Эти слова Гоголя о родине не случайно цитирует в своём стихотворении прекрасный русский поэт Геннадий Викторович Иванов, ибо он нашёл в них пафос, созвучный устремлениям собственной энергии. Иванов родился 14 марта 1950 года в городе Бежецке Тверской (тогда Калининской) области. Это лучшая в мире земля! Иванов именно так потом будет представлять её в своих стихах. Потому, что это русская земля, потому, что родина, которую он первую в своей жизни увидел, на которую впервые ступил ногой. Здесь самые таинственные и тенистые леса, самые звонкие птицы, самые трудолюбивые и понимающие тебя люди, и все они – родные.

На севере в городе Кандалакша Мурманской области он жил с 1960 года – отроческое и юношеское время. Это лучшая в мире земля! Суровая, снежная, ледяная, сливающаяся у горизонта с космосом. Здесь самая безмолвная тишина над бескрайними белыми равнинами и самые ревучие, колючие и сокрушительные ветры. Люди немногословные и надёжные. Здесь начинается русская земля, здесь она отделяется от Северного Ледовитого океана, простираясь затем на юг, восток и запад бесконечно далеко. Здесь пришло ощущение широты и высоты, бескрайности родных просторов, начали писаться стихи (первая публикация в газете «Кандалакшский коммунист» в 1967).

С 1979 года Геннадий Иванов живёт в Москве и месяцами – в Московской области. Это лучшая в мире земля! Потому, что русская земля. Он не перестаёт удивляться её природным чудесам: застраивают её высотками, утрамбовывают и разрезают… А она – цветёт, радует садами и рощами, цветочными полянами, бабочками и стрекозами; а зимой пленяет хрустящим морозцем, таким родным-русским, без которого - никак…

Во многих странах за свою жизнь побывал Геннадий Иванов, но нет ничего лучше русской земли. Он красивый и статный мужчина, в которого влюблялись немало красавиц, но больше всего он был счастлив там, где «теплей всего мира семейный твой дом», «где в четыре руки обнимают тебя», где можно «всех родимых обнять за плечи». Каковы они, счастливые минуты жизни на родной земле, с родными людьми, - об этом обо всём его искренние, проникновенные стихи. Для того чтоб полнее передать свою любовь, он ищет подходящие краски и слова. Поиск слов, писание стихов – своего рода гимнов родной земле, Богу и божественной природе - занятия истовые, как молитва. Очень честно и точно поэт говорит об этом: «В молитвах и постах я не усердный,/ усердный лишь в записыванье строк».

Есть у меня аллея вдохновенья.

По ней брожу я часто. По утрам

Люблю на ней прохлады дуновенье

И предзакатное тепло по вечерам…

Вперёд, вперёд – в поля, к реке и к рощам…

И только я ступаю на тропу,

Как сразу кто-то обо мне хлопочет

И посылает за строкой строку…

Детство Геннадия Иванова прошло в деревне Высочёк Бежецкого района, а в начальную школу ходил в соседнее село Градницы, она располагалась в бывшем доме Гумилёвых, что запало в душу и осело в ней первым таинственным прикосновеньем к русской поэзии.

После окончания школы уже в Кандалакше учился в Московском политехникуме (специальность – электротехник), затем служил в армии в Новгородской области и на Украине. После армии поступил в московский Университет дружбы народов, но чувствуя нарастающую тягу к литературе, перешёл из университета в Литературный институт им. М.Горького (1973-1977,  семинар Е.Долматовского). Первая профессиональная публикация была в эти годы в журнале «Москва» (1975, № 11). Работал журналистом в Мурманской и Московской областях; редактором, заведующим редакцией, заместителем главного редактора в московских издательствах «Современник» (1979-1987), «Художественная литература» (1987-1999) и «Вече» (2000-2001). Член Союза писателей России с 1987 года. С 1999 года – секретарь правления Союза писателей Росси, с 2004 – его первый секретарь. Автор книг: «На высоком холме», М., «Современник», 1981; «Любовью живы», М., «Современник», 1986; «Утро памяти», М., «Советский писатель», 1988; «Берега», М., «Столица», 1991; «Красный вечер», М., «Современник», 1991; «Долгий день», Тверь, 1999; «Кресты и ласточки», М., «Столица», 2000; «Новые стихи», Избранное», обе - М., «Вече», 2006, и других.

1990-е и последующие годы, на которые приходится зрелость Геннадия Викторовича, труднейшее и подлейшее время для России и русской культуры. Литература в России в основном своём потоке формировалась вне чувства родины. Народ почти исчез из поля зрения, особенно в среде либеральных писателей. Как парадокс слово «инопланетянин» употребляемо в печати именно в это время чуть ли не чаще, чем «народ» (кроме случаев массовой предвыборной пропаганды). Словно куда-то исчезли-сгинули океан народной страсти и разливанное море русского народного слова, всегда питавшие и рождавшие писателей в России. В сонме буржуазных (имеется в виду курс буржуазно-капиталистических реформ, проводимый в России) устремлений и буржуазных добродетелей, героизм стал не нужен, не появляются герои не только уровня Ильи Муромца, но даже и Робин Гуда или хотя бы безумного Дон Кихота, - они смешны. В обществе потребления, рекламы прокладок, средств от перхоти и пота и проч. героизм растворился  в рутине вязких дел и денежных проблемах буржуазного мира. Никто не замечает, что люди устали от мелких политических «звёзд» надутой величины, демонстрирующих умение жонглировать политическими миражами, которое, увы, не обеспечивает пролонгацию длительности жизни россиян (хорошая жизнь - самое ценное, ради чего и затевался передел СССР). На передний край телесаморекламы выходят всё больше люди с затруднённой идентификацией национальной принадлежности (хотя демократы отменили Богом данную национальность в графе паспорта, но Бог-то её дал и не отменял) и наскоро затушёванной совестью. Наглая американизация в виде масскультуры, оглупление, дебилизация, фальсификация, подделки, подмена, пиратство всех мастей, пропаганда свойств человека самого низменного порядка, льющиеся из эфира; при этом злобное шуткование над русскими и Россией миникомиками – дядями клоунами, которым за шестьдесят, а они игриво выставляются в ярких детских штанишках, думая, что это архи смешно…

Такое не могло не заставить страдать глубоко русского поэта:

Как много юмора вокруг,

Как много смеха.

Какая, в общем-то, кругом

Идёт потеха.

Идёт потеха: тра-ля-ля и трали-вали…

А миллионы земляков уже пропали…

 

И в другом стихотворении:

 

На первый план выходят комики.

На первый план выходят гномики.

На первый план выходят гомики.

Рыдай, великая страна…

 

Конечно «не место им на первом плане быть у нас», но кого из имущих власть и деньги это волнует? Те, кто должны многое решать в руководстве страной,  скорострельно «прибегают» на юбилеи-тусовки мелких холёных хохмачей, чтоб подобострастно склониться к их руке-бичу. Приезжают на «Мерседесах» чиновники в храмы, охотно демонстрируя перед телекамерами свечу в руке, хотя эта модная духовная свеча им ещё мене понятна, чем свеча от геморроя.

Поэт видит порабощение воли власти великой страны, и в голову приходят жёсткие мысли о будущем русских:

 

Что будет с нами да что будет с нами…

Если не будем себя защищать,

Нам не позволят быть даже рабами –

Нас убивать будут, не укрощать.

 

В нашей безвольной, безропотной стыни

Всё нам припомнят и всё нам зачтут:

Наши победы и наши святыни

Испепелят, изолгут и сотрут…

 

Хватимся вдруг, чтобы вырвать зубами,

Но будет поздно. И надо понять:

Нам не позволят быть даже рабами.

Так что не стоит об этом мечтать.

 

И всегда как единственная неотвязная альтернатива разуму и воле (вернее, там, где умели ловко подменить разум и волю бессмысленностью и безнадёжностью) – русская душиловка – водка. Геннадий Иванов с нескрываемой болью пишет (буквально кричит!) об этом горе:

 

Отошла старорусская нация.

Отходила столетье она.

Революции. Кровь. Оккупация.

Геноцид. Антихристинизация.

И всегда: - Пей до дна!..

 

Нарождается новая нация.

Правда, русская тоже она.

Потому не снята

Оккупация.

Геноцид. Антихристинизация.

Потому: - Пей до дна!..

Пей до дна.

 

Вытаптывание русской культуры, русского языка, унижение Росси происходит на фоне вымирания коренного населения («По России безлюдье такое,/ что завоешь во мраке полей»; «вымирает село за селом чередой»), это не может не вызывать у поэта щемящей тоски и боли:

 

Как пустынно без церкви кладбище,

Без деревни – пустынны поля.

Я теперь прохожу, будто нищий,

Там, где жизнь начиналась моя.

 

Зарастают деревни бурьяном.

Кто-то выглянет в редком окне.

Басовитые песни баянов

Только в памяти слышатся мне.

 

И теперь лишь на чудо надейся.

Что же стало с тобой, человек?

Люди русские, словно индейцы,

Доживают в бурьянах свой век.

 

Таково же горевание и другого стихотворения:

Камыши мои, осока и торфяники.

Мы не нация уже – только странники.

Мы блуждаем по земле, по своей отчине –

Оттирают нас другие к обочине…

 

Кажется, нет просвета и Русь погибла, никогда не воспрянет от пообсевших её тело карликов-пераний всех мастей. Самое трудное – восстановить генофонд. Но Геннадий Иванов пишет своё программное стихотворение, где пафос возрождения прослеживается в могучей воле русских и чудодейственной необъяснимой воле Божьей:

 

Я твержу себе снова и снова,

Что уж было написано «Слово

О погибели Русской земли»,

Но ведь выжили,

П р е в о з м о г л и.

 

                   * * *

 

…Ведь не раз уже такое было:

Так же сердце от неверья стыло,

А потом, откуда ни возьмись,

Начиналась, продолжалась жизнь.

Превозможная помощь придёт с небес или от нашей собственной воли к жизни, в это, безусловно, хочется верить (не случайно написаны строки с анализом исторической Куликовской битвы: «Исход решила не судьба,/ а брань и битва, бой и сеча…/ Боброк ударил, а не рок,/ не от судьбы бежал татарин»), а пока беречь, любить, сохранять вековечный тёплый космос Руси глубинной, затаившейся в ожидании и дарящей русского человека счастьем взаимопонимания, взаимопритяжения.

Ещё в 1999 году Геннадий Иванов написал удивительный стих-видение, где размывается любая точность объяснения, фантазийность в котором столь объёмна, что орфический космос поэта, кажется, находится за гранью понимания:

 

Есть реки, которые вдруг пропадают из виду,

Уходят под землю и долго текут под землёй. 

Россия – такая река, и теперь её ищут.

А где она выйдет, - об этом не знает никто.

Плывут пароходы и яхты плывут с катерами,

Рыбацкие лодки плывут по реке да баржи –

И всё пропадает под землю, плывёт под горами…

Плывут города и деревни, и солнце во ржи…

 

«Унесём зажжённые светы» - не об этом ли писал В.Брюсов в своё время?!

А в марте 2007 года во время празднования юбилея В.Распутина, лучший русский прозаик дал интервью «Дню литературы» № 3 (127), там те же неразрешённые вопросы относительно выживания Руси, её отстаивания, и мысль В.Распутина невольно перекликается с мыслью Г.Иванова о том, что подлинная Русь ушла в невидимое миру пространство, осталась видимой лишь для тех, кто умеет её разглядеть, для тех, кто её понимает: «Россию, особенно сейчас надо искать в тысячелетней её толще. Надо искать в национальной России… Даже президент и его окружение взаправду или понарошку, но вынуждены говорить о национальной России. Пусть у них риторика будет, но – риторика национальная и патриотическая. Я думаю, это один из доводов к тому, что наши усилия не были напрасны…

Не думаю, чтобы Россия взяла и исчезла… Не можем же мы за двадцать лет исчезнуть! Рим или Египет – страны, которые жили больше наверху (они исчезали столетия – А.Б.). Россия всегда была утоплена глубже. Всегда жила какой-то подземной жизнью. При Иване Грозном и при Петре Первом, при Николае и при Сталине. Подземная Русь, как в айсберге, всегда была больше видимого внешнего слоя. Когда попытались извлечь уроки Октября, когда нынешние разрушители стали задумываться, почему воспрянула Россия после семнадцатого года, они пришли к правильному выводу – надо бороться с исторической Россией. Надо уничтожать ту невидимую подземную её часть. Они решили нынче поднять эту историческую невидимую подземную часть, слегка возвеличить, привести в Кремль, сделать видимой, приобнять, прославить. Они согласились даже с Православием и тоже привели Церковь в Кремль, с целью тут же подменить её, сделать её ряженой.     

 С видимой Россией им легче бороться. В результате у нас сейчас наверху ряженая Русь, но подлинная Русь по-прежнему ушла в укрытие. Не согласилась существовать вместе с нынешней властью. Она опять в глубине. Когда надо снова вернётся».

Наша жизнь в широком пространстве космоса остаётся «маленькой», как жизнь песчинки, а жизнь русской Земли значительна даже сегодня, к ней приобщиться стоит, и приобщиться защитником, служителем, радетелем её. Геннадий Иванов, может быть, как и другие русские поэты, всегда видел не только официальную ряжено-лубочно-фальшивую, опошленную Россию, которая лезет в глаза и бросается тебе под ноги рекламными плакатами, потребительскими предложениями («пива», «пепси»). Он всегда видел эту скрытую от заезжих глаз провинциальную и вечную, как космос, Россию («Я полю родному всю душу доверил…»; «И кажется жизнь бесконечна,/ как эти ночные поля!»; «Зачем Канары, если Богом/ я послан в Бежецкий район»; «О чём писать, когда достигнешь рая?/ Сияет солнце много дней подряд -/ лучи в реке искрятся и горят,/ а я брожу, от счастья замирая…»; «Радость так и подвозят подводами - / на деревне она и в полях!»; «Там поля весенние,/ там пруд, налитый всклень,/ там острова да остовы родимых деревень…»; «Разгоним, птицы, дух попранья/ священной жизни на Руси!»; «Я брожу среди самых родимых на свете полей!»; «Мне приятен здесь каждый кулик,/ тот, что хвалит болото своё!»; «В этот край, как река, я впадаю/ много лет с незапамятных пор»).

Разрыв с отеческим миром в стихах многих поэтов – всегда бездомье, бесприютность, скитальчество. Только не у Геннадия Иванова. Его эта участь не постигла. Отъезд с родины – да. Разрыв с родиной – нет! Она всегда желанна, как дом родной и любимый. Невидимое миру счастье общения матери-земли с сыном струится меж строк и вольно дышит в стихах, связанных с описанием поездок за города, в родные равнины. Хочется, хочется, чтобы хрупкое равновесие русской природы не погибло, хотя люди уже не в силах охватить заботой всякий клочок родной земли. Хочется верить в оживление всех русских сил, верить: в масштабе страны возникнут такие условия, что русские снова придут на свою землю, в деревню, заново начнут осваивать нашу территорию.

 

Ни тропаря, ни кондака не зная,

Стою стыдливо, слушаю, молюсь.

Я за тебя молюсь, родная Русь…

Да сохранится в Боге наш народ.

Пускай его рассеются враги.

Прошу: «России, Боже, помоги».

 

Утонет ли Русь в кислотной среде современного буржуазного довольства среди унифицированных и обезличенных под западноцентричную особь ценностей, или Русь вынырнет из Божьего укрытия и омоет очи россиянам и русским колкой прохладой подземноречья?!  

Наиболее любимое словечко Геннадия Иванова (не знаю, случайно ли?) «прекрасный». Более десятка раз у него «жизнь прекрасна»; «прекрасна вполне»; «мир прекрасен и жизнь хороша». А есть ещё: «прекрасен мир во свей своей прекрасности», «всё прекрасное, всё не вечное, но прекрасное всё равно», «ты так прекрасна, Русская Земля!», «прекрасный дождь», «прекрасные сады», «ночь темна и прекрасна», «ах, прекрасная ночь!», «ты прекрасна, стрекоза», «царство, прекрасней которого нет»… Даже если слово часто оказывается «под рукой» как дежурное, когда быстро не находится других средств для выражения чувств, для разнообразия синонимического ряда и плотности метафорической выразительности, - всё равно слово это характеризует поэта. Не выбрал же он какое-либо агрессивное слово (как в репертуаре большинства нынешних молодых певцов, поющих кухонными брюзгливыми голосами), не взял пустое «туси-пуси», или что-либо вульгарное, грубое… Его превосходная степень души выбрала превосходную степень красоты.

Красота русской земли повсюду разлита в его стихах, она в тысячах деталей по всему поэтическому цветотканному полю: «октябрь с золотым чемоданом/ стоит на перроне и ждёт,/ когда подойдёт его поезд./ Он скоро уже подойдёт»; «вот и снежный оркестр начинает мелодию вьюги…»; «вётлы роскошны, как розы»; «берёзы стоят в крепдешине изумрудно-прозрачном»; «и ромашки из сонного лога/ излучали свой свет в темноту»…

Загадка творчества Геннадия Иванова в том, что он вроде бы такой, как мы все, и он – среди нас, и, в то же время, необычайно интересен горним вращением своим в русском чудесном мире. Он, с одной стороны, как и другие русские поэты, затрагивает тот же круг тем, которые волнуют других, фокусирует главные мысли, витающие в современном воздухе литературы и реальной жизни, употребляет те же слова, что нынче наиболее востребованы в обществе, словом, подтверждает известную истину: на Ивановых русская земля держится… С другой стороны, талант его особый, обнажающий индивидуальный нерв переживаний. Талант его в умении хранения-консервации в своей поэзии прекраснорусья провинции; талант его в поиске (да, в это смутное, безликое время!) вполне прекрасной жизни для русского будущего, будущего русских семей, – некоего райского сада («нам повезло… у нас пока не ад, а небольшой цветущий сад»).

Это всё достигается необычайной напряженности трудом на поприще поэтическом и общественном, служением, рвением, «вдохновением и волей» (как в стихотворении «Надо устать…»).

Не однажды Геннадий Иванов своими стихами подтверждал русскую поговорку: Бог-то Бог, но не будь и сам плох.

 

 Ты говоришь о вечном и простом:

 Спасти Россию можно лишь терпеньем –

Ты говоришь: молитвой и постом!

Но я добавлю: волей и служеньем!

 

Не просто жить – как по теченью плыть.

Не просто жить, как лебеда и тополь…

Служить России, «рваться ей служить»,

Как в «Выбранных местах…» заметил Гоголь.