Полтора часа возмездия
Упрямство духа (Вместо предисловия).
И возопили они громким голосом, говоря: доколе,
Владыка Святый и
Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?
(Библия. Новый Завет, «Апокалипсис св. Ап. Иоанна Богослова».)
Помните сюжет тарантиновских «Бесславных ублюдков»? Группа американских солдат-евреев во главе с лейтенантом, которого сыграл Брэд Питт, мстит за Холокост: забивает эсэсовцев бейсбольной битой и снимает с них скальпы, а если и оставляет кого в живых, то у того на лбу вырезают свастику, чтобы не смог скрыть свое прошлое.Зрителям — не всем, конечно, многие ведь восприняли фильм как кощунство — пришлась по нраву идея отплатить гитлеровским извергам той же монетой: око за око, зуб за зуб. Они с удовольствием включились в затеянную режиссером игру, материализовавшего мечту о сопротивлении и мести.
При этом никто из них ни на секунду не поверил в подобное, пребывая в полной уверенности, что ничего такого не только не было в действительности, но и быть не могло, ведь евреи, как всем известно, покорно шли на плаху, уготованную для них нацистами. Для самого же Квентина Тарантино, думаю, правда вообще не имела значения — еголюбовь к кино равносильна вере в то, что оно в силах переделать действительность.
А историю вовсе не обязательно переделывать. Ее надо знать. Например, эпизод, случившийся 14 октября 1943 годана одной гитлеровских «фабрик смерти», предназначенных для «окончательного решения еврейского вопроса» - в расположенном на территории Польши концентрационном лагере Собибор.
Осенью 1943 года это все еще был глубокий немецкий тыл, далеко от линии фронта. Здесь в течение полутора летдушили в газовых камерах евреев, свезенных со всех концов Европы (общая цифра убитых - 170 тысяч человек, по одним подсчетам, и 250 тысяч по другим). 14 октября все было иначе - заключенные, не дожидаясь предназначенной им участи, топорами убивали своих мучителей-эсэсовцев, одного за другим, одного за другим... Многие из жертв вырвались на свободу, полусотне удалось дожить до конца войны, а до него оставалось еще долгих полтора года. Восстание -единственное успешное восстание в нацистском концлагере - возглавил советский военнопленный Александр Печерский. На подготовку задуманного ему понадобилось двадцать два дня, ровно столько он пробыл в Собиборе. Само же восстание длилось полтора часа - полтора часа возмездия.
…История эта мне была в общих чертах известна, но по-настоящему захватила, когда весной 2012 года в библиотеке Музея Холокоста в Вашингтоне на глаза попалась копия одного уголовного дела полувековой давности, бывшего предметом рассмотрения военного трибунала Киевского военного округа. В далеком 1962 году в Киеве судили Эммануила Шульца (он же Вертоградов), Филиппа Левчишина, Сергея Василенко и других охранников Собибора (всего одиннадцать человек) по обвинению в преступлениях, предусмотренных статьей 56 Уголовного кодекса Украинской ССР («измена Родине»). Эти фамилии мне ни о чем не говорили, и я старался побыстрее пролистать на дисплее многотомное дело (всего в нем 36 томов), покуда не наткнулся на фамилию Печерский. В двух протоколах сохранились свидетельские показания Печерского Александра Ароновича, данные на предварительном следствии, а потом и в судебном заседании[i]. Неужели того самого Печерского? Неужели об этих документах ничего не известно историкам?
О том, что Печерский выступал свидетелем на судебном процессе в Киеве, сообщается едва ли не во всех изданиях, посвященных Собибору. Однако дата этого процесса везде указывается неверно – 1963 год, тогда как суд состоялся и приговор был вынесен в марте 1962 года. Объясняется это тем, что сам процесс был закрыт для публики, и первое и единственное о нем сообщение в советской печати, на которое и ссылаются историки, случилось лишь год спустя (статья «Страшная тень Собибура» была опубликована в газете «Красная звезда» 13 апреля 1963 года). Дело же долго хранилось за семью печатями в архиве КГБ при Совете министров УССР, а потом - Службы безопасности Украины.
Каким же образом копии материалов «киевского процесса» (так будем его называть) оказались в Вашингтоне? С тех пор как на постсоветском пространстве открылись архивы, сотрудники музея, и прежде всего историк Вадим Альцкан, путешествуют по столицам бывших союзных республик и копируют все, что связано с Холокостом. Так копии нескольких тысяч уголовных дел оказались собраны на микрофильмах и микрофишах в одном месте, в библиотеке вашингтонского Музея Холокоста, причем в свободном, заметьте, доступе. Тем не менее, похоже, что это дело никто до меня не читал —разумеется, с тех пор как его рассекретили.
Итак, передо мной оказались неизвестные материалы о герое. Естественно, захотелось поделиться ими с другими. Однако торопиться с их обнародованием я не стал. По очень простой причине – боялся опростоволоситься, поскольку толком не был знаком с общеизвестными материалами. Уж очень не хотелось оказаться в положении студентов одного из пединститутов, пригласивших Корнея Ивановича Чуковского почитать «что-нибудь из неопубликованного Блока». Дедушка Корней отказал им со словами: «зачем же я буду вам читать неопубликованного Блока, когда вы и опубликованного-то не читали».
Так вот, из опубликованного известно, что Собибор — это маленький полустанок в Люблинском воеводстве Польши, вдали от больших городов и основных железнодорожных маршрутов, где в марте 1942 года по специальному приказу Гиммлера был построен секретный концентрационный лагерь. Собибор был одним из трех фабрик смерти (еще Белжец и Треблинка), выстроенных на территории Польши в рамках государственной программы Третьего рейха, согласно которой предполагалось провести «переселение» (кодовое обозначение убийства) большей части еврейского населения Европы. Лагеря находились в отдалённых областях, однако вблизи железных дорог, по которым евреев вывозили в Польшу. Польша стала ареной массового, «индустриального» убийства европейского еврейства по причине высокой концентрации там евреев и возможности обеспечить секретность убийств. На территории стран Западной Европы их практически не убивали, в глазах западноевропейцев, перед которыми нацисты хотели казаться цивилизованными, это была депортация, не более того. Эшелон за эшелоном с евреями из стран Европы отправлялись в лагеря смерти. Людей доставляли к ближайшей железнодорожной станции, а затем загоняли в вагоны для перевозки скота. Путь к лагерям уничтожения иногда занимал несколько часов, а иногда растягивался на несколько дней. Многие умирали ещё в пути.
Программа получила название «Операция "Рейнхард" по имени убитого партизанами в Праге шефа РСХА Рейнхарда Гейдриха, того самого, который созвал 20 января 1942 года Ванзейскую конференцию об «окончательном решении еврейского вопроса». Есть и другая, менее достоверная версия, согласно которой операция названа именем государственного секретаря министерства финансов Фрица Рейнхарда. По-видимому, появление этой версии вызвано тем, что целью нацистов было не только массовое уничтожение еврейского населения, но и присвоение его собственности – по данным американского историка Питера Блэка, «операция Рейнхард» принесла Третьему рейху огромные богатства - 178,7 млн рейхсмарок, и это не считая вагонов текстиля и прочего имущества[ii]. Вероятно, ее можно посчитать центральным эпизодом постепенно нараставшего Холокоста, логичным продолжением экономического бойкота евреев и отъема их бизнеса, лишения гражданских прав и изоляции в гетто. Одновременно и в короткие сроки, за полтора года существования трех этих лагерей в них было убито около двух миллионов человек, при относительно небольших затратах, участии самих узников в обслуживании процесса уничтожения и минимальном присутствии немецкого личного состава.
В каждом из них было занято от 20 до 30 человек эсэсовцев и от 100 до 120 охранников, так называемых «травников», прозванных так по имени места расположения специального лагеря для подготовки кадров, предназначенных для ликвидации еврейского населения. Как видим, для всей «операции» нацистам потребовалось на удивление мало персонала. Всего же в школе СС Травники, оборудованной в здании бывшего сахарного завода в 40 километрах юго-восточнее Люблина, с октября 1941 по май 1944 года прошли обучение около пяти тысяч человек. Одиннадцать выпускников этого специфического учебного заведения как раз и судили в Киеве в марте 1962 года.
В СССР информация о событиях в Собиборе впервые появилась 6 августа 1944 года в опубликованном газетой «Красная звезда» очерке Василия Гроссмана «В городах и селах Польши». Более подробно о лагере и о восстании в нем рассказала «Комсомольская правда» 2 сентября того же года в корреспонденции А.Рутмана и С.Красильщика под названием «Фабрика смерти в Собибуре[iii]». Авторы корреспонденции вскоре после освобождения Красной армией западных районов Украины и Белоруссии встретили там нескольких уцелевших узников Собибора, которые рассказали им о том, «что видели, что пережили за колючей проволокой немецкого концлагеря».
В августе 1944 года бежавший из Собибора Александр Печерский находился недалеко от Москвы, где формировался 15-й отдельный штурмовой стрелковый батальон. Туда его зачислили после соединения партизанского отряда, где он воевал после побега, с Красной армией и последующей «фильтрации». Командир батальона майор Андреев, впечатленный рассказом Печерского о пережитом, вопреки правилам, разрешил ему поехать в Москву и посоветовал рассказать о восстании в Собиборе Алексею Николаевичу Толстому. Писатель входил в созданную в 1942 году «Чрезвычайную государственную комиссию по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причинённого ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР (ЧГК)». Но его историю выслушал не он, а Вениамин Каверин и Павел Антокольский. На ее основе они написали очерк, предназначенный для «Черной книги» — предпринятого по инициативе Альберта Эйнштейна собрания свидетельств о зверствах нацистов в отношении еврейского народа. Сама «Черная книга» так тогда и не вышла, а очерк П. Антокольского и В. Каверина «Восстание в Собибуре» был опубликован в журнале «Знамя» в апрельском номере 1945 года.
В 1945 году в Ростове-на-Дону, городе, где Александр Печерский рос и учился, небольшим тиражом вышла его брошюра «Восстание в Собибуровском лагере». Это первая книга о восстании в нацистском концлагере, к тому же написанная его организатором. Разумеется, в тексте о лагере, где были одни только евреи и никого другого среди восставших быть не могло, слово «еврей» не упомянуто ни разу. Правда, в 1946 году в Москве была издана еще одна брошюра Печерского «Дер уфштанд ин Собибур» («Восстание в Собибуре») в литературной обработке Н. Лурье, где все было названо своими именами, что объяснялось языком брошюры - идиш. Обе брошюры не лишены неточностей — да их и не могло не быть, ведь автор провел в лагере совсем недолгое время и не мог в 1945 году знать всех деталей, точных имен эсэсовцев и т.д. За минувшие годы издано немало книг о случившемся в Собиборе, и даже в них, основанных на документах и скрупулезно собранных свидетельствах всех выживших, есть расхождения в описании последовательности событий и каких-то частностей.
Между прочим, это чудо, что оба издания вообще увидели свет. Спустя год или два они могли не состояться вовсе — напомню, в 1947 году по команде ЦК был рассыпан набор «Черной книги» вместе с очерком о Собиборе. «Чтение этой книги… создает ложное представление об истинном характере фашизма и его организаций, - так заведующий Управлением пропаганды ЦК ВКП (б) Г.Ф. Александров в докладной записке А.А. Жданову обосновал нецелесообразность ее издания. — ...У читателя невольно создается впечатление, что немцы воевали против СССР только с целью уничтожения евреев. По отношению же к русским, украинцам, белорусам, литовцам, латышам и другим национальностям Советского Союза немцы якобы относились снисходительно[iv]».
Надо сказать, что партия и прежде замалчивала геноцид евреев на оккупированной территории. Достаточно сказать, что за всю войну в ежедневных сводках Совинформбюро не было ничего или почти ничего (за малым исключением) о гетто и казнях их обитателей, о массовых убийствах евреев. И в листовках, разбрасываемых над оккупированной территорией, не было ни слова о помощи уцелевшему еврейскому населению.
После этого — как отрезало, длительный перерыв. Было, правда, два исключения. Это две книги, вышедшие в 1964 и 1989 году, обе — не вполне документальные, но и не то чтобы полностью выдуманные.
Первая — повесть «Возвращение нежелательно» В. Томина и А. Синельникова. Авторы понимали, что у них неизбежно возникнут трудности с изданием документальной книги о восстании евреев, в которой никто, кроме евреев, не фигурирует, и все фамилии и имена исключительно еврейские. Поэтому слово «евреи» в ней отсутствует и измененымногие имена и фамилии. Но, самое поразительное, что даже фамилию организатора восстания в то время можно было упомянуть лишь с разрешения органов госбезопасности.
Есть смысл привести текст не публиковавшегося прежде письма, адресованного главным редактором издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» В. Осиповым «председателю КГБ СССР товарищу Семичастному В.Е.»: «Издательство предполагает выпустить книгу В. Томина и А. Синельникова “Возвращение нежелательно”, посвященную восстанию заключенных в гитлеровском лагере смерти Собибор в октябре 1943 года. Восстанием руководил советский офицер Александр Аронович Печерский, 1909 года рождения, проживающий в настоящее время в г. Ростове-на-Дону. Просим вас сообщить, не располагает ли Комитет гос. безопасности сведениями, вызывающими возражения против упоминания А.А. Печерского в книге». Ответ за подписью генерал-майора Белоконева от 10 ноября 1962 года был лаконичен: «Возражений не имеется».
Вторую книгу, вышедшую в этот долгий период молчания о Собиборе, роман «Длинные тени» написал друг Печерского Михаил Лев, который сам во время войны бежал из немецкого плена, был начальником штаба партизанского полка в оккупированной Белоруссии, а после войны работал в редакции журнала «Советише Геймланд» («Советская родина»). Жанр предложил редактор издательства — публикация документальной книги о еврейском восстании в концлагере в восьмидесятые годы была невозможна. «Я бы сам не стал бы писать “Длинные тени” как роман, с добавлением вымышленных героев, если бы редактор не сказал - иначе не пройдет», - рассказал мне после нашего знакомства автор «принудительно художественного» произведения Михаил Лев. Тем не менее, все главы романа, относящиеся к Печерскому, по его словам, носят сугубо документальный характер.
Наконец, уже в новом тысячелетии вышли два издания книги «Собибор. Восстание в лагере смерти», обобщающей разностороннюю информацию об этой чудовищной фабрике смерти и о беспрецедентном восстании узников-евреев (составители С.С. Виленский, Г.Б. Горбовицкий, Л.A. Терушкин). Книга привела меня в Российский научно-просветительный центр Холокост к одному из ее авторов – заведующему архивом центра Леониду Терушкину, который стал для меня неиссякаемым источником знаний о времени и месте, где случились описываемые в этой книге трагические события.
На Западе о Собиборе издано много. Всех выживших собиборовцев не раз интервьюировали журналисты, историки анализировали документы из германских архивов. Я бы отдал предпочтение книгам Томаса Блатта «Из пепла Собибора» (1997 год) и Ричарда Рашке «Побег из Собибора» (1982 год). Томас Блатт — сам герой собиборских событий, а Ричард Рашке провел многочисленные интервью с Александром Печерским и многими другими выжившими узниками Собибора, путешествуя по всему миру и находя их в разных странах. Хочется также выделить книгу другого участника восстания Станислава Шмайзнера «Ад в Собиборе» (1968 год), исследование историка Ицхака Арада «Восстание в Собиборе» (1985 год). Особняком стоит книга Юлиуса Шелвиса «Лагерь уничтожения Собибор», вышедшая впервые в Нидерландах в 1993 году, английское издание которой 2007 года было подготовлено с участием Музея Холокоста в Вашингтоне и ряда английских и американских историков. Эта книга - не только свидетельство узника, но и серьезный исторический труд.
...Все перечисленное я читал, не в силах оторваться, чтобы понять, что же случилось в Собиборе 14 октября 1943 года, и что за личность инициировала это беспрецедентное событие. По счастью, сохранились видеозаписи Печерского, включенные в документальные фильмы «Восстание в Собиборе» Павла Когана и Лили Ван ден Берг (1989 год) и «Арифметика свободы» Александра Марутяна (2010 год).
Картина Квентина Тарантино тоже не случайно упомянута «во первых строках» моего текста. Казалось бы, нельзя представить что-либо более далекое от реальности, чем еврейские диверсанты, которые, словно индейцы в вестернах, снимают скальпы со своих врагов, а затем убивают Гитлера в парижском кинотеатре. Разумеется, не было этого, но скажите, разве вам никогда не приходила в голову мысль, что изверги-нацисты заслужили нечто подобное? Создателю «Бесславных ублюдков» не только пришла в голову эта мысль, он впервые решился отойти от привычной голливудской продукции о гонении евреев и их пассивности. «Когда вы смотрите все эти фильмы о нацистах, это не только очень грустно, но, по-моему, еще и сильно разочаровывает, - признался Квентин Тарантино. - Неужели они все безропотно шли в эти вагоны? Неужели никто из них ничего не сделал?» После того как сценарий был готов, продюсер Лоуренс Бендер сказал ему: «Как твой партнер, я тебе благодарен, а как еврей, говорю тебе - «Спасибо, сукин ты сын, за то, что этот фильм - воплощение настоящей еврейской мечты».
...Как оказалось, в Музее Холокоста в Вашингтоне хранится архив писателя Михаила Лева, и в нем не публиковавшиеся до сих пор письма и документы, касающиеся судьбы Александра Печерского после восстания в Собиборе[v]. Летом 2012 года в израильском городе Реховот мне посчастливилось познакомиться с девяностопятилетним Михаилом Левом, сохранившим и передавшим в музей всю собранную им переписку Александра Печерского. С первого дня дружбы с Печерским в течение полувека смыслом его жизни и содержанием написанных им книг стал Собибор, сохранение памяти о восстании.
Еще кое-что удалось узнать из бесед с дочерью Печерского Элеонорой, в замужестве Гриневич, и его внучкой Натальей Ладыченко, которые живут в Ростове-на-Дону, племянницей Печерского Верой Рафалович (живет в Бостоне США), другом Печерского Лазарем Любарским (Тель-Авив).
Когда начинаешь чем-то всерьез интересоваться, материал сам идет к тебе в руки. Доказательство тому – случайный разговор со старым знакомым – писателем и тележурналистом Андреем Прокофьевым, воскликнувшим: «Да ведь это мой дядя Саша!». Оказалось, вторая жена Печерского Ольга Ивановна Котова — родная сестра его бабушки. С помощью Андрея Прокофьева мне удалось найти в Гомеле дочь Ольги Ивановны от первого брака Татьяну Котову и несколько раз с нею поговорить (за месяц до ее внезапной смерти в феврале 2013 года).
Постепенно совместились разговоры со всеми этими людьми (всем им огромная благодарность), прочитанные книги, материалы киевского процесса и других дел, письма Печерского. По ходу дела стала вырисовываться картина происшедшего, которой можно было бы поделиться с читателем. Признаюсь, картина весьма неполная. Я не историк, и не собираюсь себя за него выдавать. Но Холокост всегда был со мной, и, естественно, у меня возникали связанные с ним вопросы. Мне показалось, что теперь я мог бы помочь кому-то сократить путь к ответам. В общем, можно было уже браться за перо, если бы не одна закавыка – в сознании никак не складывался образ героя.
Что же это был за человек — Александр Печерский? Казалось бы, узнать нетрудно, достаточно пару раз кликнуть мышкой, но как только я начал углубляться в его биографию, перестал понимать, что из опубликованного и разбросанного в Сети брать на веру, а что - нет. Скажем, как поверить в то, что он «начал войну лейтенантом, а закончил капитаном», чего никак не могло быть, поскольку между присвоением этих двух званий не было ничего, кроме плена и штурмового батальона, являвшегося разновидностью штрафбата? «Его звали политруком» – но, как оказалось, во время войны он не был даже коммунистом, вступил в компартию после и пробыл в ней совсем недолго. «После войны сидел в тюрьме» - нет, не сидел, «работал директором кинотеатра в Москве» - и этого не было, до самой смерти жил в Ростове-на-Дону.
Но дело даже не в этом, мифы, в конце концов, как-то можно отделить от правды. В другом дело – в несовпадении совершенного Александром Печерским подвига остальной его жизни. Вся она «до и после» может быть уложена в несколько строк автобиографии — той самой, что писали в советское время при устройстве на работу, а если брать за образец нынешние резюме — то и того меньше. Родился в 1909 году. После школы, с 1931 по 1933 год, служил в армии. В 1933-м женился. В 1934-м родилась дочь. С 1936 года служил инспектором хозчасти в финансово-экономическом институте. Словом, до войны ни в чем особенно не преуспел, никаких выдающихся качеств не показал. В октябре 1943 года, когда он вошел в историю своим беспрецедентным подвигом, ему было 34 года. Жить оставалось еще 46 лет.
Ну до войны был молод, а после? Тоже ничего примечательного. Развелся, снова женился. Служил на скромной хозяйственной должности в том же институте. Затем короткое время работал театральным администратором, после чего попал под суд за мелкое злоупотребление, получил условный срок, после чего до самой пенсии работал на заводе рабочим. Жизнь, помещенная в эту краткую запись с лакуной в месте подвига, удивляет своей обыкновенностью.
Сам он не считал работу главным в своей жизни, во всяком случае, до сорокалетнего возраста все свободное время уделял театру, но дальше художественной самодеятельности не прыгнул. Мы не можем судить о качестве поставленных им спектаклей, однако они не выходили дальше межвузовского смотра драмкружков. Даже репертуар возглавляемого им драмкружка в Ростовском финансово-экономическом институте (где в 1947 году он поставил спектакли «Горская сказка» и «Юбилей» по А. П. Чехову) не отличался оригинальностью, а после его ухода из института театральный коллектив и вовсе прекратил свое существование.
Еще Печерский хорошо играл на фортепьяно и, как уверяют знавшие его люди, вполне профессионально сочинял музыку — нотные записи его сочинений сохранились у дочери. Михаил Лев вспоминает, как взял их у Печерского и показал Дмитрию Шостаковичу, у которого брал интервью в связи с его вокальным циклом «Из еврейской народной воэзии». Тот оставил у себя, посмотрел и на следующей встрече покачал головой — ничего заслуживающего внимания не увидел...
Лазарь Любарский, друг Печерского, рассказал мне о том, как в 1968 году из Москвы в Ростов приехал известный художник Меир Аксельрод, там у него была организована выставка. Как сообщает Википедия, в те годы художник создал серию акварельных работ «Гетто». Естественно, его не могла не заинтересовать встреча с героем еврейского сопротивления. Лазарь познакомил Аксельрода с Печерским, тот предложил ему позировать и немедленно приступил к его портрету. После двух сеансов, однако, художник отказался от замысла, объяснив Любарскому свой отказ тем, что не смог, как ни старался, увидеть в нем ровным счетом ничего героического.
«Зная редкое мужество Печерского, мы готовились увидеть некие героические черты в его облике, — это уже из опубликованного недавно в берлинской «Еврейской газете» рассказа Михаила Румера о встрече с Печерским, состоявшейся в середине шестидесятых годов. - Какие черты? Не знаю. Но должно же быть в том, кто совершил подвиг, нечто выделяющее его среди фигур обыкновенного житейского ряда... Ведь надо же было решиться на такое: перерезать эсэсовцев, завладеть оружием, перебить охрану, уйти из лагеря через минные поля, воевать в партизанском отряде, а потом в штрафбате». Увы, ничего особенного собеседник в Печерском не заметил: «Передо мной сидел добродушный пожилой папаша, охотно рассказывающий о детях, внуках, о соседях, сослуживцах, гордящийся доброжелательностью и уважением со стороны своего окружения». К нему прекрасно относятся на заводе: «…и в завкоме, и в парткоме меня уважают»[vi].
Как так получилось, что человек, в мирное время ничем не примечательный — повторяю: ни до, ни после — сталодним из великих героев величайшей войны?
«Судьбу влечет к могущественным и властным…, — писал Стефан Цвейг в книге «Звездные часы человечества»[vii]. — Но иногда… она вдруг по странной прихоти бросается в объятия посредственности… И эти люди обычно испытывают не радость, а страх перед ответственностью, вовлекающей их в героику мировой игры, и почти всегда они выпускают из дрожащих рук нечаянно доставшуюся им судьбу… Одна-единственная решающая секунда… С презрением отталкивает она малодушного, лишь отважного возносит она огненной десницей до небес и причисляет к сонму героев».
Печерский не был ни могущественным, ни властным. Это как раз тот случай, когда в сонм героев попал обычный человек, проявивший отвагу и не уклонившийся от выпавшего ему жребия.
Цвейговские строки написаны до Второй мировой войны, обрушившей на рядовых людей невиданный трагический опыт. Этот опыт побудил кого-то из них совершить героические поступки, а кого-то — ужасные. Банальность зла, как было сказано Ханной Арендт, противостоит героике во все времена. Человеку доступны и вершины духа, и самые низменные проявления его животной ипостаси — каждый выбирает свой путь сам.
Впрочем, соотношение жизни и человека, который ее прожил – вещь непростая, они не всегда совпадают. Живущий, по словам философа Михаила Эпштейна, порой бывает не столько автором, сколько персонажем собственной жизни. Причем характер человека и жанр его жизни могут не совпадать. Жизнь зависит от времени и места, от случая и судьбы.
Но тут слишком явное несовпадение тусклой жизни и ее сияющей вершины. Конечно, этому можно было бы найти самое простое объяснение. Ну попал человек в такую ситуацию, ну совершил героический поступок. Так вышло. А после прожил вполне заурядную жизнь. Но не может быть, чтобы заурядный человек совершил такое, уж больно уникален был его подвиг, чтобы говорить о случайности.
Судьба не может быть изменена — иначе это не была бы судьба. Человек же может изменить себя — иначе он не был бы человеком. Так полагал австрийский психиатр Виктор Франкл, узник нацистского концлагеря. Случайно не попал он ни в одну из «команд смерти». Закономерностью же счел он то, что сумел под ударами судьбы сохранить себя. Задавшись вопросом, в чем смысл перенесенных им испытаний, Франкл понял, что ему помогло выжить стремление к смыслу, впоисках которого человека направляет на верный путь его совесть и упрямство духа[viii]. Совестью и упрямством духа в полной мере обладал и Александр Печерский. Это и привело его в плеяду героев.
Что повлияло на выбор Александра Печерского, благодаря которому под его водительством жертвы, пусть и ненадолго, поменялись местами с палачами? Безусловно, в сердце Печерского стучал пепел десятков тысяч евреев, задушенных и сожженных в Собиборе. Он не был верующим иудеем, ему пришлось вспомнить о своем происхождении тогда, когда в плену его отделили от других военнопленных и отправили на «фабрику смерти». Будучи к тому же советским офицером, Печерский вел себя сообразно советскому мифу, ставшему в войну былью - помогал товарищам, проявлял заботу о слабых и бесстрашно шел на смерть за общее благо. Общее благо – это то, что отличает возмездие от мести, ведь одно и то же действие может быть и местью, и возмездием, нелегко отличить одно от другого.
А что же дальше? Почему ж тогда ничего заметного не случилось с ним потом, после войны? Михаил Лев так мне ответил: «Это он там был героем, а тут быть героем было совершенно невозможно». Потом, правда, признался, чтопожалел о сказанном... Впрочем, на мой взгляд, ничего обидного для Печерского в этом нет. Советская повседневная жизнь оказывала сильное давление на человека. Да что там Печерский, если сталинские маршалы, по словам Бродского (о Георгии Жукове), «смело входили в чужие столицы, но возвращались в страхе в свою».
Сказанное - правда, но не вся правда. Не тот он был человек, чтобы смириться перед обстоятельствами, просто невозможно в это поверить. Могу предположить иное - Печерский оставлял силы для главного, а главным в его жизни после войны было донести свидетельство о Собиборе. С этим он жил все отпущенные ему послевоенные 45 лет, пытаясь достучаться до людей, свидетельствуя о пережитом.
«Я, конечно, очень устал, совсем обессилел, - признавался Александр Печерский в письме Михаилу Леву от 6 ноября 1985 года, делясь с другом, сколько сил уходило на то, чтобы озвучить свидетельство о Собиборе. – Я понимаю, что это нужно. Люди должны знать правду о фашизме и понимать, что фашизм это действительность, а не выдумка евреев». Почти семь десятилетий минуло с той поры, а эту аксиому все еще нужно повторять, и, боюсь - благодаря расплодившимся «ревизионистам-отрицателям» Холокоста - еще громче, чем прежде.
В архиве Михаила Лева, как уже говорилось, сохранилась обширная переписка Печерского с выжившими узниками Собибора. Они писали ему, присылали книги и вырезки, в том числе и из-за границы, куда его ни разу не выпустили, даже на премьеру снятого о нем в Голливуде сериала. Печерский отдавал полученные тексты (за свои скромные средства) в перевод и внимательно прочитывал, строго следя за тем, чтобы о восстании не просочилась никакая неправда. Ощущал себя отцом выжившим благодаря ему солдатам – узникам Собибора, собирал их всех у себя. Использовал каждую возможность рассказать о Собиборе – в школах, библиотеках, радовался, если удавалось попасть в печать.
Симон Визенталь в книге «Убийцы среди нас» вспоминает слова эсэсовцев, обращенные к заключенным – «никто из вас не останется в живых, чтобы свидетельствовать, а если какие-то единицы и останутся, то мир им не поверит». Ему вторит Примо Леви - другой свидетель Холокоста - в книге «Канувшие и спасенные». По его словам, одна и та же мысль преследовала заключенных в их ночных одинаковых снах – они возвращаются и рассказывают близким о перенесенных страданиях, а собеседник не слушает или поворачивается спиной и уходит. Возможно, этот кошмар снился и Печерскому.
По Примо Леви те, кто прошли через лагерь, делятся на две противоположные категории – на тех, кто молчит, и тех, кто говорит. Эти, вторые, считают свидетельство главным в их жизни. Они - свидетели события века — и выжили для того,чтобы свидетельствовать. При этом Леви сокрушался, что выжившие - не настоящие свидетели, а «по большей части придурки», имея ввиду, что из нацистский ад пережили лишь занятые на хозяйственных работах заключенные, тогда как «настоящие» — погибли в газовых камерах[ix].
Александр Печерский и в этом смысле был «настоящим свидетелем». Печерский жил, чтобы свидетельствовать. Не только после, но и до, и во время восстания. Возможно, целью восставших было не только спастись, но и донести до мира правду. Во всяком случае, всю послевоенную жизнь он воспринимал свое свидетельство как миссию и в меру человеческих сил ее выполнял. И это, как говорится, многое в его жизни объясняет.
До Собибора.
Я раньше думал: «лейтенант»
звучит: «Налейте нам!»
И, зная топографию,
он топает по гравию.
Война ж совсем не фейерверк,
а просто трудная работа,
когда, черна от пота, вверх
скользит по пахоте пехота.
(Михаил Кульчицкий.)
Повестка в первый день войны
Повестка о призыве в действующую армию, как я узнал от дочери Александра Печерского Элеоноры, пришла ему в шесть часов вечера в первый день войны. О жизни героя до этого события известно немного, расскажу, что удалось выяснить.
В Ростов-на-Дону семья Арона и Софьи Печерских перебралась из Кременчуга в 1915 году, когда их младшему сыну было шесть лет. Переезд объяснялся тем, что шла Первая мировая война, к городу приближался фронт. Помимо Александра, с ними были его старшие брат Константин (1907 года рождения) и сестра Фаина (1906 года рождения), младшая – Зинаида родилась уже после революции, в 1921 году. Согласно семейному преданию, переданному мне племянницей Печерского, дочерью Фаины Верой Рафалович, переезд был вызван опасением погрома.
Новороссийская губерния с центром в Кременчуге стала первым официальным приютом евреев в России, где они получили право жительства, и даже справочная книга, откуда взяты эти цифры, содержит календарь из двух частей — русской и еврейской. В октябре 1905 года соседи-черносотенцы пытались лишить их этого права, устроив жестокий погром, продолжавшийся целых три дня, больше ста человек было убито и ранено. В год, предшествовавший рождению Александра, в Кременчуге жили 37 тысяч евреев.
На сохранившей фотографии супруги Печерские – благополучная пара, одетая по моде и явно принадлежащая к «эксплуататорскому», как сказали бы в послереволюционные годы, или, скорее, говоря нынешним языком, «креативному» слою. По словам Веры Рафалович, Арон Печерский имел юридическое образование и был до революции помощником присяжного поверенного. Что делал после – точно не известно, возможно, был адвокатом либо выполнял иную юридическую работу. Михаил Лев вспоминает рассказ Печерского, что тот давал людям юридические советы, помогая в составлении жалоб. Элеоноре Гриневич, напротив, помнится, что ее дед был фотографом.
Все дети в семье Печерских были музыкальны, мечтали стать актерами. Александр одновременно со средней школой с 1925 года учился в музыкальной по классу фортепьяно, правда, инструмента в доме не было - жили бедно. «С 1931 до 1933 года после школы служил в армии, с 1936 года инспектором хозчасти в финансово-экономическом институте. С 1931 года играл в самодеятельном драматическом коллективе, ставил небольшие пьесы, писал для них музыку», - рассказывал Печерский в письме от 16 апреля 1962 года Валентину Томину, в то время собиравшему материалы для книги «Возвращение нежелательно».
С будущей женой, голосистой красавицей-казачкой Людмилой Замилацкой, Печерский познакомился как раз в этом театральном коллективе, где та пела. Видно, художественная самодеятельность занимала такое место в их жизни, что согласно детским воспоминаниям Элеоноры, «отец до войны играл в театре». Людмила Васильевна уже была до него замужем, развелась. В 1933 году ни с Александром Ароновичем поженились, в следующем году у них родилась дочь.
После ухода Александра и Константина на фронт семья осталась в Ростове. В августе 1941 года умер отец, и мать с дочерьми наотрез отказалась эвакуироваться, когда немцы подходили к городу. Еще немного, и они могли бы принять решение остаться и тогда разделили бы судьбу ростовских евреев, расстрелянных в 1942 году в Змиевской балке. Никто не счел нужным официально предупредить евреев о том, что им-то следовало уезжать в первую очередь.
Мне вообще не известны случаи, когда в сорок первом или в сорок втором году при организации эвакуации власти обращались бы к еврейскому населению с призывом уйти от приближающихся германских войск, хотя прекрасно знали, какая судьба его ждет. По счастью, работавший в обкоме комсомола ухажер и будущий муж Зинаиды под страшным секретом открыл им страшную тайну – немцы, оказывается (кто бы мог подумать!), убивают евреев. Только тогда Софья Марковна с Зинаидой уехали в Пятигорск, а остальные – эвакуировались в Новосибирск.
Виноват Пушкин
Александру Печерскому было 32 года, за его плечами была служба в армии, среднее образование (довольно редкое перед войной) и к тому же опыт хозяйственной работы. Все это, вероятно, послужило основанием тому, чтобы в сентябре 1941 года он был аттестован как техник-интендант второго ранга[x]. Служил, по его словам, в штабе батальона, потом в штабе полка. Кем служил?
Эта часть его жизни нигде не описана, за исключением указания на то, что в октябре 1941 года Печерский воевал на смоленском направлении. Пришлось обращаться к архивным данным. Согласно сведениям из Центрального архива Министерства обороны РФ, техник-интендант второго ранга Печерский А.А. служил в должности делопроизводителя 596 КАП. Как можно выяснить из издания Военно-научного управления Генштаба «Боевой состав Советской армии (июнь-декабрь 1941 года)», 596 корпусной артиллерийский полк (КАП) относился к 19 армии[xi]. С июля и до начала сентября эта армия участвовала в Смоленском сражении, в октябре – в Вяземской оборонительной операции, покуда не оказалась в окружении. Армия была разгромлена, но окруженные войска за две недели сопротивления под Вязьмой задержали продвижение группы «Центр» и, может, тем самым спасли Москву.
«Из одного окружения выходим, в другое попадаем», — рассказывал Печерский о событиях той осени. «Мне и небольшой группе поручили выносить из окружения комиссара полка, который был тяжело ранен, — писал он Валентину Томину. — Нашу группу возглавлял политрук т. Пушкин, но он имел глупость пригласить в землянку, когда мы были на отдыхе, двух гражданских с тем, чтобы кое-что узнать, и через полчаса нас окружили и забрали». Комиссар скончался от полученных ран, а они попали в плен.
Это случилось 12 октября 1941 года. В ночь с 12 на 13 октября 19 армия перестала существовать как оперативное соединение. По некоторым данным, за предшествующие пять дней армия потеряла только убитыми около 20 тысяч человек.[xii]
О дальнейшем Печерский не любил вспоминать. Можно только гадать, каким чудом прошел он так называемую селекцию, обычно проводившуюся сразу после пленения согласно печально известному Приказу о «комиссарах» от 6 июля 1941 года и директивы вермахта «О поведении войск», предписывавших немедленное уничтожение «политработников», «большевистских подстрекателей, партизан, саботажников, евреев».
Эту сцену можно вообразить по фильму «Судьба человека». Там военнопленных построили у церкви, и немец крикнул: «Коммунисты, комиссары, офицеры и евреи!», после чего из строя вывели нескольких человек и расстреляли.
Я потому вспомнил эпизод из фильма, а не из лежащего в его основе знаменитого шолоховского рассказа, что его режиссер Сергей Бондарчук в этой сцене оказался правдивее Шолохова. В рассказе лагерная селекция изображена с принятой в советское время «политкорректностью». Эсэсовцы, когда «начали отбирать вредных им людей», о евреях не спросили, «спросили, кто коммунисты, командиры, комиссары, но таковых не оказалось». Немцы у Шолохова почему-то избегают это слово, будто зная о невозможности его употребления в газете «Правда», где впервые увидело свет шолоховское творение. Правда, дальше слово все же сказано, и вот в каком контексте: «Только четырех взяли из двухсот с лишним человек. Одного еврея и трех русских рядовых. Русские попали в беду, потому что все трое были чернявые и с кучерявинкой в волосах».
Тут Шолохов прав — судя по воспоминаниям выживших, иногда за евреев принимали и грузин, и армян. Могли, конечно, и русских, если «с кучерявинкой в волосах». Но вот почему они «попали в беду», писателем объяснено, а почему - «один еврей» из шолоховского рассказа и все остальные евреи, убитые в ту войну, — об этом ничего не сказано, как будто так и должно было быть.
...Если бы Печерский был разоблачен как еврей, все могло быть иначе. Можно предположить, что этого не случилось по нескольким причинам — не имел ярко выраженных национальных черт во внешности плюс правильная русская речь, артист как никак, да и товарищи могли помочь не выделяться из общей массы, такое нередко бывало.
Фактически взятые в плен солдаты-евреи — первая жертва Холокоста. В Германии до 1939 года Холокоста как такового не было, пусть с началом войны преследования евреев там, конечно, возросли, но по-настоящему все началось в СССР 22 июня 1941 года. Именно на восточном фронте нацистам стало ясно, что можно убивать десятки тысяч евреев одновременно, раньше им и в голову не приходило, что такое возможно. К тому же оказалось, что к этому можно привлечь тысячи местных помощников. До так называемого «окончательного решения» оставалось еще целых полгода, а Холокост уже начался, и первыми под его каток попали, как уже говорилось, евреи-военнопленные.
По подсчетам Павла Поляна, попав в плен, советский солдат умирал с вероятностью 60 процентов — если он не еврей, и 100 — если еврей. Íемцы уничтожили до восьмидесяти тысяч военнопленных евреев, причем чаще всего свои предавали своих, и вынести это было едва ли не труднее всех физических мук.
К слову сказать, военнопленные евреи из Западной Европы находились, как и другие их соотечественники, под защитой женевских конвенций 1899 и 1907 годов. Военнопленные же из СССР были выведены из-под действия международного права — Советский Союз к конвенциям не присоединился. Впрочем, одним только неприсоединением нельзя объяснить то, почему у всех советских военнопленных были столь малые шансы на выживание. Судя по всему, немцы предпринимали все возможное, чтобы сократить их число, политика голода была намеренной, чтобы решить вопрос простейшим образом - нет человека, нет проблемы. Правда, к тому добавлялось вполне объективное обстоятельство: немцы просто не могли себе представить, что к ним в плен попадет такое количество советских солдат, не были к этому готовы. Впрочем, последнее ни в коей мере не может служить оправданием преступлений против советских воеенопленных.
За всю войну, по германским данным, в плен захвачено свыше пяти миллионов советских солдат и офицеров, по советским официальным – менее четырех, тоже немало. Почему так много? Выскажу самое очевидное: в начале войны - не умели воевать. К тому же - по известным причинам - боялись отступать даже тогда, когда это было оправданно. Наконец, были и такие воины, кто воевать не хотел вовсе, в душе предпочитая «немецкий порядок» советской власти.
Между прочим, спустя два дня после пленения Печерского, при выходе из окружения в плен попал тяжелораненный командующий 19 армией генерал-лейтенант Федор Лукин. Воевал он героически, но в плену, где пробыл три с половиной года, вел себя, как бы помягче выразиться, неоднозначно. Как выяснилось из опубликованного протокола его допроса от 14 декабря 1941 года, генерал уверял немцев в том, что большевизм «чужд русскому народу». «Коммунисты, - по его словам, - пообещали крестьянам землю, а рабочим - фабрики и заводы, поэтому народ поддержал их. Конечно, это было ужасной ошибкой, поскольку сегодня крестьянин, по сравнению с прошлым, не имеет вообще ничего. В лучшем случае, колхозник в Сибири получает 4 кг хлеба в день, а средняя зарплата рабочего 300- 500 рублей в месяц, на которую он ничего не может купить. Когда нечего есть и существует постоянный страх перед системой, то конечно, русские были бы очень благодарны за разрушение и избавление от сталинского режима»[xiii]. Он также поинтересовался, не собираются ли немцы создать альтернативное русское правительство, а после рассказал немецким офицерам о формировании 150 новых стрелковых дивизий, о числе ежедневно выпускаемых танков "Т-34" и "KB" и самолетов.
…О жизни Печерского в лагерях для военнопленных в Вязьме и Смоленске ничего не известно, за исключением того, что в одном из них он заболел брюшным тифом. В архиве Еврейского антифашистского комитета сохранилась запись Печерского, сделанная в сентябре 1945 года, где он пишет: «С октября по январь питались только дохлой кониной в любом её состоянии, и вонючую варили. На шестьсот человек ведро муки и вареная дохлятина. Это все. Хлеба не давали. При таком питании тиф был неизбежен». Больных обычно расстреливали, но он ходил на утренние и вечерние построения и благодаря этому остался в живых. Вероятно, следы перенесенной болезни позволили до поры скрывать национальность. Немцы в лагерях ни на минуту не оставляли поиск евреев, но к больным предпочитали не приближаться.
В мае 1942 года Печерский вместе с четырьмя товарищами бежал из плена. В тот же день они были пойманы и отправлены в штрафную команду в город Борисов, куда собирали беглецов из лагерей для военнопленных, из гетто и других подозрительных лиц. Им повезло, их не расстреляли, а отправили в Минск.
У Печерского были все шансы погибнуть и почти ни одного, чтобы выжить. Он столько раз чудом оставался в живых, что кажется, будто судьба хранила его для будущего подвига. В Минске, казалось, лимит везения был исчерпан. Здесь всем пришлось пройти процедуру медицинского осмотра, тут-то и было обнаружено, что Печерский и еще восемь человек - евреи. Вместе с другими выявленными «недочеловеками» он был посажен в «еврейский погреб».
«В Минск прибыли 10 августа 42 года, — из записи рассказа Печерского в Еврейском антифашистском комитете. — 11/VIII — медосмотр. Русские врачи осматривали. Решающим был один признак (фаллус). Среди 2000 примерно – нашли 8 евреев. 8 – это точно. Всех 8-рых повели на допрос. — Признаете себя евреем? — Кто не признавался, тех били плетьми, пока не добивались признания. Всех посадили в «еврейский подвал». Продержали до 20 августа. Подвал — абсолютно темный. Там же оправлялись. Еда – через день 100 гр. хлеб и кружка воды»[xiv].
И всем, представьте, удалось избежать расстрела. Видимо, это объяснялось тем, что к лету 1943 года немцы перешли от неорганизованных расстрелов к плановому уничтожению людей. Некоторых перед смертью принуждали трудиться на благо рейха. Видимо, эсэсовские части в Минске испытывали нужду в каких-то хозяйственных работах, и потому всех разоблаченных отправили в арбайтлагерь СС на улице Широкой.
«В Минске немцы узнали, что я являюсь евреем по национальности, и я был направлен в Минский СС-арбайтслагерь, где содержались евреи и русские, которых направляли туда за связь с партизанами, отказ от работы и другие подобные действия», - это из протокола допроса Печерского на предварительном следствии по киевскому делу.
По совету одного из старожилов в арбайтслагере Печерский выдал себя за столяра, хотя, по его собственному признанию, рубанка в руках не держал. Что такое арбайтслагерь, лучше всего описано в пронзительном романе Виталия Семина «Нагрудный знак OST», если хотите узнать – есть смысл прочесть. Сам же Печерский в сентябре 1945 года описывал Минский лагерь следующим образом: «В лагере – 300 гр. хлеба в день. Хлеб с опилками и 1 раз в день так называемый суп: гнилая картошка в шелухе и немного крупы (неочищ. гречиха). Работали от рассвета дотемна. Отводили на различн. объекты, охраняли усиленно. Жили тем, что воровали у немцев, что только возможно: хлеб, продукты. Комендант Вакс не мог прожить дня, не убив кого-нибудь. Иначе он просто заболевал. Посмотрел ему в лицо – это садист: высокий, худой, угол верхней губой вздрагивает, левый глаз налит кровью. Вечно пьян, в мутном похмельи».
Там он провел год с небольшим, с августа 1942 года до 18 сентября 1943 года. В этот день в четыре утра его подняли с нар, выдали триста граммов хлеба и в колонне таких же, как он, отвели на вокзал, объявив, что отправляют на работу в Германию. Их погрузили в эшелон, отправлявшийся в Собибор.
«Пятая печать»
Помню венгерский фильм режиссера Золтан Фабри с таким названием, в котором использован образ из Откровения Иоанна Богослова «И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных…» На экране осенью 1944 года в маленьком кабачке в Будапеште собираются четыре приятеля. За стенами кабачка бушует мировая война, свирепствует тайная полиция, друзья же хотят быть в стороне от всего этого. Тем не менее, по доносу их арестовывают и ведут в пыточную камеру. Там на кресте распят истекающий кровью человек, и им объясняют: каждый, кто два раза ударит подвешенного, будет немедленно отпущен на свободу. И что же? Один из них, подойдя к жертве, падает, не в силах поднять руку, другой сам бросается на мучителей, и лишь третий превозмогает себя и наносит требуемые удары, его выпускают, и он в шоке бредёт по улицам. Правда, в фильме ему находится оправдание, но в реальной действительности люди, поставленные перед подобным выбором, выбирали жизнь безо всяких там уважительных причин.
…Читая материалы киевского процесса (к этому уголовному делу, как обещал, буду еще не раз возвращаться), невозможно было не обратить внимание, как много сходного с Печерским было в судьбах обвиняемых – разумеется, до того момента, как они встретились на «фабрике смерти», как говорится, по разные стороны баррикад. Поскольку суд разбирался в обстоятельствах жизни каждого из них, то об их пребывании в лагерях для военнопленных них мне известно куда больше, чем о том же периоде жизни героя этой книги.
В своих показаниях обвиняемые юлили, как только могли, и только в одном вопросе у меня не было сомнений в их искренности – там, где они говорили о нечеловеческих условиях в этих лагерях. У большинства из них, как и у многих других «травников», первая станция на пути в Собибор — лагерь для военнопленных Хелм в Польше, он же шталаг 319. Почти все они в холодную зиму 1942 года оказалось в этом лагере, который согласно Википедии был на первом месте из всех шталагов по числу в нем погибших (около 90 тысяч). Его узники жили под открытым небом на голой земле, огороженной колючей проволокой. Заключенных почти не кормили, утром и вечером давали только воду, днем – суп из брюквы и шпината и буханку несъедобного хлеба, одну на шесть человек. Все подсудимые упоминали о... случаях людоедства. Как говорил один из них, «волосы встают дыбом, как только вспоминаю, не зря голова покрылась сединой, а лицо морщинами, о людоедстве советских людей».
Советский человек не мог быть людоедом. Тем не менее, этим страшным фактам есть немало подтверждений. Советую почитать книгу Арона Шнеера «Из НКВД в СС и обратно (из рассказов штурмбанфюрера)», где рассказывается, что часто пленные сами убивали людоедов либо передавали их немцам, которых те вешали, предварительно фотографируя, а эти снимки использовали в пропагандистских целях[xv].
Но, в основном, конечно, люди умирали от голода и болезней – пленные ели кору, листву, траву, набрасывались на отбросы, рылись в мусорных баках, воду собирали по лужам. Массовые заболевания – не только вследствие голода и холода, но и антисанитарии - холеры, тифа, дизентерии. По одному из свидетельств, вшей было столько, что казалось земля дышит. Каждое утро на фургонах вывозили по двести мертвецов. Выживших же постепенно превращали в зверей и, в конце концов, некоторых, кажется, превратили.
На этом месте следует немного остановиться, поскольку рассказанные леденящие кровь подробности показывают, какой сложный выбор стоял перед ними. По мнению американского историка Питера Блэка, перед теми, кто попал в плен в ту зиму, стоял выбор между жизнью и смертью. В доказательство он приводит следующие цифры: в период с 22 июня 1941 года по февраль 1942 года около двух миллионов советских солдат погибло в немецком плену, из них 600 000 расстреляно, а остальные 1400000 умерли от голода и холода[xvi]. Спасение от убийства голодом предлагалось тем, кого собирались сделать соучастниками преступления – Холокоста.
Весной 1942 года в Хелме шла вербовка в упомянутую мною школу СС в Травниках. «Немецкий офицер обходил ряды и указывал на того или иного, приказывая выходить из строя, - давал показания один из подсудимых на киевском процессе. - В число таких лиц попал и я. Отобрали несколько десятков человек. Куда мы предназначались, мы не знали, да и не интересовались этим вопросом, так как нам было все равно куда, лишь бы вырваться из этого ада»[xvii]. Правда, он умолчал о последующем обязательном собеседовании, в ходе которого надо было правильно ответить на ряд вопросов и прежде всего об отношении к евреям. После этого наступал момент выбора, надо было заполнить анкету и подписывать обязательство к службе.
Что собой представляли эти документы? На бланке анкеты, отпечатанной на русском и на немецком языке, ставился номер, а в левом верхнем углу приклеивалась фотография рекрута, под которой ставился отпечаток большого пальца. Каждая анкета заканчивалась специальным заявлением об отсутствии предков-евреев, расписывались будущие «травники» и под такими словами: «Мы, военные заключенные, вступаем в германские отряды СС для защиты интересов Великой Германии».
Между прочим, рекрутируя в лагерях для военнопленных, немцы нарушали международное право, а именномеждународные конвенции, устанавливавшие категорический запрет на привлечение военнопленных к участию в боевых действиях против собственной страны. Но если бы это было единственным нарушением законов ведения войны со стороны Германии! Напомню, каждое пленение начиналось с выявления и немедленного расстрела коммунистов, евреев и политработников, остальных ждало бесчеловечное отношение.
Собибор: начало конца
Возможно, в будущем будут найдены такие законы психологии масс, которые смогут объяснить, почему милионы людей, не оказывая сопротивления, позволяют отправить себя в газовые камеры, хотя эти законы объясняют не что иное, как разрушение индивидуальности. (Хана Арендт)
Прибытие поезда
Итак, 18 сентября Александр Печерский оказался в эшелоне, направлявшемся в Собибор. Заключенным сказали, что они едут на работу в Германию.
«В Сабибур из минского лагеря вместе со мной было направлено около двух тысяч человек, - Печерский давал такие показания 11 августа 1961 года на предварительном следствии по киевскому делу. - Это я знаю потому, что перед построением нас пересчитывали, вернее, построение было перед погрузкой нас в эшелоны, и вот тогда-то нас пересчитывали. В вагоны нас сажали товарные и в каждый из них набивали по 70—80 человек, так, что в вагоне мы могли только стоять, вплотную прижавшись, друг к другу и только некоторые могли присесть на корточки. Везли нас до Сабибура в течение трех дней и за это время вагоны ни разу не открывали, пищи и воды не давали».
…«Знание освобождает», парафраз известной надписи на воротах в Освенцим («Труд освобождает») - так называется итальянский, 2012 года, документальный фильм, распространяемый в Сети через форумы неонацистов. Один из главных его персонажей, так называемый «отрицатель» Холокоста швейцарец Юрген Граф с экрана призывает разбить «догму Шоа». Сам он, скрываясь от швейцарского правосудия, живет в России, где недавно издана его книга, написанная в соавторстве с Томасом Кюесом и Карло Маттоньо, под заголовком «Собибор. Миф и реальность». «В мемуарах Печерского полно наглого вранья, - заявляется в ней. - Уже в самом начале, описывая длившийся четыре с половиной дня переезд в битком набитом вагоне из Минска в Собибор, автор утверждает, что он и его товарищи по несчастью не получали “ни еды, ни капли воды”. Но при таких условиях транспортировки большая часть депортированных умерла бы от жажды еще в дороге». «Как обессиленные люди, среди которых были дети, могли выжить без еды и воды?» Ответ ясен: «Не было этого. Как и всего остального».
(Для тех, кто не знает, поясню — отрицание Холокоста проявляется по-разному. Одни говорят, что его вовсе не было, другие — что был, но цифры жертв сильно преувеличены, третьи — что евреев убивали в числе прочих, не выделяя в особую группу. И все «отрицатели» сходятся на том, что если что-то такое и было, то они (евреи) сами виноваты.)
Те немногие люди из отправленных в таких эшелонах, кому посчастливилось выжить, вспоминали их впоследствии как нечто ужасающее, хотя позже им пришлось пережить и кое-что похуже. Так не перевозили и скот - до ста человек в одном товарном вагоне, где не было даже соломы, не говоря уже о емкостях для отправления естественных надобностей.
А, в самом деле, каким образом выжили, пусть и ненадолго, люди, которыми был набит эшелон? В брошюре Печерского ответа на этот вопрос и вправду нет, зато его можно обнаружить в показаниях на суде: «В моем вагоне во время следования эшелона от Минска до Сабибора смертельных случаев не было. Мы имели с собой продукты, которые нам дали товарищи; которые оставались в том лагере, откуда мы были вывезены».
Откуда, из каких источников собратья отправляемых в таких эшелонах знали, что тем понадобятся продукты и вода? Я узнал об этом из рассказа Примо Леви о голландском сборном лагере Вестерброк, откуда ежедневно отправляли по тысяче человек в Освенцим (в Собибор – тоже, но об этом он не пишет). Им советовали брать с собой в дорогу только самое ценное – золото, драгоценности (таким образом, все это само шло в руки нацистам в целости и сохранности), уверяя, что организаторы позаботятся обо всем необходимом. Никто из них не возвращался, и оставшиеся не подозревали об ужасах дороги, покуда один санитар не заметил, что назад приходят те же вагоны. Он внимательно их осмотрел и нашел записки от тех, кого депортировали[xviii].
Когда по железнодорожной ветке в тупик полустанка «Собибор» прибывал эшелон с подлежавшими уничтожению людьми, обстановка на перроне перед его прибытием была примерно такой: «...С грохотом подкатывали мотоциклы, везущие осыпанных серебром отличий унтер-офицеров СС, хорошо упитанных мужчин в зеркальных офицерских сапогах, с блестевшими хамскими лицами. ... Они официально здоровались на древнеримский манер, выбрасывая руку вперед, а затем радушно, с приветливой улыбкой трясли друг другу десницы, толковали о письмах, об известиях из дому, о детях, показывали фотографии». Это цитата из рассказа «Пожалуйте в газовую камеру» Тадеуша Боровского, писателя, прошедшего через Освенцим и сумевшего поведать миру свой опыт выживания[xix]. Правда, жить с этим опытом он так и не смог — покончил с собой в 1951 году.
«...Лязгнули запоры — вагоны открыли. Волна свежего воздуха ворвалась внутрь и ошеломила людей, как угар. Скученные, придавленные чудовищным количеством багажа, чемоданов, чемоданчиков, рюкзаков, всякого рода узлов (ведь они везли с собой все, что составляло их прежнюю жизнь и должно было положить начало будущей), люди ютились в страшной тесноте, теряли сознание от зноя, задыхались и душили других. Теперь они толпились у открытых дверей, дыша, как выброшенные на песок рыбы.
— Внимание. Выходить с вещами. Забирать все. Весь свой скарб складывать в кучу около вагона. Пальто отдавать. Теперь лето. Идти налево. Понятно?
...Таков закон лагеря: людей, идущих на смерть, обманывают до последней минуты».
В Собиборе обманывали новоприбывших не менее изощренно. Им рассказывали, что они будут работать на Украине, и вели в «баню» мимо уютных домов эсэсовцев, на которых красовались надписи: «Родина Христа», «Веселая Блоха», «Ласточкино гнездо». Людям и в голову не приходило, что, читая эти надписи, они идут прямо к смерти.
«В лагере Сабибур[xx] существовала так называемая «банная команда» из числа заключенных, - рассказывал Печерский на допросе у следователя. - Я считал, что их называют так потому, что они мыли вагоны после выгрузки людей, но эта команда также принимала участие при выгрузке эшелонов с прибывшими на уничтожение людей. Они помогали прибывшим нести вещи, помогали дойти до второй зоны, где их раздевали. Возможно, они по указанию немцев и объясняли прибывшим, что они будут посланы в баню, а затем на работу, я этого сказать не могу, так как это мне не было известно».
По свидетельству обершарфюрера СС Курта Болендера в 1966 году на судебном процессе над эсэсовцами Собибора в Хагене (о самом суде расскажу позже), обершарфюрер СС Герман Михель «надевал белый халат, чтобы создать впечатление, что он врач. Михель объявлял евреям, что их пошлют работать, но перед этим они должны принять душ и подвергнуться дезинфекции, чтобы предотвратить распространение болезней… После раздевания евреев направляли в так называемый шланг (коридор). Их вели к газовым камерам не немцы, а украинцы… После того как евреи заходили в газовые камеры, украинцы закрывали двери».
«Украинцами» в лагере называли охранников. Печерский в своей брошюре и в показаниях на киевском процессе именует их власовцами, хотя к власовцам они не имели никакого отношения - оскорблять подозрением советскую Украину никто бы не позволил. Между тем даже предупредительные надписи, принятые в немецких концлагерях, в Собиборе были сделаны не только на немецком, но и на украинском языке.
«Власовцами» на протяжении долгих лет принято было именовать всех «предателей Родины». Однако большинство из них, как, например, те, кто служил в СС или в полиции, не относились к власовцам, да и сам генерал Власов вовсе не был столпом русского коллаборационизма, каким его принято изображать. До его перехода на сторону врага и тем более до того, как он к концу войны стал командовать РОА (Русской освободительной армией), сотни тысяч бывших советских граждан уже сотрудничали с немцами с оружием в руках. Власов в 1944 году стал своего рода «свадебным генералом» немецкой пропаганды, и следом за нею пошла пропаганда советская, но уже для того, чтобы затушевать участие немалого числа других коллаборационистов в борьбе с Советским государством.
...В предыдущей главке я рассказывал о том, как попадали в «травники» зимой сорок второго. Но первоначально немцы стремились вербовать туда исключительно добровольцев, прежде всего из тех, кто был недоволен советским режимом и, как говорится, по умолчанию, представителей «нацменьшинств»: в своем циркуляре рейхсфюрер СС Гиммлер прямо указал на украинцев и прибалтов как на предпочтительные этнические категории. В первые месяцы войны украинцев вообще отпускали из лагерей военнопленных домой при условии обязательной регистрации по месту жительства, и потому некоторые сами объявляли себя украинцами (или казаками, отношение к которым со стороны немцев было аналогичным). По некоторым подсчетам, таких освобожденных было примерно триста тысяч. Из пяти тысяч «травников» - 3600 украинцы, правда, половина из них родом с Восточной Украины, что с точки зрения немцев свидетельствовало об их ненадежности.
Зато немецкое руководство лагеря было надежней некуда. Бригадефюрер СС Одило Глобочник, возглавлявший силы СС и полиции в районе Люблина, отобрал для операции «Рейнхард» штат из 450 немцев, 92 из которых в 1939-1941 годах принимали участие в «операции T-4», названной так по адресу своего главного берлинского бюро, разместившегося на улице Тиргартенштрассе 4, в бывшей еврейской вилле, конфискованной нацистами. Программа эвтаназии, как она еще называлась, прямо вытекала из нацистской концепции «здорового и этнически однородного арийского общества», объявлявшей целые категории немецких граждан угрозой общественному благополучию и здоровью. «Брак между лицами, страдающими слабоумием, эпилепсией или генетическим пороками, разрешается только после предъявления справки о стерилизации», - гласил Закон об охране генетического здоровья германского народа 1933 года. По этому закону на принудительную стерилизацию было направлено около 400 тысяч человек - прежде всего с различными видами психических расстройств и врожденных уродств.
К «недочеловекам» [Untermensch] считалось допустимым применение насилия. Операция Т-4 началась сосмертельных инъекций неизлечимо больных детей (всего их было убито около 5 тысяч), но вскоре действие программы распространилось и на десятки тысяч взрослых психических больных. В результате многочисленных экспериментов с различными способами умерщвления, убийство газом было признано наиболее эффективным.
Убийство душевнобольных и инвалидов предшествовало массовому истреблению евреев, не случайно нацистские идеологи сравнивали последних с «заразой» и «раковой опухолью». Технология умерщвления из программы Т-4 при помощи газовых камер легла в основу «окончательного решения» еврейского вопроса. На этом примере германское руководство убедилось в том, что массовое убийство технически возможно, и решило использовать участников программы Т-4 в «операции Рейнхард».
Еще до начала ее реализации десятки тысяч евреев погибли от голода, эпидемий тифа и жестокого обращения в гетто и концлагерях, но теперь прежние методы казались недостаточно эффективными, было решено поставить уничтожение людей на промышленную основу. После вторжения в СССР евреев стали расстреливать - женщин, детей, всех без разбора, но в конце 1941 года руководители Германии пришли к выводу, что массовое уничтожение мирного населения путем расстрелов вредно воздействовало на дух немецких солдат, и потребовали найти другие, более «гуманные» методы массового уничтожения. Новое оказалось еще не забытым старым.
Второго шанса быть не могло
Каким образом Печерский остался жив? Вновь обратимся к протоколу его допроса: «Из числа прибывших немцы отобрали человек восемьдесят наиболее здоровых в физическом отношении людей, которых они затем использовали на различных работах в лагере, в основном на строительстве бараков. В число отобранных попал я и еще несколько бывших военнослужащих Советской Армии. Всех остальных прибывших совместно с нами людей из минского СС-арбайтлагеря, как я узнал позже, уничтожили».
Это был лагерь смерти, там убивали. Но надо было кому-то его и обслуживать. Подсчитано, что от момента разгрузки одного железнодорожного состава до конца проведения акции умерщвления прибывших проходило не более двух часов.Состав с заключенными прибывал утром, к вечеру их трупы были уже сожжены, а вещи складированы. Некоторые, самые молодые и сильные, оставлялись на время в живых в качестве «рабочих евреев», пополнявших так называемые зондеркоманды. После прибытия очередного транспорта, рабочие должны были вытаскивать из вагонов всех тех, кто был не в состоянии передвигаться самостоятельно, а также тела тех, кто умер в дороге. Затем они отмывали вагон от грязи и нечистот, скопившихся за долгие дни в пути, забирали привезенный депортированными багаж для того, чтобы когда пустые вагоны отправлялись из лагеря за новым живым грузом, ничто не говорило о том, кого именно они перевозили, и какая участь постигла этих людей. Отбирались прежде всего молодые работоспособные мужчины для работы в столярных, кожевенных и сапожных мастерских, и для «обслуживания» самого процесса умерщвления. Остальные собирали, сортировали и упаковывали одежду и ценности убитых, очищали газовые камеры и хоронили трупы, срывали с зубов золотые коронки - и все это до тех пор, пока их самих не убивали. Немцы поддерживали в них иллюзию: будете хорошо себя вести — еще поживете. Ослабевших время от времени отправляли на смерть, но их тут же заменяли — «текучка», если можно так выразиться, была высокой.
Согласно показаниям Печерского, только тех, кто участвовал в разгрузке камер душегубок, «было, как мне говорили, человек тридцать. В чём конкретно состояли их функции, я не знал, так как нам запрещалось свободно передвигаться по лагерю, но я слышал от других заключенных Сабибура, что они отвозили трупы удушенных людей на вагонетках, складывали в штабеля и сжигали».
В очерке «Восстание в Собибуре» Вениамина Каверина и Павла Антокольского приводятся полученные в 1944 году показания бывшего заключенного Дова Фрайберга: «когда партия в восемьсот человек входила в «баню», дверь плотно закрывалась. В пристройке работала машина, вырабатывающая удушающий газ. Особенность Холокоста по-собиборски — это удушение не цианидами, а выхлопными газами, то есть двуокисью углерода. Выработанный газ поступал в баллоны, из них по шлангам — в помещение. Обычно через пятнадцать минут все находившиеся в камере были задушены. Окон в здании не было. Только сверху было стеклянное окошечко, и немец, которого в лагере называли «банщик», следил через него, закончен ли процесс».
Те восемьдесят человек, которые на перроне вышли вперед по команде: «Столяры и плотники, два шага вперед!», нужны были для другой цели. 5 июля 1943 года Гиммлер приказал превратить Собибор в концентрационный лагерь, который будет заниматься ремонтом и отчасти переоснащением трофейного советского вооружения. В связи с этим в северной части лагеря развернули строительство. Нужна была рабочая сила. К тому моменту большая часть еврейского населения Европы была уничтожена, а война все никак не заканчивалась, и потому труд оставшихся в живых нацисты решили временно использовать для своей победы.
Почему Печерский сразу, не задумываясь, сделал два шага вперед? Надо было хвататься за любую соломинку, реагировать быстро — потом было бы поздно. Второго шанса не то что могло и не быть — просто быть не могло.
«Я оказался двенадцатым выжившим из всего эшелона, - вспоминал Алексей Вайцен, один из немногих уцелевших узников Собибора. - Назвался портным. Для немцев портные перешивали одежду людей, которые ушли на смерть. Меня поставили работать сортировщиком одежды. Перед смертью люди снимали с себя одежду, якобы для дезинфекции. После каждого эшелона оставались горы одежды, в том числе детской. Я до сих пор помню эти груды маленьких ботиночек».
Семен Розенфельд, депортированный в Собибор в одной группе с Александром Печерским, спросил у одного из «старожилов»: «А где товарищи наши, где они, как с ними встретиться?» Он говорит: «вот посмотри туда – видишь: дым начинает идти. Вот это ваши товарищи».
Собибор, по описанию Печерского, выглядел следующим образом: «Весь лагерь, насколько мне было известно, разделялся на четыре части. В первой части находились бараки, в которых проживали люди, использовавшиеся на различных работах в лагере Сабибур. Эта часть располагалась неподалеку от тупика железной дороги, находившегося на территории лагеря. Бараки, в которых мы проживали, были окружены проволочным ограждением, и всего там было семь бараков. В нескольких там жили люди, которых там было до пятисот человек, а в остальных находились пошивочные, сапожные мастерские, кузница, столярская мастерская и другие подобные помещения, где работали содержавшиеся в лагере люди.
Вторая зона лагеря была предназначена для того, что бы в ней раздевать догола привезенных для уничтожения людей. Я был в этой части лагеря только один раз, причем только в одном бараке, так что рассказать подробно, что из себя представляла эта часть лагеря я не могу. Знаю о назначении этой части лагеря потому, что около ста пятидесяти человек работали там по сортировке вещей, отобранных у людей, подлежавших уничтожению. Когда я был в одном из бараков второй части лагеря, то я видел мешки с волосами людей — от работавших там я узнал, что перед уничтожением у женщин срезали волосы. Так же я видел очень много одежды, фотографий, документов уничтоженных людей. Я знал, что у людей отбирают ценности и деньги, вещи и ценности немцы забирают себе. … Знаю, что там людям предлагали раздеваться и идти в «баню», а затем их отправляют на работу. Люди верили, что их отправят помыться и добровольно раздевались…
В третьей зоне лагеря происходило уничтожение людей. Как мне рассказывали, людей загоняли в специальные камеры, закрывали эти камеры и отравляли людей газом. Могу твердо сказать, что в третью зону лагеря никому из рабочих доступа не было. Туда могли ходить только немцы и охранники. Больше того, однажды, когда мы работали в четвертой зоне, к нам пришел один из немцев, построил нас всех и спросил, нет ли среди нас электросварщика. В нашей группе никто не вышел, но немцы нашли электросварщика в другой группе рабочих и направили его вместе ещё с тремя, или пятью рабочими в третью зону для ремонта чего-то. В лагере шли разговоры, что сломался мотор душегубки. После того, как эти люди ушли в третью зону лагеря, их больше никто никогда не видел, и мы считали, что их тоже уничтожили. Я видел, что люди прибывают в лагерь, и кто попадал в третью зону, тот оттуда уже не возвращался.
В четвертой зоне немцы заставляли нас, восемьдесят человек, прибывших последним эшелоном, строить какие-то бараки. Та зона была расположена неподалеку от третьей зоны, где уничтожали людей, и мне неоднократно приходилось слышать крики и плач уничтожаемых людей и выстрелы. Немцы, чтобы заглушить эти крики и чтобы окружающее лагерь население не узнало, что происходит внутри, завели на территории лагеря между третьей и четвертой зоной большое стадо гусей. Голов триста. И во время уничтожение заставляли заключенных гонять этих гусей, чтобы гуси своими криками заглушали человеческие стоны и вопли».
(По свидетельству выжившей узницы Эды Лихтман, за то, что один из гусей заболел и подох, заключенный Шауль Штарк, которому был поручен уход за гусями, заплатил жизнью).
Печерский дал в своих показаниях точное описание Собибора. Видно, не раз возвращался туда в своих снах и кошмарах. Вскоре после киевского процесса он собственными руками смастерил макет лагеря. Представьте, как нелегко ему было его соорудить при отсутствии в продаже необходимых материалов (в советское время строительные материалы были в большом дефиците). Этот макет какое-то время простоял в экспозиции ростовского музея, а потом был тихо оттуда удален и выброшен на свалку.
Итак, в Собиборе было всего четыре зоны (их часто называли «лагерями»). Рабочая — два барака для прошедших очередную селекцию портных, сапожников и прочих отобранных поддерживать фабрику смерти в рабочем состоянии. Предсмертная — для тех, кто селекцию не прошел: перед «душевой» они раздевались, складывали свои вещи в общую кучу, а женщины еще и оставляли свои волосы в «парикмахерской». Зона убийства и кремации: газовая камера под условным названием «Баня». Помимо перечисленного, шло строительство «норд-лагеря», куда был направлен Печерский.
Согласно данным в суде три десятка лет спустя показаниям коменданта Собибора Франца Штангля, транспорт из тридцати вагонов, в которых могло находится до трех тысяч человек, обычно был ликвидирован за три часа. Когда же администрация лагеря пришла к выводу о недостаточной « эффективности» газовых камер, в которых одновременно можно было умертвить не более 600 человек, в сентябре 1942 года были выстроены три дополнительные камеры, и общая «пропускная способность» удвоилась.
Еще был «Лазарет» — расстрельный ров, в который отправляли в перерывах работы «Бани», чтобы фабрика смерти не простаивала. Об этом свидетельствовал упомянутый выше Дов Фрайберг на процессе Адольфа Эйхмана: «Вскоре после возвращения с работы проводили «аппель» — линейку… Потом приходил Пауль и спрашивал: «Кто болен? Кто устал? Кто не хочет работать? Шаг вперед». … Большинство понимало намек, и выходившие тоже понимали, но так жить им надоело. … Тогда он подходил и говорил: «С тебя хватит, зачем тебе работать? Ты можешь жить лучше. Выходи». Он каждый вечер это делал — выбирал десять-двенадцать человек. Затем их отводили в место, которое эсэсовцы цинично называли «лазарет». В «лазарет» начали отправлять и тех из прибывших с очередным транспортом, которые не могли ходить — больных, престарелых, а также тела умерших в дороге. Живых расстреливали прямо в яме».
У любого, кто читает об этом, не может не возникать вопрос — почему миллионы людей не оказывали сопротивления и позволяли отправить себя в газовые камеры, почему столь редко приговоренные к смерти предпринимали попытки взять с собой одного из мучителей? Ханна Арендт объясняет это феноменом разрушением индивидуальности, тем, что нивелировка человеческой личности начиналась с ужасающих условий транспортировки в лагерь, когда замерзших нагих людей набивали в вагоны для перевозки скота, потом по прибытии – «безукоризненным шоковым воздействием первых часов», «манипулированием человеческим телом с его бесконечной способностью страдать»[xxi].
Акты сопротивления случались среди обреченных, которых сразу посылали на смерть, у них не было иллюзий, им было нечего терять. Об одном таком случае есть в показаниях Печерского: «Между второй и третьей зоной лагеря находился небольшой двор, в котором находился крольчатник. Там работала одна голландская девушка, немецкая еврейка по имени Люка, с которой я часто встречался и разговаривал. Я немного знал немецкий язык. Эта девушка, Люка, мне рассказывала, что ей все время приходилось наблюдать, как раздетых догола людей ведут от зоны, где они раздевались, в третью зону. Она говорила, что там была какая-то дорога, огороженная колючей проволокой. Во время уничтожения охранники стояли с внешней стороны этой колючей проволоки, а внутри по проходу шли эти раздетые люди. Один раз, как она говорила, люди, по-видимому, поняли, что их ведут на смерть и не захотели идти по проходу к камерам. Они начали бросаться на ограду из колючей проволоки, однако, это восстание было быстро подавлено немцами и охранниками, которые многих людей убили».
Справедливости ради надо сказать, что случаи сопротивления в немецких концлагерях были чрезвычайно редки. И удивляться тут нечему. «Вы не думайте, что только евреи так шли на смерть. Русские то же самое» (из записей Печерского, сделанных в Еврейском антифашистском комитете, 1945 год). Миллионы советских военнопленных, даже те, кто попал в плен в первый период войны, молодые и сильные (по сравнению с узниками концлагерей), прошедшие военную и политическую подготовку, вели себя так же — их парализовали голод и лишения, «простые методы, в использовании которых нацисты были настоящими мастерами» (Примо Леви).
Спустя год после восстания в Собиборе в октябре 1944 года восстали узники Освенцима-Биркенау, входившие в зондеркоманду — специальный отряд по сжиганию трупов убитых заключенных, убив трех охранников и взорвав один из крематориев. Последовавший за тем побег нескольких сот заключенных закончился тем, что почти всех их поймали и уничтожили.
Печерского десятки раз спрашивали: «Был момент, когда вы решились на восстание? Что послужило импульсом? Он всегда отвечал одно и то же: «Был такой момент. Это когда я услышал крик погибающего ребенка». В первый же день своего пребывания в Собиборе он услышал из третьего сектора крик: «Мама, мама!» Крик напомнил ему о дочери. Этот кошмар долго преследовал Печерского, после войны он часто кричал во сне: «Эла, Эла!»
(Продолжение следует.)
___________________________
[i] Музей Холокоста в Вашингтоне. Архив. RG-31.018M.0064.
[ii] Peter Black. Foot Soldiers of the Final Solution: The Travniki Training Camp and Operation Reinhard. Holocaust andGenocide Studies 25, no 1 (spring 2011):1-99.
[iii] По-польски это название пишется «Sobibór», а буква «ó» читается как наша «у». Встречаются и другие варианты, например белорусское «Сабибур». Но в путешествии по языкам, не имеющим такого знака над «о», польская буква обкаталась, и ходовым стало произношение «Собибор».
[iv] Однако такие свидетельства не пропадают. Подготовительные материалы, занявшие 27 томов, сохранились в архиве МГБ СССР, затем были переданы на секретное хранение в ЦГАОР (теперь ГАРФ), а в годы перестройки стали доступны для исследователей и, наконец, в 1993 году в Вильнюсе был издан корректурный оттиск рассыпанного в 1947 году набора вместе с фрагментами из других архивных материалов. В России «Черная книга» до сих пор не опубликована.
[v] Архив Музея Холокоста в Вашингтоне. RG 68.118 2011.12
[vi] http://www.evreyskaya.de/archive/artikel_1099.html
[vii] Цвейг Стефан. Звездные часы человечества. М., 2010
[viii] На этой идее основан созданный Франклом метод логотерапии — экзистенциального психоанализа, благодаря которому врач помогает больному найти смысл жизни и, обретя этот смысл, больной выздоравливает. См. Франкл Виктор. «Человек в поисках смысла». М., 1990
[ix] Леви Примо. Канувшие и спасенные. М., 2010, с. 20
[x] Звание военно-хозяйственного и административного состава всех родов войск, впоследствии приравненное к лейтенантскому званию.
[xi] http://www.soldat.ru/files/f/boevojsostavsa1941.pdf
[xii] Комаров Д.Е., "Вяземская земля в годы Великой Отечественной войны", Смоленск, 2004, с. 153-158.
[xiii] Протокол допроса военнопленного генерал-лейтенанта Красной Армии М.Ф. Лукина 14 декабря 1941 года / Новый часовой. Русский военно-исторический журнал. (СПб.), 1994, № 2
[xiv] ГАРФ, фонд Еврейского антифашистского комитета, Р-8114, оп. 1, д. 965, л. 152-159
[xv] Шнеер А. Из НКВД в СС и обратно. Из рассказов штурмбанфюрера. М. 2005
[xvi] Peter Black. Foot Soldiers of the Final Solution: The Travniki Training Camp and Operation Reinhard, с. 20.
[xvii] Все материалы Киевского процесса – см. Музей Холокоста в Вашингтоне. Архив. RG-31.018M.0064.
[xviii] Леви Примо. Канувшие и спасенные, с. 91
[xix] Боровский Тадеуш. Прощание с Марией; Рассказы. М.,1989
[xx] Так – в протоколе допроса.
[xxi] Арендт Ханна. Истоки тоталитаризма. М.,1996, с. 589.
Напечатано: в журнале "Заметтки по еврейской истории" № 5-6(192) май-июнь 2016
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer5_6/Simkin1.php
