בס''ד
«Человек создает себя в качестве человека через отношение
к чему-то сверхчеловеческому, сверхъестественному
и освящаемому, в чем хранится память поколений».
М. Мамардашвили, Неизбежность Метафизики.
Грань XIX и ХХ веков подарила российскому еврейству удивительное созвездие личностей: Бялика, Фруга, Ахад-га-Ама, Грузенберга, Винавера. Но и на этом фоне не теряются имена Шимона Дубнова и Зэева Жаботинского. «Книга Жизни» Дубнова и «Пятеро» Жаботинского не потеряли свежести и по сей день. Меня всегда занимал вопрос: как получилось, что величайший знаток еврейской старины, фанатик фактической истории, Дубнов, проглядел грядущую Катастрофу, а фельетонист, человек богемы, «гуляка праздный» Жаботинский провидел все: и крах и трагедию европейского еврейства и кровавое будущее сионизма, неотвратимо следующее из невозможности добровольного замирения с арабами.
Дубнов знал еврейскую историю, как никто. Проделанный им скрупулезный анализ источников («пинкасов» ашкеназских общин, респонсов, летописей) поражает воображение и глубиной и размахом. И еврейская традиция не была для него пустым звуком. Он учился в хедере и литовской ешиве. Казалось бы, ему и пророческие карты в руки. Дубнов еще до Мировой войны выносил идею еврейской культурной автономии. В дубновском, усовершенствованном, уютном гетто, просвещенным еврейским недорослям надлежало изучать «Всемирную историю евреев», чарующий идиш Фруга и Шолом-Алейхема, ТАНАХ, в качестве исторического памятника, и справлять еврейские праздники, очищенные от зловредных раввинских выдумок. Уже после Кишиневского и Белостокского погромов, после разбоя Первой мировой войны, в большевистской России, Дубнов продолжал грезить еврейской культурной автономией. Он был верующим Века Просвещения.
Жаботинский, получивший образование в Одесской Гимназии и Римском Университете по факультету права, имел о еврействе куда менее отчетливое представление, чем Дубнов, а разглядел и предугадал все. Здесь – загадка, и стоит над ней поразмышлять.
***
Знаем ли мы, что есть история? Нет, кажется ничего более ускользающего от разума, чем история; в усредненной школе ее представляют «бесконечно громадной очередью, в которой стоят в затылок друг к другу эпохи, государства, великие люди, короли, полководцы, революционеры, и задачей историка было нечто, похожее на задачу милиционера, который в день премьер приходит в кассу кинотеатра "Прогресс" и наблюдает за порядком, – следить за тем, чтобы эпохи и государства не путались и не менялись местами, чтобы великие люди не забегали вперед, не ссорились и не норовили получить билет в бессмертие вне очереди» (Ю. Трифонов, Другая Жизнь).
Дубнов был очень далек от ядовитой трифоновской карикатуры на историка. Он замирал перед тайной еврейской истории. Но пытался тайну объяснить. Рационально истолковать. А это невозможно.
***
Тогда, что же есть история? «Благодаря открытию иудео-христианской традицией будущего, как высшей ценности и разработке эсхатологии с ее пророчеством совершился прорыв в то измерение миропонимания, которое у греков находилось на периферии сознания, – в измерение истории. Коль скоро история не сводится к отдельным историям, то есть к происшествиям, о которых люди рассказывают друг другу, поскольку они с ними случаются и интересуют их как проявление человеческих судеб, а определяет движение человечества во времени, являясь также в образе Священной истории или религиозного чаяния, то на первый план выдвигается иной аспект человеческого опыта – надежда». (Г.Г. Гадамер, Философия и Литература).
Ганс Георг Гадамер говорит нам следующее: история не только и не столько наука о прошлом, но непременно также предположение обудущем, чаемом, мифологическом будущем. Историк скрыто или явно отвечает на вопрос: зачем? Зачем история? Зачем все это было? История, представленная вязанкой фактов, не содержащая образа будущего, – бессмысленна и невостребована человеческой душой. Жаботинский, наделенный мифологическим чутьем несравненной остроты, разглядел в сионизме главное – надежду; «еврейская культурная автономия», предложенная Дубновым, зажжет потом дюжинных покорителей Биробиджана, а народным движением, так и не станет. А вот коммунистический мессианизм – станет, доставив, между прочим, своим последователям великолепно упорядоченную историю, катящуюся из мрака к светлому будущему.
Предлагать народу, прожившему тысячелетия в ожидании Избавления, культурную автономию – жидковато. Дубнов этого не понимал. Мировая революция и возвращение в Сион – мифы иного масштаба.
***
Как бы ни рознились художественное, историческое и научное познания мира, они сходятся в одном: в изъятии события, факта из контекста, в котором они произошли. Изымая обычную смерть обычнейшего Ивана Ильича из контекста его тривиального бытия, Толстой поднимает ее в пространство трагического. Шекспир в «Гамлете» превращает банальную придворную интригу со смертями в драму вселенского масштаба. Физика стала наукой, научившись говорить языком математики, извлекая экспериментальные наблюдения из обступающего их контекста и возвышая их до теории. Историк, упорядочивая доступные ему факты, возгоняет их в пространство мифологическое, непременно содержащее образ будущего, рационально не расчислимый.
Мифы и теории устанавливают иерархии значимости фактов, делают их важными или оставляют на обочине сознания. Для огромной части еврейского народа заклинаемое Жаботинским возвращение в Сион, осталось на периферии душевной жизни. Всерьез к сионизму не относился и Дубнов. Да разве он один?
***
Дубнов назвал свой фундаментальный труд замечательно парадоксально «Всемирная история евреев», но пропустил главное – еврейская история всемирна, потому что священна. Лорд Бальфур, современник Дубнова и Жаботинского, писал, что знает генеалогию Царей Израилевых лучше, чем родословные Плантагенетов и Тюдоров. А все, потому что Книга Царств – священна.
Вне категории священного нет, разумеется, и священного ужаса; не страха болезней, неблагополучия и смерти, а страха бессмысленности бытия. Без опыта священного ужаса, осмысленная еврейская история невозможна. Поверить в то, что многотысячелетняя летопись должна разрешиться сытым, культурным урчанием у горшков с мясом (израильских ли, американских ли) – невозможно. Это и был бы конец истории.
Мифы стареют медленнее, чем люди, но стареют. Когда связь народа с мифом пресекается, народ вымирает. Зловещая иллюстрация этого положения предъявлена нам в Европе; карикатура на реставрацию мифа – в России. Еврейская история возможна пока и поскольку священна, пока и поскольку пейсатые дети учат в ешивах Талмуд. С этим многие будут спорить, но никто не станет спорить с тем, что еврейская история невозможна без евреев. Спорить не станут, но то, что мир окончательно решил, что опроставшись от евреев, заживет лучше и веселее, всем существом понял Жаботинский одним из первых и немногих.
***
Отношение к наследию Дубнова и Жаботинского очень разное. Дубнову отдают должное, как отдают должное респектабельному, почтенному, дряхлеющему дядюшке. Можно его и послушать, но реагировать не обязательно. С Жаботинским все по-другому. Либо его портрет вешают на стену, либо сладострастно топчут ногами. Такова судьба тех, кто набрался мужества увидеть мир, таким, как он есть. Не из любви к парадоксам скажу, что увидеть его таковым, без очков мифа – невозможно.
Напечатано: в журнале "Заметки по еврейской истории" № 5-6(192) май-июнь 2016
Адрес оригиинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer5_6/Bormashenko1.php
