Хорошо быть молодым, а если ещё в удачное время, то совсем хорошо.
Гражданская война в Америке стала настолько сильным потрясением и сотрясением всех прежних основ, что старшие поколения с их довоенным опытом и заслугами почти мгновенно не просто устарели, но полностью потеряли какое-либо значение. И до того не старая Америка помолодела сразу на поколение. Второй раз в истории страны это произойдёт опять после войны, на этот раз – Вьетнамской. А в 1860-е везение американской молодёжи во многом зависело от места жительства. Граница призыва в армию – северян и конфедератов – проходила примерно по западной границе Канзаса и Небраски. Линкольн не объявил призыв в западных штатах и на территориях, желая сохранить их шаткую лояльность делу северян. Ну, а южане не могли сделать это по чисто административным причинам. Но на всякий случай не очень патриотическая молодёжь, вне зависимости от политических предпочтений, двинулась в места как можно дальше удалённые от войны.
Таким местом, естественно, был американский «новый» Запад.
Сама идея распространения крошечных восточных колоний на много тысяч миль западнее – вплоть до Тихого океана – звучала довольно дико в революционное время, но она была высказана сначала в достаточно общем виде Гамильтоном ещё в 1780-е, а затем уже серьёзно и по-деловому – Джефферсоном в 1800-е. Ко времени Гражданской войны, после аннексии Техаса, выигранной войны у Мексики, покупки Калифорнии и других западных штатов и особенно после потрясения богатством Золотой лихорадки 1848-56 годов изменилось само представление американцев о своей стране. Америка достаточно внезапно стала настоящей империей, раскинувшейся «от океана до океана», и соответственно изменился менталитет её жителей. Запад из воздушной теории превратился в твёрдую реальность. Запад стал местом, где богатства огромных неосвоенных пространств, бесконечные возможности антрепренёрства и дух абсолютной свободы стал магнитом, привлекающим тысячи и тысячи молодых людей.
Через 30 с лишним лет наконец сбылось предсказание поэта, философа и первого американского анархиста Генри Торо – «Будущее страны – на западе».
Запад в его калифорнийском варианте в американской мифологии был представлен эпопеей Золотой лихорадки в горах Сьерра-Невада и – особенно — центром настоящей, первой и на долгие годы единственной западной метрополии – городом Сан-Франциско.
Туда весной 1863 года и направился наш герой.
Он не был новичком на Западе
В 1859 году было решено разделить громадную Территорию Юты на две; новую назвали Территорией Невады. Именно в её первую столицу, город Вирджиния Сити, был направлен секретарём губернатора Орион К., родной брат нашего героя (он был старше на десять лет). Брат был известен в республиканских кругах Юга, и это было явное политическое назначение за помощь в продвижении Линкольна в Президенты. Должность обещала очень приличную зарплату, но случилась маленькая загвоздка: у известного юриста Ориона не было денег на переезд, один билет на дилижанс стоил 150 долларов, серьёзные деньги по тем временам. Старший брат был вынужден обратиться за помощью… к младшему брату, пообещав тому должность личного секретаря. У младшего деньги водились, и не маленькие. Причём, к 26 годам заработанные абсолютно честным путём. Кстати, и жизненного опыта у него тоже хватило бы на двоих.
Сын судьи достаточно большого города на реке Миссисипи по определению был из состоятельной семьи. Но в 11 лет сразу после смерти отца и едва окончив пятый класс школы он уходит «в люди». К невадскому отрезку своей биографии он успел побывать во многих местах и перепробовать очень много работ, но для нашего повествования отметим две: типографского наборщика (начав с помощника) и лоцмана на реке Миссисипи. По поводу первой специальности лучше всех сказал Бенджамин Франклин, имевший аналогичный опыт: «Работа наборщика – это университет для бедных». По поводу второй заметим, что для молодых людей бассейна двух великих американских рек, Миссури и Миссисипи, самой большой мечтой была работа лоцмана. Это как стать поваром в Лионе или программистом старт-апа в Силиконовой Долине. Лоцман был главным человеком на Реке. Не капитан. Лоцман. Он же получал самые большие деньги, до двух раз больше, чем капитан. Конечно, стать лоцманом было совсем не просто, но, как факт, отметим, что наш герой им был. И, наверно, остался бы на всю жизнь, так как всегда считал, что лоцманский период был самым лучшим в его жизни, но Война остановила судоходство на Реке и… надо было начинать новую жизнь.
В 1861 году, после трёхнедельного изматывающего путешествия в столице Территории появился пропылённый, весьма потрёпанный, но не унывающий молодой человек, наш герой, родной брат то ли второго, то ли третьего по значению чиновника Невады. Казалось бы, при таком блате можно было найти для себя любое тёплое местечко. Но наш герой был американцем, то есть человеком, который из всех возможных жизненных путей выбирал тот, который давал шанс разбогатеть как можно быстрее. Неваду называют «Серебряным штатом» не случайно. Сам городок Вирджиния Сити прислонился к когда-то довольно высокой горе Комсток. Я не оговорился, написав «когда-то». Так случилось, что гора оказалась практически из чистого серебра, разработка которого не только стала историей «Серебряной Лихорадки», кстати, давшей денег больше, чем «Золотая», но со временем и к самоликвидации горы. Наш герой, естественно, отправился на прииски, где, впрочем, за шесть месяцев не заработал почти ничего, если не считать жестокой простуды и опыта жизни.
Опять встал вопрос «что делать»?
К середине 19 века индустриальная революция, идущая с востока, из Англии, наконец догнала убегающую на Запад Америку. Причём, как вскоре станет очевидным, именно в США она приобретёт совершенно невиданные до того размеры и темпы. Конечно, все знают о паровых машинах на флоте, телеграфе и железных дорогах, которые за какие-то несчастные 30-40 лет сократили невообразимые расстояния до вполне осязаемых, чуть ли не по-домашнему интимных. Но был ещё один интересный американский феномен того времени – лавинообразный рост издательской деятельности, прежде всего – газет и журналов.
В 1776 в стране было 37 газет.
В 1830 – 715.
В 1840 – более 1500.
Такой рост был обусловлен двумя причинами. Первая была очевидной – очень высокая грамотность населения, которую, возможно, кроме Швейцарии и сравнить не с чем. Вторая была следствием индустриальной революции: паровые машины и новые технологии набора сделали типографский процесс на порядок более дешёвым и быстрым. Издание многочисленных газет и журналов помогли колонизации Запада – в газетах Восточного побережья печатались не только рекламные проспекты и подробные инструкции для переселяющихся на Запад, но письма «с мест» и различные привлекательные истории, причём мало кого волновало что истории весьма часто были неразличимой смесью правды и вымысла.
На самом Западе газетная индустрия достигала просто невиданного размаха, чему тоже было простое объяснение – на этот раз, социально-экономическое. Условный «билет» на Запад стоил достаточно дорого, «купить» его могли только люди сравнительно обеспеченные, а значит – грамотные. Только 7% людей старше 10 лет не знало грамоты на Западе, тогда как на Востоке – 20%. Кроме всего прочего, люди оторванные от семей и привычных мест не могли не испытывать ностальгию и рады были дорваться до любой информации из «старой жизни». И, конечно, открыть новую газету или – в идеале – литературный журнал было просто модным делом. В городах и городках сложилась естественная иерархия газетных изданий с 2-3 ежедневными газетами внизу пирамиды, еженедельными «редакторскими» газетами в середине и ежемесячными «культурными» литературными изданиями на самом верху. Но откуда бралось нужное количество статей? Первый путь, самый очевидный и простой заключался в воровстве, перепечатке без разрешения газетно-журнального материала «восточных» газет. Это очень напоминало, в частности, наполнение газет и журналов большинства иммигрантских изданий в наше время, кстати, не только русско-язычных. Второй путь был несколько неожиданным — из местных источников. Энтузиазм и всеобщая грамотность первопроходцев выражались ещё и в том, что все писали. Писали письма в газеты, писали рассказы, но больше всего – поэмы. Опять таки, удивительно похоже на наше время.
Когда-то, ещё подростком, наш герой с большой пользой окончил «университет для бедных» в своём южном городке. На него довольно часто оставляли всю газетную работу, когда издателю и редактору надо было отлучаться по делам (а две вышеупомянутые должности совмещал всё тот же старший брат Орион). В отсутствие брата и какого-либо надзора наш герой с удовольствием для себя и для развлечения публики «тискал» статьи и заметки (это в свои 15-16 лет!), которые часто вызывали скандал в «высоком обществе». Такой уж был у него задиристый характер или «ментальность», как сказали бы сегодня. Поэтому, закончив неудачей свои попытки быстро разбогатеть на приисках, следующим логическим шагом было предложить себя местной газете. Но, конечно, не любой из многочисленных, а главной газете всей Территории —Territorial Enterprise.
Вирджиния Сити был типичным фронтовым западным городком. На 15 тысяч населения в городе был 51 салун, соотношение мужчин и женщин было тоже типичным – примерно 4 к 1. Мужчины, как и везде на Западе, были молоды и в основном неженаты. Свобода по-невадски предполагала быстрый бизнес, легкий необременительный секс, обязательное пьянство и непременную карточную игру. Та еще гремучая смесь, которая в полной мере распространялась и на штат газеты. Редактором был 23-х летний Джо Гудман, репортерами и прочими сотрудниками – пьяницы и полуразбойники, ни одному из них не было больше тридцати. В этой атмосфере наш герой чувствовал себя вполне своим человеком. Еще больше ему нравилось то, что для “репортера” фантазия ценилась куда больше, чем соблюдение фактов или критический анализ. Конкуренция в газетном бизнесе была невероятно жестокая, и газетчикам, да и читателям было не до проверки фактов. Очень скоро наш герой сообразил, что выдумывать «истории» сидя за столом куда более производительно и полезно для здоровья, чем носиться по Территории в поисках историй.
Вирджиния Сити в начале 1860-х.
Не поймите меня буквально. Во-первых, в редакции наверняка не было никаких письменных столов, хорошо если репортёру удавалось найти свободное место за крошечной стойкой – я видел фотографии этой, громко сказано, редакции. Во-вторых, кто бы при той конкуренции потерпел в любой газете человека, который 24 часа в сутки не «вынюхивает» местные новости и сплетни. Просто наш герой мгновенно сообразил, что на одних реальных новостях и сплетнях имя себе не сделаешь. А уж чего, а амбиций у него хватило бы на всю редакцию, и не одну.
Уже через две недели он по-настоящему прославился, сочинив с начала и до конца историю о том, как на одном из приисков нашли «полностью сохранившуюся окаменелую мумию». На западе во многих местах были известны petrified forest, гигантские окаменелые деревья, жертвы вулканических извержений 3-х миллионов лет давности, уже в наше время сохранившиеся «как живые» после всех процессов выветривания и полного исчезновения погрёбшей их лавы. Так что в самой выдумке ещё не было ничего «революционного». Сенсация была в том, что – напоминаю, это все выглядело обыкновенной газетной статьёй – что у мумии нашлись родственники, которые захотели «похоронить покойного по христианской традиции». Но местный судья, которому наш герой придал легко узнаваемые черты городского чиновника, оказался глупым бюрократом, чинившим одно препятствие за другим такому, казалось бы, простому и очевидному делу.
Юмор поняли не все. Большинство – нет; статья была перепечатана во всех газетах Запада и даже в солидных изданиях Востока. О нашем герое заговорили. Вскоре он стал настолько известным в Неваде, что местные законодатели специальным постановлением отметили его заслуги. Вскоре читатели газет стали первым делом интересоваться, есть ли в газете его статья. Удивительно быстро он стал известен. И двух лет не прошло, как к нему пришла слава.
Но это была, как бы помягче сказать, слава второго сорта. Провинциальная слава, пожалуй, слишком провинциальная. Десятки городков Невады и удалённых от побережья таких же мелких городков Калифорнии находились в глубокой тени столичного Сан-Франциско. The City – Город (с большой буквы) – был столицей империи, все эти городки – мелкими колониями, с завистью глядящими на запад, на Город. Как крупнейший порт, Сан-Франциско был связующим звеном между Западом и Восточным побережьем, как порт на Тихом океане – связывал страну с Азией. Город монопольно правил огромной территорией от… да, собственно говоря, всей — от океана до 300-400 километров вглубь материка. К примеру, серебряные прииски Невады принадлежали сан-францисканским магнатам, сначала Генри Флуду, а затем консорциуму во главе с гениальным Адольфом Сутро, который в своё время станет первым мэром-евреем Города. Банки города только слегка уступали банкам Бостона и Нью-Йорка. Огромные магазины с последними новинками из Парижа и Лондона занимали район вокруг Union Suare. Отели, предмет зависти нью-йоркских бизнесменов, и публичные дома уровня уж никак не ниже парижских, были на каждом шагу.
Сан-Франциско в 1860-е
Был ещё один аспект, значение которого подзабылось сейчас. В стране шла Гражданская война, и в то же время, когда на Востоке гибли люди и сжигались города, исчезали состояния и рушились торговые связи, когда все материальные и людские ресурсы шли на разрушение, то есть, на «победу», в то же время на Западе, где никогда не было призыва в армии, стремительно развивалась экономика и происходило невероятно быстрое накопление материального благосостояния. Изолированный войной от «восточной» конкуренции, свободный в торговле с Азией, Запад стремительно развивал индустрию и сельское хозяйство, став одновременно главным поставщиком военного и промышленного снаряжения для воюющих северян и лошадей и сельхозпродукции – для южан. К примеру, только лошадей для Юга было продано около 2-х миллионов. И во главе всего экономического бума был город Сан-Франциско.
Поэтому не удивительно, что нашего героя на описываемом отрезке времени очень тянуло в Сан-Франциско; при всей его амбициозности, его вполне устраивала следующая ступень — слава на столичном уровне. Да и чисто профессионально в Городе было где показать себя – в СФ не только пили в семь раз больше шампанского на душу, чем в Бостоне, но и количество газет-журналов на ту же душу было самым высоким в стране. Кроме того, в городе правил известный на обеих побережьях настоящий Первый Писатель Запада, Брет Гарт, внук ортодоксального раввина и общепризнанный мастер короткого рассказа, хроникёр Золотой Лихорадки.
Их пути со временем не могли не пересечься, их соревнование за Первое место среди писательской братии Запада не могло не случиться и не могло не стать главным литературным событием богемного Сан-Франциско. Но вначале наш герой должен был появится в Городе.
В мае 1863, после нескольких неудачных попыток, он смог вырваться в Сан-Франциско, твёрдо пообещав редактору газеты и брату, у которого он всё ещё попутно служил личным секретарём, «не больше, чем на две недели». Сан-Франциско ошеломил его. Роскошь отелей, особенно сделанные «под Версаль» холлы и коридоры Lick Hotel на Монтгомери стрит, конки, подымающиеся по почти вертикальным улицам, концертные залы с прекрасно одетой публикой, многоэтажные дома с красивыми фасадами… и – о, как это все отличалось от Вирджиния Сити - женщины в благородном обществе, где с помощью старых друзей по Неваде он быстро стал своим человеком. Конечно, у него не хватило сил сдержать слово. Отъезд всё время откладывался, его первая поездка затянулась больше, чем на 2 месяца.
Его первый приезд в городе запомнили многие. Запомнили не только его густые и совершенно рыжие брови, не только его морскую, раскачивающуюся походку, не только его странную манеру говорить, когда звуки, выходившие изо рта напоминали ворочающиеся камни в горном потоке, с их непредсказуемым ритмом и громкостью, не только его страннейшую манеру смешить публику «историями», сохраняя непроницаемо серьёзное лицо, но ещё в одном качестве, весьма уважаемом в то интересное время.
4 июля 1863 года Город отметил День Независимости традиционными барбекю и салютом. Бары и салуны работали с максимальной перегрузкой, дружеские вечеринки затянулись далеко за полночь, а к утру писарь местного вытрезвителя на Portsmouth Square подвёл итоги длинного дня. Всего в учреждение было доставлено 23 человека. Под номером 21 он внёс в журнал учета фамилию Сэмуэль Клеменс, 27 лет.
В 1864 наш герой надолго вернётся в Сан-Франциско, будет редактировать литературный журналMorning Call, в нелёгкой борьбе литературных талантов одолеет Брет Гарта и ещё не раз станет клиентом вытрезвителя. До написания «Знаменитой скачущей лягушки из Калавераса» пройдёт ещё год тяжёлого литературного труда, сделавшего его литературный псевдоним – Марк Твен – сначала, как он и хотел, знаменитым на Западе, а потом – и во всём мире.
Марк Твен в 1867 году
Музей Марка Твена в Вирджиния Сити.
