Предисловие
Я всегда полагал себя счастливчиком. Меня дарили дружбой и перепиской многие замечательные люди. Быть может, более всего я дорожу перепиской с А. Воронелем, счастливо и уникально сочетающим таланты физика, философа, теолога и литератора. За прошедшие сто лет, кого и что только не хоронили. Предавали земле литературу, историю и самого бога. Об эпистолярном жанре и говорить не приходится: его объявили давно умершим. В самом деле, кто пишет сегодня письма? Я надеюсь, что переписка, которую с согласия А. Воронеля я предаю гласности, убедит читателя в обратном. Не умирает, то во что мы себя вкладываем.
Бормашенко – Воронелю, май 2007
Уважаемый Александр Владимирович,
В продолжение нашего разговора, мне подумалось, что холодное, жесткое мышление Рамбама не в последнюю очередь связано с его стремлением быть предельно последовательным. Такова видимо судьба всякого абсолютно последовательного мышления (и поведения). Таким же негибким, последовательным мышлением в наше время отличался профессор Лейбович.
В самом деле, Вы совершенно правы, полному контролю разума над жизнью мешает именно тело. И большой вопрос: так ли уж необходимо выметать из чистого сознания антропоформизмы и биологизмы? Обратите внимание на любопытное обстоятельство: точные науки оказали огромное влияние на биологию, а вот биологические идеи в физику (а уж тем более в математику) вовсе не проникли. Нам с Вами приятно было бы думать, что дело в недоразвитости биологического подхода (одно слово: зоология!), но причины, по-видимому, залегают поглубже. Биологические подходы, идеи плохо сшиваются с миром чистого разума.
Всего самого доброго.
Шабат Шалом!
Эд.
Воронель – Бормашенко, 31 мая 2007
Дорогой Эдик! В приложении находится статья Мелихова. Я хотел бы поместить ее в 145. Конечно, он узнаваем, но его каждый раз интересно читать. Мы с вами знаем, что абсолютной истины, конечно, быть не может, но гипотезы все же бывают «правдоподобные» и нет. Помните обаятельную книжку Пойа «Правдоподобные рассуждения»?
Ваш Александр.
Воронель – Бормашенко, 26 июня 2007
Дорогой Эдик! Посылаю вновь Мелихова. Эта статья включает отчасти прошлые, но важный новый элемент – вместо обычного термина «фантом» он говорит здесь о «близости к Богу», что вовсе не одно и то же. Всего лучшего.
Ваш Александр Воронель.
Бормашенко – Воронелю, июль 2007
Дорогой Александр Владимирович, Ваше рассуждение об автономности человеческого сознания, мне чрезвычайно близко. Обратим внимание: Адаму поручено назвать всех животных, и он успешно справляется с поставленной задачей. Вместе с тем, себя назвать он не может: «Мужчину и женщину создал Вс-вышний, и назвал их Адам» (Берешит, 5, 2).
Обратите также внимание на единственное число: «и назвал их Адам».
Я и избранность еврейского народа понимаю в том же ключе: Вс-вышний назвал нас евреями, как бы человек ни пыжился себя назвать (в глубоком смысле этого слова, в смысле выявления сущности), он не может.
Я с Вами совершенно согласен: человек без Б-га превращается в беспризорника. И штука в том, что, быть может, интеллигент, интеллектуал в еще большей степени, нежели, человек, необезображенный печатью разума. А. Мелихов, например, по инерции оставляет Б-га, для темной массы, не подозревая о том, что на самом деле Б-г нужен именно ему, массе нужен не Б-г, а идол.
Всего самого доброго,
Ваш, Бормашенко
Воронель – Бормашенко, 11 сентября 2007
Дорогой Эдик! Я очень заинтересован снова и снова возвращаться к статьям Мелихова, потому что мне кажется, что это дорожка, по которой интеллигенция потихоньку возвращается к переоценке роли религии и приближается к более глубокому пониманию реальности. Я в связи с его соображениями хочу высказать мысль, которая должна быть особенно понятна ему: «Не поминай имени Б-его всуе» – можно сказать, что четвертая заповедь предписывает с осторожностью упоминать слово «Бог» (тетраграмматон?), которое не подлежит общим правилам обращения со словами. В самом деле, ведь слова это вещи, – даже скорее слова – это числа, и они позволяют нам производить с ними те же алгебраические действия, что и с числами, потому что математика – это просто логический язык. Однако и математика признает существование выделенных чисел: если А добавить к В, сумма, вообще говоря, должна составить А+В. Но, когда А равняется 0, А+В = В для любого В, а если А равняется бесконечности, то А+В = А, какое бы ни было В. Таким образом существует число, СЛОВО, которое НЕ ВПИСЫВАЕТСЯ В ОБЫДЕННУЮ РЕЧЬ, и потому не должно быть произносимо без оговорок, т. е. уделения ему специального внимания.
Из этого простого соображения видно, что общепринятое манипулирование словами (и в этом ряду употребление слова бог с маленькой буквы) делает нашу речь логически неадекватной в принципе.
Мне интересно, как вы отнесетесь к этой мысли. Словесное воспитание интеллигента в последние 200 лет как бы приводит к логическим ошибкам (вроде деления на нуль).
Надеюсь, что на этот раз (третий) месседж пройдет. Сообщите, пожалуйста, получение. Всего доброго вам и вашей семье.
Всегда искренне ваш Александр Воронель.
Бормашенко – Воронелю, 2007.
Дорогой Александр Владимирович,
Ваши теологические рассуждения мне близки и понятны.
Для неприятностей в мышлении достаточно нуля и единицы; бесконечность появляется, как бы, автоматически: единица, деленная на нуль Вам ее немедленно доставит. Нуль и бесконечность лежат где-то очень поблизости. Да и абсолютный нуль температур лежит выше бесконечной температуры. Лейбниц говорил: натуральный ряд чисел – творение Б-га, все остальное дело рук человеческих. Он видимо мог бы ограничиться единицей и нулем.
Я позволю себе предложить небольшое развитие Вашей теологической идеи. В свое время мы с Шешневым предложили считать число 1 фундаментальной физической константой. В самом деле, грань между безразмерными и размерными физическими величинами (как Вам лучше меня известно, в результате длительной работы с таким странным утверждением, как критерий Линдеманна) весьма зыбка. Возьмем, скажем, безразмерную энтропию, имеющую между тем богатый физический смысл. В этой связи, разумно было ввести в список фундаментальных физических констант – единицу, ведь энтропия приобретает физическое значение в результате сравнения именно с единицей. Тогда ноль (или расположившуюся от него поблизости бесконечность) следовало бы объявить фундаментальной нефизической постоянной. В самом деле, ни ноль, ни бесконечность не наблюдаемы. У них нет зримого образа. В этом смысле Б-г – место мира, а не мир место Б-га.
Воронель – Бормашенко, 2007.
Дорогой Эдик! Я согласен. Две опорные точки: нуль и бесконечность – это перебор. Нуль – это ничто («...чего нет, того нельзя считать». Эккл. 1,15) и в нем источник бесконечных возможностей (отсюда – всезнание и всемогущество). Конечно, единица вносит в мир нечто, и потому – это физическая константа, ибо единичность – это свойство материального (наблюдаемого, т. е. существующего). То, что имеет количество. То, что можно прибавить. Идея, что нечто можно прибавлять и само понятие количества уже не свободно от содержания и, хотя и не имеет размерности (оно имеет размерность ТОГО, ЧТО ПОДДАЕТСЯ СЧЕТУ), все же открывает нам выход из чистого воображения во внешний мир. Оставаясь в рамках научного мышления, мы должны признать, что это определение (предположение), основанное на нашем житейском опыте, но чисто логических оснований не имеющее.
Во внутреннем мире дело обстоит не так. Если к моей мысли прибавить вашу, мысль не становится больше. Она становится другой. Более правильной. Тут скрыто и нечто о человеке. Если ко мне прибавить вас, несомненно, что тел (и даже социальных функций) будет больше (два), но мысль, постижение остается неизменным, т.е. индивидуальность сознания, в известной степени, иллюзорна.
Со времен Сократа (хотя, правда, и Спиноза переписывался с Лейбницом) исчез групповой дискурс и такое усовершенствование мысли натолкнулось на соревнование авторских амбиций. Само существование их – постулат этой культуры.
Привет Шешневу. Хаг Песах Самеах!
Бормашенко – Воронелю, сентябрь 2007
Ни пафос ни встревоженная интонация статьи Александра Мелихова не могут быть поняты в отрыве от фона, той самой «панорамы военной истории», из которой данный текст извлечен для публикации в «22» (к сожалению, никакой другой кроме военной, истории у человечества пока нет). Бревном на переднем плане панорамы, о котором читатель «22» может и не догадываться служит наступление Русской Православной Церкви на образовательные институты России. Сегодняшние споры нобелевского лауреата Виталия Лазаревича Гинзбурга с церковными иерархами о том, чему и как учить в школе, донельзя смахивают на дискуссии наркома Луначарского с Митрополитом Введенским, лишний раз напоминая о том, что в России меняется лишь фон «военной панорамы», да и то медленно. Впрочем, роли переменились, если ранее на успех был обречен красный нарком-атеист, то теперь итог дискуссии предрешен в пользу церкви. И жуткий симбиоз органов государственной безопасности с клиром грозит перейти из латентной фазы в явную.
Если учесть нешибкий ход русской истории и то, что еще сто лет тому назад Православная Церковь науськав правительство, направила на Афон войска для расправы с монахами, не вполне канонически трактовавшими Священное Писание (о подробностях акции можно справиться у Бердяева), то станет понятно, что опасения либерально-атеистической интеллигенции небеспочвенны. Примерно такие же кошмары терзают и сны израильской светской интеллигенции. Образ будущего, преследующий либеральную профессору, в котором толпы неразличимо черных, бородатых людей в штраймлах, загоняют вяло отбивающихся гуманных атеистов в синагогу, во многом задает израильское настоящее.
Скажу сразу, что сходство здесь чисто внешнее. В России церковь всегда была подмята государством. В иудаизме, напротив, заложены такие мощные механизмы несогласия с властью, противостояния власти, будь-то светской или религиозной, что следует опасаться скорее, бесконечного дробления, почкования, сектантства, препятствующих полноценной жизни народа.
Переместимся от фона к социо-антропологической концепции Александра Мелихова. К сожалению, она страдает неизбывным внутренним противоречием. Ему хочется Трагедии с большой буквы при боге с маленькой, а лучше и вовсе без бога. Так не бывает. Если нет Б-га, нет вечной жизни, то по земле ползают несколько миллиардов людей, приговоренных к смертной казни. И люди на этой земле «не жить будут, а ожидать когда их повлекут к эшафоту. Тогда и земля, обращенная в сад, станет не местом веселья и радостной жизни, а местом уныния, страха, отчаяния и, главное, заключения. Это будет тюрьма, устроенная столь гигиенически и удобно, что людям не останется ничего желать в этом направлении, и в этой тюрьме будут жить и гулять "на свободе" – только приговоренные к смерти. Это тюрьма, потому что выхода нет». (В.Ф. Эрн).
Трагедии, разыгрываемой в тюрьме, предстоит оставаться убогой.
Если бог лишь фантом, милостиво допущенный к употреблению для обуздания инстинктов масс, если религия – лишь снисходительно разрешенное «ностальгическое переживание» то никакой Трагедии быть не может. Для трагедии нужен Зритель, и не тот, что, выйдя из уютного театрального зала, пересядет в еще более уютное кресло у телевизора, нальет рюмашку, и через пять минут позабудет и актеров и пьесу.
Б-г – Творец всего сущего, причина всех причин, предельное бытие, Б-г Авраама, Ицхака и Яакова делает трагедию возможной. У нашего с Александром Мелиховым поколения, поколения советских ИТР (инженерно-технических работников, – для позабывших эту аббревиатуру) был заместитель, суррогат Б-га, – свободное творчество. Были и священные книги – «Мастер и Маргарита», «За миллиард лет до конца света». Был и вернейший признак всякой религии – гамбургский счет, по которому оценивались дела рук человеческих. Жизнь Мандельштама стала Трагедией, ибо разворачивалась и пресеклась перед богом поэзии. У религии творчества, как и у родственной ей интеллигентности, есть родовой порок – она не передается по наследству, нет механизмов ее трансляции в будущее (вспомните бельевщицу Таню из доктора Живаго). Удивительно, не то, что сегодня верность ей сохранили единицы, а то, что в 60-х-70-х она захватила миллионы. Религия свободного творчества близка Александру Мелихову и автору этих строк – оттого что в ней прошла наша молодость, при ближайшем же вглядывании в нее обнаруживается и малосимпатичные ее стороны. ИТР не слишком задумывается над тем, кто и зачем воспользуется плодами его вдохновения. Отец американской атомной бомбы Энрико Ферми отказался ужаснуться результатами своего творчества, воскликнув: «но это же, прекрасная физика». Что и говорить, физика великолепная.
Александр Мелихов взыскует «образа мира, который бы спасал нас». К сожалению, создание такого образа – задача, превышающая человеческие силы. Ибо этот образ должен включать в себя и социологическую компоненту, заведомо непознаваемую. Грандиозные успехи точных наук, добытые в XIX-XX веках, породили ядовитейшую иллюзию того, что может быть познано все, в том числе жизнь человека и общества. Словно в насмешку история выкинула небывалое коленце – Первую мировую войну, плавно перешедшую во Вторую. Марк Алданов – добросовестнейший исследователь – писал о том, что Сараевское убийство было не поводом, а именно причиной Первой мировой войны. Никто ничего не предвидел, и никто ничего не предугадал. Пророчествовать назад – нетрудно; нетрудно и пришить задним числом социологическую концепцию к заранее известному результату. Если в результате обвала мировой экономической системы, климатической катастрофы, побега на волю вируса из микробиологической лаборатории население Земного шара к 2010 году уменьшится вдвое, будьте покойны, в 2015 году гениальный экономист получит нобелевскую премию, все научно объяснив (если до этого его вкупе с другими жрецами науки не вздернет на фонарь разъяренная толпа, разочарованная непредвиденными результатами технического прогресса). Теоретики, занимающиеся хаосом, утверждают, что полет бабочки на Хоккайдо, может вызвать ураган в Калифорнии, и это не шутка и не гипербола.
Бессилие социологии перед лицом истории лучше всего наблюдать в Израиле, правые и левые профессора абсолютно научно точно знают, что необходимо делать для спасения страны, к сожалению, их прогнозы и рецепты диаметрально расходятся. Представителям точных наук тоже не следует слишком уж надувать щеки, и полезно сознаваться хотя бы самому себе в том, что нам пока недоступно точное описание процессов, происходящих в капле воды, не то, что в живой клетке.
Нельзя научно объяснить не только историю, но и человеческую жизнь, человек ведь создан по образу и подобию Б-жьему. Объяснить нельзя, но можно придать ей высокоразвитую форму, структурировать. В сущности, именно этим и заняты религия, традиция. Как это ни грустно, ни неприемлемо для человека творческого, но традицию нельзя выдумать, в нее можно лишь войти. Если же такого структурирования не происходит, народ с легкостью необычайной превращается в массу, толпу, манипулировать которой можно, как заблагорассудится. ХХ век доставил тому массу примеров. И вот тут проблемы России и Израиля, к сожалению, сходны: израильские школьники так же мало знакомы со своим историческим и духовным прошлым, как и российские, и мы возвращаемся к исходной точке: как, и чему учить в школе? Человечество за тысячи лет так и не разобралось в этом вопросе, и не похоже, что вскорости разберется. Однако, кое-какие итоги можно и подвести: один из деятелей левой партии МАПАМ, сказал: «Мы хотели вырастить поколение атеистов, а вырастили поколение невежд».
Александр Мелихов прав: «Умению управляться с электричеством или французским языком достаточно обучить двадцатую часть населения», но ни физикой ни французским не заменить ни изучения Библии ни изучения Талмуда. Кроме того, имеет некоторое значение и судьба остальных девятнадцати двадцатых населения, ХХ век показал, что этим девятнадцати двадцатым тоже приходится не сладко: в настоящей трагедии, гибнут не исполнители, в ней гибнет хор (М. Алданов).
Воронель – Бормашенко, 16 Сентября 2007.
Дорогой Эдик!
Спасибо за быстрый ответ. Я боюсь, что вы начисто пропускаете главную проблему, о которой Мелихов пишет. «...почему в социальных вопросах ничуть не более сложных, чем проблемы физики и биологии, люди веками пребывают в разногласиях столь полярных, какие в естественных науках возникают лишь в краткие периоды научных революций». Эта фраза вовсе не означает его оптимизма по поводу социальных наук, а говорит о том, что в социологических вопросах люди руководствуются разными парадигмами, которые зачастую несовместимы. Это не индивидуальная проблема, «во что верить?», а констатация парадоксального состояния западной цивилизации, которая, освоив довольно трудную часть в понимании мира, наталкивается на роковую неспособность понять самое себя. То, что вы говорите в ответ, совершенно не задевает вопроса. Вы говорите о непредсказуемости отдельного человека и невозможности предвидеть события. Но социология как раз очень уверенно предвидит тенденции, и после смерти Александра предсказывает борьбу за власть между наследниками и раздробление царства, после гипотетического расстрела Ленина – возникновение Сталина, а не укрепления демократии, и после убийства Гитлера более умеренную, но все же, диктатуру, а не что-нибудь иное. В этом смысле современная социология не хуже термодинамики и непознаваемость и непредсказуемость кроются не здесь.
Мое сравнение революций с фазовым переходом не упрощает ситуацию, а всего только показывает, что социологи (в моем случае это был Бердяев) ничего, в сущности, не могут об этом сказать сверх того, что очевидно из такого сравнения. Ваши слова: «Социальные проблемы неизмеримо сложнее проблем физики и биологии, и как злобно заметил булгаковский Воланд, нам совершенно недоступно планирование на сколь-нибудь приличный срок, ну, скажем, лет на тысячу. Да и не то, чтобы на тысячу, на день вперед ничего не спланируешь, в особенности, если этот день в августе 14-го или июле 41-го» совершенно точны, но относятся к содержательному анализу, который чужд науке, как я ее понимаю (наука – это систематизированное наблюдение), и должен рассматриваться на совершенно другом уровне.
Ваше напоминание о малом параметре означает, что в конечном итоге «ихие тов». Но бедный Мелихов (и еще несколько миллионов хороших людей) живет не в вечности и вынужден мыслить именно в своих временных и пространственных рамках. Человек, для которого религиозная традиция не является даром воспитания, должен найти к ней свой подход, который можно сформулировать в пределах его культуры.
Вы преувеличиваете, когда говорите, что Мелихову «Бог нужен для удовлетворения специфических человеческих потребностей. Бог не управляет миром, но отвечает более или менее изысканным духовным или социальным запросам». Б-г нужен всем, но в разных кругах о Нем приходится говорить разными словами. И мне кажется, что во всех таких случаях следует стараться идти людям навстречу. Проблема всей цивилизации, что любой подобный разговор быстро превращается в религиозную пропаганду, и попытка Мелихова заслуживает уважения.
Я надеюсь, что у вас все здоровы. Я подвергаюсь водным процедурам и надеюсь вскоре обходиться без костылей, но вы, к сожалению, правы относительно непредсказуемости. Это соображение относится и к медицине. К одной частице тоже, если она входит в равновесие со средой. Это не значит, что человек так же прост, как частица, а скорее, что частица, как элемент мира, столь же сложна, как и царь природы.
Но это уже треп. Будьте здоровы и благополучны. Ваш Александр.
Бормашенко – Воронелю, февраль 2008.
Дорогой Александр Владимирович,
Не будет ли с моей стороны непомерным нахальством (с учетом Ваших проблем с перемещением в пространстве) пригласить Вас на Семинар моей группы? Мне бы очень хотелось услышать Ваш доклад о жидком (ударение на первом слоге) состоянии вещества. Если бы вы согласились прочитать такую лекцию, это было бы великолепно. А после лекции я бы пригласил Вас отобедать кошерной пищи у меня дома. Такой доклад принес бы огромную пользу и нашим сотрудникам и студентам. Семинар проходит по воскресеньям в 13-15.
Помимо того, я ношусь с идеей создания в нашем Колледже комплексного центра изучения воды, со всех возможных точек зрения: физической, химической, биологической, медицинской и пр.
Хотелось бы обсудить с Вами эту идею.
Всего самого доброго.
Эд.
Бормашенко – Воронелю, февраль 2008
Уважаемый Александр Владимирович,
Я выбил из нашего институтского начальства деньги на то, чтобы привезти вас на такси на наш семинар (и, разумеется, отвезти обратно). Удобна ли Вам дата 17 февраля, Воскресенье 13-15? Если да, то такси заберет Вас в 11-45 из Тель-Авива и привезет к нам. После семинара, обсуждения, обеда, и т. п. такси Вас отвезет обратно. Спасибо.
Всего самого доброго,
Эд.
Воронель – Бормашенко, февраль 2008
Дорогой Эдик!
Спасибо большое за ваше трогательное предложение. Оно действительно снимает большую часть моих трудностей. Надеюсь, моя лекция 17 Февр. оправдает потраченные деньги.
Насчет Мелихова, вы, конечно, правы, утверждая, что он говорит о суррогате. Но ведь он пишет в России, где подлинного продукта и нет. Не считать же прибежищем духовности российскую церковь. Да и для большинства людей во всех странах «офицерская честь», «национальная гордость» понятнее и ближе, чем духовность, которую вы имеете в виду. Но, если вы вспомните Достоевского: «Если Бога нет, какой же я капитан», вы поймете, что все эти «фантомы» – это просто ступени Б-гопочитания, на которых стоят разные люди. И на большее они, к сожалению, неспособны. Но лучше, чтобы они совершали эти усилия возвыситься, чем погрязали в своем свинстве без просвета.
Еще раз спасибо.
Ваш Александр.
Воронель – Бормашенко, 2008
Теория «остранения» Виктора Шкловского имеет прямое отношение к 613 мицвот в иудаизме. Эти намеренные усложнения всех повседневных действий имеют целью сосредоточить внимание человека на онтологическом (сакральном) содержании человеческой жизни и задержать внимание на каждом процессе.
Не исключено, впрочем, что и внутри этой системы человек зачастую все же действует автоматически, упуская тот самый элемент уникальности каждого переживаемого мига, ради которого вся система была построена. Однако, по крайней мере одна цель достигнута: человек ежеминутно помнит, что он еврей.
В основе самой постановки вопроса об объективной истине лежит древняя платоновская мысль об идеях вещей: у каждой вещи есть ее сущность – идея (скажем, идея стола – это плоскость, приспособленная к росту сидящего человека) и, хотя преходящие воплощения вещей изменяются (мода на четырехногий стол может смениться на трехногий), но их идеи остаются неизменны. Соответственно, не меняется и взаимоотношение этих идей (т. е. рост человека индивидуально или со временем тоже может меняться, но идея стола останется в том же самом соотношении с идеей человеческого роста). Действительно ли «идеи вещей», существуют или они существуют только в сознании, воспитанном в согласии с гениальной фантазией Платона?
Нужно сказать, что и талмудическая традиция вводит парадигматические понятия, тождественные «идеям вещей» для типовых ситуаций (например, «яма» как искусственное препятствие или «рог» как причина травмы, но это уже не столько идеи «вещей», сколько «идеи ситуаций» или даже событий), которые стали основой еврейского прецедентного права.
Как бы там ни было, эта мысль оказалась замечательно продуктивной в науке (например, математические точки, прямые, перпендикуляры, которыми с платоновских времен пользуется геометрия, механические, физические, а со временем уже и социологические модели) и по мере расширения области своей применимости, привела к распространенному убеждению, будто во всяком деле «объективная истина», как «идеи вещей», существует вне и независимо от нашего сознания. И она может быть однозначно установлена достаточно тщательным расследованием. Но такая парадигмизация (что эллинская, что талмудическая) требует от индивидуального человека большой интеллектуальной и эмоциональной культуры: человек, во-первых, должен видеть нечто общее в разнесенных между собой, отделенных друг от друга явлениях из разных областей жизни (это не только трудно всякому человеку, но зачастую вызывает сомнения и споры и среди философов) и, во-вторых, он, зачастую вопреки своим чувствам, должен согласиться в мыслях следовать этой общности (нравственный императив), как будто она его обязывает. Есть и в-третьих, состоящее в том, что такая идеализация никогда не бывает идеальной, и по мере удаления от реальности отклонения накапливаются, так что необходимо постоянно ставить под сомнение степень соответствия моделей. Это не дается легко рядовому человеку. Он предпочитает абсолютизацию правил и определений. Т. е. склоняется, скорее, к обожествлению идолов. Эта культура еще не стала всеобщей ни в одной стране. Существуют люди (и народы), которым «объективный» подход не только невнятен, но и чужд в принципе.
Господство идеи сущностного единства, привнесенная в европейскую культуру христианством (из иудаизма) привела к такому воронкообразному втягивающему эффекту, к такому мощному взаимозацеплению стремительно развивающейся мысли, которое веками побуждало науку к идейной экспансии. Например, опыты Фарадея привели к теории электромагнитного поля Максвелла, а она с неизбежностью вывела на существование электромагнитных волн, а это, в свою очередь, повело к электромагнитной теории света, а затем и к специальной теории относительности. Фотоэффект, формула Планка и спектры излучения заставили разрабатывать квантовую механику и т. д. На первый взгляд развитие науки выглядит, как якобы естественный процесс роста знаний. Однако, если бы не нависала над головой европейца теологическая необходимость совмещать и согласовывать все эти отрывочные сведения между собой, он прекрасно мог бы функционировать, не задумываясь над неразрешимым вопросом, должна ли материя быть волной или частицей, и объяснял бы свет оптическими законами, а тепло – термодинамическими (теория теплорода). Механику можно было бы освоить, не выходя из пределов механических законов, а для ядерных реакций остались бы свои, особые ядерные законы.
Не говорите, что это невозможно. Ведь, вот, у древних греков знания об электрических свойствах янтаря никак не увязывались с законом Архимеда, геометрией Евклида или с астрономией. Уж конечно это не означало их примитивности.
Для греков (благодаря многобожию) отчасти был приемлем тот идеальный плюрализм, к которому, против всех ожиданий, стремится теперь Западное общество. Благодаря такому врожденному свойству эллинистическая цивилизация сумела осуществить свое эклектическое, полудобровольное, единство половины мира. Это непрочное, скептическое единство политеистов было нарушено натиском фанатиков сущностного единства: сначала войнами Маккавеев, потом Иудейской войной и, наконец, широким распространением христианства. Затем возник Ислам, и в течение нескольких последующих веков у него был шанс опередить Европу в техническом и духовном развитии. Почему-то это не вышло...
Агрессивная идея единства, однако, побуждает не только к военной экспансии. На протяжение веков она толкала средневекового европейца включать все новые элементы в его общую картину мира. Сначала греков, потом арабо-еврейскую философию (именно, не арабо-еврейская философия включила европейское знание, а – наоборот), суфизм, потом Спинозу...
В 19-20 вв. Западную цивилизацию уже нельзя назвать чисто христианской, и она все чаще определяет себя как иудео-христианская. В конце 20-го, когда ослабевает гипноз великих открытий в естественных науках и выветривается влияние былой религиозности, на первый план выдвигается множество гуманитарных теорий, направленных на разрушение фундаментальной идеи единства. Представители точных наук остались последними защитниками единства мира. Можно подумать, что все время, пока точная наука аргументировала такими неотразимыми доводами, как пенициллин, радио и атомная бомба, гуманитарии пережидали в засаде, готовясь к отпору. Только в 20 в. началась настоящая вакханалия развенчивания основ собственной цивилизации. Сначала О. Шпенглер удостоверил ее неуниверсальный характер. (Хотя по утверждению Исайи Берлина это впервые сделал Вико, европейская культура как бы не заметила этого. Только когда эта идея стала актуальной, появились Данилевский и Шпенглер.) Потом А. Тойнби поставил под сомнение ее моральное первенство и право на лидирующую роль в мире. Дальше уже с легкой руки Маргарет Мид антропологи объявили, что и вообще эта цивилизация ничем, кроме несущественных якобы технических приемов (как раз, тех самых, о которых так хлопотал Карл Маркс под именем производительных сил) не превосходит никакую другую, и все, так называемые, примитивные племена такие же сложные и развитые, как мы. И уже в самом конце 20-го в. М. Фуко, Ж. Деррида и др. установили, что никакой единой интерпретации источников (как и единой истории) быть не может, что разные трактовки одного и того же текста вполне совместимы, ибо всякий текст, по существу, многозначен, бесконечен по своим ассоциациям и, следовательно, непознаваем. Хотя все эти нюансы и недоступны непрофессионалам, основной результат, «что все относительно» пришелся европейскому обывателю как раз впору. Конечно, философы, как профессиональные интеллектуалы, сами все же отлично знали границы неопределенностей, о которых они толковали. Но в наше время любые идеи в кратчайшее время отвязываются от своих причалов и поступают на продажу вразнос. Очень скоро, провозглашая, что эклектизм ничем не хуже единства, а кольцо в носу не менее красиво, чем на пальце, критики и журналисты привыкают ссылаться на Хайдеггера или Малиновского.
Современные этнографы, исходя из соображений политкорректности отрицают наличие систематического людоедства у примитивных племен (и само понятие примитивности), а недавно начали оспаривать и термин «варварство», применяемое к народам, не задетым эллинизацией, но опыт жизни учит, что и людоеды, и варварство живут среди нас и сейчас, и соответствующие инстинкты в человечестве не отмирают.
Этика определяет то, что в данной культуре считается должным, эстетика же – то, что кажется привлекательным (эстетика может быть и безнравственной, как мы знаем). Т.е. эстетика подразумевает внеэтическое (возможно, физиологически обусловленное, хотя и влияние социального внушения нельзя отрицать) чувственное притяжение, страсть, способность вызвать любовь. Эта способность, конечно, не может воздействовать через разум. Она взывает к предсознанию. Это относится и к нашей способности любить разум. Даже люди не способные рационально мыслить, способны ценить разум в других. Отсюда следует, что любовь к ясности, к рациональному познанию, как и всякое бессознательное влечение, имеет заведомо иррациональные корни. Она, возможно, диктуется любовью (лучше сказать, тягой) к порядку.
Такая инстинктивная тяга биологического организма предшествует разуму и может составить мистическую (неосознаваемую) основу нашей веры в превосходство упорядоченности над хаосом.
Чем упорядоченность лучше? Ощущение превосходства упорядоченности (понижения энтропии) укоренено в нашей физиологии, как условие выживания. Это ощущение зафиксировано в форме асимметрии космоса в глазах монотеистической цивилизации, предпочтительности материи перед пустотой, света перед тьмой, жизни перед смертью: «Жизнь и смерть предложил Я тебе. Выбери жизнь!» (Втор. 30,19).
Такое требование, пожалуй, предшествует всем остальным, и может быть названо нулевой заповедью. Такую заповедь имеет смысл держать в уме впереди остальных, подобно нулевой аксиоме Э. Бормашенко (см. «22», № 103) которая должна бы предшествовать всем остальным аксиомам математики.
Описание «Берешит» устанавливает знакомую науке иерархию: сначала хаос, потом последовательное по возрастающей сложности установление порядка. Человек, как вершина этой пирамиды, сам строит свою упорядоченность, отчасти уже сознательно. Эксцессы неупорядоченности (допотопное поведение – Содом) или безответственного планирования (строительство Вавилонской башни) исправляются той же волей, что призвала мир к существованию. Наша последовательная расшифровка природы сводится к накоплению информации (т. е. негентропии) и, т. о., к попытке частичной (количественно пока что незначительной) компенсации катастрофического роста энтропии в природе. Бесконечная библиотека человеческого знания в духе Борхеса, в принципе, призвана «исправить» и восстановить (правильнее законсервировать) мир. Эта же мысль в интуитивной форме выражена в хасидской идее «тиккун».
Переработка природного хаоса, мусора (скорлупы – «клипа» – на языке хасидов) в осмысленную информацию есть, вообще говоря, цель существования человека. Выделение числа из бессчетного неупорядоченного множества окружающих человека предметов открыло путь счету и последовательности. Вычленение геометрии из бесформенной природы было грандиозным достижением «восстановления» порядка. Картина упорядоченного неба, в котором планеты регулярно обращаются по эллипсам вокруг своих солнц примирило ученых с беспорядком, царящим на Земле. Кристаллические и квазикристаллические структуры почти не оставили места сомнениям в разумности природы... Следующий рубеж – живое вещество, в котором телеология уже почти напрашивается... Но задача полного восстановления (см. «Общее дело» Н. Федорова), конечно, неисполнима в конечное время с помощью конечных синтетических процедур.
Человеческое нетерпение, однако, то и дело обращается к попыткам прямого (по аналогии с Вавилонской башней) магического преображения мира и в индивидуальных случаях (которые, впрочем, неотличимы от иллюзий) достигает (как бы – «кеилу») своего. Можно допустить, что в отдельных случаях, сверхчеловеческие усилия религиозных гигантов достигают много большего, чем коллективные усилия ученых сообществ и целых культур, однако, эти достижения так и остаются достоянием очень узкого круга. Можно возразить, что то же происходит и с научными достижениями, но принципиальная разница проявляется в последующей практике. Будучи освоена в узком кругу, научная мысль потом многократно переформулируется для более широкого круга, пока не достигает уровня приложений, доступного всем. Впрочем, в наше время можно найти возражения и против такого толкования.
Идеи – это поля. Они формируют в обществе временно существующие силовые линии, способные воздействовать на расстоянии и имеют конечную скорость распространения – разную в разных средах. Будучи по происхождению индивидуальными, они, однако, играют значимую роль, лишь становясь коллективными, охватывая значительные домены благодаря средствам общения и коммуникации, созданным культурой. «Культурное опьянение», о котором говорил А. Мелихов, создается и поддерживается коллективным взаимодействием (самосогласованное поле). Сам индивидуальный источник, оставаясь вне общения, ослабевает, но, будучи поддержан группой, утверждается вновь и зачастую достигает фантастической интенсивности.
Воронель – Бормашенко, май 2010
Дорогой Эдик! Мы давно не переговаривались, и мне не с кем поделиться подробностями мысли, которую однажды уже обсуждали. Похоже, что это мысль, которой вообще нельзя поделиться ни с кем, кроме вас. Она неожиданно оказалась связана для меня с крушением идей Просвещения, которые не допускали никаких неопределенностей. Собственно, Просвещение это, по-видимому, и есть последовательно осуществленный (Лапласовский) детерминизм, не знающий ограничения в сфере мысли.
Если под словом «существование» подразумевать наличие координаты и фиксированного времени, то еврейское определение Бога отрицает Его существование. У Рамбама это выглядит как категорическое утверждение. Но, если принять само существование Б-га за основу, отсутствие координатной и временной определенности (т.е. характеристик материального существования) оказывается всего лишь прямым следствием правила неопределенности. Тогда существование (ответ на вопрос Моисея: «Я есмь Сущий!») и фиксированные материальные признаки оказываются сопряженными – в этом, по-видимому, и состоит истинный смысл апофатического богословия. При точно определенном «интервале» (координате в пространственно-временном континууме) само существование становится психологически иллюзорным – в этом, возможно, и состоит современное «исчезновение материи». Может быть, соответственно, и причина европейской секуляризации состоит не просто в просвещении, а в специфической склонности «просвещенного», (т. е. детерминистского) ума избегать парадоксов. Как интеллектуальная гигиена это очень последовательно. Как основа мировоззрения это – слишком ограниченная точка зрения.
Введением понятия производной (скорости в точке) И. Ньютон создал иллюзию возможности полностью определить параметры движения в каждой точке. Здесь-то и кроется парадокс. Само понятие «материальной точки» есть платоновская конструкция, лишенная независимого существования и предполагающее реальное существование бесконечно малых, т.е. гипотеза. Более того, поскольку для малых величин мы должны обратиться к квантовой механике, мы знаем, что это гипотеза необоснованная. Собственно, квантовая механика отрицает само понятие траектории, по которой якобы движется материальное тело.
Между тем именно Ньютон провозгласил: «Гипотез не измышляю!» Философы Просвещения, поскольку их мировоззренческая основа была классической (неквантовой), не могли принять ускользающий смысл «существования» в движении.
Б-г, как воплощенный парадокс, деятелям Просвещения был не столько враждебен, сколько интеллектуально нежелателен. Идея Просвещения не допускала никаких неопределенностей. Как выразил это Лаплас: «В этой гипотезе я не нуждался». Собственно, это не означало, что он Его отрицал.
Просвещение это, по-видимому, и есть последовательно осуществленный (Лапласовский) детерминизм, не знающий ограничения в сфере мысли. Вместо гипотезы Бога ему пришлось принять другую: Мир бесконечен и неизменен в пространстве и времени. Эта гипотеза отнимает понятие развития. Но видимо в XVIII веке без него еще можно было обойтись.
Между тем поэтическая интуиция легко схватывает этот парадокс с помощью небольшого филологического трюка, который не вызывает логических возражений:
«Вещь не существует – веществует,
Существует только существо…» (Ан. Добрович, № 133)
Из этой невинной тавтологии следует – не больше, не меньше – динамический (или «живой») характер божества, который в языке уже заложен изначально.
Какой главный месседж несет человеку квантовая механика?
В природе не существует изолированных объектов. Любой предмет следует рассматривать вместе со средствами его наблюдения. Но, поскольку мы по отношению к изучаемому предмету не больше, чем средство наблюдения (во всяком случае, именно на это направлены наши усилия «освободиться от субъективности»), такое рассмотрение оказывается практически невозможным – это бесконечная анфилада зеркал. Электрон не «так же неисчерпаем, как и атом», а более сложен, чем атом, потому что он должен рассматриваться вместе с гораздо более сложными средствами наблюдения, чем необходимо для атома. Это утверждение не относится к физике, а является универсальным.
Когда-то Вы оспаривали экуменический тезис Г. Померанца, что на высшем уровне Бог во всех традициях один и тот же. Это, на самом деле, зависит от определения: Если Бог это, то неопределимое, что никак не может быть выражено рационально и находится выше определений, Померанц прав, но тогда это банальность. Но, если Бог определяется, как высший предел конкретной традиции, обладающей определенными свойствами симметрии, ему также логично приписать соответственную симметрию. Например, христианское определение «Бог – это любовь», хотя и удовлетворяет нравственную потребность членов общины, приводит к неразрешимости проблемы существования зла в мире. В иудаизме этой проблемы нет. Настоящий вопрос – это взаимоотношение Его со временем. То, что космос, Мир, называется на иврите ОЛАМ (вечность) несомненно содержит в себе нераскрытую фундаментальную тайну, заложенную в основание традиции.
В соответствии с тем, что сказано о наблюдении выше (Любой предмет следует рассматривать вместе со средствами его наблюдения.), наблюдать Нечто или быть предметом Его наблюдения – это, в сущности, одно и то же («Я-Ты»). Весь грандиозный механизм религиозного истеблишмента, церковь или раввинат, есть средство наблюдения (или – более банально – средство связи) между сообществом верующих и Объектом веры. Здесь слово Объект обманывает, ибо должно одновременно пониматься и как Субъект. Эту парадоксальную двустороннюю («Я-Ты») связь обязан осуществлять механизм традиции. Этот механизм не обязательно должен оставаться неизменным на протяжении веков. Изобретение электронного микроскопа изменило наше представление о микромире. И так же Реформация изменила духовный мир христианина. Проблема нашего времени состоит в том, что наша (конечно, как и христианская) традиция не выполняет свою основную функцию («Я-Ты») для человека, включенного в мировую рациональную информационно-экономическую систему. Мусульманская традиция, напротив, давая верующему чувство осмысленности его жизни, не позволяет включиться в рациональную систему мировых отношений.
Принцип неопределенности, проведенный последовательно в отношении традиционных интеллектуальных конструкций, может освободить от парадоксов, к которым приводит проект Просвещения. Однако традиционное словоупотребление мешает нащупать сопряженные величины. Сам принцип неопределенности есть парадокс, но это парадокс, заключенный в природе познания (пойманный еще Зеноном Элейским в его апориях), ибо фиксирующее познание дополнительно по отношению к потоку существования – жизни – движению («текущий поток» Гераклита).
«Антиномии, которые мышление находит в переживании времени, возникают из непроницаемости последнего для познания. ... Настоящего никогда нет… на самом деле, это протекание; нигде ни в малейшей части не будет никакого "есть"... Мы не можем постигнуть сущность самой жизни» (В. Дильтей).
Принцип неопределенности введен в науку благодаря квантовой механике, но, в сущности, мог бы быть сформулирован еще Зеноном (и даже Гераклитом) на основании профанных наблюдений.
В связи с этой мнимой ошибкой Ньютона, вводящего понятие производной, становится понятной и несовместимость его механики (впрочем, как и теории относительности) с квантовой физикой. Если у тел была бы траектория, она была бы фрактальной и, следовательно, недифференцируемой. Тогда размерность такой траектории была бы больше единицы и отношение V2/C2 теряет свой безразмерный характер. Считать ли траекторию света размерности 1?
Но в любом случае это отношение не безразмерное, если оно вообще имеет смысл. В отношении числа Рейнольдса я сейчас не помню подробностей, но там, в основе лежит именно фрактальность, ибо турбулентность возникает при бесконечном дроблении вихрей.
Правило Гейзенберга было сформулировано сразу в расчете на передачу информации с предельной скоростью (свет). Тогда, грубо говоря, постоянная Планка соответствует энергии на один бит (гребень-сигнал). Но, если он передается с другой скоростью, возможно, и соответствующая постоянная Планка должна быть другой. Мера неопределенности есть функция постановки эксперимента.
Экспериментом в реальной жизни оказывается наблюдение, и наблюдение в течение тысяч лет сужает интервал неопределенности, но требует слишком много терпения от краткосрочного одиночного наблюдателя. В этом – смысл обращения к традиции.
Необходимая длительность временного интервала в истории определяется скоростью передачи информации. Сто лет в стране, где усиленно учат детей, окажутся продолжительнее, чем тысяча в обществе без налаженной системы образования. Поэтому политическая жизнь всего мира (и, особенно, России) осложнена несинхронным характером народного сознания. Я помню, как я в школе изнывал от безделья. А были ученики, которым учение давалось тяжело. Вот почему (или, наоборот, зачем) народам иногда так нужна независимость. Их внутреннее время несовместимо со временем соседей, и это несоответствие мучит как левый ботинок, надетый на правую ногу. В разных обществах соседство ведет к разной степени контакта. Большой люфт позволяет долговременное безбедное сосуществование.
(Демократическая демагогия дополнительно осложняет ситуацию. Считать ли историю России продолжавшейся в течение 1000 или 500 лет совершенно несущественно перед лицом миллионов избирателей, чья историческая память не включает и 20. Хотя большинство евреев ничуть не лучше остальных, все-таки, возможно, у некоторых из них длительная история оставила какой-то след в их генах).
Принцип неопределенности отрицателен и потому может быть сформулирован точно. Любое же положительное утверждение может быть сделано лишь при условии осуществления принципа суперпозиции. Хотя принцип суперпозиции применяется всюду в физике, он кажется мне наименее вероятным предположением из всех возможных. Как могут информационные поля складываться без необратимой деформации? Правда, этот мой протест связан с профанным опытом самоконтролируемого сознания. Игра в бильярд дает опровергающий пример. Но именно понимание биллиардной механики, основанной на предположении об абсолютно твердых шарах и упругих стенках, как раз и наводит на основательные сомнения.
Бормашенко – Воронелю, 2008
Уважаемый Александр Владимирович,
Мне чрезвычайно симпатична Ваша идея о том, что несмотря на отчетливо энтропийный характер стремления к свободе, возможен скачок на более высокий уровень, при котором на самом деле осуществляется выход на более высокий уровень организации (тем более что речь идет об открытой системе). Если быть последовательным в следовании энтропийному подходу, возникает соблазн объявить смерть наивысшим возможным уровнем свободы (состояние с максимальной возможной энтропией). Вроде того что, отрицательные абсолютные температуры лежат выше положительных.
2. Я обратил внимание на следующее обстоятельство: слово «энергия» чрезвычайно нагружено смыслами, и в то же время чрезвычайно размыто, расплывчато. Мы говорим об «энергичном человеке», «духовной энергии», «черной энергии», и т. д. В то же время энтропия до предела четко определена: число состояний, – и все тут. Интересно, здесь кроется что-то фундаментальное, или просто понятие энергии значительно старше, и, став разменной монетой безответственного словоупотребления, успело «обрасти» смыслами?
3. Теперь совсем о другом. Представляется продуктивным разделить все физические объекты на исчислимые (по пальцам) и измеримые. Первые, как нас учили – безразмерны, вторые несут размерность. Курсы физики настаивают на принципиальном различии между размерными и безразмерными величинами. Исчислимые величины не должны изменяться при переходе от одной системы отсчета к другой (так энтропия, величина исчислимая – релятивистский инвариант). Безразмерные величины, вроде бы, родственники исчислимых. Но, вот вопрос: отношение V2/C2 или, скажем, число Рейнольдса величины безразмерные, но очевидно меняющиеся при переходе от одной системы отсчета к другой. Нет ли здесь парадокса?
Воронель – Бормашенко, 2008
Дорогой Эдик, освободившись от текучки, я перечитал у себя ваши письма, в которых не на все вопросы сумел ответить. Сейчас нашел ответ на очень глубокий ваш вопрос о безразмерных величинах V2/C2 и числe Рейнольдса.
1. Введением понятия производной (скорости в точке) И. Ньютон создал иллюзию возможности полностью определить параметры движения в каждой точке. Здесь-то и кроется парадокс. Само понятие «материальной точки» есть платоновская конструкция, лишенная независимого существования и предполагающее реальное существование бесконечно малых, т.е. гипотеза. Более того, поскольку для малых величин мы должны обратиться к квантовой механике, мы знаем, что эта гипотеза необоснованная. Собственно, квантовая механика вообще отрицает само понятие траектории, по которой якобы движется материальное тело.
В связи с этой мнимой ошибкой Ньютона, вводящего понятие производной на траектории, становится понятной и несовместимость его механики (впрочем, как и теории относительности) с квантовой физикой. Если у тел была бы траектория, она была бы фрактальной (вследствие флуктуаций вакуума) и, следовательно, недифференцируемой. Тогда размерность такой траектории была бы больше единицы и отношение V2/C2теряет свой безразмерный характер. Можно ли считать траекторию света размерности 1? Есть ли у него траектория? Этот вопрос за пределами моей компетенции. Но основное утверждение остается правильным в любом случае. В любом случае это отношение не безразмерное, если оно вообще имеет смысл. В отношении числа Рейнольдса я сейчас не помню подробностей, но там в основе лежит именно фрактальность, ибо турбулентность возникает при бесконечном дроблении вихрей и формировании на этой основе фрактальной структуры..
2. На самом деле квантовая механика не является теорией в том же смысле, что и теория Ньютона и потому совместимой с ней быть не может. Квантовая механика – это феноменология и прощание с былым уровнем понимания. Ведь из термодинамики тоже не следуют законы механики. И, наоборот, из законов механики до термодинамики без логических потерь не добраться. Вы правы в отношении разрывов в общей системе знаний. И иерархическая система знаний, предлагаемая Вейлем, конечно, единственный разумный путь. Непоследовательность в пользовании понятиями из разных уровней может свести с ума. Бедный Куферштейн! Но упорядочение идей внутри каждой части дает большое удовлетворение.
3. Я действительно утверждал, что отсутствие корреляции между временем и пространством – это произвольная (но плодотворная) гипотеза, но так я понял Канта, и такое упоминание мне кажется необходимым. Да ведь и Ньютон, и даже Кеплер, уже пользовались этим. Может быть, подсознательное сопротивление этому условию (более глубокое, чем нужно для успеха науки – кажется, Ницше говорил, что греки были гениальны, потому что поверхностны) на раннем этапе мешало евреям принять участие в революции естествознания?
Желаю вам и всей семье самого лучшего. Ваш всегда
Воронель
Бормашенко – Воронелю, 2008
Дорогой Александр Владимирович,
Извините за задержку моего письма. Помешали 9 Ава и Суббота. Если я не ошибаюсь, 9 Ава – день смерти Вашей мамы; Кадиш я сказал. 9 Ава – тяжелый день, я избегаю всякой активности.
Вы совершенно правы – успехи дифференциального исчисления создали иллюзию возможности полностью определить состояние механической системы. Если вдуматься, то создание дифференциального исчисления обязано невероятному стечению обстоятельств. Ньютон неявно предположил, что физическим объектам и точкам пространства соответствует континуум действительных чисел (между двумя сколь угодно близкими числами можно вставить еще одно), что, по-видимому, неверно (во всяком случае, квантовая механика этому противится). А без гипотезы континуума строгое обоснование дифференциального исчисление невозможно.
Кроме того, Ньютон предположил существование абсолютного пространства, и это помогло ему сказать, относительно чего движутся тела, относительно чего измерена скорость. Сегодня нам кажется, что абсолютного пространства, ни континуума точек в этом пространстве нет. Как говорил Рассел, все великие философские системы содержали грубые логические противоречия, что не мешало быть им плодотворными. Это видимо, верно, и в отношении физических теорий. Вы опять же правы: нужна плодотворная поверхностность (игнорирующая фрактальную природу пространства и прочие неприятности). Как говорил Эйнштейн: «нужно делать вещи простыми, но не более простыми, чем они есть на самом деле». Штука в том, что для угадывания того, где пролегает это «на самом деле», требуется интуиция гения, а то ведь недолго и скатиться в «эфиродинамику».
Я недавно наткнулся на любопытнейшую дискуссию в Physical Review, трактующую содержание общего принципа относительности и имеющую непосредственное отношение к нашей переписке. Anderson утверждает в серии своих статей (одну из них я Вам отправил), что общий принцип относительности в своей традиционной формулировке – бессодержателен. Истинное же его содержание – отрицательное утверждение (напоминающее вновь об апофатическом богословии), состоящее в том, что в природе нет абсолютных объектов, понимаемых, как объекты, оказывающие влияние на другие тела, но сами такого влияния не испытывающие. Нет сцены, на которой разворачивается действо Мира. Точнее Мир и сцена – одно. Налицо совершенно иная, неклассическая связность Мира («Б-г есть место мира»). Возникают законные вопросы: не являются ли фундаментальные физические константы – такими «абсолютными объектами», и возможно ли построение какого-либо знания без абсолютных объектов? Надеемся, что Вы с Ниной здоровы,
Ваш,
Эд.
Воронель – Бормашенко, 2008
Смолоду очень трудно осознать конечный характер всех обозримых ресурсов человека. Дело не в том, что жизнь коротка. В индивидуальном переживании она довольно длинна. Но ограничены все наши пути, куда ни кинешься: Память наша ограничена – запомнить все, что нужно для разумной жизни невозможно. Возможности понимания в любую сторону встречают предел – что-то остается смутным при любой степени детализации. Ознакомиться со всем, что происходит в мире, ты не успеваешь. Даже проявить внимание ко всем, кто этого внимания заслуживает, ты не в силах. Поневоле выбор оказывается случайным – внимание направляется на то, что ближе. При таком ограниченном кругозоре трудно ожидать от людей, чтобы они знали, помнили все, что произошло в прошлых поколениях и, что могло бы их научить, предостеречь... Им теперь приходится помнить так много о сиюминутном, что на прошлое памяти не остается. Да, и кто сказал, что грабли опять повернутся тем же манером? Может на этот раз пронесет? Надежда на такое чудо оправдывает существование оптимистов.
С возрастом жизненный опыт подсказывает так много поправок к любому утверждению, что молчание начинает казаться единственно разумной реакцией на события. Однако молчание, будучи неопровержимым, остается и бессодержательным. А человек высказывающийся, хотя и не охватывает полностью свою тему, но в связи с предметом раскрывает себя и, таким образом, совершает поступок, имеющий общественный смысл.
Какую информационную (и соответственно нервную) нагрузку может выдержать человек? Во всякой цивилизации наступает момент, когда средний ее представитель (т.е. решающее большинство, превышающее перколяционный порог) перестает справляться со всем, что необходимо для легитимного существования в обозначенных рамках. Тогда даже самый лояльный член общества начинает систематически нарушать общепринятые нормы, и общество разваливается. Мы были свидетелями ситуации, когда никакое реальное действие, на пользу или во вред системе, стало невозможно без нарушения какого-нибудь закона или привычного правила – и Советская империя рухнула (это заняло около 25 лет в очень малоподвижной, чрезмерно жестко скрепленной стране.) Не приближаемся ли мы к такому же пределу и в системе либеральных демократий? Либерализм, конечно, сильно смягчает все правила, но зато опутывает человека такой густой сетью моральных обязательств, что можно понять (не простить, а только понять) всяких татуированных панков, желающих писать в лифте.
Воронель – Бормашенко, 2008
Дорогой Эдик!
В приложении вы найдете мое рассуждение о высказывании Декарта. Интересно проконсультироваться с эрудированным математиком: действительно ли невозможно построить математическую теорию без нуля и бесконечности или это мое заявление недостаточно компетентно?
С праздником Пурим.
Ваш Александр Воронель.
О Ratio:
«Я мыслю, следовательно существую». С этого началось победное шествие рационализма. Какой смысл в этом высказывании? Кто это «Я»? Что значит «мыслить»? И, наконец, как определяется «существование»?
Современный человек уже не мог бы позволить себе такой расплывчатости. «Я» – это биологическое существо? Или это сумма моих склонностей, предпочтений, образования, книг, прочитанных в нежном возрасте? Может быть, это характер, унаследованный от родителей, принадлежность к определенному кругу, клану, племени? Наконец, может быть, это моя воля к власти, позыв господствовать?
«Я мыслю»... Могу ли я мыслить вне правил языка, на котором возрос и образовался мой разум? Или вне общих правил группы языков, принадлежащих к единому цивилизационному кругу сообщающихся культур? Если верить современным философам, наши языки в своей всеобщности уже содержат все наши возможные мысли, и мысли, выходящей за пределы этого гетто, т.е. «невозможной», уже никак не удастся быть освоенной. Она будет воспринята просто, как интеллектуальное хулиганство или дилетантский бред.
Наконец, что значит, что «я существую»? Оттого, что в дебрях своего организма я переживаю некое смутное шевеление, которое безосновательно называю словом «мыслить», я действительно могу сделать вывод, что существую? Не означает ли термин «существовать» – быть наблюдаемым, т. е. в принципе допускать объективное наблюдение?
Кто же меня наблюдает?
Если ограничиться только вышеприведенным афоризмом, то получится, что «я сам себя наблюдаю». Тогда это утверждение сводится к тавтологии. Т. е. «я существую, потому что я существую». Чтобы философски реабилитировать Декарта, М. Мамардашвили говорит о его радикальном дуализме души и тела, но на самом деле в этой хлесткой фразе не хватает главного действующего лица. Декарт твердо верил в Бога – его наблюдал Бог. (Это по смыслу соответствует библейской фразе «Ханох ходил пред Б-гом». В отличие от Паскаля, у которого с Богом были более короткие отношения, Декарт просто «ходил пред Богом». Бог одобрял его дерзкую амбицию «правильно мыслить»). Поэтому проблема объективного наблюдателя для него не возникла.
Поскольку за прошедшие столетия Бог совершенно исчез из философского дискурса, люди стали в буквальном смысле беспризорниками. Они ходят без наблюдателя свыше.
Беспризорников некому научить логике. Правильно построенная логика, по-видимому, необходимо должна включать два ненаблюдаемых в жизни полярных понятия: «ничто» (полное отсутствие) и «предельную полноту» (полную целостность). (Характеризует ли это устройство мира или только устройство нашей познающей системы, остается по-прежнему неясным.) Однако, без этих двух понятий любой язык будет неполон. Это становится особенно ясно на примере простой математики. Без нуля и без бесконечности (По предположению Э. Бормашенко достаточно только одного из них, т. к. любое число, деленное на нуль дает бесконечность. Кстати, в иудаизме одно из часто употребляемых наименований Б-га –Эйн-Соф – Бесконечность.) невозможно построить логически замкнутую математическую теорию. По видимому это соображение правильно и для любой другой замкнутой символической системы, что видно из учреждения в любом человеческом общении разных форм тотемов и табу. Между тем, нуль не означает количества («...чего нет, того нельзя считать». Эккл. 1,15), а бесконечность не позволяет счета. И то, и другое ускользает от наших определений и ненаблюдаемо (и даже недостижимо) в реальности. Поэтому и философский дискурс, не включающий понятие Бога оказывается ущербным, несмотря на то, что никакого разумного определения этого понятия не существует. Оно и не может существовать, потому что человек не может выскочить из себя, чтобы наблюдать себя сверху (эта самая проблема, по-видимому, и свела с ума Фридриха Ницше), и, вместе с тем, он теряет ощущение подлинности своего существования, когда выясняется, что у него нет свидетеля, стороннего наблюдателя (лучше сказать, наблюдателя свыше). Поэтому и простой обыватель в той части мира, которая безоглядно отдалась идеям Просвещения, потерявши философскую ориентацию, теряет свою мораль и, в конечном счете, вкус к жизни.
Бормашенко – Воронелю, 2008
Дорогой Александр Владимирович,
Я внимательно перечитал «Метафизические Размышления» Декарта, и вот к какому странному заключению пришел. Что такое Б-г у Декарта? Б-г Декарта – единственная идея, не коренящаяся во мне самом, абсолютно внешняя по отношению к моему «Я». Все остальные наши представления заимствованы так или иначе извне, и «остается только одна идея Б-га, относительно которой необходимо исследовать, не находится ли в ней чего-нибудь, что не могло бы происходить от меня самого».
(«Метафизические размышления, Размышление второе».)
Исследовав эту проблему, Декарт говорит: «да, идея Б-га – не исходит из меня самого».
По этому поводу можно сказать следующее: во-первых, необходимо быть Декартом, чтобы так очистить представление о Б-жественном, чтобы в итоге в нем не осталось ничего личного. Избавиться от представления о Б-ге, в одной руке держащем кнут, а в другой – мешок с леденцами все-таки, очень трудно. А во-вторых, Б-г Декарта, конечно, не экзистенциальный Б-г, не Б-г Авраама, Ицхака и Яакова, Паскаля и Шестова. Но более удивительны слова самого Декарта в четвертом «Метафизическом Размышлении»:
«И из того только, что идея Б-га находится во мне, или что я, обладающий этой идеей, есмь, или существую, я с такой очевидностью заключаю о существовании Б-га и о всецелой зависимости от него моего существования во все мгновения моей жизни, что не думаю, чтобы человеческий дух мог познать что-либо с большей очевидностью и достоверностью». Это утверждение внутренне противоречиво, – и не случайно.
С одной стороны, Вы совершенно правы: для Декарта Б-г – гарант истинности познания, и лишь постольку, поскольку есть Б-г – вообще возможно познание. Но с другой стороны, Декартовский бог существует лишь постольку, поскольку мыслит и существует Декарт. И это еще более отдаляет Декарта от Паскаля.
Б-г Декарта – гарант познания, Б-г Паскаля – гарант бытия. Точнее, – для Декарта, между бытием и познанием нет никакого зазора, а для Паскаля и Шестова – этот зазор – бесконечность. Но штука в том, что между бесконечностью и нулем, как мы с Вами знаем, – разница невелика.
Воронель – Бормашенко, 2008
Дорогой Эдик, я в цитате из Декарта не вижу противоречия. Он подтверждает, что находится в поле наблюдения Бога, но это не значит, что он со своей стороны не может это наблюдение заметить. Это и не значит, что существование Бога как-то зависит от признания Декарта, а только, что это дает ДОКАЗАТЕЛЬСТВО этого существования для Декарта же. Если бы этого доказательства и не было, Бог по-прежнему мог бы существовать, а Декарту пришлось бы искать другие доводы, только и всего. Несомненно, что Декартово понятие Бога не то же, что у Паскаля. Потому я, на всякий случай, и называю его Богом в отличие от Б-га, которого вы подразумеваете под Б-гом Авраама, Исаака и Якова и которого имел в виду Паскаль.
Здесь есть еще та тонкость, что для Декарта весь смысл бытия в познании в той или иной форме (например, «Адам познал Еву, жену свою, и она зачала...»), а Паскаль и Шестов под познанием подразумевали нечто гораздо более ограниченное. Я вижу разницу в отношении к Б-гу у Декарта и Паскаля также в их физиологическом строении, о чем так красиво и глубоко написал Рав Соловейчик в своей книге «Одинокий верующий человек». Декарт ведь оптимист, лихач, офицер, удачливый человек в отлично устроенном мире, а Паскаль – «одинокий верующий человек» по выражению Соловейчика, для которого Б-г не просто объективный факт, а его единственное личное утешение и надежда в мире скорби. Все же размерность чисел, по моему мнению, требует дополнительного исследования.
Кстати, с удивлением узнал от Юдсона, что у вас нет моей книги. Конечно, вы первый, кому я должен эту книгу подарить. Значит, я сильно замотался, и мне показалось, что у вас-то она есть. Перешлю с ближайшей оказией. С кем же еще мне поделиться? Но с годами у меня скапливается все больше такого, что я не публикую, потому что, кроме вас, на это нет читателя. Вот, вроде этой нашей философской переписки, которая уже порядочно разрослась.
Бормашенко – Воронелю, 2008
Дорогой Александр Владимирович,
Огромное спасибо за книгу. Декарт, конечно «оптимист, лихач, офицер, удачливый человек в отлично устроенном мире», а Паскаль, разумеется, «одинокий верующий человек», но дело тут не только в физиологии но и в аксиоматике (хотя, Фрейд, видимо, заметил бы, что аксиоматика располагается не так далеко от физиологии, как того бы хотелось интеллектуалам). Декарт выше всего ценит ясность. Вдумчивое размышление приводит Декарта к заключению о том, что истинная ясность достижима лишь только в арифметике (все замыкается на натуральном ряде чисел), т.е. всякое рассуждение, претендующее на ясность, в конечном счете, сводится к «дважды два четыре». Все последующее развитие науки, кажется, подтвердило Декартов подход, но мысль о том, что все, в конечном счете, сводимо к «дважды два четыре» производит, все же, устрашающее впечатление. Точнее, видимо, всех мыслящих субъектов, можно грубовато разделить на два класса, принимающих, что в конце всякого рассуждения проглядывает натуральный ряд, и иных, на «дважды два» в качестве первой и последней мудрости не согласных. Декарт из первых, Паскаль – из вторых. Прочим, мышление, кажется, противопоказано.
Между прочим, женское мышление, кажется, не замыкается на «дважды два четыре».
Ваш Эд.
Воронель – Бормашенко, 2008
Дорогой Эдик, вы почти буквально повторили тезис Ф.М. Достоевского в его «Записках из подполья». Достоевский имел хорошее техническое образование и мог позволить себе покуситься на такое кощунство. Но, я думаю, Лейбниц, когда говорил, что натуральный ряд – создание Б-жье, уж точно понимал больше и глубже его.
Это совсем не дважды два. Пожалуй, даже создание Б-жье это не ряд, а одна только единица (помните «и отделил Б-г свет от тьмы...» и еще «отделил воду, которая под сводом от воды, которая над сводом...»).
Он отделил единицу от Хаоса и позволил нам к ней прибавлять еще и еще... и это дало нам представление (одномерное) о конечном и бесконечном. Теорему Ферма много столетий не удавалось доказать, – а теперь это доказательство почти невозможно проверить – и все это только в одном измерении при равном расстоянии между элементами – это вы решаетесь называть «дважды два»? Нет, тут вы занеслись. И вы ведь знаете, что задача трех тел не может быть в общем виде решена! Это и есть причина, почему женское мышление не признает «дважды два» – женщины в своем мышлении никогда почти не ограничиваются двумя объектами (на чем основывается почти вся наука). Им удается удерживать в сознании три (и больше) объекта одновременно. Это же определяет и частую неточность («женская логика») их мышления.
Тайны натурального ряда были, конечно, внятны и Декарту (Да еще и Пифагору!), но он воспринимал их с присущим ему оптимизмом, сознавая, что никогда не достигнет всезнания, но получит массу удовольствия (духовного!) от каждого следующего бита (единицы) в познании. Как мы знаем, что до бесконечности не досчитаться, но изучить натуральный ряд – значит приблизиться. Это приближение у физиологически здорового человека вызывает прилив положительных эмоций, который мы называем вдохновением. Конечно, тоска по личному контакту присутствует у каждого, но жизни не портит. Этот тип оптимизма описан у Кьеркегора в «Страхе и Трепете». Подобно тому, как человек нормального роста не печалится от того, что на свете есть и двухметровые индивиды, которые заглядывают в баскетбольную сетку сверху, но радуется возможности владеть в совершенстве тем телом, что у него есть, и скромный верующий человек, способен ограничиться тем минимальным дуновением, которое дают ему намеки из его духовной практики. Но слишком требовательный, нетерпеливый, хочет воочию видеть тайны и <...> обращается к Кабале (или чего и похуже, вроде Блаватской).
Тот синтез, о котором нам дано лишь мечтать, доступен религиозным гениям, но, боюсь, что даже Паскаль не ощущал этого в полную меру (а то бы так не печалился), а Достоевский и Шестов вообще не достигали этого уровня. Главное, будьте здоровы.
Ваш Александр Воронель.
Воронель – Бормашенко, октябрь 2008
Дорогие Лена и Эдик, сердечно поздравляем с Новым Годом и желаем счастья и в своей жизни, и в дочерях. Короткая заметка Эдуарда об избранности так хороша, что хочется развернуть ее в целую статью. Нелю пробрало чуть не до слез. Нечто подобное, хотя без малейшего намека на веру, есть у Ильи Эренбурга в романе «Хулио Хуренито». Он был еврейским националистом без сионизма. В его время это было еще возможно. В его время многое было возможно, что он и продемонстрировал. Еще раз желаем всего самого лучшего. Ваши Неля и Саша Воронели.
Бормашенко – Воронелю, май 2009
Дорогой Александр Владимирович, поглядите приложенный текст:
Человек Упорядочивающий (хаотические заметки о порядке).
Перецу Быстрику, с любовью.
«Если бы, кроме доходящей до нас действительности, существовала еще одна,
хаотическая и не знающая закона, она бы не могла быть предметом мышления».
A.A. Riehl.
Уверенность в упорядоченности окружающего мира предшествует мышлению и более того лежит в основе самого феномена человека. Человек разумный – человек упорядочивающий. Декартово «я мыслю, следовательно, существую» можно переиначить: «я упорядочиваю, следовательно, существую»; все наше мышление не что иное, как набрасывание сетки порядка на хаос мира, и только порядок превращает хаос в Космос. Первое человеческое занятие – выгораживание упорядоченного пространства; строится дом, жилище, укрывающее от беснующегося за порогом хаоса. Вслед за материальным, упорядочивается духовное пространство; переход от регистрации событий к их упорядочению – скачок, не имеющий себе равных по значимости. Упорядоченные пространства (физическое и духовные) обретают уют, в них приятно находиться (А. Воронель).
Не верящему в реальность внешнего мира придется согласиться с тем, что мышление сводится к упорядочению мыслей, но, так или иначе, порядок – прежде всего.
***
Порядок – прежде всего. Это нам вдалбливается с детства. «Убери у себя в комнате (на столе, кровати)», – вот что мы чаще всего слышим от родителей. Львиная доля педагогики сводится к приучению к порядку. Затем мы начинаем любить порядок. Как говорил в «Белой Гвардии» Мышлаевский: «Я люблю, чтобы в доме было тепло и уютно, как в казарме».
***
Платон в «Тимее» говорит, что порядок, несомненно, лучше хаоса. Успехи немецкого порядка заставляют в этом усомниться.
***
Хаос, часто определяется, как беспорядок, отсутствие порядка. Это наводит на мысль о том, что представление о порядке предшествует представлению о хаосе.
***
До всякого мышления мир упорядочен языком. Язык с его грамматикой и синтаксисом задает предварительное разбиение мира. Думая по-русски и на иврите, в голову приходят разные мысли. Человек пытается свергнуть тиранию языка. Более всего преуспевают в этом математика и музыка. Если верить Пуанкаре и Адамару математическое творчество проходит в слоях сознания, не связанных с речью. Но сами математики признают, что вся громада их знания может быть сведена к аксиомам натурального ряда: 1 является натуральным числом; число, следующее занатуральным, также является натуральным; 1 не следует ни за каким натуральным числом, и. т. д.; речь идет об аксиомах порядка. И из этой шляпы порядка можно вытащить любого математического кролика. В слове «упорядочивать» затаился «ряд». Можно конечно сказать, что математика упорядочивает не мир, но наши мысли о мире. Но как тогда быть с «непостижимой эффективностью математики в естественных науках (Ю. Вигнер)»? Только математика позволила набросить на мир новую сетку понимания.
Музыка тоже стряхивает оковы языка. Но, во-первых, она расположилась не так далеко от математики, что знал еще Пифагор. А, во-вторых, страшное воздействие музыки на душу не в последнюю очередь связано с ее способностью перетасовать, переупорядочить наше подсознание. Об этом толстовская «Крейцерова соната».
***
Представление о том, что математика обеспечивает адекватное упорядочение физического мира, восходит к Декарту. Более того, согласно Декарту математика доставляет единственно достоверное знание о мире, зазор между математикой и миром вещей минимален. То, что геометрия дает верное представление о реальных треугольниках и кубах представить себе нетрудно, но Декарт делает следующий шаг, создав аналитическую геометрию, сопоставив геометрическим фигурам числа; а значит, физический мир подлежит численному упорядочению, и мы вновь возвращаемся к натуральному ряду.
***
Эйнштейн согласен с Декартом в том, что физика сводится к геометрии. Но Эйнштейн производит радикальную перетряску физического мира. В до-эйнштейновской Вселенной тела размещались, упорядочивались относительно пустого, абсолютного пространства, так страшившего Паскаля. В теории относительности тела располагаются и движутся только относительно других тел. Приказав долго жить, абсолютное пространство, увлекло за собой мир классической физики.
***
Первичное упорядочение вещей заключатся в их размещении в пространстве и во времени. Но если верить Юму, пространство – не что иное, как упорядоченное расположение точек, т.е. идея пространства неотделима от идеи порядка, или, быть может, порядок предшествует идее пространства. С порядка начали, – порядком и закончили. Юм бы легко принял теорию относительности, ведь точки можно упорядочить и друг относительно друга, абсолютный фон при этом ни к чему.
***
Все происходит «когда-то» и «где-то». В мире пространство и время не расцеплены. Их расцепляет наше сознание, набрасывая на мир две разные сетки порядка – пространственную и временную (А. Воронель). Негласное предположение о возможности такого разъединения лежит в основе всякого мышления.
***
Наблюдая столкновение биллиардных шаров, и выявив закономерности этих столкновений, мы твердо уверены в том, что все остальные шары во Вселенной будут вести точно также. Эта уверенность в упорядоченности окружающего мира, сродни религиозной вере, лежит в основе естествознания. В самом деле, если бы существовала иная, неупорядоченная реальность, она была бы недоступна нашему мышлению.
Юваль Нееман сравнивал научное познание с заполнением карты. Наука наносит на карту мира материки познанного, стирая белые пятна, и так до полного исчерпания. В самом деле, география, как наука, закончилась, не осталось на Земле белых пятен, почему бы не закончиться и науке? Но рассуждение Неемана предполагает конечность карты, в то время как карта Вселенной, по всей видимости, бесконечна. Чем ближе мы приближаемся к горизонту, отделяющему познанное от непознанного, тем скорее этот горизонт от нас убегает. С одной стороны это радует, на ученых мысль о конце науке навевает понятное уныние. Но, с другой стороны, безграничность карты ставит нас перед неприятной проблемой: не все ли равно, какие пятна на ней заполнять?
Научное познание скорее можно сравнить с наведением порядка в комоде со множеством ящичков. Разложил побрякушки, шпильки, отверточки по ящичкам, пронумеровал, и, протянув руку к комоду, – достанешь требуемое (примерно так объяснял свой метод доктору Ватсону Шерлок Холмс). Еще совсем недавно ученым казалось, что есть центральный ящик, а в нем спрятан каталог содержимого комода, и, наведя в каталоге порядок (написав, скажем, уравнения единой теории поля), мы с легкостью устраним хаос и в смежных отсеках. Но здесь науку подстерегала трудность, на которую первым, кажется, указал Юджин Вигнер: пропасть между реально существующими объектами и основополагающими уравнениями столь велика, что человеческий разум не в силах ее преодолеть. Разглядывая уравнение Шредингера, никак не догадаешься о существовании реальных кристаллов или жидкостей. Наведение порядка в центральном ящике не поможет победить кавардак в смежных отделениях комода, прочитав каталог, никак не представишь себе содержимого комода. Я уж не говорю о том, что наличие самого центрального ящика под большим сомнением. Это возвращает нас к унылому вопросу: не все ли равно, в каком ящике ковыряться? Вера в самое существование центрального ящика ведь тоже Вера с большой буквы. Если рассмотреть ее поближе, то можно подметить, что она предполагает иерархическое устройство мира. Да самого недавнего времени, иерархическое строение мироздания, само собой разумелось и естественно отражалось в сословном строении общества. «Ибо сословие есть состояние, "estat", "ordo", порядок, и за этими терминами стоит мысль о богоустановленной действительности» (Й. Хейзинга, «Осень средневековья»). Поиск фундаментальных законов природы тоже исходит из матрешечной структуры Космоса. Где-то внутри самой маленькой матрешки прячутся главные уравнения (раньше это место было занято философией и теологией). Содержимое этой матрешки структурировало, упорядочивало внешние слои познанного.
ХХ век отменил все и всякие иерархии. Нет больше ни рыцарей, ни землепашцев. Но нет и иерархии знаний. Каждая из наук обзавелась своими закономерностями. Плодотворные занятия химией не предполагают знакомства с теорией относительности, молекулярному биологу едва ли есть дело до Большого Взрыва, психологу до квантовой механики. Упорядочение фактов вокруг некоторой центральной оси не предполагается.
Здесь, конечно, можно сказать: ну и что? Ну, нет на свете общей теории всего, центральный ящик комода пуст. Дело, однако, в том, что иерархичность – выделяет человеческое мышление. В качестве вычислительного устройства компьютер значительно эффективнее человека, но, пока, с компьютер с трудом обыгрывает человека в шахматы, где, казалось бы, преимущество в скорости перебора вариантов имеет решающее значение. Человек, мысля, не только и не столько перебирает варианты, сколь включает загадочный иерархический механизм принятия решений, отсекающий важное от неважного, существенное от несущественного. Способность выделения важного отличает здоровую психику, я много раз замечал, что люди, страдающие психическими расстройствами, в первую очередь теряют способность отличать существенное от второстепенного.
***
Мир утратил иерархическое строение, но мы все более понимаем его неодносвязность, невозможность натянуть на Вселенную единую сетку понимания, точнее невозможность обойтись одной сеткой понимания. Удивительное наблюдение Ю. Трифонова: там, где есть связность, там присутствует и связанность. Для меня Трифонов – писатель первого ряда (и тут я не удержался от наведения иерархии), молодые его не читают.
***
Мера беспорядка в мире – энтропия. Она значительно менее знакома просвещенному человечеству, чем энергия, а жаль. Ибо именно рост энтропии указывает направление протекающих в мире процессов, задает стрелу времени. Кажется, Илье Михайловичу Лифшицу (наследнику Ландау по Институту Физпроблем) принадлежит замечательная шутка: энергия – всего лишь казначей мирового хозяйства, а вот энтропия – его директор, ибо указывает направление.
Эйнштейн как-то сказал, что все законы физики со временем падут (включая теорию относительности) за исключением законов термодинамики. Шутливый прогноз Эйнштейна – глубок, именно второй закон термодинамики задает «стрелу времени», направление хода времени из прошлого в будущее. Стрела времени задает бесспорное упорядочение событий, никому не удастся стать самому себе дедушкой, прошлое неотменимо, держась за ось времени, спасаешься от наступающего со всех сторон хаоса. Быть может, ось времени – единственная, за которую еще можно уцепиться нашему современнику. Отсюда, столь странная страсть к генеалогическим изысканиям, охватившая массы.
Нам доступно, только обратное упорядочение фактов во времени; сказать, что некоторые события имели смысл, это значит упорядочить их во времени.
***
Энтропия – поразительна. В отличие от других измеримых физических величин, энтропия – исчислима. Энтропию можно определить, загибая пальцы руки, что возвращает нас к натуральному ряду. Не удивительно ли, что величина, направляющая стрелу времени, замкнута на натуральный ряд, казалось бы, далее всего от времени отстоящий?
В сущности, энтропия и информация – неразличимы, их можно измерять в одинаковых единицах – битах. Быть может, вовсе не шутил Джон Уилер, когда говорил о том, что фундаментальной единицей, перво-кирпичиком мироздания является бит.
***
Эволюция приводит к тому, что выживают виды наилучшим образом упорядочивающие окружающий мир, иными представляющие собой наиболее эффективные информационные машины (см. В.Ф. Турчин «Феномен науки»). Не энергетическая целесообразность направляет отбор, а информационная (энтропийная). Гепард энергетически куда как эффективнее человека, но человек справляется с гепардом, поставив капкан, т.е., наведя удобный ему, человеку, порядок.
Способность человека упорядочивать окружающий мир неизмеримо возросла после промышленной революции. За последние триста лет мир изменился до неузнаваемости. Профессор Ги Дойчер в своей недавней книге «Энтропийный кризис» показал, что человечество на самом деле столкнулось не с энергетическим, а энтропийным кризисом. В самом деле, закон сохранения энергии требует ее постоянства. А вот за все возрастающее упорядочение окружающей среды приходится платить немалую цену, именно на поддержание порядка и уходят все возрастающие усилия, в конечном счете, разрушающие окружающую среду.
***
Поглядев с Марса на Землю, можно было бы заметить, что в ХХ веке скачкообразное цивилизаторское нарастание порядка на планете, сопровождалось небывалым смешением рас и народов, порядок этот понижавшим. Быть может, таким образом биосфера защищается от сверх-упорядочения?
***
Еврейский религиозный закон Галаха представляет собою удивительную попытку упорядочить самое неупорядочиваемое на свете – человеческую жизнь. Мельчайшая сетка закона набрасывается на все проявления жизни – от рождения до смерти. Среди евреев – огромное количество порядочных людей, – людей с предсказуемым поведением. Евреев не случайно охотно брали в финансовые советники и казначеи, – не ограбит, ничего эдакого не отчебучит.
Лев Шестов писал: «человек волен, так же часто менять свое "мировоззрение" как ботинки или перчатки, и прочность убеждения нужно сохранять лишь в сношениях с другими людьми <…> И потому "как принцип", уважение к порядку извне, и полнейший внутренний хаос». Характерная мысль – несмотря на внутренний хаос, все-таки порядок извне, сразу узнаешь порядочного человека.
***
Удивительно, но упорядоченный, расчисленный еврейский быт представлялся О. Мандельштаму Хаосом, Хаосом иудейским. Платон бы сказал, что для того чтобы увидеть порядок надо его заранее знать. Но можно сказать и так: для того, чтобы почувствовать гармонию требуется немалая тренировка. Для нетренированного уха симфония Моцарта – кошачий концерт.
***
В рассказе Борхеса цитируется китайская энциклопедия, в которой говорится, что «животные подразделяются на: а) принадлежащих Императору, б) бальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят, д) сирен, е) сказочных, ж) бродячих собак, з) заключенных в настоящую классификацию, и) буйствующих, как в безумии, к) неисчислимых, л) нарисованных очень тонкой кисточкой из верблюжьей шерсти, м) прочих, н) только что разбивших кувшин), о) издалека кажущихся мухами». Классификация, предложенная Борхесом подводит к двум заключениям: 1) никакое упорядочение не имеет преимущества перед другим, 2) без предварительной тренировки никакого порядка не разглядеть. Наука согласна со вторым выводом и оспаривает первый, полагая, что преимущественные, истинные, продуктивные упорядочения все же существуют.
***
Достоевского раздражало упорядоченное отношение евреев к деньгам, никак не дававшееся ни ему, ни его героям.
***
Страсти к порядку противостоит стремление человека к свободе. Но нашей поведенческой свободе, свободе поступка предшествует свобода мышления, то, что подталкивает нас вести себя так, а не иначе. Но что есть свобода мышления? Свобода мышления сводится к фундаментальной возможности упорядочения фактов, – первейшей из свобод. Свобода высшего уровня, определяется уровнем порядка, царящего в нашем мышлении. Так возникает иерархия свобод. Странным образом уровень порядка задает и уровень свободы.
Согласно Торе свободный человек отличается от раба – наличием дома и семьи. Раб не волен выбирать себе семью, и у него нет своегожилища, своего упорядоченного пространства, порядок задан хозяином. Раб свободен от заповедей, связанных с конкретным временем их исполнения, временной порядок тоже задан хозяином.
Казалось бы, дом и семья, – две вещи наибольшим образом закабаляющие, связывающие человека. Но наличие дома и семьи подымают человека на ту ступень иерархии, где
***
Нам кажется, что в познании мира участвует только мозг. Зачастую недооценивается роль тела. Человеческому глазу доступна ничтожная часть спектра электромагнитных волн, уху крошечная полоска спектра звуковых. Если бы мы могли прихватывать инфракрасную и ультразвуковую части спектра, мир перед нашими глазами был бы совсем иным. Иными были бы и абстракции, выработанные для его понимания. Важно все: и скорость реакции тела на возбуждения и его температура. Упорядоченное строение тела задает и сетку порядка, набрасываемую на мир, превращающую его в понятный. В этом смысле человек изоморфен миру.
***
М. Мамардашвили говорил, что порядок противоестественен, для его поддержания требуется усилия, естественен хаос. Жизнь питается порядком, явление жизни – противоестественно.
Утомленное упорядоченной жизнью человечество периодически начинает страдать от избытка порядка и видеть спасение в естественной жизни. Законы, культура, ритуалы утомляют. И тогда слышен вопль: «назад к природе!». Когда за озвучивание этого лозунга берутся Толстой и Руссо, – возникают общественные движения. По их поводу Алданов заметил, что страшны не восстания против общественного строя, страшен бунт против зубной щетки и носового платка.
Как правило, борцы за естественный образ жизни быстро создают секты, отличающиеся изощренными ритуалами и казуистикой. Такова же судьба борцов с наличным общественным порядком. Карбонарские секты отличал детальный, тщательно разработанный ритуал, я уж не говорю о масонах. Жизнь при социализме была предельно ритуализована, марксистская казуистика за каких-то сто лет существования развилась настолько, что представляла собой общую теорию всего. Впрочем, эти соображения вряд образумят ниспровергателей нынешнего порядка.
***
М. Мамардашвили: «…у греков полис есть попытка видимой предметной реализации порядка. То есть, они считали возможным порядок здесь, в этом мире. А индусы, по ряду сложившихся исторических сцеплений в их мышлении, этой идеи в развитом виде не имели. Может быть, это … и объясняет, почему из греческой философии выросла наука, а из индийской философии, во многом очень сходной с греческой, – нет». Воля к порядку здесь в этом мире, четко отграничивает запад от востока. На этом посюстороннем порядке настаивает западная цивилизация. Культура, и высокоразвитая, прекрасно без него обходится, позволяя индивидууму роскошествовать в монастыре собственного духа.
В этом смысле можно говорить об иудео-христианской цивилизации. Галаха ведь тоже исходит из представления о том, что здесь, в этом мире может и должен быть наведен порядок. С культурой дело значительно сложнее, слишком велики различия.
Вообще, корреляция между порядком внутри сознания и вовне его никак не однозначна. Напротив, глубоко упорядоченный внутренний мир часто сопровождается внешними безалаберностью и раздерганностью. Бесчисленные (и достоверные) рассказы о рассеянных профессорах, не ладящих с внешним миром – тому свидетельство.
***
Смерть задает качественный скачок порядка, энтропия тела скачкообразно возрастает. То ли смерть лишает нас свободы, то ли выводит нас на ее новый уровень, здесь тайна. Знаменитая надпись на могиле Мартина Лютера Кинга «Свободен, наконец-то свободен» намекает на то, что со смертью наступает и высший, доступный человеку уровень свободы.
Воронель – Бормашенко, май 2009
Дорогой Эдик, ниже следует моя немедленная реакция на ваш увлекательный текст!!! Энтропия это не просто мера беспорядка, это мера беспорядка при заданном конечном числе возможных состояний. Иначе это отнюдь не число. При рассмотрении общественных вопросов нельзя забывать, что при каждом социальном преобразовании меняются оба фактора. А т. к. и энергетический «казначей» не дремлет, то резкие взрывы увеличения свободы почти всегда сопровождаются и сокращением числа участников событий (голодовки, террор, эмиграция)!!!
У меня еще будет много соображений менее элементарных. Особенно важным мне представляется возможная лишь в Б-жественном разуме корреляция между временем и пространством. Но это очень высокая тема. А тема правильной интерпретации энтропии вполне разрешима в конечное время в конечном обсуждении (между нами).
Преданный вам, Александр Воронель.
Воронель – Бормашенко, 2009.
Дорогой Эдик! Поздравляю со свадьбой дочки и от всей души желаю ей счастья. Поздравьте от меня Лену. Мазаль Тов!
В ответ на ваше письмо я думаю действительно, свобода положена не всем, а только тем, кто расшатывает прежний порядок в стремлении к высшему (может быть, более сложному). Все остальные, в сущности, разрушители и должны быть ограничены. Это и есть та форма ответственности, которая налагается на носителей всяких форм протеста. Конечно, на практике это выясняется, обычно, только постфактум. Но некоторые прецеденты позволяют это понять и раньше. Например, М. Бегин отказался стрелять в ответ на атаку Хаганы против «Альталены», и т. о. показал себя конструктивным политическим лидером. А однопартийцы, которые его за это осуждали, были просто фанатиками, не способными оценить разрушительного момента во всякой свободе (которая не самоцель).
Относительно смерти вы, возможно, были бы правы, если бы смерть была возможна, как непрерывный (2-го рода) переход. Но до сих пор ни один исследователь не сумел добиться непрерывного перехода от жизни к смерти. Это всегда связано с каким-нибудь необратимым разрушением. Тогда в этот момент достигается не максимум энтропии, а бесконечная структурная нестабильность (максимум структурной флуктуации): = Cp = бесконечность. Это не то же самое, что максимум энтропии.
Кроме того со смертью организм перестает быть открытой системой и становится системой замкнутой. Как измерить энтропию замкнутой системы мы знаем, а как незамкнутой <...> Это вообще только на уровне интуиции оценивается, как и для исторического целого (цивилизации).
Другие ваши пункты я еще не обдумал, напишу позже. Ваш Александр.
(окончание следует)
Оригинал: http://berkovich-zametki.com/2016/Starina/Nomer2/Bormashenko1.php
