***
Из какого, скажите мне, крошева
Из какого, ответьте мне, месива
В нас рождаются крохи хорошего,
Чтоб плохое любовь перевесила?
Себялюбцы, дельцы, пересмешники,
Поджигатели моря и истины,
Нигилисты и гаеры-грешники,
Что же мы до святого корыстники?
Даже тот, кто, рехнувшись, по-гадскому
Сатане льёт масла поклонения,
Призывает не пламени адского
Для себя, а любви и спасения.
Смотрим под ноги, бьём в переносицы
Тех, кто топчет судьбы нашей линии,
Но поднимем глаза и возносимся
В непонятное, дальнее, синее —
В глубину, где над зорями зарева
Духу звёзды гремят, как бубенчики,
Возвращаясь из варева марева
Всей душой, — пусть на час, — как младенчики.
Проклинаем, что подленько прожито
В каузальности зла и бессилия.
Видно, дальнее крохи хорошего
Сыплет в нас, чтоб любовь пересилила.
Загорится земля под подошвами,
Обернётся мир лающим чудищем,
Но оно не осилит в нас прошлого,
Что из звёзд осыпается будущим.
***
Не особо я вырос умишком,
Съев все зубы с галетами лет:
Обожаю бумажные книжки
И как данность терплю интернет.
Не прельстившийся кибер-наукой
И в общенье не ищущий кайф,
Обожаю я явные руки
И глаза, а не влипшие в «скайп».
Просыпаясь, смотрю за окошко:
Ныне вёдро иль дождик в судьбе?..
Видно, я по характеру — кошка,
Что гуляет сама по себе.
Вот и в песнях всегда я не в теме,
Чтобы быть в распродажности дня:
Не желаю ложиться под время,
Пусть ложится оно под меня.
Цифренеет вселюдная раса,
Только что мне вся эта морковь,
Если сам я из кости и мяса
И несёт меня хищная кровь?!
ЖЕЛАНИЯ
Желания всегда — в спине подтёк озноба;
Дрожанье нервных мышц; слюнявость языка;
Жевание мечты; посланье, что до гроба,
Читая, не прочтёшь до крайнего листка.
А в городе весна ломает льда подковы,
Собачатся коты, с сугробов прёт дымок
И голубь на челе святого Ушакова
Клоакою чертит свой ангельский штришок.
Желание желты и трепетны, как лани,
Но иногда жирны и бычатся быком,
А если день пройти, быть может, в ресторане
Всщекочут вдруг ладонь девичьим локотком.
За городом в полях полынно пахнет талью,
В канавах вдоль шоссе ручьи блестят, как ртуть...
Желаний мне не жаль, мне жаль расстаться с жалью
Просторов и небес, клубящих света муть.
Неси меня, мотор; рули, рука шофёра,
В ту рощу, где в земле слились отец и мать,
В кладбищенскую тишь погостного угора,
В желание светло о вечном горевать!
Россия... Жизнь... Весна... Касаньем тёплой ткани
Трепещет по щеке туманный ветерок...
Я многого хотел, я много знал желаний;
Желанью не желать уже подходит срок.
***
Эпоха, где все говорят
Умело, умно и упруго,
Стихами блестяще сорят,
Но мало кто слышит друг друга.
Особица в каждой душе
Предания, веры, замаха...
Такое бывало уже,
Пример — времена Каллимаха.
Писал треугольной строфой
И в прочем слыл многих умнее,
Но греки читали Сапфо,
Но греки читали Алкея.
В уме — разнобой, суета,
Их блески — алмазное свинство,
Лишь тайная чувств простота
Всё розное сводит в единство.
Но тропы в неё далеки:
От Каллимаховой арки —
Четыреста лет до Луки,
Пятнадцать веков до Петрарки.
ЛИШНИЕ ЛЮДИ
Онегин, Чацкий, прочие и прочие, —
Собранье лишних обществу людей;
Их классики немало наморочили
В литературе жалобной моей.
Но дальнее сквозь годы входит в ближнее
По трупам революций и чинуш,
Все прошлые, что раньше были лишними,
Живут в насущном сущем наших душ.
Они, помучив нас чуток за партами,
Потом спасают в бедствиях судьбы,
А лишних мы считаем миллиардами,
Без памяти сокрытыми в гробы.
Нельзя не подчиниться воле гения,
Что тащит в человека, как ко дну!..
Признаюсь, я порой люблю Каренину
Нежнее и ревнивей, чем жену.
ОПЫТ ЖИЗНИ
Глаза с перчинкой, пухлая щека,
Клубника губ и брови цветом в копоть...
Так молода ещё ты, что пока
Тебя не беспокоит жизни опыт.
Но что сей опыт, взятый неглиже?..
Он старческого тела ненавистней:
Мозоль к мозоли всюду на душе,
Закостенели в хруст суставы мыслей.
Я на крыльце сижу, как сытый кот,
Расслабленный полдневным знойным часом;
Ты, после ссоры в узел скомкав рот,
Забилась мышкой в уголок террасы.
Ты там в обиде плачешь, я ж молчу —
Привык за жизнь к шипам семейной прозы,
Хотя и знаю: болью заплачу
Когда-нибудь судьбе за эти слёзы.
Но мысль не гнётся и меня не гнёт
Прогнуть к твоим слезам гордыню воли,
Пока твой гнев ножом не полоснёт,
Грозя разлукой, в некий миг мозоли.
И брызнет кровь... А, впрочем, даже кровь
Душе давно привычна, как молчанье:
Не раз, не два до Тартара любовь
Сплавлял я Летой в гробе расставанья.
Что опыт жизни?.. Может, лишь тщета,
Как в море ловля звёзд рыбацкой сетью,
Раз в смертных он венчается всегда
Не розами зари, а мерзкой смертью?
Он учит: не страшнее жизни смерть...
А потому, забыв о всём, что прожил,
Иду, шепчу: «Ну перестань реветь»,
И строю извинительные рожи.
ВИШНЯ РАСЦВЕЛА
Позабыл веселья и страданья:
День за днём — дела, дела, дела...
Но сегодня выбрел дымной ранью,
А в округе вишня расцвела.
Городской окраины ограды,
И вдоль стен халуп, особняков
Вьются у окон по палисадам
Белые взвихренья лепестков.
В окна, что нищи, как домочадцы,
В окна, что красны на бизнес-лад,
Мотыльками цветики стучатся
И зовут мечтать в вишнёвый сад.
Вот и я, забыв про раскорячку
Вислых дел и тягостных звонков,
Ощущаю в сердце не горячку, —
Слёзный шёлк прохладных лепестков.
Будто бы идти мне на закате
Тайной тропкой с тросточкой в руке
К девушке в атласном длинном платье
Юношей в парижском сюртуке.
***
Сбежав с ретивых виночерпий,
Печалью мысли теребя,
Я брёл по улице вечерней
И встретил вдруг в толпе себя.
Не отражаемый по плечи
В окне или в витрине лик, —
Действительно мне шёл навстречу
Мой независимый двойник.
Черты лица и бледность кожи
Точь-в точь мои, мой взгляда цвет,
Отличье в том лишь, что моложе
Меня он был на тридцать лет.
А потому на лбу морщины
Лишь чуть прорезались и рот
Не столь был крив углом кручины,
Как мой в гиперболе невзгод.
Он шёл, ещё не столь сутулясь,
Ещё не столь вбирая грудь...
Мы разминулись, оглянулись,
Но не решились подмигнуть.
Да и зачем, раз связь прямая
Меж нами есть в клубке времён?
Каким он станет — верно знаю,
Как прожил я — узнает он.
***
За одуванчиковым лугом
Среди сверкающих берёз
Есть у тебя свой светлый угол,
Не знавший дыма папирос:
Отдохновенная прохлада
В сосновой горнице стоит,
Неугасимая лампада
Пред Спасом медленно горит,
И в тишине отдохновенья
К тебе нисходят, не спеша,
Пречистой Девы откровенья,
Чтоб зрела в истине душа...
А я жестокий и мятежный
Опять по городу иду
И в жизни этой неизбежной
Отдохновения не жду,
Но в яром рокоте моторов
Я различаю иногда,
Что замышляет божий ворог
Для краски нашего стыда,
И в иссушающие очи
Гляжу, чтоб бездну перейти…
Ни перед кем не опорочим
Мы наши разные пути.
***
Засохшим в мелких зубчиках листом
Октябрь к стеклу прилип в желтушной квели...
Ну, семьдесят годков, ну, может, сто —
Ты проживёшь в своём любимом теле.
А что?.. Порой ругал, но ведь любил:
Поил; кормил; распарив, гнал от боли;
Хоть водки, верно, слишком много пил;
Хоть дрался в кровь, желая вольной воли.
Таков закон: раз послан жить, храни
Футлярчик дум на ярусах скелета
С обильем блюд гурманства ли родни,
С водой и хлебом божьего ль аскета.
Коль в память, как в затон, забросить сеть,
Признать придётся, зря хвосты и жабры:
Не раз честнее было б умереть,
Чем, заплутав, искать тропу до правды.
Но есть закон: сквозь топи колею
Ищи в тот мир, где благостней и суше,
Ведь грешность тела сводится к нулю,
Когда в безгрешность попадают души.
Бреди, ищи, суди себя судом,
Внушающим душе — не телу — трепет.
Придёт твой день и, будто бы листом,
Её к стеклу Господнему прилепит.
ВИТЯЗЬ
1
Нет здесь срубов деревянных, —
Поле, ельники, тропа;
У развилки окаянной
На жердинах черепа.
Камень шпатовый и ворон;
Вдоль тропы — плакун-трава.
Поверни в любую сторону,
Всё — в копейку голова.
Как налево — топи, с кругом
Кочек, рясок и трясин;
Там готовит стрелы с луком
К бою меньший вражий сын.
Как направо — в поле диком,
Оторочка из берёз,
Посерёд играет пикой
Сын середний, злобный пёс.
Если ж прямо — туча скатом
Над горой, чей склон отлог,
А с горы грозит булатом
Сын старшой, как демон-бог.
Их пройти — судьбу измерить,
Чьи глаза всегда слепы,
Но ведут под вражий терем
Только эти три тропы.
Тени ночь пускает цугом,
Конь дрожит — ну вот дела!
Рву коню до крови губы,
Натягая удила.
Вскрикнув, взмылся ворон-вестник,
Как доносчик, в небеса;
Вздрогнул в тереме кудесник,
Ждёт в цепях моя Краса.
2
По бокам горы отлогой
В жёлтых сумерках луны
Конь несёт меня дорогой
Среди мрачной тишины.
Глухо стукают копыта
По песчанику версты.
Вдоль дороги, сном облитой,
Пижмы жёлтые кусты.
Ходят рёбра вороного,
Как кузнечные меха.
Даль обочь горы сурова,
Высь поверх горы глуха.
Пахнут кожей сыромятной
На ладонях повода.
Блещут жёлтой пижмы пятна,
Как стигийская вода.
Помолись же, мать, о сыне,
Засвети лучины свеч, —
Ждут меня там, на вершине,
Чёрный ворон, острый меч!
3
От горы дорога — лугом
К затуманенной реке.
Из порубленной кольчуги
Кровь точится по руке.
Жар зари розоволикой
Поджигает синеву.
Кровь поспелой земляникой
С локтя падает в траву.
В кочки тыкая копыта,
Конь к реке донёс меня.
Спрыгнул я на дёрн нерытый,
Разуздал губу коня.
Истомлённый хриплой жаждой,
Морду он уткнул в струю...
Вороной мой, не однажды
Ты спасал меня в бою!..
Отдохнуть бы здесь, где птицы
Славят свистом небеса,
Только ждёт меня в темнице
Ненаглядная Краса.
Да и ветер, волей сытясь,
Шепчет в ивовой поле:
«Может, ты — последний витязь
На своей больной земле.
Так оставь же птичьи песни,
Прянь за речку, за холмы,
В тот чертог, где вор-кудесник
Поднимает зло из тьмы!»
И с кольчуги крови пятна
Смыла знобкая вода;
Пахнут кожей сыромятной
На ладонях повода;
Вновь к венцу любви — не к славе! —
Правлю рыси колотьё,
На груди в резной оправе
Божья Матерь и Дитё.
МОЛИТВА
Мои молитвы безыскусны,
Не позолочен мой фиал,
Но Ты, читающий все чувства,
Узри, что я ничтожно мал!
Я умаляюсь до предела
Перед Твоею глубиной;
Я забываю даже тело,
Что всюду следует за мной.
Я не прошу любви ответной
И только одного хочу:
Пылинкой малой незаметной
Лететь по Твоему лучу!
