Часть 1
Человек — религиозное животное; единственное животное,
которое любит ближнего как самого себя, и перерезает ему глотку,
если расходится с ним в богословских вопросах.
Марк Твен
Pелигии хранят и пополняют мартирологи святых мучеников, пострадавших за веру. Просвещение ведет свой список – ученых и вольнодумцев, гонимых религиозным фанатизмом. В первом из списков раздел иудаизма обширен, во втором – скромен и короток. Но Уриэль Дакоста вписан в него самыми крупными буквами.
Иудаизм, лишенный возможностей католицизма с его Инквизицией, боролся с инакомыслием доступными ему средствами. С тех пор они мало в чем изменились, так же как и цели, ради которых их применяют. Поэтому, вероятно, дело Дакосты не скоро еще получит постоянное место в архивах.
В первой половине 17 века в еврейской общине Амстердама происходили события, в полном своем развитии принявшие характер трагедии почти классической. Правда, на сцене выступали не цари и герои, а раввины и теологи. Но сам конфликт, само столкновение мировоззрений касались, вне всяких сомнений, важнейших вопросов человеческого существования. Спор шёл о смерти и бессмертии, о достойной жизни и страхе вечного наказания, о поклонении Богу и пустых ритуалах. Бог, в отличие от его олимпийских предшественников, не вмешивался в происходящее, но от его имени выступали обе противоборствующие стороны. В соответствии с классическими канонами все завершилось гибелью главного героя. Уриэль Дакоста: "... человеку благородному приличествует жить достойно или с честью умереть".[1]
Было бы странно, если бы такой сюжет не привлёк литераторов. Известность получила трагедия, написанная немецким писателем К.Ф. Гуцковым в 1848 г. В конце 19 - начале 20 века в Европе и России пьеса была чрезвычайно популярна и ставилась в лучших театрах (об этом - у Александра Лейзеровича в его превосходном очерке в "Семи искусствах")[2].
Не было недостатка и в академических исследованиях, в том числе и в России. Академия наук дважды – в 1934 и в 1958 г. – издавала работы Уриэля Дакосты с подробными комментариями.
Историки часто выражали сожаление, что главный труд Дакосты -«Исследование фарисейских традиций» безвозвратно утерян. В 1624 г.,сразу же после выхода книги, весь тираж был конфискован и публично сожжен по постановлению властей. Упорные поиски сохранившихся экземпляров не приносили успеха, хотя для самих поисков и были некоторые основания: по меньшей мере одна копия наверняка покинула Голландию, побывала в руках Великого инквизитора Испании и попала в «Индекс запрещенных книг» 1632 года.
Наконец, после долгих и почти детективных поисков, в 1990 г. троим исследователям – H.P. Salomon, Adri Offenberg, Harm den Boer – удалось обнаружить хорошо сохранившийся экземпляр в Королевской библиотеке Копенгагена.
Чудесное возвращение книги через 366 лет после сожжения оживило интерес к трагической истории автора, но также и к очевидному факту, что конфликт Дакосты с ортодоксами так же актуален сегодня, как и в те далекие дни. Последнее хорошо заметно по обсуждению амстердамской трагедии израильской (интернетовской) публикой.
В 1993 г. вышло факсимильное издание книги и её английский перевод, содержащий уточненные биографические данные автора.[3]
Все это оправдывает, как мне кажется, еще одну попытку понять случившееся, в том числе и психологические корни событий.
«Пример человеческой жизни» – так Уриэль Дакоста назвал автобиографию, написанную перед самоубийством. Предсмертное послание Дакосты в некотором смысле уникально. Трудно отыскать в истории случай, когда человек, решившийся на самоубийство, сохраняет душевные силы, чтобы изложить ясно и вразумительно свои религиозные и философские принципы. Он, конечно же, надеется, что потомки лучше, чем современники способны понять "величайшие несчастья и жесточайшие несправедливости... из-за которых... возненавидел свою жизнь" [4]. Но не только о них пишет Дакоста. Он предлагает своё, отнюдь не робкое толкование истоков морали, религиозных канонов и Священного писания. Эта автобиография-завещание позволяет понять и трагические коллизии его жизни, в самой краткой форме представленные ниже.
Итак, главное место событий – сефардская еврейская община Амстердама, при некоторых эпизодах в общинах Гамбурга и Венеции. Время действия – первая половина 17 века.
Эти процветающие и хорошо организованные общины стали убежищем «новых евреев», бывших когда-то «новыми христианами» (conversos) в Испании и Португалии. Чтобы возвратиться к вере своих предков, им пришлось тайно покинуть католические страны. Семья Дакоста бежала в Амстердам в апреле 1615г. Приняв иудаизм, Уриэль с женой и матерью переехал в Гамбург. И тут почти немедленно случились события, понять которые совсем непросто.
Дакоста направил в Венецию, (признанный центр еврейской учености) письмо, содержащее 11 тезисов против современного (раввинистического) иудаизма, который, по его мнению, недопустимо отклонился от первоистичника – Торы или письменного Закона.
Сам он писал в автобиографии: «Немного дней спустя я узнал, что нравы и установления иудеев нисколько не соответствуют предписаниямМоисея...Поэтому я не мог воздержаться — думал этим даже угодить богу — от свободной защиты закона». (Там же, стр. 144). Кажется невероятным, что Дакоста решился на опасную эммиграцию ради религии, о которой был столь мало осведомлен.
Уриэль (при рождении – Габриэль) появился на свет между ноябрем 1583 и мартом 1584 г. в Португалии. Его родители «принадлежали к благородному сословию; они происходили от иудеев, некогда насильственно принужденных принять христианство в этом королевстве».[5]Поскольку указ о крещении португальских евреев был издан 19 марта 1497 г., ко времени рождения Уриэля иудаизм не был в употреблении уже более 80 лет. Полагают, что семья Дакосты, как и семьи других евреев, принявших христианство, мало что знала о своей прежней религии, запрещенной в Испании и Португалии. И все же какая-то связь, какие-то тщательно упрятанные ритуалы могли сохраняться. Протоколы Инквизиции подтверждают слежку за родственниками Уриэля по материнской линии. Не в этом ли причина тайной эмиграции – страх перед Инквизицией, безжалостной в преследовании подозреваемых в иудаизме?
Сам Уриэль, однако, указывает иные причины, глубоко связанные с психологической структурой его личности.
Принятое в стране католическое воспитание вызывало у молодого Дакосты немалые затруднения. Будучи "по характеру и естественным склонностям очень чувствителен" и стыдлив, он "более всего боялся бесчестья". Ему казалось "невозможным исповедываться по римскому обычаю, чтобы заслужить надлежащее отпущение" [6]. Страх "вечного осуждения" сделался постоянным терзанием, и Уриэль "отчаялся в спасении, если оно приобреталось такими правилами...." (Там же. Стр.142 ).
Первым шагом к разрешению кризиса стало сомнение в достоверности рассказов о загробной жизни, которые вряд ли могли "согласоваться с разумом". Окончательное решение созрело не скоро. Дакоста закончил университет в Коимбре по профилю каноническое право и даже получил выгодную церковную должность. Это никоим образом не смягчало "скорбь и печаль", одолевавшие его. (Там же, стр.142). Выходом из психологического кризиса представлялся иудаизм, свободный от христианской мифологии. Тщательное изучение Ветхого завета подтверждало, что письменный Закон (Тора) не содержит ничего о посмертном наказании за прегрешения или воздаянии за благие поступки.
Увы, тот вид религии, с которым Уриэль Дакоста познакомился в еврейских конгрегациях Голландии и Германии, был слишком далек от его ожиданий и отклонялся от древнего первоисточника не меньше, чем папское католичество.
Но если Дакоста надеялся вернуть старейшин общины к истинной вере, то его наивность и простодушие обнаружились очень быстро. Было объявлено, что в одного из членов гамбургской общины "вошел злой дух, который мутит его рассудок", и человек этот "совершенный эпикуреец и отрицает бога". [7]
Под угрозой отлучения ему предложили "вернуться к здравому рассудку и успокоиться", а поскольку он продолжал "пребывать в строптивости", отлучение состоялось. Позже старейшины амстердамской общины "воодушевленные желанием возвратить его к истине", вновь предлагали Дакосте отказаться от неверных и еретических мнений и, убедившись, что он "упорствует в своем пороке", повторили отлучение. (Там же, стр. 114). Наконец, в 1633 г. состоялось окончательное, "большое" амстердамское отлучение.
Оно не ограничивалось запретом участвовать в жизни религиозной общины. То, что называлось ивритским словом херем означало анафему, проклятие, разрыв всех человеческих связей. Уриэля покинули даже самые близкие родственники (кроме матери, за что она тоже подверглась отлучению).
«Это отродье сатаны отвержено всеми своими братьями, его отовсюду изгоняют, везде стыдят, нет ему доверия у людей, нет ему покоя в доме своем...» (Там же, стр. 123).
Положение Дакосты сделалось, надо признать, отчаянным. После смерти жены и матери, он оказался в полной изоляции. Эмигрант, без всяких связей с коренным населением, он не мог искать поддержки (в отличие от Бенедикта Спинозы) у нидерландских реформистов. К тому же, усилиями братьев, Уриэль лишился своего состояния.
И Дакоста решается на примирение с общиной. Для этого ему следует пройти мрачный обряд, позорный и унизительный, в переполненной любопытным народом синагоге.
В траурной одежде, с черной свечой в руках, кающийся поднимается на возвышение и зачитывает приготовленный старейшинами текст. Он признается в страшных грехах и отрекается от своих ошибочных, еретических мнений. Его обнажают, привязывают к столбу и бичуют плетью. Затем он ложится на пороге, и все присутствующие, переступая через него, покидают синагогу.
Итак, Уриэль Дакоста сломлен и побежден после более чем 20-летнего сопротивления?
Предсмертное послание Дакосты может быть опорой для некоторых предположений о случившемся:
1. Согласие на позорную экзекуцию – не более чем тактический ход, попытка еще раз разыграть "обезьяну среди обезьян" [8], скрывая за нарочитым смирением неприемлимые для ортодоксов мнения. Уриэль, однако же, плохо оценил свои душевные силы, и потрясение, вызванное ритуалом покаяния, толкнуло его на самоубийство.
2. Самоубийство задумано как ответный удар в борьбе с иудейской ортодоксией, а мнимая капитуляция и её последствия должны были обнажить перед лицом потомков низость и жестокость его противников.
К первому мнению близок современный историк António José Saraiva, который полагает, что Уриэль покончил с собой в приступе меланхолии, вызванной невыносимым для него унижением.[9] Эта гипотеза, однако, плохо согласуется с чувствами Дакосты, которыми побуждалось его последнее, предсмертное сочинение. Здесь нет и тени подавленности, угнетения, депрессии, но с полной определенностью выступают гнев, раздражение, сарказм. "О, бесстыднейшие из смертных! О, отвратительные старейшины", – обращается он к своим врагам, – "видеть, как старого человека, достаточно высокого звания, от природы чрезвычайно стыдливого, в публичном собрании пред лицом всех — мужчин, женщин и детей — обнажили и бичевали плетью по приказанию судей, и каких судей! — скорее низких рабов, чем судей!..." [10]
Дакоста понимает, что ему не выстоять в борьбе с объединенными силами религиозных авторитетов и послушного им народа, но он ясно сознает величие борьбы и свою роль в ней, которая кажется ему достойной и возвышенной. "Мое дело настолько правее вашего, насколько истина выше лжи. Вы стоите за обман, чтобы пленить людей и обратить их в рабов, я же борюсь за истину и естественную свободу людей, которым прежде всего надлежит, избавившись от суеверий и пустейших обрядов, вести жизнь поистине человеческую". (Там же, стр.119).
Выбор Уриэля соответствует, мне кажется, второй гипотезе. Он принял решение " со славой пасть или, по крайней мере, умереть без скорби", но хотел бы, чтобы справедливый приговор вынесли ему потомки, и тогда он заслужит, быть может, "вздох сострадания" (Там же, стр.123). Что ж, надежда не беспочвенная. Правда, у религиозных ортодоксов мало что изменилось. Один из них, наш израильский современник, написал, что Дакоста выбрал самоубийство по тем же мотивам, что и террористы-самоубийцы и даже называл его «шахидом». [11]
Хранители единства.
Исторические материалы (доступные мне) ничего не говорят о реакции общины на смерть Уриэля Дакосты. Преобладающее настроение понятно из письма, посланного в Венецию много раньше, где "главы святой общины" сожалеют, что в Нидерландах нет Инквизиции и они не могут приговорить Дакосту к смертной казни. (Там же, стр 125).
Еврейская конгрегация Амстердама, при значительной её автономии, не обладала правом уголовного преследования и не могла назначать телесных наказаний. Бичевание кающегося грешника, необходимое для освобождения от херема, стало поэтому процедурой символической – плеть лишь касалась обнаженной спины. Уриэль не жаловался на физическое страдание и отмечал с иронией, что служители, выполнявшие обряд, относились к нему заботливо. Не истязание, но унижение было главной целью мрачного ритуала, и психологическая победа над еретиком и бунтарем была важнее его физических страданий. И все же ревнители единства до сих пор испытывают определенные неудобства, обсуждая случившееся.
Иудаизм запрещает публичное оскорбление и унижение ("албанат паним"), и некоторые религиозные авторитеты прошлого даже приравнивали его к убийству, ибо и то и другое невозможно исправить. Но для этого правила давно принято исключение, и с его помощью израильские ортодоксы как раз и оправдывают наказание Дакосты: если речь идёт о преступлении перед Богом, если еретик упорствует в своих заблуждениях, несмотря на увещевания, его можно подвергнуть публичному позору. [12]
Мрачный ритуал в амстердамской синагоге завершал усилия религиозных авторитетов сломить дерзкого бунтовщика. Поскольку никакого подполья, тем более открытой фракции реформистов Уриэль организовать не сумел, да кажется и не пытался, такие усилия могут показаться чрезмерными. В печатных трактатах разоблачаются богословские ошибки Дакосты, но подлинную причину тревоги старейшин открывает Леон да Модена одной фразой своего послания: "...он дерзко выступает против слов наших раввинов, на которых твердо основан дом Израиля повсюду, где рассеяны израильтяне"[13]. И с этим вполне солидарны современные критики Дакосты: цель оправдывает средства, если община чувствует, что речь идет о ее существовании. В мире, где столько врагов иудаизма, опасно отклоняться от принятой линии. В борьбе за выживание нет возможности для свободной мысли.[14] Участник дискуссии на том же сайте уверен, что Уриэль Дакоста перешел границы иудаизма точно так же, как до него Иисус из Назарета, а после него – те, кто называют себя консервативными или реформистскими евреями, но таковыми в религизном смысле уже не являются. Не менее определенно высказывается другой израильтянин: Уриэль Дакоста, так же как и Бенедикт Спиноза, нападая на священные устои, расшатывал основы веры: "У общины не было ненависти, но только страх падения стен религии". (Там же). Был ли этот страх достаточно обоснован, действительно ли существовала реальная опасность для еврейской общины?
Нидерланды 17 века – впереди всей Европы в промышленности, торговле, науке, искусстве, образовании, печатном деле. Маленькая северная страна – подлинный оазис свободы и терпимости, в том числе и религиозной. Именно это время именуется "Золотым веком Голландии". Секты и ереси разных сортов мирно сосуществуют в стране и никого не беспокоят. Здесь нашли приют многие вольнодумцы (Рене Декарт, Ян Амос Каменский и др.).
Еврейская община помогла Амстердаму умножить богатство и благосостояние своим участием в международной морской торговле, в обработке алмазов. Многие евреи-сефарды были известными врачами. Работали граверы и декораторы. Писатели и поэты творили на испанском и португальском языках. В космополитическом и плюралистическом Амстердаме возникла уникальная возможность сотрудничества просвещенных евреев с христианами.
Живой, бодрый дух предпринимательства и исследования распространялся в стране, и религии не могли укрыться от испытующего взгляда. Некоторые христиане считали для себя возможным не принадлежать ни к какой определенной конфессии. Уриэль Дакоста практиковал собственный вариант иудаизма, выбирая из религиозных предписаний те, что казались ему разумными, и отвергая прочие.
Рядом с еврейской конгрегацией Амстердама, на её периферии оказалось небольшое число conversos, которые оставили Испанию или Португалию, но не включились формально в еврейскую сефардскую общину. Это создавало впечатление "испано-португальской нации сефардов", переходящей границы религии.[15]
Маамад (Совет старейшин) амстердамской синагоги опасался умножения новой категории "евреев без иудаизма".
Руководству конгрегации пришлось объявлять свой херем многократно. Бенедикт Спиноза был отлучен той же общиной в 1656 году, а Даниэль да Прадо – в 1658.[16]
Старейшины еврейских общин полагали, что только религиозное единство, только ортодоксия сохраняет народ, рассеянный по миру. Поэтому Бенедикт Спиноза объявлялся также изгнанным из рядов народа Израиля. Страх духовных вождей перед «смешением» (итболелют), перед растворением в инородном большинстве, кажется всё же преувеличенным в Нидерландах 17 века, и тем более – в современном Израиле.Кстати, ни Уриэль Дакоста, ни Бенедикт Спиноза, отлученные от еврейской общины, не перешли в христианство.
Отчего же власти Амстердама поддержали еврейских противников Дакосты и даже предприняли некоторые репрессивные меры против него – краткосрочный арест, штраф, уничтожение изданной книги?
Будь Дакоста еретиком какой угодно религии, это вряд ли взволновало бы городской магистрат. Не преследовали даже католиков, с которыми страна воевала десятки лет. Но подозрение в безбожии? Это было слишком даже для вольного города, хотя реакция властей, надо признать, была достаточно умеренной.
Стоит, мне кажется, подробнее рассмотреть взгляды Дакосты. Они не только любопытны, но и относятся к тем "вечным" вопросам, которые никогда не теряют актуальности. Это и будет сделано во второй части работы.
Примечания:
[1] Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958. Пример человеческой жизни, стр.90.
[2] http://7iskusstv.com/2011/Nomer5/Lejzerovich1.php
[3] Uriel da Costa. Examination of Pharisaic Traditions. Exame das tradições phariseas. Facsimile of the Unique Copy in the Royal Library of Copenhagen. Supplemented by Semuel da Silva's Treatise on the Immortality of the Soul. Tratado da immortalidade da alma
Translation, notes and introduction by H.P. Salomon and I.S.D. Sassoon, 1993, Leiden, New-York, Koln. E.J. BRILL
[4]Уриэль Дакоста. О смертности души. Пример человеческой жизни. Москва - Ленинград. ACADEMIA, 1934. Пер. С. Игнатова и А. Денисова. Стр. 154
[5] Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958. Пример человеческой жизни. Стр. 80.
[6] Уриэль Дакоста. О смертности души. Пример человеческой жизни. Москва - Ленинград. ACADEMIA, 1934. Пер. С. Игнатова и А. Денисова. Стр.141.
[7] Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958. Стр. 111.
[8] Уриэль Дакоста. О смертности души. Пример человеческой жизни. Москва - Ленинград. ACADEMIA, 1934. Пер. С. Игнатова и А. Денисова. Стр. 85.
[9] António José Saraiva. The Marrano Factory: The Portuguese Inquisition and Its New Christians 1536-1765, Brill, 2001, p. 172
[10] Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958. Стр.118
[11] http://www.haayal.co.il/story_316
[12] https://jewsonmoon.wordpress.com/2011
[13]Уриэль Дакоста. О смертности души человеческой и другие произведения. М., Из-во Академии наук СССР, 1958. Стр. 11
[14]http://www.haayal.co.il/story_316
[15] Yosef Kaplan. An alternative path to modernity. The sefardi diaspora in Western Europe. Leiden. Boston. Koln. Brill, 2000.
[16] International Archives of the History of Ideas / Archives Internationales d’Histoire des Idées. Volume 148, 1996
Heterodoxy, Spinozism, and Free Thought in Early-Eighteenth-Century Europe
Editors: Silvia Berti, Françoise Charles-Daubert, Richard H. Popkin
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer7/Kunin1.php
