Я – семья
Во мне как в спектре живут семь «я»
невыносимых, как семь зверей
А самый синий свистит в свирель!
А весной
Мне снится
что я –восьмой
(Андрей
Вознесенский, 1962)
Семен Аркадьевич Крамаров был человеком многосторонним, серьезным и обстоятельным во всех своих начинаниях, деяниях и проявлениях. Его способности удивительно перекрывали несколько совершенно разнородных ипостасей и, как правило, в одном человеке встречались редко, разве что у энциклопедистов, типа Роберта Гука и Томаса Юнга. Он был равно выдающимся и признанным физиком, математиком, криптологом, археологом, астрономом, сейсмологом и историком! В довершение ко всему, Крамаров умудрился выделиться двумя олимпийскими достижениями в плавании. Он жил несколько жизней одновременно. Извне, все это казалось удивительным и несовместимым. Для него же самого это было вполне естественным, комфортным и органическим. Фокус был в том, что в его внутреннем пространстве, мозге и всем существе его эти дарования были каким-то чудесным образом разнесены по совершенно обособленным квантовым состояниям, не влияющим друг на друга. Мало того, при ламинарном движении (турбулентное - исключалось) формирование, развитие и функционирование этих талантов лишь способствовали одно другому. Да и вообще, он не помнил того возраста, когда бы он не умел брать производную или интегрировать. Иной раз ему казалось, что это было с ним всегда, еще в утробе матери… При всем том, ему и в голову не приходило, что он – гений. Что до окружающих, то они, может быть, и догадывались об этом, но, ясное дело, дорожа и гордясь своими скромными возможностями и достижениями, об этом старались не только не говорить, но даже и думать, чтоб не портить себе настроения и не растаптывать своего внутреннего достоинства и самоуважения. Одним словом, комплексовали и завидовали.
Примерно так же вели себя и его жены, а их у него за его долгую жизнь было всего две. Мужем он был приличным, семьи берег, по любовницам не шастал, детей искренне любил. Но жены его, тем не менее, предпочитали лишний раз не похвалить его, чтобы не зазнался, гений несчастный, посуду лучше бы помыл, да и чтобы самые близкие подруги не вздумали отбить, ненароком. (Книжки-то разные они читают, об актерах, актрисах и актеришках, суетящихся и случающихся на экранах, знают все, даже чего не ведают и сами мотыльки - лицедеи, а ведь, коснись мужика, - волчица на волчице…)
Да, кстати о книгах. Семен Аркадьевич знал и читал художественную литературу, но не всякую… И был у него свой литературный герой, которого он признавал, боготворил, любил и коего гальванизировал, оживил и поставил рядом с собой. Это был его масштаб, его линейка, его высший авторитет, его постоянный оппонент, зачастую его антипод. Это с ним, доном Фабрицио, он соглашался, не соглашался, спорил, кипятился до слез, раздражался и любил, любил, любил. Относился он к дону Фабрицио – князю Салине очень личностно, заинтересованно, ревниво, как к близкому, более того, родному и существующему рядом человеку. Поэтому при любой жизненной коллизии он мог сказать: «Нет, нет, князь так бы не поступил!» С доном Фабрицио – Джузеппе Томазо ди Лампедуза ЛЕОПАРД (ГЕПАРД) его роднило многое: и общая уникальность, и, если хотите, не проговариваемая гениальность, и научный строй мышления, и любовь к астрономии и математике, и оживление, и очеловечивание астрономических объектов – «кометы были пунктуальны». Оба они «тaк гордились своим aнaлитическим дaром, что верили, будто звезды подчиняются в своем движении их рaсчетaм» (a может, тaк оно и было?). Но самое главное, что, по глубокому убеждению Семена Аркадьевича, единило их – была избранность, монументальность, крупность, не столько телесная, сколько душевная.
Все это совсем не значило, что Семен Аркадьевич во всем соглашался со своим кумиром, почти, идолом. И, прежде всего, его бесил низкий коэффициент полезного действия всей жизни графа Салины:
«Потом он… начал подводить баланс своей жизни: ему хотелось найти в кучке пепла, оставшегося от прошлого, золотые крупицы счастья. Сколько их набирается? Две недели перед свадьбой, шесть недель после свадьбы, полчаса после рождения Паоло, когда он испытал чувство гордости, что смог добавить веточку к родовому дереву князей Салина… Долгие часы в обсерватории, проведенные в отвлеченных вычислениях и в погоне за недостижимым. Он вдруг засомневался, можно ли внести эти часы в свой жизненный актив: может быть, они были щедрым авансом обещанного после смерти блаженства? Впрочем, не важно, главное – они были… Было ли еще что-то? Да… несколько коротких мгновений, когда он испытывал любовное наслаждение; радость, когда он неожиданно получил письмо от Араго, в котором тот поздравлял его с безошибочными вычислениями сложной орбиты кометы Хаксли… Овации, когда ему вручали медаль в Сорбонне… Пока не сгустилась тень, князь торопился подсчитать, сколько же времени он прожил по-настоящему. Цифры путались в его слабеющем мозгу: три месяца и двадцать дней, итого шесть месяцев, шестью восемь… восемьдесят четыре… сорок восемь тысяч… кубический корень из восьмисот сорока тысяч… Потом мысли прояснились. «Мне семьдесят три года, из них я жил, жил по-настоящему от силы два-три. Тут и считать нечего: семьдесят лет в остатке».
Эти потерянные впустую семь десятилетий приводили Крамарова в ярость: «Дон Фабрицио, Князище, Дядище, как же так? Как Вы могли так бездарно распорядиться своею бесценною жизнью! А знаете почему? – кипятился он. - Вы были слишком земным, слишком!» И он знал, что говорил! Кроме этого, была и еще одна, сугубо корыстная, причина его глубокого недовольства князем. Дело в том, что и в мыслях своих он не допускал собственного ухода так рано, так бессмысленно рано, да еще с таким катастрофически ничтожным коэффициентом полезного действия – каких-то четыре процента! А поскольку ниточка между Доном Фабрицио и им, Семеном Крамаровым, была удивительно прочна, и они, в сущности, были из одного рода-племени высококлассных «человеков», эти чертовы семерка и нуль, как дурная наследственность, очень даже беспокоили его… Это обстоятельство было важнейшим осложнением в их взаимоотношениях, но не единственным.
Семен Аркадьевич был брезглив и, хотя и понимал альковные проблемы Дона Фабрицио, но не принимал их и не считал их оправданием его поведения. Конечно, графу было не просто в его пуританские католические времена и, особенно, в религиозно фанатичной Сицилии: «Семерых детей мы с ней сделали, семерых, а я даже ее голого пупка не видел! Разве это справедливо? Он готов был закричать от нестерпимой обиды». Действительно, ужасно. Но еще ужаснее был обычай близости тех времен, когда половой акт происходил исключительно через аккуратно обмётанное отверстие в неснимаемой ночной сорочке жены… Да, конечно, неприятно, но пачкаться-то зачем? То парижская потаскушка Сара, с которой он встречался… когда ездил на Конгресс астрономов в Сорбонну, где ему вручили серебряную медаль. Та самая, что называла двухметрового, свитого из тугих мышц и могучего скелета, гиганта Салину «моя белокурая обезьянка» и «мой котик». Когда об этом вспоминал Семен Аркадьевич, его разве что не выворачивало, и он готов был убить и графа, и самого себя от унижения. «Белокурая обезьянка» - яростно повторял он и долго не мог успокоиться. То послушная, и, надо думать, не только ему, простолюдинка Марианина из Палермо… То…
Нет, нет, Семен Аркадьевич, как мы скоро узнаем, не был ни ханжой, ни лицемером, ни импотентом, но по этому поводу имел устойчивые представления, которые сводились к следующему: жизнь сложна, неожиданна и многовариантна, но пачкаться, и в нравственном, и в физическом смысле, не следует, себе же дороже станет! Потом, опять же, все видит Наш Гос-дь! Все! И уж если что-то подобное и произойдет, то уж пусть Сам Гос-дь это и санкционирует! Вот так! Ни мало и ни много! Можно подумать, это была бравада или болтовня эдакого оторванного от жизни жюльверновского географа Жака Элиасена Франсуа Мари Паганеля, по рассеянности перепутавшего корабль. Но если вы случайно подумали так, то определенно и явно ошиблись. Семен Аркадьевич Крамаров, с его беспредельным обилием идей, пустым фантазером не был, и все, о чем он мечтал и что задумывал, обречено было быть воплощенным в реальную жизнь! Этот человек знал, что думал и делал! И, как мы узнаем чуть-чуть позже, он великолепно ориентировался не только теоретически, но и сугубо практически, и в сложнейших проблемах адюльтера, и прежде всего, в его узаконивании, так сказать, легитимизации перед Высшим смыслом!
Мы уже говорили, что разносторонние таланты Семена Аркадьевича были расположены на многих совершенно обособленных квантовых состояниях и никоим образом друг другу не мешали. Но это была только лишь одна зона уровней, а стало быть дарований и возможностей. Существовала и другая зона энергетических состояний – то бишь, одаренностей и божьих искр Семена Аркадьевича. Содержала она сравнительно немного уровней, но относились они к тому Высокому классу, который в математике называют иррациональным, трансцендентным, а в жизни нашей попросту - Духовным и Божес-им. Обе эти зоны - интеллектуального и духовного потенциалов - были разделены так называемой запрещенной зоной, обеспечивавшей безусловную суверенность и независимость процессов в первой и во второй. Вот так, совсем непросто, более того очень даже сложно, был построен Госп-ом Семен Аркадьевич Крамаров.
В земной жизни, однако, все это выглядело незамысловато, линейно и определенно. Первая зона уровней функционировала днем, когда Семен Аркадьевич бодрствовал и истово трудился во всю свою исполинскую мощь. Вторая – ночью, когда он не просто опочивал, а спал, как казалось, непробудным сном.
Вот в этом-то «как казалось» и скрывалась вся заковыка. А началось все, когда Семену Аркадьевичу исполнилось тринадцать. Жил он тогда в стране, где само слово «еврей» проговаривалось плохо, считалось не вполне приличным, регистрировалось в паспорте в так называемой пятой графе, и где религиозные еврейские обряды были официально попросту запрещены. А потому и не известны многим евреям. Неведомы они были и Семену Аркадьевичу. Ему-то неведомы, но евреи всегда жили под Бож-ким контролем. И там, Наверху, решено было напомнить ему о Великом Дне в жизни каждого еврейского мальчика - Бар-Мицве. Слово это в энциклопедиях определяется вот как: «БАР-МИЦВА́ (בַּר מִצְוָה; буквально `сын заповеди`), мальчик, достигший возраста 13 лет и одного дня и считающийся физически взрослым, а потому правомочным и обязанным исполнять все религиозные заповеди». Синагог в те приснопамятные времена в ОДНОЙ ШЕСТОЙ не было, точнее едва ли не все они были либо разрушены, либо превращены в склады, хранилища, канцелярии и пр. Словом, здесь уместно слово «разорены». И отпраздновать этот поистине Большой день для каждого мальчугана с прочтением им отрывка из Торы, во время Шаббата или другого богослужения, было негде. Да и слов этих: Тора, Шаббат - Семен Аркадьевич тогда не знал. И Высшие Силы решили поставить его, человека незаурядных дарований, на Истинный путь совершенно по-иному.
Жил тогда Семен Аркадьевич в южном городе с безотдохновенно горячими и душными-не-продохни ночами, вечно раскаленным асфальтом, всегда раскрытыми нараспашку окнами и балконными дверями, и, в довершение, сатанински грохочущим и скрежещущим, круглосуточно-неутомимым и звонящим трамваем. Так вот, точно в ночь Бар-мицвы, где-то в 3-4 часа утра, Семен Аркадьевич внезапно проснулся, встал и, как был, голышом, с прямым торсом и странным достоинством, с высоко поднятой головой, двинулся медленными и размеренными шагами к балконной двери. Не задержавшись в ней, он вышел на середину балкона и застыл с лицом, обращенным куда-то вперед и открытыми, но ничего не видящими глазами. Так он простоял с десяток минут, в ожидании кого-то… Грохот трамвая как будто заставил его прийти в себя, хотя, в действительности, он не очнулся, так же неторопливо и с тем же достоинством вернулся в постель и мгновенно заснул до утра. На следующий день он не помнил ничего. Но ночью ситуация повторилась один к одному. С тем изменением, что для родителей это не осталось незамеченным. И когда на третью ночь он повторял маневр, слева, в открытую дверь в большую комнату, боковым зрением, мельком, он увидел бледное лицо мамы. Увидел, но никакого внимания не обратил и повторил все свои движения, как и в предыдущие две ночи. Вечером четвертого дня, как только Семен Аркадьевич заснул, мама привязала крепкой веревкой ручку балконной двери к массивной чугунной батарее отопления, расположенной слева. Кроме того, перед дверью она поставила еще и стул. Когда в три часа ночи Семен Аркадьевич встал и подошел балкону, он взялся за ручку, но открыть дверь не смог. Находясь в сомнамбулическом состоянии, развязать веревку он, видимо, был не в состоянии, а потому повернулся и невозмутимо, все с тем же странным достоинством, как будто ничего не произошло, вернулся в постель, лег и тотчас заснул. С той самой ночи дверь на балкон ежедневно блокировалась и хождения Семена Аркадьевича прекратились. Перестал он и просыпаться ночью. Родители успокоились, но на самом деле не прекратилось ничего. Просто все перешло в невидимую им, но совершенно реальную новую фазу череды последовательных стадий всей его дальнейшей жизни.
Понятное дело, описанные далее события не задокументированы, и никому о них Семен Аркадьевич никогда не рассказывал. Сохранился разве что намек. Когда кто-то некстати торопился и мельтешил, вместо стандартного народного набора («Тише едешь, дальше будешь», «Поспешишь – людей насмешишь», «Спешка нужна только при ловле блох», «Быстро поедешь, тихо понесут»), Крамаров, любивший и знавший поэзию, всегда приводил строчку из Теодора Ретке, и только её: «В свой сон я пробуждаюсь понемногу». При этом подчеркивались «СВОЙ» и «Я», не оставляющие никакого сомнения в его личностном, сугубо персональном, именно его, Семена Аркадьевича, и никого другого, действии.
А развивались события, после балконной эпопеи, вот каким образом. Силы, управлявшие поведением Крамарова, не стали вводить его в конфликт с семьей. С тех самых пор, однако, почти каждую ночь душа его улетала (помните «В свой сон я просыпаюсь понемногу»), хотя тело его пребывало в постели и, казалось, спало беспробудным сном. О том, где он бывал и чем занимался, мы поговорим позднее, но вот что важно. Где бы ни находилась его душа, она была в неразрывной связи со «спящим» телом. И случись что-то экстраординарное в его доме или с его телом, душенька его возвратилась бы молниеносно, и летела бы она, притом, уж никак не медленнее скорости света.
И где же обретался Семен Аркадьевич по ночам добрых пять лет? А учился он, учился… Где-то Высоко, Высоко над этой страной, в самых что ни на есть Высших Слоях действовал – Еврейский Университет для спящих гениев (Jewish Sleeping University). И подчинялся он Госп-ду нашему! И было-то в нем с десяток студентов, но каких… Каждый - стоил добрую сотню-другую первоклассных интеллектуалов. Один потенциальный нобелевщик на другом… И изучали они, в частности, Основополагающую Духовную Структуру Вселенной, Тору, Каббалу, Иврит, Историю евреев и Цели, и Предназначение этого многострадального народа… В программу обучения входило, например, посещение выдающихся Синагог по всему Миру. И Семен Аркадьевич побывал в старейшей действующей синагоге в мире – Староновой синагоге в Праге (1270); во второй по размеру синагоге в Европе – синагоге Велька (Пльзень) (1888); в новой синагоге Берлина (1859-1866); в разрушенной и вновь восстановленной Синагоге Баал Шем Това в Меджибоже; в Синагоге Тель-Авивского университета (Синагога Цимбалиста); в Храме Бет-Эль (Temple Beth-El) - старейшей синагоге во Флориде; в Синагоге Рамбан - древнейшей синагоге Иерусалима. «Согласно распространенному мнению ее основал знаменитый раввин Моше Бен Нахман (Рамбан), живший в период с 1194 по 1270 год» (Википедия).
Вот каким образом Семен Аркадьевич получил еврейское образование, изучил иврит и ощутил себя евреем. За все эти счастливые годы ночной учебы, в дневной, скажем так, мирской жизни он закончил среднюю школу, подрос и из мальчугана превратился в высокого тощего юношу с копной волос и желаниями знаний, знаний, знаний, и… любви. Успел он и поступить в университет. Ну, а дальше пошла мирская жизнь… На третьем курсе влюбился в свою первую жену. И была это яркая и настоящая земная любовь, и еще через несколько лет, уже по окончании университета, он стал отцом. Потом еще раз… Словом, личная жизнь его развивалась по рутинным земным стандартам и вряд ли очень уж интересна читателям. Здесь важнее совсем другое. В Еврейском Университете для спящих гениев у него состоялось знакомство с удивительной женщиной-ангелом. Еще восьмилетним мальчишкой, несколько раз просмотрев БОЛЬШОЙ ВАЛЬС, он влюбился в Карлу Доннер, точнее в Милицу Корьюс, эмигрировавшую из СССР. Эта детская любовь жила в нем все эти годы, и, когда он увидел почти полную её копию в Высших Слоях, она поразила его. Если бы во времена Семена Аркадьевича жила современная поэтесса Ольга Андрус, он обязательно использовал бы ее строки к описанию Авроры:
Я женщина до кончиков ресниц,
Я ангел во плоти - внутри и с виду.
Но не люблю фальшивость слов и лиц,
Терпеть не стану грубость и обиду.
Танцующей походкой я иду,
Парю, лечу, плыву, даря улыбки,
По жизни, как по лезвию, по льду -
Я не имею права на ошибки.
Но тогда он был еще совсем молодым человеком, и в его представлении это знакомство казалось шапочным.
Спустя годы выяснилось, что Аврора (именно так, и не без оснований, звалась она) никакого отношения к эстонско-польским корням Милицы Корьюс не имела. Эта удивительная женщина относилась к выдающимся ученым Высших Слоев. Но самым удивительным оказалось то, что эта, равно прелестная, пленительная, обаятельная, чарующая, обворожительная, эта очаровательная женщина являлась со дня его рождения и поныне его, Семена Аркадьевича, опекуном, куратором и ангелом-хранителем. Это было поразительно. Это было ошеломляюще. Ведь обычные люди не знают своих ангелов-хранителей, хотя и имеют их. И прошло еще несколько лет, пока Крамаров внутренне осознал это, свыкся с этим, и смог опять смотреть на Аврору как на женщину.
Известно, «…что у каждого человека есть ангел-хранитель. И не только у каждого человека, но даже у каждого растения есть ангел, охраняющий его. Так говорят мудрецы (Зоар, Бэрейшит 251, а; также мидраш в Бэрейшит Рабба 10, 6 от имени рабби Симона): «Нет ни одной травинки внизу, над которой не было бы управителя наверху, он охраняет её, ударяет её и говорит ей: “Расти!”» Величайший каббалист Аризаль в своей книге Шаар а-Гильгулим (Предисловие 25) добавляет, что и у неодушевленного предмета есть свой ангел-управитель» (http://toldot.ru/urava/ask/urava_5778.html).
Обычно принято думать, что ангел-хранитель - существо бесполое, своего рода могучий робот, беспрекословно исполняющий приказы Свыше по охране врученного ему субъекта или объекта. Не знаю, не знаю… Ясно одно - Высший Мир – это не девятое управление КГБ (так называемая девятка) и бережет Он не тех, хрущево -и брежнево -подобных им из членовозов, а души и тела, значимые для Самого Господа. А потому, в нашем случае, для охраны подлинно гениального человека и приставлен к нему был уникальный ангел – очаровательная и умнейшая женщина, так сказать, ангел во плоти, да к тому же и выдающийся ученый.
Вообще говоря, имя Аврора означает: «Аврора (лат. Aurora, от лат. Aura – «предрассветный ветерок», у греков Эос) – древнеримская богиня зари, дочь Гипериона и Тейи, сестра Гелиоса (бог солнца) и Селены (богиня луны) и жена титана Астрея. От Астрея и Авроры произошли все звёзды, горящие на тёмном ночном небосводе, и все ветры: бурный северный Борей, восточный Эвр, влажный южный Нот и западный ласковый ветер Зефир, несущий обильные дожди. В римской мифологии она богиня утренней зари, приносящая дневной свет богам и людям» (Википедиия).
Есть и другие токования имени Аврора: «рассвет», «светлая», «возрожденная»; от лат. aurum – «золотая».
Но если вы думаете, что подобные мифологические соображения определили имя нашего ангела-хранителя, то вы жестоко заблуждаетесь. Мы уже упоминали, что Аврора относилась в категории выдающихся ученых Высшего Мира. Её областью исследований являлось околоземное пространство, земной магнетизм, электрическое поле Планеты, космические лучи и, наконец… Полярные сияния. Именно за её выдающийся вклад в понимание и структуру Полярных сияний она и была названа Авророй. Ведь по-английски полярные сияния называются AURORA BOREALIS! Именно научная работа и была основным содержанием её жизни – жизни ангела Авроры. Что касается её функции ангела-хранителя, опекуна и куратора, то это являлось чем-то тем, что на земле называется общественной работой. Но в отличие от земной, эта работа не была для неё третьестепенной. Наоборот, первостепенно значимой, принципиально важной, и счастливой возможностью быть полезной Госп-ду.
Когда-то Константин Ваншенкин написал («Солдаты»):
В земле солдат намного больше,
Чем на земле.
Перед Москвой, над Волгой, в Польше,
В кромешной мгле,
Лежат дивизии лихие
И корпуса.
А сверху дали голубые
И небеса.
Лежат бригады, батальоны
И тыщи рот.
А сверху по траве зеленой
Проходит взвод.
Правильные строки, конечно правильные, но узковатые, и относятся лишь к военной ситуации. Все, однако, куда как шире и масштабнее – ведь за время жизни всего человечества в Божьих Палестинах накопились немеряные миллиарды и миллиарды человеческих душ. Часть их находится на хранении и ожидает вселения в новые человеческие тела на Земле, но большинство работает. Да, да работает. Ведь за каждым человеком на Земле, за каждым животным, за каждой живой букашкой, за каждым камнем, былинкой и деревом нужен контроль, контроль и контроль! Там существуют и мощно функционируют научные институты, создающие новые Вселенные, и производственные предприятия, разрабатывающие, например, и строящие новые человеческие души. Господ-нь Дом и Высшие Божест-ные Слои – это Мир труда миллиардов человеческих душ! Их там, - функционирующих душ человеческих, - в тысячи и тысячи раз больше, чем на Земле. И это должно, в немалой степени, успокоить всех, потерявших своих близких. Они ушли от нас, но они живы и души их живут иной, но, безусловно, полноценной жизнью.
Что касается Авроры, то это относилось в полной мере и к ней. Более того, она была и действующим ученым в Бож-их Пространствах, и ангелом – хранителем Семена Аркадьевича и, более того, ангелом во плоти. Здесь имеется в виду не человек кроткий сердцем, а небесное создание, обладающее, в дополнение, и человеческой плотью, и способное существовать не только в Небесных Сферах, но и в земных условиях. А надо сказать Вам, Читатель, что Семен Аркадьевич был в молодости мальчишкой совершенно очаровательным! Да и потом, заматерев, стал не хуже! Добавьте к этому чистые мысли, бессребреные помыслы, парящее на космических высотах мышление, блестящий, буквально звенящий интеллект и, что называется, интегральная незаурядность по всем параметрам. Могла ли не видеть всего этого Аврора? Она ведь не только знала его по всем его статям, она несчетное число раз спасала его от верной смерти. Взять хотя бы один случай, когда Семен Аркадьевич с женой и сыном отдыхали в одном замечательном ущелье на Алтае. Так уж случилось, что высоко в горах в это время камнепад заблокировал горную речку, и образовалось огромное озеро, готовое прорвать искусственную дамбу и обрушиться гигантским селем как раз на ту самую Долину и как раз в это самое время. Аврора молниеносно укрепила дамбу и отсрочила трагедию на одну неделю, на целую неделю! Семен Аркадьевич с семьей уже возвратился домой, когда сель с фронтом в виде стены высотой в три сотни метров и со скоростью реактивного самолета помчался вниз, уничтожив жизнь в долине и погубив несчетное количество людей… До них и добраться-то никогда уж и не смогли – долина оказалась покрыта сотнями метров камней и породы…
Словом, Семен Аркадьевич был не просто объектом её охраны, он превратился в близкого и дорогого ей человека. И загорелась она и преступила стандартные правила - ведь ангелам-хранителям не положены близкие отношения с охраняемым человеком. Нарушила она, и влюбилась в Семена Аркадьевича… А дальше, и вообще, совсем по-кавказки, – злоупотребила своим ангельским положением и своими ангельскими возможностями да и «умыкнула» его в одну из глухих ночей! Так ведь и он не сопротивлялся – любил-то он Милицу Корьюс – Карлу Доннер, а значит, автоматически, и Аврору с восьмилетнего возраста. Эта детская любовь существовала в нем всегда, и земная жизнь нашего героя лишь ретушировала, слегка покрывала вуалью, легкой дымкой, но никогда не уничтожала её. И всю свою последующую жизнь он был безмерно благодарен ей за это похищение.
Вот и взорвалось - зашлось – заполыхало от земного, человеческого до самых что ни на есть небесных, ангельских сфер… Души их рванулись к космосу, но на высоте пары сотен километров, между миллионами светящихся огоньков Земли и миллиардами звезд, слились воедино. Обвиваясь вокруг меридиана, а точнее, магнитной силовой линии и двигаясь по спирали вокруг неё единой, пульсирующей, все время меняющей свою форму, яркость и размеры маленькой Вселенной – На-Двоих, они мчались к Северному Полюсу. В вакууме звук не распространяется, но если бы мы могли вплотную приблизиться к ним, то услышали бы неистовые звуки восторга, боли, счастья слияния, неведомого ими ранее. Эти пульсации рождали мощные электромагнитные импульсы, излучаемые в пространство. Эти: гортанное и глубинное: О-О-О… и нутряное М-М-М… ломали устойчивую ситуацию в эфире, не поддавались расшифровке и причиняли головную боль всем станциям слежения и радиоперехвата. И действительно, некий невидимый объект мчался по меридиану, по которому ракеты с ядерными боеголовками могли направляться из Одной Шестой через Полюс на Америку, и излучал что-то «мычащее и угрожающее»… Как раз в эти самые дни Солнце расхулиганилось и разбушевалось без меры и вело себя почти так, как о нем писал Семен Исаакович Кирсанов («Солнце перед спокойствием»):
Беспокойное было Солнце,
неспокойное.
Беспокойным таким не помнится
испокон веков.
Вылетали частицы гелия,
ядра стронция…
И чего оно ни наделало,
это Солнце!
Прерывалось и глохло радио,
и бессовестно
врали компасы, лихорадила
нас бессонница.
Гибли яблони, падал скот
от бескормицы.
Беспокойное в этот год
было Солнце.
Вихри огненно-белых масс
на безвинную Землю гневались.
Загоралась от них и в нас
ненависть.
Мы вставали не с той ноги,
полушалые…
Грипп валил одно за другим
полушарие.
…..
Государства менялись нотами
угрожающими...
И совсем не случайно сорвалась с ангельской цепи Аврора именно в это самое время… И совсем, стало быть, не случайно развернула она их двухпалубный душевный, небесный «парусник» счастья с меридианальной орбиты на уровне Кольского полуострова на девяносто градусов, и ринулась в искрящееся море радуг, всполохов, мерцаний, лучей, полос, корон, «занавесей», пылающих и колышущихся небес Полярного Сияния. Эти дни, дни яростной солнечной активности действовали и на нее. И сейчас они мчались через чарующий океан AURORA BOREALIS в овальных зонах-поясах, окружающих магнитные полюса Земли – в так называемых авроральных овалах. Им было нескончаемо и безгранично хорошо… И их мало беспокоили проблемы операторов служб слежения за запусками и полетом ракет… Вначале те успокоились, когда движущийся объект развернулся… Потом возникло подозрение, что это лишь временный маневр, и неопознанный объект с его странными и не поддающимися расшифровке О-О-О… и М-М-М…, на фоне мощного электромагнитного излучения от солнечной вспышки, несет еще большую угрозу. До самого утра Аврора и Семен Аркадьевич не покидали её любимого аврорального овала и облетели по его сердцевине несколько раз вокруг северного магнитного полюса. К восьми утра, однако, Семен Аркадьевич проснулся уже в своем собственном теле, в своей земной супружеской постели, счастливым, нисколько не уставшим и… все помнящим….
В Высших Сферах сумели оценить столь редкое и исключительное событие, как симбиоз из человеческих чувств и «душевного взрыва» Небесной Души высокого ранга. Прямой начальник Авроры, в прошлом один из гениальнейших ученых Земли, огромная, добрейшая и мудрейшая Душа, лишь промолвил, улыбнувшись ей: «Аврорушка, а не помнишь ли ты, отчего это сардинки в банках без голов?» И все… Но Аврора поняла - ее не только простили, но и дали карт-бланш на их любовь! Что до сардинок, то, конечно же, она знала и любила Льюиса Кэрролла, восхищалась им и помнила его на память:
«Да, кстати о сардинках, - сказал Деликатес, - они... ты их видала, конечно?
- Да, на таре... - начала было Алиса, запнулась и поправилась: - В банке!
- В банке? Странно, - удивился Деликатес, - в мое время у них, помнится, не водилось лишних денег! Хотя, все может быть, много воды утекло... Но если ты их, как говоришь, часто видела, то ты, конечно, знаешь, как они выглядят? …
- Ну да, - Алиса теперь взвешивала каждое свое слово, - они все в масле... И все почему-то безголовые.
- Боюсь, дитя, насчет масла ты что-то путаешь, - сказал Деликатес. -Сардинки народ чистоплотный, потом море, сама понимаешь, какое уж тут
масло... Но вот что они безголовые - это факт, а причина в том... - И тут
Деликатес неожиданно зевнул и закрыл глаза. - Расскажи ей, любезный друг, про причину и тому подобное, - сказал он Грифону.
- Причина в том, - сказал Грифон, - что они уж больно любят танцевать с Морскими Раками. Ну, Раки и увлекают их в море. Ну, они и увлекаются. Ну, раз увлекаются, значит, теряют голову. Ну, а потом не могут ее найти! Вот тебе и все».
Что касается Семена Аркадьевича, то он испытывал некоторые сомнения. Мы уже говорили, что с другими женщинами дел он не имел. И потому, что был брезглив, и потому, что осуждал Дона Фабрицио, и из более высоких соображений. Так или иначе, но с адюльтером в его классическом виде (АДЮЛЬТЕ́Р тэр, адюльтера, ·муж. (франц. adultere), то есть с вульгарной супружеской неверностью иметь дело он определенно не хотел. По его мнению, люди ошибочно думают, что земная любовь – единственная возможная. Ему понадобилось совсем немного времени, и он пришел к заключению, что любовь человеческих Душ, не обремененная земными житейскими проблемами, низкой и вульгарной материальностью, мощней, ярче, несравненно обильнее чувствами и чувственностью. Кроме того, и это самое важное, она не преследует ровным счетом никаких, даже отдаленно корыстных целей! Она - суть взаимопроникновение Высоконравственного звездного материала Душ друг в друга и совмещение их в пространстве, исключительно из чистейших ювенильных побуждений взаимной любви и подлинно духовной близости. Вот так он определял ситуацию, в которой оказался, и дополнял, и фортифицировал свою позицию следующим образом: адюльтер – это сугубо плотская измена. В отличие от него, платоническая любовь изменой не является.
Он, конечно, немного лукавил. Дело в том, что платоническая любовь, в её современном значении, это возвышенные отношения, основанные на духовном влечении и романтической чувственности, без низменного физического влечения. Эта дефиниция, включающая в себя и категорию душ и категорию тел, относится исключительно к земным условиям. В Высшем Мире, однако, тел нет. Стало быть, существуют лишь отношения Душ. Но они намного шире и многогранней наших земных представлений. Дело в том, что, находясь в человеческом теле, Душа имеет свое контролирующее представительство в каждом его органе. А это означает, в свою очередь, что человеческая Душа не понаслышке, а органически знакома с функционированием всех без исключения человеческих органов, а, может быть, и содержит в себе те или иные их аналоги… Так что лукавил Семен Аркадьевич, крепенько лукавил - я так думаю, что отношения Душ в Высшем Мире это не совсем платонические отношения в их прямом земном смысле. Ну, да ладно, что уж там…
Крамаров сопоставлял свои отношения с Авророй с представлениями о критических скоростях. Есть первая космическая скорость (круговая скорость в 8 км/сек), при которой тело переходит на орбиту спутника земли. Есть вторая - параболическая скорость, скорость убегания, – когда тело преодолевает гравитационное притяжение Земли и отрывается от её притяжения - 11,2 км/сек. Есть, наконец, третья, при которой тело покидает Солнечную Систему - 16,7 км/сек. Эти скорости означают, что в каждом случае тело переходит в иное состояние, но при этом физические и нравственные законы во всех трех случаях не меняются. Отчасти что-то подобное произошло и с ним, Семеном Аркадьевичем, – он приобрел скорость, которая действительно перевела его в иное состояние. Но весь фокус в том, что он не просто оказался на круговой орбите или вне пределов Земли и Солнечной системы… Произошло нечто неизмеримо большее – он по ночам оказывается в принципиально другом мире, и законы этого мира не имеют ничего общего с законами Земли и Земных социальных обществ! Изменяется не только физическое их наполнение, но и сама нравственность. И ничего общего с земными - они не имеют! Более того, он одновременно сосуществовал в двух мирах.
И Семен Аркадьевич решил, что это, скорее, чем-то похоже на явление, которое хорошо известно и физикам, и механикам – ветвление. Когда трещина, секущая сталь, достигает скорости в 1500 м/сек, она делится на две, расходящиеся под углом в 30 градусов друг к другу и распространяющиеся так, как будто они всегда были самостоятельными. Крамаров считал, что эта двойственность, этот своеобразный дуализм очень похож на его нынешний статус - двух параллельных жизней одного и того же человека в двух различных мирах. И он решил, вместо понятия АДЮЛЬТЕР – физической измены, ввести иное определение: ВЕТВЛЕНИЕ (BRANCHING (англ.). Под этим термином он понимал ситуацию, когда человек живет супружеской жизнью на Земле и одновременно, в ночное время, близок с Душой из Божеск-го Мира. В его представлении это не было грехом. Более того, это было позволительным с точки зрения морали обоих миров. В пользу этого говорило все и в частности: это форма религиозного экстаза, это любовь к Божественному Ангелу и, наконец, все это происходит вне пределов пространства, юрисдикции и морали Земли, а потому мирскому и людскому осуждению не подлежит! На этом вопрос, по его глубокому убеждению, был исчерпан, и он к нему никогда более не возвращался.
С тех пор, точнее с той самой ночи, и на протяжении всей его земной жизни он одновременно сосуществовал в двух ипостасях. Днем он читал лекции, активно занимался научной работой, писал статьи, книги. Причем количество тех и других, выходивших по всему миру на различных языках, было столь велико, что ученые, которые читали эту лавину, были убеждены - все это написано добрым десятком совершенно различных Крамаровых. Это было всегда, но сейчас, после той великой ночи, все еще более умножилось, потому что отныне, понимал он это или нет, но через него с учеными Земли говорил Великий Космос… В дневные часы он был с семьей, воспитывал детей, уделял время жене и т.п...
Но ночами – он был с Авророй! Днем она следила за ним и охраняла его безопасность, и тогда он её не видел. Но ночами… Ночами они парили вместе... Вот так, у кого ангел-хранитель, а у кого одновременно это и любимая, и верная, и вечная женщина… Их любовь переполняла их… Она не знала пределов во всех смыслах этого слова… Весь космос принадлежал им… Их близость не ведала ограниченности материального мира, силы тяжести, неуклюжих человеческих тел, примитивных поз Камасутры, даже умноженных сексуальным опытом и распущенностью всего человечества. И где все в конечном итоге сводилось к примитивному проникновению фаллоса во влагалище. И где все происходило примерно в одной сотой части человеческого организма, да и то на его периферии… Можно ли было даже отдаленно сопоставить это с любовью двух Душ, сливавшихся воедино, и воедино же, одновременно и неистово, содрогавшихся и воспарявших. Если уж Вам, читатель, нужен масштаб происходящего, то ближе всего это к характеристике Исаака Бабеля («Улица Данте»): «От пяти до семи гостиница наша «Нotel Danton» поднималась в воздух от стонов любви...» И, кстати, сдается мне, что великий витебский Марк Захарович Шагал в своей картине «НАД ГОРОДОМ», с её влюбленными, объединившимися и парящими душами, чувствовал все это личностно и шагал высоко, очень высоко, во всех смыслах этого слова…
От их удивительной близости с Авророй рождались особые дети: глубинный и завершенный покой, умиротворенность, удовлетворение содеянным в жизни и сознание полной оправданности своего бытия.
Вообще говоря, Семен Аркадьевич путешествовать не любил всю свою земную жизнь. Все эти поездки, полеты, переезды, а иногда, не дай Бог, туристические и иные телодвижения, утомляли его своей физической напряженностью, бессмысленностью и ненужностью. Для того, чтобы его мозг интенсивно работал, тело должно было отдыхать и, уж конечно же, не напрягаться и потеть. Телу его все это было ни к чему! Иное дело, путешествия с Авророй. Ни о какой усталости речь не шла, хотя бы потому, что собственно физического тела при этом не было и уставать было нечему! Физически необременительные, связанные с основной научной работой Авроры, и фантастически интересные, путешествия эти, в основном, лежали в пределах Солнечной Системы. Оказалось, что Полярные Сияния существуют и на Венере, и на Марсе. Добирались они почти до самого Сатурна, Северное сияние которого достигает высот в 1200 километров и намного масштабнее земного. Наблюдали они Северное Сияние и на Уране и Нептуне.
Им никогда не было скучно друг с другом, находились ли они вблизи поверхности Земли или двигались по орбите вокруг Марса. У них, в частности, был и общий знаменатель – оба они любили поэзию Земли. Были и обоюдно любимые строки Эдгара Аллана По под странным названием УЛЯЛЮМ:
Близ туманного озера Обер,
Там, где сходятся ведьмы на пир,
Где лесной заколдованный мир,
Возле дымного озера Обер,
В зачарованной области Вир.
Там однажды, в аллее Титанов,
Я с моею Душою блуждал,
Я с Психеей, с Душою блуждал.
В эти дни трепетанья вулканов
Я сердечным огнем побеждал,
Я спешил, я горел, я блистал;
Точно серные токи на Яник,
Бороздящие горный оплот,
Возле полюса, токи, что Яник
Покидают, струясь от высот.
Мы менялися лаской привета.
Были и поэтические разночтения. Авроре, возможно, по роду научной работы, уж очень импонировали строчки Василия Федорова:
Задолго
До премудрой силы,
Летящей от земных границ,
Моя душа уже ловила
Поток космических
Частиц.
Поток, рожденный
В мире дальнем,
Он пробивал
Извечный мрак,
А мы с душой моей
Не знаем:
Что ж больно так?
Что ж горько так?
Семен же Аркадьевич считал, что на студенческой лекции по космическим лучам и силе Лоренца эти строчки, конечно же, полезны. Но к большой поэзии они не относятся…
Вот так, по двум параллельным колеям, в разных Мирах и прошла вся дальнейшая жизнь Семена Аркадьевича. Когда ему исполнилось девяносто, его крепко изношенный земной корабль, тело его начало уставать и сдавать… Сколько мог, лечился… Но это было явно лишнее... Они посоветовались с Авророй и приняли решение – пора… И спустя неделю-другую Семен Аркадьевич ушел… Ушел спокойно, без мучений. Переходить в Духовное состояние для него было привычкой и, когда он не видел своего изображения в случайно не прикрытом зеркале, он не пугался. Все дальнейшее происходило на его глазах. Видел прощание с самим собой в синагоге с огромным деревянным горизонтально расположенным под потолком зала МАГЕН ДАВИДОМ… Побывал на своих собственных похоронах, на могилах родителей, полетал над родными местами еще некоторое положенное время. Когда оно истекло, он промолвил про себя строки своей любимой португальской поэтессы Софьи Де Мелло Брейнер:
Однажды я разрушу все мосты,
Которые меня соединяли
С той жизнью, что оправдана едва ли
Бессмысленным круженьем суеты…
…и решительно, и круто взмыл вверх… Аврора уже ждала его… С тех пор они неразлучны… Они и поныне вместе… Взгляните наверх – они там, во-o-oн там, в сполохах Полярного сияния…
Виктор Финкель (1930). В эмиграции более 16 лет. Живет в Филадельфии. Автор книг: «Поэты Рубежа, Дикинсон и Цветаева – общность поэтических душ», «Портрет трещины» (на русском, английском, венгерском) и др. Многочисленные публикации в американской, русской и европейской прессе. Выступaл с докладами на конференциях AATSEEL (American Association of Teachers of Slavic and East European Languages). В том числе, о творчестве Дикинсон, Цветаевой, Ахматовой, Пастернака.
