ряды бурлаков. Видно было, что волок для него привычное действо. Вслед за ним суетливо поспешали офицеры чином повыше вместе с богато одетыми иностранцами и русскими боярами, тоже обритыми до голых подбородков и обряженными в иноземные кафтаны. Все они, подражая царю Петру, пытались выказать своё усердие тем, что будто бы наравне с дюжими мужиками изо всех сил тянули бечеву, хотя чаще просто путались у бурлаков под ногами и невзначай сбивали с проверенного ритма «Дубинушки»…
«Эх, ухнем!» – напрягали мужички мускулистые тела по сигналу вожаков ватаг и под посвист кнутов, которыми возчики подгоняли впряженных в длинные помочи лошадок… «Ещё ухнем! Эх, зелёная сама пойдёт!..» И – надо же! – громады фрегатов впрямь дёргались следом за дружно склонявшимися к югу напряжёнными фигурами десятков людей и потугами сотни крестьянских коняг. Они громыхали на окорённых кругляшах, прокатывались на три-четыре метра, опять чуть замирали на месте и снова вздрагивали, натужно подавались вперёд, со скрипом, но двигались, катились всё дальше, подчиняясь упрямо тянувшей их к лесу могучей порывной силе. А рядом, обгоняя сбоку медлительный караван волока, вытягивалась в сторону рыбацкой деревеньки Нюхча и уже далеко за неё в тёмную тайгу колонна солдат, подвод и карет, выгруженных с других кораблей флотилии или раньше подошедших берегом по протянувшейся до самого Архангельска обновлённой дороге.
Царь в тот раз не стал дотемна забавляться участием в бурлацкой тяге. Правда, учитывая торжественность момента, он всё же не упустил повода устроить привычную церемонию с благословением христианского воинства в трудный путь от святых отцов. Собравшиеся возле Нюхотского усолья силы десанта напутствовал в дорогу иконами Спаса и преподобных Зосимы и Савватия игумен Соловецкого монастыря владыка Фирс. Накануне государь ублажил его тем, что поднёс настоятелю драгоценный митрополичий пастырский посох и оставил на нужды обороны обители 200 пудов пороха, а взамен взял с собой часть монастырской артиллерии. После церемонии прощания с соловецкой братией, убедившись в том, что фрегаты встали на салазки и начали рваное движение по заданному маршруту, Пётр с сыном Алексеем и ближней свитой отбыл ночевать в деревню. 
С виду казавшееся вздорным решение о волоке полюбившихся ему «яхточек» самому Петру тоже пришло в голову спонтанно, под давлением прояснившихся обстоятельств. В его планы это не входило. Но известия, полученные накануне со свежей почтой, принудили царя внести коррективы в устройство без того многотрудного похода. 
Две первые депеши государя явно порадовали. Послание от фельдмаршала Бориса Шереметева хоть и запоздало на месяц по срокам, поскольку доставлялось ещё не по новой трассе почтовой связи, а прежним кружным путём, но тоном победной реляции о достигнутой      18 июля виктории над шведами под Дерптом сразу подняло настроение. Укрепило уверенность в успешном осуществлении задуманного манёвра также сообщение удачливого воеводы Апраксина о последовательном вытеснении неприятельских отрядов с мыз вблизи Нотебурга. Но вот весть от стольника Татищева с верфи на Сяси, увы, оказалась удручающей: боевые корабли, на которые делался расчёт в противостоянии с флотилией адмирала фон Нумерса на Ладоге, так и не были готовы.
Вот почему царь пришёл к решению захватить с собой новые соломбальские фрегаты, пусть невеликие, но вполне боеспособные, годные именно для того, чтобы прикрыть с воды штурмовые действия пехоты при атаке ненавистной вражеской крепости, стоящей на острове посреди Невы, совсем неподалёку от её истока с Ладожского озера. Зная о давних навыках поморов в волоке судов на немалые расстояния, Пётр в ту ночь решился-таки довериться их опыту. И по первому впечатлению о чёткой организации вытягивания кораблей на берег, похоже, не ошибся.

(Вторая половина публикации в следующем файле)