Соломон (по-домашнему Сол) Литваровский был юношей способным и воспитанным в строгих правилах морали. Как говорится, из хорошей семьи. Мама в свое время изучала медицину в Швейцарии, была вхожа в дом Г.В. Плеханова и даже дружила с его женой Розалией. А здесь, в Казани, она стала первой и единственной женщиной-гинекологом и открыла свою больницу. Папа владел известной на весь город аптекой и выписывал лекарства не только из Европы, но и из Китая.
Все шло спокойно, миролюбиво. Зажиточно, даже богато. А тут – революция! И не одна, а целых две! Февральская, правда, мало что изменила, но Октябрьская, большевистская перевернула все. Новая власть оказалась совершенно простецкой. Интеллигенского обращения не разумела. Маме, например, из какого-то Совета писали: «Дохтур, выдай бумагу с какого и по какое была действительно беременная жена завскладом Шакиря». Но это бы ладно, смех да и только. Но в мамину больницу вселили каких-то людей, а папину аптеку вообще национализировали.
Дома, когда собиралось семейство (у Сола была еще сестра Эрна) и ближайшие друзья, большевиков ругали на чем свет стоит. Мама называла их сумасшедшими, папа – босяками и хулиганами, а Эрна – немецкими шпионами. Решительно противостоял всем один Сол.
- Нет, нет и нет, - говорил он. - Брань ваша ничего не доказывает. Общество веками вопиюще несправедливо устроено, разделено на богатых и бедных. Ленин и его товарищи впервые в истории хотят на деле покончить с этим. Великий опыт на наших глазах! Большевикам надо всячески помогать.
- Мальчишка! - кричал папа. - Ты скоро на собственной шкуре узнаешь, кто такой твой Ленин и его поплечники-заплечники!
В начале августа 1918 г. бригада Народной армии Комитета Учредительного собрания (центр в Самаре), которой командовал подполковник Владимир Оскарович Каппель, взяла Казань. Был захвачен золотой запас России, вывезенный сюда еще до революции. Восточный фронт большевиков фактически рухнул. Дисциплина пала, дезертирство катастрофически нарастало, «красные» бежали только при появлении каппелевцев, которые быстро продвигались к Свияжску. Если бы им удалось его захватить, они блокировали бы подвоз продовольствия и сырья в большевистскую Россию и открыли бы себе путь на Москву.
А там как раз в день падения Казани наркомвоенмор Лев Троцкий закончил формирование своего поезда, на котором во время гражданской войны он исколесит все фронты. Поезд состоял из 12 вагонов, частично блиндированных, вооруженных орудиями и пулеметами. В нем находился автомобильный гараж и даже самолет. Вагоны тянули два паровоза, благодаря чему поезд мог развивать очень высокую скорость. В его «экипаже» числилось около 250 отобранных бойцов, многие из которых были лично известны Троцкому и преданы ему. Их обмундировали в особую форму: кожаные куртки красного цвета с особым знаком на рукаве и красные же кожаные шлемы-буденновки.
В ночь на 8-е августа «поезд Троцкого» по Московско-Казанской дороге ушел на Свияжск. Там, между Казанью и Свияжском, все слабея и слабея, трепыхалась судьба большевистской революции.
Сол, ничего не сказав ни маме, ни папе, уехал из Казани еще до захвата ее Каппелем и записался добровольцем в только что прибывший под Свияжск петроградский полк. В швальне Солу выдали уже давно ношенную шинель, буденновку со сбитым шишаком, ботинки из кирзы, каждый весом, наверное, не меньше 2-х кило, и длинную серую ленту для обмотки ног до колен. Когда Сол оделся во все это, «интеллигентный юноша» исчез. Появился худощавый паренек, похожий на всех других. Только рыжеватые волосы отличали его. Так Сола и звали - «рыжий», иной раз добавляя: «жидок».
Часть, в которую попал Сол, оказалась полностью небоеспособной. Впрочем, как и большинство других. Но с прибытием в Свияжск Троцкого положение стало меняться. Войскам зачитали его приказ, в котором говорилось, что трусы и паникеры не должны ждать «никакой пощады», а с советских работников и коммунистов «спрос будет вдвойне». «С ними Советская республика будет расправляться не менее сурово, чем со своими врагами». Троцкий, не колеблясь, шел в самую гущу обозленных, полуоборванных и полуголодных красноармейцев и говорил с ними, называя их братьями и призывая сражаться за рабоче-крестьянскую республику, давшую свободу как ему, так и им.
Разведка Каппеля установила место стоянки «поезда Троцкого». Пробиваясь к нему, каппелевцы вышли к позициям полка, в котором находился Сол. При первой же атаке большая часть полка врассыпную бросилась к Волге. Охрана поезда, заняв круговую оборону, отрезала от нее бежавших пулеметным огнем. Спуститься к реке и скрыться удалось немногим. Бойцы охраны и сохранившие боеспособность красноармейцы, отбив наступление каппелевцев, перешли в контратаку. Троцкий с винтовкой наперевес шел рядом с контратакующими. Каппелевцы были отброшены.
На другой день полк построили недалеко от «поезда Троцкого». Троцкий стоял на ступеньке вагонной лестницы, держась за поручни. Легкий ветер шевелил его пышную шевелюру. Солнце светило прямо в стекла очков и, когда он поворачивал голову, они отдавали то блеском лучей, то чернотой. Казалось, в этом было что-то сатанинское. Сол хорошо видел черты лица Троцкого. Чуть скривливая губы на сторону, он заговорил ровным «металлическим» голосом:
- Всем был объявлен приказ о том, что трусам и предателям пощады не будет и что с коммунистов будет двойной спрос. Ваши командир и комиссар проявили полную неспособность действовать в боевой обстановке и поставили красный фронт на край катастрофы. У большевиков слово ни в чем и никогда не расходится с делом. Оба по решению ревтрибунала, заседающего вот в этом поезде, расстреляны. Но и полк, обратившийся в позорное бегство, не может остаться безнаказанным...
Солу вдруг подумалось, что сейчас произойдет нечто ужасное. Из истории древнего Рима он знал о наказании, которым подвергались взбунтовавшиеся, проявившие трусость, потерявшие боевые знамена солдаты центурий, когорт или легионов. Их разделяли на десятки, потом бросали жребий, и тот, на которого он падал, подлежал смерти. Это называлось децимацией.
Поразительно, как Сол проник в замысел Троцкого! Троцкий что-то сказал подошедшему к нему человеку во всем кожаном и красном. Тот подбежал к новому комиссару полка. О чем они говорили, Сол не слышал. Но всех разделили на группы по 10 человек. Тот, который был в кожаном, револьвером показывал кому идти к ящику, стоявшему неподалеку на земле. Сол знал, что они пойдут за жизнью или смертью. Самого Сола «кожаный» послал четвертым. Он пошел, ничего не видя и не слыша, ни о ком и ни о чем не думая... Заметил вдруг, что на левой голени стала разматываться обмотка. Остановился было, чтобы поправить. Но услышал злой крик: «Прочь с дороги! Следующий!» Сол бросился в сторону, упал и покатился в овраг...
В боях за Казань в начале сентября Сол был ранен. Из какой-то глубокой ямы его вытащили, не зная жив ли он или уже мертв. Потом несколько дней провалялся он в военно-санитарном бараке. Сыпняк косил чуть ли не всех подряд... Сола спасла мама. В поисках сына, используя свои широкие связи, прошла она по всей линии военного руководства, дошла до самого Троцкого. Ему доложили, что она жила в Женеве и хорошо знала Плеханова. Он принял ее в штабном вагоне своего поезда.
- Вы хотите вернуть сына домой? Но ведь он солдат и не может быть уволен без приказа. Иначе это будет понято превратно, если не сказать большего. В армии немало антисемитского гнилья. Мне приходит масса писем о том, что в штабах и тылах якобы окапываются, в основном, евреи. Я отдал приказ провести тщательную проверку и, если это подтвердится, немедленно направить укрывающихся в строевые части.
Но «поезд Троцкого» вскоре ушел, и мама все-таки разыскала Сола. Однажды дверь в санитарном бараке распахнулась и кто-то в грязном халате и явном подпитии крикнул:
- Тут царя Соломона что ли ищут, фамилия, вишь, длинная, никак разобрать не могу... Говорят, рыжий такой весь... Забрать его велено и доставить до дому! Есть тута рыжие?
Болезнь Сола протекала очень тяжело. Только к концу сентября он наконец встал на трясущиеся ноги и сделал первые шаги. Когда зимой 1919 г. предстал перед военно-медицинской комиссией, она признала его негодным к строевой службе.
Окончание гражданской войны ознаменовало для Сола начало учебы на медицинском факультете. Это было продолжением семейной традиции. Увы, мама не дожила до события, которое стало бы для нее таким радостным.
На 4-м курсе Сол женился. На факультете было немало девиц из интеллегентской среды, но Сол выбрал девчонку явно деревенского происхождения. Лицо кругленькое, как будто кто-то циркулем провел, носик маленький и кверху вздернутый. Приехала она из-под Саранска... Сестра Сола Эрна не скрывала досады.
- Ты что, не мог найти себе что-нибудь более подходящее? Только эта деревенская деваха?
- Она и была самой подходящей, - смеялся Сол.
- Не изображай дурачка. Тебе на роду написано заниматься научной работой. Ординатура, может быть, профессура... А твоя сельская мадам потянет тебя в село.
- Ты что, птица судеб? - спрашивал Сол.
По окончании курса Сол получил назначение в больницу, находившуюся в глубинке Симбирской области. Перед отъездом пришел попрощаться с отцом. Он после смерти матери снова женился, с детьми - Соломоном и Эрной - встречался редко. А тут расчувствовался, напутствовал:
- Ты правильно поступил, Рыжик, что едешь в провинцию. Это по-чеховски. Не стань только Ионычем, будь Дымовым. Все для людей. Запомни!
Сол про себя усмехнулся. В устах отца сказанное звучало как-то стереотипно, наигранно, а потому пошловато.
Больницу, в которую приехал Соломон, задолго до революции построил богатый купец и передал земству. Здание было двухэтажным, обнесено высоким забором, за которым разросся большой яблоневый сад.
Перед отъездом Солу сказали, что больница, в которой он будет работать, всегда пользовалась большим уважением у населения, и он должен это поддерживать.
- Так что не подкачайте, Соломон Давидович.
Соломон «не подкачал». Он принимал всех и ни у кого не брал денег.
В 1939 г., когда Красная Армия двинулась в поход в Западную Украину и Белоруссию, Ульяновскому военкомату приказано было направить в действующие войска медика-хирурга. В приказе назывался Сол.
Домашние полагали, что он вернется не более, чем через 2-3 месяца, а он возвратился только спустя... девять лет!
Поздней осенью 1939 года госпиталь, в котором хирургом служил Сол, перебросили на север, под Ленинград. Началась советско-финская война... Приказом командования Сола перевели в систему санбатов. Дважды он мог стать жертвой щюцкоровских снайперов, но оба раза стрелявшие промахнулись. Жене Сол послал в письме стихотворение Алексея Суркова:
Если вражеский снайпер облюбует меня,
Гряну навзничь, руки вразброс,
Вспомни крик журавлиный, рождение дня,
Ветер, молодость, волжский плес...
Как-то в разгар боев Сола вызвали в штаб армии. Там ему предложили почетную и абсолютно безопасную должность личного врача члена военного совета. Он отказался сразу. Представителю армейского совета сказал:
- Спасибо за доверие, но тут необходим другой врач. Не хирург... Лучше всего врач профилактического направления. А я - санбатовец, из самой гущи мяса и крови...
В мае 1941 года Солу дали отпуск. Но пробыл он дома чуть больше месяца. 22 июня, гуляя в парке городка со своими подросшими дочерьми, услышал по радио выступление Молотова. Война с Германией Гитлера! Слегка запинаясь, Молотов закончил: «Враг будет разбит, победа будет за нами». Слушавшая толпа молчала. И это молчание говорило о том, что люди поняли, что их ждет...
Их санбат вместе с воинской частью уже на первых порах попал в окружение. Выходили долго, с боями. Днем таились в лесистых местах. Многие раненые умирали. Уже к концу июля подошли к реке, на том берегу которой расслышали русский мат. Какой музыкой он звучал! Наткнулись они на небольшую партизанскую группу. Командир сказал, что ее задача искать наших «окруженцев» и выводить их за линию фронта.
То страшное лето Сол не мог забыть никогда. Он плакал, когда уже после войны прочитал стихи:
Родина! Помни солдат 41-го года.
Пусть никогда не забудутся их имена!
Об эти заставы, об эти безвестные взводы
Впервые споткнулась война...
Потом были Подмосковье, Сталинград, Курская дуга. Потери - тяжелейшие, часто запредельные. Сол знал это. Видел своими глазами, ощущал руками. Поначалу ужасался, потом понял: другого в этой войне быть не может. В память ему врезался конец октября 43-го. Они - на переправе. Стылая вода. Почти по горло в ней - солдаты, уже в ушанках, подвязанных тесемками под подбородками. Простые мужицкие лица. Руки над черной водой. На них - сколоченный из досок настил. Это «мост», по которому на тот берег под обстрелом немецких штурмовых самолетов безостановочно шла переброска пехоты, повозок, боевой техники. И вдруг заминка, «пробка». Сол видел, как из неожиданно подъехавшей машины вышел «очень большой» генерал. Он был ранен в ногу и опирался на палку. Лицо его дышало яростью.
- Начальника ко мне! - крикнул он охране. Но запыхавшийся подполковник уже бежал к нему. Не успел вытянуться во фронт, как генерал с размаху ударил его палкой по лицу. Вытирая кровь, подполковник бросился к «пробке». А солдаты все стояли в леденевшей черной воде, держа «мост»...
Сол и после войны считал, что та переправа раскрыла ему «секрет» нашей победы. Он ни с кем не делился своим «открытием», но никогда его не менял. Он был убежден: войну выиграл мужик, крестьянин. Они были главной, решающей силой. Война для них была работой, пусть другой, но работой, а работа, как бы она ни была тяжела, «все переможет». «Помирать собрался, а рожь сей».
Немцы так не могли. Для них война не была и не могла быть работой, была чем-то иным, чем угодно, но не будничным трудом.
Сол прошел всю войну. Три ордена и пять медалей были у него на гимнастерке. Остановились в Праге. Стоял теплый солнечный день. Сол вышел покурить и увидел бежавшего по улице знакомого старшину. Лицо его было искажено от напряжения.
- Все! - кричал он на бегу. - Все! П...ец! Война сдохла!Сола почувствовал легкую тошноту. У него началась рвота...
Сола демобилизовали «вчистую» только в 48-м году. Он вернулся в тот же городок, из которого, как шутя говорил, ушел почти 10 лет тому назад под знамена маршала Тимошенко. Дома над ним весело смеялись, когда он открывал свой красивый заграничный чемодан. Там были его старые сапоги, небольшие подарки жене и девочкам. И много альбомов с видами Праги и других городов Чехословакии.
- Ну и победитель, ну и завоеватель! - смеясь, говорила жена. - Вон Жебровский, сосед со второго этажа, пришел из армии, так его баулы и чемоданы с машины сгружали!
- И как это он ухитрился, - отвечал Сол, - не понимаю... Хозяйственный мужчина! К тому же он подполковник, а я только майор. Разница...
В городке ничего не изменилось. Только больница при машиностроительном заводе, во время войны превращенная в госпиталь, намного расширилась. Сола сразу назначили заведующим отделением. Больные Сола уважали, даже любили. Если он вел прием в поликлинике, к нему записывались в очередь. А когда он входил в больничную палату, каждый больной нетерпеливо ждал, пока Сол подойдет к нему. Сол подходил, присаживался на край койки, прикладывал стетоскоп к груди или спине лежащего: слушал и, поднимая большой палец вверх, обычно произносил:
- Здорово! Силен! Ведь на поправку пошел!
Больные говорили:
- После обхода «нашего рыжего» всегда легче становится!
И, действительно, взволнованные успокаивались, хмурые улыбались.
- Самое главное, - говорил Сол, - врачу надо верить! Вера - огромная сила.
- А вы, что ли, верующий? – спрашивали его.
- Не знаю. Хочу, чтобы Бог верил в меня, что поступлю по-божески.
Посмеивались:
- Ишь какой!
Это произошло в январе 1953-го. Газеты опубликовали сообщение ТАСС под названием «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров-врачей». Речь в нем шла о кремлевских «врачах-убийцах», евреях, которые, якобы по заданию международных сионистских организаций, «залечивали» насмерть советских вождей. Для Сола не явилось неожиданностью самое появление сообщения, изливавшего антисемитизм. Он видел в нем дальнейший шаг в антисемитском «раскручивании», которое началось на «верху» вскоре после войны. Но в 1948 г. его задрапировали в термин «космополитизм». В 1952 г. разгром Еврейского антифашистского комитета вообще не декларировался, хотя в «низах» всё поняли и сделали «полагающиеся выводы». Теперь маски отбросили. Сол был потрясен тем, что на сей раз удар наносился по медицинской профессуре, по медицине, по врачам. Это не могло не затронуть большинство, и потому было ясно: ставка открыто делалась на нужный отклик в самых «широких массах». И Сол видел: многие поверили! К нему самому быстро менялось отношение. Очереди на прием таяли. И в палатах многие больные встречали его хмуро.
Как-то еще в Праге он прочитал «Окаянные дни» И. Бунина. Его поразило бунинское наблюдение: «Быстро падает человек». Сейчас он сам убеждался в горькой правде этих слов. Да, быстро падает человек. И как медленно поднимается...
Главному врачу Николаю Ивановичу Матюшину Сол говорил:
- Похожее на Руси было в начале 17-го века. Тогда Годунов разгромил бояр Романовых по доносу, будто они «колдовскими кореньями» замыслили извести царскую семью... Надо же! Три с половиной века прошло, а что в сущности изменилось?
Матюшин, плотно прикрыв дверь своего кабинета, увещевал Сола:
- Ты, Соломон Давыдыч, лучше помолчал бы! Тут тебе не медицина. Тут политика. Большая! Так что ты поосторожнее! Пока я в этом кабинете, ты - как за стеной. Ан всяко может быть. Я тоже не заговоренный... А теперь – дело. Во вторник в областной клинике - совещание медиков. О чем пойдет разговор - сам понимаешь. Ехать тебе. Решено в райкоме. Завтра туда пойдешь.
В райкоме ему сказали:
- Соломон Давыдович, мы обсуждали кандидатуры на совещание в Москве. Выпало ехать вам. Вы - врач-фронтовик, к вам прислушаются.
Сол усмехнулся:
- Выпало! Жребий что ли мне выпал? Как при децимации?
- А это еще что такое ?
- Да так, вспомнилось прошлое.
- Ладно. Мы о настояшем. Выступите там по поводу сообщения ТАСС. Не скроем от вас – обстановка серьезная. Возможно, будет обращение видных деятелей еврейской национальности к правительству о переселении советских евреев в отдаленные районы, дабы не допустить возможных погромов и прочих нежелательных эксцессов. Вам надо поддержать эту идею. Понимаете?
- Нет. При децимации наказывался один из десяти. А тут всех...
- Это не наказание, а ограждение от народного гнева. Поймите правильно.
.В понедельник Сол выехал в Москву последним поездом. Решил переночевать у сестры, чтобы не вставать завтра рано. Но когда подъезжал к Москве, объявили, что дальше станции Разорва поезд не пойдет. Сол вышел из вагона, когда было уже совсем темно. Холодало. Он прошел в помещение станции. Две лампочки в железных сетках мутно освещали небольшой зал. В углу на полу группа цыган играла в карты. На лавке спал пьяный и хрипел, прикрыв лицо мятой кепкой. Входили какие-то люди, внимательно всматривались в Сола и уходили. Потом возвращались. Далекие паровозные гудки нагоняли тоску. Солу стало не по себе.
Утром он уже был в клинике. Просторный холл был полон и гудел людскими голосами. В числе десяти Cола как награжденного фронтовика пригласили в президиум. Неизвестный человек подошел сзади, шепнул:
- Ваше выступление пятое.
Когда четвёртый оратор закончил свою откровенно антисемитскую речь, Сол встал и пошел к трибуне. Подходя к ней, он вдруг заметил, что на ботинке развязался шнурок. Хотел было остановиться, завязать. В памяти возник лесок под Свияжском, обмотки, размотавшиеся на ноге, и суровый крик человека во всем красно-кожаном: «прочь с дороги!»
- Нет, - подумалось Солу, - пойду. Та обмотка - хороший знак.
Он поднялся на трибуну и произнес:
- Я буду говорить о гипертонии. На фронте я был хирургом, потом перешел в терапию. Скажу о гипертонии. Я сам гипертоник. Пробовал на себе известный вам новый препарат, но мне он не...
Трибуна вдруг поплыла, а зал исчез. Сол еще видел, как к нему подбежали люди... Он пытался говорить им, что они должны делать, потом смолк. И все исчезло...
Когда разбирали бумаги Сола, в его дневнике нашли такую запись: «Судьба –это жребий, который ты тянешь сам или кто-то за тебя. И потому жизнь, в сущности, есть децимация. Во всяком случае, моя жизнь... Свияжск, 18-й год».
Генрих Зиновьевич Иоффе. Родился в Москве (1928 г.) Был учителем истории в Костромской обл., затем в Москве. Далее работал в Биб-ке им. Ленина, редактором исторической литературы в издательстве «Наука». С 1968 г. – в Институте истории СССР (Отечественной истории) АН СССР (РАН). Доктор исторических наук, профессор. Живет в Канаде (Монреаль).
..
