Стихи
так шли они вдоль моря.
море было
тяжёлой сталью тысячи секир.
и воздух был смертельным и лихим,
сорвавшимся, отчаянным.
штормило.
и солнечные редкие плевки,
на волны пав, напоминали раны.
и небо было злым и окаянным,
и низкие сжимало кулаки.
и рыбаки, оставив поплавки,
к ладони Злого лодочками жались.
и уходили с рейда корабли.
и люди шли, погрязшие в любви,
вдоль берега.
и за руки держались.
не успеваешь на мгновение отлучиться,
вот и весна.
отваром тугих кореньев
пахнет воздух.
мимоза - капли густой горчицы.
чист горизонт,чёрен и́рис, миндаль сиренев.
а у нас на острове
распахнулись трава и хвоя.
а вокруг голубое,
высокое, голубое.
а мужи ахейские вновь осаждают Трою,
а иначе зачем им мужами, к чему?
весною
солнце греет не тело, а сердце.
а сердце греет
слух и зрение.
Бах сочиняет фугу.
или мы бессмертны,
или лютый наш нас жалеет,
раздевает, берёт в ладонь,
прижимает друг к другу.
взглянув наверх, я обнаружил Брюгге,
булыжный и литой.
и облака,
напоминая руки рыбака
со вздутыми от ветра и натуги
узлами вен,
вытягивали сеть.
они тянули сеть, где словно сельдь,
барахтая свинцовыми хвостами,
пытались шевельнуться города.
и медленно с камней текла вода,
и был в ней привкус пережжённой стали.
о, ненавистный день, когда словарь
переполняют мёртвые глаголы
в прошедшем времени,
о, этот день, в который
внезапно вспоминаешь календарь,
тот - отрывной и тот - неотвратимый.
на лобовом стекле блестела сыпь,
и жёлтый свет
со встречной полосы
похожим был на клочья жёлтой тины.
в окне светло.
латунная пыльца,
стекло разъяв, легла на подоконник,
на кактус, блюдце, миллеровский сонник...
мне снятся эпизоды из отца,
из матери, из имени "Семён",
(из этого расплывчатого знака),
из песни "у попа была собака",
застрявшей на строке, в которой он
на камне пишет...
я листаю сон,
где женщина, из прошлых киноплёнок
вернувшаяся,
шепчет: "мой ребёнок",
и стон её.
и этот стон.
и стон...
небо же было треснувшим, как фарфор,
как китайское блюдо.
мы шли с тобой на Фавор.
ветер, гибкий словно рука Плисецкой,
шевелил виноградные листья.
листья были мертвы,
будто куколки бабочек.
начало зимы, увы,
не щадит даже место самой странной из вивисекций.
я читал тебе "Август".
я знал, что уже сбылось
всё, что будет потом.
и, словно собака кость,
разгрызал слова
до кровавых осколков,
вскользь
посматривая
на ведущую вверх дорогу,
преображаясь
на все оставшиеся века.
и ветер гибкий, как...
как я и сказал, рука,
медленно мёртвые виноградные листья трогал.
пустыня просто поменяла цвет.
со злого-жёлтого на мягкий, тёмно-синий...
закатывая кружево манжет
своих,
волна
у берега: привет, -
шептала мне.
- из дальних абиссиний,
из пыльных индий,
или где ты там
бродил и дым вдыхал,
(а мы здесь ждали,
и та волна ждала тебя, и та),
добро тебе пожаловать.
бежали
знакомые слова навстречу мне,
бежали с гор и складывались в строки.
и улыбались хмурые пророки,
забыв на время о моей вине.
и медный мой, мой медленный верблюд,
медовый мой, шёл с морем целоваться.
входил в него и говорил : люблю.
и можно было смерти не бояться.
в отсутствие окраин городских
и слякоти как нарисуешь стих?
как сковырнёшь запёкшуюся ранку?
чтоб гной потёк и вместе с ним душа?
чтоб крикнуть: "жизнь моя..!"
ан, ни шиша,
другой пейзаж.
не заведёшь шарманку
опять про то, как терпеливо рос,
как: "дяденька, купите папирос" -
канючил "синяку" у гастронома,
про очередь в коричневых пальто,
в мохеровых беретах,
и про то,
как Мишка-сварщик гнал жену из дома.
к чему писать о мёртвом?
ностальжи?
о, юность потонувшая во лжи.
кузнечик, ишь ты, с мухами дружил,
и фигуристы шли в народ с "калинкой".
я тоже жил среди кирпичных труб,
я тоже зуб давал, и брали зуб,
я тоже был сисястою блондинкой.
поэзия, конечно, Бог, а он,
он будущее.
тетраграмматон
маячит предо мною в каждом слове,
вот в этом слове, в этот самый миг...
- хуйня-война, - кричит мне Раджи Сингх,
кончавший офицерские в Тамбове,
и жмёт на кнопку.
я шепчу: пиф-паф.
и дым в ночи среди пустынных трав
похож на оседающую пудру.
и будущее с посвистом летит
по Раджи Сингхом данному пути
со скоростью семь выстрелов в секунду.
хотя оно, согласно ТТХа,
быстрее может,
но тогда в стиха
размер, как ни старайся, не ложится.
- что делать, Сингх?
- да брось ты, не морочь,
вот тетраграмматон, вот мы, вот ночь...
всё кончено, куда нам торопиться?
как мягко звёзды падают в песок.
и никакого выстрела в висок,
слезу с соплёй рифмуя и рыдая.
нет прошлого, и не сыскать концов,
и мёртвые хоронят мертвецов,
и часто снится мама молодая.
глина моя, мой камень, сухая кость.
я вернул за тебя снега десяти губерний,
весь этот сладкий, мутный, больной наркоз,
где похоронная неотличима от колыбельной.
я пришёл к тебе с гласными,
цепкими, как репей.
я отряхивал их с себя, как чертей пьянчуга.
по привычке прошлой путая "пой" и "пей".
Каина-Авеля, путая с Геком-Чуком.
глупо кричать "спасибо" и всё же нет
лучшего, чем
обломанными ногтями
выцарапывать буквы
на жаркой твоей спине,
зная даже, что их через миг затянет
ветром, песком....,
ждать этот самый миг
и, "пронесло", с облегчением выдыхая,
встретить твой взгляд,
понять твой густой язык,
глина моя, камень мой, кость сухая.
взошла луна.
голодный ветер стих.
и тёплый снег укрыл тела убитых.
и взвыли в ночь победные трембиты,
когда погнали наши городских.
и гнали их цепями и плетьми,
и злых своих богов благодарили,
и что творили, что они творили...!
с их жёнами и малыми детьми.
*******
о, как они нас гнали, мастера!
внезапно, влёт, лишая дара речи,
как "завтра", вдруг упавшее на плечи
любовников, обнявшихся вчера.
и вот уже заснеженный большак,
и плеть, и цепь, и неподвижный ветер.
и мы ведь тоже не боялись смерти,
но всё-таки не так, не так, не так.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 5(74) май 2016
Адрес оригинальной публикации:http://7iskusstv.com/2016/Nomer5/Krajtman1.php
