(продолжение. Начало в №9-10/2013 и сл.)
Что же меня всего так ломает? И во рту сухость. И весь шейно-плечевой пояс. И руки — как из ватного свинца. Я уже давно заметил — у меня всегда перед соревнованиями такое состояние: жить не хочется, а хочется все бросить, уйти из спорта, заняться чем-нибудь безобидным и безопасным. Потому что я не боец и мне плевать и на победы, и на медали, и на все это вытягивание жил из живого человека — ведь это мои жилы и это я сам.
Днем была мандатная, потом — техническая комиссия. Во время пристрелки. Нас по одному снимали с рубежа, осматривали лук, противовесы на нем, чтоб не было скрытых прицелов, стрелы, особенно хвостовики и наконечники. К моему «Хойту», к сожалению, никаких претензий. Придется, значит, выступать, хочешь-не хочешь. Завтра, перед самым стартом — последняя комиссия, медицинская. Будут брать тесты на допинги. Так что — хоть сдохни, а даже аспирин нельзя, ничего нельзя, только клизму. Для желающих. Я не желаю. Я лучше сдохну. И тогда не придется выходить на старт.
Первые два дня — М-1, все четыре дистанции, сто сорок четыре стрелы, не считая пристрелочных. Кто бы знал, как мне надоело все это. Одно и то же, одно и то же. Уже почти три тысячи лет — ведь стрельба из лука входила в олимпийские игры, установленные еще Гераклом.
И самое трудное — первая дистанция, самая дальняя. 90 метров.
Ветер уносит стрелы в непредсказуемых направлениях. Кто знает, что там может налететь ежемгновенно на высоте полета стрел к мишеням? И эти порывы — непременно, когда ты выпустил стрелу, не раньше и не позже, и только в твоем коридоре: попробуй потом докажи тренеру, что это был порыв ветра, а не техническая ошибка.
Моя задача пока — попасть во второй круг, туда, где с выбыванием. Сейчас нас более сотни. Во второй круг попадают 24. Только. Глупо ехать в такую даль, чтобы вылететь в первом же круге, но таких дураков здесь явное большинство — 90 против 24 умников. Меня всегда интересовало и привлекало только меньшинство.
Все три пристрелочные разлетелись веером — одна шестерка, все остальное в молоко. Надо собраться. Черт с ним, с ветром и с этой болью в спине и плечах. Черт с ними. И хватит хныкать. Сконцентрировался. Я спокоен. Руки, глаз, стрела, мишень — все в одной тончайшей линии. Крест в центре десятки на таком расстоянии не виден, но я обязан увидеть его, разглядеть, впиться в него руками, взглядом, стрелой, впаяться в это перекрестье, сделать его упершимся в наконечник моей стрелы — и выпустить ее.
Она улетает с визжанием. Смотрю в бинокль. Есть! Теперь вторую — также. И третью. Все три стрелы первого подхода кучно ложатся в красном круге. Потом, неожиданно, сбои в четвертом и седьмом подходах. К двенадцатой, последней серии я просто выдохся: с таким результатом мог бы и не стрелять вовсе.
90 метров я заканчиваю 57-ым. Какой дурак! Не просто дурак — дурак-середняк. Серая бездарь.
На 70-ти метрах я занял 14-е место, ведь это моя любимая дистанция. В общем зачете — 35-ый. Повеситься, что ли? И еще этот мелкий дождик, от которого и без стрельбы-то знобит.
После стрельб тренер долго и тщательно мылит нам шеи. Пока мы идем первыми. Я — третий зачетник, четвертый номер бесконечно отстал. Но тренер мне ничего не говорит и упорно не замечает меня. Ну, и пусть. Это даже хорошо. Мне сейчас два слова — и я всю стрельбу завтра сорву, у меня резьба хрупкая. На мне ездить нельзя и погонять меня никто не смеет. Как отстреляюсь, так и отстреляюсь. Кажется, он это понимает, поэтому даже не косится в мою сторону, а костерит первых два номера: у них есть шанс оказаться в пятерке.
Весь вечер от ужина до отбоя я валяюсь в койке зубами к стенке. Я валяюсь и после отбоя. Вместо мыслей — какие-то коротенькие, наподобие мотыля, обрывки. Они корячатся, повторяются, множатся, вспоминается такая чепуха и чушь, что я нестерпимо краснею. Сейчас бы шмайсер и перестрелять всех, включая себя — к чертовой матери. Хочется вспомнить хоть что-нибудь хорошее и успокоительное, но вместо этого — … И снилась тоже всякая дрянь. Я падал откуда-то сверху в жуткий колодец, но не разбился, а медленно падал, расставив руки и ноги, ощупывая взглядом пустоту и неясные конструкции колодца. Я чувствовал, что медленно, но падаю, теряю высоту, и внизу меня ждет что-то ужасное и отвратительное. Мне кажется, я падал пол-ночи, но так и не достиг дна — то ли проснулся, то ли повернулся на другой бок.
Под самое утро, наконец, приснилось что-то глубоко детское, жалкое до слез, безвозвратное. Я понял, что что-то наиважнейшее ушло из меня, и я прежний окончательно пропал. С тем и проснулся. Это кончилась моя болезнь. Резкая яростная ясность, я весь слился в один комок решимости, цельный, как гипсовый пионер с горном.
На полтиннике я был третьим. Но мне и этого показалось мало. В командном зачете мы безнадежно оторвались от остальных. Безнадежно для них. Там началась грызня за призовые места — без нас. Тридцатка — это почти стрельба из пистолета. С той разницей, что стрела ранить не может, только убить. Наповал. И я бил наповал. На нашем щите трое из четверых — в лидерах. Мишень разнесли в клочья. Пришлось менять после шестого подхода, в середине дистанции. Меня это уже не могло остановить. Я закончил дистанцию первым, а в общем зачете вышел на шестнадцатое место. Если б не три завала на 90 метров!
Это смешно, но меня церемония награждения трогает почти до слез.
И расслабляет.
Ночь я спал, распустив детские нюни, как убитый, в розовых соплях командной победы.
Тем более, что тренер опять почти ничего не сказал мне, лишь: «В плей офф попал и это главное, остальное — как сложится. Ты свое сделал.» Для него командный зачет — главный. Значит: не уволят и продлят контракт еще на год. А личный зачет — это уже поверх бутерброда колбасу класть.
От первого круга должно остаться 12. Я — шестнадцатый. Но шансы есть. Тем более, что я выспался. И таких сладких слюней за ночь наглотался. А главное — вчерашний настрой гипсового пионера остался, только теперь я уже не гипсовый — я бронзовый, с барабаном и голыми коленками.
Так и стрелял — и видел себя со стороны бронзовым пионером с голыми коленками, из Артека, где я так никогда не был и уже не буду. Ну, и пусть!
Стрельбы закончились, но не для меня. 7-ое место. Совсем неплохо. От нашей команды осталось двое. Жаль, что не все трое.
От следующей серии должно остаться восемь. Я никого не боюсь!
А вот этого уже не ожидал никто.
Я попал в восьмерку. Под вторым номером. Один из нашей команды. Наш лидер сломался. Мне очень жаль его. Он очень хороший. И это — не его результат. Он шел на первое место, в крайнем случае — на призовое.
Никакого вечернего собрания не было. И тренер со мной ни о чем не говорил. И я никого не хотел видеть. И спать не хотел. Всю ночь шастал по мокрому парку, тупо сидел в холле. Иногда меня пробивала нервная дрожь, очень похожая на электрический разряд. Кажется, я так и не заснул — все пылало и искрилось во мне.
Пятое место. Я пошел к себе и с наслаждением смывал с себя накопившуюся энергию и возбуждение. Потом рухнул в бесконечном усталом сне.
Через час меня разбудили: лидера сняли с соревнований — на его оружии нашли незаконные дополнительные прицелы. Скандал, апелляция, но я должен быть готов к стрельбам немедленно.
Апелляцию отклонили.
Теперь нас на линии стрельбы четверо: три призера и один неудачник. Наверно, все считают, что неудачник — это я. Ну, и пусть. Если им так хочется. Мне так не хочется. И тридцать шесть стрел — вовсе не так уж трудно выпустить, если стрелять правильно и спокойно. Тут теперь самое важное темп: выдох-выцел-выпуск-вдох. Отдыхаем!, выдох-выцел-выпуск-вдох. Отдыхаем!, выдох-выцел-выпуск-вдох.
И не смотреть на табло: что там и кто там впереди. Это там, на табло. А здесь я один, передо мною мишень и никого рядом, до самого края света и обрыва глобуса в космос. Нет никого. И надо лишь соблюдать темп.
После стрельб — медкомиссия. До ее приговора никто ни во что не верит, ни в какие результаты.
У третьего места тест оказался положительным. Вот и неудачник. Но меня это уже не касается. Никак.
Меня вообще теперь ничего не касается, потому что очень хочу спать и почти засыпаю на руках тренера. Что было потом — не помню. Мне кажется, я все-таки спал во время награждения, что все — всего лишь мучительный и сладкий сон.
И, чтобы опровергнуть себя, я трогаю свою золотую медаль.
