Необходимая оборона социолога-рабочего0

Содержание

 

1. Эксперимент, который исследователем не планировался
2. Как меня исключали из Союза журналистов
3. Жизнь в «год Оруэлла»
4. «Инакомыслящий» или инакодействующий»? 
5. «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки»

**

 Несколько вступительных слов

  1980- х гг. автором этих строк был предпринят так называемый эксперимент социолога-рабочего.

Автор-социолог по собственной инициативе поставил себя в положе­ние рабочего одного из ленинградских заводов, что сделало возможным проведение исследования, предмет которого тогда формулировался как «человек в системе реальных производственных отношений». Рабочая карьера автора (наладчик-повременщик, потом — слесарь-сдельщик) и, соответственно, полевой этап исследования производственной жизни изнутри, «глазами рабочего», продолжались 8,5 лет.

Работая тогда на заводе, автор не оставлял и своих прежних занятий в области социологии личности, социологии культуры, методологии социологических исследований.

Кроме того, в ходе эксперимента социолога-рабочего возникли «привходящие» жизненные обстоятельства, вовсе не предполагавшиеся вначале (политические обвинения и меры пресечения со стороны официальных органов в 1983–1984 гг.). Надо сказать, то был «счастливый случай», по­скольку, будучи включены в круг социологического наблюдения, эти новые обстоятельства позволили автору расширить поле и углубить выводы.

В итоге сложился комплексный предмет исследования, который можно определить как «взаимодействие личности и общества; человек в системе реальных общественных отношений».

Понятна вся неисчерпаемость такой предметной области. Однако, в меру своих сил, автор постарался осветить эту область средствами «экспериментальной социологии» (наш термин 80-х гг., впоследствии смененный на «драматическую социологию»).

Вся история «эксперимента социолога рабочего» и событий, с ним связанных, впоследствии получила отражение в книге: Алексеев А.Н. Драматическая социология и социологическая ауторефлексия. Тт. 1-4. СПб.: Норма, 2003-2005.

Отдельные извлечения из этой книги публиковались в журнале «7 искусств»: Познание действием. Так что же такое “драматическая социология”? ; Еще о драматической социологии; Эксперимент социолога-рабочего. Из «Писем Любимым женщинам» ; Страсти человеческие и производственные. Из записок социолога-рабочего (начало; окончание).

На этот раз предлагаем вниманию читателя композицию извлечений из тома 2 названной книги - история политического преследования социолога-рабочего в середине 1980-х и его самообороны от этих преследований.

А. Алексеев. Март-апрель 2016.

  

1.  ЭКСПЕРИМЕНТ, КОТОРЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЕМ НЕ  ПЛАНИРОВАЛСЯ

 Дело…

1.Работа, созидательная деятельность…

2. Чья-л. деятельность, имеющая идеологическую, марксистско-ленинскую платформу, направленная на построение социализма и коммунизма…

3.  То, что непосредственно, близко касается кого-л., чего-л., входит в чьи-л. задачи…

4.  Специальность, профессия, круг занятий…

5. Административное, судебное разбирательство; судебный процесс по поводу какого-л. факта, события…

6. Собрание документов, относящихся к какому-либо факту, лицу…

В.М. Мокиенко, Т.Г. Никитина. Толковый словарь языка Совдепии. М.: Фолио-пресс, 1998, с. 150–152

 

Не беги от волны, милый мальчик, побежишь — разобьет, опрокинет, но к волне обернись, наклонися и прими ее с твердой душою.

Н.К. Рерих («Священные знаки»)

 

…Я пытался сохранить спокойствие, но мне это не всегда удавалось. Меня спасло то, что на каком-то этапе борьбы я решил, что ко всему надо относиться с юмором, поскольку всякое познание есть благо. Я успокоился, ненависть во мне сменилась любопытством, которое мой противник удовлетворял активно, обнажаясь как на стриптизе. Я уже не боролся, а собирал материал для данного сочинения [выделено мною. — А. А.]: а мой противник и его дружки деятельно мне помогали, развивая этот грандиозный сюжет и делая один за другим ходы, которые, может быть, не всегда придумаешь за столом. Сюжет этот не просто увлекателен, он, мне кажется, объясняет некоторые происходящие в нашей стране явления, которые не то что со стороны, а изнутри не всегда понятны…

В. Войнович. Иванькиада (цит. по: В.Войнович. Малое собрание сочинений в 5 томах. Т. 3. М.: Фабула, Рапид, Сиа-банк, 1995, с. 435)

 

1.1. Хроника эксперимента. Взгляд из 1988 года

Из очерка А. Э. Головкова «…мир погибнет, если я остановлюсь!»(май 1988)

 …> Весьма подробно об этом уже писала «Литературная газета» (Л. Графова. «Преодоление пределов», «ЛГ» от 23 сентября 1987 года, № 39). Поэтому ограничимся хроникой.

1982 год. После первых докладов на ученом совете ИСЭПа о результатах примененного им метода «наблюдающего участия» и вывода о том, что «своеобразным солнечным сплетением системы производственных отношений является управление распределением, а ключевой проблемой — реализация принципа «от каждого — по способностям, каждому — по труду», Алексеева на всякий случай увольняют из института (он работал там на полставки) под предлогом «сокращения штатов». Это было в январе.

1983 год. Обыск и налет на квартиру. [Это два разных события. — А. А.]

1984  год, март. Справка «В отношении Алексеева А.Н.» разослана [из УКГБ ЛО. — А. А.]по организациям, в том числе и на завод «Ленполиграфмаш».

1984 год, май. Заводской комитет [правильно: партком завода. — А. А.] утверждает решение цехового партийного собрания об исключении Алексеева из рядов КПСС.

1984 год, август. Секретариат Ленинградской организации принимает решение об исключении Алексеева из Союза журналистов СССР.

1986 год, январь. На бюро Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации Алексеева исключают из рядов ССА. <…>

(Огонек, 1988, ¹ 19)

 

1.2. «В отношении Алексеева А. Н.» (справка УКГБ ЛО)

[Нижеследующий документ был отправлен из УКГБ ЛО в партийный комитет «Ленполиграфмаша» и в некоторые другие официальные адреса в марте 1984 г. — А. А.]

 

Справка. 12.03.84. № 5-3/493. Ленинград

В ОТНОШЕНИИ АЛЕКСЕЕВА А. Н.

В январе с.г. в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1972 г. «О применении органами государственной безопасности предостережения в качестве меры профилактического воздействия» Управление КГБ по Ленинградской области объявило официальное предостережение

Алексееву Андрею Николаевичу, 1934 г. рождения, русскому, члену КПСС с 1961 г., кандидату философских наук, работающему слесарем-наладчиком завода «Полиграфмаш», проживающему по адресу: Ленинград, Наличная ул., дом 40, корп. 1, кв. 132,

— в связи с тем, что он хранил и распространял среди своих знакомых произведения политически вредного содержания, не издававшиеся в СССР и не подлежащие распространению на территории Советского Союза, а также распространял в своем окружении изготовленные им машинописные документы, содержащие политически вредные и идеологически невыдержанные оценки отдельных сторон советской действительности.

Алексеев в 1956 г. окончил факультет журналистики ЛГУ им. А. А. Жданова, член Союза журналистов СССР с 1961 г. В 1964–1965 гг. работал в редакции «Ленинградской правды» в должности заведующего промышленным отделом, в 1975–1981 гг. — старшим научным сотрудником в Институте социально-экономических проблем АН СССР.

В январе 1980 г. Алексеев приступил к проведению социологического исследования в рабочей среде по типу «включенного наблюдения» и перешел на работу в качестве слесаря-наладчика на завод «Полиграфмаш», продолжая до декабря 1981 г. научную работу в ИСЭП АН СССР по совместительству.

Имеющиеся в Управлении КГБ СССР по Ленинградской области материалы свидетельствуют, что Алексеев хранил и в 1978–1982 гг. распространял среди своих знакомых копии изданных за границей клеветнических произведений «Зияющие высоты» и «Светлое будущее», автором которых является бывший советский гражданин Зиновьев А. А., сотрудничающий с эмигрантскими антисоветскими организациями.

В 1980–1982 гг. в период работы на заводе «Полиграфмаш» на основании полученных им материалов в процессе т. н. «включенного наблюдения» Алексеев написал несколько статей политически вредного содержания, под названием «Письма любимым женщинам», в которых он в иносказательной форме допускает измышления о генеральной линии партии, с клеветнических позиций оценивает советскую пропаганду, оскорбительно отзывается о рабочем классе.

Кроме того, установлено, что в 1979–1981 гг. Алексеев организовал и провел несанкционированное партийными органами и администрацией ИСЭП АН СССР социологическое исследование «О состоянии и перспективах развития советского общества». Вопросы анкеты «Ожидаете ли Вы перемен?» и методологический комментарий к ней носили тенденциозный характер и были построены таким образом, чтобы получить негативные ответы о состоянии и перспективах развития советского общества.

По месту жительства у Алексеева изъяты политически вредные произведения Дж. Оруэлла «1984» на английском языке, цитатник Мао-Цзэ-дуна, машинописные отрывки из книги Ф. Искандера «Сандро. Новые главы», клеветнического содержания, и восемь документов с грифом «Для служебного пользования». Один из документов — доклад академика Т. И. Заславской «Социальный механизм развития экономики» — был размножен им и распространен в своем окружении. Такое обращение с документами «Для служебного пользования» является нарушением установленных правил работы с ними.

На беседе в Управлении КГБ СССР по Ленинградской области Алексеев А. Н. вел себя неискренне, от дачи правдивых объяснений по указанным выше фактам уклонился.

Начальник подразделения УКГБ ЛО В. И. Полозюк

 

Ремарка 1: ожидания оправдались.

Фактические неточности в документе: 1) правильное обозначение работы автора на заводе, по штатному расписанию, — не «слесарь-наладчик», а «наладчик технологического оборудования»; 2) окончил — не «факультет журналистики», а филологический факультет ЛГУ. О «хранении и распространении» произведений А. Зиновьева специально речь пойдет ниже.

…Стоит заметить, что круг обвинений в справке УКГБ ЛО (за исключением «эпизода» с произведениями Зиновьева) в общем совпал с теми, которые социолог-испытатель сам «вычислил», сразу после обыска, и который хотел было «авансом» опровергать в тексте своего первоначального варианта письма начальнику УКГБ ЛО Носыреву, осенью 1983 г. (От чего его вовремя предостерегли друзья). (Сентябрь-ноябрь 2000).

 

Ремарка 2: кому повезло — кому не повезло?..

Вообще говоря, Управлению КГБ в этом деле… не повезло. (Или повезло мне?)

Обыск, прикрытый фиговым листком поиска валютных ценностей и т. п., был рассчитан на обнаружение запрещенной литературы. Скажем, изъяли бы те же «Зияющие высоты», или «Архипелаг ГУЛАГ»… И нет проблем для органов! Можно было бы и судить (как минимум, по статье 190-1 УК), можно и раскалывать (под угрозой уголовного преследования). Формально все было бы «по закону»…

А тут, как на грех: ни «Посева», ни даже «Имки-пресс»! Оруэлл — и тот на английском языке… С Мао-Цзэ-дуном — и совсем смешно. Несколько машинописных листков с неопубликованными фрагментами романа Ф. Искандера «Сандро из Чегема» и с письмами М. Цветаевой… В общем, «не тянет» ни на какую статью!

А особенно не повезло сотрудникам госбезопасности — с материалами опроса «Ожидаете ли Вы перемен?»2 . Надежды заполучить при обыске записи крамольных экспертных интервью не оправдались. (А уж там — хватило бы и на «коллективное» дело!)

Вот и пришлось, в обоснование последующих санкций, сосредоточиться на «Письмах Любимым женщинам», окрестив их «статьями».

Ход вообще-то не самый сильный… По крайней мере, открывающий путь для самообороны и даже для контратаки. (Сентябрь 1999).

 

1.3. «Разрешаю ссылаться на эти документы…»

 Ремарка: досье на самого себя.

В конце 1983 — начале 1984 г. социолог-испытатель активно собирал «досье на самого себя»: все документы, имеющие отношение к обыску в его квартире и к последующим событиям, включая официальное предостережение органов госбезопасности и т. п.

«Досье» имело вид композиции документов, с длинным и, пожалуй, претенциозным названием:

«Дело Алексеева (из опыта экспериментальной социологии), или: Приключения социолога-наладчика (личная хроника конца 1983 года), или: Игры сталкера. 1984 (документально-драматургический поиск)».

Тогдашняя «автоаннотация»:

«Что это такое? Конечно, черт-те что… Но “знающий меня — улыбнется” (заимствовано у М. Цветаевой)».

На титульном листе каждого из разделов надпись:

«Личный архив! Чтение и даже перелистывание — только с согласия А. Н. Алексеева. 01.1984».

Как же, как же!

Ниже — оглавление этой композиции. (Сентябрь 2000).

 

«Дело Алексеева». Оглавление (конец 1983 — начало 1984 г.)

0. Пролог: «Не только о себе»

1. Начало

II. Канун

1. Утро года. Характеристики. 2. На сотню умных — один дурак. 3. Социология театра. 4. Детектив с псевдонимом. 5. Из деловой переписки. 6. Предупреждение богов. 7. Социология жизни. 8. Ох, уж этот А.! 9. Человек в системе реальных производственных отношений

III. Заподозренный

1. Обыск и выемка. 2. Свидетели по валютному делу. 3. А жизнь идет… 4. Прокурорский надзор. 4а. Отличие заподозренного от подозреваемого. 5. «Уважаемые товарищи!..». 6. Товарищеская критика. 7. Объяснения Любимых. 8. Малолетний взломщик. 9. Предложения в Госкомтруд. 10. «Нам надо трезво представлять, где мы находимся…». 11. Бригадный подряд. 12. Место встречи изменить нельзя

IV. Предостереженный

1. Несогласный с претензиями. 2. Остается на счете.  3. По следам наших выступлений. 4. Не подлежит ввозу, вывозу и распространению.  4а. Минута молчания

0. Эпилог: «Театральный разъезд»

А. А. , 1984

Ремарка: «дочерние» досье.

Из этого многостраничного «Дела А. » формировались композиции поменьше (только официальные и публичные документы): «Фрагменты дела А.» и «Выжимки из дела А.». Такие «микрокомпозиции» предназначались для «распространения»…

Здесь надо заметить, что из официальных документов социолог-испытатель, на «законных» основаниях, располагал тогда лишь протоколом обыска (полным списком изъятого) и несколькими ответами на свои запросы в прокуратуру и т. п. Не без труда удалось снять копии с некоторых других документов: ордер на обыск и выемку, справка УКГБ ЛО… Собственных же письменных обращений в различные инстанции (прокуратура, милиция, Управление КГБ, партийная организация) накопилось несколько десятков.

Обнародование, ознакомление с этими текстами всех, «кому это может быть интересно», и стало главным способом самозащиты: «на миру и смерть красна!». (Сентябрь 2000).

***

Из «открытого письма» социолога-испытателя (март 1984)

[Ниже — текст публичной записки, предварявшей собрания документов под названиями «Фрагменты…» и «Выжимки…». — А. А.]

<…> Как я имел несколько случаев убедиться, молва о «чрезвычайных обстоятельствах» гражданина, ученого и коммуниста Алексеева конца 1983 г., как и положено молве, получила не контролируемое ни авторитетными организациями, ни, тем более, самим А. распространение.

Я не могу себе позволить — оставить иногда фантастические, иногда сочувственные, иногда злорадственные домыслы и легенды без корректив. Настоящие 27 документов («Фрагменты…») и, соответственно, 10 документов («Выжимки…») из «дела» Алексеева могут внести на сей счет необходимую ясность.

С этими 27 или 10 документами (не обязательно со всей их подборкой) я ознакомил уже добрую сотню человек, кто меня спрашивал: «Что же с тобою произошло?».

Не налагаю ограничений на ознакомление с этими документами и впредь — всех тех, кто меня знает лично, или хотя бы знает о моем существовании. Разрешаю ссылаться на указанные документы в разговорах, столкнувшись с невольным или намеренным искажением истины. Рекомендую обращение лично ко мне, в целях ознакомления с каким-либо из них или для иных разъяснений.

Глубоко убежден, что прилагаемые документы не компрометируют ни меня, ни лица и организации, в них фигурирующие. Каждый делает свое общепартийное, общегосударственное, общенародное дело — кто лучше, кто хуже… На ошибках, как известно, учатся.

Андрей Алексеев, март 1984

 

Ремарка: «эзопов язык…»

Двусмысленность последнего абзаца довольно очевидна. Тоже своего рода «эзопов язык»…

К словам «…иногда злорадственные домыслы и легенды…» было примечание: «Субъекты типа: И.С., Б.П., Н.Л., В.М. (последнему — первый кнут)».

Намек, спрятанный за инициалами, был понятен «посвященным». (Сентябрь 2000).

***

Р. Рывкина — А. Алексееву (январь 1984)

<…> Прочитала — все! [Речь идет о «Фрагментах дела А.». — А. А.]

Потрясена практическим решением проблемы «Личность и организация»… Сотни пухлых монографий (в мире). Правда, у нас — меньше десятка (две-три). А пример — один!

С этой точки зрения, тебя есть с чем поздравить также. А не только с победой по прямой линии… [Под «победой», вероятно, имелось в виду то обстоятельство, что органы госбезопасности не пошли дальше официального предостережения социологу-рабочему. — А. А.]

Получен научный эффект — как «побочный результат» происходившего взаимодействия с социальными институтами.

К тому же, еще один новый жанр: социологическая документалистика. Тексты написаны в двух измерениях:

1) деловом (в адрес должностного лица) и

2) аналитическом (в адрес некоего «совокупного социолога», который в них увидит, если сумеет, инструмент, анализирующий ситуацию, расставляющий измерительные приборы, с тем, чтобы затем снять показания). <…>

Инна, январь 1984

 

1.4. Решение партийного бюро: «Исключить антисоветчика…»

 Несколько вступительных слов

Стоит напомнить, что до поступления на «Ленполиграфмаш» справки УКГБ ЛО «В отношении Алексеева А. Н.» первичная партийная организация занимала в «деле» социолога-рабочего нейтральную и, так сказать, выжидательную позицию.

С марта 1984 г. заработала «партийная машина».

Ниже — извлечение из «объяснения», затребованного партийной организацией у своего члена сразу после того, как на завод поступила упомянутая справка из Управления КГБ.

Поскольку основные положения этого документа воспроизводятся и в позднейших текстах (выступление на партийном собрании цеха и др.), приведем здесь только его «резюме». (Сентябрь 1999 — ноябрь 2000).

 

Из «Объяснения коммуниста» (март 1984)

<…> Внимательное сопоставление всего сделанного, написанного, сказанного мною за сознательную жизнь, совпадающую с пребыванием в партии [так! — А. А.], исключает версию о «двойном дне», которую, похоже, хотят ко мне отнести. Я не только уверен в своей невиновности, но и убежден, что делаю нужное, партийное дело. Хорошо или плохо [делаю. — А. А.] — другой вопрос. Тут уж не мне судить. Но свою позицию коммуниста я готов отстаивать, буду отстаивать и настаиваю на ошибке, допущенной конкретными сотрудниками УКГБ ЛО в отношении меня.

Для меня жизненно важно, чтобы партийная организация не повторила этой ошибки, а, наоборот, помогла ее исправить.

А. Алексеев, 24.03.84

***

 з акта комиссии партийного расследования цеха № 3 Ленинградского завода полиграфических машин (апрель 1984)

 …> В своем объяснении Алексеев А. Н. не признал себя виновным ни по одному из положений предъявленных обвинений, изложенных в справке Управления КГБ по Ленинградской области от 12 марта 1984 г. Не дал принципиальной оценки своим заблуждениям и действиям.

<…> В ходе партийного расследования Алексеев А. Н. проявил неискренность, вины своей не признал.

Убеждения и действия Алексеева А. Н. несовместимы с пребыванием в рядах КПСС.

Председатель комиссии: Максимов Б. Г.

Члены комиссии Калинин М. Ф., Лобов Е. А.

***

Из «Записей для памяти» (апрель 1984)

<…> Утром 13.04.84 (пятница), между 9 и 10 час., к моему рабочему месту подошел секретарь партбюро цеха Новиков и известил, что заседание партийного бюро, на котором будет обсуждаться мое персональное дело, назначено на 10-30. Но сначала — другой вопрос (прием в ряды КПСС). Так что я понадоблюсь только в 10-45. Чтобы мне не ожидать у дверей, меня специально пригласят от рабочего места.

Я был вызван на полчаса позже назначенного срока: либо начало заседания задержалось, либо затянулся предыдущий вопрос, либо (что наиболее вероятно) обсуждение моего вопроса началось еще до того, как меня пригласили. Заседание партийного бюро происходило в кабинете начальника цеха. Там присутствовали:

—  члены партбюро цеха: В. Новиков (секретарь), А. Червяков (зам. секретаря по идеологической работе), М. Калинин (зам. секретаря по орг. работе), Е. Понтюхов, Н. Толстова, А. Данилушкин (первые четверо — рабочие, Толстова — технолог, Данилушкин — начальник цеха);

— члены комиссии партийного расследования: Б. Максимов (председатель), Е. Лобов (оба — рабочие; первый — член парткома завода, второй — партгрупорг участка). Третьим членом комиссии является М. Калинин, член партбюро цеха, уже упоминавшийся.

На заседании партийного бюро присутствовала также зам. секретаря парткома по идеологии Л. Герасимова.

(Кабинет начальника цеха — довольно тесный. Начальник цеха сидел на своем обычном месте, во главе стола. За столом, приставленным к его столу в виде ножки буквы «Т», сидели Толстова (ведшая протокол) и Червяков. На стульях, приставленных к стене, ближней ко входной двери, сидели Понтюхов, Калинин, Максимов, Лобов. На стуле у противоположной стены — Герасимова. Секретарь партбюро Новиков — за столом начальника цеха, сбоку. Я сел на стул, приставленный к торцу второго стола, т. е. в основании ножки буквы «Т»).

Стенные часы были у меня за спиной, так что я лишь приблизительно могу сказать, что обсуждение началось в 11-15, а закончилось в 12-30 (обеденный перерыв в цехе с 12 до 12-40). По ходу дела выступающие вставали. Вопросы задавались сидя. Я вставал, отвечая на вопросы.

Обсуждение началось с информации секретаря партбюро Новикова, сообщившего, что в партком завода поступила справка из Управления КГБ «В отношении Алексеева А. Н.». В связи с чем было проведено партийное расследование. Алексеевым представлена «объяснительная» («объяснение коммуниста», как тут же сам поправился секретарь партбюро). Имеется акт комиссии партийного расследования.

Было предложено зачитать документы. Новиков зачитал: сначала — справку УКГБ ЛО от 12.03.84, затем — мое «Объяснение…» от 24.03.84. [См. выше. — А. А.] . Последнее зачитывалось полностью, по предложению одного из членов партбюро (было и предложение — обойтись без этого).

Что касается акта комиссии, то Червяков предложил зачитать его потом, а сначала — пусть присутствующие зададут мне вопросы.

Вопросов было много. Я делал заметки для себя и, кажется, могу сейчас воспроизвести все вопросы, в той последовательности, как мне их задавали.

***

Максимов: В свое время Вы сменили профессию журналиста на профессию социолога. По собственной инициативе или по чьему-либо совету?

Я ответил, что по собственной инициативе. Вообще, среди социологов с 15-20-летним стажем практически нет людей, которые бы не вышли из какой-либо другой профессии.

Калинин: Почему Вы, как коммунист, не подсказывали, не направляли (так! — А. А. ) партийную организацию, имея высшее образование и профессиональный опыт социолога?

Я сказал, что считаю своей главной обязанностью хорошо делать свое производственное дело. Когда что-либо этому препятствовало, я искал помощи у партийной организации, ставил вопросы перед администрацией, обращался с предложениями к главному технологу, не получив на них ответа — обратился в партком (правда, также ответа не получил), выступал на партийных собраниях. Что же касается того, чтобы «направлять» партийную организацию, то я полагаю такую постановку вопроса неуместной.

<…> Вопрос Данилушкина, который я не успел записать, но смысл сводился к претензии, что я занимался своими личными делами, в частности — писанием писем, в рабочее время.

Я поинтересовался, откуда ему об этом известно. Данилушкин сказал, что знает об этом из моих же писем.

Я сказал, что вообще-то нехорошо читать чужие письма, но коль скоро его интересует этот вопрос, то могу сообщить, что в 1980–81 гг. (Данилушкин тогда в цехе еще не работал) я имел неполную производственную загрузку. Насколько мог, я инициативно увеличивал загрузку — за счет того, что работал и за технологов, и за ремонтников, и выпускал на своем станке продукцию, не предусмотренную штатными технологическими процессами на ПКР.

Вопрос о внутрисменных простоях неоднократно поднимал — не только устно, но и в служебных записках на имя начальника цеха (тогда — А. М. Соловейчик). Я даже просил разрешения на освоение дополнительной специальности — шлифовщика (но поддержки, к сожалению, не получил). Вопрос о вынужденных простоях наладчика ПКР ставился мною на цеховом партийном собрании, в декабре 1981 г.10

Лишь в 1982 г. удалось-таки добиться полной производственной загрузки, а с вступлением в бригаду этот вопрос вообще оказался снят.

Так что своими «личными» делами в рабочее время я, если и занимался, то лишь тогда, когда оказывались исчерпаны все возможности занять себя производственным делом.

Лобов: Адресаты Ваших писем — настоящие или вымышленные?

Ответ: Я писал конкретным, реальным людям. Это мои личные друзья и, как правило, коллеги по социологической профессии.

Данилушкин: Кто Вы все-таки больше сегодня: социолог или рабочий?

[Вопрос характерный, задававшийся неоднократно и после. Социолог-рабочий отвечает на него с готовностью. — А. А.]

Ответ: Думаю, что и то, и другое в равной мере. В качестве социолога я за все время работы на заводе не совершил ни одного исследовательского шага, не вызванного необходимостью выполнения своих обязанностей в качестве рабочего. Например, кому как не социологу интересоваться действующими на заводе формами оплаты в бригаде на единый наряд? Но я ознакомился с этим не раньше, чем сам стал членом бригады, т. е. только в прошлом году.

Данилушкин: На какой срок рассчитано Ваше «включенное наблюдение»?

Ответ: Строго говоря, это не «включенное наблюдение», как об этом написано в справке УКГБ ЛО. Такое наблюдение действительно рассчитывается на определенный срок: узнал, что надо, «выведал» (по возможности незаметно) и ушел. Мое положение или позицию правильнее назвать — «наблюдающее участие». Я делаю свое производственное дело, участвую в жизни коллектива и осмысляю это. Такое участие может быть бессрочным.

Данилушкин: Где помещены, как использовались результаты Ваших исследований?

Ответ: Пока я работал по совместительству в ИСЭП АН СССР, я представлял туда научные отчеты. Насколько мне известно, года два назад секретарь партбюро института ознакомил партком завода с моим отчетом (правда, это было сделано почему-то втайне от меня).

Немало публикаций в журналах, в научных изданиях. И отчеты, и публикации последних трех лет ныне переданы мною в комиссию партийного расследования. Кстати, там есть предложения по совершенствованию системы нормирования труда, подготовленные по заказу Госкомтруда — не далее, как в ноябре прошлого года.

Вообще, в науке период внедрения результатов более продолжителен, чем, скажем, период между запуском и выпуском нового изделия на производстве. Мои заводские наблюдения еще не успели найти полного отражения в публикациях. В прошлом году написана большая статья, обобщающая результаты исследований на заводе. Возможно, она будет опубликована. <…>

Новиков: Вы настаиваете, что не занимались распространением копий антисоветских сочинений Зиновьева?

Ответ: Да, я на этом настаиваю.

Данилушкин: Что представляет собой издание Мао Цзэ-дуна, о котором говорится в справке УКГБ ЛО. Какого оно года?

Ответ: Середины 60-х гг.

Данилушкин: А где издано?

Ответ: Думаю, что в Пекине.

Данилушкин: Как оно к Вам попало?

Я выразил готовность ответить, но Новиков сказал, что это не интересно.

<…> Калинин: Считаете ли Вы себя хоть в чем-то виноватым?

Ответ: Всякий человек может иметь недостатки и совершать ошибки. И я наверняка не составляю исключения. Однако в том, что мне инкриминируется в справке УКГБ ЛО, я себя виноватым решительно не считаю.

Новиков: Проводилось ли Вами не санкционированное исследование?

Ответ: Если Вы имеете в виду исследование производственной жизни изнутри, «глазами рабочего», то оно стояло в плане научного института, и мое поступление на завод происходило при поддержке партийных органов.

Новиков пояснил, что имеется в виду анкетирование по общественным проблемам советского общества.

Я: Об этом сказано в моем «Объяснении коммуниста». То было опробование социологической методики, в ограниченном кругу моих знакомых.

Данилушкин: Значит, анкетирования Вы не проводили?

Ответ: Анкетирования я не проводил…

Ремарка: не всякий опрос — анкетирование.

Здесь социолог-испытатель пользуется тем, что начальник цеха не искушен в социологической терминологии и не видит разницы между экспертным опросом и «анкетированием». (Ноябрь 2000).

…Данилушкин: В своем объяснении Вы пишете, что заботились о такте, деликатности. Как Вы объясните, что, обращаясь к конкретной «любимой женщине», Вы употребляли нецензурные выражения?

Ответ: Хотелось бы знать, какие именно выражения имеются в виду. Но для этого, наверное, надо спросить разрешения у присутствующих здесь женщин.

Данилушкин: Например, «придурок».

Я: Это слово — из литературного языка.

Данилушкин: Там попадаются и другие, правда, с точками…

Я: Вот именно, что с точками. Впрочем, врач врачу может сказать и без точек. Я напоминаю, что мой адресат является также социологом.

<…> Лобов: Вы писали в своих письмах о «Генеральной линейке», которая искривлена. Что имелось в виду?

Ответ: Ох, уж эта «Генеральная линейка»! Так я называл поперечину траверзы своего станка (координатный пресс с револьверной головкой).

Лобов: Не было ли там иносказания?

Ответ: Конечно, было. Там даже сказано — «притча о генеральной линейке». Иносказательный смысл заключался в том, что…

Тут я был прерван Червяковым, который заявил, что и так ясно.

И все же я настоял на том, чтобы сообщить, что «притча о генеральной линейке» является ничем иным, как иллюстрацией к известному высказыванию Ленина: «Кто берется за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя “натыкаться” на эти общие вопросы» (ПСС, т. 15, с. 368).

В ответ на это мое заявление Новиков подал реплику, что Ленин говорил также: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя». Я не стал эту реплику комментировать.

Новиков: Отдавая должное всему хорошему, что Вы сделали для нашего коллектива (так! — А. А. ), как все-таки понимать такую фразу из Вашего письма (зачитывает по записной книжке цитату, из которой усматривается «циничное отношение к коллективу»).

Я: Вырванная из контекста, эта фраза не может обсуждаться. Если бы мои письма лежали на этом столе, я мог бы показать, что такое истолкование, которое дает тов. Новиков, неправомерно.

Данилушкин: <…> Вы пишете, что можете нарочно вынуть из станка деталь, без которой работать нельзя, и требовать, чтобы устранили неполадку.

Я: Четыре года назад, когда ремонтники не хотели заниматься станком, мне пришлось вместо положенной пробки заглушить пневмоцилиндр обыкновенным болтом. Его надо бы заменить, но он и сейчас там стоит.

Данилушкин: Так Вы вынимали, нарочно, этот болт?

Ответ: Конечно, нет. Это воображаемая ситуация. В реальности подобные случаи в цехе бывали, но не со мной…

Ремарка: болт, предъявленный в партийную комиссию.

С социологом-рабочим такой «случай» все же однажды произошел, несколько месяцев спустя: он решил въяве продемонстрировать этот, не дававший его оппонентам покоя, болт в партийной комиссии горкома КПСС.

Пропутешествовав из цеха в Смольный и обратно, злополучный болт на следующий день был ввинчен в тот же пневмоцилиндр. (Сентябрь 1999).

 <…> Понтюхов: Почему Вы не выступали на собраниях, когда сталкивались с производственными неполадками?

Ответ: Вероятно, Вам случайно не довелось присутствовать на тех собраниях, где я выступал.

***

После того, как я ответил на вопросы, В. И. Новиков зачитал акт комиссии партийного расследования.12 С содержанием этого акта до заседания партийного бюро меня не знакомили. После зачтения акта тов. Новиков предложил высказаться членам партийного бюро. Выступали: Калинин, Червяков.

Калинин в своем выступлении просто повторил заключительные слова акта комиссии партийного расследования, отметив, что комиссия была единодушна. При этом он заметил, что комиссия для своих заключений получила «все материалы, которыми могла располагать» (так! — А. А. ).

Червяков в своем выступлении сказал, что за 30 с лишним лет жизни у него «никогда и в мыслях не было, чтобы органы внутренних дел или госбезопасности могли ошибиться». Он присоединяется к мнению комиссии партийного расследования.

Председательствующий (Новиков) спросил, хочет ли еще кто-либо из членов бюро высказаться. Нет. Мне высказаться, кроме ответов на вопросы, не предлагалось.

Новиков предложил следующий проект решения партийного бюро: — Рекомендовать партийному собранию исключить Алексеева А. Н. из партии за распространение антисоветской литературы и написание статей политически вредного содержания.

Других предложений не поступило. Голосовали шестеро присутствующих членов партийного бюро цеха: Новиков, Калинин, Червяков, Данилушкин, Понтюхов, Толстова. Предложение секретаря партбюро принято единогласно.

После этого Новиков известил, что партийное собрание цеха, на котором будет разбираться персональное дело А., состоится 16 апреля, в понедельник, в 16-15.

Объявление о партийном собрании было вывешено в тот же день, около 14 час. Повестка дня: 1. Прием в члены КПСС (Кутуев К.Х.) 2. Персональное дело (Алексеев А. Н.)

(Записано в апреле 1984 г.)

 Ремарка: членов партии не убавилось…

По иронии судьбы, на одном и том же партийном собрании в апреле 1984 г. состоялись исключение из партии социолога-рабочего и прием в партию председателя цехкома К. — того самого, который в «Письмах…» фигурировал с неосторожным эпитетом: «придурок с домкратом» (Сентябрь 1999).

 

1.5. «Речь идет о жизни и смерти…»

[Автостенограмма выступления социолога-рабочего на партийном собрании цеха № 3 «Ленполиграфмаша» (апрель 1984)]

 Товарищи коммунисты!

На сегодняшнем партийном собрании стоит вопрос об исключении меня из партии «за распространение антисоветской литературы и написание статей политически вредного содержания» (таково решение партийного бюро цеха). Будучи 23 года коммунистом по убеждению, а не ради должности, никогда не имевшим даже небольших партийных взысканий, я бы сказал: речь идет о жизни и смерти.

Устав нашей партии требует: «При решении вопроса об исключении из партии должен быть обеспечен максимум внимания и тщательный разбор обоснованности обвинений, предъявляемых коммунисту».

Я утверждаю, что такого разбора пока не было, хотя сегодня партийному собранию уже предлагается готовое решение. Я утверждаю, что комиссия партийного расследования не сумела, а может быть, не имела возможности объективно разобраться в этом деле. Я утверждаю, что партийное бюро не только повторило ошибку комиссии, но и усугубило ее своим решением.

Причиной всего этого, как я считаю, является ошибка работников другой организации. Организация очень авторитетная, и ее авторитет может действовать завораживающе на отдельных коммунистов.

Тов. Червяков, выступая в пятницу на партийном бюро, сказал, что он за 30 с лишним лет своей жизни не знает, чтобы органы внутренних дел или госбезопасности допустили ошибку. Он «и представить себе такого не может». Он — не может, а я в свои 50 лет могу, и даже ощущаю на собственной шкуре.

Ошибки бывали, рано или поздно исправлялись. И совсем недавно бывали… Освобождение от своих обязанностей Министра внутренних дел Щелокова и вывод его из ЦК — это уже на памяти тов. Червякова.

Уверен, что рано или поздно будет исправлена и эта частная ошибка, допущенная в отношении коммуниста Алексеева.

Я действительно, как написано в акте партийного расследования, не считаю себя виновным ни по одному из пунктов обвинения, изложенного в справке УКГБ ЛО. То же заявил и в Управлении КГБ на беседе. Если бы я в самом деле занимался распространением антисоветской литературы, меня надо было бы судить, а не на собрании обсуждать.

Полгода назад, когда я узнал о повышенном интересе к себе органов госбезопасности и сообщил об этом тов. Новикову, он сказал: у партийной организации к Вам, тов. Алексеев, претензий нет. Теперь тов. Максимов мне говорит: мы, тов. Алексеев, стоим перед фактом.

Как же разбирались комиссия и партийное бюро в моем деле?

Первое (не в порядке важности). Мне едва успели сообщить о поступившей на меня в партком «справке», я еще только объяснение пишу, а уже по цеху, причем среди беспартийных, самые фантастические слухи: что Алексеев — антисоветчик, что он оскорбил рабочий коллектив… Какие-то «письма», каким-то «любимым женщинам», да еще мне же цитаты из писем приводят, преобразованные до нецензурщины.

Я сразу спросил Новикова: как это понимать? Он мне ответил, что не счел нужным делать секрета. А я считаю, что не дело дискредитировать коммуниста, еще не получив его объяснений.

Второе. Членам комиссии партийного расследования была предоставлена возможность ознакомиться с двумя папками моего личного архива 3-летней давности. Это единственное «доказательство» моей вины, которое комиссия, как говорится, подержала в руках…

Что же в этих папках? Личные письма, дневники, замечания по технологическим процессам, научные отчеты, опубликованные или подготовленные к печати статьи (что я совмещаю научную работу с работой на заводе, коммунистам давно известно — либо от меня самого, либо из партийной характеристики, выданной мне для поездки на Кубу, в прошлом году). Папки объемистые — там больше 700 страниц. <…>

Личные письма, конечно, не предназначались для чтения людей, с которыми, как говорится, за одним столом не сидел. Вообще, у нас тайна переписки охраняется законом и ознакомление с личной перепиской допускается только в том случае, когда ведется расследование преступления. Об этом не случайно напомнил в своей книге Константин Устинович Черненко («КПСС и права человека». М., 1982, с. 238).

Я преступления не совершал. Но тт. Новиков, Максимов, Калинин, Лобов вынуждены были читать эти письма, без моего на то согласия.

Как же они их читали? Тов. Новиков мне сказал, что прочитал шесть писем [из 18-ти. — А. А.] , первые по порядку, и даже успел сделать выписки… Я поинтересовался, сколько же он на все это затратил времени. Оказывается, три часа. Первые шесть писем — это примерно 180 страниц убористого машинописного текста… Может, он читал в основном то, что кем-то уже подчеркнуто?

Сколько времени затратили на эту работу члены партийной комиссии — не знаю. Говорят, много. Но когда они со мной беседовали, я убедился, что доброй половины они просто не читали. Однако пишут в своем акте: «Все материалы… имеют вредную политическую направленность». Ну, как же так можно?..

Ремарка: Как социолог-испытатель узнал гораздо позже, в состав комиссии партийного расследования, среди прочих, был включен также знаменитый не только на «Ленполиграфмаше», но и на всю страну фрезеровщик-виртуоз, лауреат Государственной премии Геннадий Александрович Богомолов.

(Несколько лет спустя мы стали близкими друзьями, тогда же — знакомы не были: работали в разных цехах).

Г. Богомолов, человек независимый и, как говорится, «неуправляемый» (кстати, потому в свое время и не получивший звание Героя Социалистического Труда), поначалу отказался читать «чужие письма». Когда ему объяснили, что это только «литературный прием» такой, а на самом деле — «антисоветские статьи», ознакомился с несколькими письмами и… солидаризировался с их содержанием!

Из состава партийной комиссии Г. Б. тогда, понятно, вывели. А из партии его исключили лишь пару лет спустя.

О Геннадии Богомолове см. документальную повесть: А.С. Ежелев. Лучший из грехов. М.: Известия, 1988. В этой повести, кстати, описывается и эксперимент социолога-рабочего 13 . (Сентябрь 1999).

…Третье. Когда мне стали приводить отдельные фразы из писем 4-летней давности, я сказал, что должен иметь перед глазами весь текст. Оказывается, этого нельзя. Да ведь даже обвиняемому на суде дают ознакомиться с материалами дела!

Кое-как я разыскал и разобрал некоторые сохранившиеся у меня рукописные черновики. Что-то выпросил из своих писем у конкретных адресатов (кто сберег, а кто и нет). Стал сравнивать текст с формулировками акта партийного расследования.

Примечание. Здесь — лукавство: на самом деле автор располагал еще одним, уцелевшим при обыске комплектом «Писем…». 

Ограничусь одним примером. В акте написано: «…не стесняясь в выражениях, поносит, порою непристойными словами, рабочих и хозяйственных руководителей цеха, как например: «придурки», «паскуда» и т. п.».

Ну, в умывальнике или «на бочке»15 можно еще и не такое услышать (в адрес отдельных лиц). Но этого мало: «Алексеев пишет, что к одним он питает ненависть, а к другим — презрение».

Ни больше ни меньше!

А вот, что в действительности было написано в личном письме, через полгода после поступления на завод. Перечислив тех, с кем мне уже приходилось иметь дело по работе, я пишу:

«К троим из этого списка я сам испытываю чувство глубокой и искренней признательности. Это Федор Филиппович К., Иван Александрович С. и Станислав П. — все трое рабочие.

По крайней мере трое должны бы испытывать не меньшую признательность мне. Это — К., Т. и К. — все трое ИТР. Однако ни я по отношению к этим троим, ни они по отношению ко мне своей признательности пока явно не выражают.

К двоим я испытываю ненависть. Это — С. и Р. (оба ИТР). Надеюсь, взаимно.

К двоим — презрение. Это Е. и К. (оба не рабочие, но и не ИТР, а так — придурки).

Ко всем остальным я либо расположен, либо индифферентен эмоционально. Соответственно, и они ко мне (либо то, либо другое).

…А Вы, Нина, никогда не пробовали подводить подобные балансы своих служебных контактов?»

Вот кусок реального письма. А в акте партийного расследования об этом сказано, повторю: «…к одним он питает ненависть, а к другим — презрение».

С тех пор, за четыре года, я узнал многих, и меня узнали многие. Есть люди, с которыми работать одно удовольствие, например Виноградов и Сыцевич, с каждым по-своему. Есть люди, которые мне меньше нравятся. Есть и такие, к которым я не питаю теплых чувств, и они ко мне, возможно, тоже.

Но люди в коллективе притираются друг к другу. Зачем же применять запрещенные приемы и обобщать личное мнение о конкретном человеке (которого, кстати, я даже настоящим рабочим не считаю!) за мнение о рабочем классе?

А вот чего не захотели увидеть в моих письмах. В 1980–1981 гг., делясь с коллегами-социологами своими первыми заводскими впечатлениями, я, в первом приближении (не для печати!), отразил те самые наболевшие проблемы производства, о которых два года спустя во весь голос было сказано на ноябрьском (1982 г.) Пленуме ЦК КПСС.

Если не отдельные фразы выхватывать, а непредвзято читать все подряд, то оказывается, что в письмах, не говоря уж о научных отчетах (которые тоже в этой папке), остро ставятся такие проблемы, как недостаток исполнительской дисциплины и порядка на производстве, неуважительное отношение администраторов к труду и мнению рабочих, формализм и показуха, недостаток заинтересованного участия рабочих в управлении производством и многое-многое другое.

Когда я членам комиссии сказал об этом, тов. Максимов не стал возражать, но заметил, что я пишу об этих проблемах «зло». Я с этим согласен. Но как можно относиться к общественным недостаткам «по-доброму»? Я боролся с ними и как ученый, и как коммунист на производстве, а не зубоскалил у пивного ларька.

У меня в этих письмах усмотрели «оскорбление рабочему классу», а я нахожу сквозную и множеством наблюдений и фактов представленную тему рабочей инициативы в выполнении производственных заданий, а также тему доброжелательства и бескорыстной помощи новичку, в рабочей среде.

В первые два года работы на заводе я столкнулся с массой бюрократических трудностей в деле внедрения нового оборудования. Я писал об этом в своих письмах со всей откровенностью. И, кстати, о том же говорил на цеховом партийном собрании, в этом самом помещении. В одно из последних писем включен полный текст моего выступления на том партийном собрании. Но члены комиссии этого, как и многого другого, почему-то не заметили.

Четвертое и последнее. Мои дневники и личные письма выдаются теперь за «статьи политически вредного содержания». Но ведь не могут же не понимать товарищи, что письма и дневники — это не статьи.

Статей своих, опубликованных в научных сборниках и массовых журналах за последние годы, я принес в комиссию целый мешок. Почему же их не читали? А если и успели прочитать за тот один день, что этот мешок находился у тов. Калинина, то почему на партийном бюро об этом никто и словом не обмолвился?

В своем «Объяснении коммуниста» я уже отмечал, какой общественный резонанс получили мои публикации в центральных журналах. Отклики на статью в «Молодом коммунисте» публиковались в двух номерах подряд, включая письмо Министра высшего и среднего специального образования СССР, академика Елютина.

После интервью в «ЭКО» Госкомитет по труду и социальным вопросам запросил у меня предложения по совершенствованию системы нормирования труда.17

Это все — только в одном, минувшем году.

О выполнении своих прямых производственных обязанностей (наладчик, слесарь) я уж и не говорю. Это что — тоже несовместимо с пребыванием в партии? Меня и за это надо исключать?!

Допускаю, что, прочитав или услышав только отдельные, специально подобранные выдержки из личных писем, вы можете составить об их авторе превратное представление. Но я надеюсь, что коммунисты, принимая свое решение, не будут столь односторонними.

Я надеюсь, что партийное собрание сможет потребовать более тщательного разбора персонального дела, т. е. поступить в соответствии с требованиями Устава КПСС.

Отдавая себе отчет во всей ответственности своего заявления, я утверждаю, что не нарушал ни советских законов, ни Программы и Устава партии, ни нравственного закона коммуниста. Считаю себя коммунистом и по убеждениям, и по действиям.

А. Алексеев, 16.04.84

 Ремарка: смешение слов и понятий.

Авторская самозащита — на высокой ноте: «Речь идет о жизни и смерти…», и т. д. Вопрос: был ли в этой речи наигрыш? Пожалуй, да. Но и убежденность в высшей, «идеальной» правоте была. А последняя для субъекта «драматической социологии» не имела тогда адекватного названия.

Не отсюда ли апелляция к «симулякрам» — партийной программе, уставу, «нравственному закону» коммуниста и т. п.? Индивидуальное сознание — в путах «господствующих мыслей эпохи»…

Впрочем, это предмет особого разговора, к которому еще не раз будем возвращаться. (Сентябрь 1999).

 

1.6. «Вредитель», «саботажник», «шпион»…

А. Алексеев — в партийный комитет «Ленполиграфмаша» (апрель 1984) (публикуется в сокращении. – А. А.)

Секретарю парткома ЛЗПМ тов. Щекину В.Д. от Алексеева А.Н., члена КПСС с 1961 г.

ЗАЯВЛЕНИЕ

<…> В минувший понедельник, 16.04.84, на партийном собрании цеха ¹ 3 было принято решение об исключении меня из партии, при двоих воздержавшихся и одном голосовавшем против (это был я сам). Формула исключения: за распространение антисоветской литературы и написание статей политически вредного содержания. <…>

Думаю, что партком уже ознакомился с соответствующими документами, в том числе с протоколом партийного собрания от 16.04, к которому должен быть приложен текст моего выступления, переданный секретарю собрания. Уж не знаю, насколько полно отражены в протоколе высказывания отдельных коммунистов о том, что я — «вредитель», «саботажник», «шпион», короче — заведомый враг. Без фактических доказательств эти обвинения превращаются в клевету. Я глубоко ими возмущен.

Зачем шпиону и вредителю, например, ремонтировать основательно разбитый новый станок, требовать его полной загрузки, вскрывать ошибки в технологических расчетах, обращаться к главному технологу с предложениями о скорейшем внедрении новой техники? Если меня так называть, тогда как назвать тех, кто в свое время подписывал акт приемки

18 Публикуется в сокращении.

непригодного к эксплуатации оборудования, кто не спешил его загрузить, кто допускал брак в технологической документации, кто не реагировал на деловые обращения? Патриотами, что ли?

<…> Не повторяя всего того, что написано в моем «Объяснении коммуниста» от 24.03 и сказано мною на собрании 16.04, подчеркну лишь еще раз, что утверждение о том, что я якобы занимался распространением антисоветской литературы, — совершенная неправда, а что мои дневники и письма являются якобы статьями политически вредного содержания, — совершенная нелепость.

Первое — по существу уголовное обвинение, только источник информации (начальник подразделения УКГБ ЛО тов. Полозюк) его почему-то избегает доказывать, а просто предлагает верить ему на слово. (Не случайно этот вопрос на собрании отошел на второй план, почти не затрагивался в выступлениях.)

Второе обвинение подкрепляется личными впечатлениями четверых коммунистов (тт. Новиков, Максимов, Калинин, Лобов), которые имели возможность подержать в руках мой личный архив, состоящий из дневников, писем, деловых и научных документов, публикаций.

Выступления названных лиц на партийном собрании дают основания утверждать, что они не просто «не разобрались», но их подход к делу был заведомо тенденциозным.

<…> Не могу сейчас останавливаться на каждой использованной против меня фразе из того или иного письма. Это можно обсуждать только имея в руках полный текст моего собрания личных и научных документов. Такой возможности у меня пока не было. Надеюсь, что партком такую возможность обеспечит.

Тогда не возникнет конфузов вроде тех, когда тов. Лобов на партийном собрании 16.04, словно забыв, что я уже зачитывал вслух кусок личного письма о своих взаимоотношениях с людьми в первые два года работы на заводе, читает тот же кусок… только без начала и конца, чтобы доказать, что я с пренебрежением отношусь к рабочему классу. Или когда тов. Калинин, в качестве доказательства моей моральной несостоятельности выдает за мой текст… шутливую пародию на мое письмо, написанную другим человеком.19

С усердием и «искусством», более приличествующим настоящим антисоветским пропагандистам, чем членам комиссии партийного расследования [! — А. А.], четверо коммунистов выискивали в моих дневниках и письмах словечки и фразы, которые вне контекста либо теряют смысл, либо даже, при соответствующей аранжировке, приобретают обратный смысл. Этак не только личные документы, но и газету «Правда» или «Известия» можно препарировать и представить как «порочащие» нашу действительность.

Особенностью большинства выступлений на собрании была попытка не только выдать личные письма за политически вредоносные статьи, но и истолковать, под заданным углом зрения, всю мою жизнь, и особенно — последние четыре года производственной и научной деятельности. И тут пошли конфузы…

Перелистав мои научные и журналистские работы последних лет и не найдя в них ничего, с его точки зрения, предосудительного, тов. Калинин усмотрел там «погоню за гонораром». Можно подумать, что социологи и журналисты, в отличие от тов. Калинина, должны работать бесплатно…

Тов. Данилушкин усмотрел «нечестность» в желании перейти из института на завод. Как я смел согласиться быть наладчиком, со среднемесячным заработком 150 руб., не имея технической подготовки и опыта! Начальник цеха Данилушкин теперь интересуется — кто помог мне «внедриться» на завод. Да партком же и помог, а еще — отдел кадров. И вообще, вся история моего перехода отражена в партийной характеристике, данной мне для зарубежной туристской поездки в прошлом году. <…>

[Здесь опущена цитата из характеристики. — А. А.]

Теперь, год спустя, все эти слова обо мне произносятся только с частицей не: не «квалифицированный», а только притворялся таковым (Да-нилушкин); не «обеспечил освоение нового оборудования», а вставлял палки в колеса (Максимов); не «передавал опыт», а утаивал его, потому и ремонтников к станку не подпускал (Новиков). Вместо «трудолюбия» — использовал рабочее время в личных целях.

(Между прочим, не в рабочее время, а дома перепечатывал я акты производственных испытаний и сводки бесчисленного множества расчетных ошибок в технической документации, допущенных технологами ОГТ.)

<…> В одном из личных писем 1980 г. рассказывается, как я, видя, что отдел главного механика не торопится выполнять своих обещаний насчет оплаты труда приглашенного для ремонта ПКР специалиста, расплатился с ним своими деньгами, которые тот мне затем вернул, получив, некоторое время спустя, положенное ему по ведомости.

«Вы спасали честь завода», — сказал мне тогда тов. Новиков. Сейчас — тов. Калинин истолковывает это как «дележ сорванного куша»…

В апреле 1983 г., когда я уже работал слесарем, уступив ПКР своему ученику, мне было присвоено звание ударника коммунистического труда. Теперь этого ударника представляют… действовавшим «не на пользу, а во вред производству» (Никитин).

На основании чего же все это говорится? Лучше всего объяснил секретарь партбюро цеха Новиков: «Своими откровениями Алексеев перечеркнул свои действия!». Выходит, по делам я был хорош, а по цитатам из дневников и писем — наоборот. И на этом основании производится переоценка всей моей предыдущей деятельности.

Вообще, судить человека надо по его делам. Но даже когда начинают судить по словам, нельзя передергивать.

<…> Не случайно воздержавшимися при голосовании вопроса об исключении из партии <…> были двое бригадиров, с которыми я работал. Именно им показался недостаточно тщательным разбор моего «дела». 21

<…> О моей научной деятельности рабочим-коммунистам судить, конечно, труднее. Дело, которым я занимаюсь, — новое. Экспериментальная социология не у всех встречает правильное понимание.

Допускаю, что фиксация «изнутри» и последующий анализ как положительных, так и отрицательных моментов в работе производственной организации могут вызвать настороженность некоторых «заинтересованных» лиц в самой организации. Вместе с тем, надеюсь, что партийный комитет, дав в свое время согласие на научно-практический эксперимент, ныне оценит его результаты с позиций требований, сформулированных на июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС.

Если, пренебрегая моими объяснениями и здравым смыслом, запишут Алексеева в «антисоветчики», тогда получит оправдание позиция тех ученых, кто вовсе не склонен исследовать действительность и способствовать разрешению назревших общественных проблем.

***

С учетом всего сказанного, прошу партийный комитет о следующем:

— Создать комиссию партийного комитета, которая заново изучила бы всю совокупность материалов, характеризующих мою жизнедеятельность за последние годы, включая такие интимные ее свидетельства, как личный архив (коль скоро он уже стал достоянием гласности).

А. Алексеев, 22.04.84

Ремарка: доводы разума против доводов силы.

Стоит обратить внимание, что в своей самообороне социолог-испытатель поначалу пытается перевести обсуждение «дела» в «режим диалога», апеллирует к разуму, логике, здравому смыслу, иногда — к чувствам, в отличие от «силовых приемов» своих оппонентов.

Впоследствии, убедившись в бессмысленности такой линии поведения, он, как читатель сможет заметить, все чаще будет использовать против своих противников их же «оружие». (Октябрь 2000).

 1.7. Репортаж с заседания парткома

Из справки комиссии парткома Ленинградского завода полиграфических машин (май 1984)

<…> Заявление Алексеева А. Н. о неправильном исключении его из партии считать необоснованным. В этом выводе комиссия опирается на материалы партийного расследования, проведенного первичной партийной организацией цеха № 3, а также на материалы, изъятые у тов. Алексеева.

Алексеев А. Н. проявляет неискренность, своей вины не признает, он грубо нарушил Устав КПСС, уставные обязанности. Убеждения и действия Алексеева А. Н. несовместимы с пребыванием в КПСС.

Председатель комиссии: Ефремов

Члены комиссии: Егоренок, Муравых, Суматохин

16.05.84

***

 Из «Записей для памяти» (май 1984)

<…> 23.05.84 (среда), в 13 час., секретарь партбюро цеха А. П. Червяков известил меня, что на сегодня, 17 час., назначено слушание персонального дела на заседании парткома завода. Ни накануне, на комиссии парткома, ни даже утром этого дня, полтора часа назад, когда я знакомился в парткоме со справкой комиссии, мне об этом не говорилось.

В отличие от вчерашнего дня, когда, будучи предупрежден заранее о заседании партийной комиссии, я имел при себе партбилет, в этот день у меня его с собой не было. О чем я сообщил Червякову и спросил, являться ли на партком без партийного билета.

Через несколько минут, подойдя вновь, Червяков сказал, что мне следует взять увольнительную, чтобы съездить домой за партбилетом; с мастером, мол, уже договорено. Поразмыслив, я брать увольнительную отказался.

Еще через некоторое время ко мне подошли, вместе, Червяков и член парткома Новиков, с настойчивым требованием, чтобы я все-таки взял увольнительную, мотивируя это требование «партийной дисциплиной». Я сказал, что партийная дисциплина не должна приходить в противоречие с производственной, и подтвердил свой отказ.

Полчаса спустя тт. Новиков и Червяков подошли снова и сказали, что мне будет предоставлена возможность съездить после работы домой на машине.

В 16-20 Червяков встретил меня на проходной, и мы вместе совершили поездку до моего дома и обратно, на зеленом пикапе (заводской, личный?), так что за минуту до 17 час. были у дверей большого зала завода, где происходило заседание парткома.

***

В заседании партийного комитета завода участвовало около 30 чел.

(так называемое расширенное заседание парткома, или полный его состав, в отличие от бюро парткома, утверждавшего год назад мою характеристику для зарубежной турпоездки). В зале были установлены микрофоны. Вел заседание секретарь парткома В.Д. Щекин.

Перед началом слушания моего дела, мне было предложено Щеки-ным предъявить свой партийный билет, который я ему вручил и… не получил обратно.

Докладывал по моему делу председатель партийной комиссии Ф. Г. Ефремов. Ни один документ не зачитывался, вся фактическая информация давалась в пересказе. Ефремов сообщил, что содержание персонального дела подтверждается такими документами, как справка УКГБ ЛО, справка Управления по охране государственных тайн в печати при Ленобл-горисполкомах, а также партийным расследованием цеха, материалами партийной комиссии завода.

Тов. Ефремов информировал партком о состоявшемся решении партийного собрания цеха об исключении меня из рядов КПСС «за распространение антисоветской литературы и написание статей политически вредного содержания». При этом им было сообщено о распределении голосов: 36 чел. — за исключение из партии, один — против (это был я), двое — воздержались.

(На самом деле на партсобрании цеха 16 апреля присутствовали 30 чел, переписанных мною поименно. Из них трое являются кандидатами в члены КПСС, т. е. без права решающего голоса. Таким образом, всего в голосовании могли участвовать только 27 чел. На учете же в парторганизации цеха состоят, как сообщил тогда же секретарь партбюро, — 39 чел, из них трое — кандидаты в члены партии. Один человек — К. Кутуев — был принят из кандидатов в члены только на данном собрании, т. е., строго говоря, права решающего голоса тоже еще не имел.)

Ефремову было задано несколько вопросов, выясняющих точку зрения комиссии парткома относительно «степени бесспорности» предъявленных обвинений. Тот подтвердил безусловность грубого нарушения мною Устава КПСС.

В отличие от партийного собрания цеха 16.04 и заседания комиссии парткома 22.05, мне, для самостоятельного выступления, слова здесь не предоставлялось (так же, как не предоставлялось его и на заседании партбюро цеха 13.04), а было предложено только ответить на вопросы.

Первым вопросом, заданным председательствовавшим тов. Щекиным был: «Что Вы считаете неправильным в заключении комиссии партийного комитета?». Я сказал, что усматриваю в этом заключении много частных ошибок и неточностей и общую неправильную оценку всего дела по существу.

Все последующие вопросы зачастую совмещались с репликами, носили характер неявных выступлений, к каждому из которых мне предлагалось выразить свое отношение.

Например (Щекин): «Вы утверждаете, что все — и государственная организация, и партийная организация Вас оклеветали. Как это может быть?». Я сказал, что никогда такого не утверждал. Организация вообще не может оклеветать человека, это способны сделать отдельные лица, что и имеет место в моем случае. Организация же может допустить ошибку, а еще точнее — конкретные работники конкретной организации, как, например, начальник подразделения УКГБ ЛО Полозюк, подписавший соответствующую справку обо мне.

Другой пример «риторического» вопроса: «В своем письме Вы пишете, что в условиях социалистического производства сделать все как надо невозможно. Как Вы это объясните?». Я сказал, что считаю, что сделать «все как надо» — невозможно в условиях любого производства. Утверждать иное — все равно, что признавать реальное существование абсолютной истины, в отличие от истины относительной.

Практически в вопросах и репликах членов парткома не была опущена ни одна из тем, затрагивавшихся на заседании комиссии парткома 22.05. Но был и ряд новых моментов, а именно:

(а) Истребование объяснений по поводу «антисоветской» анкеты «Ожидаете ли Вы перемен?». Вопросы об этом задавал сам председательствующий, и они были первыми в последовательности вопросов. Причем Щекин проявил осведомленность, что на анкету отвечали 45 моих знакомых и что экспертизу ответов делал не сотрудник Управления КГБ, а профессиональный ученый-социолог.

Я отвечал аналогично тому, что написано в «Объяснении коммуниста» от 24.03.84 и что я говорил на заседании партийного бюро цеха 13.04.

(б) По ходу выяснения моего отношения к содержащемуся в справке УКГБ ЛО утверждению о том, что я якобы занимался распространением антисоветской литературы, секретарь парткома сослался на свое знакомство со «свидетельскими показаниями» на этот счет.

Я сказал, что уже многократно заявлял, что это утверждение не соответствует действительности; что же касается «свидетельских показаний», то они мне неизвестны.

(в) Изобиловали вопросы общего, мировоззренческого характера. Мне запомнился такой: «С какого времени Вы стали искажать учение арксизма-ленинизма?» (так! — А. А.). Я сказал, что учение марксизма-ленинизма не искажал.

Было несколько фактологических вопросов. Их задавали те самые члены парткомиссии, которые уже знали мой ответ на них (дававшийся накануне), но, по-видимому, хотели, чтобы и все остальные услышали его здесь. Это — вопросы об обстоятельствах и мотивах приобретения мною цитатника Мао Цзэ-дуна и 9-страничного машинописного фрагмента из романа Ф. Искандера «Сандро».

Я ответил, что первый приобрел на базаре в Улан-Удэ, еще в начале 70-х гг., а второй обнаружил в номере московской гостиницы, по дороге на Кубу, в прошлом году.

<…> Из вопросов общего характера несколько были направлены на то, чтобы получить хотя бы косвенное согласие с утверждением о несовместимости моих убеждений и действий с пребыванием в партии.

Например: «Представьте себе, что Вы в качестве члена парткома присутствуете при обсуждении персонального дела человека, который совершил те же проступки, но признал бы их за собой?..».

Я сказал, что, во-первых, хотел бы увидеть такого человека, а во-вторых, судил бы на основании своего знания об этом человеке. Вообще, отвечать на вопросы, заданные в подобной форме, не умею и не берусь, сказал я. (Была кем-то брошена реплика, что для человека с ученой степенью такой вопрос не должен быть труден.)

Вопрос не столь изощренный: «Вы считаете, что не можете заблуждаться?»

Ответ: «Конечно, могу заблуждаться в чем-то. Но в том, что выдвигаемые против меня обвинения необоснованны и несправедливы, не заблуждаюсь. В этом я вполне уверен».

Вопросы и ответы в общей сложности заняли около 40 мин. После чего было предложено высказаться членам парткома. Выступлений, как таковых, было два.

Первый выступающий (фамилия которого мне неизвестна) сообщил, что он является кандидатом технических наук. Я успел записать только, что он не может назвать меня «товарищем», ибо я приношу вред обществу, нарушал Устав КПСС и допускал явное вредительство.

Второй выступающий — рабочий Зайцев (из какого цеха — не знаю). Еще раньше он подавал реплику в связи с моим ответом на вопрос, как я отношусь к рабочему классу. («Отношусь к рабочему классу с уважением и сам являюсь в настоящее время рабочим».) Смысл реплики был тот, что я — вовсе не рабочий; четырех лет для того, чтобы стать рабочим, недостаточно.

В своем выступлении Зайцев поддержал предыдущего оратора: мол, меня нельзя назвать «товарищем», а только «гражданином». Что я подобен тем старьевщикам 30-х гг., которые собирали мусор по углам. «Мы сами знаем, что у нас хорошо и что плохо!». Я-де недостоин быть коммунистом. Почему раньше никто не обратил на меня внимание? Если бы я работал с ним (Зайцевым) рядом, он бы меня за несколько дней «раскусил». Надо «подумать о дальнейшем» (имея в виду, по-видимому, мою дальнейшую судьбу). <…>

Оба выступления членов парткома были очень короткими и энергичными. Щекин поставил на голосование вопрос об исключении из партии (или об утверждении решения первичной парторганизации цеха ¹ 3 об исключении меня из партии). При этом формулировка постановления (за что именно исключить) дословно произнесена не была.

Решение об исключении Алексеева А. Н. из рядов КПСС было принято единогласно. Это произошло около 18 час. (без нескольких минут). <…>

(Записано в конце мая 1984 г.)

***

Из очерка А. Головкова «…мир погибнет, если я остановлюсь!» (май 1988)

<…> Вывод парткома был однозначен: коммунист такого написать не мог, так мог написать только отщепенец! Никакие… объяснения, письменные или устные, не помогли. Доказывал — не слышали. Читали главным образом отчеркнутое красным карандашом. Никому оказались не выгодны наблюдения социолога-ученого «глазами рабочего». <…>

(Огонек, 1988, № 19)

 

1.8. «Примите информацию — из первых рук…»

Из личной переписки (июнь 1984)

 Дорогой <…>!

Думаю, Тебе следует от меня узнать о факте исключения меня из КПСС, имевшем место сначала на цеховом партсобрании (16.04), а затем на заседании парткома завода <…> — 23.05. Таковы — неисповедимые пути «экспериментальной социологии».

Формула исключения — «за нарушение Устава КПСС…», с такими конкретизациями:«распространение антисоветской литературы» и «написание статей политически вредного содержания». Это тот редкий случай, когда апеллирующий в вышестоящие инстанции будет оспаривать не «строгость» наказания, а сам его «предмет». Но сейчас излагать все это в письме некогда. (УжЛ — при встрече или в другом письме.)

Мой рисунок жизни (внешний) — без изменений: завод, дом, друзья, социологическое творчество. Публикация основной работы «Человек в системе реальных производственных отношений» сейчас, до результатов апелляции, естественно, откладывается. Пока все. Обнимаю.

Тв. Андр. Ал., 1.06.84

P.S. Моя информация вовсе не является «закрытой», но и нет нужды сообщать ее тем людям, которые лично меня не знают. А свою осведомленность «из первых рук», в случае встречных сообщений, можешь проявлять, перед кем угодно. Как о факте, так и о моей позиции. А. А.

***

Дорогой <…>!

Очевидной обязанностью Алексеева является информировать всех своих редакторов и издателей о состоявшемся 23.05 факте его исключения из партии: «…за нарушение Устава КПСС, его уставных обязанностей, выразившихся (так! — А. А.) в распространении антисоветской литературы и написании статей политически вредного содержания».

(Цитирую точно, с сохранением грамматики, как она представлена в постановлении, за подписью секретаря парткома «Ленполиграфмаша».)

Сам я голосовал на партийном собрании цеха — против этого решения, и был поддержан (косвенно) несколькими своими товарищами по слесарному труду, которые при голосовании воздержались. Партком завода у нас — на правах райкома. Так что реализую свое право апелляции в горком КПСС, а если понадобится, то и дальше.

Ограничусь этой скупой информацией, отложив подробную до встречи или до другого письма.

Не уверен, что до получения соответствующего ответа на мою апелляцию следует информировать тех, кто меня лично не знает. Но Вас — я известить об этих событиях обязан. Что и делаю.

Ваш Андр. Ал., 2.06.84

***

 Здравствуйте <…>!

Дружеское и товарищеское чувство обязывает меня самолично сообщить своему старому другу и соавтору о факте исключения Алексеева А. Н. из рядов КПСС, состоявшемся на заседании заводского парткома 23.05 (партсобрание цеха было за месяц до этого). Формулировка: <…>. [См. выше. — А. А.]

При случае готов информировать подробнее, ну, а о мере справедливости предъявленных мне обвинений вы оба, зная меня, можете судить, я надеюсь, получше парткома. Наши общие друзья достаточно осведомлены мною (при встречах). Увидите их — поинтересуйтесь.

Я — в Ленинграде до середины июля. Потом — в отпуске (поеду к брату в Кавказский заповедник).24

Сейчас занят сочинением апелляции («вплоть до ЦК КПСС»), согласно Уставу, который, судя по постановлению парткома, я как раз и нарушал.

Обнимаю Вас обоих.

Ваш Андр. Ал., 2.06.84

***

Дорогие <…>!

<…> [Здесь опущена информация, сообщенная в письмах, приведенных ранее. — А. А.]

Как вы можете догадаться, первое обвинение [«распространение антисоветской литературы». — А. А.] ко мне никакого отношения не имеет, и я имею не только формальные основания, но и внутреннюю уверенность на этом настаивать. [Интересная формула! — А. А.]

Что касается второго [«написание статей политически вредного содержания». — А. А.], то имеются в виду мои письма и дневники, архивная папка (так называемые «Письма Любимым женщинам»), изъятая у меня сотрудниками ОБХСС 16.09.83 при обыске.

Мои заявления, что письма, дневники — не статьи (статей у меня, слава богу, хватает), остались без внимания. В письмах же имеются фразы типа «В условиях социалистического производства сделать все как надо невозможно», и один из ремонтников назван «придурком», что интерпретировано как «оскорбление рабочему классу».

Комиссия партийного расследования, ознакомившись, похоже, с извлечениями из моих писем, приняла все это близко к сердцу. Сам я, оставшись без инкриминируемой мне архивной папки, настаивал на собственном ознакомлении с тем, что активно цитировалось, но такой возможности не получил.

Одним из проявлений моей «неискренности» был отказ называть конкретных адресатов конкретных писем (поскольку в папке только инициалы). Но в принципе, поимев (при обыске) мою записную книжку с адресами, об этом спрашивать было не обязательно.

Парадоксально, что моя статья «Человек в системе реальных производственных отношений (опыт экспериментальной социологии)» противопоставлялась дневникам и письмам как нечто «очень правильное» (что, очевидно, свидетельствует о моей «двойственной» сущности). Статью можно почитать: она готовилась для сборника, редактором которого является Л. [Н. И. Лапин. — А. А.] , и находится у его сотрудников.

<…> Настроение — деловое и боевое. Недавно мне был сделан комплимент, что «у А. полиэтиленовые нервы»…

Обнимаю Вас обоих. При случае — повидайте в М-ве кого-нибудь из наших общих друзей. Они достаточно в курсе про меня. А то я и так превысил лимит, отпущенный самому себе на информацию об очередных приключениях социолога-наладчика.

Ваш Андр. Ал., 2.06.84

 Ремарка: кому писал?

Как и в случае с письмами того времени, адресованными мне, эти — сохранились в моем архиве лишь в перепечатке, где имя адресата, «на всякий случай», не указывалось. Сами же тексты писем несут на себе довольно отчетливые следы «автоцензуры». (Сентябрь 1999).

P.S. Могу предположить, что предпоследнее из вышеприведенных писем адресовалось Е. и В. Дмитриевским, а последнее — А. Назимовой и В. Шейнису. (Декабрь 2000).

 …Когда меня спрашивают, кто же я: пессимист или оптимист, я отвечаю, что мое знание пессимистично, но мои воля и надежда оптимистичны…

А. Швейцер (Из «Моей жизни и мыслей». 19

  

2. КАК МЕНЯ ИСКЛЮЧАЛИ ИЗ СОЮЗА ЖУРНАЛИСТОВ

 [Автор этих строк вступил в Союз журналистов СССР в 1961 г., т. е. в год учреждения этой общественной организации. — А. А.]

 2.1. Беседа в Доме журналистов на Невском

Из «Записей для памяти» (март-август 1984)

<…> Моя первая встреча с представителями Секретариата правления ЛО СЖ состоялась около полугода назад, 26.03.84. После соответствующего обмена телеграммами, уточняющими часы встречи (меня поначалу приглашали к 16 час., т. е. в рабочее время), я имел тогда беседу с одним из секретарей правления Е. С. Шарковой, а также с тов. Ребиковым (не знаю, в какой газете он сейчас работает) и еще одним членом какой-то из комиссий правления (кажется, пенсионером), фамилию которого не запомнил.

Меня тогда информировали о справке УКГБ ЛО от 12.03.84 «В отношении Алексеева А. Н.», поступившей в ЛО СЖ <…>, и затребовали объяснений. Я сказал, что только что передал в свою первичную партийную организацию «Объяснение коммуниста» от 24.03 и предложил моим собеседникам с ним ознакомиться. С их согласия, я зачитал это объяснение вслух (12 стр. на машинке). От предложения передать им этот текст я в ту встречу уклонился. Сказал, что если Секретариату правления ЛО СЖ это нужно, я могу изложить свои соображения специально для него.

Тт. Шаркова и Ребиков интересовались, уплачены ли у меня членские взносы в СЖ. Я показал свой членский билет, в котором стояла отметка об уплате взносов за 1983 г. За текущий год — рекомендуется уплачивать в течение 1-го квартала, который еще не истек.

Тов. Ребиков выразил желание, чтобы я оставил свой членский билет для сверки записи об уплате взносов с ведомостью. Однако это предложение было настолько странным, что он сам на нем не настаивал.

Тт. Ребиков и Шаркова тогда не очень убедительно говорили о том, что я потерял связьс Союзом журналистов, поскольку не принимаю участия в его секциях. Я сказал, что согласно Уставу СЖ это является моим правом, а не обязанностью; что же касается моего сотрудничества в органах периодической печати, то оно в последние годы не только не ослабло, а, напротив, активизировалось (о чем свидетельствуют мои публикации).

Меня попросили сделать письменный отчет о своей работе в прессе за последние годы. Я сказал, что если в Союзе приняты такие отчеты своих членов, то я хотел бы увидеть образец. Писать же подобный отчет в связи со справкой, поступившей из УКГБ ЛО, считаю неуместным.

Мы расстались на договоренности, что в течение последующей недели я письменно отвечу на вопросы ко мне, возникшие в связи с поступившей в ЛО СЖ справкой УКГБ ЛО.

30.03 я встретился вновь с Шарковой и передал ей не запечатанный конверт на имя председателя правления, редактора «Ленинградской правды» А. К. Варсобина, в который были вложены мое заявление на его имя от 27.03.84 и копия «Объяснения коммуниста» от 24.03.84. Последнее, как я сказал, может заменить специальное объяснение для ЛО СЖ, поскольку предмет объяснений — тот же.

В тот же день я уплатил в бухгалтерии Дома журналистов членские взносы (5 руб.) за 1984 г.

Это происходило полгода назад. С тех пор, вплоть до августа 1984 г. никакой реакции на мое заявление тов. Варсобину или новых инициатив встречи со мной у Секретариата правления ЛО СЖ не было. <…>

Вкратце

Далее описывается встреча с секретарем ЛО СЖ А. Ф. Заниным и деканом факультета журналистики Ленинградского университета В. Г. Комаровым уже в августе 1984 г.

Приглашение к этой встрече поступило на следующий день после того, как сотрудник партийной комиссии горкома КПСС А. Грачева сообщила социологу-испытателю, что рассмотрение его апелляции исключенного из партии откладывается на месяц, ввиду ее «отъезда в командировку».

(Записано в августе 1984 г.)

Ремарка: анатомия и физиология «дела».

Автор вполне отдает себе отчет в том риске утомить читателя, который он берет на себя, приводя эти «протоколы», хотя бы фрагментарно.

Однако напомним: наша цель — не только развлекательная, но и исследовательская. И здесь важно показать «анатомию и физиологию» социального организма — средствами «драматической социологии».

(Напрашивается аналогия с методикой «меченых атомов»). (Октябрь 2000).

 

2.2. «Эклектизм воззрений и двойственность поведения…»

[Ниже — экспертная справка, подготовленная деканом факультета журналистики Ленинградского университета В. Г. Комаровым, по заданию партийной комиссии Ленинградского ГК КПСС и секретариата ЛО СЖ СССР (август 1984). — А. А.]

 

ПО ПОВОДУ ПЕРСОНАЛЬНОГО ДЕЛА АЛЕКСЕЕВА А. Н.

По поводу написанного А. Н. Алексеевым не оставляет сомнений в том [так! в дальнейшем таких помет делать уже не буду. — А. А.]: 1) что он идейно порвал с последовательным коммунистическим мировоззрением, 2) подвержен влиянию буржуазной идеологии, 3) ряд его практических действий и последующее поведение несовместимы ни с идеологией, ни с практикой члена КПСС и партийного журналиста.

Нужно прежде всего констатировать эклектизм его идейных установок и практического поведения, и в то же время сам этот эклектизм рассматривать не как движение незрелого сознания в направлении к коммунистическому мировоззрению, а наоборот — от научной идеологии и практики в оппортунизм и ревизионизм, к двойственному увертливому поведению.

Эклектизм воззрений и двойственность поведения обнаруживаются во всем:

— в том, что А. (Здесь и далее в оригинале документа — фамилия.– А. А.) , как бывший ст. научный сотрудник ИСЭПАН СССР, с одной стороны, в состоянии проводить исследования и обобщать эмпирический материал на основе научной методологии, а с другой стороны — в незавершенном им «О состоянии и перспективах развития советского общества» — резко отходит от процедуры и методологии научных социологических исследований, собирая мнения «экспертов» из круга своих знакомых (это не вписывается даже в понятие случайной выборки), большинство из которых не имеет устойчивых политических принципов и минимальной компетенции в оценке общественно-политических явлений. Тем самым вопросы предложенной им анкеты можно квалифицировать в равной мере и как выражение политической беспринципности этого самого круга знакомых. По-видимому, чувствуя или понимая это, А. предпочел передать обобщение ответов «экспертов» другому лицу, что по-своему тоже свидетельствует об уклончивости и двойственности поведения.

— в том, что он, А., с одной стороны, не считает понижающим его социальный статус труд рабочего, с другой стороны, в так называемых «Письмах любимым женщинам» позволяет себе судить о рабочих с позиций либо снисходительного высокомерия (тех, кто ему помог или предлагал помощь, он зачисляет в разряд попавших под воздействие «эффекта Тома Сойера, красящего забор»), либо грубого очернительства, договариваясь до приписывания цеховому собранию милитаристского духа — вздор, который рабочие-коммунисты совершенно справедливо квалифицировали как клеветническое измышление.

— в том, что А. в «Письмах любимым женщинам», с одной стороны, стремится облекать свои претенциозные изыскания в наукообразную форму, т. е. пытается создать видимость объективного исследования, называя его «методом моделирующей ситуации», а с другой стороны — произвольно подгоняет частные недостатки на производстве в одном из лучших ленинградских предприятий под предвзятые и огульные негативные характеристики нашей экономики в целом и системы управления ею.

— в том, что А. в так называемом «Предуведомлении» к «Письмам…», с одной стороны, кокетничает уничижительными самооценками, а затем в объяснениях представляет это чем-то вроде подготовительных материалов для будущих добропорядочных статей.

Всю эту и подобную мешанину, от которой несет духом буржуазных ярлыков, наклеиваемых на нашу действительность антикоммунистической пропагандой, он пытается уберечь от подобной квалификации тем, что требует не вырывать из контекста отдельные суждения, фразы, оценки. А. не понимает или делает вид, что не понимает, что именно эти суждения, фразы, оценки, носящие особенно одиозный характер, наиболее отчетливо раскрывающие некоторые из его некоммунистических идейных установок, и определяют контекст, придают соответствующий смысл всему другому и потому прежде всего обращают на себя внимание всякого, кто способен за смысловыми вывертами амбициозного себялюбия видеть общественно-политическую суть дела.

Тем не менее многое, думается, было бы еще поправимо, если бы А. хоть с малой толикой искренности и подлинного понимания отнесся к предостережениям и суровой критике со стороны всех, кто указывал на опасную идейную эволюцию в его сознании и признаки непартийного поведения.

К сожалению, в эти ответственные моменты он предпочитал увертываться и не просто все отрицать, но и обвинять других в предвзятости, непонимании и даже возможном злом умысле. А это уже означает, что А. сделал намеренный выбор и не только в сознании, но и практически отошел от Устава КПСС и Устава Союза журналистов СССР.

В заключение несколько замечаний частного характера:

1) На мой взгляд, несанкционированное социологическое исследование «О состоянии и перспективах развития советского общества» нельзя считать законченным по двум причинам: во-первых, потому, что А. сам довел его, можно сказать, лишь до стадии полуфабриката, предоставив обобщение полученного материала другому лицу; во-вторых, потому, что ни по процедуре, ни по методике это «исследование» до ранга сколько-нибудь научного не доросло, даже с учетом обобщения. Все это осталось на уровне несостоявшейся попытки.

2) «Письма любимым женщинам» — не статьи, не письма и не подготовительные материалы в подлинном смысле слова. Они представляют собой почти механический конгломерат элементов всех этих жанров.

Отмеченное в пп. 1 и 2 — опять-таки проявление все тех же эклектизма, мешанины, раздвоенности сознания и поведения.

Декан факультета журналистики Ленинградского ун-та, канд. философских наук В. Г. Комаров, 3.08.84

Ремарка: факты, оценки, концепции.

Вышеприведенная «рецензия», как и некоторые другие приводимые здесь документы, может рассматриваться как «классика жанра». Но у каждого жанра — свои особенности. Данный текст, в отличие от справки УКГБ ЛО, констатирующей «факты», в отличие от актов партийного расследования, изобилующих «оценками», являет собой образец «концепции». (Сентябрь 1999).

 …И мне освободят одно из мест И, умиляясь, зов души услышат, И на меня рецензию напишут, Правдивую, как ордер на арест…

Димчо Дебелянов (перевод с болгарского Г. Ефремова)

2.3. «Я, конечно, не Зощенко, но и доцент Комаров — не профессор Плоткин…»

Из автостенограммы выступления на заседании Секретариата правления ЛО СЖ (август 1984)

Вкратце

У этого выступления была довольно обширная преамбула, в которой автор упрекает Союз журналистов, за «выжидательную» позицию: его персональное дело не рассматривалось в течение полугода, пока не состоялось исключение из партии.

Социолог-журналист-рабочий сообщает некоторые факты своей профессиональной биографии, которые участникам заседания в общем-то известны (а с некоторыми из присутствующих он просто лично знаком, по прежней — 60-е гг. — штатной работе в ленинградской печати).

Дальше идет — самозащита.

<…> Ознакомившись с моими «Письмами…», тов. Комаров в своей справке делает скоропалительный вывод об «идейном разрыве Алексеева с последовательным коммунистическим мировоззрением», о его (Алексеева) «подверженности влиянию буржуазной идеологии» и несовместимости его действий, особенно «последующего поведения» (имея в виду попытки защитить свою честь и достоинство), ни с идеологией, ни с практикой члена КПСС и партийного журналиста.

И содержание, и стилистика этого документа мне очень напомнили недавно перечитанную статью Л. Плоткина в журнале «Звезда» № 8/9 за 1946 г. Ну, я, конечно, не Зощенко, но и тов. Комаров не профессор Плоткин…

Неделю назад, когда впервые познакомился со справкой доцента Комарова, журналиста и философа (так что «дважды» коллега!), я заявил, что предпочел бы выразить свое отношение к ней письменно, вот только не знаю, успею ли до заседания. Не успел. Сейчас ограничусь констатацией того неловкого положения, в котором оказался сам тов. Комаров и в которое он, вольно или невольно, вовлекает также и Секретариат правления ЛО СЖ (поскольку другого «собственного» эксперта у Союза журналистов, похоже, не было).

<…> Можно ли считать объективной оценку профессионального творчества и выраженной в этом творчестве идейной позиции, построенную только на том, чтО подержали в руках тов. Комаров и, отчасти, тов. Занин? С каких пор работа ученого и журналиста оценивается по дневниковым записям, личным письмам, черновикам?!

Может быть, тов. Комаров читал мои статьи в журналах «Литературное обозрение», «Театр», «Нева», «Молодой коммунист», «ЭКО», в «Литературной газете» (я называю только массовые издания, в которых публиковался в последние годы). Нет, ничего этого он не читал, разве кое-что оказалось вложенным в папку архива, шутливо названную «Письма Любимым женщинам».

Поначалу мои «Письма…» сгоряча были кем-то из сотрудников УКГБ ЛО окрещены «статьями». А теперь уже и сам тов. Комаров признает, что это «не статьи, не письма и не подготовительные научные материалы», а — «почти механический конгломерат элементов всех этих жанров».

Что ж, тут близок к истине тов. Комаров: «конгломерат», т. е. личный архив, в котором сберегаются и некоторые личные письма, и рукописи статей, и научные отчеты, и докладные записки, и чего там только нет, что может оказаться в личном архиве! (Может, и у самого тов. Комарова есть, только я с его архивом не знакомился). <…>

[Здесь опущено обозрение материалов конфискованного личного архива. — А. А.]

Всего, что там есть, тов. Комаров, как он сам говорит, не читал. Зато личная переписка им обследована и квалифицирована как свидетельство «эклектизма, мешанины, раздвоенности сознания и поведения». Причем сам этот «эклектизм» следует, по его мнению, рассматривать «не как движение незрелого сознания в направлении к коммунистическому мировоззрению, а наоборот — от научной идеологии и практики в оппортунизм и ревизионизм, к двойственному увертливому поведению» (я цитирую).

Проф. Плоткин, по крайней мере, выговаривал Михаилу Зощенко за егоопубликованные произведения, а не за письма и дневники. <…>

Я не считаю себя носителем абсолютной истины — ни в опубликованных статьях, ни, тем более, в черновых набросках и дневниковых записях. Но и не считаю последовательное коммунистическое мировоззрение более присущим моему рецензенту, чем мне.

Может быть, мне еще придется в другой раз подробно отрецензировать рецензию моего оппонента, которая, впрочем, во многом сама за себя говорит.

Особенно поразительно, как тов. Комаров связывает мое «не партийное поведение» с действительно отсутствующей у Алексеева способностью,

«с учетом ситуации» (это выражение он употребил в личной беседе, может быть, даже желая мне «помочь»!), соглашаться со всеми анафемами в свой адрес. <…>

Нет, не выйдет из меня сегодня «оппортуниста» и «ревизиониста», как не вышло полгода назад «антисоветчика»! (Ведь и такое слышал о себе). <…>

 

Вкратце

Здесь опущены возражения социолога-рабочего по поводу политических обвинений, связанных с разработкой и опробованием методики «Ожидаете ли Вы перемен?».

В заключение, выступающий призывает участников заседания «не торопиться» с принятием решения.

…Я вовсе не считаю себя выдающимся журналистом. Но, надеюсь, сумел показать, что в данной ситуации одного только заключения тов. Комарова для итоговой оценки труда (не говоря уж о мировоззрении!) человека недостаточно.

Уж коли сошлись на мне лучи социальных прожекторов, изучайте, привлеките и еще экспертов. Пусть они непредвзято просмотрят все написанное мною. В частности, прошу рецензии на мои публикации в массовой периодической печати, за последние пять лет. Было бы нескромным требовать этого в другой ситуации. Но сейчас я имею на то основания.

<…> Жду разумного ответа от Секретариата правления ЛО СЖ.

А. Алексеев, 30.08.84

Ремарка: уклонение от идеологического спора.

Похоже, что социолог-испытатель несколько растерян или «устал»… Во всяком случае, его самозащита до сих пор была сильнее, аргументы — разнообразнее, контратаки — напористее.

На заводе было проще: ясно, что — не «вредитель», не «шпион», не «антисоветчик», наконец! Тут же — навязывается идеологическая дискуссия, к которой субъект «драматической социологии» пока не готов. И он от нее фактически уклоняется. (Сентябрь 1999)

***

Из «Записей для памяти» (август-сентябрь 1984)

[Здесь опущено описание интерьера и начальной части заседания Секретариата правления ЛО СЖ 30.08.84. — А. А.]

<…> Мое выступление не осталось не замеченным участниками заседания в том смысле, что квалифицировалось ими как свидетельство непримиримой позиции по отношению к людям, которые озабочены тем, чтобы я понял и осознал свои ошибки. Некоторая неловкость от моих критических замечаний касательно выжидательной позиции ЛО СЖ сквозила, как мне показалось, в высказываниях членов Секретариата; но она так или иначе перекрывалась их полной убежденностью в моей виновности.

Председательствующий А К. Варсобин раза два употребил выражение «Не крутите!», однако после моего протеста больше таких реплик не допускал.

Он же несколько раз пытался перевести процедуру заседания в «диалог» вопросов и ответов («было?» — «не было»…), зачитывая одно за другим утверждения из справки УКГБ ЛО. Особый упор делался на то место моего «Объяснения коммуниста», где говорилось: «недоразумение или злой умысел…». — «Чей злой умысел?» Я сказал, что пока не располагаю доказательствами, поэтому не могу называть имена предполагаемых «злоумышленников». <…>

Варсобину же принадлежит постановка «ключевого» вопроса: кто же я, в конце концов, социолог, журналист или рабочий? Мой ответ, что — и то, и другое, и третье, вызвал его активную критику, которую можно расценить как неприятие уже самого по себе совмещения этих профессий. (Примечательно, что этот вопрос и эта позиция практически полностью совпадают с позицией начальника цеха Данилушкина на заседании партбюро цеха в апреле.)

Другой мотив обсуждения (тоже Варсобин): «Все не правы, а Вы правы». Все — это КГБ, партийная организация, теперь вот и ЛО СЖ. (Этот аргумент совпадает с аргументами секретаря парткома Щекина на заседании парткома завода в мае.) Был момент, когда мне пришлось уточнить, что считаю ошибающимся не Управление КГБ в целом, а персонально тов. Полозюка, подписавшего известную справку этой организации.

Было и одно, по видимости, доброжелательное выступление: почему мы должны верить Вам, а не КГБ? Комитет «просит разобраться и принять меры» (вообще-то в справке УКГБ ЛО такого пожелания не было). «Ни с того, ни с сего обыск не делают…». (Тут Варсобин: «Обыск — по другому делу, а нашли случайно, сами видите — что!») Впрочем, этот же доброжелательный оратор и предложил исключить меня из Союза журналистов.

Наибольшего внимания заслуживают выступления В.Г. Комарова (их было два, в начале и в конце заседания), который хоть и не член Секретариата, но наиболее «в курсе дела». <…>

[Здесь опущено изложение первого выступления В. Комарова, в основном повторяющего вышеприведенную справку эксперта ЛО СЖ и горкома КПСС. — А. А.]

Второе выступление В. К. имело характер обобщения, вывода. Его смысл: нельзя говорить, что эти материалы носят интимный характер. В какой-то мере они предназначены для общественного распространения. (Ссылка на фразу из моего предуведомления к «Письмам…».) Являются ли эти дневники черновыми научными разработками? Научное содержание этих вещей равно нулю. Экстраполяции — неоправданные. Обобщения предельно абсурдны. От станка — к предприятию, уже несерьезно. Не все антисоветчина, кое-что — вздорно. А. склонен навешивать ярлыки на наш хозяйственный механизм, на систему управления. Значительное место в этих так наз. дневниках занимает саморефлексия, ироническая самооценка, где сам себя поругивает. Вот образец эклектики и мешанины.

Одно высказывание тов. Комарова записано мною дословно:

«Перед нами не враг советской власти, не антикоммунист, у него есть коммунистические воззрения и убеждения, но образуется тенденция отхода, при котором возникает совпадение с ярлыками, которые навешивает на нашу действительность оголтелая антикоммунистическая пропаганда».

[Выделено мною сегодня. — А. А.]

Этот процесс, по мнению Комарова, находится, «по счастью», в начальной стадии. Но сейчас, под влиянием «тех прецедентов» (так записано в моей стенограмме, не соображу, что имелось в виду), А. делает выбор — признать или не признать. И — не признает! Тов. Алексеев отвергает предлагаемую идейную помощь. И надо открыть ему глаза не только увещеваниями, но и практическими социальными мерами.

Своим нынешним (больше нынешним, чем прошлым! таков смысл) поведением А. ставит себя вне партии и вне партийного Союза журналистов. <…>

Ремарка: конец цитаты.

А теперь, спросим себя, вместе с читателем: так ли уж не прав был мой тогдашний рецензент? Например, насчет «эклектизма», «мешанины», «раздвоенности сознания и поведения»? (Не «между» сознанием и поведением, а «внутри» того и другого —раздвоение, разумеется.)

И — уж не комплиментом ли в адрес социолога-испытателя звучит сегодня утверждение об «идейном разрыве с коммунистическим мировоззрением»?

На самом деле, окончательный разрыв с официальной идеологией состоялся позже. Но тогдашний оппонент, пожалуй, правильно угадал тенденцию…

…Интересно, где сейчас доцент Комаров? Чем занят? Чему учит студентов, если не сменил профессию? В какой партии теперь состоит?

P.S. Эти строки были написаны в конце сентября 1999 г. А в «Вечернем Петербурге» от 6.10.99 я прочитал некролог:

«5 октября на 62-м году жизни скоропостижно скончался доцент кафедры общественных связей факультета журналистики СПбГУ Владимир Георгиевич Комаров.

Многие годы он был связан c журналистикой, работал зам. редактора «Ленинградcкой правды», преподавателем и деканом факультета журналистики. Он скончался по дороге на факультет, на лекцию к cвоим студентам.

Светлая память о Владимире Георгиевиче будет жить в наших сердцах». (Конец цитаты).

<…> (Октябрь 1999).

…Проект постановления об исключении меня из Союза журналистов был принят единогласно.

Заседание затянулось почти до 19 час. (началось в 17). Как мне раньше сказала технический секретарь, других вопросов в повестке дня не было. (То есть собирался Секретариат правления ЛО СЖ «ради меня» специально.)

Когда я подошел к Варсобину, чтобы вручить ему свой членский билет Союза журналистов, заметил у него на столе журнал «Молодой коммунист» (1982, № 10) и журнал «Нева» (1982, № 3) c моими (в соавторстве с С. М.  (Минаковой. – А. А.))  публикациями: «Овладение специальностью — овладение собой» и «Способ быть счастливым».

Как видно, от тоже готовился к этому заседанию…

(Записано 1.09.84)

2.4. «Несовместимо ни с идеологией, ни с практикой советского журналиста…»

Из постановления Секретариата правления ЛО СЖ СССР (август 1984)

 

<…> Члены оргкомиссии ЛО СЖ Занин А.Ф., Воронцов А.Ю., Ребиков Б.А., а также декан факультета журналистики ЛГУ, кандидат философских наук В.Г. Комаров внимательно ознакомились с имеющимися по делу документами и провели беседы с тов. Алексеевым. <…>

[Здесь опущена констатирующая часть постановления. Она почти дословно воспроизводит справку УКГБ ЛО от 12.03.84. См. выше. — А. А.].

Из анализа написанных Алексеевым материалов комиссия пришла к выводам, что:

1) у тов. Алексеева А. Н. прослеживается опасная идейная эволюция;

2) ряд его практических действий и последующее поведение несовместимы ни с идеологией, ни с практикой советского журналиста.

Исходя из вышеизложенного, секретариат СЖ постановляет:

— исключить Алексеева А. Н. из членов Союза журналистов СССР за действия, несовместимые с этим высоким званием.

Председатель правления ЛО СЖ СССР А.К. Варсобин, 30.08.84

***

 з очерка А. Головкова «…мир погибнет, если я остановлюсь!» (май 1988)

<…> Как забыть это ощущение, словно тебе приходится жить на полигоне, где ежедневно упражняются снайперы… Где «чересчур» смелая статья, даже не пропущенная в печать, подпись под письмом в чью-то защиту или просто неловкое высказывание могли любого превратить в «мишень». <…>

(Огонек, 1988, № 19)

***

Из сценария телевизионной передачи «Интерпретация» (1988)

<…> — Из чего возникли эти обвинения? Кто был их инициатором?

— Тут надо различать источник, пусковой механизм и следствия.

Своей линией поведения я, по-видимому, раздражал некоторых деятелей из научной сферы и партийного аппарата. Затем им на помощь пришли работники правоохранительных органов, включая органы госбезопасности. Заводская партийная организация в своих выводах опиралась на справку этих органов. Другие общественные организации (Союз журналистов, Советская социологическая ассоциация) исходили из факта исключения из партии. Одни инстанции просто переписывали предыдущее решение, другие дополнительно его расцвечивали.

Таков механизм общественной, политической дискредитации. <…>

(Автор и ведущий телевизионной передачи — Сергей Дегтярев. ЛСТ. 1988)

***

 …Стоики учили весьма мудро, что надо различать в каждом отдельном случае то, что мы можем сделать, и то, что нам не по силам. И делать надо, конечно, только то, что нам доступно. Совершив же максимальное усилие и выполнив все, что мы могли, можно приять как неизбежное воздействие на нас превосходящей силы. Но такое приятие должно быть условным, а отнюдь не принципиальным. Признавая, что сейчас я слаб и не могу разбить стены, я вместе с тем должен быть убежден, что я могу преобразиться и тем самым умножить свои силы. Следовательно, если я сталкиваюсь с непреоборимым препятствием, это должно быть основанием не для моей пассивности и пребывания в состоянии покоя, а, наоборот, для возможно интенсивной работы над собой с целью освобождения спящих моих сил. Увеличение же своей силы зависит не только от внутренних процессов живого существа, но главным образом от объединения его усилий с усилиями других существ в общем деле совместного наступления на встретившееся препятствие…

В. Муравьев. Из «Мыслей и афоризмов». 20-е гг. (Цит. по: В. Н. Муравьев. Овладение временем. М., 1998, с. 293)

А жертвы тоже ведь виновны,

когда виновного виня,

глаз не отводят от себя,

от ран своих стигмаподобных,

когда их раны — зеркала,

когда страдание — заслуга…

Перепаши обиду плугом,

пусти беду на семена.

Уж если стих — из сора, лебеды,

взрастет и радость из беды.

Анри Кетегат, 1999

 

А ошибаться — это не что иное, как медлить в делах, кои должно вершить быстро, и слишком торопиться с теми, кои должно делать не спеша…

Кэнко-Хоси. Записки от скуки (XIV век)

 

3. ЖИЗНЬ В «ГОД ОРУЭЛЛА»

Война — это мир. Свобода — это рабство. Незнание — это сила. Дж. Оруэлл. «1984»

 итература — жизнь, но жизнь — не литература. Иванов-Разумник. «Юбилей»

 3.1. Ситуация — статика и динамика. Алексеев — стимулы и реакции

[Ниже — эпистолярное обсуждение обстоятельств «дела» социолога-рабочего, под углом зрения «драматической социологии». — А. А.]

 Р. Рывкина — А. Алексееву (январь 1984)

Дорогой Андрей!

<…> Как повлияло все случившееся на твою психику (психофизиологическое состояние)? И, важнее, на систему ценностных ориентаций? Что изменилось (если изменилось) в тебе?

Вот это я хотела бы понять, ощутить. Как проявились вокруг тебя люди? Близкие, средние, дальние? Что изменилось в твоей системе общения, в кругу твоих друзей? Как изменилось (если изменилось) твое положение на работе? А отношение социологов Ленинграда, Москвы?

Видишь — «черного кобеля не отмоешь добела»… Я и на любимом друге сочинила программу конкретного исследования: «А. и его окружение: статика и динамика (опыт микросоциологического исследования)». Или: «А. в стрессовой ситуации: стимулы и реакции». (Это — тоньше.) <…>

И. Р. — Новосибирск, январь 1984

***

 А. Алексеев — Р. Рывкиной (октябрь 1984)1

Дорогая Инна!

<…> «Не идем мы друг у друга из головы» — взаимно, не только я из твоей. И по счастью, я располагаю сегодня достаточным запасом времени для размышления вслух, чуточку даже выходящего за пределы проблематики твоего последнего письма.

Могу заявить: дружеское внимание, озабоченность и личностная и гражданственная готовность помочь, а зачастую, и реальная помощь — стали нормой «наблюдающего участия» друзей в ситуации А. 1984-го года. Это — что касается окружения, если коротко.

Что же касается собственной персоны, то я оказался «кобелем почернее тебя»… Ведь, при всей чрезвычайности происшедших событий, как исследователь, кажется, даже не изменил предмета. (Разве что — расширил поле наблюдения.)

«Эксперимент на самом себе…»

Ведь и раньше я исследовал не столько общество (на примере конкретной социальной микросреды) и не столько личность (на собственном примере), сколько взаимоотношения личности и общества (с элементами экспериментирования). Такое исследование, строго говоря, не совсем социологическое. Оно — чуть ли не «эмпирико-философское».

(Раньше от философии шли к социологии, теперь у меня получается вроде наоборот.)

Вообще же, подобное «исследование» — вовсе не монополия социальных исследователей. Как заметила одна любимая мною женщина, писатель: «…что такое, в сущности, вся наша жизнь, как не эксперимент, поставленный на самом себе. Или на других… Иногда…».

Просто большинство людей, как и мольеровский Журден, не осознают, что говорят… прозой.

С другой стороны, тут такое переплетение жизненной и научной позиций, Рефлексии, Деятельности и Игры (последнее понятие, увы, слишком скомпрометировано шулерами, а ведь в моем смысле жизненная игра — это следование собственным, внутренним, стало быть — нравственным правилам, с учетом обстоятельств, но не подчиняясь им), так вот — тут такое переплетение, что нужно быть Бахтиным, Рубинштейном или Швейцером, чтобы до конца разобраться. Я пока — на уровне «наивных прозрений».

Ладно, хватит философии. Я не медик, прививший себе чуму для опробования новой сыворотки, а всего лишь человек, не отказавшийся от себя в новых жизненных условиях. Случайно этот человек оказался социологом…

 Баланс» общения и миграции на дружеских орбитах

Вот, дошел до этого места и не решу — то ли отвечать на твои сегодняшние тревожные вопросы, то ли сначала подробнее ответить на вопросы тогдашнего (январского) письма, касающиеся «статики и динамики» моей личности и моего окружения. Все же логичнее начать с первоначальных вопросов.

Итак, о «статике и динамике» окружения. Из нашей переписки последних полугода этот момент мог остаться не вполне проясненным. (Развитие личности твоего корреспондента больше на виду, и даже документировано.)

Заводское положение сейчас не затрагиваю (там — свои «статика» и «динамика», кстати, вовсе меня не удручающие), а только — о дружеской и товарищеской профессионально-социологической среде.

В основном, все осталось на своих местах. Относительная стабильность отношений оказалась главным результатом динамики, совершавшейся как бы внутри индивидов (я-сам, другие), при неизменном уровне отношений. Но были и некоторые перемещения на «дружеских орбитах», как правило, не слишком заметные.

Есть люди, которые из «близких» теперь пожелали стать «ближайшими». Большинство же из этого круга остались на прежней дистанции. Есть «средние», которые захотели придвинуться «ближе»; но я не сделал встречного движения (может быть, и сделаю, со временем). Есть и такие «близкие», которые как бы отодвинулись на периферию этого круга (со временем, может быть, отойдут и к «средним»).

В общем, происходят миграции с одной орбиты на другую, но, как правило, «внутрипоясные», а не «межпоясные», пока (если считать «близких» и «средних» — поясами).

Вполне вероятна утечка из «средних» в «далекие», но я ее пока не замечаю, поскольку со «средними» привык общаться в организациях либо в компаниях, а я там и раньше не часто бывал, теперь же — практически отменил (без сожалений).

Отсутствие телефона облегчает регулирование этих процессов (когда возникает потребность в таком регулировании, в основном — ввиду дефицита времени). Я сейчас, пожалуй, больше «в долгу» (не отвеченными письмами, не сделанными своевременно телефонными звонками), чем «должны» мне.

Но, признаться, и раньше так было. Разве что «Письмами Любимым женщинам» я сделал нескольких корреспонденток своими «должниками» — демьяновой ухой «себя в обществе» и «общества в себе», в виде этих писем.

Процесс миграции на дружеских орбитах совершался и раньше, всегда. Я не могу сказать, что он существенно интенсифицировался. При том, что отдаление — мною нынче почти сознательно облегчается, а приближение — намеренно не стимулируется, сохранение прежнего потенциала и «баланса» общения является, как я уже сказал, результатомдинамики.

Можно сказать, что круг общения сужен мною (иногда, может быть, упреждающе), но близкий круг сам это общение углубил (возможно, компенсаторно).

(Один крутой разрыв отношений с моей стороны в этот период тоже был, но бывали они и прежде.)

Конечно, это «динамическое равновесие» само по себе небезынтересно. Но оно касается, главным образом, эмоционально-психической, душевной, человеческой расположенности, выстаивающей, а иногда и крепнущей в стрессовых ситуациях.

(Поведенческим показателем этой стороны общения может отчасти служить частота контактов, суммарная величина которых не уменьшилась. А отождествлять здесь поведение и время общения с эмоциональной стороной — можно, ибо «светское», несколько принужденное общение я и раньше отвергал.)

Но тут следует обратиться к содержанию «стресса». И не к душевности, а к духовностиконтактов с дружеским окружением, их, не скажу — мировоззренческому (мировоззрение у нас у всех одно — диалектико-материалистическое!), а — мироотношенческому характеру. Вот здесь — очень разнообразные проявления.

Но все же можно выделить три типа, определенные мною для данного, конкретного случая, а уж как их подвести под более общие категории — сейчас не соображу. Эти типы не соотносимы с понятиями «близости» или «далекости» (эмоционально-поведенческой близости-далекости, которая складывается из многолетнего предшествующего опыта). Уверен, что среди «средних» и «далеких» (может быть, полузнакомых мне) людей могла бы быть проведена аналогичная дифференциация.

Итак, «стимул» — нынешняя жизненная ситуация А., с навешенными политическими обвинениями, исключением из партии и из Союза журналистов, «отлучением», кстати, и из ВТО, и т. д. Ситуация — это не только «обстоятельства». Это: личность + обстоятельства; поведение личности, во многом вызываемое обстоятельствами, и обстоятельства, во многом создаваемые поведением личности. «Реакция» же — отношение, оценка, тревоги и надежды, слезы и смех (кое-что ведь и смешно!), боли и радости, относящиеся к конкретной личности и к конкретному обществу, поскольку то и другое взаимодействуют в ситуации.

…Под жизненной ситуацией индивида имеется в виду совокупность значимых, т. е. «втянутых» в орбиту его жизнедеятельности, событий и обстоятельств, оказывающих непосредственное или опосредованное влияние на его мировосприятие и поведение в каждый данный конкретный период его жизненного цикла.

Жизненные ситуации отнюдь не всегда отличаются устойчивостью. Поэтому следует различать «устоявшиеся» и «проблемные» ситуации. Проблемная жизненная ситуация возникает тогда, когда нарушается упорядоченность привычного течения жизни, а необходимость решать ту или иную проблему (или несколько проблем одновременно) требует от человека повышенной целенаправленной активности, выработки жизненно важных решений и, наконец, выбора той или иной стратегии деятельности, а также средств и способов достижения нужного результата…

Т. М. Дридзе. Экоантропоцентрическая модель социального познания как путь к преодолению парадигмального кризиса в социологии // Социологические исследования, 2000, № 2, с. 25.

 

Типология дружеских реакций

Как же типологизировать «реакции» не по личностно-эмоциональному, а по мироотношенческому критерию?

Один тип реакции назову — диагноз. Вот, человеку «не повезло»… Упал на него кирпич, или заразился проказой, или — чего полегче (каждый не обязательно определяет, а скорее — ощущает по-своему). Но именно — «диагноз». Вопрос: как ему «вылечиться»? Разумеется, слушать назначения врачей. Или же — «народная медицина»… Но так или иначе, человек — болен. Тут нет вопросов.

Поведение «диагностика» иногда героическое. Он «целует прокаженного» (полагая его таковым и рискуя так же нелепо заразиться). Он может и «надеть перчатки» при рукопожатии (кстати, вовсе не обидев этим самого «прокаженного»). Но при этом рукопожатие не станет менее душевно крепким.

Свой диагноз можно держать при себе, а можно и высказывать вслух (все-таки не «рак»!). Искреннее сочувствие переплетается со стихийной (редко — сознательной) «педагогикой».

«Диагностик» может быть прагматиком или идеалистом (это уже другой срез). Прагматик озадачен одним, идеалист — другим, но оба сходятся на том, что заболел А. «неприятной» болезнью, а человек-то — хороший, и как ему теперь помочь, его сберечь — для него самого, «для нас», «для науки», «для общества».

Логика рассуждения тут такова. Жизнь — главная ценность. И психическая (тут ведь и «сдвинуться» недолго), и физиологическая (вон и сердце зашалило), и социальная (того гляди, печатать совсем перестанут). Он же, вместо физического или интеллектуального отдыха, или вместо научного творчества, продолжает работать слесарем и пишет свои апелляции — милый Чацкий, бедный Чацкий, «горе от ума», да и только…

В Молчалины, конечно, не зовут, сами совсем не такие (ведь Чацкий с Молчалиным никогда не дружили), но ведь — «ситуация»!.. Что ж он, не понимает?!

(Я, конечно, утрирую, почти пародирую и, ей-богу, не найду для описанного типа реального прототипа. Но тип-то — тот.)

Второй тип «реакции» назову прогноз. Здесь переплетаются дружеские «прогнозы», общественные и личностные. Вот такая — «ситуация»… О чем она свидетельствует, куда общество идет, если таких, как А., вышибают из партии? Или: куда пойти самому А., чтобы его в партии восстановили?

Могут быть «прогнозы-предостережения» (когда «прогностик» искренне желает, чтобы его предсказание не сбылось, и иногда даже знает, что для этого надо сделать самому А.). Могут быть «прогнозы-утешения» (тоже вполне искренние, когда «прогностик» заражается историческим или субъективным оптимизмом А., а может быть — и сам по натуре такой оптимист). Наконец, могут быть «трезвые» прогнозы, причем настолько точно рассчитанные, что сбудутся, хоть локальная ядерная война разразись. (И ведь сбываются, черт возьми; сам А. не без придури, а дружит с умными людьми.)

Для «прогностика» — А. не «больной», которого надо «лечить», а он, А., — вполне «здоровый» человек, которому надо выработать оптимальную линию поведения, чтобы относительную невинность соблюсти, и относительный капитал приобрести («капитал» — научный, жизненный и моральный, и, может быть, даже партийный). В полной мере это, может быть, и невозможно, но ему надо пройти между Сциллой и Харибдой, не только личной, но и общественной.

При одних социальных изменениях — «ничто не поможет», при других — «есть шанс».

«Прогностик» зачастую деловит. Он (особенно — если из пояса «средних») первым делом уточняет у А., какова же все-таки его идейная, мировоззренческая позиция. Он вполне допускает возможность, что «объяснение» и «апелляция» — это просто «игра» (не в моем смысле — см. выше). А получив дружеское заверение, что позиция — та самая, которая там изложена, т. е. его, А., действительная, «внутренняя» позиция, он ищет путей адаптации этой позиции к нынешнему общественному состоянию (для которого эта позиция, может быть не вполне «адекватна»). Бывают, конечно, прогнозы и «апокалипсические»…

(Я искренне люблю и благодарен тем «прогностикам», из числа «близких», которые учат меня уму-разуму, хоть «чистого» прототипа не нахожу и здесь.)

Наконец, третий тип «реакции». Тут с названием потруднее. До сих пор называл —позиция. Хотя, почему так? Ведь своя позиция есть и у предыдущих. Моя позиция, что ли? Значит — просто идентификация с «моей» позицией?! Но это лишало бы данный тип друзей духовной самостоятельности. Мало ли что А. выкинет, так уж со всем и идентифицироваться?

Скорее всего, это тот тип, к которому принадлежал бы я сам, окажись близкий мне человек моего типа в сходных обстоятельствах.

Позиция, во-первых, чуть ли не фаталистическая. «Все, что случается с человеком, похоже на него самого» (О. Хаксли). Так может сказать (или подумать) и «диагностик», и «прогностик», но представитель данного, третьего типа скажет это не без иронии (может быть, потому, что сам такой).

Позиция, во-вторых, оптимистическая: не в прагматическом и даже не обязательно в историческом смысле (хотя, как правило, именно так!), а в смысле способности (готовности, предрасположенности?) усмотреть высшую партийно-гражданственную правоту там, где иной усмотрит либо болезнь, либо глупость.

Позиция, в-третьих, деятельностная. Конечно, люди формируются обществом, но ведь и общество движется людьми. «Каждый делает, что в его силах, и делать это надо как можно лучше… Не всегда получается, но надо стараться».

(В предельно обостренной, гиперболично-парадоксальной форме это изобразил С. Кинг в замечательном романе «Мертвая зона».)

Позиция, в-четвертых, «эгоистическая»: мне это пригодится, может быть. А. действует так, ну, примерно так, как я хотел бы поступить в сходных обстоятельствах (конечно, лучше бы их не было!). И вот с ним вместе «прорепетирую», наберусь горького и сладкого опыта.

Позиция, наконец, максималистская. Не помню, кто сказал, что нравственность должна быть максималистской, иначе — уже не нравственность. Максимализм, кстати, не так уж бесперспективен, в прагматическом смысле. В трудных обстоятельствах выигрывает тот, кто не боится проиграть. А проиграть, сделав все, что мог, не зазорно.

Вот теперь, я нашел точное определение для третьего типа дружеской «реакции» —принцип!

(Среди «принципалов», кстати, нахожу иногда заботливых и яростных критиков моих действий, обычно — еще не совершенных, не предпринятых действий, ибо успеваю получить эту критику заблаговременно. При этом оспаривается не сам принцип моих действий — который приемлется, как факт — а лишь тот или иной способ реализации его.)

Итак: диагноз, прогноз и принцип. Такова мироотношенческая типология, построенная на данной, конкретной модели, коль скоро жизнь мне ее предложила, а я не стал отказываться.

Еще раз подчеркну: а) мои «идеальные» типы не имеют реальных прототипов (хотя для третьего типа, пожалуй, их вижу); б) моя типология строится по критерию, отличному от «мировоззренческого»; в) моя типология строится не по критерию «душевной», эмоциональной близости к субъекту, взявшему на себя смелость анализировать взаимоотношения с близкими друзьями.

(Ты из меня эту искру высекла своим январским письмом!)

Типология, понятно, эгоцентричная. Но другой у меня нет. До корректно-философского обобщения мне сейчас не подняться. Да и неуместно было бы.

 Ремарка: триадная типология.

Вообще говоря, как соображаю уже сегодня, эта типология: принцип, диагноз, прогноз, — укладывается в семантическую матрицу (триадный архетип), по Р. Баранцеву:эмоцио — рацио — интуицио. (Май-декабрь 2000).

 

Человек живет под нагрузкой

Теперь — актуальный отчет о своем психофизиологическом состоянии, которое Тебя беспокоит.

Здоров ли? Да. Физиологически — более или менее (50 в этом году стукнуло). Нервно-психически — безусловно. Добрая, умная, любимая Инна, пять лет назад, перед моим переходом из ИСЭПа в рабочие, Ты ведь тоже беспокоилась… А что потом? Перестала беспокоиться. А сейчас? — Ну, давай через пять лет к этой теме вернемся.

Человек живет под нагрузкой (физической, психологической, социальной). Вытащи глубоководную рыбу на поверхность — она взорвется. Человек — тоже. Перепады давления бывают. Но человек адаптируется. Он живет, пока ему есть чего преодолевать, в себе ли, в обществе ли (т.е. преодолевать не отказался).

По этому пункту, будем считать, я высказался.

[Автор ныне полагает, что в этих своих наблюдениях и рассуждениях он был довольно проницателен; тот редкий случай, когда я со своим заявлением и сегодня «полностью согласен». — А. А.]

 Люди — робкие — не могут понять, что лед трещит и рушится под ногами — это самое доказывает, что человек идет; и что одно средство не провалиться — это идти не останавливаясь…

Л. Толстой — А. Герцену (цит. по: Я. Гордин. Три повести, Л., 1983, с. 350)

«Я и так иду…»

Своеобразным стимулом для твоего особого беспокойства и душевной боли послужил, вероятно, мой замысел воспользоваться актом экспертизы, не без труда полученным в июле 1984 г. в заводской «экспертно-партийной» комиссии, на мою статью об «экспериментальной социологии», 1983 г.

Ну, не безумие ли — апеллировать по такому поводу в научные организации, испрашивая у них профессионального отзыва на статью, да еще сообщая, что, в известном смысле «за это самое», исключен из партии? (А скрывать — что ли?) Тебе, в этой связи, забрезжил образ «чудака, из числа пенсионеров, которые качают права». Тут — «и за психа сочтут»…

Выдумал я это в кавказских горах, на свежем воздухе. Случайно («в кустах») обнаружив пишущую машинку, использовал ее для сочинения, для начала, неофициального запроса друзьям насчет их разрешения или «вето» на обращение в институты, где они работают.

Как Ты знаешь, я не только существенно видоизменил свой замысел, но и отложил реализацию видоизмененного — еще до получения Твоего письма. [Впоследствии от этого замысла социолог-испытатель вообще отказался, посчитав его и бесперспективным, и не корректным по отношению к коллегам. — А. А.] Но «симптом» как будто опасный…

И твоя конечная реакция была: «ладно, в нашу организацию пиши, а вообще — кончай переписку с организациями»!

…Вот Союз журналистов. Это уж — избыточно, «уж извини!» — пишешь Ты. Чтоизбыточно — мои возражения доценту Комарову из Ленинградского университета? Да благодарить мне его, что ли, за то, что он меня из «антисоветчиков» перевел в разряд «оппортунистов», «идейно порвавших с последовательным коммунистическим мировоззрением»?! 5

По мне, так у него (В. Г. Комарова) такого мировоззрения — ни последовательного, ни непоследовательного! — нет. И, в отличие от членов заводской парткомиссии, тут уж не спишешь на недостаток соответствующей образовательной или «научной» подготовки.

Примечательно, что главный упрек ко мне доцента Комарова и иже с ним состоит именно в том, что А. не проявляет хотя бы «малой толики искренности и подлинного понимания… предостережений и суровой критики со стороны всех, кто указывал на опасную идейную эволюцию в его сознании», и т.п. Согласиться с такой критикой — значило бы действительно порвать с коммунистическим мировоззрением (что, наверное, тов. Комарова устроило бы).

«Нехорошее впечатление» от всей этой «истории с журналистами», действительно, появляется. Но, спрашивается, кого в этом винить: твоего корреспондента или же эксперта Союза журналистов и горкома партии?

При этом Ты выдвигаешь следующие явные или неявные соображения (иногда противоречащие друг другу):

1) Ты (т. е. я) «устал». И обстановка вокруг — то ли кислотная, то ли щелочная («социально вредная», в общем). Всякие твои (т.е. мои) шаги только усиливают раздражение общественной среды. Надо — сменить обстановку.

2) Твой настоящий цех — профессиональная, традиционная социология. Твоей пятилетней работе (статья о «человеке в системе…») уже выставлен шлагбаум (пресловутый акт заводской экспертной комиссии, «запрещающий» публикацию). Так будет и впредь, пока… ты на заводе.

3)  Если ты изучаешь проблему «личность в организации», то что за самоубийственные методы? Да и — «что за эмпирическая база, почему только один объект?». То ли дело —массовая статистика, массовый опрос! (Это я уже за Тебя домысливаю, но вытекает из предыдущего.)

(Вот ведь какая перекличка с тов. Комаровым, слышавшим и даже употребляющим слово «репрезентативность», не говоря уж об ученом совете ИСЭПа в 1981 г., где что-то похожее говорил ставший недавно заместителем директора по науке Н. Лобанов.)

4) Уезжай, говоришь Ты, — то ли во Владивосток, то ли в Калининград, то ли в Мурманск, то ли в Ашхабад, для работы социологом. (А то — я сейчас не социолог!) Тебя, мол, там — «поймут»; а в Ленинграде, на заводе — тяжелый психологический климат. Издергался! (А если — нет?!)

5) Мол, апелляцию рассмотрят и там. Или же — не жди никаких ленинградских решений и стучись в двери ЦК, проси помощи, объясняй всю эту чертовщину, «все же — живые люди»… Зачем этот твой «педантизм-формализм»?

6) И, наконец, сакраментальный вопрос: чего тебе (т.е. мне) надо: «шашечки» или «ехать»? (известный анекдот про такси…). Отвечаю: мне не нужно ни того, ни другого. Я и так — иду.

Мне страшно обидеть очень близкого мне человека, но иначе, как <…>, твои предложения я назвать не могу. Отвечу последовательно по всем шести пунктам:

1) Мне есть где жить и работать, и кроме ИСЭПа и «Ленполиграфмаша». Но я бы считал косвенным признанием своей неправоты (а не своей мнимой издерганности!) покинуть именно сейчас свое нынешнее рабочее место.

2) Сайентистские ценности академической социологии далеко не бесспорны и для Тебя самой. Все эти годы я не прекращал работать в качестве социолога. Не место дает человеку профессиональную принадлежность, а человек реализует свои профессиональные способности — в том или ином месте, в тех или иных формах.

3) Разнообразие известных методов эмпирической социологии велико. Но здесь есть и нечто новое. «Экспериментальная социология», может быть, и не самое удачное название…

4) Уже ясно (из сказанного выше).

5) Почему я должен совершать судорожные движения, когда разбор моего партийного дела идет своим нормальным, уставным порядком? И неужели судьба коммуниста А. должна зависеть от того, как он «покажется» кому-либо из «первых лиц» (которые его вовсе и не ждут)?

Ну и (6): Все, что я делаю, — обдумано и делается сознательно. (Хотя иногда, как, например, Союз журналистов, сообщивший мне о заседании своего секретариата чуть ли не накануне, меня и вынуждают к «импровизациям»…)

Знание — побочный продукт всякого жизненного движения. Это движение не прекращается. Альтернативы «шашечки или ехать?» для меня не существует.

Разумеется, я отстаиваю, как умею и как считаю необходимым, свою партийную, научную и гражданскую позицию — не для того, чтобы составить еще один «протокол наблюдающего участия». Но когда в этом процессе я получаю еще и знание, я его осмысляю, как и сейчас, в этом письме.

 

Обратить поражение в опыт

Предположим даже, что я уже потерпел поражение. Эту ситуацию, по-моему, точно анализирует А. Гельман в своей интереснейшей статье «Гарантии победы» (Литературная газета, 15.08.84). Не поленюсь на большую цитату:

 

Примечание. К истории терминологических новаций. Некоторые из терминов, употреблявшихся автором с начала 80-х гг., «прижились»: «наблюдающее участие»,«эксперимент социолога-рабочего»… От формулировки «экспериментальная социология» впоследствии сам отказался. Термин «социолог-испытатель» употреблен, кажется, впервые в объяснении для партийной комиссии горкома КПСС (1984).

Выражение «драматическая социология» употреблялось тогда изредка, так сказать, спонтанно, и поначалу не претендовало на терминологический статус, хотя «соединение практической деятельности, рефлексии и игры» постулировалось изначально.

А. Гельман: «…Я знаю три типа поведения людей после поражения. Первый — человек уходит в тень, замыкается в себе, на работе никогда ни во что не вмешивается, в его речи все чаще сквозит болезненная ирония, иногда такие люди запивают «по черному». Словом, человек подавлен, сломан.

Второй тип — это когда праведник после поражения с ходу делает поворот на сто восемьдесят градусов и буквально на наших глазах превращается в оборотня. Иногда он предварительно меняет место работы (между прочим! — А. А.), а иногда «обновление» личности происходит тут же, на том же самом месте, в том же коллективе. И вот он уже поддерживает тех, против кого еще совсем недавно боролся. И как поддерживает — яростно, без всякого стеснения, с каким-то зловещим вызовом судьбе.

Третий тип — это люди, которые остаются такими же, какими были. Они обращают поражение в опыт (! — А. А.), в новую энергию, в бойцовскую мудрость. Они становятся еще более последовательными и несгибаемыми противниками лжи, несправедливости, корыстолюбия и невежества. Одно их присутствие в коллективе держит в постоянном настороженном напряжении любителей приписок, подтасовок и махинаций.

Где же они берут силы, такие люди, обратить поражение а победу? На каком фундаменте зиждется эта непреклонность? Пожалуй, главное здесь то, что они сознают себя не исключительно бунтарями-одиночками, а участниками широкой битвы, целого фронта борьбы, где десятки и сотни людей решительно поднимают свой голос против опасных для общества проявлений эгоизма, особенно группового эгоизма. Это сегодня в самом деле целый фронт — недаром почти каждый день в каждой газете можно прочитать прелюбопытные аналитические материалы о сложнейших «операциях» на этом «поле брани». Вот и наша дискуссия в «ЛГ» («Личность и обстоятельства». — А. А.) тому подтверждение. Именно фронт, и ощущение этого фронта, его динамика и дает силы пережить свое поражение с достоинством.

Человек понимает и чувствует: его поражение, сколь обидным и горьким бы оно ни было, не итог, а всего лишь один из неудачных эпизодов (выделено мною. — А. А.) борьбы. Он понимает и чувствует — пока он остается в строю, пусть на этот раз и не добивается цели, зло не одержало над ним победы. Он знает: зло торжествует победу только тогда, когда личность совестливого человека разрушена, раздавлена, выведена навсегда из бойцовских рядов. Или когда ему, злу, удается вообще перетянуть человека в свой стан, сделать его своим активным «штыком». В таких случаях — да, зло взбадривается, преисполняется новых радужных надежд.

Люди этого третьего типа, по моим наблюдениям, отличаются еще тем, что они не просто ненавидят зло, они пристально изучают (выделено мною. — А. А.) его структуру, повадки, замашки, способы маскировки. В самом же деле, противника надо знать, если хочешь с ним успешно бороться…»

***

…«Конечно, в начале “дела” тебя упрекнуть не могу, — пишешь Ты. — Тебе все это свалилось на голову. Истый советский человек и вдруг… обыск, обвинения, КГБ! Жуть! Но далее. Далее все тоже естественно, лишних шагов не вижу. А вот “журналисты” — это уж извини! Этого уже не понимаю…». «Впрочем, я — далеко, знаю не все», — замечаешь Ты.

(В общем-то, пожалуй, все существенное из того, что произошло со мной и что делал я сам, за последний год, Ты знаешь.)

Отвечаю: я — советский человек, только не «истый», а скорее неистовый (пишется вместе). Таким, наверное, и помру. [А вот тут автор ошибся! — А. А.]

…Наговорил я Тебе резкостей, «заслуженных» Тобою (как мне кажется!), правда, только в мироотношенческом, но никак не в душевно-эмоциональном плане. Потому — отправляю это письмо не без страха. Обидишься — что мне тогда делать?..

Твой Андр. Ал., 8.10.84

P.S. Ты просила показать твое письмо — Нелли [Н. А. Крюкова. — А. А.]. Я сделал это — вместе с уже написанным своим. Ее реакции, как всегда, непредсказуемы. Вкладываю в конверт ее записочку для Тебя, к сочинению которой сам не причастен.

Ее восприятие ситуации не является ни «умственным», ни «душевным», ни «духовным» — ни в какие типологии моя жена, как обычно, не укладывается. Замечу, что других экстрасенсов в моем окружении нет. А она — в самом деле — года три назад прошла жесточайший профессиональный отбор «кандидатов в экстрасенсы»…

(Ей даже предлагали соответствующую работу: искать полезные ископаемые где-то на Севере; да она отказалась уезжать из Ленинграда, хотя бы и на несколько месяцев, — «по семейным обстоятельствам».)7

Нелина осведомленность в логико-рациональной стороне дела, думаю, поменьше твоей. Но она справедливо считает, что язык эмоций в таких делах для твоего корреспондента неприемлем. Может, она «щадит» меня, но скорее — Тебя. В общем, разгадать этого Оракула — не суждено никому.

<…> Вот и получилось письмо — на 18 машинописных страницах (= 53 рукописных стр.). Совсем как во времена «Писем Любимым женщинам»…

А. А. , 9.10.84

***

 Из «Записей для памяти» (декабрь 1984)

<…> В ходе последующей переписки выяснилось недоразумение. Мария [таким псевдонимом автор наделил тогда Р. Рывкину в своих «записях». — А. А.] не обратила внимания на то, что мое обращение к председателю правления ЛО Союза журналистов Варсобину от марта 1984 г. [здесь оно не приводится. — А. А.] вовсе не было инициативной просьбой к общественной организации «защитить» своего члена от организаций государственных, а — непосредственным откликом на информацию о том, что в ЛО СЖ поступила, из УКГБ ЛО, справка «В отношении Алексеева А. Н.».

Так что аргументы и соображения Марии из ее сентябрьского письма ко мне оказались сняты, равно как и мои аргументы и соображения в октябрьском письме к ней перестали относиться к самой милой Марии. <…>

(Записано в декабре 1984 г.)

 

Ремарка: эксперимент продолжается!

Стоит заметить, что ближайшие друзья: Р. Рывкина, Р. Ленчовский и другие (которых здесь, в этой связи, не цитировал), — при всем человеческом сочувствии, с одной стороны, и товарищеской (а потом и гражданской) поддержке, с другой, — приняли авторский взгляд на «дело» социолога-рабочего как на «продолжение и развитие» его эксперимента.

Их солидарность с социологом-испытателем имела — равноправную с первыми двумя! —исследовательскую компоненту. Что было для меня в ту пору особенно важно. И за что я и по сей день глубоко моим друзьям признателен. (Сентябрь 1999).

***

 Из «Записей для памяти» (ноябрь 1984)

<…> Мне очень жаль, что я сейчас не имею возможности (не считаю себя вправе!) отразить в архиве все множество случаев и разнообразие форм товарищеской помощи и дружеского участия в моей судьбе 1983–1984 гг.

Во всяком случае я их помню. Когда-нибудь потом — запишу. <…>

(Записано 25.11.84)

 3.2. Несколько частных эпизодов из жизни «изгоя»

[Если в предыдущем разделе речь шла о динамике ситуации социолога-испытателя по преимуществу в рамках круга друзей и коллег-социологов, то ниже — зарисовки соответствующей ситуации в производственном, рабочем коллективе. — А. А.]

 3.2.1. Какая дисциплина главнее: партийная или государственная?

Из «Записей для памяти» (сентябрь 1984)

<…> В начале обеденного перерыва 24.09.84 (понедельник) я собирался переговорить с секретарем партбюро цеха, токарем А. Червяковым. Но перед самым перерывом мастер Г. Соколов настоял на проведении бригадного собрания для обсуждения уже не первого прогула слесаря Сергея И. и замеченного, но не пресеченного пребывания на работе в не совсем трезвом состоянии фрезеровщика Михаила К.

Наша бригада выразила готовность наказать С. И. своими средствами (снижение к. т. у., что фактически означает, на нашем заводе, снижение сменного задания, т. е. зарплаты). Однако поскольку администрация уже решила перевести его, в порядке дисциплинарного взыскания, на ниже-оплачиваемую работу (транспортировщик) на срок три месяца, то собственного бригадного решения принимать не стали.

Собрание кончилось, когда перерыв уже начался, и секретарь партбюро Червяков успел занять свое место за столом для домино, так что отрывать его от этого дела было неудобно.

Пришлось подойти к нему после обеда. Я сказал, что давно хотел ознакомить его с пунктом 19 «Типовых правил внутреннего трудового распорядка для рабочих и служащих предприятий, учреждений, организаций» (утверждены Госкомтрудом СССР 29.09.72, по согласованию с ВЦСПС). Эти типовые правила опубликованы, в частности, в «Справочнике профсоюзного работника» (1983 г. издания, который я сегодня принес из дома).

Пункт 19 гласит:

Запрещается в рабочее время:

а) отвлекать рабочих и служащих от их непосредственной работы или снимать их с работы для выполнения общественных обязанностей;

б) созывать собрания, заседания и всякого рода совещания по общественным делам.

Когда Червяков прочитал отчеркнутый пункт на стр. 137 указанного издания, я сразу же открыл перед ним другой справочник — «Организационно-уставные вопросы КПСС», 1984 г. издания, где написано:

…ЦК КПСС неоднократно обращал внимание партийных, советских, хозяйственных, профсоюзных, комсомольских организаций на недопустимость проведения в рабочее время массовых мероприятий, собраний, совещаний, семинаров, слетов, заседаний с отвлечением на них трудящихся от работы на производстве (с. 200 указ. издания).

Червяков ознакомился и с этим источником. После чего я спросил, как он относится к отмеченным мною моментам.

— Я тоже считаю неправильным, что общественные мероприятия проводятся в рабочее время, — сказал А. Ч., уловив, что я имею в виду.

(А я хотел показать ему неправильность претензий, высказанных недавно в мой адрес на партийном собрании цеха 20.09, что я отказался участвовать в обсуждении своей партийной характеристики на заседании партбюро 21.08, которое происходило в рабочее время.)

— Тогда почему же Вы так поступаете?

— Жизнь заставляет.

— Вас заставляет жизнь, а претензии Вы предъявляете ко мне.

— Если я неправ, меня накажут.

— А Вы сами считаете себя здесь правым?

— Я не считаю себя правым, — именно так сказал тут тов. Червяков. (Записано в конце сентября 1984 г.)

***

Из газеты «Правда» (сентябрь 1983)

 КАКУЮ ДИСЦИПЛИНУ НАРУШАТЬ?

Да, вопрос поставлен именно так! Обращаясь к редакции «от имени группы коммунистов города Калуги», Г. Веремей просит «рассудить спор — какая дисциплина выше или, если можно так выразиться, главнее — партийная или государственная?»

Вопрос, как выясняется далее, не абстрактный. Он подсказан вполне конкретной обстановкой. Дело в том, что в ряде организаций города партийные собрания проводят тогда, когда часть коммунистов работает. «Как они должны поступать? — спрашивает автор письма. — Если не пойдут на собрание, нарушат партийную дисциплину. Если уйдут с работы, нарушат государственную».

Мнение местных руководящих органов на этот счет, оказывается, «весьма разноречивы». Они тоже почему-то не могут догадаться, что просто-напросто собрания надо проводить тогда, когда люди не работают.

Во многих местах это уже поняли, усвоили, перестроились. Однако не везде. Еще приходят и такие письма, в которых сообщается, что собрания и митинги, спортивные соревнования и занятия кружков художественной самодеятельности по-прежнему проводятся в рабочее время. <…>

[Здесь опущено еще несколько примеров, приводимых автором обзора писем на эту тему. — А. А.]

Действительно, доколе? Таким массовым, «организованным» нарушениям дисциплины всюду пора положить конец. Виктор Кожемяко (Правда, 9.09.83. Рубрика «На злобу дня»)

 3.2.2. Голосую против — нормальное дело…

Из «Записей для памяти» (октябрь 1984)

<…> 12 или 13.10.84 слесарь Валентин К. из бригады Игоря В. [И. В. Виноградов. — А. А.] поделился со мной сначала одним, потом другим своим житейским огорчением. Одно: болит нога, аж скрутило ночью, и днем бывает — не ступить. Уж не тромб ли? Я сказал — похоже такая болезнь, которую связывают с курением. Надо — к хирургу. Если велит не курить — придется хотя бы ограничиться.

Другая неприятность: Иван О. (из той же бригады) назвал его, Валентина, полушутя-полувсерьез, «антисоветчиком». (Похоже, выражение вошло в моду…)

«Это за что же?» — «А я не захотел подписаться отработать на субботнике в честь…».

Я посоветовал Валентину это обязательство все же подписать.

Через 5 мин. снова подходит: «Если бы я не был в бригаде И. В., нипочем бы не подписал, а тут я, пожалуй, бригаду подведу…». (Бригада Игоря В. — одна из самых знаменитых на заводе.)

Валентин К. — старше меня, беспартийный, работает на заводе 35 лет (примерно) и имеет дневное производственное задание 12,6 руб. (такое же, как у И.В., т. е. чуть ли не самое высокое в цехе).

Иван О. — фрезеровщик, работает на заводе лет 20, полное среднее образование, служил на Кубе, член партии, зам. пред. цехкома, ответственный за ДНД по участку и ответственный за подписку. Его производственное задание — 11,8 руб. (тоже одно из самых высоких).

Месяца два назад Иван О. поинтересовался, на какое партийное издание я хочу подписаться. (Ну, исключили меня из партии, а подписку-то надо проводить!) Я сказал, что, как обычно, подпишусь на журнал «Коммунист». «А есть такой?» — спросил у меня Иван.

(Как выяснилось потом, ему дали «разнарядку» только на «Партийную жизнь»…)

Валентин К., отчасти по моему совету, все же присоединился к обязательству о субботнике. (Так и не знаю, специфическое ли это обязательство для их бригады или нет; наша бригада — не подписывала пока.)

А со мной самим, дней за 10 до этого, произошел такой случай.

…На общем цеховом собрании выбирали народного заседателя. Им испокон веков является бывший секретарь партбюро цеха, член парткома завода, шлифовщик В.И. Новиков. Тут выступил один из бригадиров, тоже член партбюро, и сказал: «У нас сегодня необычное(? — А. А.) собрание, мы должны избрать человека кристальной честности…», и т. д.

Я подумал: могу ли я считать таковым человека, который в течение года подписывает два взаимоисключающих документа (две мои партийные характеристики — 1983 и 1984 г.) При голосовании я поднял руку против (разумеется, единственный!). Посчитали голоса, записали в протокол.

Следующим пунктом шло принятие цехового соц. обязательства на октябрь. Ведшая собрание зам. пред. цехкома М-ва, стоявшая за «столом президиума» посреди цеха так, что многие (в том числе и я) стояли или сидели у нее за спиной, оглянулась (может, Алексеев опять против?). Но это решение было принято единогласно.

Никто у меня ни о чем не спросил, почему я голосую против избрания Новикова в народные заседатели. Даже сидевший со мной рядом и выступавший в его поддержку бригадир со второго участка.

Он — за, а я — против… Нормальное дело. <…>

(Записано в октябре 1984 г.)

 3.2.3. Неуместная фотография в заводской газете

Из «Записей для памяти» (октябрь-ноябрь 1984)

<…> В заводской газете «Трибуна машиностроителя» от 25.10.84 появилась нижеследующая заметка:

ВНЕСЛИ ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Комплексная бригада 003 цеха № 3, которую возглавляет Анатолий Васильевич Сыцевич, трудится в счет февраля 1985 г. Сегодня она готовится достойно встретить 67-ю годовщину Октября. Этот коллектив объединил тринадцать рабочих различных специальностей. Есть здесь фрезеровщики, граверы, слесари. Бригада изготавливает детали для фотонаборных машин. Каждый владеет смежной профессией. А слесарь Е.А. Рыжов освоил новую специальность — точечную сварку. Его коллега С.Б. Самойлов может трудиться штамповщиком.

За прошедшие восемь месяцев бригада подала восемь рационализаторских предложений, которые позволили значительно улучшить качество изготовляемых деталей. За счет совмещения профессий, рационализации производства, опыта и дисциплинированности коллектив А.В. Сыцевича достиг значительного опережения.

На одном из заводских собраний бригадир выступил с инициативой: чтобы каждый полиграфмашевец — от рабочего до директора — внес предложение по досрочному выполнению плановых заданий и социалистических обязательств, встал на трудовую Вахту памяти.

[Бригадиру Сыцевичу «предложили» выступить с инициативой, а он «не возражал»… — А. А.]

Профгруппа бригады А.В. Сыцевича уже подала предложение: расширить участок и установить необходимые прессы. «Тогда мы сможем быстрее и качественнее

изготовлять детали для машины ПОЛ-35», — объясняет Анатолий Васильевич. Сейчас это предложение профгруппы бригады рассматривает экспертная комиссия. М. Николаев

На снимке: члены бригады Е. Рыжов, А. Алексеев, М. Колпаков, С. Самойлов, А. Сыцевич, В. Николаев, М. Гущин, С. Русинов, Н. Реутов.

 Молва утверждает, что у редактора заводской газеты были за эту публикацию неприятности. Ведь среди прочих на снимке был изображен… и исключенный из партии А. (и в подписи назван!). Это называется — утрата политической бдительности…

(Записано в ноябре 1984 г.)

 Ремарка: заводские журналисты.

В ту пору социолог-испытатель еще не был знаком с редактором заводской газеты Ниной Николаевной Харьковой и корреспондентом этой же газеты Натальей Киримовной Поречной (ныне покойной).

Впоследствии они очень сильно поддержали его в самообороне от политических обвинений. (Январь 2000).

 3.2.4. Мой друг Володя

Из «Записей для памяти» (ноябрь 1984 — февраль 1985)

<…> В понедельник, 26.11.84 заточник из моего цеха — В. З. [Владимир Владимирович Земсков. — А. А.] , отношения с которым у меня являютcя не только деловыми, но и личными, был приглашен зам. секретаря парткома Л. Л. Герасимовой. В основном это было связано с несколькими нарушениями трудовой дисциплины В. З. в последние недели.

Само по себе такое внимание заводского партийного руководителя к В. З. (он — беспартийный, не так давно вышел из комсомольского возраста) может показаться необычным. Впрочем, В. З. был знаком с Герасимовой и раньше.

В ходе воспитательной беседы (за которую, как полагает сам В. З., он должен быть благодарен Ларисе Львовне, поскольку это, по-видимому, избавило его от более крупных неприятностей) была обронена его собеседницей фраза:

— Вот, и с Алексеевым Вы общаетесь…

— А что, нельзя? — спросил В. З.

— Ну, Вы же, наверное, слышали, — сказала Л. Г.

— Слухом земля полнится, — сказал В. З., — но вообще-то я ничего толком не знаю.

— Вы помните М.? — сказала Л. Г. — Так вот, здесь вроде того, только несколько по-другому. (Речь идет о другом знакомом Владимира Земскова — организаторе кружка по восточным единоборствам, что в ту пору преследовалось. – А. А.).

— Так не надо общаться с Алексеевым? — спросил В. З.

— Ну, смотрите сами… — ответила Л. Г.

— Ладно, — сказал В. З., — спасибо, что предупредили.

Беседа зам. секретаря парткома с В. З. оказалась эффективной… в плане прекращения им нарушений трудовой дисциплины, которыми, как мой товарищ, между прочим, благородно полагает, тот мог бы поставить меня под дополнительный удар.

(Записано в феврале 1985 г.)9

 3.2.5. Люди и «рычаги» (в смысле известного рассказа А. Яшина)

Из «Записей для памяти» (ноябрь 1984)

 <…> На цеховом партийном собрании 20.09.84 бригадир И. В. вынужденно проголосовал за утверждение партийной характеристики, содержащей сведения о моей производственной деятельности и участии в общественной жизни, заведомо не соответствующие действительности. (Эту характеристику потом пересмотрел партийный комитет завода, о чем в цехе почти никто пока не знает.)

Так вот — после этого неловкого для него факта И. В. перестал подходить ко мне и спрашивать, как мои «партийные дела» (как бывало не раз до этого, после партийного собрания 16 апреля с.г., где было принято решение об исключении меня из партии, а И. В. за это решение голосовать не стал).

Мое с ним общение в течение всего октября было исключительно производственным (а поскольку я — в другой бригаде, то его почти и не было). В начале ноября возобновилось наше не деловое общение.

В частности, 10 ноября И. В. был первым, от кого я узнал о лишении Н. Щелокова (бывшего Министра МВД) воинского звания генерала армии. Под рукой (у одного из членов бригады) оказалась газета «Известия», от 9.11.84. В ней следующая информация:

«Указом Президиума Верховного Совета СССР за злоупотребление служебным положением и дискредитацию воинского звания советского генерала армии Н. А. Щелоков лишен воинского звания. (ТАСС)»

<…> И. В. интересовало, между прочим, как будет с «Золотой Звездой», которую бывший генерал, как он помнит, получил незадолго до смерти Л.И. Брежнева (я этого не знал и до сих пор в этом не уверен). «Так теперь отберут Звезду или нет?».

И. В. был также первым, кто сообщил мне, неделей раньше, о кончине Индиры Ганди, в результате покушения террористов.

(Записано в ноябре 1984 г.)

3.3. ИСЭП-1984 (почти по Оруэллу)

[Ниже — обсуждение ситуации, сложившейся к концу 1984 г. в институциональной, в частности, академической социологии, на примере Института социально-экономических проблем АН СССР. — А. А.] 

3.3.1. Партийное внимание к науке

Из официальных сообщений (октябрь 1984)

 В ОБКОМЕ КПСС

<…> На заседании бюро [Ленинградского обкома КПСС. — А. А.] обсужден вопрос о серьезных недостатках в работе Института социально-экономических проблем Академии наук СССР.

Подчеркнуто, что администрация и партийная организация не создали в коллективе обстановку высокой требовательности и ответственности за порученное дело, допустили просчеты в воспитании кадров, редакционно-издательской деятельности, работе со служебными документами и в организации научного обмена.

За допущенные недостатки директор института И. И. Сигов строго предупрежден. Принято к сведению его заверение о том, что он примет исчерпывающие меры к устранению вскрытых упущений.

И. Г. Васильев освобожден от обязанностей секретаря партийного бюро института, ему объявлен выговор.

Партийные взыскания объявлены также заместителю директора Н.А. Толоконцеву и ученому секретарю В.И. Старинскому.

Заведующему сектором Б.М. Фирсову за серьезные недостатки в научной деятельности, грубые нарушения установленного порядка работы со служебными документами объявлен строгий выговор с занесением в учетную карточку. Он освобожден от занимаемой должности.

Дзержинскому райкому партии поручено усилить руководство партийной организацией института, обеспечить повышение ее роли в деятельности коллектива.

(Ленинградская правда, 17.10.84)

 3.3.2. «Недостаток идеологической выправки у социологов…» (неологизм проф. Парыгина)

Из «Записей для памяти» (ноябрь 1984)

<…> Несколько человек рассказывали мне о партийном собрании в ИСЭПе 1 ноября 1984 г. Сопоставляя и объединяя их рассказы, я могу реконструировать то, что там происходило. (Разумеется, возможны и некоторые ошибки и неточности.)

Собрание было посвящено обсуждению постановления бюро Ленинградского обкома КПСС «О серьезных недостатках в работе ИСЭП АН СССР». (За точность названия постановления не ручаюсь; сообщение об этом заседании бюро обкома опубликовано в «Ленинградской правде», 17.10.84.)

В президиуме собрания были представлены: А. Быстрова (вновь избранный секретарь партбюро ИСЭП); И. Васильев (от обязанностей секретаря партбюро решением бюро ОК КПСС освобожден); А. Румянцев (зав. сектором; в 1981–1982 гг. был секретарем партбюро); И. Сигов (директор института); О. Горяин (первый секретарь Дзержинского РК КПСС); Ю. Мазуренко (инструктор отдела науки Ленинградского ОК КПСС).

***

Докладчиком на собрании был объявлен директор института Сигов.

Однако еще до доклада слово было предоставлено секретарю РК КПСС тов. Горяину.

Он рассказал о постановлении Ленинградского обкома партии по поводу института. В мае-июне в институте работала комиссия, которая выявила, что директор Сигов и ученый секретарь Старинский не сделали выводов из предыдущей проверки, проведенной в марте 1983 г. По-прежнему нет порядка в работе 1-го отдела и канцелярии, имеет место «занижение» грифа ДСП, вновь обнаружена утрата служебных документов (около 10 штук!), размножение документов ведется с грубым нарушением соответствующих инструкций, допускается публикация материалов без утверждения Управления по охране государственных тайн в печати (Горлит).

Международные связи имеют явно выраженный односторонний характер: за 1975-84 гг. в институте побывали около 300 ученых из социалистических стран и свыше 450 из капиталистических; за это время в зарубежные научные командировки выезжали лишь 80 сотрудников института. (Вероятно, имеется в виду, что было 80 зарубежных командировок сотрудников института; сам же круг командированных был куда уже. – А.А.)

 Особенно грубые нарушения в международном обмене имели место в секторе, возглавляемом Б. Фирсовым. 22 апреля 1983 г. он получил «вывозное разрешение» на передачу семи докладов в советско-финский сборник. Однако эти доклады были переправлены Б. Фирсовым в обход официальных каналов, через случайных лиц. Б. Фирсов и раньше допускал нарушения в работе со служебными документами. Его международные контакты не связаны с плановыми темами сектора. Сама работа сектора не обеспечивает необходимых директивным органам выводов и рекомендаций. Фирсов мало внимания уделяет работе сектора, много времени затрачивает на работу вне института, в частности, по трудовому договору в ВТО. Общий его заработок значительно превышает оклад в институте.[Оказывается, тоже - криминал! - А. А]

Институт неразборчив в установлении международных контактов, которые зачастую используются зарубежными гражданами для сбора информации о социально-экономическом положении в регионе. В феврале-марте в институте работал известный специалист по СССР Рубл. Им собран очень широкий круг информации и подготовлен доклад для американского консульства в Ленинграде. При выезде из страны у него изъят вопросник о социально-политическом положении в регионе.

Все это оказалось возможным потому, что тов. Сигов не предъявлял требований к сотрудникам, тов. Толоконцев неудовлетворительно исполнял свои обязанности, тов. Васильев плохо руководил воспитательной работой, тов. Старинский не обеспечил организацию работы. Поэтому Сигову поставлено на вид и принято к сведению его заверение, что впредь будут приняты исчерпывающие меры к устранению вскрытых нарушений. <…>

[Здесь опущено перечисление репрессивных мер (партийные взыскания, освобождение от занимаемой должности), принятых по отношению к некоторым руководителям института и его подразделений: И. Васильеву, Н. Толоконцеву, В. Старинскому, Б. Фирсову; см. выше: «В обкоме КПСС». - А. А.]

***

Далее слово предоставляется докладчику И.И. Сигову, который вкратце повторяет информацию о двух комиссиях (март 1983 и май-июнь 1984 г.). Первая комиссия выявила серьезные недостатки, и нами была проделана серьезная работа по выправлению положения. Освобождены были от обязанностей заведующих отделами В.А. Ядов и И.И. Травин. На их место были назначены заметно улучшившие работу соответствующих подразделений Н.А. Лобанов и Скамарцева.

Некоторые другие негативные факты, отмеченные второй комиссией (1984 г.), уже были известны нам, и мы с ними боролись.

В частности, мы приостановили работу над коллективной монографией «Семья в крупном городе», в которой содержались более чем сомнительные выводы о развитии советской семьи. Вместо серьезной доработки книги ее отв. редактор В.Б. Голофаст, в ответ на замечания издательства, занялся латанием дыр и организацией положительных рецензий от крупных специалистов. Документ с издательскими замечаниями тов. Голофаст не довел до сведения дирекции, в чем проявились его безответственность и идеологическая незрелость.

С учетом этого, дирекция сняла книгу из издательского плана. Судьбу рукописи необходимо теперь обсудить в партийном порядке.

Очень плохо в институте организована работа по международному сотрудничеству. Не получили должной профессиональной оценки разнообразные встречи с иностранными учеными, не оценивается их научная эффективность, равно как и эффективность международных связей в целом.

Так, план V советско-венгерского сборника (монографии) был отправлен в Будапешт без согласования с Ученым советом института. Принято решение проверить международные связи сектора Фирсова и, в частности, советско-венгерский сборник. В этом сборнике серьезные замечания имеются к статьям Фирсова и Голофаста. Очевидно, что такого рода сотрудничество не послужило науке и не может быть использовано для директивных (партийных) органов. Всю работу по советско-венгерскому сотрудничеству необходимо завершить (свернуть) до конца этого года. Необходимо также заслушать на партбюро отчет Марьенко о работе международного отдела.

На бюро ОК КПСС зав. отделом науки тов. Булатов докладывал, что институтом проделана большая позитивная работа по изучению социально-экономических проблем региона, однако вместе с тем имеются и недостатки. При обсуждении работы института Л.Н. Зайков (1-й секретарь Ленинградского ОК КПСС. – А. А.)  особо отметил необходимость улучшения идейного качества работ института, более надежной организации хранения информации в ВЦ и координации всех социальных исследований в регионе. <…> Но все это только «фабула событий». Нам же необходимо вскрыть причины.

То, что мы стали объектом внимания обкома КПСС, не случайно. Еще в 1978 г. наш институт привлек внимание комиссии народного контроля и, в результате проверки, был смещен директор института [Гелий Николаевич Черкасов, ныне покойный. — А. А.]. В 1982 г. в институте был забаллотирован секретарь партбюро (А.А. Румянцев), и это при том, что в его адрес не было высказано никакой критики! Далее — 1984 год. Все это не случайно.

Причина такого положения видится в отсутствии требовательности к авангардной роли коммунистов. Все это — последствия политической беспринципности и инфантильности. Ведь первую положительную рецензию на книгу Голофаста написал О. Иванов, в прошлом хороший секретарь партбюро. На обсуждении советско-венгерского сборника секретарь партбюро И. Васильев не выступил с необходимой критикой этой незрелой работы. Секретарь партбюро отдела Колесников также проявил беспринципность при обсуждении этой книги, а член партбюро отдела Б. Докторов солидаризировался с Фирсовым.

Беспринципно вел себя партгрупорг бывшего сектора Ядова Л. Кесельман, ответственный за развал этого сектора [так! — А. А], но не был за это никак наказан. А партгрупорг сектора Фирсова М. Елизарова при обсуждении решения ОК КПСС заявила от имени партгруппы, что «мы не понимаем, почему нас обвиняют в плохой работе» и что «мы все любим Б. М. Фирсова и не согласны с его наказанием». Разве в такой ситуации говорят о любви?

Все это свидетельствует об отсутствии руководства со стороны партбюро отдела. Правда, член партбюро отдела, зав. отделом Н. Лобанов очень много делает для улучшения работы (конференция по образу жизни, конференция по соцсоревнованию, доклады в секцию экономики АН, в ВЦСПС и т. д.). Много делает для налаживания системы социальных исследований в регионе Б.Д. Парыгин. Обещают стать хорошими сотрудниками Махалов и Крылов.

В свете последнего постановления ОК КПСС следует сказать, что у нас не на должном уровне находится идейное воспитание. На днях [?! — А. А.] нами получено сообщение о том, что 5 января этого года бывшему сотруднику нашего института А. Алексееву объявлено официальное предостережение органов госбезопасности за написание, хранение и распространение литературы политически вредного содержания. Бюро Петроградского райкома КПСС исключило Алексеева из партии. (Здесь неточность докладчика: на самом деле — не бюро райкома, а партийный комитет «Ленполиграфмаша», на правах райкома. – А. А.).

7  февраля сотруднику института Б. Беликову объявлено аналогичное предостережение за хранение негативов с изданий, не подлежащих ввозу в СССР. 21 февраля бывший сотрудник института В. Глухов получил предостережение органов госбезопасности за распространение литературы политически вредного содержания. Такие же предостережения получили 29 февраля сотрудники института В. Воронков и Е. Здравомыслова. При этом некоторые материалы были размножены Воронковым на машинках института.

8 ситуации обострения международной обстановки мы должны усилить внимание к идейно-политическому воспитанию.<…>

***

После докладчика слово взяла А. Быстрова, доложившая собранию план по реализации указаний ОК КПСС. В плане, наряду с разъяснением коллективу постановления обкома и уже идущим собранием, — совещание с комсомольским и профсоюзным активом; серия заседаний партбюро, на которых должны быть заслушаны: Марьенко, Литовка, Поляков, Скамарцева, Ухов. За улучшение работы редакционно-издательского отдела ответственным назначается зам. директора по науке Лобанов. Овсиевич должен отчитаться за работу ВЦ по обеспечению режима, а зам. директора по общим вопросам — за материально-техническое обеспечение хранения ДСП. Должны быть проведены собрания в отделах, а также проведена работа по улучшению международного обмена. Партбюро должно также обсудить работу Голофаста над его книгой и реорганизацию 3-го отдела (создание двух новых секторов).

Должны быть проведены собрания коллективов по укреплению дисциплины и соответствующие занятия с партгрупоргами. В целом исправление недостатков должно осуществляться под лозунгом «партийная дисциплина против расхлябанности».

Зав. отделом, канд. экон. наук Н. Лобанов: Несмотря на все случившееся, я считаю, что у нас коллектив высокой политической зрелости. Однако нам мешает отсутствие принципиальности. Следует также сказать, что мы и до бюро обкома принимали меры по исправлению положения в отделе. Однако не все коммунисты при этом заняли принципиальную позицию. Так, при обсуждении положения дел в бывшем секторе Ядова, за развал этого сектора надо было наказать партгрупорга Кесельмана. Я об этом говорил тогда и сейчас считаю это необходимым. Однако секретарь партбюро Колесников, хотя и согласился вначале, но при голосовании проявил беспринципность. При обсуждении V советско-венгерского сборника совет отдела не поддержал меня, когда я предложил не голосовать за утверждение книги, а дать авторам возможность доработать ее. Однако Фирсов настоял на голосовании, а Васильев и Колесников проголосовали за него. Нам необходимо избавиться от беспринципности.

Потом говорил зав. 1-м отделом (режим) Полков. <…>

Зав. сектором, проф. Б. Парыгин: Наши пробелы в идеологической подготовке связаны с отсутствием у нас должной идеологической выправки [так! — А. А.]. Недостаточно идеологической выправки у наших партийных руководителей — членов партбюро отдела Колесникова и Докторова. Они неправильно вели себя при обсуждении советско-венгерского сборника. Особо слабой идеологической выправкой владеет Голофаст, написавший идеологически невыдержанную статью в этот сборник…

 Ремарка: слушайте, слушайте! («новояз»).

Записи велись многими присутствовавшими на собрании и, как правило, совпадали.

К особенностям нашего «новояза» (термин Оруэлла) относится переворачивание значений слов (например, здесь: «беспринципность» — «принципиальность»).

«Новояз», как будто, состоит из клише. Однако это отнюдь не мертвый язык. Он способен к развитию, в нем постоянно рождаются неологизмы (например: «идеологическая выправка»). (Август 2000).

…Нам пора навести порядок в работе социологов не только в институте, но и во всем регионе. Однако Советская социологическая ассоциация до сих пор не имеет ни одного нормативного акта, кроме Устава. Нам нечего ждать, пока москвичи задумаются над этим. Мы всегда были зачинателями. Вот и теперь мы (бюро ЛО ССА) совместно с отделом обкома КПСС разработали положения: по программе социологического исследования; об основных направлениях исследований в регионе; о порядке проведения исследований; а также положение о социологической службе в регионе. Все это позволит заметно улучшить идеологическую выправку социологов. (В ту пору Б. Д. Парыгин состоял председателем бюро Северо-Западного (Ленинградского) отделения Советской социологической ассоциации. – А. А.)

 Далее говорил Марьенко, отрицавший добросовестность работы последней комиссии. Выступали Скамарцева, Агафонов, Кудрин. <…>

Вкратце

Здесь опущено изложение содержания выступлений В. Голофаста, Е. Берхмана, Б. Докторова, Маточкина. В некоторых из этих выступлений есть элементы самообороны. Преобладает однако «самокритичность».

…Ст. науч. сотр., канд. психол. наук В. Максимов: Работая в секторе Фирсова, я приобрел не столько опыт работы, сколько опыт борьбы. Борьбы со стилем руководства Фирсова. В секторе была круговая порука, которую мне никак не удавалось разорвать. Фирсов извращал направленность исследований, которые ему поручал ОК КПСС. Я сам был свидетелем того, как ему и Докторову было дано указание в обкоме, но он впоследствии извратил суть этого задания, и, поскольку задание давалось устно, то мне потом не удалось доказать подлог. Тем более, что Докторов всегда поддерживал Фирсова.

Я думаю, что Сигову надо чаще бывать на собраниях секторов, и тогда можно будет пресекать извращения. У меня есть также опыт работы секретарем партбюро института. И здесь мне приходилось постоянно бороться с беспринципностью членов бюро. Особенно тяжело было бороться с Травиным и Васильевым.

Мы либеральны и не принципиальны. С этим надо бороться. Я предлагаю организовать при каждом ученом совете отдела подсовет из представителей промышленных предприятий, которые смогут осуществить настоящий рабочий контроль за деятельностью этих советов[так! — А. А.].

Последним перед представителем обкома КПСС было дано слово заместителю директора института, проф. Ухову, который сказал, что ему не понравились некоторые выступления. В частности, выступление В.Голофаста. «У меня нет впечатления, что Вы поняли критику в свой адрес», — сказал он, обращаясь к Голофасту. Тот с места ответил репликой: «Но ведь Вы не читали мою книгу!» — «Ну и что, — сказал Ухов, — я и так уверен, что критика в ее адрес была правильной».

***

Последним в прениях выступал представитель ОК КПСС Ю. И. Мазуренко.

Общий вывод, который можно сделать из хода обсуждения постановления обкома, — коммунисты института поняли его правильно, сказал он. Когда нам поручили подготовить вопрос на заседании бюро ОК, мы вначале удивились: зачем такой, казалось бы, незначительный вопрос, как результаты проверки института по вопросам режима, выносить на бюро. Ведь у бюро обкома имеется множество более важных дел. Но потом мы поняли, почему вопрос о вашем институте разбирался на таком высоком уровне.

Причин для этого можно назвать три:

1) В последнее время ЦК партии уделяет особое внимание институтам вашего профиля. Вспомните июньский (1983 г.) Пленум, где поднимался вопрос об Институте социологических исследований. Вспомните постановление ЦК по Институту экономики.

2) Особое место вашего института в регионе. Институт постоянно работает в контакте с директивными (партийными. — А. А.) органами и по их непосредственным заданиям. Институт располагает большим объемом информации о социально-экономической ситуации в регионе.

3) Год назад комиссия указала на многие недостатки, к устранению которых не было принято никаких мер.

Таковы основные причины вынесения вопроса на столь высокий уровень.

В вашем институте скопилось очень много информации, и мы стояли перед выбором: либо закрыть вам доступ к особо важной информации и перепрофилировать институт, либо закрыть институт для иностранцев, т. е. ужесточить режим секретности. Но мы решили оставить статус-кво. Это очень высокое доверие вам, хотя было много оснований не доверять вам.

В целом у вас все же здоровая организация. И дело не только в вашем институте. На примере ИСЭПа мы указали на недостатки, которые имеются в работе ВПШК, ЛГУ, ЛФЭИ. В последнее время эти организации проводят очень много опросов, идейный уровень которых не всегда оказывается на должной высоте. За этими массовыми опросами практически нет никакого контроля. Обком поручил ИСЭПу совместно с бюро ЛО ССА разработать положение по упорядочению социологической работы в регионе. И это также образец доверия к вам.

В ноябре 1985 г. отдел пропаганды и агитации будет отчитываться на бюро ОК КПСС о результатах работы, проведенной в институте по исправлению отмеченных бюро обкома недостатков. Но исправлять эти недостатки надо начинать уже сейчас.

***

<…> В заключительном слове И. И. Сигов ответил на вопрос Т. Протасенко: «Что имелось в виду в постановлении ОК КПСС под ошибками в издательской деятельности, кроме книги Голофаста?» — «Кроме книги Голофаста, — сказал Сигов, — имелся в виду V советско-венгерский сборник».

Далее докладчик отметил неправильную и несамокритичную позицию Марьенко, не признавшего объективности выводов комиссии. Голофасту же (отвечая на его выступление) было сказано, что Лобанов и в самом деле является «правой рукой» директора, потому что проводит его линию. Если Голофаст будет проводить тот же курс, то он может стать «левой рукой» директора.

В заключение, был зачитан проект решения, в констатирующую часть которого было в основном положено постановление ОК КПСС, постановляющая же часть сводилась к утверждению доложенного А. Быстровой плана реализации этого постановления. Проект был утвержден без изменений и дополнений. <…>

(Записано в ноябре 1984 г.)

Примечание.  Надеюсь, что читатель не будет слишком доверчив к «фактам», фигурировавшим в выступлениях-автопортретах некоторых участников вышеописанного собрания. Комментарий к каждому из них занял бы слишком много места.

 Словарь «B» состоял из слов, специально сконструированных для политических нужд, иначе говоря слов, которые не только обладали политическим смыслом, но и навязывали человеку, их употребляющему, определенную политическую позицию.

…Как мы уже видели на примере слова «свободный», некоторые слова, прежде имевшие вредный смысл, иногда сохранялись ради удобства — но очищенные от нежелательных значений…

Дж. Оруэлл. О новоязе. Приложение к роману «1984» (цит. по: Дж. Оруэлл. «1984» и эссе разных лет. М.: Прогресс, 1989, с. 203–204)

 3.3.3. Как отличить «вредные» произведения от «не вредных»?

Из выступления Б. Беликова на собрании сектора ИСЭП АН СССР (ноябрь 1984)

<…> 1.11.84 на партсобрании ИСЭП директор назвал ряд сотрудников (в т. ч. бывших), которые получили официальное предостережение УКГБ ЛО. В их числе был и я. По поводу меня было сказано следующее: «7 февраля 1984 г. сотруднику института Беликову было объявлено предостережение за хранение негативов с изданий, не подлежащих ввозу в СССР» (записано со слов тех, кто был на этом партийном собрании).

Я заинтересован в том, чтобы окружающие меня люди были знакомы с фактами, легшими в основу упомянутого предупреждения (предостережения). <…>

[Здесь опущено описание обстоятельств и результатов обыска на квартире Беликовых 16.09.83.27 — А. А.]

В феврале 1984 г. в приемной УВД г. Ленинграда и УКГБ ЛО (на ул. Чайковского) мне возвратили все [всего было около 80. — А. А.] изъятые при обыске в моей квартире микрофильмы, за исключением текстовых микрофильмов следующих произведений: 1) Б. Пастернак. Доктор Живаго; 2) Н. Мандельштам. Вторая книга; 3) Дж. Оруэлл. Памяти Каталонии; 4) Н. Бердяев. Русская идея у Толстого и Достоевского; 5) Г. Маркузе. Одномерный человек (на английском яз.); 6) Дейл Карнеги. Как завоевать друзей…

Все перечисленные произведения переснимались мною самим в те времена, когда о них в советской печати критических статей еще не было. Насколько мне известно, «Доктор Живаго» предполагался к изданию в СССР и лишь публикация книги за рубежом помешала этому событию. А о перечисленных книгах Н. Мандельштам, Оруэлла и Бердяева я не встречал даже упоминаний. Статья советского философа Шахназарова о романах-антиутопиях О. Хаксли («Новый бравый мир») и Оруэлла («1984»), из журнала «Новый мир», была также переснята мною и приложена к пленке «Памяти Каталонии». В статье нет упоминания об этой книге. Пленка указанной статьи мне также не возвращена.

Книга Дейла Карнеги «Как завоевать друзей…» представляет собой курс для управленцев (менеджеров) и коммивояжеров. Еще лет десять назад она была издана в Эстонии на русском языке, а лет пять назад опубликована в новосибирском журнале «ЭКО», имеющем общесоюзное распространение.

Во время беседы с сотрудником Управления КГБ, возвращавшим мне пленки, я задал вопрос: «Как отличить произведения «вредного» содержания среди книг художественных, философских, посвященных литературоведению и т. п., если они не содержат никаких антисоветских высказываний? Ведь перечня «вредных» произведений нет…». Сотрудник госбезопасности, вынося предостережение, разъяснил мне, что надежным критерием является место издания.

Книги, издаваемые на русском языке в капиталистических странах, даже если они посвящены поэту Пушкину, без специального разрешения не подлежат ввозу в СССР.

Далее, я задал вопрос в отношении книг на английском языке, которым в какой-то мере владею. Мне разъяснили, что только библиотечный штамп может служить гарантией отсутствия в книге вредного содержания.

Конечно же, речь здесь идет о произведениях по гуманитарным дисциплинам, о художественной литературе и публицистике. Я же, привыкший, в начале своей научной деятельности, иметь дело с публикациями по физике, математике и другим естественным наукам, перенес эту легкость, некритичность обращения с попадающей ко мне в руки литературой также и на книги по дисциплинам гуманитарным.

<…> Пересъемка микрофильмов была сделана в давно прошедшее время, когда я был моложе и неопытнее, и эпоха была другой. В те годы, я помню, на выставке новых поступлений лежали газеты «Таймс» и «Нью-Йорк таймс», а книги, подобные вышеупомянутым, не считались компрометирующими.

Я, конечно, очень сожалею о том, что вовремя не вспомнил об этих микрофильмах и сам не освободился от них. К моему глубокому сожалению, мне помогли это сделать работники ОБХСС и УКГБ.

Б. Беликов, 10.11.84

***

 Из «Записей для памяти» (ноябрь 1984)

<…> На следующий день после собрания сектора, 11.11.84, с Борисом Беликовым беседовал секретарь партбюро отдела М. Гусаков. Ссылаясь на мнение руководства, Гусаков посоветовал коллеге поискать работу за пределами института. По мнению Гусакова, после всего случившегося, Беликову предстоящего в ИСЭП в 1985 году конкурса не пройти. Б. Б. принял эту рекомендацию к сведению. <…>

(Записано в ноябре 1984 г.)

 Ремарка: «Увольняйтесь по-хорошему…»

Как мне кажется, претензии к Б. Беликову, со стороны органов госбезопасности, были минимальными, по сравнению, скажем, со мной. Однако для руководства ИСЭПа было достаточно самого факта обыска и официального предостережения, чтобы указать Б. Б. «на дверь». (Сентябрь 2000).

 3.3.4. ИСЭП: охота на ведьм продолжается

Из «Записей для памяти» (декабрь 1984 — февраль 1985)

<…> 5.12.84 (среда) состоялось партийное собрание отдела социально-экономических проблем труда и образа жизни ИСЭП, посвященное обсуждению постановления бюро Ленинградского обкома КПСС от 16.10.84.

<…> Несколько человек рассказывали мне об этом собрании, и у всех отложилось в памяти в основном 4-часовое обсуждение вопроса о партийной ответственности ст. научного сотрудника В. Голофаста, в связи с подготовкой к изданию коллективной монографии «Семья в крупном городе» (В. Г. — ответственный редактор).

Заседавшее в этот же день, до собрания, партийное бюро отдела (секретарь партбюро — Колесников), опираясь на результаты работы специально образованной комиссии партийного расследования, рекомендовало вынести В. Голофасту строгий выговор с занесением в учетную карточку — за идеологические просчеты при подготовке монографии и за отсутствие личной ответственности и принципиальности при ее доработке. (Формулировка приблизительна; кажется, поначалу речь шла об отсутствии личной ответственности и принципиальности вообще, а слова «при ее доработке» вошли уже в окончательную формулировку решения собрания.)

Вопрос об этой отозванной администрацией ИСЭП из издательства «Наука» рукописи ранее поднимался на партийном собрании ИСЭП 1.11 и (если не ошибаюсь) на заседании бюро Ленинградского ОК КПСС 16.10.

Мнения коммунистов о мере партийной ответственности редактора коллективной монографии на собрании разделились. (Кажется, не было единогласным и решение заседавшего до этого партийного бюро.) Многие коммунисты выступали против предложения партбюро о строгом выговоре с занесением в учетную карточку. Среди лиц, настаивавших за вынесение В. Г. указанной меры партийного взыскания, были: зам. директора по науке ИСЭП, зав. сектором Н. Лобанов; зав. сектором, член партбюро отдела проф. Б. Парыгин; секретарь партбюро отдела, м. н. с. Колесников; член партбюро, м. н. с. В. Д.

Сам В. Голофаст энергично оспаривал предъявленные ему комиссией партбюро идеологические претензии.

При попытке голосования мнения коммунистов разделились: 6 чел. — за строгий выговор с занесением в учетную карточку; 6 чел. — за (просто) выговор с занесением в учетную карточку; 8 чел. — за выговор без занесения в учетную карточку; 2 чел. — воздержались.

При повторном голосовании, после дополнительных дебатов, было принято решение вынести В. Голофасту выговор с занесением в учетную карточку, большинством 12 голосов против 8, при двоих воздержавшихся. (Возможно, приведенное соотношение голосов не точно, но мера взыскания именно такова.) Такое партийное взыскание должно утверждаться на партийном собрании института и, далее, на бюро РК КПСС.

На этом же собрании обсуждалось персональное дело члена партийного бюро, м. н. с. В. Д., в связи с недавно поступившим из милиции извещением о его доставке в вытрезвитель. Еще в прошлом году ему предъявлялись претензии: в связи с неявкой на работу на овощебазу, а также — неявкой на демонстрацию и на коммунистический субботник. Отмечалось, что членом партбюро В. Д. был избран уже в нынешнем году, с учетом «наметившегося исправления» ранее допущенных им провинностей.

(Рекомендовал В. Д. в партийное бюро его непосредственный начальник — зав. сектором, проф. Парыгин.)

Б. Парыгин, Н. Лобанов и некоторые другие высказались за минимальную (из предлагавшихся на собрании) меру партийного взыскания В. Д. Решением партийного собрания отдела ему был вынесен выговор без занесения в учетную карточку.

<…> Еще раз подчеркиваю, что в изложении этих событий я вынужден пользоваться вторичной (опосредованной) информацией. Возможны неточности в деталях и в отдельных формулировках, но общий смысл передан правильно. <…>

***

<…> В середине января в ИСЭП АН СССР состоялось общеинститутское партийное собрание, на котором рассматривалось персональное дело В. Голофаста. Вопрос обсуждался несколько часов (собрание затянулось до 10 час. вечера).

В конечном итоге собрание, минимальным большинством голосов (52 — за, 11 — против, остальные воздержались, при общем количестве присутствующих около 100 чел.), поддержало решение партийного бюро о вынесении В. Г. выговора с занесением в учетную карточку — «за недостаточно ответственное отношение к доработке рукописи, отсутствие должной принципиальности и исполнительской дисциплины, что выразилось в нежелании прислушаться к критическим замечаниям и слабой доработке отдельных положений монографии в идеологическом плане».

В феврале 1985 г. эта мера взыскания (с сохранением формулировки) была утверждена на бюро Дзержинского РК КПСС г. Ленинграда. <…>

(Записано в декабре 1984 — феврале 1985 г.)

 Ремарка: идеологически вредная книга о семье.

Здесь приведем оглавление рукописи книги: Семья в крупном городе. Под редакцией В. Б. Голофаста. Л.: Наука, 1983:

«Введение (В. Голофаст);

— гл. 1. Региональные различия и состояние семьи в СССР (В. Голофаст);

— гл. 2. Анализ структурных параметров ленинградских семей (В. Черейский);

— гл. 3. Состав семьи (В. Голофаст);

— гл. 4. Связи семьи с родителями супругов (В. Голофаст, Л. Докторова);

— гл. 5. Напряженность в семье (В. Голофаст, Л. Докторова, О. Божков);

— гл. 6. Распределение функций в семье, супружеская напряженность и нормативные ориентации супругов (В. Голофаст);

— гл. 7. Счастье в браке: факторы, динамика, связь с жизненными ориен-тациями (Л. Докторова);

— гл. 8. Социально-психологические и нравственные проблемы супружества (С. Голод);

— гл. 9. Ценности семьи в структуре жизненных ориентаций. Проблема валидности методик (В. Голофаст, Г. Красноносенко, О. Божков, Л. Бозрикова).»

Аннотация:

«В книге рассматриваются общие проблемы изменения семьи в крупных городах, зависимость состава и структуры семьи от социально-экономических, социально-психологических и других факторов. Анализируютcя связи между поколениями, особенности конфликтов в семье и супружеского счастья, нравственные проблемы укрепления семьи, ее место в структуре жизненных ценностей. Монография опирается на результаты цикла социологических обследований в Ленинграде, Риге и Даугавпилсе.

Для исследователей проблем семьи, образа жизни, социальной политики, практических работников служб семьи».

…Оглавление и аннотация публикуются по тексту единственного сохранившегося оттиска рассыпанных гранок, с любезного разрешения ответственного редактора книги Валерия Борисовича Голофаста, канд. филос. наук, ныне — зав. сектором Социологического института РАН. (Январь 2000 — декабрь 2001).

 3.3.5. Конкурсные страдания

Из «Записей для памяти» (январь-март 1985)

<…> В январе 1985 г. в ИСЭП АН СССР проходил очередной конкурс на замещение должностей младших научных сотрудников. При этом в ходе подготовки к конкурсу возникли специфические «трения» в отношении троих сотрудников ныне ликвидированного сектора социальных проблем личности и образа жизни [бывший сектор В. А. Ядова. — А. А.] и одного сотрудника сектора социальных проблем социалистического соревнования (в названии этого последнего сектора я не уверен).

Из этих четверых двое — Л. К. и О.Б. [Л. Е. Кесельман и О. Б. Божков. — А. А.] являются моими личными друзьями, а одна — Е. А. — не только моим другом, но и родственницей. <…>

На заседании Ученого совета ИСЭП 15.01.85 конкурсные дела этих сотрудников были отложены, затем проведены специальные собеседования, в которых принимали участие секретарь партбюро института А. Быстрова, зав. отделом социальных проблем труда и образа жизни (он же — зам. директора по науке) Н. Лобанов, а также заведующие соответствующими секторами института Махалов и Потемкин.

При этом к названным сотрудникам предъявлялись претензии типа: «не пишет диссертацию», «сотрудничает с театральным обществом», «не выполнил общественного поручения». В отношении двоих членов КПСС (Л. К. и Е. А. ) было решено через полгода заслушать их самоотчеты на партийном бюро отдела.

В основном претензии к названным сотрудникам исходили от Н. Лобанова. Особенно тенденциозными были претензии Потемкина к Е. А. (вплоть до отрицательной оценки ее работы в 1982 г., когда самого Потемкина в институте еще не было, а Е. А. работала в другом отделе). Надо сказать, что эти претензии тов. Потемкина к Е. А. решительно отвергаются общественностью того сектора, который он возглавляет (где Потемкин уже успел порастерять авторитет руководителя).

В конечном итоге, кандидатуры этих троих сотрудников были все же поддержаны партийным бюро и руководством отдела, с учетом высказанных замечаний (критики, претензий). <…>

В конце февраля, ранее «отложенные» кандидатуры Л. К., О. Б. и Е. А. «прошли» Ученый совет института. Таким образом, эпизод с переизбранием по конкурсу в ИСЭП АН СССР лиц, с которыми я состою в близко дружеских или родственных отношениях, оказался благополучно исчерпан.

(Записано в январе-марте 1985 г.)

 Ремарка 1: Памяти Елены Алексеевой.

«Е. А. » — Елена Ивановна Алексеева, мать моей дочери Ольги Новиковской.

…Наш супружеский союз распался давно, еще в 60-х гг. Но случилось так, что уже после этого мы почти 30 лет проработали «бок о бок»: в Ленинградских секторах Института философии АН СССР, потом — в ИСЭПе, потом в Санкт-Петербургском филиале Института социологии РАН. Мы с Е. И. были не только коллегами и родственниками, но и тесно дружили всю жизнь.

Те, кто знал Елену Алексееву, думаю, разделят со мной горечь утраты и сохранят о ней светлую память: вчера, 17 марта 2002 г., Елены Ивановны не стало. (Март 2002).

Ремарка 2: советская социология — в зеркале воспоминаний, документов и историко-социологических исследований.

Как видно из материалов этого раздела, еще неизвестно, кому в тот период приходилось труднее или «больше доставалось»: социологу-рабочему, за его станком, или его коллегам в академическом институте, за их письменными столами.

Отсылаю читателя к появившимся в последние годы сериям мемуарных публикаций ведущих российских социологов в научных периодических изданиях («Социологический журнал», «Журнал социологии и социальной антропологии» и др.).

См. также:

— Российская социологическая традиция шестидесятых годов и современность. Материалы симпозиума 23 марта 1994 г. / Под ред. В. А. Ядова, Р. Грат-хоффа. М.: Институт социологии РАН, 1994;

— Ленинградская социологическая школа (1960-е — 1980-е годы). Материалы международной научной конференции, Санкт-Петербург, 23–25 сентября 1994 г. М.-СПб.: РОС, СПАС, 1998;

— Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах / Отв. ред. и автор предисловия Г. С. Батыгин. СПб.: ИС РАН, 1999.

История советской социологии становится нынче также предметом и специальных культурологических и историко-социологических штудий, среди которых хотелось бы особенно приветствовать появление двух работ:

— Рапопорт С. С. Социология времен тоталитаризма: компендиум для нынешних // Социологический журнал, 1998, ¹ 1/2;

— Фирсов Б. М. Лекции по истории советской социологии 1950–1980-х годов. СПб.: Европейский университет в Санкт-Петербурге, 2001.28

(Октябрь 2000 — февраль 2002).

***

От автора — сегодня

Из изложенного выше не следует, однако, заключать, что социология в целом оказывалась лишь «страдающей» стороной (во взаимоотношениях с властью). Это относится не только к сервильным фигурам, вроде радетеля «рабочего контроля» за деятельностью ученых советов или изобретателя неологизма «недостаток идеологической выправки» (см. выше), а и ко многим из тех, у кого такой «выправки» и впрямь не доставало.

Приведу здесь современное размышление на эту тему Б. М. Фирсова:

«…Не умаляя ни не йоту действительных заслуг и достижений социологии 60-х годов, я бы рискнул назвать два ее неотмоленных греха. Первый — ослепление образом государства. Гипноз и слабоволие обществоведческой мысли, включая социологическую, под влиянием государства, чьи иллюзорные добродетели и фальшивое человеколюбие служили щитом для маскировки абсолютной и жестокой власти, является фактом недавнего прошлого. Идеология подавила в значительной мере независимость научного мышления.

…Грех второй — примирение с социальным порядком. Большинство профессиональных социологов не опускалось до уровня примитивной идеологической манипуляции массовым сознанием, но компромисс с властью не оставался без последствий. Социология оказалась втянутой в процесс утверждения уни-формизма общественной жизни и удержания людей в границах повиновения…

…Перечисленные выше дисфункции социологического знания имели место вопреки намерениям большинства социологов…» (Б. Фирсов. Как добивались послушания социологии / Российская социология шестидесятых годов в воспоминаниях и документах. СПб., 1999, с. 349–350).

В упомянутом выше курсе лекций по истории советской социологии Борис Фирсов выделяет шесть типов (моделей) «политических и профессиональных позиций и поведения советских социологов»: 1) индивидуальное существование в нише профессиональной деятельности; 2) дистанцирование от власти; 3) коллективная иммунная защита от власти на основе «игр по правилам»; 4) социальный конструктивизм в сочетании с критическим отношением к институтам партийно-государственной власти; 5) активное сотрудничество с органами власти; 6) поддержка режима из карьерных интересов (см. Б. Фирсов. История советской социологии…, с. 119–131).

Разумеется, в жизни любой тип крайне редко можно встретить «в чистом виде»: субъективная мотивация всегда плюралистична. Следует также иметь в виду, что типология Б. Ф. обобщает в основном профессиональный опыт «социологической элиты». Многие исследователи, которые в свое время «не успели» или «не сумели» или «не захотели» достигать ученых степеней, в эту типологию укладываются лишь с натяжкой.

В отличие от преобладающего, пожалуй, сегодня взгляда, С.С. Рапопорт в упомянутой выше статье «Социология времен тоталитаризма: компендиум для нынешних» отмечает, что:

«…ошибкой было бы представлять ее [советскую социологию. — А. А.] как нечто единое и цельное; было несколько социологий — от официальной до неофициальной, с промежуточными смешанными вариантами; они влияли друг на друга и в целом составляли немалую часть стиля жизни тогдашней интеллигенции…» (С. С. Рапопорт. Указ. соч., с. 245).

В континууме от «официального» до «неофициального» полюсов, С. Р. выделяет «руководящую», «рядовую» («рутинную»), «почти официальную», «эзоповскую», «там- и самиздатскую» и «устную» социологии.

«… И официальные, и неофициальные социологии различаются словарем, референтными авторами, правилами чтения, шкалами оценок — и престижем в широкой культурной среде…» (Там же, с. 246).

По мысли автора, этому подразделению неоднозначно соответствуют три главные биографические ниши, которые — в нашем пересказе — обозначим упрощенно: (1)«карьеристы», (2) «выживающие» и (3) «любознательные».

 «…Конечно, перечисленные типы биографических ниш представляют собой упрощенные идеализации, известны редкие случаи социологического диссидентства; в действительности чаще всего встречались смешанные варианты…» (Там же, с. 248).

Автор показывает, что в разных «нишах» имела место дивергенция с тяготением (в зависимости от конкретных обстоятельств) к разным позициям на вышеуказанной биполярной шкале. Анализируя историческую ситуацию социологии времен тоталитаризма, С. Р. делает следующий вывод:

«…В контексте тогдашней социальности никакой самый высокий профессионализм — с базовой подготовкой — не мог бы спасти качество профессиональной социологии по двум причинам: а) при обслуживании канона тоталитарной идеологии качество профессиональной социологии вообще лишается смысла; б) находясь в конфронтации с этим каноном, текст в принципе не мог бы появиться публично, то есть легально существовать…» (С. С. Рапопорт. Указ. соч., с. 248).

…Если воспользоваться терминологией Сергея Рапопорта, описанная здесь ситуация «ИСЭП-1984» являет собой пример неравноправного конфликта «руководящей» социологии, с одной стороны, и «полуофициальной» и даже «рутинной» социологий, с другой.

А. А., декабрь 2001 — февраль 2002

3.4. Конец 1984-го. Мозаика жизни

Из «Записей для памяти» (декабрь 1984 — январь 1985)

<…> Согласно какому-то из календарей, 1984 г. был годом Мыши (Крысы?). Наступающий 1985 г. — год Быка.

***

<…> 25 декабря, имея в кармане уже закрытый бюллетень (на работу

— с 26-го), я смог посетить лекцию, которую читал в Ленинградском доме актера (Невский, 70) Н.Я. Эйдельман. Лекция называлась «Беседа Пушкина с царем» и была посвящена событию 150-летней давности.

Как известно, в сентябре 1826 г., через полтора месяца после казни пятерых декабристов и осуждения остальных, Пушкин был «свободно, но с фельдфебелем» препровожден из Михайловского в Москву, где с ним беседовал император (8.09.1826).

По крайней мере полуторачасовая беседа происходила без свидетелей. Ни один из участников этой беседы не отражал ее потом в дневниковых или мемуарных записях, однако насчет содержания беседы сохранилось около 30 документированных свидетельств (дневники и мемуары разных людей, которым об этом рассказывали либо Пушкин, либо Николай I).

Около 25 свидетельств — со слов Пушкина (или, так или иначе, с его стороны исходящие) и около 5 — со слов Николая. Некоторые свидетельства — по горячим следам события, бОльшая часть — ретроспективные (записи разных людей по поводу этой беседы особенно часто датированы годом смерти Пушкина, десять лет спустя, либо годом смерти Николая, тридцать лет спустя после беседы).

Свидетельства иногда противоречивы, иногда — взаимодополнительны. Н. Эйдельман провел анализ, позволивший ему во многом реконструировать не только детали, но и общий смысл этой беседы (что как раз — самое трудное).

Особенно достоверной и точно воспроизводящей живую пушкинскую речь (от первого лица) представляется дневниковая запись фрейлины А.Г. Хомутовой. Н. Эйдельман взял эту запись за отправной пункт.

По этой и другим записям идентифицируются также широко известные реплики Пушкина и царя: — Доволен ли ты своим возвращением (из Михайловской ссылки)? — Я отвечал как следовало (Пушкин). — А где бы ты был 14 декабря? — На площади. Я бы не мог отстать от друзей. И наконец Николай — Пушкину: — Пиши, я буду твоим цензором…

Введя теперь эти «опорные точки» в контекст других документальных свидетельств о беседе и в общий исторический контекст, Н.Я. Эйдельман строит свою версию беседы, которая представляется убедительной.

Не Пушкин «обманул» царя и не царь «обманул» Пушкина. Оба говорили то, что думали, и при этом «понравились» друг другу. Это был «диалог». Царь и Пушкин «сошлись» на том, что России нужно «просвещение» и каждый должен просветить Россию в соответствии со своим, если можно так выразиться, «призванием» и «положением».

Пушкин за последующие 10 лет успел просветить Россию. Николай за последующие 30 лет потерпел полное личное и государственное фиаско (им самим, как можно судить из разных источников, сознаваемое).

Глубоко недоброжелательный отзыв Николая о Пушкине 10 лет спустя после гибели поэта резко расходится с его же собственным отзывом по горячим следам этой встречи. Царь не мог простить Пушкину прежде всего своей собственной (царя) несостоятельности.

Разумеется, мой пересказ версии Н. Я. Эйдельмана — довольно груб и примитивен. (См. работы Н. Э., где этот исторический факт наверняка обсуждается.)

***

<…> 25 декабря (вторник) состоялось предновогоднее заседание исследовательской группы «Социология и театр» (700-какое-то по счету от основания группы). Присутствовали все нынешние члены группы и — случайно — один бывший.

Высказывались в форме новогодних тостов.

Председательствовавший Б. Ф. произнес первые три тоста: за «ангела-хранителя» (единственную женщину, участвовавшую в заседании, референта ВТО Ц. А. ), за «справедливость» (в определенном смысле это был тост в мою честь) и тост «самовосхваления» (разумеется, не личного, а коллективного, т. е. самовосхваления исследовательской группы).

Предложенный мною тост выражал личное ощущение, что мой уход из группы полгода назад вовсе не оказался невосполнимой потерей. Этот тост «утвержден» не был. Он получил название «тоста без слов», и мне было предложено еще подумать.

А. А. произнес тост синтетический, Л. К. — аналитический, О. Б. — лирический, Б. К. — биографический, Б. Д. — непритязательный. Ю. Б. как-то умудрился не высказываться, поскольку играл на пианино.

Подумав, я предложил еще два тоста — за В. Д. (первого руководителя нашей группы) и за Б. Ф. (ее нынешнего руководителя).

Мой второй тост был, кажется, последним и произносился с музыкальным сопровождением по мотивам популярной песенки 40-х гг.: «Бак пробит, хвост горит, / Но машина летит / На честном слове и на одном крыле…».

По окончании заседания мы позвонили в Москву, и каждый произнес слова предновогоднего привета основателю группы «Социология и театр» — В. Д.

 Примечание 1. «А. А. » — Анатолий Яковлевич Альтшуллер (ныне покойный); «Ц. А. » — Цецилия Семеновна Андреева (ныне покойная); «Ю. Б.» — Юрий Михайлович Барбой; «О. Б.» — Олег Борисович Божков; «В. Д.» — Виталий Николаевич Дмитриевский; «Б. Д.» — Борис Зусманович Докторов; «Л. К.» — Леонид Евсеевич Кесельман; «Б. К» — Борис Николаевич Кудрявцев; «Б. Ф.» — Борис Максимович Фирсов.

Примечание 2. К моменту этого заседания уже вышел в свет № 12 журнала «Знание-сила», со статьей И. Прусс «Театр: время перемен?» Однако никто из нас этого еще не знал.

Статья содержит обзор деятельности исследовательской группы «Социология и театр» при Ленинградском отделении ВТО за 10 лет. В ней ссылка на наши коллективные монографии: «Театр и молодежь» (1976) и «Зритель в театре» (1980). Обсуждаются результаты последних исследований.

Один из трех разделов статьи — «Адаптироваться или адаптировать?» построен по мотивам моих отчетов и публикаций о структуре и динамике репертуара драматических театров Ленинграда.

Еще одно примечание. Если не ошибаюсь, в тот же самый день, 25 декабря, состоялось заседание бюро Ленинградского обкома КПСС, на котором обсужден вопрос о деятельности Куйбышевского райкома партии по выполнению постановления ЦК КПСС «О работе Белорусского государственного академического театра имени Янки Купалы» (см. «Ленинградскую правду» от 26.12.84).

Судя по изложенному в газете постановлению бюро обкома партии по данному вопросу, косвенное отражение в нем нашли материалы исследования репертуарной политики ленинградских драматических театров, проводившегося группой «Социология и театр» на протяжении ряда лет.

***

 <…> Утром 26 декабря (среда), сразу по выходе с бюллетеня, я позвонил по внутризаводскому телефону заместителю секретаря парткома завода Зуеву.

Сказал, что первый день сегодня на работе, после болезни. Спрашивал, нет ли для меня информации.

Тов. Зуев ответил, что информации для меня пока нет. Когда будет — он мне сообщит. До Нового года рассмотрение моей апелляции на заседании партийной комиссии ЛГК КПСС наверняка не состоится.

***

<…> 6 декабря состоялось партийное собрание цеха, посвященное итогам года и перспективам на будущее. Выяснив предварительно у секретаря партбюро цеха Червякова, что это собрание — открытое, я на нем беспрепятственно присутствовал.

Докладчиком был новый начальник цеха А. А. Косачев. Его доклад был сугубо деловым и лишен общих фраз.

Активность коммунистов на собрании была высокой. Много деловой критики, конкретных предложений. Собрание продолжалось около 1 час.

***

<…> 26 декабря ко мне подошел бригадир А. С. [А. В.Сыцевич. — А. А.] и предложил написать заметку в стенную газету цеха. Я выразил было сомнение в целесообразности такого шага, но согласился, когда понял, что имеется в виду не моя личная заметка, а от имени бригады.

Я спросил, какие факты должны получить отражение в заметке. А. С. предупредил, что не надо писать о переходе на бригадный хозрасчет, поскольку он (А. С.) вынужден был отказаться от условий, на которых этот эксперимент предлагался администрацией (еще бывшим начальником А.И. Д анилушкиным).

Мы обсудили разнообразные моменты, которые следует указать. На мой вопрос, кого персонально из членов бригады отметить, А. С. сказал: Крылову, Алексеева, Реутова. Я переспросил относительно себя. А. С. уверенно подтвердил, что не оговорился.

Я собирался написать заметку вечером, дома, но А. С. предложил мне заняться этим немедленно (сейчас работа — не срочная, а заметка — «аварийно»).

Меньше получаса ушло на выполнение этого «производственного» задания бригадира (включая переписывание заметки набело). Ознакомившись с текстом, А. С. его одобрил. Не хватало только прямого поздравления «С новым годом!», которое я, по его указанию, приписал в конце.

Вместо подписи я поставил: «совет бригады 003» (у нас действительно есть такой совет, избранный год назад, состоящий из самого бригадира, Е. Рыжова и С. Русинова, однако никто не помнит о его существовании, во всяком случае отдельно этот совет никогда не «заседает»).

Стенгазета была вывешена 28 декабря. Заметка от имени бригады была помещена в левом верхнем углу («на открытии») и оказалась самой крупной по объему.

***

НА ПОРОГЕ ЗАВЕРШАЮЩЕГО ГОДА ПЯТИЛЕТКИ

(заметка в стенгазете цеха № 3 «Ленполиграфмаша»)

Наша бригада 003, как и многие бригады цеха, досрочно завершила задание четвертого года пятилетки и сейчас работает уже в счет апреля 1985 г. Год был напряженный, были и трудности, но к настоящему времени они в основном преодолены.

По сравнению с прошлым годом бригада увеличилась. Пополнение — хорошее. Успешно трудится гравер Т. Крылова, хорошо влился в коллектив и признан лучшим молодым рабочим цеха Н. Реутов. Надежно работает на ПКР перешедший в бригаду 003 в конце прошлого года А. Алексеев.

Наряду с другими членами слесарной профгруппы 1-го участка, бригада выступила с почином в честь вахты Памяти — каждому внести и по возможности самому внедрить предложение по совершенствованию производства на своем рабочем месте, на участке, в цехе. Этот почин поддержан уже более чем тысячей рабочих завода.

Успешно осуществляется договор о творческом содружестве с инженерно-техническими работниками: поданы и приняты в этом году 6 рационализаторских предложений.

Член бригады, комсорг цеха С. Самойлов освоил работу на новом станке КО-126 с программным управлением.

В общем, к Новому году настроение у бригады — хорошее, рабочее. Желаем всем трудящимся цеха такого же настроения на пороге завершающего года пятилетки.

С Новым Годом!

Бригада 003

***

<…> 27 декабря я имел случай впервые ознакомиться со статьей под названием «Активная позиция коммуниста. К итогам отчетов в партийных организациях», опубликованной в газете «Вечерний Ленинград» за 17 дек. 1984 г.

Это — беседа журналиста с заведующим отделом организационно-партийной работы Ленинградского горкома КПСС А. И. Кирсановым.

В этой беседе тов. Кирсанов критически отзывается от стиле работы в партийной организации Ленинградского завода полиграфических машин. Смысл использованного им негативного примера — формализм в партийной работе, невнимание к критическим замечаниям и предложениям коммунистов, отсутствие поддержки активной позиции коммуниста.

По утверждению человека, обратившего мое внимание на эту статью (и, как правило, следящего за ленинградской периодикой), это — первое за много лет не позитивное, а негативное упоминание нашего завода (в частности, его партийной организации) на страницах ленинградской печати.

Этот номер газеты вышел в понедельник 17.12.84, вечером («Вечерний Ленинград»). 18 декабря утром я звонил А. Грачевой в горком КПСС, и она сообщила мне, что заседание партийной комиссии по моему вопросу состоится 20 декабря. Чуть позже аналогичная информация поступила от зам. секретаря парткома Зуева.

Еще и из прежних бесед с Грачевой я знал, что на заседание комиссии приглашаются также секретарь парткома Щекин и др. товарищи с завода.

19 декабря, в первой половине дня, при повторном вызове в партком, я узнал, что заседание партийной комиссии переносится с 20-го на другой срок, пока неизвестный.

Таким образом, перенос рассмотрения моего дела состоялся (такое решение состоялось…) именно 18 декабря, т. е. на следующий день после выхода упомянутой газеты. По-видимому, это является случайным совпадением.

Ремарка: критика снизу и критика сверху.

Описывая эти события, социолог-испытатель намекает:

а) что нарушения «внутрипартийной демократии» на «Ленполиграфмаше», высвеченные им в ходе рассмотрения апелляции в горкоме КПСС, могли дать повод для «критики сверху»;

б) что обсуждение «дела» социолога-рабочего в Смольном сразу вслед за этой критикой было сочтено неуместным. (Октябрь 2000).

***

<…> В газете «Труд» за 15 декабря опубликована статья фрезеровщика

стеклозавода им. Калинина (пос. Анопино, Владимирской обл.) Н. Леженина, под названием «Стал неугоден директору…», с подзаголовком «дневник рабочего».

В статье в резко критическом ключе обсуждаются проблемы освоения и использования нового оборудования на промышленном предприятии. Проблемы — аналогичные тем, которые поднимались, например, в моем выступлении на партийном собрании цеха № 3 ЛЗПМ 14.12.81.

Поражают фактические, а иногда даже текстуальные переклички и совпадения в двух дневниках: опубликованном — Леженина, и конфискованном — Алексеева.

***

<…> 25 декабря (суббота) по всей стране объявлено рабочим днем,

вместо 31 декабря (понедельник). Таким образом, новогодний праздник нынче объединит три выходных дня (30 и 31 дек. и 1 янв.).

Однако в середине этой недели на цеховом стенде появилось объявление о том, что 30 декабря у нас на заводе рабочий день, в соответствии с приказом директора.

Первоначально рабочим было предложено каждому выбрать для себя: или отгул 2 января (за работу 30 декабря), или лишний день к отпуску. Почти все предпочли отгулять 2 января (чтобы не портить себе новогодний праздник). Тогда поступило «разъяснение»: отгул за работу 30 декабря может быть только приплюсован к отпуску. 2 января обязательно выходить на работу.

Надо сказать, что распоряжение о дополнительном рабочем дне 30 декабря приходит в некоторое противоречие с реальной производственной ситуацией (по крайней мере в таких цехах, как наш, который не выпускает конечной продукции завода).

Фактически был дефицит работы, начиная с 28 декабря, и мастера и бригадиры выдумывали, чем бы занять людей — впрок (не для программы этого года).

Работа впрок в конце концов всегда найдется. Но делать ее в новогодний праздник — обидно.

Отчасти поэтому произошло резкое (за эти 3 дня) ослабление дисциплины, с которым не могла справиться администрация (а общественность и не пыталась справляться). «Расслабились» даже те, за кем такие нарушения обычно не водятся. Этому еще способствовала выдача аванса не 28 числа, как обычно, а 27-го.

Двумя «пиками» указанной расслабленности были: вторая половина дня 28 декабря и первая половина дня 30 декабря.

Не будучи вынужден необходимостью выпуска готовой продукции, этот выход на работу 30 декабря парадоксально обусловлен существенным перевыполнением бригадных заданий на декабрь, особенно у слесарей (токарей на нашем участке в этот день на работу не выводили). Дело в том, что при плане на декабрь произвести работ на сумму 1625 руб. — по нашей бригаде, и на сумму 1950 руб. — по бригаде И. Виноградова, фактически (согласно экрану ежедневно накапливающейся выработки за месяц) было произведено работ: нашей бригадой — на 2400 руб, и бригадой И. В. — на 2500.

(Точнее сказать: не произведено, а «закрыто» по нарядам из выполненного задолго раньше; причем отложить закрытие нарядов было уже нельзя, так как эти детали входят в сборку машин, которые действительно выпускаются в этом году.)

Еще раньше на партийных собраниях цеха отмечалась какая-то рассогласованность между месячными планами по валу и годовым планом (месячные — все время выполняются, а за год накопилась недостача выработанных нормо-часов). Так что, похоже, в декабре это отставание следовало погасить.

Наконец, как отмечалось на последнем партийном собрании (26 декабря), в цехе — дефицит слесарей. Но плановый объем слесарных работ выполнен. Стало быть, он выполнен меньшей численностью работающих. Тут обнаруживается столь резкое перевыполнение заданий, что становятся очевидными недостатки планирования. А затушевать их можно только увеличением количества рабочих часов: более или менее добровольные сверхурочные в течение месяца плюс уже не добровольный, а обязательный массовый выход на работу 30 декабря.

Вся эта совокупность обстоятельств характеризует те производственно-экономические «ножницы», которые раскрылись к последнему рабочему дню года и «размах» которых администрация хоть отчасти старается уменьшить этим дополнительным рабочим днем.

Обычно, выходя на сверхурочные в субботу, работают с 8 до 12. Эти 4 часа оплачиваются и никакими отгулами не компенсируются (за редкими исключениями). Таким же является режим работы на субботниках (которых в этом году было три: Ленинский, комсомольский и в честь «вахты Памяти»).

Тут же — идет еще компенсация днем к отпуску. Поэтому надежды рабочих «закруглиться» к 12 часам не оправдались. Обеденный перерыв был перенесен с 12 час. на 11. После обеда еще «работали» до 14-30 (тогда получается выход с завода около 15 час., т. е. как и положено в предпраздничный день).

Загрузки на ПКР тоже не было (я всю возможную работу «впрок» закончил еще 27 декабря). Бригадир вынужден был загрузить меня черновой слесарной работой: зачистка углов, снятие окалины после сварки. 30 декабря я был чуть ли не самым трудолюбивым на фоне массовой «расслабленности». И оказался вдвойне «не прав», т. к. усердно орудовал личнЫм напильником, вместо драчевого, которым только и можно такую окалину снимать.

Бригадир А. С. в конце концов обратил внимание на мое трудолюбие и… забраковал работу. («Слов нет!» — выразился он, чтобы не сказать покрепче.) Пришлось после личнОго напильника перейти на драчевый (согласно известной поговорке: «после скобеля топором», а «скобель» тут, оказывается, и ни к чему).

Такие «детские» ошибки до сих пор случаются со мной при ручной слесарной работе, которой я за весь год занимался от силы пару недель (во многом благодаря «партизанщине» — полноценная загрузка на ПКР обеспечивалась в основном ею). По выражению моего товарища по бригаде В. Н. (слесарь, дневное производственное задание чуть меньше моего),мне такие ошибки «простительны». Ведь на моем станке — любой из бригады «наломал бы и не таких дров». (Не очень ладилось и у самого бригадира, пару дней заменявшего меня на ПКР, когда я был на бюллетене в декабре.)

В. Н. показал мне, как правильно снимать окалину, заподлицо, и т. п.

Так или иначе, остаток дня 30 декабря я переделывал то, что «напорол» до обеда. Это, конечно, не способствовало праздничному настроению…

***

<…> Уже в январе появился на стенде декабрьский (1984 г.) приказ директора завода о реорганизации в высшем руководстве завода. Учреждена должность заместителя главного инженера — главного технолога завода. Им назначен Макаров, ранее выполнявший обязанности зам. главного технолога. Что касается Смирнова, который до этого был главным технологом, то тот назначен заместителем главного технолога. То есть фактически они поменялись местами.

Новому главному технологу предписано в месячный срок представить предложения по реорганизации технологической службы завода.

Примечание. Автор не пишет здесь, но «намекает», что именно технологическая служба подвергалась особенно резким «нападкам» в его «письмах-дневниках», объявленных «статьями политически вредного содержания».

***

<…> На В. Н. (старшего, есть еще один В. Н., помоложе) пришла бумага о «нарушении общественного порядка» (дело было в октябре 1984 г., но стало известно в конце декабря). Бригадир А. С. этим очень раздосадован. Резко высказался и на бригадном собрании, и после. По мнению А. С., В. Н. «подвел бригаду» больше, чем М. Г. (на которого раньше частенько приходили «телеги» из вытрезвителя).

Дело в том, что от В. Н. никто не ожидал, для него это «нетипично». А тут — нате, пожалуйста.

Нарушения дисциплины (прогул, появление на работе в нетрезвом виде) довольно характерны для С. И., с которым А. С. (бригадир) дружен. Но вот и С. И. вышел за пределы своей «нормы». Он женился, кажется, в прошлом году. Недавно молодая жена, не обнаружив какой-то вещицы дома, пожаловалась администрации цеха: «пропивает!». Вещица, по словам заподозренного супругой, потом нашлась. С. И. огрызается бригадиру: «Да у нее з-еб вышел!». А. С. в сердцах: «А у тебя з-еба не было? Зря не придет!».

Действительно, нехорошо, когда уж жена пришла жаловаться, пусть даже у нее «з-еб вышел»…

Ремарка: возрождение «производственной летописи».

В течение 1984 г. социологу-испытателю не удавалось вести регулярную «производственную летопись». Иногда эти сюжеты выплескивались в «записи для памяти», посвященные в основном перипетиям «дела» социолога-рабочего.

Однако с конца 1984 г. протоколы наблюдающего участия в конкретной социально-производственной ситуации возобновились. (Ноябрь 2000).

***

<…> В № 18 журнала «Коммунист» опубликована статья тов. К.У.Черненко «На уровень требований развитого социализма. Некоторые актуальные проблемы теории, стратегии и тактики КПСС».

(Записано в конце декабря 1984 — начале января 1985 г.)

***

Из личного письма (январь 1985)

<…> А обратила ли Ты внимание на последние выступления К.У. Черненко (особенно: Коммунист, 1984, № 18)? Например, о высших ценностях социализма, которые должны «войти в правило»? (Читай: нормы-стереотипы расходятся с нормами-требованиями.)

Ох, опять поспешил Алексеев… Что б ему было — после Черненко об этом написать, да еще на него сослаться! <…>

Твой Андр. Ал., январь 1985

 Линия жизни

Я эту линию веду

Почти впотьмах, напропалую, —

Связуя землю и звезду,

Ищу кратчайшую прямую.

Но почему же вьется нить,

Узлы и петли завивая? —

Ее вовек не распрямить:

Такая сложная кривая.

Здесь все — и срывы на пути,

И неожиданность открытий!

Да можно ль логику внести

В живую музыку событий?

Далекий от привычных схем,

Наш путь идет глубинным лесом, —

Его не выровнять ничем:

Ни ватерпасом, ни отвесом.

Но в том и прелесть бытия,

Что нету просеки на плане,

Что радость новая твоя

Не предсказуема заране.

Все рассчитав, все расчертив,

Ты позабыл в запале рвенья,

Что может жизненный порыв

Снести любые построенья.

Ю. Линник

 

…Эй вы, задние, делай как я! Это значит — не надо за мной, Колея эта — только моя, Выбирайтесь своей колеей! В. Высоцкий («Чужая колея»)

 

4. «НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ НА СИСТЕМУ… ЕЕ МОЖНО ИЗУЧАТЬ, ЕЕ МОЖНОПЕРЕДЕЛЫВАТЬ (ИНОГДА — УНИЧТОЖАТЬ), С НЕЙ МОЖНО ИГРАТЬ!..»

 

4.1. Новые разговоры в Смольном

[После отклонения апелляции в Ленинградском горкоме КПСС (январь 1985) социолог-испытатель апеллировал в следующую партийную инстанцию — обком КПСС, где все процедуры повторились: беседы с сотрудником партийной комиссии; заседание партийной комиссии; бюро обкома КПСС. — А. А.] 

Из апелляции в Ленинградский обком КПСС (март 1985)

<…> Считаю необходимым обратить внимание Областного комитета партии на следующие два принципиальных обстоятельства:

1. Ни одно из моих действий, ни один из поставленных мне как коммунисту в вину поступков не имел противоречащих Программе, Уставу КПСС или партийной моралимотивов. Действительные мотивы — партийные, гражданственные, научные. Других не было и нет.

2. Убежден, что ни одно из моих действий не имело наносящих ущерб делу Коммунистической партии, политически вредных последствий. Ни на одно такое последствие никто мне не указал и, думаю, указать не сможет.

За создание определенной (пусть малой!) вероятности такого рода последствий в своей работе с первичными социологическими материалами и научными документами для служебного пользования — я, разумеется, готов нести партийную ответственность. <…>

А. Алексеев, 3.03.85

Ремарка: мотивы — действия — последствия.

Любопытна непроизвольно выстроенная в процессе самообороны социолога-испытателя понятийная цепочка: мотивы — поступки (действия) — последствия.

Автор аргументировал свою невиновность отсутствием «политически вредных» — как мотивов, так и последствий своих поступков. Иначе говоря, опровергал как свою «субъективную», так и «объективную» виновность.

В таких случаях обвинителям, при отсутствии бесспорных доказательств вины, оставалось аргументировать ad hoc, но не логическими средствами. См. ниже. (Октябрь 2000).

***

Из «Записей для памяти» (апрель 1985)

 

Александр Питиримович и Иван Яковлевич

<…> 16.04.85 я позвонил по тел. 278-14-43 тов. Горячкину и получил подтверждение, что меня ждут в среду 17.04, в 17 час., кабинет 423.

Сотрудники партийной комиссии ленинградского ОК КПСС размещаются в том же крыле Смольного (со стороны Смольнинского собора), подъезд № 4, что и сотрудники партийной комиссии горкома, только не на 2-м, а на 3-м этаже.

Я достиг назначенного места чуть позже 17 час., т. к. на этот раз почему-то дольше, чем в прошлые разы, постовой в военной форме записывал в регистрационную книгу мои паспортные данные.

(При входе спрашивают, к кому идешь. Ты предъявляешь паспорт. Постовой сверяется со спущенным ему заранее «пропуском», т. е. с записью в журнале фамилии, имени и отчества вызванного, к чему он добавляет домашний адрес и, может быть, еще что-то переписывает из паспорта. Твой документ тут же возвращается. Какого-либо пропуска, в котором надо потом отмечать время ухода, на руки не выдается.)

В кабинете, на дверях которого была бирочка [стеклянная табличка. — А. А.] «А.П. Горячкин», меня ожидали двое: сам Александр Питиримович Горячкин, оказавшийся заместителем председателя партийной комиссии обкома, и сотрудник партийной комиссии Иван Яковлевич (названную мне фамилию я не успел запомнить). Первый — моих лет, второй значительно старше. <…>

Как выяснилось, заместителю председателя партийной комиссии (А. Г.) поручено личнозаниматься моим делом. Он и направлял беседу, руководствуясь заранее подготовленным планом, иногда делая короткие записи. Но и второй (И. Я.) не менее часто задавал вопросы, подавал реплики и иногда даже определял переход от одной темы разговора к другой.

<…> Материалы моего дела, состоящего теперь уже из двух не тонких папок, лежали на столе А. Г. К ним то один, то другой мой собеседник время от времени обращались за справкой. Как было сказано, оба ознакомились с моим личным и научным архивом 1980–1981 гг., изъятым при обыске 1983 г., причем — полностью, т. е. со всеми его 700 стр.

Самого архива [«Письма Любимым женщинам». — А. А.] под руками у них не было (по-видимому, тот был возвращен из горкома КПСС в УКГБ ЛО, по завершении рассмотрения апелляции в горкоме). Но А. Г., например, пользовался обширными выписками из «Писем…», сделанными, как я понял, собственноручно. И его коллега тоже обнаружил в беседе действительное знакомство с моим архивом.

Из «подсобных материалов» — на столе А. Г. лежали две книги Ф. Искандера: «Сандро из Чегема» (Советский писатель, 1977) и «Защита Чика» (Советский писатель, 1983). <…>

В целом, по содержанию состоявшейся беседы видно, что А. Г. и И. Я. затратили немало времени на подготовку к этому разговору.

 Общая тональность беседы

При всей резкости отдельных критических замечаний в мой адрес, беседу характеризовал подчеркнуто уважительный тон. В речи моих собеседников не было какой-либо «безапелляционности», слушали внимательно, говорили взвешенно. Мои самокритичные высказывания получали одобрение. В случае же расхождения наших точек зрения, — предпринималась попытка меня переубедить.

Вообще-то, такой тональностью характеризовались и прежние беседы в Смольном (горком КПСС). Однако сейчас эта черта получила как бы дальнейшее развитие.

Порядок постановки вопросов на обсуждение в основном совпадал с последовательностью освещения их в справке Ленинградского ГК КПСС. <…>

Вкратце

Последовательно выдвигавшиеся темы:

1) изъятые во время обыска произведения или фрагменты произведений других авторов: Дж. Оруэлл (на англ. яз), Мао Цзэ-дун, М. Цветаева, Ф. Искандер;

2) работа с документами «для служебного пользования»;

3) экспертный опрос «Ожидаете ли Вы перемен?»;

4) собственные сочинения социолога-рабочего («Письма…» и проч.); некоторые другие.

Ниже представлены только некоторые из сюжетов беседы.

Об А. А. Зиновьеве

<…> В горкомовской справке произведения А.А. Зиновьева [«Зияющие высоты» и «Светлое будущее». — А. А.], якобы распространявшиеся мною, фигурировали в одном ряду с Мао Цзе-дуном, М. Цветаевой и т. д., так что складывалось впечатление, что и они были изъяты у меня при обыске. Мне, в очередной раз, пришлось подчеркнуть, что это не так.

(И не напрасно! Ибо мои собеседники, судя по их репликам, полагали также и произведения Зиновьева у меня изымавшимися.)

Я кратко повторил все изложенное в письме на имя начальника УКГБ ЛО тов. Носырева от 13.01.85 (копия которого, кстати, была приложена мною к апелляции в обком и, стало быть, имелась в деле).

Мне предложили подробнее рассказать, какой именно ответ я получил из Управления КГБ (в апелляции об этом сказано кратко). Поинтересовались: кто такой Зиновьев? Я сказал: бывший советский ученый-философ; у меня дома на полке и по сей день стоят его труды по логике, издававшиеся у нас в начале 70-х гг. Еще я знаю, что он потом покинул СССР и стал известен своими антисоветскими выступлениями.

Лично с Зиновьевым я не знаком, но мог бы и быть знакомым, поскольку в начале 70-х мы с ним работали в одном научном учреждении — Институт философии АН СССР, только он — в Москве, а я — в Ленинградских секторах этого института. <…>

Документы ДСП

<…> Следующим предметом разговора стали допущенные мною нарушения порядка работы со служебными документами. Тут я сказал, что вовсе не собираюсь оправдываться: вполне признаю свою вину, о чем сказано и в апелляции. Коль скоро так, то нужны ли еще объяснения? Все же их захотели выслушать.

Тогда я рассказал об обстоятельствах получения и мотивах перепечатки мною текста доклада академика Заславской, изданного ДСП (1983). Этот доклад произносился на научном семинаре в Новосибирске, куда я был приглашен, но поехать не смог.

Рассказал, далее, об обстоятельствах подготовки (в рамках плановой научной работы) собственного доклада о социально-экономических проблемах строительства БАМ (1977), с использованием изданий, находящихся в спецхране Публичной библиотеки.

Заметил, что изъятые у меня экземпляры научных сборников «для служебного пользования» включают мои собственные статьи или изданы под моей редакцией. В свое время я официально получил их в личное распоряжение.

В связи с этой темой, И. Я. зачитал вслух находящийся в моем партийном деле документ, о котором я узнал впервые. Это справка, подписанная, как я понял, директором ИСЭП АН СССР И.И. Сиговым и выданная, по-видимому, по запросу еще партийной комиссии горкома. В ней утверждается, что бывший сотрудник ИСЭП А. в свое время был ознакомлен с правилами работы с документами ДСП и с перечнем сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати. В справке сообщается также, что «допуска» (к закрытым и секретным материалам) А. не имеет.

Последнее утверждение справедливо. Что же касается ознакомления с «Правилами…» и «Перечнем…», то я хорошо знаю, что это не так (в бытность мою в ИСЭПе даже процедура такого ознакомления не предусматривалась). Я сказал об этом А. Г. и И. Я., но кто-то из них возразил, что нет оснований сомневаться в точности справки, подписанной директором института.

Еще, у меня был повод заметить, что в работе с документами ДСП (и не только в этом институте!) до самого последнего времени было немало «головотяпства»: например, они рассылались открытой почтой. Не случайно у какой-то «сволочи» [похоже, что так я тогда и выразился. — А. А.] возникла возможность переправить упомянутый доклад Заславской (ДСП) за рубеж, где он стал предметом политических спекуляций.

Если бы в этом деле, в том же ИСЭПе, был порядок, — не понадобилось бы октябрьское (1984 г.) постановление бюро Ленинградского обкома партии по вопросам соблюдения режима в институте.

Вообще же, как заметил И. Я., моя позиция на этот счет является действительно самокритичной, что партийная комиссия отмечает с удовлетворением.

«Ваша апелляция в обком КПСС отличается от предшествующих», — поощрительно сказал он. Я сказал, что рассмотрение моей апелляции в горкоме было для меня весьма полезным. <…>

«Исследование советского общества»

<…> В том же ключе происходило обсуждение вопроса о так называемом«тенденциозно экспертном исследовании советского общества» (опробование мною методики «Ожидаете ли Вы перемен?» в 1979–1980 гг.)…

 емарка: формулируют как умеют…

Формулировка, стоит заметить, малограмотная. «Изобретена» — Ленинградским горкомом КПСС. Вообще, партийно-бюрократическое творчество изобиловало такими «перлами». (Август 2000).

 Мое самокритичное высказывание на эту тему, в духе своей апелляции, отчасти обезоружило оппонентов. Они в основном согласились с моей самооценкой: вся эта работа — профессиональная неудача, а передавать материалы для обработки другому лицу — было, пожалуй, и «политическим недомыслием».

Сотрудники партийной комиссии осуждали скорее не мою социологическую пробу, как таковую, сколько выбор мною для опроса людей, «способных давать неправильные, демагогические ответы» (А. Г.). Тот же Горячкин отметил, что и предпринятое упомянутым «другим лицом» обозрение результатов опроса оказалось аполитичным (это — слышу впервые!).

Еще тов. Горячкин заметил, что «мы» (партийная комиссия) могли бы пригласить тех 45 моих знакомых («вероятно, Ваших коллег?», полувопросительно), которые отвечали на вопросы анкеты, — «для разговора» (в Смольный, что ли?). Но Вы же — отказались их называть, в беседе с сотрудниками государственной организации!.. Да, отказался.

Прямой попытки узнать имена на этот раз не было. И мне не пришлось, как прежде, ссылаться на принципы профессиональной этики, требующие анонимности опроса…

Ремарка: к вопросу об анонимности опрашиваемых.

Вообще-то, обязательно анонимными являются только массовые, а не экспертные опросы. Но эта «тонкость» социологом-испытателем, естественно, замалчивалась. (Октябрь 2000).

 …И. Я. заметил: уж если видите, что «идет не туда», то зачем было хранить эти материалы (они давно уничтожены, заметил я), зачем было передавать их постороннему лицу и т. д.? Это был как раз один из пунктов самокритики в апелляции, и я тут полностью согласился с моим собеседником. <…>

 «Игрушки» социолога

<…> По ходу разговора тот же И. Я. вдруг напомнил еще об одном исследовании — 1983 года. Я не сразу сообразил, о чем речь. Оказалось, он имеет в виду изъятый при обыске и оставшийся не возвращенным мне текст — «Исторический режим воспроизводства высшего политического руководства страны как объект социологических измерений» (с подзаголовком, кажется, «опыт любительского исследования»).

Этот текст, по существу — фрагмент дневника, где я опробовал оригинальную социолого-математическую методику на несколько непривычном для социологических опытов материале (хронология персональных перемещений, движения кадрового состава Политбюро нашей партии, начиная с 20-х гг. до последнего времени), — до сих пор ни разу не упоминался в партийных разборах. (Могу даже предположить, что комиссии горкома он оставался неизвестным.)

А. Г. и И. Я. обнаружили знакомство с этим текстом, но не обсуждали со мной его содержание, не давали ему политической оценки, а только выслушали мой рассказ об обстоятельствах его возникновения: неспособность профессионального ума оставаться бездеятельным, даже купаясь в Карибском море; знакомство в советской туристской группе на Кубе с человеком, обладающим феноменальной памятью на статистику и хронологию; тот и сообщил мне, по памяти, исходную фактографию; а я произвел там же, на пляже, расчеты и обработку. (Разумеется, не для того, чтобы распространять — в Западном ли, в Восточном ли полушариях.)

Дневниковый характер этого сочинения, написанного уже по возвращении домой (где, кстати, описывается также и драматическое происшествие, случившееся со мной во время купания в штормовую погоду), был, пожалуй, настолько очевидным, что меня даже не спросили, не показывал ли я кому-либо данный текст. А лишь выразили недоумение, что у социолога могут быть такие «игрушки» (слово это, кажется, употребил я сам).

Диалоги и монологи

<…> Как уже сказано, беседа, в том числе в ее остро полемичных моментах, протекала дружелюбно. Отдельные повышения тона со стороны моих собеседников носили не оскорбительный (как год назад, на парткоме «Ленполиграфмаша»), а скорее экспрессивный характер (например, И. Я. — о том, что коммунист обязан быть «бойцом партии»).

Один раз повысил голос и я, когда прозвучала формула «оскорбление рабочему классу». Не помню дословно своей реплики, но смысл сводился к тому, что я сам — «в этом кабинете» — представляю не кого-нибудь, а «рабочий класс», и «не позволю никому» — ни оскорблять его, ни приписывать мне его оскорбление.

Эта моя запальчивость, на фоне общего делового тона, была принята благосклонно.

В отличие от Горячкина, производившего впечатление человека флегматичного и державшегося как бы «в корсете», И. Я. был довольно импульсивен и держался скорее раскованно. Наш обмен репликами с последним можно расценивать как некий диалог, в отличие от обмена монологами с А. Г.

<…> Где-то в конце беседы И. Я. спросил: как я думаю, почему коммунисты столь резко осудили меня? Я сказал, что могу высказать только свои предположения. «Пожалуйста!» — интерес И. Я. не был показным.

Дело в том, сказал я, что отношение партбюро цеха, которое я незамедлительно информировал о таких чрезвычайных событиях своей жизни, как обыск (в сентябре 1983 г.) и официальное предостережение органов госбезопасности (в январе 1984 г.), было поначалу совсем иным, чем после поступления в партийную организацию соответствующей справки УКГБ ЛО (в марте 1984 г.). «Сочувственным?» — спросил И. Я. — «Можно сказать и так», — согласился я.

В сущности, большинство сообщавшихся в той справке фактов были уже известны коммунистам (партийному бюро) — от меня самого. «Изменилась оценка?», — спросил А. Г. — «Да, — сказал я. — А дальше, как я считаю, сработал авторитет государственной организации. Тут уже оценки стали однозначно отрицательными и безапелляционными».

<…> Еще один вопрос (И. Я.) — о семейном положении. — Женат. Взрослая дочь. Имею внука. Дочь живет отдельно. Где работает жена? Ответил. Есть ли коммунисты в семье? — Нет. Дальше эта тема не развивалась.

В ответ на вопрос, смысл которого сводился к тому, как мне сейчас работается, я сказал, что «все нормально, работаю в бригаде, отношения в коллективе хорошие, хожу на открытые партийные собрания».

Было какое-то замечание И. Я. о том, что в моих писаниях и действиях наблюдается склонность к негативным оценкам и т. п. Я ответил примерно в том смысле, что, в свою очередь, сам наблюдаю своего рода склонность других людей к изысканию в моих «писаниях и действиях» таких оценок, и т. п. Партийная комиссия, может быть, в силу обстоятельств, сосредоточена лишь на том, что подкрепляет эту версию.

Еще где-то в середине беседы Горячкин сказал, что эта встреча — не последняя и что я до заседания партийной комиссии имею возможность дополнить свою апелляцию, если пожелаю… Но тут же и оговорка, что меня к этому, разумеется, «не принуждают». (Вообще, беседа изобиловала такими оговорками, именно со стороны А. Г.)

Я сказал, что моя апелляция в ОК КПСС глубоко продумана, писалась не сгоряча, добавить нечего. Я надеюсь, что обком партии примет справедливое решение. <…>

 Две просьбы. Обращаюсь «за советом»

<…> Со своей стороны, у меня две просьбы к партийной комиссии.

Одна была высказана еще по ходу беседы: дать мне возможность ознакомиться с изъятыми у меня текстами Фазиля Искандера и Марины Цветаевой (и И. Я. уже тогда взял это на заметку). Думаю, что если горком КПСС позволил мне «подержать в руках» 700 стр. моих собственных дневников и писем (для чего специально запросил их из УКГБ ЛО), то обкому естественно поступить так же с тремя десятками страниц изъятых у меня текстов названных писателей.

Эту мою просьбу обещали удовлетворить.

Другая просьба. Испрашиваю совета: как мне дальше быть с обвинением в хранении и распространении неких произведений А. А. Зиновьева, т. е. в действиях, которых я на самом деле не совершал? Горячкин в ответ сказал что-то общее, вроде необходимости «еще раз продумать свои ошибки» и т. п. Но И. Я. понял конкретный характер вопроса и обратил на это внимание коллеги.

Первая реакция моих собеседников была та, что они не могут ничего мне здесь посоветовать.

«Но у кого же мне спрашивать совета, как не у партийной комиссии?» — возразил я. Пауза. Я повторил вопрос:

— Судиться мне, что ли, с ними?

— С кем? — не понял И. Я.

— Ну, с тов. Полозюком, который подписал справку УКГБ ЛО…

— Это Ваше право, — был ответ (не помню чей именно).

Я дал понять, что мне очень хотелось бы избежать подобных, пусть вынужденных демаршей.

Тут И. Я. согласился, что вопрос не праздный, а принципиальный, и моя просьба — о совете, как быть в данном конкретном случае, — не лишена смысла. Но мне ответят при следующей встрече.

А. Г. и И. Я., посовещавшись, решили, что недели им хватит для выполнения двух моих просьб, и я должен буду в следующую среду-четверг (24–25 апреля) позвонить А. Г. для достижения договоренности о второй встрече.

Я покинул кабинет заместителя председателя партийной комиссии ОК КПСС в 19 час.

(Записано 21.04.85)

 Из «Записей для памяти» (продолжение)

Неделю спустя. Обсуждаем «Чегемский миф о Ленине»

[24.04.85. Смольный. 4-й подъезд. Кабинет 423. — А. А.]

<…> В ответ на мое пожелание, высказанное в беседе 17.04, тов. Горячкин предоставил мне возможность ознакомиться с ксерокопией 9-страничного машинописного текста, озаглавленного: «Ф. Искандер. Сандро. Новые главы», — того самого, который был изъят у меня при обыске в 1983 г. Я читал медленно, внимательно. Текст имел подзаголовки, из которых я запомнил: «Холоп и хам», «Интеллигенция», «Чегемский миф о Ленине», «Пизанская башня». Еще там было несколько притч из повести «Джамхух — сын Оленя».

Содержание этого литературного фрагмента здесь не пересказываю. Однако внимательное ознакомление с ним позволяет с уверенностью утверждать, что, пусть даже эти отрывки не включены в «канонические» издания названных романа и повести, для отнесения их к разряду «политически вредных произведений» нет никаких оснований.

После того, как я ознакомился с текстом, тов. Горячкин попросил высказать к нему свое отношение. Я поинтересовался, в чем именно состоят политические претензии к автору текста или же ко мне как читателю (хранителю?). Горячкин определенного ответа не дал, заметив, что я сам «должен понимать».

Тогда я сказал… что отдельные мысли из этого фрагмента мне кажутся перекликающимися с идеями, высказанными в последнем романе советского писателя, Героя Социалистического Труда Ю. Бондарева («Игра», опубл. в «Новом мире», 1985); есть также перекличка с идеями романа другого советского писателя, лауреата Ленинской премии Ч. Айтматова «И дольше века длится день…»; а вот этот абзац — чем-то напоминает мысли, высказывавшиеся третьим советским писателем, лауреатом Государственной премии И. Васильевым, в его повестях и очерках последних лет (говорилось с ударением не на именах, а на «званиях»).

Но, конечно же, больше всего мне этот фрагмент напоминает самого Ф. Искандера, который, по-видимому, и является его автором.

Утверждения о «клеветнических выпадах в адрес основателей нашей партии» (см. справку партийной комиссии горкома КПСС) — содержанием отрывка «Чегемский миф о Ленине» вовсе не подкрепляются, сказал я. Предметом добродушно-иронического отношения автора здесь выступает вовсе не сам В.И. Ленин, а мифологическое преломление его образа в памяти «чегемцев» и т. п. Еще могли бы сами чегемцы (абхазы?) обидеться, но за Ленина обижаться тут не приходится. [См. ниже. — А. А.]

Мое заявление, как я понял, не удовлетворило зам. председателя партийной комиссии, но сформулировать контраргументы он не пытался.

Судя по абзацам и подзаголовкам, отмеченным в ксерокопии птичками, красным карандашом (по-видимому, самим Горячкиным), восприятие этого литературного фрагмента моим собеседником во многом дублировало казусы прочтения моих собственных дневников и писем (вроде усмотрения в них «измышлений» о генеральной линии нашей партии, в связи с рассуждениями о «генеральной линейке» координатно-револьверного пресса). <…>

Еще в процессе обсуждения, и отчасти резюмируя его, я спросил: правильно ли я понимаю, что, в частности, за чтение и «хранение» вот этих отрывков из романа советского писателя я исключен из партии (не только за это, разумеется, но среди прочего — и за это тоже)?..

Тов. Горячкин ответил довольно неопределенно, но в целом утвердительно. <…>

(Записано 27.04.84)

***

 Из романа Ф. Искандера «Сандро из Чегема» (80-е гг.)

<…> — Что случилось с русскими? — с каким-то недоумением и горечью время от времени спрашивали чегемцы, сколько я их помню.

Я думаю, вопрос этот впервые прозвучал, когда чегемцы узнали, что Ленин не похоронен, а выставлен в гробу в особом помещении под названием «Амавзолей».

Предание покойника земле для чегемцев настолько важный и неукоснительный акт, что нравственное чувство чегемцев никогда не могло примириться с тем, что мертвый Ленин годами лежит в помещении над землей, вместо того, чтобы лежать в земле и слиться с землей.

Вообще чегемцы к Ленину относились с загадочной нежностью. Отчасти, может быть, это чувство вызвано тем, что они о жизни великого человека узнали впервые тогда, когда услышали о его смерти и о несправедливом непредании его праха земле. До этого о существовании Ленина, кроме дяди Сандро и еще, может быть, двух-трех чегемцев, никто не знал.

Я думаю, так возник чегемский миф о Ленине. Чегемцы про него говорили, что он хотел хорошего, но не успел. Чего именно хорошего, они не уточняли. Иногда, стыдясь суесловного употребления его имени и отчасти кодируя его от злого любопытства злых сил природы, они не называли его, а говорили: Тот, кто Хотел Хорошего, но не Успел.

<…> Смерть Сталина и водворение его в Мавзолей были восприняты чегемцами как начало возмездия. И они сразу же стали говорить, что теперь имя его и слава его долго не продержатся.

Поэтому, узнав о знаменитом докладе Хрущева на Двадцатом съезде, они нисколько не удивились. В целом одобрив содержание доклада, они говорили:

— Хрущит молодец! Но надо было покрепче сказать о вурдалачестве Большеусого.

И опять чегемцы удивлялись русским.

— Что с русскими, — говорили они, — мы здесь, в Чегеме, и про бумагу, написанную Лениным [перед смертью. — А. А.], знали, и про все вурдалачества Большеусого. Как же они об этом не знали?

Вопреки либеральному ликованию в стране, когда гроб с телом Сталина убрали из Мавзолея, чегемцы приуныли.

— Надо же было все наоборот сделать, — говорили они в отчаянии, надо было Ленина похоронить, а этого оставить, написав на Амавзолее: «Здесь лежит вурдалак, выпивший нашу кровь». Неужели им некому было подсказать?

И, несмотря на все превратности жизни, чегемцы упорно продолжали ждать, когда же наконец предадут земле Того, кто Хотел Хорошего, но не Успел. <…>

(Цит. по: Ф. Искандер. Собр. соч. в 6 томах. Том 3. Харьков: Фолио, 1997, с. 184–190)

 Ремарка: «…Тот, кто Хотел Хорошего, но не Успел…»

Примерно этот отрывок из романа Ф. Искандера ходил, в начале 80-х, в «самиздате» и был изъят при обыске у социолога-рабочего в 1983 г., а потом стал предметом партийных разбирательств.

Интересно, как бы его откомментировал тогда сам Фазиль Искандер? (Август 2000).

***

Из «Записей для памяти» (окончание)

 Авторитетное разъяснение

[24.04.85. Смольный. Кабинет 423. — А. А.]

<…> Обсудив «Чегемский миф о Ленине», мы с тов. Горячкиным перешли к рассмотрению творческого наследия Марины Цветаевой. <…>

 Вкратце

Здесь опущены перипетии ознакомления социолога-испытателя с изъятыми у него во время обыска машинописными копиями стихов и писем М. Цветаевой.

Мне удалось тогда переписать названия и датировки этих текстов, что потом сыграло немаловажную роль в построении плана самозащиты.

 …Насчет запрошенного мною неделю назад совета по особо волнующему меня вопросу (мифические копии произведений А. Зиновьева, будто бы распространявшиеся мною) тов. Горячкин <…> заявил, что «мы» (партийная комиссия) не проверяем сведений, поступивших из органов госбезопасности.

Последующее обсуждение этой темы привело к тому умозаключению, что всякая местная организация имеет над собой вышестоящую (центральную), куда человек имеет право обратиться.

«Вы советуете мне обратиться по этому вопросу к члену Политбюро ЦК КПСС, председателю Комитета государственной безопасности СССР В.М. Чебрикову?» — спросил я.

(В этот самый день, 24 апреля 1985 г., было опубликовано Информационное сообщение о Пленуме ЦК КПСС, где, в частности, состоялся перевод тов. Чебрикова из кандидатов в члены Политбюро ЦК.)

Нет, нет, я только разъясняю Вам общий порядок, примерно так заявил мой собеседник.

Я сказал, что благодарю тов. Горячкина за сделанное разъяснение и

что принял его к сведению. <…>

(Записано 27.04.85)

***

Из доклада М. Седуновой на конференции «Общество и тоталитаризм: первая половина 80-х гг.» (1998)

<…> Несмотря на обвинения в эклектизме идейных установок и в ревизионизме А. Н. не был противником коммунистической идеологии, тем более — диссидентом. Он был — за реформирование социалистической системы, а не за ее замену. Будучи коммунистом, он <…> в отстаивании своей позиции апеллировал не к кому-нибудь, а к партийным инстанциям. <…>

Может быть, в глазах партийных функционеров А.Н. представал правдолюбцем-идеалистом, «белой вороной», но «своей». Может быть, поэтому так долго тянулась история с исключениями [из партии и т. д. — А. А.] — не знали, как относиться к этому «не легкому» случаю. <…>

(М.В. Седунова. Независимые исследования социолога-рабочего. Рукопись. Ноябрь 1998).

Ремарка: «инакомыслящий» или «инакодействующий»?

Историку, научному сотруднику Музея политической истории России Марине Викторовне Седуновой не довелось читать вышеприведенные «самоотчеты» социолога-рабочего о беседах в Смольном. Цитированные здесь «записи для памяти» (1984–1985) как будто не противоречат ее гипотезе. Но и не являются прямым ее (этой гипотезы) подтверждением.

Здесь следует заметить, что, в отличие от «партийных судей», сотрудники госбезопасности, например, никаких сомнений (насчет определения принадлежности автора этих строк к категории «своих» или «не своих») наверняка не испытывали.

Те и другие, при всей их «системной» общности, имели свою «специализацию» в делах такого рода. Сотрудникам партийной комиссии нужны были от субъекта прежде всего«согласие» и «самокритика» (сфера, так сказать, «мысли»); работники же ГБ добивались только «откровенности» и «сотрудничества» (сфера, так сказать, «действия»).

Постольку и «свой» («не свой») для одних — не обязательно представлялся таковым для других.

Что касается самого субъекта «драматической социологии», то тут стоит различать «инакомыслие» и «инакодействие». Последнее социологу-испытателю было свойственно больше, чем первое. (Июль-сентябрь 2000).

 4.2. Высокий партийный суд

 4.2.1. «Изобразить меня антисоветчиком, конечно, можно. А сделать таковым не удастся даже вам, товарищи члены бюро обкома!..»

 Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

<…> Настоящий текст записан мною сразу после заседания бюро обкома КПСС 4.06.85, почти дословно, как я сам его помню, не исключая повторов, шероховатостей и неловких речевых оборотов. <…>

***

 Автостенограмма выступления на бюро Ленинградского ОК КПСС (июнь 1985)

Я займу у членов бюро не более пяти минут.

Согласно постановлению бюро Ленинградского городского комитета КПСС, я исключен из партии «за хранение и распространение политически вредных произведений, написание и распространение материалов, содержащих идеологически невыдержанные оценки некоторых сторон советской действительности, грубые нарушения порядка работы с документами для служебного пользования и проведение тенденциозно экспертного исследования советского общества».

Рассмотрение моей апелляции горкомом партии в августе-декабре прошлого года, а также октябрьское (1984 г.) постановление бюро Ленинградского обкома КПСС о серьезных недостатках в работе Института социально-экономических проблем АН СССР (сотрудником которого был и я несколько лет назад) помогли мне понять, осознать допущенные мною ошибки.

В свое время я действительно нарушил ныне установившийся порядок работы с изданиями для служебного пользования (пусть не имеющими грифа «секретности»!). Допустил и своего рода социологическую самодеятельность, чреватую общественно вредными, по счастью, не имевшими места последствиями (упоминавшаяся здесь методика «Ожидаете ли Вы перемен?»).

За эти ошибки я, безусловно, заслуживаю партийного наказания.

Но я хочу сказать и о том, в чем вовсе не виноват, вопреки тому, что обо мне утверждается. Этот пункт обвинения имеет для меня принципиальное значение.

Меня исключили из партии, в частности, за хранение и распространение литературы, которую называют то «политически вредной», то «запрещенной», то «не подлежащей ввозу и распространению на территории СССР», а то и «антисоветской». Складывается впечатление, что кому-то очень важно изобразить меня в качестве антисоветчика или «сделать» меня таковым. Изобразить, конечно, можно, а вот сделать — не удастся!

В справке партийной комиссии обкома партии, которая здесь полностью не зачитывалась (но которая зачитывалась при мне на заседании партийной комиссии две недели назад), называются те «политически вредные» произведения, которые были у меня изъяты при обыске. (Даже там не утверждается, что я их распространял, и я их, разумеется, не распространял.)

Но что же это за произведения, что за авторы, которых сегодня почему-то не сочли нужным упомянуть вслух?

Советский писатель Фазиль Искандер. Выдающийся русский и советский [так! — А. А.]поэт Марина Цветаева. Дж.Оруэлл, автор известного романа-антиутопии «1984» (эта книга имелась у меня на английском языке). Мао Цзе-дун…

Думаю, Управление по охране государственных тайн в печати, выступавшее рецензентом на материалы обыска в моей квартире, оказало медвежью услугу как органам государственной безопасности, так и партийным органам, представляя произведения этих авторов как запрещенные и т. п.

При ближайшем рассмотрении оказывается, что хранившиеся у меня в машинописной копии письма М. Цветаевой 1940 г. опубликованы в сентябрьской книжке журнала «Октябрь» за 1982 г. (т. е. — за год до того, как их у меня отобрали).

Стихи М. Цветаевой 1917–1920 гг., предъявленные мне в партийной комиссии обкома партии (если только их действительно у меня изымали, чего не помню; но пусть даже так), тоже не за семью печатями. Недавно я пошел в Публичную библиотеку и переписал там целую тетрадку этих самых (инкриминируемых мне как хранителю) стихов — те же названия, представленные в изданиях М. Цветаевой 1960–1980-х гг. либо в изданиях 20-х гг., в том числе и зарубежных, но — свободно выдающихся в Государственной публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина.

Не меньший конфуз и с Оруэллом. Вот я принес с собой книгу, выпущенную в 1984 г., в издательстве «Молодая гвардия», массовым тиражом (50 тыс. экз.). Там написано следующее:

«Кстати, в советской печати и исследовательской литературе в последние годы пересмотрен и отвергнут прежний, чисто негативный подход к Оруэллу, показано, что Оруэлла не следует превращать в противника, что это скорее наш союзник в борьбе с империализмом. “Молодая гвардия”, “Литературная газета”, “Иностранная литература” и многие другие органы нашей прессы, равным образом, как и ряд наших исследователей, убедительным образом показали, что картины страшного мира, рисуемого Оруэллом, могут и должны быть использованы в идеологической борьбе с силами реакции, в целях контрпропаганды, что эти картины, независимо от субъективных намерений автора, не имеют отношения к социалистическому обществу, а выявляют реальность и тенденции общества позднебуржуазного.

Конечно, нужно принимать во внимание все неизбежные минусы критики, ведущейся с либеральных и социал-демократических позиций, равно как и антикоммунистические предрассудки автора, но главное в том, что объективно в антиутопии Оруэлла речь идет именно об экстремизме фашистского и левацкого толка». (С.А. Эфиров. Покушение на будущее. Логика и футурология «левого» экстремизма. М., 1984, с. 187).

Поистине медвежьей оказывается услуга Управления по охране государственных тайн в печати при Леноблгорисполкомах, когда оно утверждает (а в справке партийной комиссии воспроизводится), что роман Оруэлла «1984» — это клевета на социалистический образ жизни.

Ограничусь этими примерами.

В чем виноват — виноват, наказывайте, товарищи, как считаете нужным. Но не нужно приписывать того, в чем я не виноват, ни помыслом, ни действием. Не все равно, за что наказывают.

Еще раз повторю, сделать из меня антисоветчика не удастся даже вам, товарищи члены бюро обкома!

Я не касаюсь сейчас остальных моментов партийного обвинения, по которым мог бы возразить тов. Горячкину, докладывавшему о моем деле.

В частности, о материалах моего личного и научного архива начала 1980-х гг. — надо говорить либо слишком много, либо ничего. В моих прежних объяснениях (еще для партийной комиссии горкома партии) сказано, полагаю, достаточно. Моя точка зрения на этот счет выражена в апелляции вполне определенно. И она за эти несколько месяцев не изменилась.

<…> Почему останавливаюсь только на одном пункте? Потому что он для меня принципиально важен. Когда строят из меня распространителя антисоветской литературы и т. п. — это глубоко уязвляет, об этом невозможно промолчать человеку, искренне считающему себя коммунистом.

А. Алексеев, 4.06.85

 Ремарка: необходимая самооборона.

…Текст, во многих отношениях, примечательный!

Во-первых, социолог-испытатель впервые идет на компромисс: признает свою «вину» по тем пунктам, где спорить в данной ситуации ему представляется бессмысленным.

Во-вторых, он находит действительно самое уязвимое место в предъявленных ему обвинениях (очевидные передержки тогдашних оппонентов).

В-третьих, кто же он, произносящий эту речь, на самом деле: ловкий адвокат самому себе, «слишком правоверный» коммунист или что-то третье (не поддающееся пока самоопределению)?

Пожалуй, и первое, и второе, и… вот это, пока не ясное себе самому, третье.

Во всяком случае, надо признать, что «ситуационно-ролевая» мораль оказывается самому социологу-испытателю вовсе не чуждой.

«Ради красного словца», даже Марину Цветаеву в «советские поэты» записал: раз повесилась в Елабуге — значит советская… (Декабрь 1999).

 4.2.2. Репортаж с заседания бюро обкома КПСС

Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

 [4.06.85. Смольный. — А. А.]

<…> Я был предупрежден, что следующий вопрос — мой. Около 18-30 (на 2 часа позже назначенного срока) мы с тов. Горячкиным [напомню: зам. председателя партийной комиссии Ленинградского обкома КПСС. — А. А.] вошли в зал заседаний бюро областного комитета партии.

Интерьер — аналогичный залу заседаний бюро горкома КПСС и тому, где происходило заседание партийной комиссии обкома: обращенный внутренностью дуги к залу стол президиума для членов бюро, расставленные в шахматном порядке столики для приглашенных — в зале. Только этот был больше всех предшествующих.

За столом президиума (на возвышении) сидели 12 чел. В середине, как я понял, первый секретарь Ленинградского ОК КПСС Л.Н. Зайков. Знакомых мне лиц не было. Вероятно, там был и первый секретарь ЛГК КПСС, председательствовавший при рассмотрении апелляции на бюро горкома в январе 1985 г. А.П. Думачев, но я его не узнал или не разглядел. Один из членов бюро был в военной (генеральской) форме.

За столами, лицом к президиуму, сидели чел. 4–5. Как мне объяснили потом осведомленные люди, это — кандидаты в члены бюро. Среди них, по-видимому, был председатель партийной комиссии обкома (который вел заседание партийной комиссии 20.05), но я не очень помнил его в лицо. Среди кандидатов в члены бюро должен был быть и редактор «Ленинградской правды» А.К. Варсобин. Его я бы, разумеется, узнал, но с моего места лица сидевших за столиками не были видны.

Уже зная порядок, я занял место за столиком в первом ряду, ближайшее к трибуне. За трибуну (лицом к столу президиума) встал вошедший вместе со мной А.П. Горячкин. Председательствующий (Зайков) предоставил ему слово.

Докладывая о моем деле, Горячкин заглядывал в текст справки партийной комиссии (которая в свое время мне так и не была показана, а только зачитывалась однажды вслух). Однако он не цитировал справку. Мало того, композиция его доклада не имела ничего общего с ее структурой. В отличие от справки, являвшей собой своего рода «комментарий» к материалам обыска 16.09.83, тов. Горячкин излагал мои поступки (проступки) в биографическом порядке.

В известном смысле это было логически выстроенная «концепция» моей жизни и деятельности за последние 5–7 лет.

Сначала речь шла о «несанкционированном исследовании советского общества» (почти без сокращений относительно слышанного мною ранее текста справки парткомиссии). Затем — о не санкционированном же (!) исследовании производственной жизни «глазами рабочего». (Был ли такой акцент уже в справке или он был привнесен только в этом докладе, затрудняюсь сказать.)

По этому второму пункту давалась оценка моих «Писем…» (довольно подробно, правда, без цитат, фигурировавших в справке).

И уже только после этого (как хронологический и логический итог) упоминался обыск 1983 г. и изъятые при обыске материалы: документы ДСП, доклад академика Заславской, «литература, не подлежащая ввозу и распространению на территории СССР». Причем последняя вообще — без имен и названий. (Не только Зиновьев, кстати, отсутствовавший в справке партийной комиссии, но и Цветаева, Искандер, Оруэлл, там — широко комментированные, не упоминались.)

Такая «ретушь», с одной стороны, могла иметь смысл избегания излишней детализации, а с другой стороны — открывала простор для воображения: что же там у него хранилось и было изъято?!

Еще я обратил внимание, что в информации тов. Горячкина отсутствовали какие бы то ни было формулировки (как известно, неоднократно изменявшиеся) исключения из партии. Не приводилась даже самая последняя (из постановления Ленинградского ГК КПСС от 16.01.85).

Это умолчание могло иметь смысл и простого сокращения времени на доклад по моему вопросу, т. е. опущено — как нечто не имеющее принципиального значения (с чем я согласиться никак не могу).

(Правда, формулировка исключения меня из Союза журналистов от августа 1984 г. в информации, например, присутствовала. Думаю, что присутствовала бы и формулировка исключения меня из Советской социологической ассоциации, если бы таковое успело состояться до заседания бюро обкома КПСС.)

Надо сказать, что каждый член бюро обкома, насколько я могу судить, слушал Горячкина, имея перед глазами какой-то относящийся ко мне документ (по-видимому, ту же справку партийной комиссии), подобно тому, как это было и на заседании бюро горкома, полгода назад.

По окончании доклада тов. Горячкина, председательствующий (тов. Зайков) спросил меня, согласен ли я с изложенным.

Я сказал: — Нет.

— С чем именно Вы не согласны? (Зайков).

Я сказал, что готов ответить, если мне будет предоставлено слово, которое займет не больше пяти минут, но при этом я хотел бы указать и на то, с чем я согласен.

— А Вы скажите только — с чем Вы не согласны (Зайков).

— Я так не могу, — сказал я.

После короткого совещания председательствующего с членами бюро, слово мне было предоставлено.

Я говорил стоя (хотя было сказано, что можно сидя). Никакого текста в руках не держал (и написанного заранее не имел!), без очков. Мне пришлось их надеть только под конец, для зачитывания одной цитаты.

Начиналось мое выступление словами: «Согласно постановлению бюро Ленинградского горкома КПСС я исключен из партии за…», и стал цитировать формулировку. Тов. Зайков прервал меня: «Вы исключены из партии не горкомом партии, а первичной партийной организацией». Я сказал: «Я выразился абсолютно точно: «согласно постановлению бюро городского комитета партии…». А о том, когда и кем я исключен из партии здесь уже докладывалось».

Л.Н. Зайков счел мое замечание справедливым и на протяжении всех последующих 5 мин. выступления я не был прерван ни разу.

Конечно, мне трудно судить, но кажется, я был выслушан со вниманием (см. текст выступления). Возможно, это внимание было вызвано тем, что я сосредоточился только наодном пункте обвинения. Возможно — тем, что сообщал заведомо новую для всех присутствующих информацию. Наконец, не исключена роль и естественной в ответственной ситуации экспрессии (что, вообще говоря, мало мне свойственно).

По окончании выступления нервную, как мне показалось, реплику подал председатель партийной комиссии тов. Смаглиенко (сидел он, как кандидат в члены бюро, за столиком лицом к президиуму; столик — рядом с моим):

— Тов. Алексеев уводит в сторону от сути дела. Речь идет прежде всего о его собственнойписанине (так!), которую он хранил и распространял…

Однако Л.Н. Зайков прервал эту реплику и высказался сам. Смысл его высказывания сводился к необходимости учесть соображения и факты, сообщенные в моем выступлении (которые не учесть, вообще говоря, было затруднительно). Резюме: восстановить в партии нельзя (нет оснований!), а изменить формулировку бюро горкома КПСС следует. Из этой формулировки — исключить «хранение и распространение политически вредных произведений».

Первый секретарь обкома говорил несколько пространнее, чем я здесь передаю, но в основном за счет повторений, варьирования одной и той же мысли, как бы кристаллизующейся по ходу речи. При этом выступающий обратил внимание, что по остальным пунктам обвинения тов. Алексеев «не возражает». (Как именно было сказано мною — см. текст выступления.) Что служило для оратора как бы дополнительным аргументом.

«Нет возражений у членов бюро?» — спросил Зайков. Возражений первому секретарю обкома не последовало (в том числе и со стороны члена бюро, начальника УКГБ ЛО Д. П. Носырева, если тот присутствовал; можно предположить, что присутствовал, т. к. в бюро — 13 чел., а за столом президиума сидели 12).

Тов. Зайков повторил свой вывод — как бы для меня и для сидевшей в углу зала, позади стола президиума, женщины-секретаря, которая вела протокол, и сказал, что я свободен.

Попрощавшись, я покинул зал заседаний бюро Ленинградского ОК КПСС. Думаю, что рассмотрение моей апелляции заняло минут 20. <…>

(Записано 9.06.85)

[Похоже, этот «раунд» своего единоборства с партийными органами социолог-испытатель, «по очкам», выиграл.

Однако не следует думать, что это достигнуто только им самим. Существенны и «ситуационные» факторы… См. ниже. — А. А.]

4.3. Из выступления первого секретаря Ленинградского ОК КПСС Л. Н. Зайкова на совещании в ЦК КПСС по вопросам ускорения научно-технического прогресса (июнь 1985)

 …> Нужно свежим взглядом, отмечал Михаил Сергеевич Горбачев во время своего пребывания в Ленинграде, — посмотреть на те негативные явления, всякого рода промахи, тормозящие движение нашего локомотива, нашего общества.

Хочу подчеркнуть, товарищи, что три дня обстоятельного и делового знакомства Генерального секретаря ЦК КПСС с жизнью нашего города, его яркая речь в актовом зале Смольного буквально всколыхнули всю Областную партийную организацию, всех ленинградцев.

И в том, что Михаил Сергеевич нашел в Ленинграде много убедительных аргументов в пользу правильности тех подходов, которые Центральный Комитет партии закладывает в основу экономической стратегии на перспективу, в том, что при этом был поддержан опыт ленинградцев по решению многих новых задач, стоящих перед нашей экономикой, заключается огромный мобилизующий стимул для каждого из нас.

Но это одновременно и огромная ответственность, большой аванс на будущее. Тем более, как было подчеркнуто Михаилом Сергеевичем, при всей масштабности разворачиваемой работы по переводу экономики на новые рельсы мы находимся еще в начале этого важного пути. В наш адрес прозвучала доброжелательная, но очень серьезная, требовательная и конструктивная критика. <…>

(Цит. по: Ленинградская правда, 13.06.85)

Приложение

Из «Советского энциклопедического словаря» (1983)

Зайков Лев Ник. (р. 1923), сов. гос. деятель, Герой Соц. Труда (1971). Чл. КПСС с 1957 г. С 1971 г. ген. дир. произв., науч.-произв. объединения. С 1976 пред. Ленгорсовета. Чл. ЦК КПСС с 1981. Деп. ВС СССР с 1979.

(Советский энциклопедический словарь. М., 1983, с. 445)

***

«Верховный суд» (речь идет об одноименной пьесе А. Ваксберга, опубликованной в журнале «Советская драматургия», 1984, № 2. — А. А.) — социологическая драма (термин в критике уже почти укоренившийся). Впервые зрителю предлагается заглянуть в святая святых нашей юридической власти. Точно так же, как в известной пьесе А. Мишарина «Равняется четырем Франциям» впервые перед зрителями представал столь высокий партийный орган, как Бюро Крайкома. Убежден, здесь сценическое эхо сложнейшего исторического процесса — демократизации нашей государственной системы, неуклонного распространения гласности на все ее сферы.

Социологическая пьеса — драма, сюжет которой не художественная концентрация поступков и обстоятельств, но вынутая из действительности и представленная на подмостках как бы «калька» той или иной реальной структуры, в сфере действия которой мы с вами постоянно, изо дня в день, оказываемся, будь то учреждение, завод или даже суд…

А. Свободин. Как рождается истина // Современная драматургия,1984, ¹ 2, с. 2.

4.3. Джордж Оруэлл, Марина Цветаева и тт. Марков, Смаглиенко и Горячкин

4.3.1. «Я эту книгу, как бутылку в волны…» (М. Цветаева)

Ремарка: библиографические разыскания.

Ниже представим читателю некоторые стихи Марины Цветаевой, из той ксерокопии, которая была изъята (уверенности в этом нет) у социолога-рабочего при обыске в сентябре 1983 г., а затем, в качестве «политически вредной» литературы, предъявлялась ему в партийной комиссии Ленинградского обкома КПСС в апреле 1985 г.

Всего там было несколько десятков стихотворений. Некоторые из них я сам обнаружил в общеизвестных изданиях М. Цветаевой. Другие помогла мне тогда найти в давних и редких, однако доступных (в Гос. публичной библиотеке) изданиях канд. филол. наук, специалист по творчеству Цветаевой Ирма Викторовна Кудрова.

Спасибо, Ирма! (Сентябрь 1999 — октябрь 2000).

И. Кудрова — А. Алексееву (май 1985)

Дорогой Андрей!

Хочу тебе сообщить результаты моих библиографических работ, а ты не звонишь.

1. «Над церковкой…» и «Чуть светает…» — сб. «13 поэтов», Петроград, 1918.

2. Цикл «Москва» — сб. «Весенний салон поэтов», М., 1918.

3. «Надобно смело признаться, Лира…» — Б.Сарнов. Рифмуется с правдой. М., 1967, с. 256.

4. «Дорожкою простонародною…» — М. Цветаева. сб. «Психея». Берлин, изд. Гржебина, 1923.

5. «Ох, грибочек…» — сб. «Современный декламатор. М.-Л., 1926.

И в сб. «Поэзия революционной Москвы», под. ред. И. Эренбурга (Берлин, изд. «Мысль», 1922) стихи:

1. Царю — на Пасху. 2. А. Шенье. 3. «Я эту книгу поручаю ветру…». 4. «Ох, грибочек…».

Привет! <…>

И., май 1985

***

 Из стихов Марины Цветаевой (1918–1920)

СТИХИ О МОСКВЕ

1

Когда рыжеволосый Самозванец

Тебя схватил, — ты не согнула плеч.

Где спесь твоя, княгинюшка? Румянец,

Красавица? — Разумница, где речь?

Как Петр-Царь, презрев закон сыновний,

Позарился на голову твою, —

Боярыней Морозовой на дровнях

Ты отвечала Русскому Царю.

Не позабыли огненного пойла

Буонапарта хладные уста.

Не в первый раз в твоих соборах — стойла.

— Все вынесут кремлевские бока!

2

Жидкий звон, постный звон. На все стороны поклон. Крик младенца, рев коровы, Слово дерзкое царево. Плеток свист, да снег в крови. Слово темное Любви. Голубиный рокот тихий. Черные глаза Стрельчихи.

3

Гришка-вор тебя не ополячил, Петр-царь тебя не онемечил. Что же делаешь, голубка? — Плачу. Где же спесь твоя, Москва? — Далече. Голубочки где твои? — Нет корму. Кто унес его? — Да ворон черный. Где кресты твои святые? — Сбиты. Где сыны твои, Москва? — Убиты.

Декабрь 1917 [Весенний салон поэтов. М., 1918, с. 160–161. Шифр ГПБ 129/3767а. — А. А.]

АНДРЕЙ ШЕНЬЕ

Андрей Шенье взошел на эшафот, А я живу — и это страшный грех. Есть времена — железные — для всех И не певец, — кто в порохе — поет. И не отец, кто с сына у ворот Дрожа срывает воинский доспех.

Есть времена, где солнце — смертный грех. Не человек — кто в наши дни живет.

29 марта 1918 [Поэзия революционной Москвы. Берлин, 1922. Шифр ГПБ 77-1 / 161. — А. А.]

***

Если душа родилась крылатой — Что ей хоромы — и что ей хаты! Что Чингис-Хан ей и что — Орда! Два на миру у меня врага, Два близнеца неразрывно слитых: Голод голодных — и сытость сытых!

18 августа 1918

[В отличие от остальных приведенных здесь, это стихотворение входило в состав почти всех советских изданий М. Цветаевой. — А. А.]

***

Я эту книгу поручаю ветру

И встречным журавлям,

Давным давно перекричать разлуку

Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,

Кидаю в вихрь войн.

Пусть странствует она — свечой под праздник.

Вот так: из длани в длань.

О ветер, ветер, верный мой свидетель,

До милых донеси,

Что еженощно я во сне свершаю

Путь — с Севера на Юг.

Москва, февраль 1920

[Поэзия революционной Москвы. Берлин, 1922. — А. А.]

***

 Из статьи А. В. Блюма «Поэтик белый, Сирин…» Набоков о цензуре и цензура о Набокове» (1999)

<…> Полнее всего выразил писатель [В. В. Набоков. — А. А.] свое отношение к цензуре в блистательном докладе «Писатели, цензура и читатели в России», прочитанном 17 апреля 1958 г. в Корнельском университете, где выявляет принципиальную разницу между прежней и большевистской цензурами:

…В России до советской власти существовали, конечно, ограничения, но художниками никто не командовал. Живописцы, писатели и композиторы были совершенно уверены, что живут в стране, где господствуют деспотизм и рабство, но они обладали огромным преимуществом, которое до конца можно оценить лишь сегодня, преимуществом перед своими внуками, живущими в современной России: их не заставляли говорить, что деспотизма и рабства нет.

Другими словами, в прошлом цензура имела лишь запретительные функции, в советское время — помимо того, и предписывающие: все запрещено, а то, что разрешено, то обязательно. [Выделено мною. — А. А.] <…>

(Звезда, 1999, № 4, с. 199–200).

4.3.2. Как я «помогал» партийной комиссии обкома КПСС Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

 <…> Утром в понедельник, 10.06.85, мне по внутризаводскому телефону позвонил председатель заводской партийной комиссии Севастьянов и сообщил, что сегодня, в 17 час., мне «необходимо быть» у тов. Горячкина в ОК КПСС. Я не спрашивал о цели вызова, полагая, что это для ознакомления с текстом постановления бюро обкома от 4.06. Но я ошибался.

***

<…> В 17-15 (если покинуть цех ровно в 16, то раньше добраться до Смольного не удается) я вошел в кабинет зам. председателя партийной комиссии ОК КПСС А.П. Горячкина. Тот сказал, что нас с ним ожидает председатель партийной комиссии обкома Г.Д. Смаглиенко. <…>

— Вы взяли с собой книгу, которую цитировали на заседании бюро? — спросил Горячкин.

—  Разумеется, нет, — сказал я. — Я же только сегодня утром узнал о Вашем приглашении. И цели мне не сообщали.

Мы прошли внутренними коридорами из бокового крыла Смольного (4-й подъезд) в главное здание.

<…> Председатель партийной комиссии (седой, моложавый) поднялся нам навстречу, чтобы поздороваться со мной за руку. Мы сели с Горячкиным по обе стороны длинного стола, приставленного торцом к столу хозяина кабинета.

Тов. Смаглиенко сказал, что у партийной комиссии есть ко мне вопросы — насчет моего заявления на заседании бюро обкома [см. выше. — А. А.]. Беседа продолжалась минут 40, не имела четкой структуры, и мне проще передать ее общий смысл.

…Итак, партийная комиссия ОК КПСС в лице тт. Смаглиенко и Горячки-на находится в определенном затруднении, в связи с информацией, сообщенной мною на бюро обкома. Они хотели бы уточнить, проверить эту информацию. Партийная комиссия, мол, не заинтересована в том, чтобы в ее справке по моему поводу была допущена ошибка, и рассчитывает… на мою помощь.

(Где-то в разговоре даже промелькнул, у Смаглиенко, призыв к «человеческому отношению» к ним, т. е. к партийной комиссии, поскольку я держался подчеркнуто официально и отчужденно.)

Моя «помощь» работникам партийной комиссии ОК КПСС состоялась, в том смысле, что я, на конкретный вопрос о книге, из которой я цитировал современную оценку романа-антиутопии Дж.Оруэлла «1984», сообщил сведения достаточные, чтобы эту книгу разыскать: автор — Эфиров; название — «Покушение на будущее»; вышла в 1984 г.

Меня попросили рассказать, о чем говорится в этой книге. Я порекомендовал тт. Смаглиенко и Горячкину ознакомиться с работой, недавно вышедшей в издательстве «Молодая гвардия», самостоятельно.

— У Вас ведь есть эта книга?

— Да. А у Вас есть библиотека!.

Горячкин записал название книги и выходные данные.

Все же какой-то минимум информации о том, кто такой Оруэлл и в чем смысл его романа «1984» (в оценке С. Эфирова и в моей собственной) мои собеседники от меня получили. <…>

Помнится, я заметил, что Оруэлл как бы предвосхитил в своем фантастическом романе ужасы полпотовского режима в Кампучии. В известном смысле, предметом его антиутопии было то, что классики марксизма-ленинизма называли «казарменным коммунизмом».

— Вам знакомо это выражение Энгельса? — спросил я у Смаглиенко. Тот дал понять, что слышал, но не берется объяснить, «не будучи специалистом».

Однако, можно понять затруднения тт. Смаглиенко и Горячкина… Оказывается, партийная комиссия ОК КПСС сделала запрос в Управление по охране государственных тайн в печати — насчет данного романа Оруэлла. Смаглиенко пытался пересказать мне ответ Горлита, но я настоял, чтобы прочитать его своими глазами.

Документ датирован 29.05.85 (т. е. еще до заседания бюро обкома). Подписан начальником Леноблгорлита Б.А. Марковым. Там два пункта (очевидно, по обоим был запрос).

Первый: Роман Дж. Оруэлла «1984» в СССР не издавался. Постановлением Главлита от 15.01.65 он запрещен к ввозу и распространению на территории СССР как политически ущербный. (Передаю почти дословно. Не уверен только в слове «запрещен», возможно — «не подлежит ввозу» и т. п.).

Резюме этого пункта справки (насколько я запомнил): «Перечисленные в Вашем письме книги в своем большинстве представляют собой подстрекательское антисоветское чтиво, проникнутое духом ненависти, злобы и бессильной ярости к нашей стране»…

 Ремарка: «…антисоветское чтиво…»

Похоже, что в запросе партийной комиссии обкома и в ответе Облгорлита фигурировал не только роман Оруэлла, коль скоро говорится о «перечисленных» книгах. Но их названия тогда социолог-испытатель, судя по тому, что они не приводятся в «записи для памяти», отпечатать в памяти не успел.

Что касается Оруэлла, то в опубликованном недавно сборнике документов «Цензура в СССР» приводится справка Облгорлита, выданная для следственного отдела УКГБ ЛО, в связи с аналогичным запросом 1978 г. (по одному из тогдашних уголовных дел) со следующей характеристикой романа:

«…Книга Джорджа Орвелла “1984”; фантастический роман на политическую тему. В мрачных тонах рисуется будущее мира, разделение его на три великих сверхдержавы, одна из которых “Евразия” представляет собой поглощенную Россией Европу. Описывает противоречия, раздирающие эти три сверхдержавы в погоне за территориями, богатыми полезными ископаемыми. Рисуется картина зверского и безжалостного уничтожения женщин и детей во время войн. Книга в СССР не издавалась, распространению не подлежит…» (Цит. по: Цензура в СССР. Документы 1917–1991. Сост. — А.В. Блюм. Бохум: Proekt-Verlag, 1999, с. 498)

Возможно, и в предъявленном мне тогда документе было что-то похожее. (Декабрь 1999 — сентябрь 2000).

 …Второй пункт справки не имел прямого отношения к предмету нашего разговора с тт. Смаглиенко и Горячкиным. Но я прочел его с интересом. Там утверждалось, что моя собственная работа «Исторический режим воспроизводства высшего политического руководства страны как предмет социологического измерения» является «…грязным пасквилем… под видом «социологического» исследования»…».

Тов. Смаглиенко сказал, что в решении вопросов, подобных тому, который мы сейчас обсуждаем, партийная комиссия вынуждена опираться на специалистов (имея в виду, в частности, тов. Маркова). Я заметил, что автор цитированной мною работы (Эфиров) тоже является специалистом, и, по-видимому, не менее квалифицированным. Впрочем, Оруэллу в последние годы посвящена богатая литература, сказал я, и перечислил некоторые издания.

Когда я упомянул газету «Известия», Горячкин (как бы с облегчением) открыл папку с моим делом, где, оказывается, хранится специально заказанная еще партийной комиссией горкома ксерокопия статьи М. Стуруа «“1984” и 1984» в «Известиях» от 15.01.84. (Помню, выдержки из этой статьи зачитывались вслух на заседании той комиссии в январе 1985 г.) Зачитал теперь и Горячкин эти же самые, отчеркнутые кем-то раньше строки. <…>

— Ну, антикоммунистических предрассудков и ренегатства Оруэлла по отношению к социализму не замалчивает и Эфиров, — заметил я. — Что ж, еще одна точка зрения… У Эфирова — одна, у Стуруа — несколько иная, у Маркова — третья.

Не было произнесено вслух, но смысл реплики Смаглиенко: «Как же нам быть?» — «Дело ваше, — сказал я. — Изучите разные точки зрения, выработайте свою». (Тоже — не дословное мое высказывание, но смысл именно таков.) <…>

Еще тов. Смаглиенко поговорил о том, что мне следовало бы, приобретя книгу Оруэлла (на английском языке, уточнил я; да, на английском, это отражено в деле, согласился Смаглиенко), — подумать, посоветоваться, стоит ли ее хранить.

(Между прочим, книга — 1964 г. издания. Постановление же Главлита насчет романа Оруэлла — от 1965 г. А обладателем этой книги я стал, насколько помню, именно в 1964 г.).

Примечание. Здесь — характерное для подобных моментов «записей для памяти» того времени лукавство: обладателем этой книги, на самом деле, я стал позже, и читал Оруэлла, признаться, в русском переводе.

Серия моих встречных вопросов к председателю партийной комиссии: «Как выбрать из сотен томов литературы на иностранных языках, владельцем которых я являюсь, именно те, по поводу которых надо «думать» или «советоваться»? С кем советоваться?».

Смаглиенко: С товарищами.

Я: Какими товарищами?

Смаглиенко: Пойти в библиотеку…

Я: Зачем?

Смаглиенко: Чтобы спросить…

Я: О чем?

Смаглиенко: Можно ли хранить.

Отчасти почувствовав нелепость своих рекомендаций, председатель партийной комиссии заметил, что человек моей подготовки, к тому же коммунист, мог бы найти способ, как поступить в этом затруднительном случае.

<…> Заодно я спросил, где напечатано «постановление», относящее, в частности, названный роман Оруэлла к литературе, «не подлежащей ввозу и т. д.». Тов. Смаглиенко высказал довольно уверенное предположение, что это постановление — документ для служебного пользования.

Не было произнесено мною, но смысл моих вопросов и реплик был: «Вы должны сами понимать, что Ваша «логика» ниже всякой критики!». Тт. Смаглиенко и Горячкин, видимо, уловили это мое отношение, однако обострения разговор вовсе не получил. <…>

 Ремарка: еще об Оруэлле.

1984 год был, в известном смысле, «годом Оруэлла», ввиду названия его знаменитой книги. Тогда наблюдалось оживление интереса к этому писателю — и на Западе, и у нас (как вынужденная реакция). И цитировавшаяся мною книга С. Эфирова, и статья М. Стуруа в «Известиях», и другие публикации так или иначе расшатывали горлитовский стереотип «антисоветского чтива» — в применении к автору «1984».

Вот еще одно характерное суждение об Оруэлле из печати того времени: «…С момента выхода романа в свет в 1949 году и по сей день он с разной степенью интенсивности используется в антисоветской и антикоммунистической пропаганде. Читателям «1984» постоянно указывали на страны социализма как якобы источник опасности, о которой предупреждал автор. В действительности Оруэлл, писавший на заброшенной ферме острова Юра у западного побережья Шотландии, никогда не знавший и не видавший социализма, питал свою фантазию (как и все авторы социальных утопий и антиутопий начиная с Томаса Мора и Джонатана Свифта) современной ему английской действительностью. По многим причинам он ошибочно отождествлял ее с социализмом, в частности, и потому, что развитие послевоенного капитализма наблюдал при английском правительстве, называвшем себя социалистическим. Об Оруэлле можно сказать, словами известного английского политика

Эвьюрина Бивена: “Человек пятящийся назад, с лицом, обращенным в будущее”». (С. Воловец. Тост за прошлое? (По следам Оруэлла) // Литературная газета, 1984, ¹ 3).

Эта своеобразная «реабилитация» Дж.Оруэлла в советской печати облегчала самооборону социолога-испытателя от обвинений в «хранении и распространении» его романа. (Октябрь 2000).

***

…Но хватит вокруг Оруэлла. Второй сюжет — Марина Цветаева. «Ну, здесь тов. Марков и вовсе оконфузился, — заметил я. — Уж кому как не Управлению по охране государственных тайн в печати знать: где что уже в советской печати напечатано». Смаглиенко не полемизировал, разве что сказал, мол, некоторые «периоды» (творчества) у Цветаевой «не публикуются».

— Какие именно периоды? — поинтересовался я. Тов. Смаглиенко не может ответить.

— Периодов таких у Цветаевой нет, — сказал я. — А что не все опубликовано, так это у любого писателя… Впрочем тут-то речь идет об опубликованных письмах Марины Цветаевой 1940 года.

Смаглиенко и Горячкин (чуть не хором):

— Где? Когда?!

— Я же говорил об этом на бюро — журнал «Октябрь», 1982…

 Ремарка: не без блефа…

Строго говоря, в журнале «Октябрь» (1982, № 9) публиковались не сами письма М. Цветаевой, а воспоминания Т. Кваниной о Цветаевой, с обширными цитатами из этих писем. Об этой «тонкости» социолог-испытатель умалчивал. (Октябрь 2000).

…Горячкин записывает (как раньше записывал название книги С. Эфирова) и не спрашивает, в каком из номеров журнала за указанный год это напечатано.

— Если так, то конечно, — говорит Смаглиенко, как бы про себя, — это надо исключить.

(Откуда исключить, из вашей справки обо мне? Так ведь поздно уже исключать… Задним числом — нельзя исключать! Но ведь вы же не спрашивали раньше… Справку партийной комиссии отказались показать. Если бы показали, было бы все это сообщено мною, тому же Горячкину, еще до бюро. Могли бы подготовить вопрос «без проколов»…).

— Ну, а вообще, — говорит председатель партийной комиссии, перелистывая все ту же пресловутую справку, которую мне нельзя было дать прочитать, — как Вы относитесь…

(Он не договаривает, но понятно: «ко всему остальному».) Тут я посчитал свою миссию «помощи» сотрудникам партийной комиссии исчерпанной. Библиографическая помощь оказана, а это — уже «из другой оперы».

— Все, что я хотел сказать, сказано мною в апелляции и на заседании бюро обкома, — отвечаю жестко. — После состоявшегося решения бюро я вообще не обязан отвечать на Ваши вопросы.

— Но Вы же пришли!..

— Пришел и разговариваю с Вами, как человек вежливый. Я полагал, кстати, что меня ознакомят с постановлением бюро обкома на мой счет…

— Это будет сделано через партком.

— Ах, значит не сегодня… Есть у Вас еще ко мне вопросы? Заготовленных вопросов не оказалось, хотя налицо — готовность продолжать беседу:

— Может, Вы сами хотите что-нибудь нам сказать?

— Нет, ни заявлений, ни вопросов к партийной комиссии после состоявшегося решения бюро — у меня нет. Могу я быть свободным?

Пришлось меня «освободить».

Я поднялся со стула довольно стремительно и уже боковым зрением увидел поднимавшегося из-за стола Г. Д. Смаглиенко. Лишь за дверью сообразил, что тот, видимо, собирался не только поздороваться, но и попрощаться со мной рукопожатием. <…>

***

Два частных эпизода беседы, свидетельствующих, между прочим, что иногда я не выдерживал предписанного себе официального тона:

а) — Вот у меня дома немало книг Жюля Верна, Дюма, Доде, Мопассана, Лоти — на французском языке. Некоторые из них, возможно, у нас не издавались. Насчет них тоже следует посоветоваться?

Смаглиенко: — А бывает, на обложке Жюль Верн, а внутри — антисоветчина!

— Ну, это издания еще XIX века, — заметил я.

б) — Тов. Марков, вероятно, коммунист. Он состоит на учете в Ленинградской партийной организации?

Смаглиенко: — Да, конечно.

— Значит, как коммунист, он подчиняется обкому партии?

(Я имел в виду, что обком может и «поправить» тов. Маркова. Но Смаглиенко истолковал мой вопрос иначе).

— Вы хотите сказать, что тов. Марков стремился угодить обкому? Даже и в мыслях у меня, признаться, такого не было… (Записано в середине июня 1985 г.).

 Ремарка 1: за кулисами «министерства правды».

В цитировавшейся выше статье о «взаимоотношениях» В. Набокова и цензуры А.В. Блюм рассказывает такой эпизод:

«…В июне 1978 г. в самый разгар «застоя»… следственный отдел ленинградского КГБ обнаружил одно из зарубежных изданий первого его [В. Набокова. — А. А.] романа «Машенька» (1926) во время обыска по одному из политических дел («уголовное дело № 86»), — наряду с книгами Пастернака («Доктор Живаго»), Солженицына, Бродского и других «антисоветских» авторов.

Согласно введенным тогда правилам, отдел обратился к цензорам Леноблгорлита за «экспертизой», которая гласила: «…Все указанные книги изданы за рубежом, рассчитаны на подрыв и ослабление установленных в нашей стране порядков и их распространение в Советском Союзе следует расценивать как идеологическую диверсию…». (Цит. по: Звезда, 1999, № 4, с. 201–202).

…Вдруг моему другу, профессору Санкт-Петербургского университета культуры и искусства Арлену Викторовичу Блюму, уникальному специалисту по истории советской цензуры, в его очередных разысканиях за кулисами «министерства правды», попадутся на глаза и копии тех справок Леноблгорлита, которые были выданы этим учреждением для УКГБ ЛО и ленинградских партийных органов — по поводу изъятых у социолога-рабочего материалов: будь то Оруэлл, Искандер или Цветаева, будь то его собственные «Письма…» — «содержащие идеологически невыдержанные оценки некоторых сторон советской действительности», следуя формуле справки «В отношении Алексеева А. Н.». (А«клеветнические материалы» — не хотите? Еще будет!)

Ведь мне так и не удалось тогда снять копии с этих документов, а приходилось знакомиться с ними «на слух» или же — «из вторых рук» (в переложении менее «компетентных» расследователей).

Встретившись недавно с Арленом Блюмом и Анри Кетегатом, в очередной приезд последнего из Вильнюса (А. Б. и А. К. — давние друзья), мы, среди прочих, обсуждали и эту тему.

Арлен заинтересовался, сказал, что можно поискать…

P.S. Эти строки были написаны в прошлом году. А в июле 2000 Арлен позвонил мне: «Знаешь, интересующие тебя материалы вновь закрыты в архиве (речь идет о Центральном государственном архиве историко-партийных документов — бывшем Ленинградском партийном архиве. — А. А. )». — «?!» — «Читай мою статью в журнале «Посев» на эту тему…».

Статья моего друга называется: «Какое милое у нас тысячелетие на дворе, или «Митька, крути кино обратно»: что объявлено снова государственной тайной» (Посев, 2000, № 8).13

Оказывается, приоткрывшиеся было дела партийного архива, касающиеся деятельности Облгорлита, снова перестали быть доступными для специалистов. Причем мотивируется это теперь даже не наличием «гостайны», а присутствием там «персонифицированных конфиденциальных сведений» (о служебной деятельности, в частности, цензоров), «доступ к которым ограничен на 75 лет». Об этом письменно известил А. Блюма, в ответ на его запрос, начальник Санкт-Петербургского архивного управления Н.В. Пономарев (исх. № 326-т, 10.07.2000).

Хорошо, что в начале 90-х Арлен успел с этими делами поработать, написать и издать свои книги по истории советской цензуры. (Сентябрь 1999 — сентябрь 2000).

Ремарка 2: о преимуществах личного архива перед государственным.

Сколько же «персонифицированных конфиденциальных сведений», следуя логике г-на Пономарева, уже разглашено мною в этой книге: о служебной деятельности тт. Маркова(Леноблгорлит), Смаглиенко, Горячкина, Грачевой (ОК и ГК КПСС); Щекина, Герасимовой, Новикова («Ленполиграфмаш»); Сигова, Лобанова, Парыгина (ИСЭП);Варсобина, Комарова (СЖ); Полозюка, Владимирова, Невзорова (УКГБ); Сорокиной, Комышана, Соловьева (правоохранительные органы) и т. д.

Вот — преимущество личного архива перед государственным! К последнему всегда можно «ограничить доступ», а первый… разве что опять конфисковать или разгромить. (Октябрь 2000).

 4.3.3. Партийная комиссия «обиделась»

Из инициативной аналитической записки для ЦК КПСС «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки» (апрель 1986)

<…> В Ленинградском ОК КПСС, куда поступила очередная апелляция, моим делом занимался лично заместитель председателя партийной комиссии обкома тов. Горячкин. Перед заседанием бюро обкома меня отказались ознакомить со справкой партийной комиссии по моему вопросу. <…>

(Надо сказать, что такая же линия проводилась партийными работниками «Ленполиграфмаша». Все документы — акты, справки парткомиссии, партийную характеристику — предлагалось воспринимать на слух, в лучшем случае — путем беглого просматривания. Никаких выписок, чтобы хотя бы подготовиться к ответу. Формально это мотивировалось «секретностью», а по существу — исключало возможность полноценного участия в разборе собственного дела.) <…>

Мне пришлось указать на <…> передержки в попытках подкрепить обвинение в «хранении и распространении политически вредных произведений» — уже непосредственно на заседании бюро Ленинградского ОК КПСС 4.06.85. Первый секретарь обкома Л.Н. Зайков в своем выступлении заметил, что данное обвинение следует снять. Оно и было снято, хотя решение об исключении из партии оставлено в силе.

По-видимому, моим выступлением на заседании бюро обкома были очень задеты зам. председателя партийной комиссии ОК КПСС А.П. Горячкин и председатель этой комиссии Г.Д. Смаглиенко. Неделю спустя после заседания бюро я был приглашен этими товарищами… «для консультации». Мне было сказано, что ошибки в справке партийной комиссии обкома КПСС, конечно, нежелательны, и меня просят «помочь» их исправить, по существу — задним числом.

Может быть, я был не прав, однако тут я вспылил. В самом деле, до заседания бюро не хотели даже показать эту справку, а теперь ищут, как замазать свою ошибку! Судя по всему, какие-то исправления в справку

партийной комиссии (с учетом моего выступления на бюро ОК КПСС) задним числом все же были внесены. Однако этим не ограничились. <…> Через неделю после описанной беседы в заводской парткомиссии я был ознакомлен с совершенно новой формулировкой, включающей «…написание и распространение клеветнических материалов на советскую действительность»! [Выделено мною сегодня. — А. А.] Уверен, что эта одиозная формулировка не обсуждалась на бюро обкома, а спровоцирована «обиженными» работниками партийной комиссии. <…>

A. Алексеев, апрель 1986

***

 Приложение

Из «Советского энциклопедического словаря» (М., 1983)

«…Клевета. Распространение заведомо ложных, позорящих кого-либо измышлений. В СССР карается в уголовном порядке».

Из «Комментария к УК РСФСР» (М., Юридическая литература, 1984)

Комментарий к ст. 70 (Антисоветская агитация и пропаганда): <…> Необходимо установить, что сведения, распространявшиеся виновным являются клеветническими, т. е. заведомо для него ложными, чтобы они относились к советскому строю <…>, а не к отдельному мероприятию <…>, не к отдельному органу государства.

<…> Распространяемые сведения должны порочить социалистический строй. <…>

[Как видно, «обиженные» работники партийной комиссии Ленинградского обкома КПСС сгоряча заложили в формулировку исключения… формулу Уголовного кодекса. — А. А.]

…В том и состоит психическое здоровье … чтобы на Систему не обижаться. Ее можноизучать, ее можно переделывать (иногда — уничтожать), с ней можно играть! Состязание Тореадора и Быка — прекрасная метафора жизни…

(Из «Писем Любимым женщинам». 1981.)

 

5. «НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКИЙ ЭКСПЕРИМЕНТ СОЦИОЛОГА-РАБОЧЕГО И ЕГО ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ УРОКИ»

5.1. От камня, брошенного в воду, расходятся круги…

5.1.1. Летопись — «не только ПКР»…

 Несколько вступительных слов

В 1980–1981 гг. «случай» освоения нового оборудования (координатно-револьверный пресс) на «Ленполиграфмаше» оказался предметом специального социологического исследования и был отражен в письмах-дневниках социолога-рабочего.

В декабре 1981 г. ситуация с «ожившим памятником» и т. д. была доложена автором этих строк на цеховом партийном собрании.1

В сентябре 1982 г. история запуска станка и освоения новой технологии была, в довольно приглаженном виде, представлена в корреспонденции, опубликованной в заводской газете «Трибуна машиностроителя».

В марте-апреле 1984 г., благодаря «делу» социолога-рабочего, произошло парадоксальное внедрение «статей политически вредного содержания» (они же — письма-дневники, где этот «частный» случай крамольно возводился в ранг «закономерности» социалистического производства) — в сознание общественности «Ленполиграфмаша».

И вот, еще через год, в июне 1985-го (страсти вокруг упомянутого «дела» на заводе еще не остыли) в «Трибуне машиностроителя» появляются материалы рейда народного контроля, организованного редакцией заводской газеты, из которых (материалов) явствует, что с целойсерией новых станков (с ЧПУ) на данном заводе положение ничуть не лучше, чем с «этим ПКР».

Вот только пресловутый координатно-револьверный пресс («экспериментально» налаженный), вопреки всему, исправно работает. А те — систематически простаивают. И вообще — уже не «случай», а и впрямь закономерность…

Социолог-испытатель к рейду народного контроля и указанной публикации прямого отношения тогда иметь, понятно, никак не мог. А просто… если камень бросить в воду, то от него расходятся круги, а если зерно в землю, то — прорастет.

Ниже — картина освоения станков с ЧПУ на «Ленполиграфмаше», по состоянию на июнь 1985 г., по итогам упомянутого рейда. (Декабрь 1999).

Из публикаций заводской газеты (июнь 1985)

ПОЧЕМУ СТАНОК ПРОСТАИВАЕТ?

На Полиграфмаше за последние четыре года парк станков с числовым программным управлением увеличился на 29 единиц, среди них — 9 многооперационных типа «обрабатывающий центр» <…>. В цехе ¹ 6 введен в эксплуатацию комплексно-роботизированный участок холодной штамповки.

Как же работает все это прогрессивное оборудование? В полную ли силу загружено? Этой теме и посвящен очередной рейд, проведенный комитетом народного контроля совместно с редакцией газеты.

 Если бы станок заговорил…

Вспоминаю, как радовались в первом цехе на первом участке, когда один за одним устанавливали моих собратьев — станки с ЧПУ. Рабочие только и говорили:

— Подмога хорошая. Производство тяжелое, детали габаритные, а на таких станках только знай программу задавай, они сами все сделают.

Но, наверное, так уж устроен рабочий человек, что не любит попусту время терять. Пришел на завод, так будьте любезны его всем необходимым обеспечить, чтобы работа у него ладилась, да горела в руках все восемь часов. Поэтому, когда стали мы, станки, из строя выходить, а ремонтная служба ОГМ из-за нехватки кадров не всегда могла нас своевременно исправить, когда задерживались заготовки, все это операторов станков с ЧПУ настораживать стало.

Завели журнал учета нашей эксплуатации. Но если полистаете его, так узнаете, что с января по 21 мая 1985 года мы бездействовали 2488,2 часа. Только в первом квартале этого года оборудование из семи единиц простояло 177 смен. При двухсменном обслуживании это составляет 88,5 дня.

— Не хватает оправок на ивановские станки. Бегаешь по всему пролету, время драгоценное теряешь. А вечерняя смена — сплошное наказание. Если нужен специальный инструмент — не получишь. Старший кладовщик работает только днем, а вечером другой и не выдаст, — говорит А. И. Панфилов.

— А у меня гидравлика на станке из строя вышла, масло потекло. С ремонтной же службой во вторую смену одно мучение. Слесаря нет, — делится с коллегами своими огорчениями В. И. Каменский.

Хмурятся рабочие. Да где уж тут улыбаться! Посудите сами: в первом квартале мы простояли на ремонте 1044,9 часа. Хоть и издан приказ директора о вызове электросварщика из дома в случае необходимости в вечернюю смену, но пока дозвонятся до него, пока он доедет, время-то идет.

Вторая причина нашего простоя — необеспеченность деталями из-за плохого внутрицехового планирования. Плюс ко всему бракованное литье идет с раковинами, от которого мы нередко портимся.

И так в первом квартале мы простояли в ожидании заготовок 322,1 часа.

 Каково суждение людей?

Обратимся к статистике. В цехе ¹ 5 на металлообработке используется шесть станков с ЧПУ. Около трехсот часов в первом квартале они простояли на ремонте, около 4000 — из-за отсутствия заготовок, рабочих.

— Что делается со стороны цеха по улучшению использования оборудования? — с этим вопросом мы обратились к заместителю начальника подразделения М.К. Михайлову.

— У нас составлен график загрузки станков с ЧПУ. Создана бригада из числа операторов станков с ЧПУ. Хочется пожелать, чтобы ремонтная группа была укомплектована, усилена, чтобы технический отдел КБ работал более оперативно.

Если в первом и пятом цехах люди как-то болеют за то, что простаивает дорогостоящее оборудование, выясняют причины, стараются их ликвидировать, бригадир цеха № 1 Н. В. Шипилов неоднократно выходил со своими предложениями к директору завода (в первом цехе простои станков с ЧПУ по сравнению с прошлым годом сократились на 30 процентов), то в цехе № 4 совсем противоположная картина.

Расчетных данных по загрузке нет. В настоящее время в рабочем состоянии находятся пять станков из шести, освоено на них только восемь деталей. В цехе не ведется журнал учета эксплуатации прогрессивного оборудования. К станкам ВЕН-400 не хватает инструмента, нет кадров.

Здесь немалая доля вины и ОГТ. Заказывая оборудование и зная его возможности, технологи могут заблаговременно подготовить техпроцессы, продумать вопросы эксплуатации и обслуживания станков.

Цех № 6. Роботизированный участок холодной штамповки. Не всегда здесь можно видеть, чтобы все роботы, способные заменить монотонный труд штамповщиц, были постоянно загружены.

— Необходимо разработать более гибкую систему перенастройки роботов ОКБ-2, а ОГТ подумать о расширении номенклатуры деталей, изготавливаемых на роботизированных комплексах, — считает бригадир В.Г. Рыжков.

На пороге двенадцатая пятилетка. Именно в ней по заводской программе «Интенсификация-90» предусмотрено увеличение парка станков с ЧПУ на 50 единиц, в том числе на 13 станков типа «обрабатывающие центры».

Готовы ли мы к этому?

А. Данилушкин, начальник цеха № 8, В. Афанасьев, начальник лаборатории ОНОТиУ, члены комитета НК завода, П. Фадеев, рабочий, председатель группы НК Цеха № 1, Н. Поречная (Цит. по: Трибуна машиностроителя, 5.06.85)

Ремарка: Памяти Натальи Поречной.

Автор этого материала — корреспондент заводской газеты Наталья Киримовна Поречная.

Выпускница факультета журналистики Дальневосточного университета, Н. Поречная с 1981 по 1989 г. работала в газете «Трибуна машиностроителя» (ПО «Ленполиграфмаш»), потом — в информационно-аналитическом еженедельнике «Рейтинг» и в других петербургских газетах.

Наталья Поречная трагически погибла в 1994 г. Она была одной из тех, кого автор этой книги считает своими «со-умышленниками, со-участниками, со-авторами». (Декабрь 1999).

5.1.2. Прожективная ситуация

Из «Записей для памяти» (июнь 1985)

 <…> Недели две назад у меня происходил разговор с одним из друзей, хорошо включенным в ситуацию А. Зашла речь о «подводных камнях» и опасностях моего положения. Мой друг вдруг высказал довольно неожиданное для меня предположение:

— Ты не опасаешься, что твоя борьба за справедливость может быть использована за рубежом в компрометирующих нашу страну целях?

— Ну, я не та фигура, которая могла бы оказаться удобной для враждебной пропаганды.

— Не скажи. Именно то обстоятельство, что ты занимаешь последовательно партийную, коммунистическую позицию и встречаешь такое противодействие, может быть козырем против нашего строя.

— Парадоксальный поворот мысли. А ведь возможна и такая логика… Ну, остается надеяться, что моя нынешняя ситуация — слишком частный эпизод, и персона — не на виду.

— Откуда ты знаешь?

— Да откуда же взяться обо мне информации? Я ни с одним диссидентом не знаком, не говоря уж об отсутствии зарубежных контактов.

— Информацию можно получить и опосредованно.

— Ты хочешь сказать, что я, к примеру, общаюсь с человеком порядочным, а тот — с непорядочным, а тот, в свою очередь, — с каким-нибудь резидентом…

— И даже не так просто. Заинтересованные лица могут использовать твоих друзей в своих целях, имея тебя конечной целью.

— Но ведь никаких провокаций в отношении меня, слава богу, пока не предпринималось.

— А время еще не пришло. Может, к 70-летию Советской власти накапливают.

— Ты это всерьез?

— Конечно.

— Ну, даешь! Что ж, если возникнут обстоятельства, подкрепляющие твою гипотезу, придется с органами госбезопасности посоветоваться. Хоть тт. Полозюк и Владимиров — мне не друзья, но куда денешься…

— Может и это не помочь.

— Почему же?

— Ты станешь делать заявления, а это истолкуют, как будто тебя заставили.

— Но я же не давал повода предполагать, что меня можно «заставить».

— Это верно. Но поди докажи, что не так. Тут единственное средство…

— Ну?

—  Добиться, чтобы виновники этой травли были наказаны. Только тогда для враждебной пропаганды ты не сможешь представить интереса, и вообще из этой овчины шубы не сошьешь.

Я согласился со своим другом.

Восстанавливая в памяти этот разговор, я все же поражаюсь игре воображения моего собеседника. Безупречная логика всегда была ему свойственна. Но придумать такую прожективную ситуацию! <…>

(Записано 23.06.85)

[Разговор воспроизведен точно. Но, как и весь цикл «Записи для памяти (1983–1986)», представленный в данной главе, эта запись выдержана в строго «протокольном» стиле и манере, обеспечивающей неуязвимость автора, на случай повторного обыска или негласного досмотра его архива. — А. А.]

 5.2.  Контрнаступление — на «производственном фронте»

[Как уже отмечалось, начиная с 1985 г. социолог-испытытатель, возобновил ведение «производственных хроник» и активизировался как «наблюдающий участник» производственного процесса. — А. А.]

А. Алексеев — в партийное бюро цеха (июль 1985)

 Секретарю партбюро цеха № 3 Лен. Завода полиграфических машин В. Курсову

от Алексеева А., слесаря м/с работ 1-го участка, члена бригады 003

 

ЗАЯВЛЕНИЕ

На партийном собрании цеха 16 июля с. г. со всей остротой встал вопрос об угрозе срыва повышенного обязательства цеха к XXVII съезду КПСС. Фактически уже несколько месяцев цеховая программа если и выполняется, то с большим напряжением, с использованием сверхурочных и помощи со стороны.

Из доклада и заключительного слова начальника цеха А. Косачева можно было понять, что главная причина затруднений — в низком уровне трудовой отдачи рабочих-сдельщиков, в недостатке трудовой дисциплины, а единственный перспективный выход из создавшегося положения — опять же — сверхурочные. Думаю, что то и другое — неверно.

Конечно, 41 день прогулов за первое полугодие 1985 г. (из которых 9, к сожалению, приходятся на бригаду 003) не украшают коллектив цеха, насчитывающего 100 чел. основного производственного персонала. Однако сам тов. Косачев, указав, что в штатном расписании цеха всего 3 единицы этого персонала не заполнены, справедливо заметил, что 100 чел. всегда «обработают» троих.

Примечание. «Обработают» — производственный жаргон: это значит, что выполнят работу отсутствующих или «недорабатывающих» тружеников.

 А ведь три не заполненные единицы — это «дефицит» за полгода не в десятки, а минимум в три сотни человеко-смен. То есть списывать отставание цеха на счет отдельных прогульщиков нет оснований.

О причинах сложившегося положения так или иначе говорили выступающие на собрании. Не слышно было только самокритики со стороны докладчика (начальника цеха) и информировавшей о ходе выполнения плана социального и экономического развития цеха за 1-е полугодие начальника БТП [бюро технической подготовки. — А. А.] Л. Кутыриной.

Главные причины усугубившегося тревожного положения с программой сегодня — в низком уровне экономической, организационной и технической подготовки производства. Это имело место и раньше, но, видимо, сейчас накопился эффект влияния неблагоприятных факторов. Поэтому беспокойство за выполнение повышенного обязательства к партийному съезду должно выразиться прежде всего в энергичных мерах по сокращению скрытых внутрисменных простоев, вызываемых упомянутыми недостатками подготовки производства.

Львиная доля непроизводительных затрат времени рабочих-сдельщиков приходится вовсе не на «перекуры» и прогулы (хоть первых может быть и поменьше, а вторых не должно быть совсем), а на поиски недостающей или доведение «до ума» — некондиционной оснастки, на лишние переналадки не вполне исправного оборудования, на ожидание, пока технологи прояснят неувязки в технической документации и т. д., и т. п. Необходимость в работе сверхурочно возникает в первую очередь из-за потерь рабочего времени такого рода плюс недостатки планирования.

Наше производство, будучи в основном серийным, остается во многом не отлаженным. В этих вопросах администрация, как правило, занимает пассивную позицию. А недостаток собранности и ответственности «наверху» обходится куда дороже, чем отдельные факты недисциплинированности «внизу».

Обсуждавшееся на собрании тревожное положение усугубляется, а отчасти, наверное, и вызвано совершенно оторванной от реального производственного процесса практикой нормирования. Систематические «плановые» пересмотры норм, как правило, не связаны ни с какими техническими усовершенствованиями, а весь расчет на то, что рабочий «выкрутится», бригада найдет выход, как не остаться без зарплаты.

В условиях, когда оборудование ремонтируется не вовремя, а иногда — некачественно, с оснасткой — постоянные дефициты, а технологические неувязки накапливаются, такая практика пересмотра норм не только не способствует действительному росту производительности труда, а ставит под угрозу выполнение производственных заданий.

Скажу о себе. Вчера мною получено очередное, ставшее уже «аварийным» производственное задание штамповки на ПКР семи обозначений для машины ФКУ. <…>[Здесь опущено перечисление обозначений конкретных производственных изделий. — А. А.]Произведенный мною примерный расчет по нормативам показывает, что на выполнение соответствующих операций по этим 7 обозначениям я «имею право» затратить в общей сложности 36,7 час (в том числе суммарное подготовительное время — 8,6 час.).[«Подготовительное время» — время на наладку станка. — А. А.] То есть порядка 4,5 рабочих смен. А чтобы справиться с установленным мне дневным производственным заданием (оно у меня — 9 руб.), я должен уложиться не в 36,7, а в 22 часа, т. е. меньше, чем в 3 рабочие смены.

Более опытного, чем я, оператора и наладчика станка КО-120 в цехе нет. И могу заверить, что при нынешней организации труда, состоянии оборудования, технологической оснащенности — даже норматив, не говоря уж о задании, для данной группы обозначений является нереалистичным…

Ремарка: за счет чего фактически выполняется производственная программа.

Вышеприведенный расчет относится к фактически полученному тогда оперативному производственному заданию, включавшему («как на подбор»!) исключительно «невыгодные» для рабочего-сдельщика изделия.

В целом, производственные задания социологом-рабочим, как и большинством рабочих цеха, систематически выполнялись и перевыполнялись, за счет отдельных «выгодных» изделий и — особенно — за счет так называемой «партизанщины», т. е. выпуска продукции при помощи «тайных раций» и по самодеятельной рабочей технологии, например — на том же координатно-револьверном прессе, вместо трудоемкой сверловки или фрезеровки, и т. п.26 (Ноябрь 2000).

… Можно ожидать, что задание будет выполнено за 3 дня только при двухсменнойзагрузке оборудования. А это значит, что двое рабочих будут выполнять задание, предназначенное для одного.

[Стоит заметить, что это — в данном, конкретном случае. В других — один рабочий может в срок выполнить задание за двоих и более. — А. А.]

Как показывают выступления коммунистов на собрании 16 июля, в таком положении сегодня оказываюсь не я один.

Чтобы не быть голословным, я обратился к администрации с просьбой произвести сегодня и в последующие несколько дней хронометраж работы моей и моего сменщика [сменщиком в то время был один из членов бригады, обученных автором работе на ПКР. — А. А.] — по подготовке, настройке и выполнению штамповочной операции для всей данной группы обозначений деталей машины ФКУ. Если почему-либо нормировщик не сможет этим заняться, я произведу хронометраж сам и о результатах информирую руководство.

Что касается этого заявления, то прошу рассматривать его как предложение, постановку вопроса перед партийным бюро, имеющим, как известно, право контроля деятельности администрации. Партийному бюро, конечно, виднее, но, по моим понятиям, это тот случай, когда надо «поправить» хозяйственных руководителей, довольно произвольно трактующих современные партийные установки на мобилизацию внутренних резервов повышения производительности труда.

Пересматривать сейчас слишком большой массив норм в обратную сторону (приводя их в соответствие с реальными затратами труда) было бы, очевидно, неправильно. Значит надо, пусть с опозданием, заняться созданием таких производственных, организационных и технических условий, при которых «авансом» пересмотренные нормы стали бы реально выполнимыми.

Иначе мы никогда не выберемся из «аварийного» режима производственной деятельности.

Если партийное бюро сочтет нужным дать мне какое-либо общественное поручение в связи с вопросами, поставленными в настоящем заявлении, я приложу все усилия, чтобы это поручение выполнить.

А. Алексеев, 18.07.85

Вместо заключения (контрнаступление…)

Документ этот, разысканный в архиве и вставленный мною в книгу «в последнюю минуту», лишь по видимости не касается «дела» социолога-рабочего.

Дело в том, что социолог-испытатель, параллельно с политической самообороной, начинает контрнаступление — на «производственном фронте». При этом он выражает полную готовность к «сотрудничеству» с партийной организацией, которая его — «по недоразумению»! — из своих рядов изгнала…

В сущности, он не делает «ничего нового», по сравнению с периодом до исключения.

Однако после исключения он ставит тем самым цеховую администрацию и партийную организацию в затруднительное положение: ведь тут он прав уже не только по его личному убеждению, а и по понятиям его товарищей-рабочих (для которых все «разборки» с партией пока малоинтересны, а вот это — уже «наше» дело!).

Что касается данного случая, то хронометраж рабочего времени и т. д. был-таки произведен слесарем механосборочных работ и наладчиком ПКР самостоятельно, и его результаты и выводы «внедрены» в организацию производственного процесса. (Ноябрь-декабрь 2000).

 5.3. Письма Любимым женщинам. 1985

 5.3.1. Жизненные и общественные будни

 А. Алексеев — Р. Рывкиной (март 1985)

Дорогая Инна!

<…> Медсанчасть завода им. Калинина, а затем отпуск привели меня в полный физический порядок. Ну, а душевный — вроде не нарушался. Еще, конечно, осталась кое-какая социальная неупорядоченность — но это состояние перманентно-временное.

Ну, апелляцию в ОК я подал своевременно (4 марта). Посылаю Тебе ее текст. В нем, как видишь, есть плоды диалога с ГК КПСС. Как говорится, и мы не истуканы, кое-чего понимаем, на ошибках учимся… Во всяком случае — старых ошибок не повторяем.

Вообще, тут много чего можно комментировать… Ограничусь замечанием, что я не собираюсь полемизировать с директивным органом о правилах работы с документами для служебного пользования и первичными социологическими материалами. Но и не согласен принять на себя политические обвинения, не говоря уж об одном фактически ложном.

Апелляцию эту надо воспринимать в контексте всех остальных моих документов, хранящихся в партийном деле.27

…Не без перемен и в цехе. Уж и начальника цеха Данилушкина переместили, и секретарь партбюро цеха теперь другой (тяжела оказалась эта ноша Червякову). Мое дневное производственное задание повысилось до 9 руб. (с прогрессивкой получается около 12). В итоге, при среднемесячном заработке 257 руб. в прошлом году (когда задание было 8,5 руб.), я уже в 1985 г. достигну уровня зарплаты старшего научного сотрудника со степенью в академическом институте (только что — без десятилетнего стажа; но ведь и у меня на заводе пока только 5, а не 10 лет).

…О Советской социологической ассоциации, в связи со мной.

Мне кажется, Ты слишком всерьез берешь эту уважаемую общественную организацию. Не далее как вчера я вместе с членскими взносами за 1985 г. передал ее ученому секретарю Г. Румянцевой записку, что вот, мол, вышел из отпуска и готов к контактам с «комиссией по изучению моей социологической работы», как деликатно была определена задача этой комиссии в письме уч. секретаря на мое имя.

По возвращении из Н-ска О. [О. Б. Божков. — А. А.] затеял просветить одного из членов комиссии — Николая М. на мой счет. Он мне о своих замыслах не говорил, я узнал случайно, и О. только подтвердил. (Похоже, он предполагал, что я воспрепятствую.)

Ну, не дорого яденье, а дорого раденье, пусть яденье и несъедобно.

Максимум, чего О. достигнет, это усугубит неловкость положения этого члена комиссии (с которым, кстати, мы знакомы, хоть и не близко). Но ожидать от него поступков, тем более — требовать их от него, нелепо.

Для меня одним из внутренних моральных условий собственной явки на разбирательство моего «дела» на бюро ЛО ССА является как раз неявка на него членов бюро, куда более мне близких, чем этот Н. М.

Не думаю, что В. А., или Ф., или Х. будут заставлять явиться на бюро, чтобы обеспечить в нем кворум, которого там не бывало за 2 года ни разу. Ну, а если все-таки заставят, то уж придется бюро исключать меня из ССА заочно.

Впрочем, осталось уже меньше месяца до отчетно-выборного собрания ассоциации. Хотя вряд ли там произойдет существенное обновление состава бюро.

Так или иначе, суетиться по этому поводу я не собираюсь…

Ремарка: «…условие моей явки на разбирательство…»

«В. А.» — В.А. Ядов; «Ф.» — Б.М. Фирсов; «Х.» — Г.А. Хмара (ныне покойная). Все трое тогда входили в состав бюро ЛО ССА. Автор отдавал себе отчет в том, что встреча с ними на заседании, где планировалось исключение социолога-рабочего из Советской социологической ассоциации, неминуемо поставит как его самого, так и их в затруднительное положение.

Исключение состоялось лишь год спустя — без участия названных лиц. (Октябрь 2000).

 …Может, хватит пока «моих сюжетов»?

<…> Картина ИСЭПа (Институт социально-экономических проблем АН СССР. – А. А.) , действительно, безрадостна. В известном смысле мне можно позавидовать [тому, что автор там больше не работает. — А. А.].

10–12 апреля, между прочим, исэповская «мафия» будет самоутверждаться всесоюзной конференцией про социалистический город как объект исследования и управления, умудрившись заполучить в свою программу (по крайней мере — на бумаге) добрый десяток академиков. Слава богу, хоть З. [Т. И. Заславской. — А. А.] среди них нет.

Разумеется, нет в этой программе <…> [перечислены известные специалисты по социологии города. — А. А.]; нет и «засидевшихся» в ИСЭПе <…> [Здесь опущены инициалы, расшифровать которые сейчас затруднительно. — А. А.] А доклад о сущности, тенденциях и перспективах урбанизации делает… Сигов.

В общем, такое всесоюзное шоу, что не поверишь тем, кто говорит

о деградации ИСЭПа. <…>

Андр. Ал., 26.03.85

***

А. Алексеев — Р. Рывкиной (апрель 1985)

<…> Начались беседы в обкоме, отнимающие время и силы (на осмысление). В парт. комиссии ГК было больше деловитости. Здесь чувствуется какая-то неуверенность, опасения, как бы им не совершить какой-нибудь ошибки в проведении прежнего решения, но вовсе не сомнение в том, надо ли его пересматривать вообще. Раньше середины-конца мая итогов, пожалуй, не будет.

Насчет Николая М. и т. п. — чего же непонятного? <…> Вот посылаю Тебе своеобразный отчет о своих взаимоотношениях с ССА («Объяснение» от 7.04.85).

На следующий день после получения этого объяснения было принято решение о переносе срока отчетно-выборного собрания ЛО ССА на месяц (совпадение, думаю, случайное; хоть и лучше бы для них было, чтобы я в этом собрании уже не имел права полноценно участвовать).

Интересна реакция членов бюро той секции ЛО ССА, в которой я состою. Логика их такова: почему он (т. е. я) не написал в своем объяснении, какой он хороший, что он «гражданский научный подвиг» совершил и т. п. А то — как же нам его защищать? Очень своеобразный инфантилизм, кстати, предполагающий у «подвижника» отсутствие чувства собственного достоинства.

Впрочем, недостатка объективной информации о моей работе на заводе и т. п. (включая известную Тебе статью про «человека в системе реальных производственных отношений») у социологической ассоциации нет.

Особенно Н. М. (он еще и член бюро секции) обижен: мы хотели как лучше (его исключить), а он…

Ну, а по тексту моего «Объяснения» для ССА Ты можешь судить, является ли мое настроение «сниженным».

…О чем пишу и над чем работаю? Как видишь, «исследую» социальные институты, ну, и личность (собственную), конечно.

Личность и общество, как видно, моя последняя и «коронная» тема… Мне кажется, что мы с Тобой живем равно интересно и эффективно, но в разных жанрах работаем. Так и надо. <…>

А. А., 28.04.85

***

 А. Алексеев — Р. Рывкиной (июнь 1985)

<…> Как обычно, благополучен.

Социологической ассоциации все еще не удалось исключить меня из своих рядов.

Заседание партийной комиссии состоялось (20 мая). Пока предварительно, на 4 июня назначено рассмотрение апелляции на бюро обкома.

Есть одно симптоматичное обстоятельство: из справки парт. комиссии ОК, в принципе куда более обстоятельной, чем горкомовская, исчезло упоминание А. Зиновьева. Весь упор теперь на М. Цветаевой и проч. Но вот с письмами ее получился конфуз (о котором комиссия еще не знает). Оказалось, что они напечатаны в журнале «Октябрь», в прошлом году… Да и с Оруэллом — не все однозначно. <…>

Впрочем, в отношении 4 июня — я радикальных перемен не жду.

…Полчаса назад пришел по почте ответ из прокуратуры Василеостровского района о том, что по инциденту с «таинственным» налетом на мою квартиру 1983 г. возбуждено уголовное дело по статье… о «неприкосновенности жилища».

На этот счет — уж только руками развести: что бы это значило? <…>

А., 1.06.85

***

 А. Алексеев — Р. Рывкиной (июнь 1985)

<…> 4 июня состоялось рассмотрение апелляции на бюро Лен. обкома КПСС. <…>

Так или иначе, в ключевом (отвечающем аж статье Уголовного кодекса) пункте обвинения бюро обкома инициаторов обвинения [т.е. УКГБ ЛО. — А. А.] не поддержало. Зато… к «политически вредным социологическим исследованиям» — в выступлении зам. председателя партийной комиссии на бюро — отнесено также и «наблюдающее участие» (5 лет работы на заводе); к «клеветническим материалам» — архивы моего исследования.

Как видишь, защитник противостоящей мне команды мощным ударом направил мяч… в собственные ворота. (Откуда, разумеется, еще не следует, что гол будет засчитан судьей.) <…>

Отрадность формулировки решения бюро ОК КПСС, несмотря на всю ее грозность («исследования политически вредного характера»; «написание клеветнических материалов на советскую действительность»; это уж помощники тов. Зайкова постарались: не «вошел я в их положение»…), состоит в том, что с моего «дела» ныне как бы снята скандальная, «антигосударственная» шелуха.

Обнажилась суть — научная, гражданственная, жизненная позиция, которую теперь «легко и просто» по-партийному защищать.

Что я и собираюсь делать. <…>

Андр. Ал., 18.06.85

***

А. Алексеев — Р. Рывкиной (август 1985)

Дорогая Инна!

<…> Твое самообвинение насчет задержки с ответом на мое письмо очень трогательно. Единственное слабое место в нем — это возведение его в квадрат или в куб, посколькуименно мне не отвечено. Меня надо «беречь», и уж во всяком случае не позволить мне и мысли, будто я «забыт»… Этот акцент — дает мне повод для доброй «снисходительной» улыбки на твой счет.

Да не журись Ты, пожалуйста! Лично я сейчас гораздо больше нравственно страдаю из-за собственных задержек с ответами на письма, чем из-за задержек с ответами на мои. (Это, конечно, вовсе не исключает того факта, что некоторые из моих прежних корреспондентов как-то «стушевались» за последние год-полтора.)

Итак, я Тебе не прощаю, поскольку прощать не в чем — не виновна (приговор!).

О себе. Опускаю подробности жизни, хоть и немало чрезвычайно интересного. Ограничусь вложением в этот конверт того «резюме», которое содержится в тексте апелляции в Комитет партийного контроля. Как мне на днях было сообщено письменно инструктором КПК при ЦК КПСС тов. Шадриным, апелляция получена и о времени рассмотрения меня известят позже.

Как я сегодня подтвердил в ответ на телефонный запрос из обкома, апеллирующий намерен лично участвовать в рассмотрении своего дела, т. е. прошу у КПК вызова в Москву. <…>

Ты меня называешь то Скалой, то Идеалистом… Моя «Скала» стоит на вполне материалистических основаниях. Свои прогнозы я уже Тебе высказывал. Когда Ты мне объясняешь, что об эпохе надо судить по ее делам, а не по ее словам, это мне кажется трюизмом.

Не банальным является соотнесение того и другого — в «жестких» ситуациях. <…>

Вообще же — не преувеличивай, ради бога, мой исследовательский мотив. Вслед за одним из героев любимого мною Грэма Грина, я могу сказать, что просто… «Хотел жить достойно».

Примечание. «Кажется, я в каком-то смысле просто хотел... достойно жить». Грин Г.Ведомство страха / Английский детектив. М., 1983, с. 362.

  Когда понятие достоинства у человека достаточно развито и критерии достоинства не слишком размыты — выполнение этой «жизненной задачи» может оказаться довольно хлопотливым. <…>

Тв. Андр. Ал., 26.08.85

5.3.2. Что такое достоинство?

[Прерву цитирование писем 1985 г. ради более ранней заметки моего друга. — А. А.]

Тезисы Р. Баранцева (август 1983)

 О ДОСТОИНСТВЕ

Чувство чистой совести достаточно для смерти, чувство нравственного достоинства необходимо для жизни. Н. И. Тургенев

 1. Традиционное понимание

Понятие достоинства достаточно старинное, сложившееся. В словаре Даля (1956) оно разъясняется через стоимость, ценность, добротность, степень годности; а достойный значит стоящий, заслуживающий, надлежащий, должный, приличный, сообразный с требованиями правды, чести. Философская энциклопедия (1962) определяет достоинство личности как осознание личностью своего общественного значения, права на общественное уважение, основанное на признании обществом социальной ценности человека, и дает краткое представление о трактовке этого понятия в эпоху Возрождения, у Гоббса, Руссо, Канта, Шиллера, Фихте и др. Современный словарь по этике, связывая достоинство с представлением о ценности человеческой личности, подчеркивает его регулирующую роль как в процессе самосознания, так и в нормах отношения общества к личности.

Выражения «чувство собственного достоинства», «сохраняя достоинство», «оценить по достоинству» понимаются всеми примерно одинаково. Емкость и устойчивость этого понятия способствуют его употреблению в заголовках, например, «Об искусстве жить достойно» — название философских очерков Монтеня, изданных в 1973 г. Почти так же названа статья М.Строевой в «Правде» за 30.06.83 о московских гастролях БДТ.

Можно говорить о периодическом ослаблении поля достоинства, о неравномерности его распределения (вспоминая, скажем, слова Достоевского о том, что отсутствие уважения к себе — беда русского человека), о дефиците нравственных ценностей в эпоху НТР и т. п., — но традиционное содержание этого понятия несомненно существует.

2. Ложная альтернатива

Нередко бывает, что человека, отстаивающего свое достоинство, спешат обвинить в гордыне. Со стороны в этом видится элементарный акт огрубления, снижения, редукции. Однако фактически совершаемая здесь подмена не столь тривиальна. Как гордость, так и достоинство могут проявляться в разной мере, но даже преувеличенное достоинство не есть чрезмерная гордость. Количество тут не обязано переходить в качество, ибо это количества очень разных свойств. Если достоинство — категория аксиологическая, то гордость — скорее онтологическая. Смешение их на единой оси может приводить к очень тяжким последствиям.

Одно из них выражается в следующей концепции. Достоинство — якобы не обязательное понятие, ибо оно представляет собой облагороженную модификацию гордыни. Поэтому человек оказывается в гордыне всякий раз как только заговорит о собственном достоинстве. И стремление к достоинству не может быть добродетелью, ибо это только способ реализовать свою гордыню (т. е. достоинство = гордыня + лицемерие).

Этот пример показывает, что аксиологию и онтологию, качество и субстанцию, эмоции и интуицию, душу и дух необходимо различать фундаментально. Трудность состоит в том, что в диадной парадигме мы слишком привыкли все это валить в одну иррациональную кучу.

3. Попытка структуры

Достоинство и гордыня несравнимы количественно уже потому, что находятся в разных аспектах фундаментальной триады «рацио-эмоцио-интуи-цио». Более того, они принадлежат разным триадам. Если гордыня — соблазн духа, то до системной триады ее можно дополнить властью и страстью, как рациональным и эмоциональным соблазнами. Достоинство же дополняется такими регуляторами, как честь и совесть. Эти две триады, очевидно, тоже не составляют антитезы. В оппозиции к соблазну находится воздержание, трихотомия которого дает: «нестяжательство-целомудрие-послушание». Таким образом, достоинство и гордыня оказываются в следующей триадной структуре:

 

 Следовательно, честь регулирует диаду «власть-нестяжательство», достоинство — диаду «страсть-целомудрие», совесть — диаду «гордыня-послушание».

По отношению к рассматриваемым понятиям эта структура — внешняя. Внутренняя структура, по-видимому, очень индивидуальна. Замыкание диады «внешнее-внутреннее» происходит в бесструктурной области.

Р.Г. Баранцев, 06.08.83

Ремарка: достоинство и гордыня.

Это — одна из давних работ Р. Г. Баранцева, посвященных проблемам тринитарной методологии и триадного синтеза. Выбор Рэмом Баранцевым именно этих понятий (достоинство, гордыня…) для обсуждения был тогда (1983) не случаен. (см. ………)

…Интересно, что, разыскав этот текст в своем архиве (и получив разрешение на его публикацию от Рэма), я тем самым «напомнил» о нем самому автору.

Думал, что опубликую первым. Но Рэм меня «опередил»: в 2001 г. эссе «О достоинстве» появилось в петербургском журнале «Реальность и субъект» (том 5, № 3, с. 21). (Январь 2000 — декабрь 2001)

5.3.3. И снова — письма Любимым женщинам

 . Алексеев — Р. Рывкиной (октябрь 1985)

Дорогая Инна!

Только что получил твое письмо «красными чернилами». Спасибо за хлопоты насчет моей работы. (Имеется в виду рукопись: «Человек в системе реальных производственных отношений» (1983). Опубликована, в сокращении, пять лет спустя в сборнике: Новое политическое мышление и процесс демократизации. М.: Наука, 1990. – А. А.)

Новой и более краткой (возможно!) статьей я займусь года через два, не раньше. Так что на сегодня других «визитных карточек» не имею. И вообще — не тот случай, чтобы работать без официального заказа.

Свободу использования имеющегося у Тебя текста я даю полную (разумеется, под твоим контролем).

Как ни странно, дефицита возможностей для публикации у меня сейчас нет. Я не печатаюсь там, где не печатался и не стремился печататься и раньше. И заказы поступают, и публикации идут помаленьку (из старого). Как ни удивительно — даже «обо мне» (Знание-сила, 1985, № 9. Статья Альфреда Сарно).

Если в журнале «ЭКО» возникнет действительный интерес к моему сочинению, то из него можно выбрать любые куски. Но сам я сейчас перегружен текущим «полевым этапом»…

Ремарка: «ЭКО» — «Юность».

Редакция журнала «ЭКО» в ту пору предприняла довольно дерзкий демарш: в «гостевой» подборке своих материалов на страницах журнала «Юность», навстречу XXVII съезду КПСС («опыт рассмотрения хозяйственных, экономических, управленческих проблем, накопленных журналом «ЭКО» за пятнадцать лет его существования») состоялась повторная публикация беседы журналиста М. Левина с ленинградскими социологами В. Ядовым, А. Алексеевым и Н. Щербаковым, на темы отношения молодежи к труду и т. п. (ЭКО, 1983, № 8).

При этом редакция сделала вид, что не знает об исключении одного из участников этой беседы из партии, год назад.

См.: Главное — дело // Юность, 1985, № 11. (Январь-август 2000).

…Вот с кем я с удовольствием поделился бы самыми последними производственными наблюдениями, так это с автором «Бригад на распутьи» (ЭКО, 1985, № 8). Может, Нина М. возьмет ленинградскую командировку? В «герои» ее очерков не напрашиваюсь, а в «ассистенты режиссера» — с радостью!

Примечание. Сложилось так, что именно Нина Константиновна Максимова, несколько месяцев спустя, стала первым редактором «Писем Любимым женщинам». Кстати сказать, название соответствуюшей главы нашей книги «Театр жизни на заводских подмостках» - принадлежит именно ей.

<…> Ожидаю вызова в Москву, на заседание Комитета партийного контроля. <…>

Твой Андр. Ал., 3.10.85

***

[11 октября 1985 г. апелляция исключенного из партии рассматривалась в Москве. Комитет партийного контроля при ЦК КПСС «не нашел оснований» для пересмотра предыдущих партийных решений.

Не возымело действия и приложение к апелляции заново перепечатанного, «для ЦК», 650-страничного комплекта инкриминируемых автору «клеветнических материалов» (см. выше).

Ниже — фрагмент личного письма, где сообщается об этом событии. — А. А.]

А. Алексеев — Л. Гурьевой (октябрь 1985)

Дорогая Людмила!

<…> В июле был занят составлением апелляции в ЦК. Три дня назад состоялось ее рассмотрение в Москве (выезжал туда). Отказ!

Похоже, даже не изменили формулировку (официально с формулировкой КПК при ЦК КПСС я пока не знаком). Факт отказа — достаточно многозначительный. Апеллировать к Съезду — буду! Позже. <…>

Множество всяких событий «помельче»… Но описывать их сейчас не стану. Ограничусь заверением в своем полном внутреннем и внешнем благополучии. Что, разумеется, не равно «покою». <…>

К сожалению, не успеваю подготовить давно обещанную Тебе статью: «Зачем нужны «отдельные случаи» социологу?». Отнимает время другое — текущая жизнь («партийная», «социологическая», «производственная»…). Поэтому высылаю старую, но добротную работу на темы социологии искусства.

Этой работе в свое время не повезло: обе конференции, на которые я ее посылал, не состоялись. Объем — всего 4 стр. <…>

Твой Андр. Ал., 2.10.85

Ремарка: главный публикатор социолога-рабочего (Людмила Гурьева).

Адресат этого письма — руководитель социологической лаборатории Томского государственного университета и редактор серии научных сборников ТГУ «Социальные проблемы познания и управления» канд. филос. наук Людмила Семеновна Гурьева.

Людмила Гурьева была, пожалуй, главным публикатором работ социолога-рабочего в 80-х гг.: как до 1984 г., так и после — независимо от того, как складывались обстоятельства его «дела».

Ныне Л. Г. — профессор Московского авиационного университета, директор Центра независимых социологических исследований Томского гос. университета.

В 2000 г., под ее редакцией, вышло первое русское издание книги Э. Гидден-са «Социология». (Сентябрь 1999 — сентябрь 2000).

***

 . Алексеев — Г. Ж. (октябрь 1985)

Здравствуй <…>!

<…> Из моих последних событий.

Пришло (через обком — партком) решение из ЦК. Как и можно было ожидать, оно не отличается от предыдущих. Состав моих преступлений теперь таков: <…>

[Здесь опущена формулировка решения КПК при ЦК КПСС, дословно совпадающая с постановлением Ленинградского обкома КПСС от 4.06.85. — А. А.]

Итак, партийная мера — высшая. Писать Съезду — буду.

А теперь — развлеку Тебя новостями помельче…

<…> Случился тут на заводе еще и такой казус: на недавнем отчетно-выборном профсоюзном собрании цеха неосторожно прозвучал призыв к «критическим замечаниям». Ну, я и брякнул, что цехком работал, может быть, и удовлетворительно, но есть такой «участок работы», к которому он (цехком) «близко не лежал»: это защита прав и интересов трудящихся. И привел несколько примеров…

После чего, по итогам тайного голосования, против председателя цехкома оказалось 38 голосов из 103; а исключенного из партии члена профсоюза, твоего корреспондента, взяли, да и вписали в бюллетень «доброхоты» — 17 раз. Такой вот конфуз вышел…

Есть и более серьезные [конфузы. — А. А.]. На сей раз — с президентом Советской социологической ассоциации Х.Н. Момджяном, копию ответа которого на запрос из АН СССР по поводу моего майского письма в отдел науки ЦК КПСС я недавно получил. Оказывается, согласно подписанному им (полагаю, с подачи нынешнего «вождя» ленинградских социологов Парыгина) ответу, я «сознательно искажал» факты — насчет неправомочности собрания ЛО ССА 22.05.85 и т. д.

Что, вообще говоря, равносильно… обвинению в клевете!..

Ремарка: второй раз — на те же грабли…

Выборы нового бюро Северо-Западного (Ленинградского) отделения Советской социологической ассоциации в мае 1985 г. (председателем бюро вновь стал Б. Д. Парыгин) происходили при отсутствии кворума, т. е. фактически были не законными, о чем социолог-испытатель и написал в ЦК КПСС.

При этом в письме было подчеркнуто, что это — повторный случай: так было и в 1983 году (когда Б. Парыгин сменил В. Ядова на посту председателя). В ответ последовало новое обвинение в адрес «неудобного» члена ССА. (Сентябрь 2000).

…Ну, я сообщил профессору Момджяну, что вынужден буду обратиться в суд, с гражданским иском в защиту своей чести и достоинства (статья 7 Основ гражданского законодательства Союза ССР и союзных республик), если этот документ не будет имотозван. Посылаю Тебе копию своего письма президенту ССА на эту тему. С интересом жду ответа на это письмо.

Забавно, что проф. Момджян является, кажется, главным советским специалистом по французским энциклопедистам. А они — стояли у истоков тех самых норм гражданского права, которые этот профессор так неосторожно нарушил…

А тем временем, на 25 октября назначено очередное заседание бюро Ленинградского отделения ССА — для обсуждения «персонального дела» социолога-рабочего.36

<…> Итак: «про здоровье» я написал; «про работу» — тоже; про «реакции на жизнь» — не забыл. Очень даже «реагирую»…

Еще раз: я очень благодарен Тебе за эти два письмеца. Я почему-то воспринял их как «отпущение грехов», совершенных в «Письмах Любимым женщинам» (разумеется, вовсе не тех грехов, которые инкриминировались в высоких и авторитетных инстанциях!).

Жду твоих дальнейших указаний, как жить дальше. <…>

Твой Андр. Ал., 14.10.85.

***

 Из письма президенту ССА, проф. Х. Н. Момджяну (октябрь 1985)

<…> Испытывая к Вам, Хачик Нишанович, безусловное уважение, как к специалисту и видному ученому, я надеюсь, что Ваше личное участие в этом ответе Управлению кадров АН СССР [с обвинениями в адрес социолога-испытателя относительно «сознательных искажений» и прочими порочащими его утверждениями. — А. А.] cвелось к подписи.

Предполагаю, что Вы, в качестве официального лица, опирались на информацию, исходящую от какого-то конкретного сотрудника аппарата ССА. И я полагал бы справедливым адресовать гражданский иск органу или лицу, являющемуся не номинальным, а фактическим распространителем ложной обо мне информации.

Желая избежать того, чтобы предъявлять свой иск лично Вам, президенту ССА, прошу Вас, уточнив источник информации, сообщить, на кого мне следует возлагать ответственность за вышеприведенные утверждения из подписанного Вами письма.

С уважением

член ССА, к.ф.н. А. Алексеев, 8.10.85

Ремарка: судебный иск гражданина к организации.

Социолог-испытатель предлагал президенту Советской социологической ассоциацииотозвать официальный документ, при составлении которого его подчиненные, как сказали бы теперь, президента «подставили».

Примечание. Решение об исключении социолога-рабочего из Советской социологической ассоциации было принято бюро Ленинградского отделения этой ассоциации лишь в январе 1986 г.

Проф. Момджян этого не сделал, по-видимому, полагая, что его корреспондент блефует. Тогда этим последним, в июне 1986 г., был выставлен, «по всем правилам», судебный иск в защиту чести и достоинства к Секретариату ССА.

Дело было выиграно социологом-рабочим в Севастопольском районном суде г. Москвы, в ноябре 1986 г. (Сентябрь 2000).

***

Из личного письма (октябрь 1985)

<…> Вот и стала Жизнь — Письмом, а Письмо — Жизнью. Опускаю (за недостатком времени) комментарии к этому утверждению. Жизнью — пишу письмо Тебе. Этакий новый эпистолярный жанр! Пока не канонизированный, не санкционированный, но и не пресеченный. <…>

А. А., октябрь 1985

 емарка: «линии» жизни.

Письма — пожалуй, единственный жанр, где все «линии» тогдашней жизни социолога-испытателя представлены «комплексно», нераздельно. (Вообще, в настоящей книге автор все же пытается как-то отделить их одну от другой.)

Дело в том, что в ту пору синхронно, и иногда взаимозависимо, развивались разные «жизненные сюжеты»: партийно-политический; собственно-производственный; отношения с общественными организациями (Союз журналистов, Советская социологическая ассоциация); «отношения» с органами госбезопасности; дело о «поврежденной двери»; отношения с коллегами и друзьями.

По крайней мере две из этих «линий»: производственная и отношения с ССА, — здесь представлены лишь эскизно. (Октябрь 2000).

5.2.4. «Рано или поздно я в партии восстановлен буду!»

[Жанр «открытого письма», с информацией для друзей и коллег о прохождении «дела» социолога-рабочего в партийных инстанциях, уже знаком читателю. Ниже — очередное такое письмо. — А. А.]

 Открытое письмо» (октябрь 1985)

 КОЛЛЕГАМ ИЗ ИСЭП И ТОВАРИЩАМ ПО ПАРТИИ

Считаю своим долгом сообщить всем тем, с кем связан дружескими и товарищескими отношениями, что 11.09.85 в Комитете партийного контроля при ЦК КПСС рассматривалась моя апелляция исключенного из партии, а вчера, 8.10, я был ознакомлен с решением КПК по этому вопросу.

Комитет партийного контроля согласился с решением Ленинградского ОК КПСС от 4.06.85 — отказать в пересмотре постановления парткома «Ленполиграфмаша» от 23.05.84. Сохранена и формулировка решения Ленинградского ОК:

«…исключить Алексеева А. Н. из рядов КПСС за проведение социологических исследований политически вредного характера, написание и распространение клеветнических материалов на советскую действительность, грубые нарушения порядка работы с документами для служебного пользования».

Настоящее решение, прошедшее все инстанции, кроме высшего органа КПСС, каковым является Съезд партии, не должно дать повода для сомнений в том, продолжаю ли я считать себя коммунистом. Безусловно да! И уверен, что рано или поздно я в партии восстановлен буду.

Заранее благодарен тем, кто вместе со мной разделяет эту мою глубокую уверенность.

А. Алексеев, 9.10.85

Ремарка: предвидел, но не все…

Заявляя, что «рано или поздно» будет восстановлен в партии, социолог-испытатель не ошибся. Вот только не предвидел, что несколько лет спустя сам не захочет в этой партии оставаться…

Пока же… См. ниже. (Сентябрь-ноябрь 2000).

***

Из обращения-апелляции к XXVII съезду КПСС (февраль 1986)

<…> Решение Комитета партийного контроля при ЦК КПСС от 11.10.85 принято на основе справки по моему вопросу, подготовленной сотрудником КПК А. П. Шадриным. Эта справка игнорировала все аргументы моей апелляции в КПК при ЦК КПСС от 28.07.85 г.

Мой партийный стаж — 23 года. По образованию — журналист, основная профессия — социолог. В минувшей пятилетке мною был предпринят научно-практический эксперимент наблюдающего участия в конкретной социально-производственной ситуации в качестве рабочего. До этого работал в Институте социально-экономических проблем АН СССР. В 1975– 76 гг. был секретарем партбюро этого института. В 1964–1965 гг. — заведовал отделом промышленности «Ленинградской правды». Как умел, всю жизнь старался быть полезным делу коммунистического строительства.

Вовсе не оспаривая допущенных мною действительных ошибок, которые ныне мною хорошо осознаны, я считаю часть выдвинутых против меня обвинений ошибочными, а решение об исключении меня из партии — несправедливым.

Реализуя свое право коммуниста, исключенного из партии, апеллирую к Съезду КПСС — прошу о восстановлении меня в рядах КПСС.

Считаю дело партии — делом своей жизни. Хочу с максимальной отдачей способствовать претворению в жизнь решений, выработанных коллективным разумом КПСС.

А. Алексеев. 21.02.86

Ремарка: слушайте, слушайте! Не забывайте!

Этот «новоязовский» текст заслуживает лингвосоциопсихологического анализа (пользуясь термином Т. Дридзе):

- «…как умел, всю жизнь старался быть полезным делу коммунистического строительства…». (а ведь — и правда: старался!..);

-  «…право коммуниста, исключенного из партии…» (подразумевается: «из партии исключен, но остаюсь коммунистом…»);

- «…считаю дело партии — делом своей жизни…» («дело партии» — то ли идеал, то ли «превращенная форма»);

- «…хочу с максимальной отдачей…» (ср. со стандартной формулировкой заявлений о вступлении в партию 60–70-х гг.: «Хочу быть в передовых рядах строителей коммунизма…»);

- «…коллективный разум КПСС…» (почти — «Высший разум…»). (Ноябрь 2000).

5.4. Социологическая ассоциация очищает свои ряды

Несколько вступительных слов

Как уже говорилось (в одном из писем), на протяжении всего 1985 года предпринимались попытки исключить социолога-рабочего из Советской социологической ассоциации.

Попытки не удавались: то — не собрать кворум бюро ЛО ССА, то я сам находил повод не явиться на заседание. В конце концов было сочтено возможным и необходимым рассмотреть персональное дело в отсутствие «героя».

Ниже — несколько документов, относящихся к этим событиям. (Октябрь 2000).

5.4.1. Попытка диалога

Объяснение члена ССА (апрель 1985)

В бюро Северо-Западного (Ленинградского) отделения ССА

Копия: в бюро секции заводских социологов ССА

от Алексеева А. Н., слесаря Ленинградского завода полиграфических

машин, кандидата философских наук, члена ССА с 1969 г.

Я являюсь членом Советской социологической ассоциации на протяжении 15 лет. Будучи профессиональным социологом, все это время принимал активное участие в работе этой добровольной общественной организации.

В январе 1985 г. я получил от председателя бюро ЛО ССА проф. Б.Д. Парыгина экстренное и без объяснения цели приглашение явиться на заседание бюро. За несколько часов до начала заседания это приглашение было отменено. А в феврале 1985 г. секретарь бюро Г.А. Румянцева известила меня, что в ЛО ССА создана комиссия по изучению моей социологической работы.

1 апреля 1985 г. состоялась встреча с членами этой комиссии — Ю.И. Гревцовым (он же — председатель ревизионной комиссии ЛО ССА) и Н.С. Мирошниченко (он же — зам. председателя бюро ЛО ССА). Названные товарищи информировали меня о действительной цели работы комиссии.

Как выяснилось из беседы, еще в январе с.г. председателем бюро отделения проф. Парыгиным инициативно был поставлен вопрос о «выведении» (исключении) меня из состава Советской социологической ассоциации. Для подготовки этого вопроса на заседании бюро, как оказалось, и создана эта комиссия, которая вовсе не предполагает изучать мою работу в целом.

Постановка вопроса о дальнейшем членстве в ССА связывается, как мне было сказано, с серьезными нарушениями порядка и условий научной деятельности, в частности — порядка обращения с материалами, имеющими гриф «для служебного пользования». Мне было предложено написать объяснение; комиссия обещала до обсуждения вопроса на заседании бюро ознакомить меня со своей справкой.

Должен сообщить бюро ЛО ССА, что беседа с тт. Гревцовым и Мирошниченко, происходившая в присутствии т. Румянцевой, оставила у меня чувство глубокого недоумения.

Как бюро наверняка известно, еще год назад (весной 1984 г.) мне были предъявлены государственной, а вслед за тем и партийной организацией, — серьезные обвинения, которые в целом можно определить как политические. По этим обвинениям я был в мае 1984 г. исключен из партии. После полугодового рассмотрения моей апелляции, бюро Ленинградского горкома КПСС не нашло возможным восстановить меня в партии, хотя и существенно пересмотрело первоначальную формулировку исключения (решение бюро ЛГК КПСС от 16.01.85).

Месяц назад (4 марта с.г.) мною была подана апелляция в вышестоящую партийную инстанцию (Ленинградский обком КПСС). Ответа на нее я пока что не имею.

Из беседы с тт. Гревцовым и Мирошниченко явствует, что комиссия ЛО ССА знакомилась с материалами партийного дела, хранившегося до последнего времени в Ленинградском горкоме КПСС. Знакомство это, судя по отдельным замечаниям членов комиссии, является беглым, по-видимому, выборочным, однако сам факт знакомства не вызывает сомнений.

В чем же увидела свою задачу комиссия ЛО ССА в этой ситуации? По меньшей мере удивительно, что руководство Ленинградского отделения Советской социологической ассоциации (оба члена комиссии являются ответственными представителями этого руководства) умудрилось «пройти мимо» упомянутых серьезных политических обвинений, выдвинутых против члена ССА. Или, по крайней мере, сделало вид, что оно их не заметило.

Вот, что член ССА допустил, как утверждается, нарушение порядка работы с документами «для служебного пользования», — это «по нашей части», тут есть повод для постановки вопроса об исключении. А все остальное Советской социологической ассоциации вроде бы и не касается. Это — «не наше дело».

По тому, как узко очерчивают эти товарищи компетенцию возглавляемой ими организации и свою собственную позицию, можно подумать,что со мной беседовали деятели общества филателистов или спасения на водах, а не научно-идеологической общественной организации [! — А. А.], ставящей своими основными задачами «всемерное содействие творческой деятельности ученых в области марксистской социологии в тесной связи с практикой коммунистического строительства и развитием научных знаний, более широкое привлечение и пропаганду марксистской социологии в нашей стране и за рубежом, борьбу с буржуазными социологическими теориями» [цитата из тогдашнего Устава ССА. — А. А.].

По-моему, коль скоро против члена ССА выдвинуты политические обвинения (справедливые или несправедливые — другой вопрос!), первой обязанностью руководящего органа, занявшегося этим делом, является самоопределение по данному, ключевому вопросу, а не только по относительно частному (хотя бы и немаловажному) пункту, каковым является, например, обращение с научными документами «для служебного пользования».

Тот подход к делу, который продемонстрировали руководители ЛО ССА в нашей беседе 1 апреля с.г., представляется мне недопустимо аполитичным [! — А. А.], уклончивым, смазывающим острые углы, не отвечающим высоким требованиям к общественной научной организации, имеющей содержанием своей деятельности развитие исследований в области общественной науки.

Думаю, что такая «беспартийная» позиция не к лицу ассоциации, являющейсяпартийной [! — А. А.] по самому своему определению. Партийная организация исключила Алексеева из своих рядов за политические ошибки, которые, как предполагается, он допустил, хотя и оспаривает это. Не уклонился от этого острого вопроса и Секретариат правления Ленинградской организации Союза журналистов СССР, также рассматривавший его (август 1984 г.). А руководство ЛО ССА считает достаточным исключить Алексеева из Социологической ассоциации «за нарушение порядка и условий научной деятельности» (дословно цитирую тов. Гревцова).

Создается впечатление, что комиссия больше озабочена «благополучным» осуществлением процедуры исключения, чем разбором дела по существу…

 Ремарка: «…нарушил порядок и условия…»

Если полгода назад, в самообороне против чиновников Союза журналистов СССР, социолог-испытатель уклонялся от идеологической дискуссии, то теперь он ее «провоцирует»: он, похоже, готов «вести бой» на этой территории, набравшись опыта в «разговорах в Смольном» и т. п. (см. выше).

Его нынешним оппонентам нужно одно: отрапортовать, по инстанциям, что А.«выведен» из рядов социологической ассоциации. Не важно как и за что. А им, видите ли, предлагается… «занять позицию»! Пришлось-таки в конце концов позицию занять (см. ниже). (Ноябрь 2000).

…Некоторая «опасливость» руководства ЛО ССА проявляется и в безоговорочном отказе от обсуждения моего вопроса на секции заводских социологов, членом которой я являюсь. Вместе с тем, налицо откровенное

стремление «предрешить» результат обсуждения (еще до выслушивания объяснений постулируется крайняя мера воздействия к члену ассоциации).

Тем не менее, комиссия заинтересована в соблюдении хотя бы минимума формальных моментов (объяснение обвиняемого, подготовка справки, обсуждение на бюро).

Но, в конце концов, главное не в этом. Из того, как поставлен вопрос комиссией, видно, что руководство отказывается, как уже было сказано, от принципиального и партийного [! — А. А.] разговора.

Было бы нелепо в этой ситуации давать объяснения по вопросам, которые тебе прямо не заданы. Поэтому в настоящем объяснении мне остается лишь констатировать, что все, что я имел сказать по существу предъявленных мне обвинений (включая и те, которые можно, хотя бы с натяжкой, подвести под понятие «нарушение порядка и условий научной деятельности»), со всей определенностью и самокритичностью высказано мною в партийной апелляции от 3.03. С этим документом я ознакомил коммунистов, членов комиссии ЛО ССА тт. Гревцова и Мирошниченко.

Разумеется, я не могу предугадывать результаты рассмотрения моей партийной апелляции. Но думаю, что эти результаты будут не безразличны и для бюро ЛО ССА.

Члены комиссии ЛО ССА тт. Гревцов и Мирошниченко были информированы мною также, вкратце, о содержании и параметрах моей научной деятельности за период 1980–1984 гг. и о моей работе в качестве члена ССА.

В заключение хочу обратить внимание бюро ЛО ССА на одно специфическое побочное обстоятельство предполагаемого разбора моего дела.

Сама постановка вопроса об исключении из ССА в Ленинградском отделении является беспрецедентной (за 15 лет такого случая, насколько мне известно, не было). Причем запланировано обсуждение этого вопроса на заседании бюро 19 апреля с.г., т. е. за пять дней до очередного отчетно-выборного собрания ЛО ССА, назначенного на 24 апреля.

Некоторая двусмысленность ситуации состоит в том, что руководство ЛО ССА намерено провести это обсуждение (и, по-видимому, решение) именно в своем нынешнем составе, определившемся на собрании Отделения 17 января 1983 г. Между тем, члены бюро ЛО ССА, вероятно, помнят, что именно А. Алексеев был тем самым членом ССА, который на собрании 1983 г. публично обратил внимание на его [собрания. — А. А.] неправомочность (в выборах нынешнего бюро тогда принимала участие едва треть всего состава организации).

Этот проблемный вопрос в свое время был поднят мною в письме на имя секретаря Ленинградского ОК КПСС тов. Захарова от 28.01.83. Не найдя поначалу поддержки в отделе науки ОК КПСС, я тогда обратился с письмом в отдел науки ЦК КПСС (от 29.03.83) и в общей постановке вопроса был поддержан.

Тем не менее, нынешнее руководство ЛО ССА продолжало осуществлять свои функции, за 2 года так и не озаботившись тем, чтобы провести повторное собрание — для подтверждения своего «мандата» от действительного большинства членов Ленинградского отделения ССА.

Строго говоря, нынешний состав бюро ЛО ССА, не будучи «законно» избран на отчетно-выборном собрании, неправомочен решать вопрос об исключении члена ассоциации из ее рядов.

Избежать еще и этого нарушения норм демократического централизма (не говоря уж об отмеченной двусмысленности ситуации) нетрудно, отодвинув предполагаемое обсуждение всего на несколько дней и предоставив решение персонального вопроса новому составу бюро Отделения, который будет избран в апреле 1985 г. на отчетно-выборном собрании, где, надеюсь, казус 1983 г. не повторится.

(Сказанным я, конечно, не хочу бросить тень или поставить под сомнение авторитет конкретных лиц, входящих в нынешний состав бюро.)

Это последнее соображение, разумеется, является частным, по сравнению со сказанным мною выше — насчет занятой нынешним руководством ЛО ССА далеко не принципиальной, уклончивой позиции. Но и оно заслуживает учета при подготовке разбора моего дела руководящим органом Отделения ССА.

А. Алексеев, 7.04.85

 Читая этот текст, можно подумать, что социолог-испытатель «знает» судьбу, которая постигнет тогдашнее руководство ЛО ССА два года спустя, когда оно будет «сметено» — «волной» перестройки (март 1987). Но нет, не знал… — А. А.]

 5.4.2. Монологи на заседании бюро ЛО ССА

Из протокола № 1 заседания бюро ЛО ССА (10 января 1986 г.)

Присутствовали: <…> [Список присутствующих здесь не приводится, поскольку, как выяснилось позднее, не все указанные в протоколе лица действительно присутствовали на этом заседании. — А. А.]

Повестка дня:

1) Итоги Пленума правления ССА «Октябрьский (1985 г.) Пленум ЦК КПСС и задачи социологической науки в решении проблем ускорения социально-экономического развития советского общества» (д. ф. н., проф. Парыгин Б. Д.).

2) План мероприятий по реализации критических замечаний, высказанных на заседании Президиума ССА 11 октября 1985 г. (д. ф. н., проф. Парыгин Б. Д.).

3) Информация о работе социологической службы НПО «Уран» (рук. социологической службы Синов В.В.).

4) Обзор планов работы исследовательских секций на 1986 г. (Румянцева Г. А. ).

5) Персональное дело члена ССА к.ф.н. Алексеева А. Н.

6) Прием в члены ССА.

***

<…> 5. Персональное дело.

Парыгин Б.Д. [председатель бюро ЛО ССА. — А. А.] Сегодня мы рассматриваем персональное дело члена ССА А. (Здесь и далее в оригинале документа — фамилия. – А. А.). Доложит председатель комиссии Гревцов Ю.И.

Гревцов Ю.И. Зачитывает справку комиссии.

Парыгин Б.Д. Хотелось бы послушать членов комиссии.

Воронцов А.В. Когда я знакомился с делом в ОК КПСС, то у всех членов комиссии было единодушное мнение — исключить А. из членов ССА. Чего он добивается? Все его высказывания — с позиций антикоммунизма. К примеру, он приводит в дневниках высказывания Бжезинского и нет ни слова о социализме. Руководителей подразделений он называет генеральными марионетками. [Интересно, что ни цитат из Бжезинского, ни выражения «генеральные марионетки» в «Письмах…» социолога-рабочего нет. — А. А.] Он использовал данные социологического исследования, которое он проводил один, без экспертов, использовал данные с одной стороны — найти отрицательный ответ. Анкета — 45 экспертов — в формулировке «кризис» нашего общества, а также его выводы, основанные на этих 45 интервью — «общество утратило идеал и перспективы развития», «коррупция на всех уровнях», «рост бесхозяйственности».

Меня удивляет поток писем А. в свою защиту. Это в какой-то степени человек бессовестный, нам надо было пригласить корреспондента из «Ленинградской правды» и осветить его деятельность.

Федосеев А.А. А материалы исследований были представлены А. куда-либо? На Запад его материалы не попали?

Гревцов Ю.И. Нет, его материалы распределялись в кругу его друзей и сочувствующих. На Запад материалы его исследований не попали. Распространялись только среди знакомых разных городов.

Мирошниченко Н.С. Не знаю, что добавить. Все это верно. Я думал в начале работы комиссии, что какие-то материалы есть, а когда стали смотреть материалы, то увидели, что его никак нельзя понять. К нам в процессе работы подходили многие товарищи, которые говорили, что А. много сделано, у него много монографий, но никто нам ничего не дал в письменном виде. По материалам дела — у него 500 страниц, особенно дневник «Писем», материал не предназначался для работы, но все это распечатывалось и рассылалось. Подход действительно его тенденциозный.

Тов. А. все это понял и свои ошибки признал в апелляции в партийные органы [? — А. А.]. Мне казалось, что на нашем бюро он что-то скажет в свое оправдание. Но этого не случилось.

Парыгин Б.Д. Кто желает еще высказаться?

Ельмеев В.Я. Мы слышим, что бывают такие выступления и за рубежом. Чем объяснить этот факт? Видимо, низким научным уровнем. Деятельность А. вредная тем, что он решил социологию использовать не для целей укрепления социалистического общества.

Лисовский В.Т. Ведь он не ребенок и должен знать, с каких позиций он выступает. А., видимо, извлек только плохое из общения с рабочим классом. Решение наше должно быть однозначным — исключить его из членов ССА. [Комментарий см. ниже. — А. А.]

Максимов Б.И. Я не член бюро. Хочу призвать членов бюро к повышенной внимательности ввиду уникальности рассматриваемого дела, незаурядности личности А. Им допущены серьезные ошибки. Вместе с тем ему присущи большие достоинства. Это человек чрезвычайной работоспособности, им опубликовано более 100 научных работ. Результаты, полученные А. во время работы на заводе и отраженные в научных отчетах, в большой статье для журнала «Системные исследования», имеют важное значение с точки зрения совершенствования хозяйственного механизма. При поступлении на завод А. руководило стремление глубже понять природу социально-экономических отношений в производственном коллективе, с целью разработки предложений по совершенствованию хозяйственного механизма. А. сознательно шел на ухудшение своего положения, связанного с проведением включенного наблюдения, надо отдать должное его гражданскому и научному мужеству. Выражаю мнение, что ошибки А. есть именно ошибки, но не злоумышленные действия. При сопоставлении их с заслугами А. можно ставить вопрос об оставлении его в составе ССА, при вынесении соответствующего взыскания.

Пашков А.С. [директор НИИКСИ при ЛГУ. — А. А.] Лично не знаю, но как юрист считаю, что есть основания для квалифицирования уголовного преступления. Что это — заблуждение или сознательный источник? Почему распространял письма антисоветского содержания? С ним поступили очень гуманно. Будучи специалистом, он злоупотреблял правами члена ССА. В ходе исследования мы можем получать разную информацию, вопрос в том, как к ней относиться.

Сигов И.И. [директор ИСЭП АН СССР. — А. А.] Пришлось некоторое время работать с А. Считаю, что комиссия проделала очень тщательную работу и все это верно отражено в справке комиссии. Основное в материалах А. — цинизм. Это человек, который действует не с позиции что-либо дать, а только критиковать. Комиссия объективно оценила его дело.

Парыгин Б.Д. Складывается ясная картина. Налицо факт политического цинизма и негативизма. Вывод ясен — сформулированный комиссией. Я убедился в его наклонности к сепаратизму еще 10 лет назад. Прошу председателя комиссии зачитать проект постановления.

Гревцов Ю.И. [зав. лабораторией НИИКСИ при ЛГУ. — А. А.]. Зачитывает проект постановления:

Заслушав и обсудив справку комиссии по рассмотрению персонального дела члена ССА, к.ф.н. Алексеева А. Н., бюро ЛО ССА постановляет:

— За серьезные нарушения принципов Устава Советской социологической ассоциации (ст. 4 и 15-в), этики советского ученого, выразившиеся в проведении политически не выдержанного, тенденциозного исследования, грубых нарушениях правил использования и хранения документов служебного характера, распространении среди знакомых материалов политически вредного характера, а также материалов, имеющих гриф «для служебного пользования» — исключить Алексеева А. Н. из членов Советской социологической ассоциации (в соответствии со ст. 16 и 17 Устава).

— Решение бюро направить на утверждение в Президиум правления ССА.

— Просить Президиум правления ССА опубликовать информацию о принятом решении в журнале «Социологические исследования».

Парыгин Б.Д. Голосуем за формулировку предложенного комиссией проекта.

Постановили: Исключить Алексеева А. Н. из членов ССА с предложенной комиссией формулировкой.

Председатель бюро, д. ф. н., проф. Б.Д. Парыгин

Ученый секретарь Г.А. Румянцева

Примечание. Б.Д. Парыгин тогда — зав. сектором Института социально-экономических проблем АН СССР, ныне — профессор Гуманитарного университета профсоюзов.

Ремарка: «Пусть уж будет все как было…» (Владимир Лисовский).

Не далее, как сегодня (31.10.2000), на защите докторской диссертации А.В. Тихонова, на Ученом совете социологического факультета Санкт-Петербургского университета, я встретил одного из своих тогдашних оппонентов — докт. филос. наук, профессора факультета социологии СПбГУ, главного научного сотрудника НИИКСИ СПбГУ — Владимира Тимофеевича Лисовского.

В. Л. сам завел речь об этом эпизоде 15-летней давности. Он сказал, что глубоко сожалеет о случившемся и приносит мне извинения.

Я эти извинения принял, а потом заметил, что поставлен нашим разговором в затруднение: в мою книгу уже включен протокол того самого заседания, где… и т. д. Следует ли мне теперь сделать купюру в публикации документа или…

Владимир Лисовский сказал, что купюр делать не надо, и разрешил мне обнародовать его извинения. (Октябрь 2000).

5.5. «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки»

5.5.1. «Человеческий фактор» перемен: за и против. «Экспериментальная» ситуация противодействия переменам

[Последующие обращения социолога-испытателя в высшие партийные инстанции (1986–1987) постепенно переросли в «проблемные записки», где критическая постановка общих вопросов партийной и общественной жизни превалирует, а иногда и вытесняет тему личной «партийной судьбы».

Ниже — письмо М.С. Горбачеву (март 1986). Публикуется с небольшими сокращениями. — А. А.]

А. Алексеев — Генеральному секретарю ЦК КПСС М. Горбачеву (март 1986)

Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!

Ждал Вашего доклада на Съезде КПСС, чтобы окончательно решить для себя вопрос о целесообразности обращения к Вам с этим письмом. Вижу, что не только целесообразно, но и должен это сделать. <…>

Вкратце

Автор приветствует доклад М. С. Горбачева на XXVII съезде КПСС как «отвечающий чаяниям массы советских людей — таким чаяниям, которые до недавнего времени не было принято высказывать вслух, по крайней мере — во всеуслышание».

Приводит в качестве примера попытку разработки опросной методики «Ожидаете ли Вы перемен?», которая, «оказавшись неудачной», может служить примером того «предощущения перемен», которое «давало импульс этой работе», и т. д.

«…Теперь читаю Политический доклад ЦК КПСС — как ответ коллективного разума партии на эти давно волновавшие меня (и, конечно же, не только меня) вопросы…».

<…> Но остается серьезная опасность сопротивления начавшимся переменам. Ведь в них не заинтересованы не только подпольные миллионеры или закоренелые алкаши. Существенно важно правильно оценить, кто, каким образом и в какой мере может оказать, да, по существу, уже и оказывает им противодействие. Тут каждому следует задуматься, что он лично может сделать, чем способствовать предстоящей очистительной и мобилизующей работе. Думаю, что могу быть полезен и я.

Противодействовать современным переменам в экономической, социальной, политической жизни можно, одобряя на словах новые партийные установки. Носителей такогоприспосабливающегося противодействия будет, насколько я могу судить, относительно немного среди рядовых тружеников (рабочих, крестьян, народной интеллигенции), зато не так уж мало на разных, в том числе средних и низших уровнях хозяйственного, ведомственного, государственного управления и партийного руководства.

Бюрократизм, показуха, безответственность, личные амбиции мелких и крупных начальников, разнообразные формы ущемления творческой инициативы, привычка к администрированию, с одной стороны, и к бездумному исполнительству, с другой, демагогически искушенное «разгильдяйство» и «прохиндейство» — все это явления, успевшие пустить глубокие корни. Выкорчевывание этих корней — в известном смысле потруднее осуществляемого ныне обновления кадров на высших руководящих постах или разоблачения очевидных перерожденцев. Это — работа не на месяцы, а на годы.

Разумеется, Генеральному секретарю эта опасность видна. Но чтобы успешно преодолеть сопротивление накопленной инерции, не существующей иначе, как во взглядах и поступках конкретных людей, необходимо исчерпывающее, достоверное знание о ее, этой инерции, источниках, формах и силе. Свою скромную лепту в это знание хотел бы внести и я, полагая, что всякий личный, а тем более профессионально-исследовательский опыт здесь может быть полезен.

<…> Трудно сказать, какая из профессий является ныне для меня основной. Я — социолог (кандидат философских наук, имею ученое звание старшего научного сотрудника по специальности «прикладная социология») и одновременно рабочий (слесарь механосборочных работ Ленинградского завода полиграфических машин). Шесть лет назад (в 1980 г.) мною было начато экспериментальное социологическое исследование социальных и социально-психологических предпосылок повышения трудовой и общественной активности работника на производстве. В соответствии с исследовательским замыслом я при этом самстал рабочим.

Мой научно-практический эксперимент, исследование производственной жизни изнутри, «глазами рабочего», начался при поддержке ленинградских партийных органов, был частью плана НИР Института социально-экономических проблем АН СССР. Основными объектами изучения при этом были «инновационные» процессы — внедрение новой техники и технологии и развитие бригадной формы организации и стимулирования труда. В тот и другой социальные процессы я был непосредственно включен, будучи наладчиком нового, в ту пору уникального на заводе оборудования, а затем и членом комплексной бригады, работающей на единый наряд.

Экспериментальный характер проводимого исследования и моя личная убежденность в необходимости ряда существенных перемен диктовали мне достаточно нестандартную линию поведения, нарушающую многие сложившиеся стереотипы. В качестве рабочего я энергично лично вмешивался в процессы, которые изучал как социолог, и одновременно искал новые формы их научного отображения и социологического осмысления.

Со временем мои индивидуальные усилия преодолеть «известную отдаленность» нашей общественной науки от запросов жизни стали раздражать определенную категорию людей из кругов научного, хозяйственного, партийного руководства. Потом оно показалось им «угрозой». Кто-то был, возможно, искренен, а кто-то преследовал и свою корыстную цель. Во всяком случае многое было сделано, чтобы скомпрометировать мои действия, жизненные и исследовательские шаги, и это отчасти удалось.

Особенность моего случая в том, что мне были предъявлены политические обвинения. В 1984 году я был исключен из партии, далее — из некоторых профессиональных общественных организаций (Союз журналистов СССР, Советская социологическая ассоциация), чему предшествовали, с моей точки зрения, сомнительные действия правоохранительных органов (1983 г.).

Некоторые обвинения со временем отпали, не получив подтверждения, некоторые же, являющиеся результатом предвзятого истолкования ряда моих исследовательских шагов, удержались вплоть до рассмотрения в высших партийных инстанциях.

Я опровергал политические обвинения, не оспаривая нескольких действительно совершенных профессиональных ошибок. Однако реабилитации добиться пока не удалось.

В какой-то момент я понял, что силою обстоятельств (среди которых и моя роль, пожалуй, не пассивна) рамки эксперимента социолога-рабочего расширились. «Экспериментальной» стала сама ситуация противодействия тем попыткам откровенного, реалистического анализа, критической постановки общественных вопросов, которые мною предпринимались и в качестве рабочего, и в качестве ученого, и в качестве журналиста.

В настоящем письме не место пересказывать все подробности и даже основные результаты этого социального эксперимента, поставленного «на самом себе». Это сделано в отдельной записке, условно названной мною «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки». Она обобщает результаты разработки научного направления, в рамках которого оказалось возможным проанализировать переплетение технологических, экономических и социальных проблем производства с позиций рабочего, участвующего во внедрении новой техники и бригадного подряда. Она, далее, позволяет на примере моей личной судьбы, как ученого и коммуниста, увидеть позиции отдельных представителей разных общественных групп по отношению к попыткам изменить ситуацию, сложившуюся на производстве и в общественной науке. Эта записка, как мне кажется, может служить наглядной иллюстрацией того, какие силы и в каких формах могут и, наверняка, еще будут противодействовать переменам и «укрощать» тех людей, которые готовы их осуществлять не на словах, а на деле.

Упомянутую записку я хотел бы представить в ЦК КПСС и готов сделать это по первому требованию. (Мне не хотелось бы передавать ее в местные партийные органы, поскольку критический анализ в ней во многом затрагивает отдельных работников ОК КПСС.)

В заключение несколько слов о своей личной партийной судьбе. Я считаю, что в отношении меня допущена ошибка, которая в конце концов, как я верю, будет исправлена. XXVII съезду КПСС отправлено мое письмо с просьбой о пересмотре решения об исключении меня из рядов КПСС. Цель настоящего письма — другая. Я считаю, что проделанная мною работа представляет общественный интерес, и хочу, чтобы ее результаты послужили тому благотворному процессу, который начался в партии и в стране.

С уважением

А. Н. Алексеев, 2.03.86

 5.5.2. Перемен не надо ждать. Их надо делать!

[Ниже — два фрагмента (вступление и заключение) инициативной аналитической записки для ЦК КПСС «Научно-практический эксперимент социолога-рабочего и его общественно-политические уроки» (1986).

Записка была передана в партийные органы лишь несколько месяцев спустя. — А. А.]

 Из записки для ЦК КПСС (апрель 1986)

<…> Одним из узловых вопросов современной перестройки экономической, социальной, политической жизни общества является вопрос о содержании и формах действия человеческого фактора общественных перемен.

Важно разобраться, кто действительно желает сегодня перемен, так или иначе способствует им, а кто способен только мешать оздоровлению общественной атмосферы, вовсе не будучи заинтересован в таком оздоровлении, но, разумеется, приспосабливаясь к новой ситуации. Какая жизненная позиция действительно отвечает требованиям того исторического периода, в который вступило наше общество. Наконец, как именно предстоит интенсифицироваться человеческому фактору, каковы пути его оптимальной организации и эффективной реализации личностного потенциала.

Я буду говорить об этом не вообще, а на собственном жизненном примере, являющемся, как мне кажется, и уникальным, и типичным одновременно. Моя профессия — социолог. И эта записка может рассматриваться как своего рода отчет о социологическом эксперименте, поставленном «на самом себе». В чем состоит эксперимент, как он начинался и какое продолжение получил — будет видно из последующего изложения.

Записка обильно документирована (Приложения: 0; А.1–12; Б.1–36; В.1–2). Собственное содержание прилагаемых документов, как правило, пересказываться здесь не будет. В известном смысле сама записка оказывается комментарием или «путеводителем» по этим документам. Поэтому знакомиться с соответствующими приложениями целесообразно по ходу чтения настоящей записки.

Следует оговорить, что основной текст составлялся в январе-феврале 1986 г., т. е. до открытия XXVII съезда КПСС.

Предложение представить эту записку в центральные партийные органы содержится в моем обращении к Генеральному секретарю ЦК КПСС М. С. Горбачеву, от 2.03.86. <…>

***

<…> Перемен не надо ждать, перемены надо делать. Таким видится главный общественно-политический урок из моего личного опыта социологического экспериментирования, не сводимого к отдельно взятой производственной сфере.

Вопреки обывательскому «здравому смыслу» я вовсе не считаю этот опыт отрицательным.

А. Алексеев, январь-апрель 1986 г.

Ремарка 1: эскиз для «Драматической социологии».

Инициативная аналитическая записка для ЦК КПСС, под указанным названием, объемом около 2 печ. листов, имела следующую структуру:

1. «Ожидаете ли Вы перемен?»

2. Социолог-рабочий

3. Начало противодействия

4. Работа правоохранительных органов

5. Партийное дело

6. Реакции общественных организаций

7. Из наблюдений социолога-рабочего последнего времени

8. Надо ли беречь «неудобных»?

К записке прилагалась композиция из 50 документов, относящихся к эксперименту и к «делу» социолога-рабочего.

В сущности, эта работа 1986 г. была первым наброском настоящей книги. (Сентябрь 1999 — октябрь 2000).

Ремарка 2: «данное» или «наше» общество?

Среди 50 документов, прилагавшихся к упомянутой аналитической записке для ЦК КПСС, был и такой: «Вопросы из пробного варианта социологического интервью “Ожидаете ли Вы перемен?” (составитель — А. Н. Алексеев, 1978 г.)».

Социолог-испытатель отмечает в своей записке:

«…Оригинал вопросника у меня к настоящему времени не сохранился. Однако в прошлом, 1985 году обстоятельства заставили напрячь память и восстановить по крайней мере ключевые вопросы…»

(Ну, это утверждалось — «на всякий случай»: одним из экземпляров вопросника автор тогда все же располагал.)

Интересно следующее обстоятельство: в оригинале вопросника фигурировало словосочетание «данное общество». («Исходя из Вашего опыта, с учетом Ваших жизненных наблюдений и размышлений, как бы Вы охарактеризовали общую тенденцию развития данного общества за последние 10–15 лет?» И т. д.). В тексте же, отправленном тогда в ЦК, автор написал: не «данное», а «наше общество».

Вряд ли это было аберрацией памяти… (Ноябрь 2000).

***

 От автора — сегодня

Дальнейшее развитие «дела» социолога-рабочего существенно обусловлено эскалацией общественных перемен. Уже через несколько месяцев после вышеприведенного обращения к М. С. Горбачеву социолог-испытатель писал в своем заявлении в Комитет партийного контроля при ЦК КПСС (август 1986):

«…Обвинения, выдвинутые в 1984 г., сегодня, после XXVII съезда КПСС, трещат по швам, настаивать на них остается лишь тем, кому неуютен ветер перемен и кого он, вероятно, вот-вот сметет… Вообще говоря, вопрос о моей партийности теперь уже не только моя личная проблема…».

Что было потом — выходит за хронологические рамки событий, описанных в этой книге.

Завершим эту главу краткой биографической справкой, отражающей взаимоотношения социолога-испытателя с коммунистической партией.

Автор этих строк вступил в КПСС в июне 1961 г. Был исключен из партии в апреле 1984 г. Восстановлен в партии, без перерыва в стаже, в апреле 1988 г. Добровольно вышел из рядов КПСС в июле 1990 г.

С тех пор и по сей день — беспартийный.

А. А., апрель 2001

***

 … Скорее по своему темпераменту и в силу приобретенного опыта, а отнюдь не из принципа я безразличен к тому, что не находится в моей власти. Не в первый раз я попадаю в положение, из которого не вижу выхода, но это было бы впервые, если бы я его не нашел.Любопытство к тому, что будет дальше, вот главное, что я чувствую в таких случаях.(Выделено мною. — А. А.) Я просто использую те средства, которые мне представляются лучшими, и спокойно жду результата…

Из письма Фихте — Канту. 1791 (цит. по: А. Гулыга. Кант, М., ЖЗЛ, 1977, с. 223).

…Поход в Мордор кажется безрассудным. Так пусть безрассудство послужит нам маскировкой, пеленой, застилающей глаза Врагу. Ему не откажешь в лиходейской мудрости, он умеет предугадывать поступки противника, но его сжигает жажда всевластья, и лишь по себе он судит о других. Ему наверняка не придет в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничтожить Кольцо — поход в Мордор — собьет его с толку…

Д. Р. Толкиен («Властелин колец»).

 …Таких, которые делают свое дело, а оно оказывается полезным для всех, на этом свете пока мало. Зато тех, что делают свое дело, а оно приносит всем зло, — такими людьми мир забит… Если их всех мнить своими врагами, тогда по одну сторону останешься ты один-одинешенек, а по другую сторону они — все вместе. И они тебя одолеют… За какое бы дело ты ни брался, если не пойдешь к нему с любовью в душе, тебе его не одолеть. Раз ты решил, что этот человек твой враг, ты его возненавидел, а чтобы зло, им принесенное, обратить в добро, в этом ненависть тебе — не товарищ и не советчик. Оттого ты и не должен в дурном человеке видеть врага. (Выделено мною. — А. А.) Пусть он считает тебя врагом и бьется с тобой, пусть он гонитель, а ты гонимый, — тогда люди возьмут твою сторону. Ни врагом, ни другом дурного человека не считай. Ты должен видеть порчу, идущую от него, зло, им творимое, — и все. Вот эту порчу и это зло ты должен преследовать, чтобы превратить их в добро. Люди же увидят, что хорошее победило дурное, и станут подражать тебе, сами сделаются лучше, чем были, больше их станет, таких людей, и тогда дурным словам и мыслям все труднее будет находить себе поле…

Ч. Амирэджиби («Дата Туташхиа»)

Конец

 

Оригинал: http://7iskusstv.com/2016/Nomer7/Alekseev1.php