Их имена...
Свободный стул я нашел не сразу, да и то – с помощью сотрудника библиотеки, кажется, это он предложил мне свой... Здесь, где время от времени стараниями энтузиастов звучит русская речь, я не в первый раз: выступают ли местные и заезжие литераторы, певцы с репертуаром, составленным из популярных романсов и оперных арий, авторы и исполнители самодеятельной песни, как теперь называют бардов... Не помню, чтобы этот зал пустовал в такие дни: бывало, свободных стульев оставалось меньше, бывало больше – но гости были всегда.
Несколько раз на моей памяти гостей Городской библиотеки Лос-Анджелеса почтил своими выступлениями Даниил Шиндарёв – его скрипка звучала в оркестре Большого театра в Москве и в музыкальных ансамблях ведущих Голливудских киностудий, звучит она по сей день в его сольных концертах... А однажды поводом к моему визиту сюда явилось собственное выступлением, о чем я храню добрую память.
Сегодня, войдя в зал, я застал у занимавшего часть стены экрана красивую особой восточной красотойминиатюрную женщину, рассказывающую о джазе. Эта тема, собственно, и привела меня сюда.
И что я сразу отметил для себя – сегодня здесь много молодежи. А какие имена звучали в тот раз: Луис Армстронг, Элла Фицжералд, Глен Миллер,Чарли Паркер, Бенни Гудмен, Джордж Гершвин... и Дюк Эллингон – с этим именем у меня связано одно давнее воспоминание.
***
Итак – Дюк Эллингтон... Журнал «Америка» на русском языке стал в СССР сенсацией своим первым же выпуском – яркий, выполненный великолепной полиграфией: от массовой продукции Союзпечати, горами разложенной в киосках, он отличался бы, как жар-птица от дворового воробья, окажись там журнал. Только здесь путь его к читателю был не короче, чем от самой Америки.
Из спецхрана ЦК журнал попадал в его экспедиции и оттуда по особому списку рассылался в закрытые фонды некоторых центральных библиотек, естественно, в первую очередь - «Ленинки», завозился цековскими экспедиторами определенным адресатам. Оказываясь у «руководящих товарищей», выпуски затем путешествовали уже из рук в руки, дальше – к директорам «полезных» учреждений, подобных знаменитой «сотой» секции ГУМа и нескольких столичных гастрономов, ну и тому подобного...
Привез его из Москвы отец по моей просьбе, кажется, в тот же месяц, что вышел первый «русский» номер - благо, так кстати случилась его служебная командировка... Как журнал добыл он, мне неведомо, но вот – я держу этот выпуск в руках, он у меня, солдата второго года службы в воинской части при Ленинградской Военной Академии связи!
До сих пор перед глазами центральный, кажется, разворот журнала: у пианино чернокожий музыкант, он склонился над инструментом, и над клавишами в полете множество размытых абрисов его рук, и подпись: «Дюк Эллингтон растворяется в своих политональных гаммах»...
Отец приехал!...
Здесь мне приходит на память рассказ Олега Лундстрема: много лет спустя мне выпало счастье встретить его у себя дома в Лос-Анджелесе. Участвовал в нашей беседе и живущий давно в Лос-Анджелесе мой добрый друг Леша Зубов, саксофонист, чья творческая биография включает в себя и несколько лет работы в джазе Олега Лундстрема. Гость вспоминал, и Зубов дополнял его рассказ своими репликами - получался совершенно замечательный дуэт рассказчиков.
– Мне было 18 лет, когда я увлекся джазом, – неторопливо говорил Лундстрем. – Появился Дюк Эллингтон, но его в те годы никто не знал. Тогда были совершенно другие оркестры популярны – какой-нибудь Ломбардо, Тэд Льюис, у которых главным было шоу, шутки и так, немножко – джаза. И тут я пластинку купил. Вдруг меня ошеломило – что такое?! Ноты все те же, а звучит музыка по-другому... Интересно, думаю, что за оркестр никому не известный? Написано – „Дюк Эллингтон“. Я – к продавцу: а еще есть его пластинки? Он перебрал стопки и говорит: нет, только эта одна. Вот она у меня и до сих пор дома хранится, её уже снимали на телевидении. На пластинке по-английски написано “D.O.Southland” и по-китайски иероглифами что-то. Печатали пластинку в Шанхае, между прочим. Так я увлекся джазом – и, прежде всего, Эллингтоном...
Когда я был мальчишкой...
Позволю себе здесь недолгое отступление – почти цитату из моих записок, вернувшись памятью к первым послевоенным годам: тогда нашей, моей и моих сверстников-приятелей, “консерваторией”, естественно, служил двор дома. Это там, в конце 40-х, сбившись кучкой на площадке черного хода, затаив дыхание, слушали мы блатные песенки, привезенные недавно освободившимся из «мест не столь отдаленных» Мишкой-Рыжим. “Таганка”, “Мурка” и, конечно, “Когда я был мальчишка, носил я брюки клёш, соломенную шляпу, в кармане финский нож...” – это из разряда самых безобидных, что мне довелось от него услышать.
По-настоящему же нас увлекала другая и, конечно, тоже неофициальная романтика. ”Жил один скрипач, молод и горяч, пылкий и порывистый, как ветер...”, “Есть в Батавии маленький порт...”. Но, правда, и “Огни притона заманчиво мигали ...Там за столом сидел один угрюмый, он был в костюме и кожаном пальто».
Господи, ведь помню!..
Потом мы на площадках танцевали с девочками фокстрот под «Рио-Риту» – заграничные записи безбожно сдирались советской фирмой «Мелодия», уже под своим именем. Коллекционеры знали: оригинальные пластинки можно достать у барыг на Коптевском рынке. Там же мы покупали переписанных «на рёбра» Вадима Козина или Петра Лещенко. Правда, связано это было с определенным риском: настоящие пластинки попадались не часто, да и стоили немало, а больше в ходу были отходы рентгеновских лабораторий – плёнки.
Укладываешь только что привезенную плёнку поверх любой патефонной пластинки, опускаешь на нее иглу патефона и слышишь: “Лещенко хотите? Х... вам, а не Лещенко!” И мерзкий смех...
Хотя случиться это могло только, если ты – новичок и не знаешь, у кого берешь товар: постоянные производители записей такого, конечно, не позволяли никогда – их знали меломаны в лицо. Можно было найти и пластинки с джазовой музыкой фирмы «Супрафон», но случайно, как это произошло со мною в завалах дачного хлама подмосковной “гасиенды” – в Челюскинской жили наши родные...
В те же годы изредка появлялись на эстрадных площадках, – главным образом, в парках “культуры и отдыха” – Клавдия Шульженко, Изабелла Юрьева... Попасть на их выступления было нетрудно и хорошо, но не обязательно – чаще мы довольствовались граммофонными записями: “Весна не прошла, жасмин еще цвел...”, “Камин, гори, огнем охваченный...”. Это годилось для поддержания интимной атмосферы при соответствующих обстоятельствах, – но не больше...
Куда важнее было достать билеты в Филиал Большого на «Русалку» с Александром Степановичем Пироговым – «Мельником», например, или в сам ГАБТ – на Ивана Семеновича Козловского – «Юродивого», их имена произносились нами более, чем уважительно, но это отдельная тема.
Мой грустный бэби и другие
Так вот: спустя пару лет, вернувшись после армии в Москву уже свободным гражданским парнем, познакомился подробно, насколько было тогда возможным, я и с творчеством этого, не боюсь сказать, гениального музыканта Дюка Эллингтона. Хотя вообще-то моему поколению в конце 1940-х и в начале 1950-х довелось видеть заграничные фильмы с русскими субтитрами и оригинальной немецкой звуковой дорожкой (с сохраненной в ней музыкой!). Открывался их показ заставкой: «Этот фильм взят в качестве трофея», у входов в залы вывешивалось – «Дети до 16 лет не допускаются»...
Вот некоторые из тех лент, что я помню: американский «Джорж из Динки-джаза» – 1940-й год, «Девушка моей мечты», с пляшущей на бочке Марикой Рёкк, снятая в Штатах в 41-м году «Серенада солнечной долины»... – а в них … джаз!... джаз!...джаз!!! Или вот – пришедший к нам из 39-года фильм «Судьба солдата в Америке» – советскому зрителю так перевели «беспартийное» название «Ревущие двадцатые» (“Roaring twenties”)...
«Приходи ко мне, мой грустный бэби...» – а как там красиво, под рыдания саксофонов, умирал «Эди Бартлет»! – главный герой, сыгранный нашим кумиром тех лет Джеймсом Кегни. Не вспомню сегодня, сколько рублей, сэкономленных на школьных и студенческих бутербродах, оставили мы в кассах московских «Колизея», «Спартака», «Форума»... – любого зала, где шла «Судьба солдата». То же было и потом с доступным нам названием замечательного фильма «В джазе только девушки» – оригинальное название «Некоторые любят погорячее» смущало хранителей нравственности советского зрителя.
***
Самые просвещенные из нас – «западники», или «штатники», – уже знали, что такое рэгтайм, блюграсс, свинг, боп, хард боп, реггей, кул... Остальные же мы – просто любители джазовых синкопов и барабанных «брейков», начиная с пионерских лагерей, где нас организованно обучали «бальным» польке, вальсу, –отдавали дань фокстроту и танго, потихоньку от вожатых. А они – от нас...
А старшеклассниками и студентами мы уже «твистовали», подпевая себе, раскачиваясь в ритмах буги-вуги: «Зиганшин рок, Зигашин буги, Зиганшин парень из Калуги...», и дальше – оптимистичное: «Пока Зиганшин ушами хлопал, Поплавский все подметки слопал...». Радио и газеты дооолго славили четверку советских солдат-срочников, выживших после семи недель дрейфа в Тихом океане на унесённой штормом барже почти без воды и еды…
А можно ли забыть тот крохотный, по московским понятиям, каток, носивший громкое название «Динамо на Петровке» (кажется, он принадлежал этому спортивному обществу), особо привлекательным для нас он был оттого, что там звучала настоящая джазовая музыка. Пусть чаще всего советская – Цфасмана или оркестра Утесова, но со всеми атрибутами настоящего джаза.
Да – это был джаз!
Ну, а когда доставалось попасть на заграничный фильм – песенки из него немедленно становились нашими шлягерами, естественно, и со словами, придуманными кем-то из нас же. И почему-то чаще – с непристойным смыслом: ну вот та же «Чаттануга-Чуча» из «Серенады Солнечной долины»
– откуда нам знать, что там было у Глена Миллера? И какая там «Пенсильвания стэйшен» – это вообще Марс! А поскольку мы только и могли различить у поющих слово «чуча», то и получалось малоприличное:«...о бэби-бой, у вас торчит из... чуча».
Или самое безобидное и лишенное всякого смысла «...о бэби-бой, двоякодышащая лошадь – о бэби-бой, обоеполая кобыла!». Если же без девчонок, то можно было и – «а на полу сидела муха, а муха та была... баруха!». Вспоминать неловко, но ведь было. Было! А еще – блюз, многострадальный «Сан-Луи», это с ним Москва, Калуга и «Лос-Анджелос» объединялись в один колхоз: «...в колхозе нашем доярка есть одна, сто сорок литров дает за день она... я забираюсь на сто второй этаж – там буги-вуги играет джаз» – плохо ли! О, Сан-Луи, в огне реклам – наша Москва не уступит вам...
И, конечно, незабываем сленг «лабухов» – джазовых музыкантов: «лабать» – играть на саксофоне, на любом духовом инструменте, на барабане... «кочумай» означало «перестань»... нотосочетание «до-ре-ми-до-ре-до» – «а пошел ты на...»... «сурлять» – «пойти до ветру», деликатно выражаясь. Ну и так далее... Использование этого сленга означало приобщение к особо почитаемой касте.
И вот к чему привела меня тема «джаз»...
Стиляги?
Тогдашних «штатников», помню, фельетонисты «обзывали» стилягами – так было удобнее... А ведь это были две независимые субкультуры – существовали они параллельно, и здесь я позволю себе экскурс в те годы, и к той молодежи. Вспомнить же всё это побудил меня недавно виденный фильм - он как раз об этом: отчасти из тех «лабухов» пришли самые первые «стиляги». А сколько спекуляций – от карикатур в советских газетах и того же «Крокодила» до издевательских реприз популярных конферансье тех лет!
Была карикатура Ефимова, кажется, «Папина «Победа»? – из распахнутой дверцы автомобиля, бывшего тогда признаком высокого положения владельца, вываливается расхристанный и очевидно пьяный, ярко одетый пижон – по всем признакам «стиляга» и поклонник растленного Запада, с его джазом: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст!»...
Не могу отказать себе в удовольствии привести из советской прессы тех лет выдержки такого рода:
Жора с Фифой на досуге
Лихо пляшут буги-вуги.
Служит моде буржуазной! – это из тогдашнего "Крокодила"…
Или вот:
...Шел по привычке к ресторану,
Где вечера он проводил...
Заморский галстук с обезьяной
Болтался на его груди.
А где-то строились заводы,
В мартенах закипала сталь,
И "нет!" моральному уроду
Наш трудовой народ сказал,
Подняв единодушно руки:
-Здесь вам не город Ливерпуль!..
И резал узенькие брюки
Ему на улице патруль...
Господи, хорошо-то как! – и пусть меня привлекут к ответу адвокаты автора стихов за перепечатку... Ведь и правда, резали - сам тому свидетель!
А термин «стиляга», рассказала заметка в интернете, – на нее случайно вывел меня поиск истока этого слова, – относится к концу 1940-х годов. Не исключено, говорится там, что «...пришёл термин из языка джазистов, музыкантов. «Стилять» (англ. steal — воровать; либо англ. style — стиль) – у исполнителей джаза означало играть в чужом стиле, кого-то копировать, отсюда выражение «стилягу дует» – это о саксофонисте, который играет в заимствованной манере. И, соответственно, термин переносился на самого исполнителя –«стиляга».
Естественно, прочитав это, я обратился к Зубову: Лёша, так ли? – он только рассмеялся: «Чепуха!» –здесь ему я доверяю много больше, нежели интернетовским «этимологам»... Стиль – он и есть стиль.
А сегодня есть и другое: фильм «Стиляги» добрый и даже в чем-то сочувственнный – его случилось мне смотреть много недель спустя появления ленты на экранах. И, тем более, много десятилетий спустя в нем отображенного года 1957-го: режиссер Валерий Тодоровский оставил для наших общих друзей в Лос-Анджелесе кассету…
Мюзикл – он и есть мюзикл, тем более «фарс», что значилось в титрах фильма, и сценарист его совсем не обязан был следовать буквально правде выбранного им сюжета, только здесь я не о том. Доверь мне сам Тодоровский отозваться для прессы о его фильме, а, тем более, в частном разговоре с ним, при самом добром моём отношении, одним упреком и одним замечанием я не обошелся бы. Пока не случилось, вот я и размышляю наедине с собой...
В адрес костюмеров, к примеру, – это самое лёгкое: и одеты не так: где удвоенного размера – за счет подложенной ваты – плечи пиджаков? И почему туфли остроносые, а не на толстом каучуке (на худой конец, на микропорке – «манной каше»)? Остроносые, и правда, были поначалу с конца 40-х и до самого начала 50-х, да и ладно – мелочь это на фоне остального... Но и режиссеру заметил бы: и танцуют не так, и сленг не тот, и волосы на голове взбиты в «кок» не так... Да только есть ли до того дело нынешнему зрителю, а то, что мелодрама – так и совсем хорошо!
Мне было любопытно, а местами даже и «в кайф», как выразился бы я тогда, смотреть фильм, потому что ведь было такое! – и фарцовщики джазовыми заграничными пластинками, и статьи погромные в «Правде», и всё остальное, с тем связанное. И «хиляли» мы, «центровые» москвичи, то есть проживавшие в пределах Садового, а лучше – Бульварного кольца, по «Бродвею», то бишь, по улице Горького. Это там, однажды вечером, мимо нас прошел, глядя поверх голов и постукивая тростью по асфальту тротуара, живший неподалеку... сам Александр Николаевич Вертинский! – я глазам своим не верил.
Да только значит ли всё это, что и сами мы, тогдашние поклонники джаза, такими были: вот и вспомним Булгаковскую фразу: «Поздравляю вас, гражданин, соврамши!». Еще лучше: полная лажа! – сказал бы неделикатный свидетель той поры, посмотрев фильм. А я промолчу, потому что сегодня, повторюсь, – не о том. Даже, совсем не о том...
Это после пришел рок-н-ролл, (не удержусь заметить - мелочь, конечно, – но ведь и джинсы, вопреки усилиям костюмеров фильма, пришли к нам лет через 10 после...), и была уже другая эра. И мы были другими.
***
– А «Коктейль-холл» вы помните? – спросил меня Алексей. Ему, Гелейну, вгиковцу, автору, поэтических сборников и множества публикаций в периодике, объединенных темой «Культура», режиссеру документального кино, показал я эти заметки, едва их завершил. «Коктейль-хол»... Как не помнить! Но он-то почему знает это название? – другое ведь поколение, совсем другое... Оказывается - знает. Жаль, что упустил я вспомнить, и об этом, значит, доскажу сейчас.
Да, было такое культовое место с уникальными в стране того времени напитками – взять тот же коктейль «Маяк», с плавающим на дне ликерно-коньячной смеси желтком, что и дало напитку название. Для нас же «Коктейль-холл» сам был маяком, манившим к себе пацанов, прибавлявших ради этого себе годы и наклеивавших самодельные усики.
Иногда после пары коктейлей – чаще всего не больше, потому что рубль-другой в кармане оставить необходимо было всегда – мало ли что, выходили мы из «Коктейль-холла» в тёмно-синих плащах, в белеющих тонких шарфиках, шли с непременной остановкой у магазина «Сыры»: там постоянно толпились поклонники – и поклонницы(!)– певцов Большого и Музыкального театра имени Станиславского (нередко – истеричные, вроде «лемеших», устраивавших неостанавливаемую овацию Сергею Яковлевичу Лемешеву, своему кумиру) берущему «верхнее до».
Их так и прозвали – «сыры» и «сырихи», что было совсем необидно, потому что определяло и место сбора, и принадлежность к ордену единомышленников. Мы задерживались у группы поклонников Александра Степановича Пирогова – это был «наш» «Мельник», наш «Борис»... Были там и «балетные», «сырившие» Лепешинскую («лепешихи»), Виолету Бовт, танцоров братьев Бегаки...
Дальше направлялись вверх, до памятника Пушкину, потом обратно или дальше до Маяковки – редко когда на том обязательную программу можно было считать выполненной... У счастливчиков же случалось и продолжение – это, когда родители на даче и, значит, «хата» свободна.
Такое не забывается, ну, например, мы с Аркановым посмеялись, вспоминая... Но – по порядку: дню тому уже добрых пара десятка лет – расскажу это сейчас, благо случился повод, спасибо Гелейну. Арканов завел меня, нечастого гостя в Москве, в бывшее здание «Литературки» на Цветном бльваре, почти напротив «старого» цирка.
Теперь здесь на нескольких этажах прописались десятки бульварных журнальчиков и газеток – какими-то владел и приятель Арканова, славный компанейский парень Шварц. Его джип, один из редких тогда в Москве, доставил нас к тому самому подъезду – да, вход в тот «Коктейл-холл» был здесь... «Будем есть хорошую рыбу», - заговорщицки шепнул мне Арканов.
Мы вошли после небольшой заминки у дверей – Шварц, пропустив нас с Аркановым вперед, задержался возле стоявшего у входа метрдотеля в форме морского капитана, или адмирала – кто их разберет, и догнал нас, возвращая в карман куртки портмоне...
Теперь здесь вместо тесноватого зальчика с барной стойкой и чередой бутылок с загадочными этикетками на подсвеченной полке позади бармена, обнаруживалось совсем другое. Вдоль наружной стены помещение было разгорожено плоскими, но вместительными аквариумами, в которых степенно шевелили плавниками рыбины. Вокруг рыбин резвилась плотвичка разного калибра, покуда не исчезала в их прожорливых пастях, – это я заметил потом, когда мы заняли места за столом в одном из таких «кабинетов» со стеклянными стенами.
В проходе мимо аквариумов сновали официанты в полосатых тельняшках и собиравшие со столов грязную посуду их помощницы в матросках. Меню принесли нам не сразу: «Выбрали что-нибудь? –обратился «моряк» к моим спутникам, признав в них гостей не случайных, в отличие от меня. Шварц что-то сказал ему, указывая на плавающую в аквариуме позади него особь. То же повторилось с Аркановым.
Теперь я начинал понимать специфику этого заведения, и когда матрос вопросительно уставился на меня, я ткнул пальцем в зловещего вида, с огромной, как мне казалось, пастью мурену – «Вот эту! – очень неуютно, что эта тварь живет у меня за спиной». Матрос, не моргнув, с готовностью, принимая шутку, воскликнул – «Пожалуйста! Приготовить на гриле? – и завершил фразу, – Что пить будем?». Выручил меня Арканов: «Да шутит он! Мы заказываем...»
Декоративное чудовище, конечно, осталось в живых, и ели мы, конечно, что-то пресноводно-благообразное, заказанное моими спутниками, и выпили, конечно же, по рюмке-другой (ну, может, чуть больше) ледяной «столичной».
Потом, пару часов спустя, я с любопытством наблюдал, как Шварц что-то говорил милиционеру, стоявшему у припаркованного с очевидным нарушением всех возможных правил джипа. Через минуту постовой отвернулся и, помахивая палочкой, направился к другим выходящим из дверей ресторана. А Шварц, возвратив многострадальный бумажник в карман, попрощался с нами и, захлопнув дверцу джипа, рванул с места... «Вот, как это нынче происходит, – рассмеялся Арканов - а ты говоришь «Коктейль-холл, Коктейль-холл...»
Больше побывать там мне не случилось, да и не с кем пойти теперь: не стало замечательного Аркана, светлая ему память...
Послесловие как немного мистики
Здесь должна была стоять точка – она и стояла перед датой „20 мая, 2016 г.“ Только не случилось на том завершить эти заметки тогда: проставив дату, я распечатал наново весь текст, вычитал его, пометил и исправил несколько помарок, выключил компьютор... Посмотрел на часы: начало двенадцатого часа, время„ночного“ чая, прощаясь с ушедшим днем, включил телевизор – что происходило сегодня в нашем городе? Нащупал, не глядя на пультик, кнопку номер „9“ – лосанджелесская новостная станция... и промахнулся: включился канал номер „8“, а это, так называемое, „Public“ – „народное“ безрекламное телевидение.
Уточню название станции (сейчас поймёте – зачем): PBSSocal - бывает, удается - я и его включаю: этопримерно то же, что российский канал „Культура“... Так вот, не поверите! – с экрана смотрел на меня стоящий у микрофона молодой Луис Армстронг – он пел, спустя минуту он брал в руки саксофон... Закадровый голос диктора рассказывл о его самых последних выступлениях, о болезни, о кончине... следом, о нем вспоминал Арти Шоу.
Господи, я же час назад выставил в своём тексте фотографии Армстронга, Эллингтона, Гершвина... Внимание! – буквально следом за Армстронгом, на экране в течение следующих десяти минут Дюк Эллингтон„растворялся“ в своих политональных гаммах!... И – тоже с закадровым рассказом диктора о легендарном джазовом пианисте. Передача длилась до 1 часа ночи: Чарли Паркер... Эллис Гордон... Джон Колтрейн...
И завершилась она совершено замечательно: среди других современных джазовых музыкантов и певцов говорила Кассандра Уильямс: „Они проложили нам дорогу!“. Нам, это кому?... Новые кадры: улица с танцующими под аккомпанимент джаза, их много, сотни человек, может больше... И самыми последними кадрами передачи были сюжеты из нью-йоркской музыкальной школы в Ла Гуардиа – „вот кому“, отвечают авторы передачи, и на экране, с рассказом о себе и о своих сокурсниках, появляется юноша –студент школы, – не поверите! - с армянской фамилией... Жаль, записать ее я не успел.
Мистика? Сомневающимся – проверьте мои слова, в интернете программы PBSSocal.org за первый час ночи 21 мая 2016 года, взгляните сами! Эту дату я и сохраняю, потому что пока еще „сегодня“ - она продолжается, и сейчас, чтобы удостоверить ее (для себя прежде всего – интернет не обманет), я сразу посылаю электронной почтой друзьям эти заметки...
21 мая 2016 года.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer7/Polovec1.php
