*****
Толстая девочка в группе риска
Не выживающих в средней школе,
Как я мечтала пойти в артистки!
Боле чего уж, куда же боле!
В общем, тут можно уже смеяться,
Хохму такую любой оценит:
Я же мечтала под гром оваций
Резко скончаться в финальной сцене.
Чтоб не какой-то там детский лепет
В ТЮЗе, а чтобы во взрослой драме.
Или, хотя бы, как бедный лебедь,
Но по-нормальному, со словами.
Ну, потому что уже не страшно,
Если я больше не Лена, или
Не для того мы меняем страны,
Не для того мы меняем имя,
Приобретая особый навык,
Скрытый в вопросе "Куда деваться?"
На постоянку, навеки, нафиг,
Лучше, конечно, под гром оваций.
*****
Памяти Якова Когана
Не покидай тот город, в котором молод.
Город, в котором, куда ни посмотришь, море.
Город, в котором память, как срез граната.
Город, в котором родной холодок гранита,
Как полотенце ложится на лоб - так надо,
Все перетрется, утихнет, угомонится.
Не оставляй тот город, что так тиранил
Первой любовью, которой всегда не равен.
Город, где если пасмурно, значит, ясно.
Город, где шорох прибоя как шум трамвая.
Город, где мама всесильнее бога Яхве.
И недоступней всевышнего, так бывает.
Где он сейчас, с его сквозняком горячим,
Город, что недораспробован, недотрачен?
Море, куда ни глянешь, давно другое.
Жизнь отступает так тихо, как будто голос,
Бьющийся слабой волною в сухое горло.
Город уходит, смотрите, уходит город.
*****
Как пахнет снегом в киевской Софии,
Как память поднимается со дна!
На фреске – «неизвестные святые».
Ну здрасте – «неизвестные святые»,
Когда я знаю эти имена.
И что экскурсовод ни говори нам,
Как между пальцев прах ни растирай –
Да вот же Зина, Тоня и Марина.
А там, на заднем плане, это рай.
Глядят сурово и не рады, что ли,
В проеме распахнувшихся дверей?
Как будто все еще боятся боли,
Моей боятся боли, не своей.
Прожить не то, чтоб мало или много,
Но ничего не удержать в горсти.
Как их терзали нежность и тревога!
Терзала нежность, Господи прости.
На голых досках, без резьбы и лака,
Они стоят со мной средь бела дня.
Вот бабушка, а рядом с ней собака,
Предательство простившая собака,
И бабушка, простившая меня.
*****
Что же так нагло, бешено не везло?
Прячет мой ангел голову под крыло.
Потом, теребя оперенье, давай бубнить:
Мол, что-то распалось, какая-то, видно, нить,
И эти обрывки никак не соединить.
Он в этих перьях – вылитый трансвестит.
И чуть поверь я – вскочит и полетит.
Но зря он тут крутит пальцами у виска.
Я что-то не помню (а помню наверняка),
Чтоб он приземлился без травмы и синяка.
В нем каждый атом гонит его на край,
Он авиатор, типа как братья Райт.
Какая там видимость, если кругом зима?
Он хочет лететь. Он, конечно, сошел с ума.
«Ну ладно, - ему говорю, - полечу сама».
Я собираю – то, что с собой, в полет.
Ну там, для рая. В общем-то, как пойдет.
А он пожимает плечами: «Тебе видней,
Но там холоднее, чем здесь, и куда темней,
И нет у тебя, уж прости, бортовых огней».
Ну, извините. Где же мне взять огни?
Что же до нити – связывай и тяни.
Я соединяю обрывки и берегу.
Мои позывные «Ты слышишь меня? – «Угу».
Но если мой ангел летает – и я могу.
*****
Когда меня сослали в лагерь,
В здоровый лагерь пионерский,
Где надо было веселиться
И что попало хором петь,
Мы с бабушкой договорились -
Когда совсем достанут песни,
Чужие люди, звуки горна
И деревянный туалет,
Я напишу письмо ей: "Здравствуй,
А как живет моя гагара?".
И бабушка отправит маму
Эвакуировать меня.
Гагара очень гармонично
Тогда царила на комоде.
Смотрела черными глазами
Спокойно собирая пыль.
Уже нет бабушки лет 20.
Комода нет и той квартиры.
И некому за мной приехать
И некуда меня забрать.
Но как живешь, моя гагара,
Родная глупая гагара?
И отвечает мне гагара:
"Я просто чучело, а ты?"
*****
Осень в библиотеке следует за зимой.
В темное время года легко стареть.
Я бы могла быть книгой, книга могла быть мной,
Если была бы правдой, хотя б на треть.
Пылью и сладкой прелью пахнут ее листы.
Как мы ее читали, отняв у тьмы!
Темное время века с нами уже «на ты».
Это пока не правда, но это смысл.
Поздно куда-то ехать, поздно менять насест.
Мы себя растранжирили, обобрав.
Чтоб из подтекста боли образовался текст
Нужно писать отчетливее, чем Брайль.
Что ни случится с нами, где мы ни окажись,
Как ни читай наощупь сырой фасад,
Мы в единицах боли меряем нашу жизнь,
И подгоняем цифры под результат.
*****
Временами, когда я долго тебя не вижу,
Ты мне кажешься, нет, не старше, а просто выше,
Как деревья из детства: тем выше они, чем дальше,
Если лето, я слышу шум тополиный даже.
Если долго кого не видишь, в сухом остатке
Только память, ее ошибки и опечатки.
Повторяет то так, то иначе одно и то же,
Чем правдивее память, тем менее мы похожи.
Как далекие страны текут молоком и медом,
Чтобы встретить холодным ветром, голодным годом,
Точно так же и память, что вроде непогрешима,
Провожает холодным взглядом, глядящим мимо.
Что ж тогда остается, по-честному, без обмана?
Пара фоток, записка, ракушки на дне кармана,
Повторенье твоей повадки в привычном жесте,
Или оторопь солнца и дробот дождя по жести.
Это, в общем, не выход, но все-таки это выдох,
Помнишь, в детстве кричали маме: «А Лена выйдет?»
Пыль дрожала в подъезде, ты помнишь, и плыло лето.
Если Ленка сейчас не выйдет, зачем все это.
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 6(75) июнь 2016
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2016/Nomer6/Berson1.php
